Тулянская Юлия. Небо и корни мира

   – Это в Обитаемом мире всяким крысакам легко. Там бы вы меня убили, чтоб меня не было. А тут вы меня только драться лучше учите и злите больше. Ты, пастух, смотри, бойся меня, потому что я до тебя доберусь!
   – Ну ладно, – объявил однажды Тиметрио из Флагарно. – Я перехожу на твою сторону. Теперь меня будут молотить так же, как тебя, и я не обещаю, что выдержу долго.
   – Тим, не надо долго. Найдется за нас еще трое-четверо – мы этих крысаков по стенке размажем. Будь их поменьше, я бы и в одиночку: ты же видишь, кулаками махать я умею.
   Далибор не просчитался. Он наконец-то перетянул огарков на свою сторону, и восставшая камера здорово отделала и пастуха, и его крысаков. Поддерживать новый порядок оказалось легче, чем его добиться. Честно делить баланду, хоть немного заботиться о больных – как еще можно было развернуться в тюремной камере?
   – Ты хороший парень, Далибор. Не сердишься, что я тебе сразу не помогал? – спросил как-то раз Тим. – Я просто думал, ты побуянишь и бросишь.
   Это было что-то новенькое. Далибор нахмурился, посмотрел на него.
   – С чего ты вдруг?
   – Ну… – Тиметрио хмыкнул в темноте камеры. – Я насчет тебя кое с кем связался… И мне разрешили тебе рассказать. Слушай, только ни о чем не спрашивай, так? – И добавил, вздохнув: – Мне без тебя тоже очень несладко приходилось. Крысаки совсем замучили, а что я мог…
   Так Далибор узнал, что Тим – один из связных заговорщиков, и тут же дал согласие участвовать в заговоре против Князя Тьмы.
 
   – Не бойся нас, князь Яромир, – говорил Далибор. – Людоеды и кровопийцы давно стали демонами. Большинство из нас когда-то были простыми людьми, многие – отверженными, а иные попали в тюрьму за то, что были недостаточно покорны Вседержителю. Но там из нас пытались сделать нелюдей, в тысячи раз худших! У нас, в Тюрьме мира, может быть, не все знают, что такое справедливость, но уж точно знают, что такое несправедливость. Ее мы ненавидим больше, чем все живые. Я вестник из Подземья, князь, я знаю, что говорю. Мы ждем твоей помощи. Ты должен в открытую пойти на приступ тюрьмы. Пусть наша охрана выйдет на стены и во внутренний двор. Демоны слишком хорошо смотрят за нами. Отвлеки их, князь, задай им работы – ты увидишь, как быстро мы придем тебе на помощь. Мы безоружны, но мы вооружимся собственными цепями.
   Речь Далибора звучала необычно. У заключенных подземной тюрьмы был свой жаргон, смешанный из разных языков мира. Но с Яромиром он говорил на старом языке северян, понятном, хоть и звучащем немного странно для уха нынешних людей.
   Яромир пытливо вглядывался в лицо узника из Подземья. Он чувствовал: парень не лжет. Рядом была Девонна, вестница, способная всегда распознать неправду. Но она встала со скамьи и, пока Далибор говорил, стояла как завороженная. Рассказ беглеца о ее собратьях-небожителях в Подземье камнем упал Девонне в душу. Она знала их по именам, когда-то на заре времен они жили вместе в вечно цветущих краях и верили, что сотворены благим существом для вечного блага.
   – Мы, заговорщики, легко добывали сведения о войне, князь Яромир. Твои убитые товарищи заточены на нижних ярусах и ждут подмоги: ты должен освободить их! Воевода Колояр рассказал нашим людям, как найти дорогу в Даргород, как узнать тебя, – продолжал Далибор. – Я проведу твою дружину к подземной тюрьме самой короткой дорогой. Князь Тьмы заплатит нам за все!
   Девонна не дождалась ответа мужа, у нее первой вырвалось:
   – Мы освободим Подземье, наша дружина готова, мы можем выступить в поход! Правда? – она обернулась к Яромиру, смутившись своего порыва. – Да, Яромир?
