— Сволочи… — пробормотал Георгий Петрович, неизвестно к кому обращаясь. — Как этот шнур тут оказался-то? Еще утром он был плотно прибит к притолоке…
   Дверь в ванную задрожала и, внезапно изогнувшись, слетела с петель. Георгия Петровича, который уже успел подняться с пола, волна мутной воды сбила с ног и шибанула о стену.
   — И… а-а! — проорал наполовину захлебнувшийся Георгий Петрович. — Ни-и-и-и-на-а-а!
   Подбежавшая Нина всплеснула руками и метнулась к столику, на котором стоял телефон, но телефона там, конечно, не оказалось, а то, что в виде металлических деталек, проводков и обломков пластмассового корпуса валялось на полу, уже никак не могло выступать в качестве средства связи.
   — Телефон разбит! — крикнула Нина, прижимая ладони к щекам. — Не могу никому позвонить!
   Проделав поистине героические усилия, Георгий Петрович, уклонившись от напора воды, отклеился от стены, едва ли не ползком проник в ванную. Несколько минут оттуда доносились только нечленораздельные вопли, практически полностью заглушаемые шипением рвущейся из поврежденной трубы воды, потом вдруг напор ослабел и иссяк совершенно.
   С головы до ног мокрый Георгий Петрович, пошатываясь, вышел из ванной навстречу бледной от перепуга Нине.
   — Еле закрутил вентиль, — хрипло сообщил он. — Напор очень большой. Часть трубы сорвало к чертовой матери — хорошо еще пониже перемычки. Иначе вообще — утонули бы сами и весь дом утопили. Звони сантехникам, пускай приходят и разбираются. Хрен знает, что такое — месяц назад только Степка ремонт сделал, а теперь ванную заново перестраивать надо… Буржуазия чертова— при коммунизме такого ни за что не было бы…
   — Да не могу я позвонить, — повторила Нина, осторожно заглядывая в искореженную ванную комнату. — Телефон разбит.
   Георгий Петрович откинул с лица намокшие пряди волос.
   — Кстати, какого черта телефонный провод на полу делал? — осведомился он. — Я через него полетел и башкой в стену… Хорошо еще не проломил ничего… ни стену, ни голову…
   Нина пожала плечами.
   — Он же у нас по притолоке шел, — сказала она, — провод-то…
   — Ну и дела… — протянул Георгий Петрович. — Барабашка у нас, что ли, завелся?
   Он вытащил из кармана свой мобильный телефон размером с батарею парового отопления, поднес— его к уху и потряс. Потом, оттопырив нижнюю губу, потыкал пальцами в кнопочки. Вынул телефон из промокшего насквозь чехла и, открыв крышку, посмотрел зарядную батарею.
   — Мертвый, — констатировал Георгий Петрович. — Вода попала внутрь. Утопленник. Сим-карта полетела. Вот буржуйская игрушка… Как же это мы теперь без средства связи-то?
   Нина снова пожала плечами.
   — От соседей позвонить можно, — предположила она.
   — От соседей… — проворчал Георгий Петрович и, швырнув ненужный теперь сотовый на пол, снова направился в ванную.
   Нина, вздохнул, ушла за тряпкой и ведром.
   — Кафель отлетел ко всем чертям! — гремел из ванной голос Георгия Петровича. — А тот, который еще остался, на соплях держится. Зеркало разбилось… Про полотенца и коврик я уже не говорю… Эх, мать твою! От раковины кусок-то какой откололся! Краники посшибало все…
   — Это еще что… — попробовала было успокоить его Нина, собиравшая воду с пола тряпкой в ведро, — это еще трубу с холодной водой прорвало… А если бы вот с горячей…
   Речь ее прервал неприятнейший скрип, мгновенно сменившийся ревом хлещущей воды. Ванная за несколько секунд наполнилась густым и горячим паром, стремительно заполняющим все комнаты квартиры Георгия Петровича, а сам хозяин с оглушительным воплем вылетел в прихожую.
   — Обварился! — заорал он.
