Страница:
Его тогда уволили из рекламного агентства — он бы и сам ушел, подумаешь, три тысячи плюс проценты, а проценты надо еще заработать! — и он был на испытательном сроке на новом месте, в какой-то шарашкиной конторе по ремонту и отделке помещений. Числился личным помощником директора. То бишь кофе подавал, на посылках служил, о встречах договаривался, с малярами ругался, штукатуров строил и так далее. Было немного унизительно, зато оклад стабильный и вполне приличный. В один прекрасный день его отправили договариваться насчет ремонта в престижной платной школе. Лицей, вот как это называлось. Он и не знал, что такое есть в их городе. Он вообще в то время слабо себе представлял, какими деньгами ворочают некоторые из его земляков. А тут будто бы попал в закрытый элитарный клуб, где на стоянке толпились шикарные блестящие тачки, за невысоким элегантным забором пестрели безупречно круглые клумбы, а в чистеньком здании сверкал паркетом широкий и гулкий холл. И невозможно было представить, что тут, в этом благолепии, всего-навсего учатся дети. Балашову вспомнилась его школа — серые стены, покореженные парты, двор в колдобинах. На уроках физкультуры они постоянно об эти колдобины спотыкались, а однажды кто-то даже ногу сломал, запнувшись и пролетев метра три.
Ремонт в лицее требовался бассейну. Когда Балашов увидел этот бассейн, он впал в окончательное отчаяние. Будто с рекламного проспекта на него напирала красота тонких фонтанчиков, ярких горок, маленьких водопадов, выложенного причудливой мозаикой дна.
Потом начальник АХО, с которым велись переговоры, удалился за какими-то бумагами, оставив Балашова в «комнате отдыха». Тут действительно можно было отдохнуть по полной программе. У мягких кожаных диванов стоял журнальный столик с фруктами и минералкой, лежала аккуратная стопка глянцевых журналов, тихонько играла стереосистема, неслышно работал кондиционер, покачивала листьями настоящая пальма в огромной кадке, и веселые солнечные лучи плясали на жалюзи. Только Балашову было не до релаксации, его трясло от исступленной ненависти к этим богатым гадам, что привозят сюда своих наследничков, наверняка пустоголовых, как и они сами. Черт побери, почему им досталось все это, а ему — беготня по городу в липовых кроссовках «адидас», старая дача за сто км от Пензы, «комната отдыха» на пять минут?!
Он не успел вдоволь посетовать на судьбу, так как в комнате возникла прекрасная незнакомка. Впрочем, прекрасной ее можно было назвать с некоторой натяжкой. Просто в первую очередь в глаза Балашову бросились изумительной красоты рыжие волосы, а потом он уж разглядел все остальное. Бледное лицо с длинным носом и ненакрашенным большим ртом, унылый наряд, во взгляде — тоска и усталость. И еще немного смущения. Наверное, решила расслабиться после урока, а тут какой-то хмырь незнакомый. Другая бы принялась расспрашивать, кто да откуда, возмутилась бы или, например, пококетничала слегка. А эта рыжая только конфузливо моргала, словно ее застукали в неглиже. Трепетная лань, просто-таки.
— Здрасте, — сказал Балашов, которому неловкая пауза уже начала действовать на нервы.
— Добрый день, — невыразительно улыбнулась училка. Он сразу понял, что она — именно училка, не родительница, не секретарь.
Неловко пробравшись к столику, она налила себе минералки.
— Вы будете? — едва слышно поинтересовалась у него.
Он посмотрел в ее уставшее лицо и махнул рукой.
— Валяйте! Хотя… Я бы кофейку хряпнул.
— Хряпнул?! — изумилась она тихонько. И зачем-то направилась к пальме.
Балашов, выгнув шею, наблюдал за ее передвижениями. Оказалось, за пальмой — еще один столик. С кофеваркой и подносом, уставленным фарфоровыми чашечками. Училка выкатила его оттуда и осведомилась очень вежливым голосом:
— Вам с молоком или со сливками?
— Ну, блин, и сервис тут у вас! — не сдержался Алексей.
Она вдруг улыбнулась с энтузиазмом, очень доброй и широкой улыбкой. И Балашов на миг залюбовался ее лицом.
— Это Пал Палыч, наш директор. Он очень заботится об учителях…
— А вы что преподаете? — заинтересованно спросил Алексей.
— Русский язык и литературу.
Сначала он просто изображал вежливый интерес, потом загорелся не на шутку. Женщина не была красавицей, но ему нравилось смотреть на нее и слушать ее голос — хорошо поставленный, профессиональный голос педагога. К тому же в ней чувствовался некий надлом, тоскливая заброшенность стояла в глазах, и Балашов немедленно ощутил себя рядом с ней сильным и уверенным. Все познается в сравнении, наверное, так.
Разговор на первых порах хромал и спотыкался, но после обмена именами и нескольких глотков крепкого, вкусного кофе приободрился и затрусил неспешной рысцой. Вдоль музыки, классической литературы, весны за окном.
Балашов забыл, что пришел сюда по делу, и опомнился, только когда распахнулась дверь, впуская маленького круглолицего мужика с объемистыми папками в руках. То был начальник АХО. Алексей сейчас бы под страхом смертной казни не вспомнил его имени. И на самого хозяйственника смотрел несколько секунд недоуменно, будто пытаясь сообразить, какого черта он тут оказался.
— Ну, как вы тут? Заждались? Здравствуйте, Аленушка, ах, мы с вами уже виделись сегодня. Кофейку? Ах, ах, вы уже пьете… Ну что ж, приступим.
Алена отставила чашку и двинулась к дверям, кивнув на прощание коротко и равнодушно. И Балашову вдруг стало очень обидно, что он не сумел заинтересовать ее. Не растормошил.
— Извините. Я на минутку, — сухо обронил он, когда дверь за ней закрылась.
И выскочил в коридор.
— Алена!
Она обернулась и взглянула на него с мягким удивлением.
— Во сколько у вас заканчиваются уроки? Я хотел бы… поужинать с вами, это возможно?
В ее глазах метнулось сомнение, а потом снова навалилось туманное, вязкое безразличие.
— В принципе, возможно. Только зачем?
Он не знал, что в эти минуты она клянет себя последними словами. За глупые раздумья и еще более глупые мечты. Он не мог слышать, как она говорит самой себе, что жизнь продолжается, годы идут, ничего интересного не предвидится, что не каждый день ее приглашают на ужин, что выть на луну от одиночества — собачий удел, а никак не женщины ее возраста.
