Туманова Юлия. Семь верст до небес

   — Я взяла смелость его перебить, потому как у меня есть новость. Даже две новости.
   — Одна плохая, вторая — очень плохая? — уточнил нетерпеливый братец.
   — Обе хорошие, — благосклонно ответила сестрица.
   — Ну, ну. Одну я, кажется, знаю, — пробормотал Ромка. Алена потешалась на всю катушку, впервые за ужин не думая о том, кто сидел напротив.
   — Конечно, знаешь, — кивнула Ольга и обратилась к остальным, — Роман Геннадьевич был так любезен, что помог мне взять в «Тарханах» кредит.
   — Зачем тебе кредит, Олька? — внезапно помрачнел Кирилл. — Сколько раз я тебе говорил…
   — Знаю, знаю, ты у нас граф Монте-Кристо и готов к неограниченной спонсорской поддержке. Только не надо наши семейные разногласия выносить на публичное обсуждение.
   — Сильна! — оценил ее тираду Роман.
   Ольга промочила горло и повернулась к Алене.
   — А теперь — новость номер два. Имеющая к тебе непосредственное отношение. Только сначала скажи мне, готова ли ты совсем из школы уйти?
   — Как это уйти? — встрепенулась Ташка.
   — Куда уйти? — растерялась Алена.
   — Ко мне. Кредит я взяла, чтобы окончательно с долгами расплатиться и открыть настоящий дом моделей, ясно? И я хочу тебя взять на работу. Согласна?
   — Ты ее в Москву зовешь, что ли? — спросил Кирилл таким тоном, что все сразу уставились на него.
   Перекошенная физиономия хозяина дома не сулила ничего хорошего.
   Ольга мысленно восхитилась.
   Значит, все же, пан. А как насчет панночки?
   Она покосилась на Алену, которая самым беспардонным образом таращилась на Кирилла. Бледные реснички хлопали туда-сюда, губы дрожали, стремительно и неотвратимо проступал румянец.
   Так, так, так.
   — Ну, что? Ты поедешь? Алена повернулась к ней.
   — Куда? В Москву? Насовсем? — Это прозвучало с немыслимой горечью.
   — Сначала в Париж, — будто мимоходом уточнила Ольга.
   — В Париж, — повторила Алена и заполыхала щеками ярче, — в Париж?!
   — Это город такой! — пояснил Кирилл, выбираясь из-за стола. — Во Франции. Столица, так сказать. Там еще Эйфелева башня имеется, может, слыхали?
   Ташка, от неожиданных известий слегка притомившаяся, тут же вставила обрадованно, не уловив иронии:
   — Конечно, слыхали! А еще в Париже Нотр-Дам, Лувр и Елисейские Поля.
   — Очень образованный ребенок, — похвалил Роман.
   — Кирилл, ты куда? — окликнула Ольга брата, который решительно продвигался к двери.
   — Покурю, — бросил он.
   Алена машинально поднялась следом.
   — Ты тоже покурить? — усмехнулась Ольга.
   — А? Что?
   Она села обратно.
   — Да нет. Мне просто надо… подумать. Ты как-то… Я ничего не понимаю… Это все серьезно?
   Ольга вдруг подумала, что слегка переборщила. Реакция оказалась слишком бурной.
   Конечно, они ошеломлены, как и предполагалось. И еще не видят выхода. То есть, вообще ничего не видят. И, действительно, не понимают ее тонкой игры.
   А может, это и к лучшему?
   — Ты успокойся, — Ольга сжала ее ладонь, — тебе просто нужно все осознать.
   — Вот именно…
   — Но ничего же особенного не произошло. Просто мне, наконец, дали зеленый свет. Я же тебе говорила, что давно этого добиваюсь, вот получила приглашение на участие в показе «осень-зима» в Париже. И шарфы твои очень, очень кстати пришлись. Коллекция с ними выигрывает раз в пять. Или даже в пятнадцать.
   — Я чужой на этом празднике жизни, — вклинился вдруг притихший на время Роман. — Ташка, давай поговорим. Как ты считаешь, на зимнюю резину уже пора переходить или еще немного подождать?