   — Что случилось?.. — пролепетала Нина.
   — Трубу с горячей водой прорвало! — выкрикнул Георгий Петрович, тряся в воздухе обваренными руками. — Беги к соседям — звони в «скорую»! В МЧС!!! Куда хочешь, только пусть они быстрее приезжают!
   Уронив ведро и тряпку, Нина опрометью кинулась вон из квартиры.
   Георгий Петрович как сумасшедший бегал по квартире, сшибая мебель и натыкаясь на стены, бестолково орал что-то и даже пару раз попытался было сунуться в ванную — и обварился весь с ног до головы. От убежавшей к соседям Нины не было никаких вестей.
   Обезумевший Георгий Петрович непонятно зачем выскочил на балкон, потом запрыгнул обратно в квартиру и застал в коридоре жену.
   — Сантехников ЖКХ прислать не может, — сообщила жена. — Так как на штатной должности остался один слесарь, и тот уже второй месяц не выходит из запоя. Что делать, Жора?
   — Доперестраивались! — заорал Георгий Петрович. — Суки! Сволочи! Демократы паршивые!
   И снова забегал по квартире, которую завалило клубами пара полностью, — и бегал до тех пор, пока не сообразил накинуть на себя висящий на вешалке длинный осенний плащ Степана Михайловича, натянуть на руки варежки, на голову — свою спортивную шапочку, а на лицо — большие горнолыжные очки, которые хранил с тех пор, когда партактиву органов выдавали халявные путевки на Домбай. И в таком виде вошел в ванную, пробыл там некоторое время, после чего шум воды прекратился.
   Георгий Петрович, хлюпая промокшей одеждой, вышел в коридор, плюхнулся на табурет, стащил шапочку и очки и прохрипел жене, совершенно не видя ее в клубах пара:
   — Открой все окна и балкон.
   Через десять минут пар из квартиры испарился, зеркала и стекла покрылись банным налетом, который скоро заиндевел. В комнате треснула стеклянная горка, обои скособочились. Георгий Петрович кинулся спешно закрывать окна и балкон, а когда справился с этим делом и вернулся на кухню, совершенно без сил сполз по стенке на пол.
   — Вот так, Нина, — сказал он заплаканной жене. — Такие случаются катастрофы. Но хорошо, что все закончилось…
   — Знаешь, Жора, — всхлипывая, проговорила Нина. — Я думаю, это нас господь бог наказал… Мы ведь Степочку не хоронили даже, а в квартиру его въехали. Может быть, он жив и еще вернется?
   — Не дури, — хмуро ответил Георгий Петрович. — При чем здесь бог? А Степка… Последний раз его видели в супермаркете — перед тем, как там стрельбу начал тот самый Маньяк, который недавно ночной клуб захватил. Но тела Степки не нашли в супермаркете. Я думаю, что его демократы погубили. Такое вполне в их стиле — подговорили Маньяка, маньяк убил Степку, а труп демократы куда-то вывезли… Украли.
   — Зачем они труп украли? — тупо спросил Нина, не в силах уловить в словах мужа логическую нить.
   — Чтобы надругаться, — не думая, ответил Георгий Петрович и, кряхтя, поднялся на ноги.
   Он стащил с себя мокрый плащ и варежки.
   — Давай, что ли, ужинать, — проговорил он, — жрать хочется от всех этих переживаний. Уборку потом сделаем.
   Нина, всхлипывая, начала заново накрывать на стол, а Георгий Петрович, потирая озябшие руки, прошелся по кухне — и вдруг остановился.
   — Что-то того… — неуверенно проговорил он, задирая голову вверх и хлюпая носом. — Что-то… пахнет как-то… У тебя ничего на плите не сгорело?
   — Ничего, — ответила Нина и дрогнувшим голосом добавила: — Знаешь, Жора, хорошо, что у нас трубы с водой прорвало. Это еще ничего. А вот если канализацию…
   — Молчи, дура! — взревел Георгий Петрович и бросился в туалет.