Каким-то образом он догадался, что отвечать на ее последний вопрос не стоит. Просто не надо, и все. Он старательно выдержал паузу, и Алене ничего не оставалось, как пообещать, что к шести часам она будет свободна, и он может заехать за ней прямо сюда, к лицею.
Вечером, в ресторане, выяснилось, что им есть о чем поговорить, кроме музыки и погоды. Так разговаривали они еще несколько месяцев, встречаясь почти каждый день. Балашов был уверен, что влюблен. И даже наличие Ташки его не смущало, наоборот, хотелось взять их обеих — и мать, и дочку — под свое крыло. Рядом с Аленой он будто становился сильней, несмотря на ее нежные подколки и снисходительность, изредка проскальзывавшую в голосе.
Ему нравилось смотреть, как она колдует на кухне, как уютно постукивает спицами, устроившись на диване у него под боком. С ней всегда можно было посоветоваться, и его рассказы о проблемах на работе — каждый раз новых! — она выслушивала внимательно и терпеливо. Нет, в рот не смотрела, но было заметно, что ей все это важно. И он верил, что так будет всегда.
А потом — куда все это делось?!
Она по-прежнему ласкова и заботлива, но он… У него появились совсем другие интересы. Теперь, когда до мечты можно было дотянуться рукой, его перестала занимать реальность. Ему было скучно, и привычный быт, и вкусный ужин, сервированный по всем правилам, и плавные, спокойные движения жены, и ее рассказы о школе раздражали его невероятно.
Даже странно, что он сдержался и не наорал на нее — как случалось не раз в эти дни! — когда она позвонила ночью на мобильный.
Из-за этого чертова звонка он еще долго не мог прийти в себя, в кромешной тьме налил воды в стакан, хотел выпить залпом, но зубы стучали о стекло, и горло перехватывало. Он с отвращением вылил воду в кадушку с пальмой и снова уселся в кресло. Главное теперь — не упустить момент, когда станут стягиваться на работу первые ранние пташки. Активисты, так их и растак! Он должен влиться в толпу, и ничем не выдать себя, а это сложно — после сегодняшней ночи ему будет в тысячу раз сложней изображать невозмутимость, он это четко осознавал.
И был готов. Вот только пальцы время от времени снова начинали трястись.
В этом вопросе он тоже не доверял никому, и никогда не оставлял автограф просто так, с кондачка. Читал, конечно, по диагонали, и это было особое искусство, помогавшее экономить время.
— Могут, когда хотят, — пробормотал Кирилл тоном ворчливого деда, поучающего внуков правильно надевать портянки.
И, сунув документы под мышку, а «паркер» за ухо, полез в сейф за печатью.
Ее там не оказалось. Папки с «важняком» лежали на месте. Золотые запонки — подарок сестры — валялись там же. Бутылка коллекционного вина загадочно подмигивала из глубины сейфа. А печати не было.
Он отложил бумаги и порылся еще немного, на всякий случай.
— Ну вот, пожалуйста! — протянул Кирилл, почему-то изобличающе ткнув «паркером» в сторону Ольгиной фотографии. — Полюбуйся-ка!
Сестра глядела со снимка, прищурившись, будто оценивала размеры бедствия. Кирилл улыбнулся. Ольга всегда приводила его в хорошее настроение.
— Ну, это же просто безалаберность какая-то, — растерянно пожаловался он и выдвинул по очереди все ящики стола.
Печать лежала в третьем снизу. Или в четвертом сверху, как хотите.
Он посмотрел на нее и задумчиво почесал ручкой за ухом.
— Я разве сюда ее клал? — спросил Кирилл у фотографии сестры.
И ответил сам себе задумчиво:
— Я ее туда даже не ложил…
Или что? Склероз нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь? Маразм крепчал, деревья гнулись?
И тут Кирилл вспомнил. Он вообще вчера печать со стола не убирал. Закрутился, завертелся и… забыл. Кто-то принес документы на подпись, а потом с этим кем-то Кирилл пошел к юристам, чтобы уточнить нечто безотлагательное. А печать осталась лежать на столе.
Кажется, все так и было.
Потом, наверное, он смахнул ее в ящик да и опять… забыл.
Значит, все-таки склероз.
— А я ведь еще молодой, — подмигнул Кирилл фотографии, — с девицами знакомлюсь, Камасутру осваиваю, на мотоциклах разъезжаю…
Его монолог был прерван телефонным звонком. Звонила та, которой секунду назад Кирилл признавался в юношеских забавах.
— У тебя проблемы? Хочешь об этом поговорить? — вместо приветствия бодро осведомилась Ольга.
Она каждый раз придумывала что-нибудь новенькое. То выкрикивала в трубку «Кир! Поехали в Каир!», то гнусавым голосом сообщала, что он выиграл суперприз в игре «Поле чудес» и этот приз прибудет самостоятельно поездом «Сура», так что «в понедельник встречай».
— Оль, здорово, что ты позвонила…
— Брат мой, как ты себя ощущаешь в энтом мире? — прокряхтела она голосом умудренной опытом и убеленной сединами бабушки.
— Ты представляешь, я сейчас обнаружил, что старею, — признался Кирилл, — память служить отказывается! Да и ноги… того… ломят. От мотоцикла, что ли…
— А хвост еще не отвалился?
— Чего?
— Ничего, — хмыкнула Ольга, — а какой-такой мотоцикл? Ты что, стал экстремалом? Хотя, погоди, давай все в подробностях при встрече.
Он спохватился вдруг:
— А ты что, уже в Москве? Как показ-то прошел?
— Он не прошел. Он состоялся! — поправила она притворно обиженным тоном.
— Ну, здорово! — обрадовался Кирилл и тут же опечалился: — А я, блин, зашиваюсь, смогу выбраться только через неделю, не раньше. Ты никуда не уедешь?
На том конце провода хихикнули.
— Еще как уеду!
— Олька! Ну, ты чего? — немедленно взвился Кирилл, судорожно прикидывая, не сможет ли он на неделе освободиться. Получалось, что никак не сможет. Если только передать бразды правления Машеньке. Остальные все равно ни черта делать не умеют. Или прикидываются, что не умеют.
Он разозлился и потянулся за сигаретой.
— Алле, братец Иванушка, ты еще тут? Или там? Где ты?
— Я по уши в дерьме, — огрызнулся он, мусоля в зубах фильтр.
Ольга поняла, что он переживает. Причем сильно. Они и так уже не виделись месяца три. И оба скучают.
— Ну, могу я отдохнуть, в конце концов? — капризно промурлыкала она, решив еще немного потянуть время.