   Ташка сочувственно погладила его по руке.
   — Вам, наверное, не надо больше пить, дядя Рома.
   — Ему, наверное, надо выйти вон! И не сбивать людей с мысли!
   — Молчу, молчу, — пропыхтел Ромка.
   — Так, на чем я остановилась? — досадливо сморщилась Ольга. — Ага, коллекция. Значит, шарфы с аппликациями просто блеск! Для весны мы придумаем что-нибудь еще. А пока тебе надо решить вопрос со школой. Загранпаспорт у тебя есть?
   Алена отрицательно покачала головой. Там, в голове, было пусто и почему-то тяжело. Почему? Если пусто, должно быть легко. Но тяжесть была просто невероятная.
   Плохо, что Кирилл ушел.
   И еще неизвестно, вернется ли.
   Вообще ничего неизвестно. Какая еще к дьяволу Москва? Какой к чертям собачьим Париж?
   Он нужен ей.
   А Париж — нет. В Париже только Эйфелева башня, Лувр и Нотр-Дам. Кирилла там нет, это уж точно.
   Впрочем, его и здесь нет. У нее его нет.
   — Ну, что ты как мешком накрытая? — разозлилась Ольга. — Паспорта сделаем, это не вопрос. Если хочешь, пока возьми в школе отпуск за свой счет. Если уж так тебе не хочется увольняться.
   — При чем тут — увольняться?!
   Вот и Ольга думала, что ни при чем.
   — Не могла ты заранее сказать, а? — Алена смотрела с отчаянием. — Не могла предупредить? Я бы хоть немного… подготовилась.
   — Да я сразу, как узнала, — пролепетала Ольга.
   — Сразу. И что теперь делать?
   — Штаны снимать и бегать, — подал голос Ромка, и обе женщины взглянули на него угрюмо, а Ташка повертела пальцем у виска. — Глупость сказал, — тотчас согласился он, но не удержался от язвительности: — А вы что-нибудь умного за последнее время сказали, что ли? Квохчете, как две курицы! Ах, Париж, ах, загранпаспорта…
   — Ташка, пожалуйста, покажи дяде Роме второй этаж, а? — попросила Ольга. — То есть, наоборот. Пусть он тебе покажет.
   Алена кивнула, поддержав эту идею, и Ташке пришлось подчиниться. В любом случае, можно ведь и под дверью подслушать. Дядя Рома вряд ли будет возражать, скорее, присоединится с энтузиазмом.
   Дождавшись, пока они выйдут, Ольга спросила, будто это только сейчас пришло ей в голову:
   — Ты не хочешь отсюда уезжать?
   — Не знаю, — простонала Алена, — я ничего не знаю. Я давным-давно мечтала поехать в Париж, а теперь не знаю. И белого пальто у меня все равно нет! И в кафе мне ждать некого! А что с Ташкой делать, а? На кого я ее оставлю? Да нет, я ее не оставлю!
   — Ташка с нами поедет, это с самого начала было известно, — раздраженно заявила Ольга, — а вот про все остальное я не поняла.
   Алена взмахнула руками.
   — Кому известно-то? О чем ты говоришь? Куда я ребенка сорву посреди учебного года?
   — Отпросишь на неделю, тоже мне проблема! Главное, тебе самой решиться! Так что там про пальто-то и кафе? О чем ты бормотала?
   — Я не бормотала.
   Она просто бредила, вот что. Надо взять себя в руки, но это кажется совершенно невозможным. Нет, нет, нужно успокоиться. Как говорила Ольга? Вот-вот, осмыслить. Осознать перемены. Значит, новая работа, незнакомый город, Ташку не только отпрашивать, но в другую школу переводить, квартиру продавать, или что? Или как?
   Да никак, никак! Ни при чем здесь квартира и школа! Правильно Ольга сказала, главное — решиться.
   А разве она может? Тем более сейчас, когда есть что терять. То есть, терять-то как раз нечего, но можно найти.
   А как же Париж, проговорил кто-то в ее пустой голове.
   В Париж надо съездить обязательно. Вряд ли от этого будет какой-то толк, но стоит ведь попробовать. Кто его знает, а вдруг среди французов найдется один — богатырского вида, с васильковыми глазами и чтобы непременно назывался Кирилл.