   Картина, которую он застал там, потрясла его настолько, что Георгий Петрович замычал, бессильно всплескивая руками. Унитаз клокотал, как кастрюля на плите — из вонючего его нутра перло зелено-коричневое содержимое, как перекипевший суп. Георгий Петрович открыл рот, по неосторожности глотнул зловонного воздуха — и содержимое теперь поперло из него самого.
   — Что случилось еще? — долетел из кухни встревоженный голос Нины.
   — Накаркала, гнида, — икая мучительной икотой, простонал Георгий Петрович. — Канализация… Скорее — вантуз, вантуз!
   Через полчаса ценою невероятных усилий были ликвидированы последствия очередной катастрофы. Правда, зеркала и стекла в квартире снова покрылись водяными пупырышками, а пол в коридоре и на кухне был покрыт зеленой липкой пленкой, которая никак не желала оттираться. Георгий Петрович, неумело обращаясь с вантузом, повредил себе правую руку, а Нину так и вообще едва не засосало в унитаз — но теперь было все позади.
   Бледный Георгий Петрович дрожащими губами пил на кухне чай, а сидящая подле него Нина размешивала сахар в своей чашке, но так как руки у нее тряслись, чай расплескивался по столу.
   — Наказание божье, — вздыхала Нина. — Степочка с небес гневается. Ой, гневается Степочка с небес…
   — Не болтай ерунды, — буркнул Георгий Петрович. — Наказание божье… Степочка с небес… Я же партийный! А ты мне такую муть несешь… Вот барабашка тут завелся — это точно…
   Нина помолчала, оставила наконец в покое ложечку, положила на залитый чаем стол руки и молвила:
   — А знаешь, Жора, прорыв труб и канализации — еще не самое страшное, что могло случится. Если бы, например…
   — Заткнись! — рявкнул Георгий Петрович и так врезал кулаком по столу, что опрокинул обе чашки и свалил на пол заварочный чайник.
   Нина послушно и испуганно смолкла.
   — Степочка, Степочка… Заладила! Дура!
   Степан Турусов, сидя в собственной квартире на открытой створке кухонного шкафчика, плакал, размазывая слезы по чудовищному своему клюву.
   «Надо же такому случиться, — горько думал он, — чтобы я опять оказался в мире живых в своем городе, в своей квартире… Как так могло получиться? Наверное, эта Мария что-нибудь перепутала и меня перекинула сюда, вместо того чтобы переместить с Никитой и Г-гы-ы в Пятьдесят Восьмой Загробный… Совсем эта Мария ошалела от любви к Никите — вот и перепутала что-то в своем колдовстве… Я и мечтал дома оказаться — но почему в таком виде? Почему я все еще в обличье попугая, притом невидимого? Опять сработали какие-то дурацкие загробные законы? Никто из живых меня не видит… Считают барабашкой… А я раньше думал, что барабашки не существуют. Ну, ничего. Теперь по крайней мере знаю, откуда эти барабашки берутся».
   Степан Михайлович посмотрел вниз — туда, где за его собственным столом пили чай измотанные переживаниями родственники дядя Георгий и тетя Нина. Степан Михайлович до такой степени вдруг преисполнился ненависти к подлым захватчикам, что даже перестал плакать.
   — Сволочи! — выкрикнул он, но никто его, конечно, не услышал. — Гады! Я вам еще не такое устрою! Квартиру только жалко мою, а то я бы вообще вас тут сжег к чертовой бабушке! Куда Джему мою дели? На живодерню отвезли! Гад ты, дядя Жора, я тебе никогда твоей подлости не прощу! Гнида! Гэбэшник проклятый! Сталинист паршивый! Я тебе… Сгною! Джемочка моя…
   И Степан Михайлович снова заплакал.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

   — В городе бунт!