   – Да, Девонна, мы идем, – сдвинув брови, подтвердил он. – Мы идем, Далибор. Ждать осталось меньше недели. Мы сделаем, как ты говоришь, и ударим по Тюрьме мира открыто.
 
   Когда Яромир и король Неэр подписали перемирие, они оговорили срок, когда оба войска должны отправиться в поход к Небесным Вратам. Выйти раньше был не вправе ни тот, ни другой. Далибору пришлось ждать.
   В окно стучали ветви деревьев. Он никуда не ходил и не хотел видеть живых людей. Целыми днями он сидел на лавке в углу, опустив голову. После совета у князя его поселили рядом с княжеским покоем, освободив для него просторную кладовую. Там поставили и кровать, и сундук, и стол, и подсвечники, так что гостю должно было быть уютно. Но Далибор не мог ни насытиться пищей, ни уснуть.
   Приоткрылась дверь. Через порог переступила невысокая светловолосая девушка: принесла обед.
   – Меня зовут Лени, – сказала девушка. – А тебя – Далибор, я знаю. Я принесла поесть. Открыть окно? Сегодня тепло…
   Далибор отрицательно потряс головой, не подавая голоса. Он по-прежнему прятал лицо под накидкой. Лени накрыла на стол и ушла. Вечером она же принесла ему ужин и смену одежды.
   – Это моего брата Элста, – сказала Лени. – Он такой же высокий, как ты. Ты старую потом положи в углу: она совсем износилась и не годится.
   Выбежав ненадолго, девушка вернулась с кувшином горячей воды.
   – Чтобы умываться, – пояснила Лени.
   Она затопила печку и застелила постель теплым одеялом.
   «Как для живого», – тоскливо подумал Далибор.
   С тех пор, входя в комнату, Лени каждый раз видела, что гость сидит, забившись в угол и пряча лицо. При ней Далибор никогда не начинал есть, и поэтому она не задерживалась, когда приносила еду. Но однажды, убирая пустую посуду, она присела на лавку.
   – Тебе одному тоскливо. Не хочешь выйти в сад? Там сейчас никого нет.
   – Никуда не хочу, – глухо ответил Далибор. – Мне и так хорошо.
   Девушка помолчала.
   – Мне почему-то кажется, что тебе не очень хорошо, – робко сказала она. – Хочешь, я буду приходить? Буду брать с собой шитье или корешки тереть.
   – Лекарка, да? – догадался Далибор.
   «Точно, лекарка. Корешки тереть… и сидеть со мной, как с больным, хочет». Далибор повернул голову, из-под наголовья украдкой посмотрел на девушку. Светлые внимательные глаза, совсем еще юное лицо. «Она только недавно родилась, ей еще долго жить, – подумал он некстати. – А я уже давно родился и давно умер».
   – Зачем тебе сидеть со мной? Я мертвый. Живые с мертвыми… Им нечего делать вместе, – с трудом подобрал он слова. – Живым страшно с мертвыми.
   – Я тебя не боюсь, – покачала головой Лени. – Я знаю, ты пришел, чтобы быть нам проводником в Подземье. И я пойду с дружиной. Мне нисколько не страшно.
   Весть о появлении выходца из подземной тюрьмы облетела весь Даргород. Но для всех Далибор был только проводником, Яромир пока никому не рассказывал о заговоре заключенных.
   – Лени, приходи завтра? – неожиданно попросил Далибор. – И потом уже больше не приходи, ладно? Один раз…
 
   Она шила при свече, разложив шитье на столе. Далибор сидел на лавке в углу. Рассматривая из-под надвинутой на глаза накидки склоненную голову девушки, ее пальцы, придерживающие ткань, он вспоминал свою давно прошедшую жизнь. Мать так же шила за столом. И сестра… А вот невесты у него не было. У нее, у Лени, наверно, тоже еще нет жениха – иначе, наверное, не пустил бы ее к беглецу из Подземья…
   – У тебя жених есть, Лени?
   – Нет. Некогда, ведь война, – мотнула головой девушка.