   Ну, вдруг так бывает?
   …В общем, она, конечно, сошла с ума.
   Самое время сходить с ума, а как же! Перед ней прямо на блюдечке с голубой каемочкой положили мечту. Бери, пользуйся, воплощай, черт тебя побери!
   А она умом тронулась! Ну, идиотка, право слово!
   — Нет, — твердо сказала Алена, и Ольга приготовилась уговаривать, убеждать и дальше чинить свои «козни», — нет, такие вопросы с бухты-барахты решать нельзя. В Париж я, конечно, поеду. Но с переездом в Москву, это ты, Оль, загнула. Тут надо подумать.
   — Да уж. Как раз тут и подумай.
   — Прямо сейчас? — уточнила Алена.
   — Ну, вообще, конечно, время есть. Послезавтра я уезжаю, решу все на месте, последние приготовления перед показом закончу.
   Она устало вздохнула. Ну их к дьяволу всех, честное слово! И что это она вздумала пробоваться на роль доброй феи и разлучницы-судьбы заодно?! Как только взбрело такое в голову? Подтолкнуть решила. Помочь. Никогда еще Ольга не чувствовала себя так глупо.
   И правда, дурацкая была идея.
   Кирилл ушел курить и возвращаться не собирается.
   Алена в полной прострации и ничего решить не может.
   А ей, Ольге, давным-давно, между прочим, надо быть в Москве, укладывать чемоданы, устаканивать конфликты, раздавать затрещины и пряники. Ни разу в жизни, с тех самых пор, как из Нижнего она перебралась в столицу, и стало ясно, что дизайнер из нее куда лучший, чем художник, Ольга не пускала дело на самотек, успевая контролировать все и вся.
   Работа была ее другом, любовником, учителем, пристанищем — всем! Потому и с Ромкой ничего не вышло. Когда он понял, что в Пензу она не вернется, письма пошли реже, приезд в гости все откладывался, а ее выманить из столицы он и не пытался.
   Со временем они даже порадовались, что все сложилось так, а не иначе, и дружить у них получалось, а вот жить вместе — может, и не получилось бы.
   И все-таки жалко. Обидно.
   Она была уверена, что Кирилл поступит иначе. Если, конечно, все так, как ей кажется. Что он придумает выход, обязательно придумает. Ее брат соображает гораздо лучше остальных известных ей мужиков.
   Наверное, что-то она упустила из виду. Не учла чего-то важного. Или просто вступила в игру слишком рано, когда еще толком ничего не понятно, и неизвестно, что делать и стоит ли вообще предпринимать какие-то шаги.
   А ей вздумалось их заставить эти шаги пройти. Хотят ли, нет, готовы или не слишком — ступайте, ребята, и точка!
   Отыграть бы назад. Подумать еще чуть-чуть. И дать им время подумать тоже.
   Э-эх! Кажется, все-таки они с Киром похожи. И его обычная, несвойственная ей, горячность проявилась в самый неурочный час. Теперь отдувайся, милая, как знаешь.
   — Ален, ты как будто расстроилась, — виновато произнесла Ольга, не зная, что больше сказать.
   — Да нет, — та вздохнула и покосилась на дверь в нелепой надежде, что сейчас зайдет Кирилл и все решит за нее.
   И никуда не надо будет ехать, и у них будет свой Париж — один на двоих. А больше ничего и не надо.
   Почему Кирилл?
   Разве она сама не может сделать хоть что-нибудь решительное, отчаянное, что-то, что навсегда избавит ее от тоски по белому пальто и всей остальной чепухи?
   — Нет, — повторила она уверенно, — не расстроилась, а задумалась. Знаешь, я, правда, очень долго о Париже мечтала. Мы однажды с подружкой сбежали с уроков, кино смотреть, я уже не помню названия, но фильм был такой потрясающий, и как раз про Париж. Там все было, как… ну, не знаю… как в кино было. Женщина и мужчина. Они все мучились, не понимали друг друга и любили страшно. По-настоящему. Хм… в общем, наверное, по-другому и нельзя любить. Потом они поругались всерьез, что-то там было такое, знаешь, окончательное. Но она все равно его ждала. Всегда ждала. Однажды сидела в кафе на набережной и тоже ждала. Это было их кафе, понимаешь? И вот она сидела в своем шикарном белом пальто, вспоминала, плакала даже, кажется, и уже не верила, но все продолжала ждать. И он приехал.