Ю. Олеша

   Кентавр Борисоглебский по натуре своей был существом беззаботным и, несмотря на то что исполнял обязанности подручного инспектора Колонии X Эдуарда Гаврилыча, нечасто задумывался о служебных проблемах. Мало дела ему было до того, что Колония переживала теперь не лучшие времена — сначала обитающих в Пятом Загробном героев терроризировал маньяк Раскольников, расчленивший своим страшным топором всех наличествовавших на тот момент старушек, а потом неуловимый и загадочный Черный Плащ вносил смятение и хаос в и так неспокойную Жизнь колонии.
   Борисоглебский весело скакал вдоль по улице имени Расстрела бакинских комиссаров, затем повернул в переулок имени Сожжения Лазо, поднялся к проспекту Каплан и, звонко дробя копытами брусчатку проспекта, пролетел несколько километров, насвистывая любимую песенку:
   А я еду не грущу,
   А наеду, не спущу…
   Завидев в конце проспекта толпу народа, он перешел с иноходи на рысь и, подскакав к толпе, вовсе остановился.
   Разношерстные жители колонии что-то гомонили. Из общего шума выделялся бас Илюши Муромца:
   — Ай-ай-ай… Ай-ай-ай-ай…
   Живо заинтересовавшись происходящим, Борисоглебский стал пробиваться в центр толпы и скоро добился своего, смяв при этом десяток-другой второстепенных героев, и увидел следующее — окруженный обитателями колонии стоял, прочно уперев в брусчатую поверхность проспекта перепончатые лапы, встрепанный селезень, закутанный в темно-синюю ткань. Мутно-голубые глаза селезня прикрывала черная повязка, а из массивного клюва вылетали пронзительные звуки, складывающиеся в слова:
   — Тому в истории примеров нет совсем! Герои — товар штучный! Нельзя их всех причесывать под одну гребенку — это неправильно!
   — Верно! — громыхнул из толпы суровый голос Фантомаса. — Нельзя всех под одну гребенку… Тем более тех, кто вообще не знает, что такое гребенка и зачем она нужна!
   Борисоглебский перевел взгляд на отливающую под утренним загробным солнцем зеленую лысину Фантомаса и коротко хохотнул.
   — Архиверно! — поддержал французского киногероя грассирующий тенорок. — Архиверно, товарищи! Гребенка нам вовсе не нужна! Теперь время не гладить по головкам, а бить! Бить по этим самым головкам!
   — Очень приятно, что большинство из вас поддерживают мое мнение! — продолжал пронзительно вещать селезень. — Итак, я предлагаю вам, дорогие герои, изменить существующее положение вещей. Внести, так сказать, ясность! Выступить в роли, как говорится, бога из машины л поставить все на свои места! Если мы — герои, так мы должны совершать подвиги! А как можно совершить подвиги в колонии, где на каждый квадратный метр приходится по три десятка самых разнообразных героев — всяких конфигураций и ориентации?!
   — И еще больше, чем три десятка, — пробасил, рубанув могучим кулаком воздух, Илюша Муромец. — Мою квартиру уплотнили недавно — мало того что до этого со мной в одной комнате жили Алеша Попович и Добрыня Никитич, так теперь еще целую отару героев татарского эпоса пригнали на личную мою жилплощадь — Кумбыз-хан, Бастур-ман-хан, Кимберлиз-хан, Беверлиз-хан, Суматри-хан и Лавизгум-оглы. Пернуть, извините за выражение, негде… А Кумбых-хан к моему богатырскому коню все присматривается — хочет его сожрать, наверное. У них, у татар этих, такой народный обычай!
   — Я об этом и говорю, — закивал своим клювом селезень. — Перенаселенность — одна из существенных проблем Колонии X. А почему образовалась такая проблема? Что, места свободного нет в Цепочке? Да сколько угодно! Вон Тридцать Третий Загробный — по слухам, там вообще жесточайшая нехватка населения! Почему бы администрации туда пару тысяч героев не перекинуть?