Она любила крайности во всем. Чтобы сначала все плохо, а потом разом — большой шмоток счастья.
— На Багамы собралась что ли? — усмехнулся Кирилл. — Со своим этим… Витей?
— Ага. С Димой.
— Был же Витя, — недоуменно протянул он.
— А теперь Дима, — упрямо сказала она, — и на Багамы мы не собираемся, мы в Ирландию хотим…
— Ну, и скатертью дорожка.
Ольга послушала, как брат глубоко и часто затягивается.
— Эй, так ты меня встретишь, я не поняла?
Он поперхнулся и долго кашлял, прежде чем уточнить:
— В Ирландии?!
— Дурак! Туда мы зимой поедем, в январе. А хочешь, поехали вместе!
— С Витей? Тьфу, с Димой?
— Ну и что? Отдохнешь, развеешься. К тому же, никакого Димы к тому времени может уже и не быть, — последнюю фразу она добавила будто в скобках. — Ты когда последний раз отдыхал-то, Кир?
— В прошлом годе, и, надеюсь, это был не последний раз, — ворчливо произнес он, посопел и осторожно спросил: — Так где я тебя встречать-то должен?
— В Пензе.
— Балда! — рассердился Кирилл. — Не могла сразу сказать, что приедешь? Довела, понимаешь, до инфаркта!
Ольга довольно захихикала. Потому что услышала кроме сердитости счастливое похрюкивание в его голосе. И правда, балда она. Сказала бы сразу, и похрюкали бы вместе. Нет, все ее вечно тянет спектакли устраивать, иначе — неинтересно.
— Так встретишь? Двадцатого, двенадцатый вагон.
— И грохну прямо на вокзале! На том и порешили.
Кирилл несколько минут посидел в задумчивости, глядя на телефон. И тот, будто вняв безмолвному призыву, затрезвонил снова.
— Забыла прощения попросить за свои дурацкие шуточки? — ехидно справился он, быстро подхватив трубку.
— Милый, кто это с тобой там шутит? — поинтересовался в ответ елейный голосок.
Он не смог скрыть разочарования.
— Лика? — уныло протянул в трубку.
— А ты кого бы хотел услышать?
— Я с сестрой только что разговаривал.
— С Ольгой? Как она?
Ну, конечно, голос потеплел и прямо-таки накалился от искреннего интереса к делам его сестрицы. С которой Анжелика сроду была незнакома.
Кирилл достал еще сигарету.
— Солнышко, а у тебя на завтра какие планы? — не дождавшись ответа, спросила Лика.
— Наполеоновские, — буркнул он себе под нос.
— Что? — не поняла она. — Ты не сильно занят? Там у вас в центре магазинчик новый открылся, я хочу, чтобы ты меня сопровождал.
Почетный эскорт, вот какую ему прочили роль.
— Что еще за магазинчик? — неизвестно зачем полюбопытствовал Кирилл, прикуривая новую сигарету от старой, наполовину истлевшей.
— Салон женской одежды. Говорят, там пальтишечки — высший класс! Сходим?
Он обреченно согласился, чувствуя, что Лика все равно не отцепится. Было совершенно непонятно, какой кайф в том, чтобы в магазин женской одежды тебя сопровождал мужчина. Ну непонятно, и все. Что там мужчине делать, а? Или нет, что там с мужчиной делать, а?
Эх, как бы успокоиться?!
Можно, конечно, плюнуть и послать ее в… салон одну. Но он чувствовал вину за сегодняшнее утро, когда бросил Лику дома дожидаться такси. Она-то не разделила его внезапно вспыхнувшей вновь страсти к мотоциклам. И не обязана была разделять. Впрочем, и он не обязан был оставаться с ней.
Никто никому ничего не обязан.
Никаких обещаний, никакой ответственности. С тех пор как ему исполнилось двадцать и стало ясно, что подобные вещи сильно стесняют свободу. Нужно все время быть начеку, с широкой улыбкой, с букетами, с глазами, полными страсти и огня, с «я тебя люблю, и буду любить всю жизнь!» наизготовку. А если хочется просто помолчать — ты толстокожий мужлан, эгоист, недоумок и пень березовый! Поесть спокойно?! А кто будет восхищаться новой прической? Устал?! Как ты можешь, в «Октябре» премьера «Титаника»!
И тысячи вариаций на тему…
Безобидные женские штучки перестали его раздражать годам к двадцати пяти. Он не научился обходить их вниманием, но и злиться перестал. Почти.
Он знал, что за все надо платить. Сегодня не получилось поужинать вместе, завтра — обед у родителей (ох, а вот этот салат Танечка-Сонечка-Наденька-Катенька делала сама!). В театр опоздал — поехали в казино. Разговоры о детях не умолкают — купим собачку.
Циником он себя не считал и мужланом тоже, просто раз и навсегда решил, что его не касаются чужие дела. Со своими он справлялся сам, один, и искренне полагал, что это — здорово. Это и есть — свобода! Поэтому на свободу других не покушался. Никогда. Чтобы помочь кому-то — по-настоящему помочь, а не дать денег, к примеру, на норковое манто, потому что старое уже поистерлось, — нужно ведь разобраться, понять, посочувствовать, в конце концов! А это не в его правилах. Увязнешь, и пиши пропало. Лучше как-нибудь сторонкой, по касательной, чтоб не задеть ненароком, и того… не провалиться по уши в чужую жизнь.
Ему своя нравилась. Он был сам себя хозяин, а уж если кому-то вздумалось покупать в его обществе пальтишко на осень, так это — пожалуйста. Право, какой пустяк.
Он раздраженно погасил окурок и снова взялся за печать.
А она сиди и думай, как он там.
Алена старалась не слишком надоедать ему, но от беспокойства не знала, куда себя деть. Вчера весь вечер просидела в кресле с крючком, но не смогла сосредоточиться даже на любимом деле. Ташка поглядывала искоса, а потом ехидно поинтересовалась: «Что это у тебя, мамочка, клубок совсем не уменьшается?!» То и не уменьшается, что руки будто бы чужие. А какая бы могла получиться шаль! Алена только недавно тщательно продумала узор, подобрала пряжу, предвкушая, как тихими осенними вечерами станет колдовать над новым своим произведением. Это дамы из лицея так их называли — произведениями, каждый раз потрясенно охая над Алениными шарфиками. Заказывали себе «такую же прелесть», но она отнекивалась, ссылаясь на занятость. И еще немного стеснялась. Так что вязала Алена исключительно для себя, Ташки и подруги Юльки. Последняя тоже всегда восторгалась, закатывала глаза, причмокивала губами и ругала Алену, что та сидит в школе — пусть хоть сто раз престижной! — а не мчится со всех ног к Юдашкину или Зайцеву демонстрировать свой талант.
