Тюрин Александр Владимирович. Последнее чудо-оружие Страны Советов

   - Ну, теперь пиздец, - трагическим однако отрешенным голосом определил Серега смертельный изгиб судьбы, как артист перед спуском занавеса.
   - Тихо ты, зараза. Задраивайте все, - сдерживая надрыв, приказал подполковник.
   Мы с Серегой и Дробилиным кинулись ему помогать, с этим делом управились быстро и уселись, вцепившись, кто во что горазд.
   - Если бы у нас была подводная лодка, - сказал никогда не унывающий Баранка.
   - Или ковчег, - впервые за последний час подал голос Хасан. - Глеб, как ты думаешь, мы сейчас в ковчеге, как наш прародитель Нух, или нет?
   - Думаю, что тварей здесь тоже хватает.
   Я оценил перспективы и на несколько секунд перешел в какое-то отрешенное состояние. Может, очень быстро я окажусь "там". И что? Пустота, то есть рай атеиста. Или же Страшный Суд, на который я явлюсь с благодарностями от начальства и списком проведенных мероприятий. Сгодятся ли они для моего оправдания?
   А потом шарахнуло. За мгновение до это мои ладони стиснули сидение выжимающим движением. Внутренний мир кабины перевернулся. Еще раз и еще. Ощущения, и болезненные, и просто странные, плескались по телу, словно оно было полым как фляга. Ритм времени изменился. Взгляд обрел силу и разбивал окружающее пространство на дискретные картинки. Чья-то искаженная рожа, похожая на смятую промокашку. Усатый вопящий рот. Ворох лент и бумаг, парящий в невесомости. Ящик с аппаратурой, разлетающийся разноцветными брызгами после поцелуя с бортом. Струйки воды, похожие на голубую проволоку.
   Машину перестало крутить, ее просто несло. А потом снова удар и снова сальто, удар и тройной тулуп. Потом опять тулупы, кувырки и сальто. Какое жюри все это по достоинству оценит? Наконец, вертикальный крутеж прекратился, хотя нас еще вертело в горизонтальной плоскости. Вертело, с чем-то соударяло и сталкивало, качало и несло. Откуда-то внутрь кабины рванул бурун воды и я смотрел как потоки весело обтекают мои говнодавы. Ну, все, движемся вниз?
   Но потом активные перемещения прекратились. Нас слегка покачивало, машина расположилась на левом боку, со стороны "лежачего" борта плескалась вода.
   Сверху тоже капало, хотя и не очень активно. Бестолково старающийся дизель еще немного потужился и внезапно заткнулся, грохот уступил место тишине.
   - Кажется приплыли, - прозвучал вроде бы Маков. - Я мотор выключил, не то сейчас развалится и шарахнет во все стороны.
   - Мы под водой или как? - со второй попытки произнес я.
   - Смотровое стекло залито, но мы вроде не на дне, а повыше. Свет молний вижу. Какие-то стебли прямо перед глазами, грязь все залепила и смотреть мешает, - отозвался Баранка.
   - Это стебли камыша, и не грязь мешает, а торф. Мы уткнулись в большую кочку, потому и стоим! - рыкнул прозревший Остапенко. - Маков, балбес несносный, дай же задний ход, что застыл как несмазанный хер.
   - Какой там задний ход, товарищ подполковник, ни заднего, ни переднего нет. Может и сам зад отсутствует.
   Опять наступило напряженное молчание, поэтому стало заметно, что раскаты грома удаляются и качает нас едва-едва, хотя легкое покручивание в горизонтальной плоскости продолжается.
   - В самом деле, поутихло, надо вылезти через незатопленный люк правого борта и глянуть как там на природе, - предложил я.
   - Вам надо, вы и гляньте, - огрызнулся Серега, а Дробилин застонал.