   «Дельно говорит селезень, — подумал кентавр Борисоглебский. — Тесно тут у нас в колонии, это правда. А если у Илюхи богатырского коня сожрут, с кем я буду рысистые испытания устраивать? Да и потом — героев с каждым днем все больше и больше становится — кончится все тем, что Рысистые испытания негде проводить будет… Откуда этот селезень взялся, кстати? — подумал еще Борисоглебский. — Что-то раньше я его не видел…»
   — А сказать вам, — продолжал между тем селезень, — Почему администрация всех героев в одну-единственную Колонию сваливает? Да еще огораживает колонию магическим забором, через который заяц не перескочит, птица не Перелетит, змея не проползет?
   — Сказать! Сказать!
   — Так слушайте! — торжественно объявил селезень. — Недавно я разоблачил местного инспектора — Эдуарда Гаврилыча, который всем вам, наверное, прекрасно известен.
   — Известен! Известен!
   «Вмешаться, что ли? — засомневался вдруг кентавр Борисоглебский. — Эдуард Гаврилыч — не кто-нибудь, а мой непосредственный начальник. С другой стороны — очень интересно послушать, как его разоблачат… Потом вмешаюсь. Спешить мне некуда. Надо, конечно, исполнять приказ— ловить неуловимого этого… как его… Черного Плаща… но ничего, минута-другая принципиального значения не имеет. Послушаю…»
   — Начнем разоблачение, — заговорил неугомонный селезень. — Вы когда-нибудь задумывались о том, почему Эдуард Гаврилыч в отличие от обыкновенного ифрита имеет две головы, мыслящих по-разному? Да потому что небезызвестный царь Соломон много тысяч лет назад приказал срубить бедному ифриту все его головы за то, что тот, охраняя территорию базара и воспользовавшись своим служебным положением, ограбил, убил и съел бедного персидского юношу Аладдина, торговавшего на базаре финиками! Приказание Соломона исполнили, но наполовину, потому что, когда Эдуарду Гаврилычу (в те времена его, конечно, звали по-другому) отрубили одну из голов, обезумевший от боли ифрит вырвался от палачей и сбежал. Потом, правда, истек кровью и испустил дух где-то в пустыне. Очутившись на том… то есть на этом свете, Эдуард Гаврилыч с понятным удивлением отметил, что все его головы на месте. Только вот одна — та, что была отрублена палачами царя Соломона, — вследствие, очевидно, перенесенного потрясения стала дурить. Эта голова и выбрала себе имя Эдуард… Эдуард Гаврилыч — урод! Ему место в кунсткамере, а не на должности инспектора! Если власти находят необходимым охранять нас, то пусть приставят к нам нормального среднестатистического ифрита, а не какого-то монстра, тем более осужденного самим мудрым Соломоном за мерзкое и ужасное преступление…
   — Вспомнил! — раздался вдруг из толпы чей-то истошный крик. — Вспомнил, где я видел поганые рожи нашего инспектора Эдуарда Гаврилыча. Я ему отомщу! Клянусь своей волшебной лампой, я ему отомщу!
   На минуту и селезень, и окружающие его герои примолкли, наблюдая, как вдоль по улице по направлению к конторе Эдуарда Гаврилыча, размахивая кривым ятаганом, помчался одетый по-восточному молодой человек.
   — Да, — возвращаясь к прерванной теме, проговорил селезень, — теперь вы видите, что надзор над нами осуществляют типы крайне антиобщественные, самим фактом своего существования оскорбляющие наши легкоранимые героические души. Так доколе, я спрашиваю, доколе мы будем терпеть оскорбления? Не пора ли потребовать сатисфакции?
   Толпа, окружающая селезня, молчала, переглядываясь сама с собой.
   — Не пора ли потребовать ответа у зарвавшихся тиранов? — усомнившись в лингвистических познаниях слушателей, поправился селезень.
   — Пора! — единой глоткой взревела толпа. — Даешь свободу!
   — Даешь свободу! — вместе со всеми закричал и Борисоглебский, который, опьянившись зажигательными высказываниями селезня, совершенно позабыл — зачем и для чего он выехал сегодня на проспект Каплан.
   — Вперед! — завопил селезень, когда шум возбужденного сборища немного утих. — Надерем задницу оккупантам! За мной!
