Тюрин Александр Владимирович. Последнее чудо-оружие Страны Советов

   - В университете я немного влез в матлингвистику, лепил несложные программки на "Фортране" для "СМ-4" и "ЕС-1020", например по определению частотного словаря какого-нибудь рифмоплета...
   Открылась дверца в стене и устройство втолкнуло столик с двумя большими чашками, в которых жидкости было ровно столько, чтобы ничего не расплескалось. Ну, естественно имелись сахарница и ложки на катящемся приспособлении для чаепития.
   - Не люблю я этих секретарш, которые, принося чай, вертят задницами, и вечно душатся какой-то тошнючей дрянью, - убежденно произнесла "баба-яга" Бореев. - У нас все напитки готовятся на центральной кухне, и подаются в кабинеты и лаборатории с помощью всякой механики.
   - На этой кухне знают вкусы каждого сотрудника? - уточнил я, почувствовав в чае "липтон" добавку из мяты и еще каких-то трав.
   - Конечно, у них там компьютерный терминал, который и сообщает, какому человеку, сколько и чего требуется. Я ввел в программу своего кормления просьбу добавлять чего-нибудь тонизирующее... Так вот, на вездеходе будет установлено что-то равное по мощности "ЕС-1040", с обменом данными через клавиатуру и дисплей, причем умещающееся в ящике размером с телевизор. Конечно, и "Фортран" вам придется обновить, и поизучать наши программные пакеты. С Сайко уже все оговорено, так что повышение квалификации у вас начинается сегодня.
   Мы покинули кабинет, прошли (я) и прошаркали (он) узким кишечного типа коридора. По дороге Бореев распахнул дверь какой-то лаборатории, где люди ежились в свитерах под белыми халатами. Кроме прочего, там были какие-то весьма холодные шкафы. "Баба-яга" постучала по одному из них сухой, мне даже показалось, костяной рукой.
   - Тут у нас Сандомирский. Вернее, его мозги и некоторые другие ткани тела. Родственники, естественно, ничего не заметили, когда провожали его. Ну, а нам было важно понаблюдать. Как я и ожидал, изъятые ткани при полном отсутствии электрической активности, имели биомагнитную... хе-хе... ауру и, кстати, прилежно сохраняют ее до сих пор.
   Бореев даже открыл шкаф и показал мне несколько цилиндров, покрытых изморозью и облепленных кучей проводков.
   Мне неожиданно поплохело, глаза заволокло какой-то пеленой, которую пробил луч света, кончавшийся кляксой-мордой. Красноватая морда как и прежде зашевелила губами.
   "Я так тебя ждал, что успел соскучиться. Эти несколько обрывков мертвечины для меня слишком слабая зацепка, чтобы удержаться в вашем мире. Я как на ураганном ветру все время, понимаешь..."
   От такой неожиданной встречи я даже покачнулся. Чего не преминул заметить Бореев.
   - Ой, майор Фролов, да вы, оказывается, впечатлительная натура. После того, что мне рассказывали о вас, никак не ожидал. Сентиментальный злодей, ха-ха. Ладно, делу это не вредит, поэтому двинулись дальше.
   И опять клякса заботливо пошевелила губами.
   "А теперь о твоей судьбе. Пора заниматься Затуллиным. Он - гвоздь, направленный в твою задницу. Я еще далек от тебя, но вскоре твои верхние ворота откроются и примут мое содействие."
   После чего красноватая рожа заткнулась и растаяла. Не откликалась даже, когда я рискованным образом вызывал ее. Вот еще страдание на мою голову. Так ведь не годится, с кляксой дружить. Ну, не матрица же какого-то мифического Ф-поля меня навещает. Впрочем, в официальную психиатрию мне не обратиться со своими глюками - ведь офицеры госбезопасности должны проявлять психические отклонения только в повышенном служебном рвении. Иначе, тот же Бореев меня в вольер посадит. Хотя первые неполадки и ненормальности у меня начались из-за него, паскуды, вернее, после его опытов пятилетней давности. А потом, видно, сидели аномалии подспудно и вылезли наружу из-за очередных потрясений.