   Стало еще светлее и можно было оценить ситуацию во внутренних делах. Аккумулятор трудился пока, поэтому горели некоторые индикаторы. Но дизель был взрывоопасен, коробка передач и отбора мощности полностью гикнулась. Что там осталось после всех страданий от колес, мостов, тормозов, винтов и прочего железа можно было гадать по кофейной гуще и внутренностям животных. Часть Бореевской аппаратуры сорвало с креплений и покореженные ящики с вывороченными потрохами и торчащими волосьями проводов сейчас валялись там и сям. Однако значительная часть нашей спецтехники осталась на штатных местах. Что гораздо хуже, рация мокла в воде, хотя коробок, куда самописец сбрасывал бумажные ленты шифрограмм, торчал где положено, также как и магнитофоны.
   У Сереги, похоже целы были все члены, как впрочем и у Петровича. Однако мужественное содержательное лицо подполковника украшал теперь фингал под глазом, - как орден за личные заслуги. Я, кажется, тоже отделался легкими побоями. Но вот Хася держался за голову и между пальцев у него сочилась красная жидкость. А Дробилин как-то неестественно вытянул ногу и откинулся назад. "Перелом, чуть пониже колена", - прошептал он со всей ответственностью.
   - Сейчас я займусь ранеными, - бодро произнес Серега. Действительно в Долгопрудном его кое-чему учили по медицинской линии. Но, в основном, наверное, как от раненых избавляться.
   Колесников без особых церемоний оторвал пальцы Хасана от его раненой головы.
   - Так, здесь небольшое рассечение... Сознание терял, Хася?... А, помутилось в глазах... Значит, небольшое сотрясение. Радуйся, было чему сотрясаться под шляпой. Сейчас наложим шов и забинтуем. Голова не задница, перевяжи да лежи. Вот одного моего товарища в попу ранило, ну и настал конец всем удовольствиям - он, естественно, застрелился... Товарищ майор, вкати пока Александру Гордеевичу восемь кубиков анальгина и два кубика реланиума. Ничего, что тяжело в лечении, зато легко в гробу.
   Серега наслаждался своей ролью спасителя и человека на своем месте. Покончив с иракцем, - тот прекратил трепыхаться в "умелых" руках - старлей занялся Дробилиным, которого я немного успокоил крепким уколом. Для начала решительно распорол ему штанину скальпелем.
   - Похоже, смещения нет. Спокойно, я умею накладывать шину и все такое.
   Александр Гордеевич испустил страшный вопль из-за "квалифицированного" медобслуживания Сережи, но потом затих - болевой шок избавил страдальца от дополнительных мучений.
   Когда моя медпомощь оказалась лишней, я повернул рукоятки и распахнул бортовой люк. Вода не хлынула навстречу, значит, действительно, правым боком мы выше ее уровня. Потом я вылез и сразу захлопнул за собой стальную крышку - дождь еще вовсю хлестал. Однако картина более-менее прояснилась. Наш вездеход врезался в торфяной островок и надежно застрял в нем. Поскольку оба плавсредства, техническое и естественное, сохраняли положительную плавучесть, то соответственно их несло и кружило водой. Вернее, мутной, густой от грязи жидкостью, столь далекой от идеального образа "аш-два-о". Правда, густая дрянь вела себя довольно уже покладисто и в этом заключался ее единственный плюс.
   Цунами местного значения сделала свое дело и вода, недавно сдерживаемая дамбой, а затем усиленная ливнем, разлилась по приволью на много километров. Два колеса правого борта были сильно погнуты, передний мост просто треснул, похоже, многие другие детали находились не в лучшем состоянии и нуждались то ли в хорошем докторе, то ли в похоронах. По крайней мере, самостоятельно езда и плаванье нам в ближайшее время не улыбались. Я, собираясь вернуться в кажущуюся теперь уютной кабину, дернул крышку люка, но тот был заперт изнутри. Тогда двинул два раза каблуком.
   - Открывайте, черти, охота мне что ли мокнуть до последней клетки? Я же офицер, а не жаба болотная.
   Выдержав паузу, люк щелкнул, поддался, и я, наконец, соскользнул вниз. Первым делом заметил напряженные глаза Остапенко и Колесникова, словно жующие меня - такие бывают у котов, когда они подкарауливают какую-нибудь пташку.