   – У тебя все впереди, – вздохнул Далибор.
   – Ты вернулся в мир живых, – осторожно сказала Лени. – У тебя тоже впереди будущее.
   – Нет, мне здесь не место, – оборвал Далибор. – Я не знаю, где мне теперь место. Эта жизнь, эта воля… – он бросил взгляд за окно, где сгущались сумерки, – уже не для меня.
   Лени не поверила.
   – Ты очень сильный. Ты уже победил… предопределенность. Ты вышел оттуда. Раньше думали, что никто этого не может. А теперь ты падаешь духом.
   Далибор молчал.
   Вечером Лени позвала его в сад. Далибор согласился, напоминая себе, что видится с девушкой последний раз, и если она еще будет приходить – не станет с ней даже разговаривать. Было темно, на земле лежали черные тени. Беглец из Подземья глубоко вдохнул запахи прелых листьев, ощупал рукой ствол старой груши.
   – Я видел такое место, в Подземье, – тихо сказал он. – Там все как живое. Никак не могу забыть. Может быть, оно исчезло, как только я сквозь него прошел. Похоже на этот сад, только еще есть озеро.
   – Удивительно, – сказала Лени. – Может быть, я еще сама увижу это волшебное место. Мне хочется поглядеть… Ты никогда не поднимаешь накидки с лица, – добавила она вдруг. – Наверное, тебе хочется посмотреть вокруг без накидки, чтобы ничто не заслоняло глаза. Хочешь, сними ее, Далибор. Уже стемнело. Я не испугаюсь. Я бы и при свете не испугалась… – тихо добавила она.
   Далибор отшатнулся, словно боялся, что она сама откинет его наголовье.
   – Лени, лучше не проси меня об этом. Ни за что. Ты лучше вообще ко мне не приходи. Забудь обо мне. Не надо, Лени.
   – Что с тобой?
   – А как ты думаешь? – подавленно спросил Далибор. – Ты приходишь и говоришь со мной, как будто с живым. И мне кажется, что я живой. Я понимаю, это все равно обман. Ты, может, просто забываешь, кто я на самом деле. А мне кажется, я тебе лгу. Ты хочешь поглядеть, какой я? Может, это и хорошо… Будет честно. Но мне… я боюсь этой минуты. Не хочу видеть твое лицо, когда ты…
   – Когда я что? – быстро спросила Лени.
   – Отшатнешься и убежишь, – отрезал Далибор. – А потом… придешь, преодолеешь себя… ты добрая. Но я не хочу.
   Лени решительно взяла Далибора за руку. Рука была прикрыта плащом, и сквозь плащ Далибор ощущал тепло ее ладони.
   – Не надо, Лени. У меня очень холодные руки, – онпопытался освободиться.
   – Это ты боишься, а не я, – печально ответила Лени.
   Ее светлые глаза смотрели так серьезно и ласково, что Далибор подумал: «Хочет увидеть – пусть. Вскрикнет и убежит – пусть. Я переживу, я бессмертный. Я и не то пережил…» Он резко откинул наголовье плаща с лица и встал так, чтобы свет луны падал на его лицо. Беглец из Подземья ожидал, что сейчас Лени ахнет от страха и отвращения. Он закрыл глаза. Но Лени не отпускала его руки, и он услышал ее тихий, ласковый голос.
   – Ты столько твердил, будто ты страшный. А ты просто очень уставший и печальный. Как будто был долго болен.
   Далибор открыл глаза. Лицо Лени в лунном свете было бледным, в глазах стояли слезы.
   – Так и есть. Мне грустно смотреть на тебя, потому что жалко, и я думаю о подземной тюрьме, и сколько ты пережил. Но нисколько не страшно.
   – Правда?.. – Голос у Далибора замер.