— Какой еще талант? — смеялась Алена.
— Ба-льшой! — Подруга выскакивала из-за стола, обертывалась шалью и принималась дефилировать по кухне. — Вот связала б ты им платье или костюмчик какой! У тебя же фантазии немерено и руки золотые! Золотые руки-то, балда!
Алена уже хохотала, чуть не падая со стула. Тонкая, маленького росточка, с короткой мальчишеской стрижкой, Юлька была похожа на беспризорника, который стащил у бабуси платок, чтобы согреться. И изображает теперь томную походку манекенщицы.
Зрелище уморительное.
Юлька вообще существо веселое и беззаботное, и Алена завидовала этим ее качествам. У нее самой так не получалось. Чтобы всегда улыбка в тридцать два зуба, румянец во всю щеку, голос бодрый и на все проблемы один ответ: «Прорвемся!»
Как тут прорваться, если муж дома не ночует и совсем из-за этой своей выгодной сделки голову потерял?!
Алена налила себе еще кофе и стала думать, как бы отвлечь Лешку хоть ненадолго от его трудов. Иначе однажды он просто рухнет, умаявшись до предела.
— Мам! Мам, ты куда делась?
Заячий топоток по квартире, хлопанье дверей, шум опрокинутого стула, сердитое бормотание, и через секунду в кухню просунулась сонная веснушчатая физиономия.
Настроение как-то сразу улучшилось.
— Ты здесь? — уточнила физиономия на всякий случай.
Алена кивнула, радостно поглядывая на нее из-за чашки кофе.
— А чего делаешь?
— Кофе пью.
Ташка выдвинулась вся, покачалась на пятках, приглаживая стог соломы на голове. И сделала книксен, двумя пальчиками оттопырив пижамные штаны.
— Тогда доброе утро, мамочка!
— Доброе, доброе. Ты что встала-то?
— Так выспалась.
— Выспалась, а стулья роняешь, — усмехнулась Алена, принимаясь готовить любимые дочкины сладкие бутерброды.
Ташка это замечание комментировать отказалась, молча и сосредоточенно насыпая себя какао.
— Запеканку будешь? Или отбивные?
— И запеканку, и отбивные. Я — растущий молодой организм, которому положено жрать без остановки.
— Если ты, организм, не перестанешь грубо выражаться, я тебя выпорю!
— И в угол поставишь? — с притворной горечью спросила Ташка.
— Нет! В чулан запру!
— У нас нет чулана, мам. Хватит тебе уже крутиться, допивай свой кофе и иди причешись!
Алена осторожно потрогала пучок на голове и сообщила, что уже причесана.
— Что, с этой блямбой гулять пойдешь? — сморщилась дочь. — Скучно же, мам!
Да, у них же сегодня — полная свобода! Ташка учится во вторую смену, а вместо Алениной литературы Тамара Эдуардовна проводит историю в пятом «Б». Как здорово-то! Все-таки жизнь прекрасна и удивительна, раз есть еще хоть что-то, кроме волнений за мужа и горьких мыслей по поводу его внезапной отчужденности.
— Ужас, как скучно! — повторила Ташка, состроив жуткую мину.
— Так я же не в цирк иду, — бодро откликнулась Алена, — а просто погулять.
— Ну, мама! Тебе с распущенными в сто раз круче! А так ты на училку похожа.
— Я и есть училка!
— Но тебе же не девяносто лет, — Ташка почесала нос и хитро прищурилась — верный признак очередной гениальной идеи. — Мам, давай так, если ты волосы распустишь и наденешь эту свою юбку зеленую, я с тобой гулять пойду, куда захочешь. В противном случае маршрут выбираю сама!
— Это шантаж! — возмутилась Алена, хотя ей было все равно, куда идти.
Почему-то всегда так получалось, что она поддавалась на Ташкины провокации. В эти моменты было совершенно непонятно, кто из них взрослый человек, а кто — дите неразумное.
Дочь важно кивнула, нисколько не смутившись.
— Зеленая юбка очень короткая, очень!
— Вот и хорошо, — улыбнулась Ташка, — ты же не монахиня, чтобы постоянно в длинных ходить!
Алена тоже почесала нос.
— Нет, я не могу. Я ее сто лет не носила и носить не собираюсь! У меня пальто в химчистке, а в куртке и в этой юбке я буду похожа на… Неважно… И волосы мне укладывать часа полтора! Нет, Ташка, и думать забудь.
Спустя некоторое время вдоль тихой улочки прогуливалась рыжая девчонка в пальто, из-под которого торчали заляпанные джинсы. Рядом несмело вышагивала женщина — тоже рыжеволосая — с очень стройными, открытыми выше колен ногами, на которые она косилась смущенно и раздосадованно.
— Ма, давай в центр поедем, что ли!
— Я юбку надела! — напомнила Алена. — Так что выбор за мной!
— Но тут же скучно! А на Плеханова, говорят, новый магазин открылся, с автоматами! Мам!
— Не мамкай!
— Мам! Ну, давай пешочком дойдем, раз ты так погулять хочешь. Тут же недалеко!
Ага, буквально рукой подать! Первые несколько кварталов они прошли бодро, глазея на осенние аллеи, словно присыпанные топазами и рубинами. Потом подкрепились мороженым и продолжали путь неторопливо, вразвалочку, как парочка Винни-Пухов.
— Я больше не могу, — простонала Алена, когда дом оказался далеко-далеко позади, а до центра осталось совсем чуть-чуть.
— Мама! Главное — никогда не сдаваться, — серьезно заявила Ташка и потянула ее за руку.
— Может, на автобусе доедем? — жалобно пискнула жертва собственного ребенка.
Ребенок отказался даже подумать на эту тему.
В центр они прибыли как раз к обеду, устроились в небольшом кафе, и после чашки чая Алена категорически заявила, что остается здесь жить. Ибо сил сдвинуться с места у нее не было.
Ташка молчала, лишь хитровато щурилась. Через несколько минут, как она и ожидала, сидеть сиднем матери надоело. Они выползли на свет Божий и снова зашагали рядом, тихонько радуясь друг другу, прохожим, свободе, ленивому ветру.
И вдруг Алена замерла, как вкопанная.
Прямо перед ней в витрине стоял манекен в чудесном белоснежном пальто. Тонкое, элегантное, с воротником апаш и рукавами, отделанными изысканной вышивкой, оно было прекрасно.