   Я, стягивая хлюпающую куртку, стал прилежно докладывать об увиденном и замеченном. Однако, оценив психическое состояние товарищей офицеров, определил, что их гораздо больше интересует то, что я не сказал.
   - Я, кажется, полностью отчитался. Пивного ларька точно не видел. Остальные достопримечательности под водой, надо уже нырять, чем мы и займемся в более умиротворенной обстановке.
   - Займемся, конечно, Глеб, - прорезался наконец голос у Остапенко. Маков тут за панелью поработал, если не брешет, так нам и в самом деле теперь не плыть и не ехать на Василисе. Изранили красавицу во все места.
   Я тут заметил, что крышка ящика с шифрограммами немножко сдвинута, словно из нее что-то вытянули.
   - Ну что там прилетело из посольства накануне нашего сеанса кувыркания? Небось посоветовали пристегнуть ремни безопасности.
   После моих слов Остапенко как будто дернулся и потыкал неуверенным взглядом Колесникова, словно ища поддержки.
   - Они посылали что-то, но шифровка не прошла, Глеб Александрович, слишком сильные атмосферные помехи. - Глаза Сереги были теперь не столько напряженные, сколько враждебные, шипастые, что контрастировало с прежним приятельским тоном.
   Да, сдается мне, передрейфили мужички, экспедиция все-таки пришла к финалу и с кого-то строго спросят. Хоть виновата взорванная или там прорвавшаяся дамба вкупе с месопотамской грозой, но в итоге отвечать за все будет существо о двух ногах, о двух погонах.
   - Ничего, коллеги, такой отчет накатаем с помощью Александра Гордеевича, что Центр нам памятники при жизни поставит, слепленные из благоухающих материалов. С конем и змеей под копытом... Подумаешь, рация накрылась. Когда течение стихнет, надо брать надувную лодку, ставить на нее наш двухтактный движочек и дуть к людям. На борту достаточно остаться Макову, сторожем брату своему вездеходу, ну может еще Дробилину, если ему неподвижность требуется. А как вода схлынет, привяжем Василису к какому-нибудь тягачу и потащим на буксире.
   - Нет, Глеб, не командуй тут больше моего, - резанул Остапенко нарочито острым голосом. - Я принял другое решение. Хоть рация и накрылась, мы все останемся здесь и будем ждать вертолета. Мы не посреди джунглей Амазонии, как-нибудь нас вычислят и достанут. Как вертушка прилетит, все снимемся, за исключением Макова и Колесникова, и в Багдад в горячую ванну и теплую постель. Ну, а едва вода сойдет, то как ты сказал, вытянем вездеход простым советским "Камазом".
   Я изменил тембр, поскольку слова не были рассчитаны для Хасиных ушей, хотя он, кажется, полудремал-полубредил.
   - Думаете, прилетит тут волшебник в голубом вертолете? Как бы не так. Заявится иракская военная вертушка, Илья Петрович. Ахмеды-мухамеды рыться везде начнут. Да они с Василисы все бесстыдно поснимают, вертолетчики эти хреновы, пока "Камаз" приедет. И ни Маков, ни Колесников им помехой не будут. Сколько у нас добра всякого на борту.
   - Сохраним народное добро, - отозвался Остапенко, - не волнуйся за него, Глеб, больше чем за себя. Не обязательно иракский вертолет прилетит. Скорее всего, наши, что в посольстве, высвистают с нефтепромыслов в Курдистане советскую машину, как-нибудь договорятся со здешним начальством, и все будет красиво. Так что подождем, отдохнем, надеюсь. Хау, я все сказал, - отрубил подполковник, наблюдая отразившиеся на моей физиономии ответные доводы и возражения.
   Коли так, я переоделся в то, что более-менее казалось сухим и занялся навигацией, хотя щекотно было от буравчатых взглядов коллег. С одним компасом наше положение на карте на поддавалось определению. Запеленговать какие-нибудь ориентиры в такой дождь, да еще после того, как по ним прошелся паводок, было совсем несбыточным делом.