   – Правда, – серьезно подтвердила Лени. – У тебя красивое лицо, ты похож на нашего друга, Мирко. Только ты много лет видел одно горе и был в темноте… А сейчас ты отдохнешь, и увидишь еще и радость…
 
   С тех пор Далибор встречал Лени без накидки. Он нарочно откидывал наголовье, когда слышал за дверью ее шаги. Ему становилось легко от мысли, что она видит его таким, как он есть, и нисколько не смущается от этого. Лени приносила с собой работу. Далибор держал на руках шерстяную пряжу, пока Лени сматывала ее в клубок.
   – Когда мы так сидим, я иногда думаю, что я живой. Это все же плохо, Лени, – сказал наконец Далибор. – Мне лучше так не думать, не обольщать себя.
   – Не говори глупостей! – вспыхнула Лени. – Ой, прости… я хотела сказать: не надо так думать. Ты и есть живой. Почему ты мне не веришь? Ты думаешь, что я только из жалости с тобой сижу, как с больным? – она встала с лавки и сделала шаг к Далибору. – Конечно, и с больным бы я сидела, ничего плохого тут нет. Но я же не только потому, что жалею. Ты живой, ты хороший, и ты добрый. Что в тебе не так?
   – Будто ты не понимаешь? – Далибор опустил голову, чтобы не смотреть ей в лицо. – У тебя своя жизнь. У тебя семья, старшие братья, младший… А потом будут муж, дети. Я не могу стать твоим домашним… чудовищем. Где мне место в твоей жизни? Даже в конуре, на дворе, мертвецов не держат. Только в могиле.
   – Опять! – Лени взяла его голову обеими руками, заставила поднять лицо, посмотрела в глаза. – Ты живой, Далибор. Ты навсегда останешься живым, когда падет Подземье.
 
   Девонна снарядила мужа в поход и собралась сама. Ей было жаль оставлять дом. Который раз они с Яромиром уже оставляют свое жилище! Была у них избушка у заставы в приграничье. Там Девонна училась хозяйничать. Был дом в глубине даргородских земель, в деревне Лихово… Только приживешься, наведешь порядок, почувствуешь уют – пора в путь. Девонна бросила прощальный взгляд на два небольших покоя, которые стали их с Яромиром приютом. Недавно постиранные, вышитые занавески. Арфа на деревянной подставке в одном углу, ткацкий станок, пяльцы и прялка – в другом. В пяльцах незаконченное вышивание – скатерть. На стене небольшое полотно – цветущая сирень. У Девонны было мало времени на рукоделье…
   Под вечер вестница вывела погулять во двор сына. За ними потрусил Шалый. Маленький Крес уже бойко разговаривал.
   – Мама, это дерево уже спит, – говорил он, поглаживая ствол вишни. – Мама, а когда ты вернешься?
   – Вот смотри, – говорила Девонна. – Скоро выпадет снег. Помнишь, был снег? Вы катались на санках с Мышонком?
   – Помню! Мышонок уронил меня в сугроб! – всплыло у малыша воспоминание еще с прошлой зимы, и он засмеялся.
   – И вот, Крес, сначала выпадет снег.
   – Скоро? Завтра?
   – Нет… – Девонна помолчала. – Деревья еще постоят без листьев, пойдет дождь, а потом выпадет снег. Меня все еще не будет. Мне надо поехать на войну.
   – Ты будешь драться мечом, как отец? Ты победишь врагов?
   – Нет, я буду лечить, если кого-то ранят.
   Крес отлично знал, как мама и «сестрица Лени» лечат раненых. Он сам часто играл, как будто трет корешки, и перевязывал Шалого полотенцем, за что ему влетало от хозяйки Кейли – полотенце было чистое.
   Девонна села на корточки рядом с сыном, крепко обняла его. Мальчик обхватил мать за шею.
   – И вот жди, когда выпадет снег, – тихо говорила ему на ухо Девонна. – Деревья совсем уснут. Ты ведь любишь зиму?
   – Мы будем бегать с Мышонком, – обрадовался Крес. – И с Шалым.
   – А потом придет самый короткий день. И дни начнут прибывать…
   – Ты тогда вернешься?