   Алена замолчала, пожала плечами и взглянула на Ольгу с усмешкой.
   — Глупо, правда? Я так хотела, чтобы у меня все было, как там. А в жизни ведь так не бывает.
   — Бывает, — без энтузиазма сказала Ольга, — только у других почему-то.
   — Вот и я говорю. Даже белое пальто, такое, как в кино, никто в жизни не носит. Разве только артисты какие.
   Они, не сговариваясь, потянулись к бокалам. Молча чокнулись, выпили, прикрыли глаза.
   — Если ты серьезно, то я перееду в Москву, — медленно изрекла Алена, все не открывая глаз, — тут меня ничего не держит.
   — Ничего?
   — Ничего!
   — Тогда давай, увольняйся, собирайся. Но сначала полетим в Париж.
   — Полетим, — кивнула Алена.
   И тут дверь распахнулась и внутрь ввалилась Ташка, раскрасневшаяся и сверкающая, как тульский пряник.
   — Мам, правда? Правда, полетим? Ты не передумаешь?
   — Ты подслушивала, что ли? — подозрительно сощурилась та.
   — Нет, — ответил за Ташку Роман, — мы просто мимо проходили и услышали. Нечаянно.
   — За нечаянно бьют отчаянно, — многозначительно произнесла Ольга, — сходи, крикни Кирилла, будем обмывать отъезд.
   Ташка носилась вокруг стола, визжа и корча развеселые рожицы. Предстояло настоящее, восхитительное приключение, и она все не могла взять в толк, отчего лицо у матери такое печальное.
   Алена и сама этого не знала.
   Только когда вошел Кирилл и в его глазах она увидела отражение собственной тоски, в голове слегка прояснилось. Нет, нет, нет, она не хочет уезжать, она не может, ей не надо, нельзя!
   Однако, за весь вечер он не вымолвил ни слова против их планов, злобных физиономий больше не корчил, в ее сторону глядел лишь изредка и с какой-то непонятной, но весьма отчетливой неприязнью.
   Будто она подвела его, обманула.

* * *

   Алена взялась мыть полы перед самым отъездом, но Юлька выхватила швабру и ворчливо заявила, что так не делается. Дороги не будет.
   — Не будет, если после нас кто помоет, — возразила Алена. — А после мыть некому. Что ж квартира пылью обрастать будет?
   — Приду на неделе и помою, — заверила Юлька, — и хватит разговоров, давайте сядем на дорожку. Ты родителям звонила?
   — Ой, не надо об этом! — взмолилась Алена, не желая даже вспоминать, что ей пришлось выслушать.
   «Интересно было бы знать, на какие такие деньги ты в Париж собралась? Мы с отцом всю жизнь работали, а вот что-то по заграницам кататься у нас средств не хватает. Да, да, да, лучше бы ты нас с мамой в Ленинград свозила, мы сто лет не были в Ленинграде, а там как раз сейчас открылась выставка…» И так далее, и тому подобное.
   Она даже прощаться не заехала, послала по почте перевод. На Ленинград. Это очень сильно смахивало на откуп.
   — Где Ташка?
   — Во дворе с ребятами прощается. Господи, мы же никогда так надолго не уезжали, — всплеснула руками Алена, — я, конечно, возила ее в Москву, и в Питере мы были в позапрошлом году, и на море, но всего-то недельку, не больше…
   — Прекрати завывания! — решительно остановила ее Юлька и позвала из комнаты Влада, который возился с компьютером.
   — Ты еще! Приспичило комп чинить, который еще сто лет никому не понадобится! Они же на поезд опоздают!
   — Не сто лет, а полмесяца всего! — возразила Алена слабым голосом.
   Влад добродушно заявил, что это мандраж и никуда они не опоздают, а компьютер все равно надо сделать. Примерно в середине его тирады раздался телефонный звонок.