— Ташка, — хрипло окликнула Алена, — посмотри…
— Супер! — мгновенно оценила дочь. — Давай зайдем, поближе поглядим.
Алена быстро взглянула на вывеску, еще раз на витрину, а потом на себя. Какое-то чувствовалось несоответствие. В подобные магазины, должно быть, являлись дамы в норковых шубах до пола, сверкая настоящими бриллиантами и голливудскими искусственными зубами.
Ремонт в лицее требовался бассейну. Когда Балашов увидел этот бассейн, он впал в окончательное отчаяние. Будто с рекламного проспекта на него напирала красота тонких фонтанчиков, ярких горок, маленьких водопадов, выложенного причудливой мозаикой дна.
Потом начальник АХО, с которым велись переговоры, удалился за какими-то бумагами, оставив Балашова в «комнате отдыха». Тут действительно можно было отдохнуть по полной программе. У мягких кожаных диванов стоял журнальный столик с фруктами и минералкой, лежала аккуратная стопка глянцевых журналов, тихонько играла стереосистема, неслышно работал кондиционер, покачивала листьями настоящая пальма в огромной кадке, и веселые солнечные лучи плясали на жалюзи. Только Балашову было не до релаксации, его трясло от исступленной ненависти к этим богатым гадам, что привозят сюда своих наследничков, наверняка пустоголовых, как и они сами. Черт побери, почему им досталось все это, а ему — беготня по городу в липовых кроссовках «адидас», старая дача за сто км от Пензы, «комната отдыха» на пять минут?!
Он не успел вдоволь посетовать на судьбу, так как в комнате возникла прекрасная незнакомка. Впрочем, прекрасной ее можно было назвать с некоторой натяжкой. Просто в первую очередь в глаза Балашову бросились изумительной красоты рыжие волосы, а потом он уж разглядел все остальное. Бледное лицо с длинным носом и ненакрашенным большим ртом, унылый наряд, во взгляде — тоска и усталость. И еще немного смущения. Наверное, решила расслабиться после урока, а тут какой-то хмырь незнакомый. Другая бы принялась расспрашивать, кто да откуда, возмутилась бы или, например, пококетничала слегка. А эта рыжая только конфузливо моргала, словно ее застукали в неглиже. Трепетная лань, просто-таки.
— Здрасте, — сказал Балашов, которому неловкая пауза уже начала действовать на нервы.
— Добрый день, — невыразительно улыбнулась училка. Он сразу понял, что она — именно училка, не родительница, не секретарь.
Неловко пробравшись к столику, она налила себе минералки.
— Вы будете? — едва слышно поинтересовалась у него.
Он посмотрел в ее уставшее лицо и махнул рукой.
— Валяйте! Хотя… Я бы кофейку хряпнул.
— Хряпнул?! — изумилась она тихонько. И зачем-то направилась к пальме.
Балашов, выгнув шею, наблюдал за ее передвижениями. Оказалось, за пальмой — еще один столик. С кофеваркой и подносом, уставленным фарфоровыми чашечками. Училка выкатила его оттуда и осведомилась очень вежливым голосом:
— Вам с молоком или со сливками?
— Ну, блин, и сервис тут у вас! — не сдержался Алексей.
Она вдруг улыбнулась с энтузиазмом, очень доброй и широкой улыбкой. И Балашов на миг залюбовался ее лицом.
— Это Пал Палыч, наш директор. Он очень заботится об учителях…
— А вы что преподаете? — заинтересованно спросил Алексей.
— Русский язык и литературу.
Сначала он просто изображал вежливый интерес, потом загорелся не на шутку. Женщина не была красавицей, но ему нравилось смотреть на нее и слушать ее голос — хорошо поставленный, профессиональный голос педагога. К тому же в ней чувствовался некий надлом, тоскливая заброшенность стояла в глазах, и Балашов немедленно ощутил себя рядом с ней сильным и уверенным. Все познается в сравнении, наверное, так.
Разговор на первых порах хромал и спотыкался, но после обмена именами и нескольких глотков крепкого, вкусного кофе приободрился и затрусил неспешной рысцой. Вдоль музыки, классической литературы, весны за окном.
Балашов забыл, что пришел сюда по делу, и опомнился, только когда распахнулась дверь, впуская маленького круглолицего мужика с объемистыми папками в руках. То был начальник АХО. Алексей сейчас бы под страхом смертной казни не вспомнил его имени. И на самого хозяйственника смотрел несколько секунд недоуменно, будто пытаясь сообразить, какого черта он тут оказался.
— Ну, как вы тут? Заждались? Здравствуйте, Аленушка, ах, мы с вами уже виделись сегодня. Кофейку? Ах, ах, вы уже пьете… Ну что ж, приступим.
Алена отставила чашку и двинулась к дверям, кивнув на прощание коротко и равнодушно. И Балашову вдруг стало очень обидно, что он не сумел заинтересовать ее. Не растормошил.
— Извините. Я на минутку, — сухо обронил он, когда дверь за ней закрылась.
И выскочил в коридор.
— Алена!
Она обернулась и взглянула на него с мягким удивлением.
— Во сколько у вас заканчиваются уроки? Я хотел бы… поужинать с вами, это возможно?
В ее глазах метнулось сомнение, а потом снова навалилось туманное, вязкое безразличие.
— В принципе, возможно. Только зачем?
Он не знал, что в эти минуты она клянет себя последними словами. За глупые раздумья и еще более глупые мечты. Он не мог слышать, как она говорит самой себе, что жизнь продолжается, годы идут, ничего интересного не предвидится, что не каждый день ее приглашают на ужин, что выть на луну от одиночества — собачий удел, а никак не женщины ее возраста.
Каким-то образом он догадался, что отвечать на ее последний вопрос не стоит. Просто не надо, и все. Он старательно выдержал паузу, и Алене ничего не оставалось, как пообещать, что к шести часам она будет свободна, и он может заехать за ней прямо сюда, к лицею.
Вечером, в ресторане, выяснилось, что им есть о чем поговорить, кроме музыки и погоды. Так разговаривали они еще несколько месяцев, встречаясь почти каждый день. Балашов был уверен, что влюблен. И даже наличие Ташки его не смущало, наоборот, хотелось взять их обеих — и мать, и дочку — под свое крыло. Рядом с Аленой он будто становился сильней, несмотря на ее нежные подколки и снисходительность, изредка проскальзывавшую в голосе.