   Тогда я принялся проверять с помощью указаний Дробилина состояние Бореевской аппаратуры. Поскольку электропитания разбитый дизель-генератор нам не обещал, только резервный аккумулятор мог подарить какой-то часок рабочего времени. Причем час вполне разбивался на ряд отдельных долек. Было бы на чем работать.
   На удивление включилось несколько магнитных детекторов и даже пару модулей обработчика - наверное, самые прочные, из чугуна. Более того, один из компьютерных процессоров прокашлялся и показал, что он жив, выдав на экран картинку. Не слишком отшлифованную - часть программного обеспечения тоже накрылась вместе с дисками, - слишком узкую, но все-таки понятную с помощью Дробилина.
   Несколько мерцающих точек колебалось возле тусклого пятна, обозначающего скопление наших невезучих тел. Точки изображали магнитные пульсации - именуемые согласно бореевской терминологии, шипениями, хрипами, свистами и прочими неблагозвучными словами, - и как-то соответствовали ударам рока и велениям судьбы. Сейчас компьютер уже не мог дотошно проанализировать их и определить, как фортуна станет обращаться с нами и как не попадаться ей под горячую руку. Приходилось напрягать собственный слабый мозжечок.
   Вроде бы среди пульсаций не прорезалось "гневное шипение", то есть, полный каюк нам не грозит. Однако не заметно и "мягкого свиста", предрекающего наступление лучших времен.
   Количество мерцающих точек росло, они вкрадчиво приближались к нашему родимому пятну. Их характеристики были странными - "мягкое шипение". Они припадали к нашему пятну, которое меняло очертания, и снова отпадали, чем-то удовольствовавшись. Все это напоминало то, что происходит на предметном стеклышке микроскопа, где какие-нибудь вредные бактерии пытаются проникнуть в клетку. Выходит, различные матрицы пытаются навязать нам различные линии поведения и судьбы. Или разными способами какую-то одну?
   Обозначилась и траектория переползания пятна. Соображающим людям она давала знать о том, что предстоит перемещение внутри пространства. Вернее, о том, что им сулят эти скитания. В общем, дорога дальняя, казенный дом. Так вот, траектория судьбы приводила к некой внушительно трясущейся "амебе", которая, то никого не пускала, то лопалась, втягивая в себя мелкие пульсирующие точки, болтающиеся неподалеку. А заглотив их, рывками разрасталась.
   - Как вам эта штука нравится, Александр Гордеевич? Похоже, она хочет распорядиться нами наилучшим образом.
   - Мне гораздо больше не нравится та штука, которая называется моей ногой. Я уже сейчас не могу ей распоряжаться... Если признаться, Глеб Анатольевич, эта бульба меня нервирует, я впервые сталкиваюсь с чем-то подобным... она напоминает сачок. А также группу активных метантропных матриц. Именно тех, что наиболее нахрапистым образом действуют на поведение и заодно судьбу. Чтобы ухватить больше информации и лучше проанализировать ее, нам не хватает детекторов, обработчиков, сопроцессоров и попросту электричества. Проконсультироваться нам тоже никак. Собственно, я все сказал. Так что можно и расслабиться.
   Я почувствовал себя не столько расслабленным, сколько утомленным, наверное, потому что не ощущал в себе никакой полезности для себя или для других. Плюс странное поведение Остапенко с Колесниковым. Если бы не дурацкий приказ Петровича, я хоть мокрый, хоть на надувной лодчонке, правил бы сейчас в сторону севера. Часа три-четыре и куда-нибудь бы добрался - встречайте дорогого гостя. А так торчи на месте и радостно жди, пока "бактерии" присосутся и обслужат тебя в своем стиле. А может именно из-за них мне некуда и не уплыть. Уже все оплачено, измерено, взвешено.