   Какие бы не были объяснения-пояснения, но все-таки, прежде, чем плотно заниматься товарищем Затуллиным, надо повстречаться с частным психиатром.
   Может попробовать это устроить через Фиму Гольденберга? В нем я уверен, такой не заложит. Впрочем, мы не виделись с весны 1978 года, тогда, уже в мае, он снялся и уехал кормиться рыбой "фиш" и бычками в томате куда-то к родичам в Одессу. Долго не возвращался, а потом в связи с перекочевкой в ПГУ мне стало не до него.
   Я добрался на своей новенькой "четверке" до дома на улице Марата, где, судя по воспоминаниям, и проживал физически Гольденберг. Дверь отворилась на цепочке и высунулась физиономия соседки, тети Дуси, которую я сразу узнал, хотя в гости к Фиме попадал всего пару раз, и то в восьмом классе.
   - Фимы нет, - отозвалась с охотой бабка, готовая общаться с кем угодно.
   - Уехал что ли?
   - Ага, на северный полюс. На "Пряжку", с год назад... А кто вы будете?
   - Одноклассник. Костя Жарков, - не свое имя назвал на всякий случай.
   - А-а, Костя, это ты, проходи, - без самопринуждения обрадовалась соседка. - Как вырос-то, правда нос немного съежился.
   Я несколько раз шагнул вперед. Хорошо, что тетя Дуся приняла меня за Жаркова. Он с Фимой действительно корешился, кроме того калымит сейчас где-то на Крайнем Севере.
   - За что на "Пряжку", тетя Дуся? Фима головой что ль заболел? Буянил?
   - Сам ты буянил. Он всю жизнь тихий был, клювик свой в книжечку уткнет и затихнет... За самиздат какой-то, за мистику-херистику его сунули на "Пряжку", в особую палату. Это его лечащий врач-психиатер так мне сказал.
   - Погодите, тетя Дуся, разве не лечащий врач отправлял его в больницу?
   - Да нет же, Фима имел своего врача, Соломона Абрамовича Пениса... ой, не так фамилию произнесла. Пинеса. Лечил у него бессонницу, страхи... А потом прибыли строгие такие люди на двух "волгах" - из госбезопасности, это мне сосед Ларионыч шепнул. Главным у тех чекистов был черноволосый красавчик, которого подчиненные звали майором и Андреем. Спустя месяц оттуда приехали снова, комнату Фимину опечатали, и сказали, что гражданин Гольденберг забран на принудительное лечение на полный срок - до полного выздоровления от бреда. А Пинес позже приходил, сказал, что жалобу сочинил в защиту Фимы, телефон свой оставил. Я ему позвонить должна, как только чего-нибудь станет известно или Фиму начнут из квартиры выписывать.
   Значит, Затуллин накрыл Фиму, как коршун цыпленка закогтил. И сейчас послушные Комитету лекари-лепилы вкатывают в голову, полную хохмы (то есть иудейской мудрости), аминазин с сульфазином, разжижающие мозги. А Соломона Абрамыча, я, кажется, припоминаю. Он на Лизиной вечеринке присутствовал, и оказывается, что не ханурик, а "врач-психиатер". Пожалуй, с ним я могу связаться.
   - Подарите-ка мне, тетя Дуся, телефон этого Пинеса, коли не секрет. Я может у него что-нибудь еще выведаю про Фиму.
   - Ой, сынок, до добра тебя это любопытно не доведет.
   - Я Фиму так просто бросить не могу. Мы же с ним все детство играли в... - я наскоро попытался вытряхнуть из пыльного мешка памяти названия игр, которыми баловался совместно с юным Гольденбергом. Но кроме "орлянки" и преферанса ничего не вытряхивалось. - В общем, играли.