   — Ну, вот, — Юлька сделала страшное лицо, — сейчас она еще прощаться будет часа три с какой-нибудь математичкой или историчкой.
   — Нет, я с ними еще на прошлой недели попрощалась, — недоуменно высказалась Алена на пути к телефону.
   — Тогда это родители, — обреченно решила Юлька и присела на чемодан в прихожей, — еще не лучше!
   Действительно, или родители, или из школы. Больше-то звонить все равно некому. С Ольгой они еще утром по сотому разу все обмусолили и договорились встретиться на вокзале.
   Может, просто номером ошиблись?
   Ну, давай, давай, придумай еще что-нибудь, такое же реальное и безобидное. Ты же трусиха! Самая настоящая трусиха! Ты даже самой себе боишься признаться, от кого ждешь звонка.
   Конечно, ошиблись!
   Или родители!
   С чего бы звонить ему?!
   — Алло, — сказала она, добредя наконец до телефона.
   Собственный голос показался похожим на мышиный писк.
   — Здравствуй, — прозвучало в ответ, и Алена суматошно огляделась, в безумной надежде спрятаться от колокольного звона в груди, кроме которого в мире ничего не осталось.
   Только ее разбухшее сердце и голос — близкий, будто он стоит рядом и обнимает за плечи.
   Она никогда еще не слышала его голос по телефону и не узнала, но поняла, сразу поняла, что это он.
   Наверное, надо что-то сказать. По телефону обычно общаются. Или нет? Или как?
   — Алена, — позвал он встревоженно, — ты здесь?
   — Ага, — глупо ухмыляясь, ответила она, — как поживаешь, Кирилл?
   Хороший вопрос. Можно еще про погоду спросить. Тоже ничего себе тема.
   — Я поживаю у твоего подъезда. Можно подняться?
   — Куда? В смысле, как у подъезда? Что ты тут делаешь?
   — Мне надо с тобой поговорить.
   Нет. Этого не может быть. Что такое срочное он хочет обсудить? Или он не знает, что именно сегодня, через час с небольшим поезд №172 — или 173?! — должен увезти их с Ташкой в Москву. А потом самолет — тоже с каким-то там номером или они без номеров? Она никогда не летала на самолетах и не знает ничего такого! — В общем, самолет унесет их еще дальше. Аж до самого Парижу.
   Вот как.
   И вещи уложены. И мысли упакованы. С первым она справилась в полчаса. А второе было трудней, очень трудно. Но ведь получилось. Или только кажется?
   А он хочет поговорить.
   И вся упаковка к чертовой бабушке!
   Она стояла, прижав телефонную трубку к плечу, и ровным счетом ничего не соображала. Пожалуй, лишь то, что он совсем рядом, и хочет зайти. Вот это Алена поняла отчетливо.
   И что дальше?
   — Так что? Я поднимусь?
   — Конечно, Кирилл. Это ничего не значило.
   Кретин! Как будто если бы она сказала «нет», ты бы остановился!
   Кирилл резко вынул хендз-фри, едва не оторвав вместе с ним ухо.
   А может, и остановился бы. И был бы трижды кретином. Ведь топтался же он на месте все это время! И было совершенно непонятно, почему.
   Алена повесила трубку и мрачно уставилась на дверь. Нет, это ничего не значит. Он зайдет попрощаться. Передать гостинцы для сестры. Все просто.
   — Ну, кто там? — выскочила из кухни Юлька. — Родители, да? Что они еще сказали? У тебя лицо… его как будто нет, этого твоего лица. Накапать валерьяночки?
   Алена медленно провела ладонью по лицу, которого не было.
   — Не надо валерьяночки. Ты… Вы с Владом можете меня во дворе подождать?
   — А ты тут тем временем рыдать будешь, да? — возмутилась Юлька. — Что ты за человек такой, Алька?! Хоть раз в жизни плюнула бы на приличия и поревела мне в жилетку! Ален, ну чего ты?
   — Пожалуйста, пожалуйста! Подождите меня снаружи.
   — Влад, пойдем, — поняла, наконец, Юлька, — тут намечается прощание славянки.