   Потянулся было в аптечку за элеутерококком, но тут привлекло мое внимание общение на повышенных тонах между Серегой и Хасей. Вернее Абдалла Хасан переходил на визгливый тон, а вот Серега был негромок, но порол всякую чушь. И до этого я в пол уха слышал, как он выведывает у иракца, помогает ли обрезание при сношениях с дамским полом, потом стал выяснять, почему южные люди столь охочи до толстых белобрысых девок. Видимо русская жена Хасана вполне подходила под этот идеал, поэтому наш иракский друг стал настойчиво советовать Сереге испросить прощения.
   Наконец начальственно вмешался Петрович.
   - Старший лейтенант Колесников, вы как хам немедленно извинитесь перед товарищем Хасаном, который к тому же ранен.
   Серега оперативно сделал реверансы, объясняя, что пять минут назад он был еще молодым и невоспитанным. Однако реакция подполковника на этом не закончилась.
   - Личный состав, слушай мою команду... Товарищ прапорщик, выньте лицо из миски и тоже слушайте мой приказ. - Баранка с досадой оторвался от тушенки. - Ввиду ухудшения морально-политического климата в сложившихся аварийных условиях и во избежание дальнейших эксцессов, приказываю всем сдать табельное оружие мне - под расписку.
   Колесников первый с охоткой протянул свой "пэ-эм", затем я - хотя сердце вещало, что вся эта сцена была разыграна, чтобы избавить кого-то из сочленов нашей группы от оружия.
   - И вы, товарищ Хасан, передайте мне свой пулеметик, вы же видите, наши офицеры сдали пистолеты, - насупя брови, отчеканил подполковник.
   Хася хотел что-то возразить, но подполковник добавил:
   - Кто не желает сдавать, то должен рассчитывать на применение к нему силы.
   После таких внушительных слов, иракец, что-то невнятно проурчав, протянул свой "Ингрэм" и магазин к нему.
   - Вот и славно, Абдалла, - похвалил Петрович.
   Подполковник с заметным чувством удовлетворения сложил все изъятое в оружейный ящик, который запер на ключ, засунутый потом в глубокий карман штанины, и дал всем расписаться в ведомости. На этом активность Остапенко не угасла.
   - Внимание, товарищи офицеры, товарищ прапорщик, немедленно оглашаю свой следующий приказ. И чтоб никто не говорил, что не слышал. Начиная с сегодняшней ночи будет установлен пост наружного наблюдения, а также график дежурства. Это означает, что мы станем по очереди дежурить на этом посту. Товарищи, враг не дремлет. Если он подорвал дамбу, то может наброситься и непосредственно на нас. На ночь люк будем задраивать.
   - Разрешите обратиться. А как проветриваться? - решил уточнить я.
   - Маков будет нас всех проветривать, особенно как зеленого горошка накушается, - ответил вместо подполковника старлей.
   - Правильно, - одобрил Остапенко. - Это мы возложим на Николая... Итак, сообщаю график дежурства, сегодня ночью - старший лейтенант Колесников, завтра прапорщик Маков, послезавтра - если понадобится - я. Потом все по новой. Вопросы есть?
   - Есть. Как, товарищ подполковник, нам дежурить, не имея возможности применить оружие по противнику? - обратился старший лейтенант Колесников.
   - Вопрос ясен. Заступающий на дежурство возможность такую заимеет, поскольку получит пистолет из этого вот ящика.
   - У меня тоже сверхразумный вопрос, - возник я, - почему меня исключили из графика дежурства?
   - Радоваться надо, Глеб, выспишься ночью ведь, - с заботой сказал подполковник и его ласковый тон был почти естественным. - Ты ведь у нас вместе с Александром Гордеевичем в научной группе. Тебе думать надо, а не стоять на стреме.
   Мне этот приказ совсем не понравился, он как будто меня выставлял из рядов советского офицерства.