   Через пять минут я расстался с тетей Дусей. Она еще завела меня в свою комнату с картиночками из журнала "Крестьянка" на стенах и показала какую-то тетрадку.
   - Вот это он оставил у меня незадолго до того, как его увезли. Я во время шухера тетрадочку за печку сунула. Да, милок, у нас печки в сохранности стоят, никто их не разбирал. Фима велел какому-то Глебу тетрадку вручить, но я лучше тебе, все-таки я тебя сорванца знаю. Хранить дальше у себя страшно... Ты как думаешь, если Фиму от тихости вылечат, он что буйным станет?
   Соломон Пинес занимал своей телесностью отдельную жилплощадь, поэтому я спокойно узнал через справочную адрес и не стал его тревожить предварительным звонком. Но вначале попытался разобраться в записях, оставленных для меня Фимой. Чувствовал, значит, шельмец, что я рано или поздно с ним пересекусь. Однако ничего толкового я в заветной тетрадке не нашел. Тот же треп, что и в 1978 году, насчет того, как в мир как в горшок должна влиться порция света, которая достанется то ли совсем темным, то ли инстанциям посветлее. Плюс назывались точки, которые образуют канал для прохождения энергетического импульса. Все сплошь библейские и каббалистические названия. "Адам", "Ной-Потоп", "Авраам-Ур", "Лилит", "Авраам-Фараон", "Бушующее облако", "Собирание искр" и так далее. Все хорошо, только никаких привязок к месту и времени. Просто обозначение судьбоносных моментов.
   Ахинея ахинеей, но тетрадку я в сортир унес не сразу, а сперва сфотографировал ее мозгами. То есть, специально не хотел, но она крепко мне в память въелась. Может, потому что Соломон Пинес мне назначил крепкое лечение.
   Мы с ним встретились, когда я сидел на лестничном подоконнике в его доме.
   - Опять подоконник, - сказал Пинес, с натугой переставляющий ноги со ступеньки на ступеньки. Да и борода у него как-то пожухла и усохла, словно ее долго жевали. А может на ней просто отразился ход времени. - Вы одноклассник не то Фимы, не то Лизы.
   - Фимы, - напомнил я. - Как он?
   - Прочно в клетке. Можно писать в комитет ООН по птичьим правам, но в результате, разве что побольше зернышек ему насыплют. Кстати, спасибо вам за ту вечеринку. Не за то, что хотели сигануть из окна, а потому что спровадили Сючица.
   Пинес отпер дверь и я без особого спроса вошел следом.
   - Не стало Сючица, КГБ отвязался от Лизы и она смогла спокойно упорхнуть. Сейчас она в Бостоне, что говорится, не бедствует.
   - Ваш телефон дала мне соседка Фимы, - предупредил я возможный вопрос.
   Мы уже добрались до гостиной.
   - После развода тут некоторое запустение, - вздохнул Соломон и он был прав. Комната смахивала на мусорный бак, потому что была завалена книгами, бумагами, банками, склянками, рисунками, тарелками с остатками какой-то еды, бутылками пустыми и бутылками с чем-то на дне. Это напоминало логово психа, а не жилище нормального советского психиатра.
   "Ненормальный" советский психиатр налил мне и себе, в посуду, которую он, видимо, недавно использовал для приема какого-то горького лекарства.
   - Иных уже нет, а те далече, примем за здоровье Лизы, Фимы, тех, кого мы знаем и тех, кого мы надеюсь, никогда не узнаем.
   После окропления внутренностей алкоголем я добавил.
   - Мне тоже нужна психиатрическая помощь. Собственно поэтому я и появился.
   - Всем нужна. А мне не нужна что ли?
   - Я серьезно, Соломон Абрамович.
   - И я серьезно. После того происшествия на окне мне было с вами все ясно.
   - Но сейчас у меня другие закидоны. Вы практикующий врач?