Ему нравилось смотреть, как она колдует на кухне, как уютно постукивает спицами, устроившись на диване у него под боком. С ней всегда можно было посоветоваться, и его рассказы о проблемах на работе — каждый раз новых! — она выслушивала внимательно и терпеливо. Нет, в рот не смотрела, но было заметно, что ей все это важно. И он верил, что так будет всегда.
А потом — куда все это делось?!
Она по-прежнему ласкова и заботлива, но он… У него появились совсем другие интересы. Теперь, когда до мечты можно было дотянуться рукой, его перестала занимать реальность. Ему было скучно, и привычный быт, и вкусный ужин, сервированный по всем правилам, и плавные, спокойные движения жены, и ее рассказы о школе раздражали его невероятно.
Даже странно, что он сдержался и не наорал на нее — как случалось не раз в эти дни! — когда она позвонила ночью на мобильный.
Из-за этого чертова звонка он еще долго не мог прийти в себя, в кромешной тьме налил воды в стакан, хотел выпить залпом, но зубы стучали о стекло, и горло перехватывало. Он с отвращением вылил воду в кадушку с пальмой и снова уселся в кресло. Главное теперь — не упустить момент, когда станут стягиваться на работу первые ранние пташки. Активисты, так их и растак! Он должен влиться в толпу, и ничем не выдать себя, а это сложно — после сегодняшней ночи ему будет в тысячу раз сложней изображать невозмутимость, он это четко осознавал.
И был готов. Вот только пальцы время от времени снова начинали трястись.
* * *
В ожидании Терехина — зачем он его ждал?! — Кирилл сосредоточенно грыз «паркер» и просматривал документы на подпись.В этом вопросе он тоже не доверял никому, и никогда не оставлял автограф просто так, с кондачка. Читал, конечно, по диагонали, и это было особое искусство, помогавшее экономить время.
— Могут, когда хотят, — пробормотал Кирилл тоном ворчливого деда, поучающего внуков правильно надевать портянки.
И, сунув документы под мышку, а «паркер» за ухо, полез в сейф за печатью.
Ее там не оказалось. Папки с «важняком» лежали на месте. Золотые запонки — подарок сестры — валялись там же. Бутылка коллекционного вина загадочно подмигивала из глубины сейфа. А печати не было.
Он отложил бумаги и порылся еще немного, на всякий случай.
— Ну вот, пожалуйста! — протянул Кирилл, почему-то изобличающе ткнув «паркером» в сторону Ольгиной фотографии. — Полюбуйся-ка!
Сестра глядела со снимка, прищурившись, будто оценивала размеры бедствия. Кирилл улыбнулся. Ольга всегда приводила его в хорошее настроение.
— Ну, это же просто безалаберность какая-то, — растерянно пожаловался он и выдвинул по очереди все ящики стола.
Печать лежала в третьем снизу. Или в четвертом сверху, как хотите.
Он посмотрел на нее и задумчиво почесал ручкой за ухом.
— Я разве сюда ее клал? — спросил Кирилл у фотографии сестры.
И ответил сам себе задумчиво:
— Я ее туда даже не ложил…
Или что? Склероз нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь? Маразм крепчал, деревья гнулись?
И тут Кирилл вспомнил. Он вообще вчера печать со стола не убирал. Закрутился, завертелся и… забыл. Кто-то принес документы на подпись, а потом с этим кем-то Кирилл пошел к юристам, чтобы уточнить нечто безотлагательное. А печать осталась лежать на столе.
Кажется, все так и было.
Потом, наверное, он смахнул ее в ящик да и опять… забыл.
Значит, все-таки склероз.
— А я ведь еще молодой, — подмигнул Кирилл фотографии, — с девицами знакомлюсь, Камасутру осваиваю, на мотоциклах разъезжаю…
Его монолог был прерван телефонным звонком. Звонила та, которой секунду назад Кирилл признавался в юношеских забавах.
— У тебя проблемы? Хочешь об этом поговорить? — вместо приветствия бодро осведомилась Ольга.
Она каждый раз придумывала что-нибудь новенькое. То выкрикивала в трубку «Кир! Поехали в Каир!», то гнусавым голосом сообщала, что он выиграл суперприз в игре «Поле чудес» и этот приз прибудет самостоятельно поездом «Сура», так что «в понедельник встречай».
— Оль, здорово, что ты позвонила…
— Брат мой, как ты себя ощущаешь в энтом мире? — прокряхтела она голосом умудренной опытом и убеленной сединами бабушки.
— Ты представляешь, я сейчас обнаружил, что старею, — признался Кирилл, — память служить отказывается! Да и ноги… того… ломят. От мотоцикла, что ли…
— А хвост еще не отвалился?
— Чего?
— Ничего, — хмыкнула Ольга, — а какой-такой мотоцикл? Ты что, стал экстремалом? Хотя, погоди, давай все в подробностях при встрече.
Он спохватился вдруг:
— А ты что, уже в Москве? Как показ-то прошел?
— Он не прошел. Он состоялся! — поправила она притворно обиженным тоном.
— Ну, здорово! — обрадовался Кирилл и тут же опечалился: — А я, блин, зашиваюсь, смогу выбраться только через неделю, не раньше. Ты никуда не уедешь?
На том конце провода хихикнули.
— Еще как уеду!
— Олька! Ну, ты чего? — немедленно взвился Кирилл, судорожно прикидывая, не сможет ли он на неделе освободиться. Получалось, что никак не сможет. Если только передать бразды правления Машеньке. Остальные все равно ни черта делать не умеют. Или прикидываются, что не умеют.
Он разозлился и потянулся за сигаретой.
— Алле, братец Иванушка, ты еще тут? Или там? Где ты?
— Я по уши в дерьме, — огрызнулся он, мусоля в зубах фильтр.
Ольга поняла, что он переживает. Причем сильно. Они и так уже не виделись месяца три. И оба скучают.
— Ну, могу я отдохнуть, в конце концов? — капризно промурлыкала она, решив еще немного потянуть время.
Она любила крайности во всем. Чтобы сначала все плохо, а потом разом — большой шмоток счастья.
— На Багамы собралась что ли? — усмехнулся Кирилл. — Со своим этим… Витей?
— Ага. С Димой.
— Был же Витя, — недоуменно протянул он.
— А теперь Дима, — упрямо сказала она, — и на Багамы мы не собираемся, мы в Ирландию хотим…
— Ну, и скатертью дорожка.
Ольга послушала, как брат глубоко и часто затягивается.
— Эй, так ты меня встретишь, я не поняла?
Он поперхнулся и долго кашлял, прежде чем уточнить:
— В Ирландии?!
— Дурак! Туда мы зимой поедем, в январе. А хочешь, поехали вместе!