   И пошел вперед, скоро переваливаясь с боку на бок и Мягко шлепая перепончатыми лапками по нагретой загробным солнцем брусчатке проспекта.
* * *
   — Скоро ты там? — нервничал полуцутик, бегая вокруг Никиты, копошащегося во внутренностях кабинки генератора.
   — Скоро, скоро, — пропыхтел Никита, показывая из-за полуоткрытой створки перепачканную машинным маслом физиономию.
   — Сам накликал беду, сам теперь возишься, — протараторил полуцутик и вздрогнул, когда сквозь серый туман до него долетел протяжный вой какого-то явно очень недовольного чем-то чудовища. — Давай скорее! Энергии-то генератор наш нааккумулировал достаточное количество? Надо валить отсюда, надо валить отсюда… Давай скорее! Давай скорее!
   — Нааккумулировал достаточное количество, — эхом отозвался Никита. — Только настроить надо.
   — Нет, какой ты все-таки дурак, Никита, — продолжал волноваться полуцутик, — надо же было додуматься — орать в Пятьдесят Восьмом Загробном. Тут же чудовище на чудовище сидит и чудовищем погоняет… Нас сожрут, не успеем и опомниться. Представляешь себе перспективку — быть пережеванным, переваренным и возродиться в виде кучи дерьма? Это в мире живых можно себе позволить умереть в каком угодно виде, а потом явиться в Загробные Миры свеженьким и чистеньким. А здесь законы другие. Будешь ты одушевленной и мыслящей какашкой.
   — Не каркай под руку! — рявкнул Никита, снова отвлекаясь от своего занятия. — Займись сам каким-нибудь полезным делом.
   — Я и занимаюсь полезным делом, — закричал в ответ Г-гы-ы. — Я тебя подбадриваю. Чтобы ты скорее чухался. Давай быстрее, придурок! Это чудовище, которое за туманами скрывается, уже очень близко — я по звуку определяю.
   — Чего тебе бояться-то? — спросил вдруг Никита. — Ты лее в любой момент любое чудовище можешь трансформировать в кого-нибудь безобидного… в того же таракана, например.
   — Ну, это еще бабушка надвое сказала, — уклончиво ответил Г-гы-ы. — Может быть, могу, может быть, и нет… Откуда я знаю, какое именно чудовище к нам подбирается? Вполне возможно, что оно с такой космической скоростью передвигается, что я и пальцами щелкнуть не успею…
   — Что-то не похоже на то, что это твое невидимое пока чудовище с космической скоростью передвигается, — усмехнулся Никита. — Полчаса оно уже к нам подбирается, а все никак подобраться не может…
   — Кружит, — пояснил бледный полуцутик. — Вынюхивает нас. Или сородичей своих созывает. На пир, так сказать…
   Полуцутик вдруг прервался и прислушался, опустившись на колени и приложив ухо к щебню.
   — Чую, бежит сюда кто-то, — упавшим голосом сообщил он. — Судя по сотрясению почвы, кто-то очень большой. И злой.
   Вой — теперь уже не такой далекий, как раньше — перешел в полулай-полурев, и уже отчетливо стал слышен перестук множества ног.
   — А может быть, и не одно чудовище к нам бежит, — Дрожа, продолжал размышлять вслух полуцутик Г-гы-ы. — Может быть, их целый легион. Черт его знает — топает не Меньше десятка ног. А я не могу с точностью сказать — у самых страшных монстров в этом мире десять ног или всего одна. Хорошо, если десять — тогда нам придется удирать только от одной твари. А если…
   — Заткнись, а? — совершенно серьезно посоветовал Никита, вытаскивая из нутра кабинки шнур.
   — Я просто на слух определяю…
   — Сделай, будь добр, так, чтобы я тебя на слух не определял. Надоел, в натуре. Держи трос.