   - Я работаю не только в Скворцова, но и в Степанова. Как говорят у нас на Молдаванке, вы хочите песен, их есть у меня.
   Для начала я рассказал доктору Пинесу о навязчивой роже-кляксе. Тот отреагировал вполне положительно, потому что у себя в больнице служил в отделении для буйных граждан, которым морды всякие не только советовали, но и приказывали грозными голосами. Даже корчили страшные гримасы. Однако Соломон поразительным образом считал, что указанные случаи не столь уж далеки от нормы.
   - Исторически так сложилось, что психика человека, и господина, и товарища, склеена из очень разных словно соперничающих кусков. Древние египтяне - не дураки, кстати - делили душу на Ка, Ба и Ах. Каждый из этих кусков был орудием какого-нибудь из божеств. Древние греки были уверены, что именно олимпийские боги им нашептывают всякие страсти и собственно от человека, даже героя, мало что зависит. Первая монотеистическая религия иудаизм - а следом и другие, покончив с многобожием, как бы склеили душу. А заодно возложили на индивидуя, получившегося в результате такого склеивания, всю ответственность перед Всевышним. Естественно, что требования и установления Неба редко кем исполнялись, в грехах и вредных мыслях стали виноваты бесы, позднее шпионы и враги народа, а ответственность за все дела была возложена на начальство.
   - Значит вы, Соломон Абрамович, не разделяете мнений древних египтян, греков и их продолжателей, что разные потусторонние силы держат нас в роли игрушек с дистанционным управлением?
   - Да ну вас. Просто одни куски мозга перешли к нам от рептилий, другие от рыб, третьи от обезьян, вот они и спорят между собой.
   Через три дня я снова навестил частного психиатра и вышел от него с новым американским средством в кармане, которое как было завезено в обычную больницу вместо номенклатурной "Свердловки", так сразу его расфуфырили и пустили налево да направо.
   Однако ни имени этого нейролептика, ни собственно названия химического соединения, я не встретил в полной медицинской энциклопедии и фармакологических справочниках, которые нашел в Публичке. Что ж, средство-то новое и импортное, и седативное, и антипсихотическое, поэтому надо поскорее пустить внутрь организма.
   Явившись тем вечером в гостиницу, я первым делом глянул в календарь, не случились ли сегодня у кого-нибудь именины, свадьбы, поминки и так далее, не звякнуть ли мне кому-нибудь. Я давно заметил, что вежливые звонки развивают благожелательность по отношению к моей персоне. Кроме того, я привык, что разговоры по телефону дают элегантную возможность сократить период общения с супругой. Давно уже самыми приятными в нашем браке являлись периоды необщения друг с другом.
   Одно время Надежда чуть было не переселилась к своему подводнику, но тот, не справившись с проблемами головы, врезался на своих жигулях в какую-то твердь и повредил себе "корешок", после чего перестал радовать дам. Случилось это еще до того, как мы перебрались в Москву.
   И в столице нашей родины, если точнее в соседнем доме, нашелся заменитель подводника - пенсионный офицер-пограничник, у которого вся квартира была заполнена Джульбарсами, верными Русланами и прочими отставными служебными псами. Моя супружница как раз завела пуделька и имела полное основание два раза в день уединяться с любимым человеком под лай немецких овчарок, пытающихся закусить ее собачонкой. Между прочим, из-за такого романа голос ее стал лающим. А однажды Надя преподнесла мне гонорею, видимо собачник не хранил ей полную верность. Болезнь я задушил таблетками, известными мне со студенческой скамьи, но с тех пор спальное место супружницы обязательно обходил стороной. Что же касается близнецов Константина и Матвея, то они во мне нуждались еще меньше, чем полярная станция. У них возникли подружки, тоже как правило близняшки, с которыми они закрывались в "детской" комнате и занимались там чем-то, вызывающим сильное хихиканье.