   Оружия у меня нет и не предвидится. Кроме того, кто-то всю ночь проторчит на посту - однако, не я и не Хасан. На кого вся эта бдительность рассчитана, на внешнего или внутреннего противника? Конечно, может статься, Хася вышел из доверия у Остапенко, и мою персону просто подключили к процессу разоружения иракского коллеги. Причем в известность не поставили, потому что не было возможности со мной перешептнуться... Или эти козлы в чем-то меня заподозрили? Решили, чего доброго, что я небрежно, с преступной халатностью истолковывал выходящие сведения Бореевской аппаратуры и заманил группу к заминированной дамбе. Но я же, наоборот предостерегал. Тогда в чем дело?
   Когда настала ночь, я долго не мог заснуть, слушая как Серегины башмаки стучат по обшивке. Не элеутерококк мне требовался, а что-то другое. Например, снотворное. Я в принципе предвидел у себя бессонницу, она и раньше случалась в неприятных ситуациях. Но офицер ГБ, мающийся от бессонницы, подозрителен - а вдруг ему остался один шаг до маниакально-депрессивного психоза.
   Дома меня хорошо спасал от этого недуга Ленин. Вернее один из томов полного собрания сочинений. Но такого лекарства в командировке я был лишен, поэтому перед отъездом одну их упаковок аспирина аккуратно расклеил и зарядил люминалом, то есть фенобарбиталом. А затем положил в нашу аптечку, слегка надорвав кончик - для опознания.
   Остапенко еще не дрых, поэтому мне пришлось бормотнуть что-то про озноб, а затем уж достать "колесо". Но дальше дрыхлось на пять баллов, как будто никаких неприятностей. Даже снилось, что я конь, который всех лягает.
   А наутро стало известно, что островок прочно припопился к одному месту и течение нас больше никуда не тащит. Выглянув из люка, легко было заметить, что хотя воды вокруг еще предостаточно, но можно двигаться в любую сторону. Похоже, даже без надувной лодки. Правда не бегом, а аккуратным пешим ходом. Баранка сделал промер собственным телом - воды оказалось по ордена. Однако подполковник и в этот раз посчитал любые движения лишними. Будем ждать вертолет и точка. Уперся Петрович, выражая какую-то одномерную мысль - проклятый циклоид.
   Я когда ботинки стал натягивать - все-таки несолидно в носках при начальстве - вдруг почувствовал, что-то мешает левому мизинцу правой ноги. Я скинул свою обувку, хорошенько потряс, из нее вылетело несколько щепочек и обрывок бумажки. Первые несколько секунд я не обратил на него никакого пристального внимания. Потом, когда в кабину залез Колесников с котелком, где плескался чай, - вскипяченный снаружи, на примусе, - в голове сработал переключатель. Интерес пробудился и тогда я спешно прикрыл таинственную бумажонку подошвой другого ботинка.
   - Комары здесь зело вредные, за ночь умучили как фашисты, - сказал Серега, позевывая, - может, Кольке они по вкусу придутся. Он у нас все-таки фрукт земли сибирской, и к разному гнусу более привычный.
   - Враги-то не шуршали по кустам, не шлепали ли ластами аквалангисты из американского спецподразделения "тюлени", не полз ли сквозь грязь китайский спецназ с гордым именем "красные черви"? - лениво полюбопытствовал я, как будто со скуки.
   Улыбка старлея спряталась в рот.
   - Больно вы скептические стали, Глеб Анатольевич, сразу видно что в ученые подались... Ладно, пойду-ка рожу сполосну.
   - Если хорошо помыть и потереть, Сережа, то даже рожа приобретет интеллигентное выражение лица.
   Старший лейтенант, казалось, с трудом смирил свои голосовые связки, собравшиеся произвести какие-то нехорошие слова, и громко полез наружу.
   Я оглянулся. В кабине из наших остались только Дробилин, что мучительно спал после очередной порции анальгина с реланиумом, и Маков, тот через раскуроченное днище пытался добраться до коленчатого вала. А еще присутствовал Хасан, который, прикрыв глаза, напевал что-то свое родное и заунывное.