   Г-гы-ы принял протянутый ему Никитой трос, зажал его в клыках и, взмахнув крылышками, взвился в туманные полосы, сгущающиеся на высоте человеческого роста до состояния полного мрака. Никита насадил ржавое колесо на такую же ржавую ось и с натугой принялся колесо вращать.
   — Скорее бы, а? — косноязычно взмолился болтающийся на конце троса полуцутик,
   — Заткнись.
   — Чего заткнись-то?
   — Заткнись.
   — Думаешь, я обязан тебя ждать, да? Сейчас брошу этот чертов трос и улечу. А ты как хочешь.
   — Заткнись.
   — Чего «заткнись» да «заткнись»?! В натуре — сейчас брошу все и улечу! А тебя сожрут тут без меня.
   Никита в последний раз крутанул колесо. В кабинке что-то взвыло и заурчало, потом раздалось механическое тарахтение.
   — Готово, — выдохнул Никита.
   — Готово! — радостно взвизгнул полуцутик.
   Кабинка затряслась, заурчала, выбрасывая из всех своих щелей клубы густого черного дыма, и поднялась на полметра над землей. Никита прыгнул в кабинку. Полуцутик взмахнул крыльями и приземлился ему на плечо. Никита, наклонившись, даванул какую-то педаль, и из зада кабинки ударил вдруг сноп желтого пламени, мгновенно разогнавший полосы тумана в радиусе полукилометра.
   — Поехали! — завопил полуцутик. — Вперед к…
   Куда именно пожелал ехать Г-гы-ы, так и осталось неизвестным, потому что, выкрикнув начало фразы, полуцутик замер на плече Никиты, полуоткрыв рот и выпучив глаза.
   — Что такое? — уже обо всем догадываясь, спросил Никита.
   — Посмотри… — прохрипел Г-гы-ы.
   Никита глянул туда, куда указывал ему Г-гы-ы, и сам обомлел. Из туманного облака медленно и торжественно выступила громадная — размером, наверное, с девятиэтажный дом — туша. Впрочем, истинные размеры туши определить было трудно. Хоть желтый огненный выхлоп генератора и разогнал порядочно туман вокруг Никиты и Г-гы-ы, чудовище было настолько большим, что виден был только массивный торс, украшенный полусотней длинных волосатых щупальцев, три вооруженные колоссальными когтями ноги и волочащийся по земле хвост — головы или чего-то там еще, заменяющего чудовищу голову, видно не было — быстро сгущающийся туман падал сверху на землю, скрывая уже от глаз человека-покойника и полуцутика невероятный торс монстра.
   — Кто это? — спросил Никита, вцепившись пальцами в борт кабинки.
   — Конь в пальто, — зашипел полуцутик. — Ну давай, поехали скорее! Видишь, какой огромный? У меня, наверное, энергии не хватит, чтобы его трансформировать. А вон за ним еще хмыри какие-то маячат. Ой, зря я Марию попросил нас в этот мир перебросить. Только сейчас понимаю, какого дурака свалял. Ой, больше никогда так поступать не буду. Думать буду и с другими советоваться. Никита, газуй! Давай, говорю! Газуй!
   Чудовище склонилось к земле — из-за туманной завесы Показалась огромная башка, покрытая, словно дрянной позолотой, желтоватыми чешуйками. Глаз среди чешуек заметно не было, но то, что чудовище увидело пытающийся сбежать от него ужин, определить можно было по восторженному воплю.
   — Газуй! — завопил полуцутик.
   Никита ударил ногой педаль — и кабинка рванулась г места, врезалась в туман и пропала.
   — А куда мы летим-то? — спросил Никита Г-гы-ы, когда вопли разочарованных монстров не стали слышны. — Впереди туман один. И сбоку туман. И сзади. Куда мы летим?
   Полуцутик, все еще сидящий на его плече, ответил:
   — А хрен его знает. Главное, подальше от этих уродов.
   — Надеюсь, туман когда-нибудь рассеется, — сказал Никита, пытаясь разглядеть хоть что-то на пути ровно летящей над поверхностью земли кабинки генератора. — А то так и врезаться можно неровен час…