   В Ленинграде у меня имелась одна знакомая "гейша", но обозрев календарик, я решил начать с Пети Киянова - вчерашняя дата как раз помечена крестиком как день его рождения.
   - Здорово, Петр, желаю тебе сибирского здоровья, японского магнитофона, американского автомобиля...
   Голос у бывшего сослуживца оказался словно у человека только что пережившего сильный понос. Причина страданий стала быстро известной майор Затуллин со своей проверкой.
   - Глеб, этот хрен полез в материалы семьдесят седьмого, даже семьдесят шестого годов. Все трындел, кто и почему выпустил Иосифа Рейфмана и Елизавету Розенштейн за бугор, вместо того, чтобы устроить их на мордовские нары. Мол, Рейфман и Розенштейн, будучи инфекционистами-микробиологами, только и делали, что трудились на ЦРУ. Это, дескать, доподлинно известно. И вот такая нервотрепка на день рождения.
   - Мало ли что сейчас доподлинно известно. Главное, что было доподлинно известно тогда. Документы-то все в порядке.
   - В том-то и дело, что не совсем. В двух регистрационных журналах расхождение записей по гражданке Розенштейн.
   - Ну и что такого? По указанию начальства, Безуглова, например, могло быть изменено решение по делу.
   - Да пойди найди Безуглова, он уже три года как на пенсии, сейчас где-то задницу в теплом море полощет. А Затуллин здесь.
   - Ну не дрейфь, старик. Как-нибудь все рассосется.
   И под возмущенные вопли Киянова о том, что затуллины не рассасываются, я надавил рычажок. Ясно было, что Андрей Эдуардович откопает Безуглова и тот вспомнит, кому поручал перерегистрацию. Тогда мне капец с гарантией. Но эта неприятность случится отнюдь не сегодня вечером.
   Я набрал номер своей "гейши" - девушки с половинкой нанайской крови, которую она выдавала за японскую, чтобы с полным основанием рассуждать о самураях, хокку, то-ю-но, кабуки, Хокусае, Уэмуре Морихее, Басе и Юкио Мисиме. После звонка она явилась ровно через полчаса - пожалуй и гонщик на "Мак-Ларене" преодолел бы дистанцию медленнее. Чтобы провести нанайку-японку в номер, пришлось помахать перед администраторшей своей книжицей, дескать предстоит беседа с добровольным помощником.
   "Гейша" хотела порассуждать о творчестве Кобо Абэ, в ответ я грубо велел ей полезать в койку. Наверное, потому что Затуллин настроение испортил, да и писателя Абэ я терпеть не в силах. (Чего стоит описание того, как солдат, изнасиловавший одну дамочку, тут же рядышком начинает мочиться.) По ходу интимного дела моя девушка томно выздыхала, но время от времени приоткрывала свой хитрый раскосый глаз и было видно, что это все сплошное притворство. В самом деле, вряд ли я был удачен, ведь голова-то другим занята.
   Наконец, я ей предложил покемарить, а себе дал команду сходить в ванную. Но там, где было много стекла и теплой воды, я подумал, не пройтись ли осколком по венам, сосуды-то после согревающего душа наиболее податливы. И все - никаких затуллиных, начнется полет без времени и пространства в царстве мечты.
   Но сразу вспомнились туши свиней из рекламного ролика какой-то западной фирмы, который крутили на выставке в Гавани. Они выезжали из жизни на конвейере, сливая кровь из перерезанной глотки в кафельный желобок. Нет, даже пуля в затылок и то достойнее.
   Я выдавил нейролептическое "колесо" из упаковки, предложенной доктором Пинесом, и хорошо запил из-под крана.
   Потом разложился на скрипучей гостиничной кровати. "Гейша" стала лечить меня от дерьмового настроения своими восточными способами, вначале японскими, а потом все более нанайскими. Массаж шияцу вдоль позвоночника и на затылок, расслабление, взгляд вовнутрь, в дзеновскую пустоту, в которой есть все необходимое (как в американском супермаркете), и из которой придет исцеление. В итоге "гейша" утробно заурчала как шаман и отправила меня в некий странный сон.