— С Витей? Тьфу, с Димой?
— Ну и что? Отдохнешь, развеешься. К тому же, никакого Димы к тому времени может уже и не быть, — последнюю фразу она добавила будто в скобках. — Ты когда последний раз отдыхал-то, Кир?
— В прошлом годе, и, надеюсь, это был не последний раз, — ворчливо произнес он, посопел и осторожно спросил: — Так где я тебя встречать-то должен?
— В Пензе.
— Балда! — рассердился Кирилл. — Не могла сразу сказать, что приедешь? Довела, понимаешь, до инфаркта!
Ольга довольно захихикала. Потому что услышала кроме сердитости счастливое похрюкивание в его голосе. И правда, балда она. Сказала бы сразу, и похрюкали бы вместе. Нет, все ее вечно тянет спектакли устраивать, иначе — неинтересно.
— Так встретишь? Двадцатого, двенадцатый вагон.
— И грохну прямо на вокзале! На том и порешили.
Кирилл несколько минут посидел в задумчивости, глядя на телефон. И тот, будто вняв безмолвному призыву, затрезвонил снова.
— Забыла прощения попросить за свои дурацкие шуточки? — ехидно справился он, быстро подхватив трубку.
— Милый, кто это с тобой там шутит? — поинтересовался в ответ елейный голосок.
Он не смог скрыть разочарования.
— Лика? — уныло протянул в трубку.
— А ты кого бы хотел услышать?
— Я с сестрой только что разговаривал.
— С Ольгой? Как она?
Ну, конечно, голос потеплел и прямо-таки накалился от искреннего интереса к делам его сестрицы. С которой Анжелика сроду была незнакома.
Кирилл достал еще сигарету.
— Солнышко, а у тебя на завтра какие планы? — не дождавшись ответа, спросила Лика.
— Наполеоновские, — буркнул он себе под нос.
— Что? — не поняла она. — Ты не сильно занят? Там у вас в центре магазинчик новый открылся, я хочу, чтобы ты меня сопровождал.
Почетный эскорт, вот какую ему прочили роль.
— Что еще за магазинчик? — неизвестно зачем полюбопытствовал Кирилл, прикуривая новую сигарету от старой, наполовину истлевшей.
— Салон женской одежды. Говорят, там пальтишечки — высший класс! Сходим?
Он обреченно согласился, чувствуя, что Лика все равно не отцепится. Было совершенно непонятно, какой кайф в том, чтобы в магазин женской одежды тебя сопровождал мужчина. Ну непонятно, и все. Что там мужчине делать, а? Или нет, что там с мужчиной делать, а?
Эх, как бы успокоиться?!
Можно, конечно, плюнуть и послать ее в… салон одну. Но он чувствовал вину за сегодняшнее утро, когда бросил Лику дома дожидаться такси. Она-то не разделила его внезапно вспыхнувшей вновь страсти к мотоциклам. И не обязана была разделять. Впрочем, и он не обязан был оставаться с ней.
Никто никому ничего не обязан.
Никаких обещаний, никакой ответственности. С тех пор как ему исполнилось двадцать и стало ясно, что подобные вещи сильно стесняют свободу. Нужно все время быть начеку, с широкой улыбкой, с букетами, с глазами, полными страсти и огня, с «я тебя люблю, и буду любить всю жизнь!» наизготовку. А если хочется просто помолчать — ты толстокожий мужлан, эгоист, недоумок и пень березовый! Поесть спокойно?! А кто будет восхищаться новой прической? Устал?! Как ты можешь, в «Октябре» премьера «Титаника»!
И тысячи вариаций на тему…
Безобидные женские штучки перестали его раздражать годам к двадцати пяти. Он не научился обходить их вниманием, но и злиться перестал. Почти.
Он знал, что за все надо платить. Сегодня не получилось поужинать вместе, завтра — обед у родителей (ох, а вот этот салат Танечка-Сонечка-Наденька-Катенька делала сама!). В театр опоздал — поехали в казино. Разговоры о детях не умолкают — купим собачку.
Циником он себя не считал и мужланом тоже, просто раз и навсегда решил, что его не касаются чужие дела. Со своими он справлялся сам, один, и искренне полагал, что это — здорово. Это и есть — свобода! Поэтому на свободу других не покушался. Никогда. Чтобы помочь кому-то — по-настоящему помочь, а не дать денег, к примеру, на норковое манто, потому что старое уже поистерлось, — нужно ведь разобраться, понять, посочувствовать, в конце концов! А это не в его правилах. Увязнешь, и пиши пропало. Лучше как-нибудь сторонкой, по касательной, чтоб не задеть ненароком, и того… не провалиться по уши в чужую жизнь.
Ему своя нравилась. Он был сам себя хозяин, а уж если кому-то вздумалось покупать в его обществе пальтишко на осень, так это — пожалуйста. Право, какой пустяк.
Он раздраженно погасил окурок и снова взялся за печать.
* * *
Очень хотелось оказаться где-нибудь за тридевять земель, где нет унылой осени и Лешкиных клиентов, из-за которых он вынужден торчать на работе сутками. В буквальном смысле. Ночевать не пришел, утром не появлялся, мобильник отключил вовсе. Дела.А она сиди и думай, как он там.
Алена старалась не слишком надоедать ему, но от беспокойства не знала, куда себя деть. Вчера весь вечер просидела в кресле с крючком, но не смогла сосредоточиться даже на любимом деле. Ташка поглядывала искоса, а потом ехидно поинтересовалась: «Что это у тебя, мамочка, клубок совсем не уменьшается?!» То и не уменьшается, что руки будто бы чужие. А какая бы могла получиться шаль! Алена только недавно тщательно продумала узор, подобрала пряжу, предвкушая, как тихими осенними вечерами станет колдовать над новым своим произведением. Это дамы из лицея так их называли — произведениями, каждый раз потрясенно охая над Алениными шарфиками. Заказывали себе «такую же прелесть», но она отнекивалась, ссылаясь на занятость. И еще немного стеснялась. Так что вязала Алена исключительно для себя, Ташки и подруги Юльки. Последняя тоже всегда восторгалась, закатывала глаза, причмокивала губами и ругала Алену, что та сидит в школе — пусть хоть сто раз престижной! — а не мчится со всех ног к Юдашкину или Зайцеву демонстрировать свой талант.
— Какой еще талант? — смеялась Алена.
— Ба-льшой! — Подруга выскакивала из-за стола, обертывалась шалью и принималась дефилировать по кухне. — Вот связала б ты им платье или костюмчик какой! У тебя же фантазии немерено и руки золотые! Золотые руки-то, балда!