   – Может быть, уже тогда. Но ты жди, когда снег начнет таять. Вот тогда мы с отцом точно вернемся. Слушайся бабушку Кейли, помогай ей и Мышонку, ладно? Лорд Олверон будет рассказывать разные истории. Не мешай Мышонку учиться, а лучше сам слушай и запоминай.
   Бывший король Олверон продолжал начатое Нейви дело: взялся учить Мышонка не только грамоте, но и истории, и математике, и землеописанию. Крес часто подолгу сидел рядом.
   – Когда настанет весна, я вернусь, – обещала Девонна.
   Вернувшись домой, вестница уложила сына в постель, накрыла одеялом. В покое было темно, но Девонна не зажигала свечу: она сама светила мягким сиянием. Кресу это нравилось больше, чем засыпать при свече. Он тоже немного умел «светиться, как мама», только слишком ярко и поэтому совсем недолго: они с Мышонком однажды нарочно забрались в темный чулан, и Крес на минуту показал «братцу» сияние.
   Девонна стала напевать колыбельную, и скоро маленький Крес уснул. Вестница еще долго сидела на краю кровати, тихо гладя волосы сына.
 
   Яромир пришел за женой в доспехах, без шлема, поспешным шагом. «Девонна, ты готова?» – окликнул он с порога. Дружина уже собралась. Яромир сам оседлал для жены светло-серую кобылу и под уздцы привел во двор. Девонна вышла, одетая по-дорожному, и радостно замерла. В дни болезни Яромир сильно поседел. Девонна привыкла к тому, что голова у него почти белая, лишь изредка сквозь седину блеснет темно-русая прядь. Но в косых лучах утреннего солнца, в которых волосы Яромира приобрели даже какой-то рыжеватый отсвет, Девонна увидела, что все стало наоборот. Не седые волосы захлестывали последние темно-русые пряди, теперь остатки седины сами тонули в копне темных волос, отсвечивая на солнце медью. Лицо Яромира, казалось Девонне, тоже стало моложе. Но это могло только почудиться ей, а седины в волосах ее мужа и впрямь становилось все меньше, как меньше становится белизны в шерсти горностая, когда он меняет шкуру с зимней на летнюю.
   Войско выехало из Даргорода рано утром. Путь лежал в Волчий Край, в великую степь, на горизонте которой дымились сопки и клубилась мгла над Туманным урочищем.
   Волчья степь никак не хотела засыпать на зиму. Старики-кочевники у костров качали головами:
   – Люди с запада приезжали, искали плохое место в урочище. Нашли, потревожили демонов. Степь беспокоится. Все пошло не так. О благословенные предки!
   Любой кочевник, даже малый ребенок, которого отняли от груди матери и впервые посадили на лошадь, знает, какой у степи закон. Когда день становится короче, сохнет ковыль, тянутся над степью стаи птиц, начинает мелкой крупой сыпаться снег. В это время засыпают летние соседи кочевников по степи: девы-ковыльницы, овражники из степных балок. После первых морозов уже не увидишь ни одной светящейся бабочки-ночницы. А на смену им приходят зимние соседи – вьюжницы и вьюжники, что пляшут зимой в снежном ветре. Если кто породнился с ними, у того в стойбище живут светловолосые дети. Они не боятся холода, в лютую стужу ходят, распахнув на груди меховые куртки, и могут заговорить метель, чтобы она улеглась.
   Но в нынешнем году что-то странное творится в Волчьей степи. И зимние соседи уже пробудились, и летние на покой не идут. По ночам степь вся светится, как в ночь летнего солнцеворота – ночницы сидят на сухом ковыле, кружат над кибитками.
   – Беда в степи? – спрашивает морщинистый старый степняк.
   Его четвертый сын взял в жены ковыльницу. Она родила дочку, и теперь в кибитке у сына есть две женщины, которые могут рассказать, что чувствует степь.
   – Нет, отец, – отвечает ковыльница-невестка, почтительно подавая свекру чашку с кислым напитком из кобыльего молока. – Доброе чувствует. Радуется.
   – Сколько лет на свете живу, такого не было, и отец не рассказывал, и дед, – заворчал старик.