   Не совсем так. Стена комнаты вдруг стала расползаться посредине, в образовавшейся дыре показалось красномордое улыбающееся пятно с приветственным словом, а потом оттуда ко мне ринулся водяной поток, закружил и потащил, чтобы спустя какое-то мгновение оставить в слегка вибрирующей пустоте. Все устаканилось, но ненадолго.
   Вначале я увидел осу, которая воинственно бросилась на какого-то противного кузнечика и поразила его прямо в нервный узел у основания ног, потом еще пару раз ткнула ядом. Кузнечик был жив, как говорится в полном сознании, но недвижен, и оса могла с ним делать все, что угодно. Она и совершила то, что требовалось. Отложила яичко в животрепещущую плоть.
   После недолгого круговерчения я сам стал смотреть на мир глазами сестрицы осы.
   Пейзаж переменился, изображение добычи стало неудобным - как будто растянутым во все стороны и не слишком четким. Жертва бестолково задвигалась, после чего очертания ее прояснились и я нанес укол туда, где чувствовал дрожащий узел страха. Потом еще разок. Настал момент кайфа, от удачно проделанной работы и от того, что добыча сейчас совершенно спокойна и без всякого огорчения принимает свою участь.
   И опять замутнение. Я неожиданно обнаружил себя порхающим над крышей какого-то дома, она лопнула подо мной словно резиновый шарик и я нырнул прямо в чью-то комнату. Увидел физиономию Киянова, ворочающегося на кровати, и нанес укол в висок, потом еще раз - в межглазье. Из моей утробы потекла сладкая ядовитая жидкость в мозги бывшего сослуживца. А следом за ней устремился я сам. Я летал по позвоночнику Пети Киянова, то превращаясь в наэлектризованный всепонимающий шарик, то растягиваясь в разрядную змейку, которая врывалась в его черепной коробок и отдавала приказы студенистому содержимому. Сонный студень со всей большей готовностью воспринимал команды.
   Время стало сжиматься. Я видел одновременно Киянова, смирно лежащего в койке под боком у супруги, Киянова, с тревогой выбирающегося из постели, Киянова, спешно одевающегося и достающего гибкую пружинящую дубинку из ящика шкафа. Был одновременно Киянов, с озираниями садящийся в машину, Киянов, решительно мчащийся по пустынной улице, Киянов, уверенный, что надо вычеркнуть того, кто мешает ему спокойно существовать. Или это был я уверен? Наверное, я. Потому что аккуратист Киянов занялся несвойственной ему работенкой. Впрочем, и я был скорее зрителем, чем участником.
   Тем не менее, я оставил машину на Шестой Красноармейской. Легким шагом прошелестел к гостинице "Советской". Перебрался через металлический забор. Неподалеку нашлась дверь, через которую с кухни выпроваживали отбросы. Я спрятался за мусорным баком, потом, выждав момент, когда два мужика протащили парашу с помоями, юркнул ко входу и почесал по коридору. Путь продолжился по лестнице на следующий этаж, где собственно и располагалась кухня. Но добыча находилась еще выше. Прямо по лестнице я переместиться не мог, потому что на третьем этаже, у входа, торчала дежурная.
   Я подбегаю к распахнутому окну кухни и через несколько секунд оказываюсь на карнизе. Несколько шагов в сторону, потом пальцы входят в щели между бетонными блоками, беспроблемно подтягиваюсь вверх - ну и сила в последних фалангах! Как у альпиниста и скалолаза Киянова, который регулярно карабкается на Эльбрус.