Алена уже хохотала, чуть не падая со стула. Тонкая, маленького росточка, с короткой мальчишеской стрижкой, Юлька была похожа на беспризорника, который стащил у бабуси платок, чтобы согреться. И изображает теперь томную походку манекенщицы.
Зрелище уморительное.
Юлька вообще существо веселое и беззаботное, и Алена завидовала этим ее качествам. У нее самой так не получалось. Чтобы всегда улыбка в тридцать два зуба, румянец во всю щеку, голос бодрый и на все проблемы один ответ: «Прорвемся!»
Как тут прорваться, если муж дома не ночует и совсем из-за этой своей выгодной сделки голову потерял?!
Алена налила себе еще кофе и стала думать, как бы отвлечь Лешку хоть ненадолго от его трудов. Иначе однажды он просто рухнет, умаявшись до предела.
— Мам! Мам, ты куда делась?
Заячий топоток по квартире, хлопанье дверей, шум опрокинутого стула, сердитое бормотание, и через секунду в кухню просунулась сонная веснушчатая физиономия.
Настроение как-то сразу улучшилось.
— Ты здесь? — уточнила физиономия на всякий случай.
Алена кивнула, радостно поглядывая на нее из-за чашки кофе.
— А чего делаешь?
— Кофе пью.
Ташка выдвинулась вся, покачалась на пятках, приглаживая стог соломы на голове. И сделала книксен, двумя пальчиками оттопырив пижамные штаны.
— Тогда доброе утро, мамочка!
— Доброе, доброе. Ты что встала-то?
— Так выспалась.
— Выспалась, а стулья роняешь, — усмехнулась Алена, принимаясь готовить любимые дочкины сладкие бутерброды.
Ташка это замечание комментировать отказалась, молча и сосредоточенно насыпая себя какао.
— Запеканку будешь? Или отбивные?
— И запеканку, и отбивные. Я — растущий молодой организм, которому положено жрать без остановки.
— Если ты, организм, не перестанешь грубо выражаться, я тебя выпорю!
— И в угол поставишь? — с притворной горечью спросила Ташка.
— Нет! В чулан запру!
— У нас нет чулана, мам. Хватит тебе уже крутиться, допивай свой кофе и иди причешись!
Алена осторожно потрогала пучок на голове и сообщила, что уже причесана.
— Что, с этой блямбой гулять пойдешь? — сморщилась дочь. — Скучно же, мам!
Да, у них же сегодня — полная свобода! Ташка учится во вторую смену, а вместо Алениной литературы Тамара Эдуардовна проводит историю в пятом «Б». Как здорово-то! Все-таки жизнь прекрасна и удивительна, раз есть еще хоть что-то, кроме волнений за мужа и горьких мыслей по поводу его внезапной отчужденности.
— Ужас, как скучно! — повторила Ташка, состроив жуткую мину.
— Так я же не в цирк иду, — бодро откликнулась Алена, — а просто погулять.
— Ну, мама! Тебе с распущенными в сто раз круче! А так ты на училку похожа.
— Я и есть училка!
— Но тебе же не девяносто лет, — Ташка почесала нос и хитро прищурилась — верный признак очередной гениальной идеи. — Мам, давай так, если ты волосы распустишь и наденешь эту свою юбку зеленую, я с тобой гулять пойду, куда захочешь. В противном случае маршрут выбираю сама!
— Это шантаж! — возмутилась Алена, хотя ей было все равно, куда идти.
Почему-то всегда так получалось, что она поддавалась на Ташкины провокации. В эти моменты было совершенно непонятно, кто из них взрослый человек, а кто — дите неразумное.
Дочь важно кивнула, нисколько не смутившись.
— Зеленая юбка очень короткая, очень!
— Вот и хорошо, — улыбнулась Ташка, — ты же не монахиня, чтобы постоянно в длинных ходить!
Алена тоже почесала нос.
— Нет, я не могу. Я ее сто лет не носила и носить не собираюсь! У меня пальто в химчистке, а в куртке и в этой юбке я буду похожа на… Неважно… И волосы мне укладывать часа полтора! Нет, Ташка, и думать забудь.
Спустя некоторое время вдоль тихой улочки прогуливалась рыжая девчонка в пальто, из-под которого торчали заляпанные джинсы. Рядом несмело вышагивала женщина — тоже рыжеволосая — с очень стройными, открытыми выше колен ногами, на которые она косилась смущенно и раздосадованно.
— Ма, давай в центр поедем, что ли!
— Я юбку надела! — напомнила Алена. — Так что выбор за мной!
— Но тут же скучно! А на Плеханова, говорят, новый магазин открылся, с автоматами! Мам!
— Не мамкай!
— Мам! Ну, давай пешочком дойдем, раз ты так погулять хочешь. Тут же недалеко!
Ага, буквально рукой подать! Первые несколько кварталов они прошли бодро, глазея на осенние аллеи, словно присыпанные топазами и рубинами. Потом подкрепились мороженым и продолжали путь неторопливо, вразвалочку, как парочка Винни-Пухов.
— Я больше не могу, — простонала Алена, когда дом оказался далеко-далеко позади, а до центра осталось совсем чуть-чуть.
— Мама! Главное — никогда не сдаваться, — серьезно заявила Ташка и потянула ее за руку.
— Может, на автобусе доедем? — жалобно пискнула жертва собственного ребенка.
Ребенок отказался даже подумать на эту тему.
В центр они прибыли как раз к обеду, устроились в небольшом кафе, и после чашки чая Алена категорически заявила, что остается здесь жить. Ибо сил сдвинуться с места у нее не было.
Ташка молчала, лишь хитровато щурилась. Через несколько минут, как она и ожидала, сидеть сиднем матери надоело. Они выползли на свет Божий и снова зашагали рядом, тихонько радуясь друг другу, прохожим, свободе, ленивому ветру.
И вдруг Алена замерла, как вкопанная.
Прямо перед ней в витрине стоял манекен в чудесном белоснежном пальто. Тонкое, элегантное, с воротником апаш и рукавами, отделанными изысканной вышивкой, оно было прекрасно.
— Ташка, — хрипло окликнула Алена, — посмотри…
— Супер! — мгновенно оценила дочь. — Давай зайдем, поближе поглядим.
Алена быстро взглянула на вывеску, еще раз на витрину, а потом на себя. Какое-то чувствовалось несоответствие. В подобные магазины, должно быть, являлись дамы в норковых шубах до пола, сверкая настоящими бриллиантами и голливудскими искусственными зубами.