   За ними хлопнула дверь, и Алена замерла в коридоре.
   Как в кино, вдруг подумалось ей, когда все решается в последний момент. Сердце точно сейчас лопнет.
   Что решается-то, дуреха?! Что ты опять выдумываешь?
   Шаги.
   Это он идет. Только он ходит так, что стекла начинают припадочно дрожать.
   Он идет к ней. А она, как дура, сидит на чемодане. Очень трогательно. И правда, прощание славянки. Отыскать бы еще белый кружевной платочек. Боже мой, ну что же делать?! Как, как это пережить? Пусть бы был уже завтрашний вечер, и столичные огни, и суматоха, и одиночество, и слезы в три ручья, когда голова коснется чужой подушки в чужой кровати.
   И чтобы точно было известно, что назад пути нет.
   Лопнуло не сердце, лопнуло что-то в голове, и от этого осмыслить происходящее было невозможно. Оставалось только сидеть и ждать.
   — У тебя открыто, — сообщил Кирилл с кривоватой усмешкой, возникнув в коридоре.
   — Я тебя ждала, — пояснила Алена, взглянув на него снизу вверх со своего чемодана.
   Он прислонился к стене. Говорить было трудно. Если б кто знал, как трудно было говорить!
   Оттого и усмешка, что скулы сводило тоской и рот от тяжести непроизнесенных, неизвестных слов съехал на сторону.
   — Ты едешь? — спросил Кирилл зачем-то.
   — Еду, — кивнула она.
   — Одна?
   — С Ташкой. Она во дворе.
   — А Балашов? Вы с ним… ты его видела?
   Алена не сразу поняла, о чем это он. Ах да, Балашов. Ее бывший муж. И что? При чем тут он?
   — Я его не видела, — отчеканила Алена.
   — Я не хочу, чтобы ты уезжала, — быстро сказал Кирилл, не услышав ее.
   Ему было все равно, что там такое с Балашовым. Просто трудно было говорить. Очень трудно. Гораздо легче получилось про Балашова, который совершенно ни при чем.
   — Слышишь? Я не хочу, чтобы ты уезжала!
   — Ты не хочешь, чтобы я уезжала, — послушно повторила Алена, — я поняла.
   Не так. Не то. Болван! Кретин!
   — То есть, я хочу, чтобы ты вернулась.
   — Куда? — уточнила она деловито и обвела руками прихожую. — Сюда? Я уже подготовила документы на продажу. И из школы уволилась.
   — Я знаю, — кивнул Кирилл, — ты смелая.
   — Смелая?! — изумилась она.
   Конечно. Конечно, она очень смелая. Он знать не знал, какая она смелая, и злился, и восхищался, и завидовал, когда понял. Перемены — любые! — его пугали невероятно. И он не менялся и ничего не менял. А зачем, собственно?
   Зачем? Теперь он точно знал, зачем.
   — Возвращайся, Ален, — сказал тот Кирилл, который знал.
   А тот, что боялся перемен, мелко и беззвучно рассмеялся. Возвращайся! Что ты ей предлагаешь? Себя? Взамен на карьеру, столицу и новую жизнь? А что ты предлагаешь себе, недоумок? Вечную любовь и «они жили долго и счастливо»! Оптимистично. А главное — так реально! Забыл, что ли? Ты не умеешь, тебе нельзя, у тебя есть работа и дом, иногда — девицы, которые как бы есть, а на самом деле их нет. Очень удобно, разве ты не помнишь? Что-то другое совсем тебе не подходит.
   Несовместимость, слыхал такое умное слово? Так это о тебе и вечной, твою мать, любви! Ну, куда тебя понесло?! Давай, поцелуй ее на прощание, занеси в графу «неудачи» очередную, под кодовым название «попытка соблазнить рыжую училку — чужую жену и мать чужого ребенка», и ступай себе с Богом.
   Заткнись, приказал Кирилл, который решил не бояться.
   — Слышишь, Алена? Возвращайся! Давай… попробуем.
   — Кирилл, — устало произнесла она, — мне не двадцать лет, я пробовать не могу, у меня не получится.
   — А если рискнуть?