   – Большое войско идет по степи, – сказала невестка, у которой из-под длинных черных волос видны были острые звериные уши. – И пол-луны не пройдет – будет здесь. Наш стан стоит на его дороге.
   – Нам уходить? – тревожно гадал старик. – На юг табуны гнать?
   Ночью в степи светились ночницы, а днем крутились над ковылем воронки пылевых вихрей. Жители кибиток выходили по ночам, щурили узкие глаза, смотрели в даль окоема. Полуземнородные успокаивали родичей-людей: никакой опасности нет, степь не боится, ее народу ничто не грозит. Мать-степь знает, кого она ждет.
   И кони не тревожились, а кони не хуже ковыльниц чувствуют опасность…
   Старшие советовались. Они слышали от отцов и дедов, матерей и бабок, которые давно уже ушли к предкам, что степь веками ждет одного особенного человека – из тех, что живут в городах и в домах, стоящих на земле. Придет этот особенный человек неведомо когда, может, пройдет десять зим, может сотня или тысяча. Степь вечная, ей все равно, она не устает ждать. Человек этот должен освободить предков. Он спустится в Туманное урочище и навсегда уничтожит плохое место, где мучаются под землей предки.
   Неужели и правда наступило время, когда этот человек должен проехать через степь?
 
   Войско двигалось по бескрайней степи. Впереди ехали проводник Далибор, Яромир и Девонна.
   Далибор больше не закрывал лицо, подставляя его ветру степи. Он знал, что Лени сейчас в лекарском обозе, далеко в хвосте войска, и она не может видеть его. Но Далибор все время чувствовал себя так, будто она рядом и то молчаливо поддерживает его одобрительным взглядом, то ободряет: «У тебя красивое лицо. Ты живой».
   Лекарка Ликсена тоже ехала в обозе. Она удивленно оглядывалась вокруг. Ей, дочери дубровника, непривычно было среди бесконечного степного простора. Иногда к ее телеге подъезжал Крес со своим неразлучным стремянным и махал рукой.
   – Эй, Ликсена! Полосатая Ликсена!
   – Соскучился? – смеялась она.
   Впереди на дороге завихрялась пыль.
   – Я слыхал, в эти вихри, что крутятся, нельзя стрелять, – поделился Крес. – Выстрелишь – ранишь соколика, наконечник стрелы будет в крови. Соколик, если человеку покажется, – он черно-сизый, маленький, как чеглок, только сам он – птица-вихрь. Мне нянька рассказывала, а мать бранила ее, чтобы не учила меня дружиться с нечистью.
   Две недели войско в степи не встречало человеческого жилья. Только полевицы стояли в ковылях и, нисколько не прячась, провожали воинов взглядом. Легкие пылевые вихри взметались перед копытами коней, а в сумерках ночницы летали вокруг дружинников и осыпали их светящейся пыльцой. Когда Яромирова дружина переходила вброд мелкие ручьи, из прибрежных камышей глядели местные побережники. Волосы у них были пестрые, как у камышовых котов, и так же горели глаза – даже днем. В холодном степном тумане, который перед рассветом падал на стан, – и там жили какие-то существа. Неясные фигуры бродили по утрам вокруг шатра Яромира и Девонны.
   Яромир чувствовал всю степь, от края и до края. Ветер словно доносил до него слова, звучащие у него в голове, как шум сухого ковыля: «Травы степи кланяются тебе. Степь открывает тебе дорогу». Малый Гриборкен был взволнован. Обычно он дремал под рубашкой у Яромира, но как только дружина миновала границу степи, ящерка забралась ему на плечо и слезала только во время ночлегов, отправляясь греться прямо в пламя костра. Малый Гриборкен настороженно прислушивался к чему-то. Великаны указывали на него друг другу. Шаманка Фьорвит говорила вождю Тьелвис:
   – Близок час.
   С помощью Малого Гриборкена Яромир ощущал, как ворочается в горах великий сородич каменной ящерки. Древний Гриборкен уже не видел тревожных снов: змей пробуждался. Яромиру чудились знакомые гулкие слова: «Старые горы расправят крылья, когда ты позовешь».