   Через двадцать секунд я на подоконнике какого-то окна, что на третьем этаже. Окно ведет в коридор. Просовываю нож между ставень, пихаю и заодно проворачиваю - фрамуга без особого сопротивления поддается и открывается. Мягко, на носки, спрыгиваю вниз, хороший толстый ковер гасит звук соприкосновения с полом. За углом сидит дежурная, однако мне не надо показываться ей на глаза и лупить ее по кокошнику, потому что номер майора Затуллина именно в этом витке коридора.
   Подбираюсь на цыпочках к его двери. Совсем рядом за полированной доской полнозвучно слышатся голоса. Кто-то сейчас вывалит из комнаты, а мне некуда спрятать свою фигуру! Поблизости ни туалета, ни буфета. Я становлюсь справа от двери, которая открывается без особой резкости и поэтому почти без удара прикрывает меня. Выходят двое, мужик с дамочкой, разговор с Затуллиным ведется на пороге, тона вежливые, приглушенные. Видимо не дружки это и подружки, а подчиненные товарища майора. Люди движутся от меня вдоль по коридору к выходу, Андрей Эдуардович затворяет дверь. Я, повернувшись спиной к уходящим, делаю несколько широких скользящих шагов в противоположную сторону. На тот случай, если эта парочка обернется или заметит чего-нибудь на повороте боковым зрением. Тогда они просто посчитают, что какой-то постоялец гостиницы вышел из своего номера и отправился немного пробздеться - в гости, например.
   Парочка скрылась за горизонтом поворота, я выждал еще несколько секунд - не вернутся ли, а потом с нарастающим шумом шагов направился к нужной двери и постучал.
   Затуллин открыл почти сразу, похоже, решил, что вернулся кто-то из его недавних посетителей. И с порога, когда даже не поднял еще глаз на физиономию визитера, получил резиновой трубой, начиненной стальными шариками, в челюсть. Майор плашмя опрокинулся на пол, очевидно сразу случился перелом шейных позвонков. Но для верности я взял его голову за макушку и челюсть и резко дернул вправо. Через полминуты было ясно Затуллин надежно стал трупом и обителью распада.
   Я отделился от "донора" и время снова уплотнилось, накладывая эпизоды друг на друга - Киянов в коридоре третьего этажа, Киянов на стене. Киянов сползает по вертикальной поверхности, выискивая носками кроссовок какой-нибудь уступ и держась на крепких пальцах. Все очень профессионально. Киянов прыгает с карниза второго этажа вниз, вдоль баков прокрадывается к забору, перебирается через него.
   А потом я перестал видеть Петю Киянова. Наступило затмение и опять зоологическая картинка - из того самого ужаленного кузнечика, только уже околевшего, вылетают маленькие осочки. И снова повторилось круговерчение. Я пролетел сквозь стену, похожую на водопад, а красномордое пятно Апсу шепнуло мне вдогонку: "До встречи в теплых краях, твои верхние ворота закрываются". Я успел еще заметить вдалеке три фигуры, имеющие человеческие очертания, они как будто выглядывали из-за бугорка. Там был бес с пальцами, вымазанными в кровавой еде, демоница со свисающими титьками, строгий демон с гордо воздетым подбородком...
   Продрал глаза уже в своей кровати. И первым делом ощутил страстное облегчение. Случившееся - всего лишь мудацкий сон. Никого я не кокнул, и Петя Киянов тоже чист перед законом - я просто дрыхнул и по-фрейдовски высвобождал свои страхи.
   Конечно, Затуллин способен причинить мне большие неудобства, но я скорее сам себя угощу дубиной по черепу, чем буду проходить через этот маховик: арест, допросы, побои, трибунал, камеру, прошения, ожидания. Может еще вместо честного расстрела пустят как "куклу" спецназовцам на тренировки. Я с радостью ощущал облегчение от непроделанной работы, а когда, повернувшись, обнаружил рядышком свою нанайку-японку, то отдраил ее как и требовалось, с легким сердцем и пустой головой. В восемь утра мы покинули номер. Дежурный администратор в холле уже успел смениться и, оценив новую рожу, я просто сунул ей четвертак.