   — А потом собирать себя по запчастям! — зло выкрикнула она и поднялась-таки с чемодана, оказавшись совсем близко к Кириллу.
   Он встряхнул ее, но тут же выпустил.
   — Черт возьми, почему собирать?! Почему у нас не может получиться?!
   — Может, да. А может, нет.
   Ух, как же он разозлился! Он сам говорил себе то же самое, еще вчера, еще пять минут назад, и это было ужасно, глупо, отвратительно! И — справедливо, черт возьми все на свете.
   Может — да. Может — нет. И никто на свете не даст гарантии, и никому еще не выдавали патент на любовь. И не надо! Не надо. И даже нечего пытаться понять непостижимое, неуловимое, невозможное что-то, что все-таки иногда случается. Очень редко. Но с ними же вот — случилось. Осталось только принять это. Не понять, потому что понять — нельзя. Разобраться, осмыслить, упаковать в чемоданы, белое к белому, черное к черному, взвесить, оценить, выкинуть лишнее и… наклеить ярлык — нет, нельзя!
   Это лист белый, а закорючки на нем — черные, и все предельно ясно, и даже, возможно, правильно расставлены знаки препинания. А на самом деле — бескрайняя, неделимая радуга, и не дотянуться до нее никогда, но видно, как она сияет и переливается, и бьет по глазам буйством красок, и только один, один-единственный, тебе подходящий цвет, оставить невозможно.
   И фиг разберешься, где точка, а где — многоточие.
   — Ты… Я не нравлюсь тебе? — спросил Кирилл очень раздраженным голосом, будто эта мысль раньше не приходила ему в голову, а теперь он злится, что был таким идиотом.
   Он смотрел на нее, темная лохматая челка висела у самых бровей, и он встряхивал головой, и в глазах у него было отчаяние.
   Вот дурак!
   Алена подумала вдруг — если ты не поцелуешь меня, я умру.
   Точно умрет! Против всех законов физики, химии и прочей лабуды, просто перестанет быть. Раз и нет.
   Как в цирке. Только не смешно.
   Он с трудом разжал кулаки, внутри которых были влажные, противные ладони, а силы не было. И непонятно откуда она взялась, эта сила, когда он притянул к себе рыжую, храбрую, долгожданную — свою! — женщину.
   Стиснув худые плечи, он придвинул ее поближе, чтобы рассмотреть, понять, разобраться, черт побери! Уже зная, что бессилен.
   — Я не отпущу тебя, — сказал Кирилл с удовольствием, ничего не рассмотрев и ничего не поняв.
   — Мне страшно.
   — Мне тоже.
   — Неправда, — она с силой потрясла головой, и одна пламенная прядь задела его щеку, — неправда, ты просто упрямый, вот и все. Вбил себе в голову, что я тебе нужна.
   — Ты мне, правда, нужна, — подтвердил он, завороженно глядя, как осыпается золото, — и я, правда, упрямый. Откуда ты знаешь?
   — Догадалась, — сказала она ехидно.
   И тогда он ее поцеловал. Выносить это все было невозможно. Он устал сомневаться, а ее губы были так рядом, и волосы, волосы горели под его пальцами, и щекотали подбородок и щеку, когда она тряхнула головой, споря с ним.
   Нет, невозможно было выносить!
   Хватит.
   И плевать, что там, точка или многоточие.
   Так он думал. А потом думать перестал. В голове грянул гром, шарахнули молнии, уши заложило, как будто в самолете на очень, очень, очень большой высоте. На седьмом небе, буквально. И сладко было там, на этом небе, и горячо, и немножко больно, потому что губы у нее оказались подвижными и сильными, и ей тоже, наверное, все это надоело, и сдерживаться она не могла, и прикусывала его нижнюю губу, и стукалась зубами о его зубы, и прохладными пальцами крепко сжимала его шею, словно боялась упасть.
   Ну да, боялась.
   Она же сказала, что ей страшно. На такой высоте кому угодно будет страшно.
   Только вместе, только с ним вдвоем бояться было приятней. В тысячу, нет, в миллион раз приятней. И вкусно, и жарко, и несказанно прекрасно.