   С того дня, когда в сердце зимнего леса вошла в него новая сила, Яромир все яснее слышал и понимал голоса гор, степи и даже тех мест, которые были совсем далеко. Девонна, заглядывая мужу в глаза, часто видела его отстраненный отсутствующий взгляд, напряженное лицо, словно он вслушивался в происходящее вблизи и вдали. Они ехали рядом по степи.
   – Теперь ты слышишь весь мир, – с участием говорила Девонна.
   – Даже пустыню и море, – тихо отвечал он. – Иногда мне кажется, что меня нет, что я – везде.
   – Не уходи, Яромир, не уходи! – Девонна крепко брала его за руку. Она боялась, что он снова станет подобен дубровнику, только дубровник связан душой лишь со своим особым местом в лесу, а Яромир – со всем миром.
 
   Наконец на пути дружины стали попадаться табуны коней, вдали показались юрты кочевников. Степняки стояли около своих жалких жилищ, маленькие, щуплые, узкоглазые – от стариков до малых детей.
   – Не боятся ли они нас? – озабоченно произнес Яромир. – Надо сказать им, что мы с миром.
   – А они не нападут? – настороженно присматривался Ивор, пытаясь разглядеть, есть ли у них в руках оружие.
   – Они по-другому нападают, – помотал головой Кресислав.
   Он читал, что в старые времена кочевники полчищами опустошали даргородские поселения. Верхом, с длинными луками, кривыми саблями сметали на пути все, как ураган. Но нынче это давно уже был мирный народ.
   – Видишь, они даже не верхом, а со своими женами и детьми, – сказал Крес.
   – Да нет, верхом, смотри! – встревоженно показал один из дружинников.
   Действительно, навстречу, низко склонившись к шеям неказистых мохнатых коней, неслись несколько молодых всадников.
   По знаку Яромира дружина остановилась. Далибор надвинул на лицо наголовье плаща. Пылевые вихри взметнулись над дорогой. Всадники резко осадили коней прямо перед Яромиром и Девонной.
   Их предводитель смотрел на Яромира. Молодой степняк рядом с ним не сводил глаз с Девонны. Небожительница улыбнулась. Уши кочевника были скрыты под выцветшей меховой шапкой, но по глазам, не узким и черным, а желтым и большим, как у кота, она узнала в нем полукровку. Он окликнул предводителя гортанным голосом, указал на Девонну, на неподвижные фигуры ковыльниц, видневшиеся в степи, на пылевые вихри. Кочевники быстро обменялись несколькими словами.
   Вестники понимали все языки, на которых люди молились Вседержителю. Наречия диких народов, забывших Творца, все равно восходили к общим корням – к древнему языку небожителей. Вслушавшись в речь кочевников, Девонна почти тотчас разгадала ее законы, начала узнавать слова. Когда предводитель молодых воинов заговорил с Яромиром, она, внимательно вслушиваясь, вскоре начала переводить.
   – Они говорят, что степь узнала тебя, Яромир. Мы можем разбить стан недалеко от их становища. Тебя примут как гостя.
   Вдруг прямо из порыва ветра возник сокол-чеглок, с сизо-черной спинкой, с круглыми глазами и крючковатым клювом. Он сел к Яромиру на плечо, который от неожиданности чуть его не согнал.
   – Сокол-ветер! – с почтительным изумлением выдохнул старший из всадников: он еще раз убедился, что о приезде этого человека сама степь подает ему знак.
 
   Дружина Яромира встала бок о бок со стойбищем кочевников. Дружинники подходили к кострам степного народа, а дети и подростки степняков забегали в стан чужих воинов. В больших чанах для гостей под открытым небом готовилось угощение.
   – Настало время освобождения предков, – говорил Яромиру сухой морщинистый старик, глава рода. – Я пошлю своих сыновей и внуков к ближайшим стойбищам. А те пошлют к другим, и из всех родов, из всех стоянок нашего народа мы соберем вам конницу. Наши люди хорошо воюют, метко стреляют из луков, кони у нас быстры.