   Я аккуратно отлепил бумажку от своей подметки и зажал между пальцев руки - так, чтобы сбоку ничего не было заметно. На ней нашел чиркнутые по-арабски слова.
   "Начальство на родине приговорило тебя. Человек с усами и кепкой получил приказ не упустить тебя и доставить на север для расправы."
   Ногти моментально искрошили бумажку, а мысли вихрем закружились по голове.
   Кто сделал писульку? Арабским, кроме меня, владеют еще тут двое. Остапенко и Хасан. Но Илья Петрович, судя по имеющимся у него усам и кепке, и есть тот, кто получил приказ. Значит, Хася тоже вышел на сцену. Ясно, что он не такой уж чайник и внимательно приглядывает за нами. Может, не совсем понимает, как работает наша аппаратура, но зато догадался о том, что мы пытаемся надрать американцам хвост. И еще вот - он мог ненароком услышать то, чему не был я свидетелем. Например, когда я вылезал полюбоваться обстановкой, а по возвращении заметил потревоженную коробку для шифрограмм и взъерошенные взгляды Колесникова с Остапенко...
   Ага, что-то проклевывается, какая-то шифрограмма могла поступить непосредственно перед аварией на дамбе. Причем из багдадской резидентуры. А Серега потом пустил "дымовую завесу", дескать, сообщение не пробилось из-за помех.
   Что-то случилось в Москве. Наверное... наверное, как-нибудь вскрылось, что я действительно отмазал Лизу Розенштейн от статьи и помог ей оказаться за бугром. И пошла накрутка. Мол, Рейфман с Розенштейн цэрэушники, а Фролов с ними активно сотрудничал, получая взамен золото в слитках и червонцах, а также драгоценные камушки россыпью. Должно быть, какой-нибудь хреноплет пришпилил мне и организацию Затуллинского перелома шеи. В Комитете, допустим, прознали, что я накануне названивал Киянову. Могли даже поднять Никиту и, выпотрошив его, составить полный протокол моего наезда на Андрея Эдуардовича. А Сайко, наверное, побоялся прикрыть меня, против всех правил Комитета не попрешь. В общем, все единогласно при одном воздержавшемся - постановили, что я самый виноватый, и мое отсутствие на кворум не повлияло.
   Теперь остается представить, что меня ожидает в Москве. Полный букет обвинений: "измена родине", "подлог", "соучастие в убийстве". И родина, сурово глянув в мою сторону трехголовым змеем трибунала, одним дуновением отправит меня в одиночную камеру, где останется лишь ждать пропуска на тот свет. По крайней мере, предложенный ассортимент услуг окажется скудным: расстрел в упор, чтоб другим неповадно было, пожизненный дурдом с опытами на мозге (в частности, с пересадкой лобных долей от свиньи), пятнадцать лет строгого режима на урановых рудниках. И это все, несмотря на мою верную службу, на приверженность большому коммунистическому делу, несмотря на то, что совершил я лишь должностной проступок и мелкую шалость.
   Или все-таки некоторые эпизоды моей биографии - нечто большее, чем проступок и шалость? Ведь я немного подзабыл о высоком деле из-за Лизы. Причем та "морковка", что зажата между ног, сыграла свою отрицательную роль - а это всегда являлось грехом. Значит, все-таки изменил я незримому хозяину по имени "коммунизм - наше будущее". Значит, надо прибыть в Москву и с аппетитом съесть свою пулю. А что мне еще остается? Попробовать смыться, как-нибудь улепетнуть к американцам? Даже если пофартит, то чего будут стоить все эти годы, потраченные на "контору", мои майорские лычки? Кроме того, жить под крылышком ЦРУ я смогу лишь в том случае, если буду поштучно сдавать своих. А если интеллигентно откажусь и скажу "фи", то штатники, конечно же, предоставят мне политическое убежище, - демократия будет соблюдена, - но оставят без прикрытия. И за несколько месяцев люди из Управления "С" доберутся до меня и приведут приговор в исполнение, даже если я буду мылить яйца быкам на какой-нибудь аризонской ферме.