Страница:
Тело сира Фулька несколько раз содрогнулось в агонии, а потом застыло в пугающей неподвижности.
– Он умер! – зарыдал Джосселин. – Они убили его. Будь они прокляты, будь они прокляты! – Подбежав к своей лошади, он одним махом запрыгнул в седло, нещадно вонзая шпоры в бока своего коня. – Поехали, Филипп! Мы должны что-нибудь сделать! Не сидеть же здесь и корчить им рожи!
Последние слова он прокричал, уже отъехав на расстояние пяти ярдов, яростно размахивая мечом, несясь навстречу туркам. Филипп уже тронул шпорами своего коня, но в это время чья-то сильная рука легла ему на плечо, и он почувствовал, как в грудь ему уперлось холодное острие копья.
– Стой, дурень! – прокричал ему сир Бальян. – Ты не можешь ничего сделать.
– Он знает, что ему делать, – тихо проговорил сир Хьюго, рукой отводя копье от груди Филиппа. – Пусти его.
Как только турки заметили скачущего к ним Джосселина, сразу же трое из них выехали ему навстречу. Но первый же приблизившийся к нему турок мешком свалился с лошади: Джосселин одним мощным ударом снес ему голову. Двое других объехали Джосселина с двух сторон, и один из них пустил стрелу прямо в шею его коня.
Филипп испустил вопль ужаса, увидев, как его кузен упал на землю, подмятый убитой лошадью. С трудом выбравшись из-под ее крупа, Джосселин в отчаянии пытался высвободить ногу из стремени.
В это время турки спешились, и Филипп, не в состоянии вынести последующего зрелища, опустил глаза. Его кузена неминуемо должна была постигнуть участь рыцаря, которого турки изрубили на куски на глазах у Филиппа. Еще миг – и он будет лежать на земле куском кровоточащего мяса, и рядом никого, кто мог бы ему помочь. Джосселин, забавный щеголь с надушенным платком, с его жизнерадостным смехом и нелепой страстью к красивому платью, Джосселин, с которым Филипп играл в детстве, с которым любил выезжать на соколиную охоту, с которым он неизменно спорил за столом в Бланш-Гарде и Монгиссарде, Джосселин будет мертв.
– Все кончено, – донесся до него голос сира Хьюго. – Поехали, Филипп. Он умер, как настоящий мужчина.
Филипп помотал головой, стряхивая навернувшиеся на глаза слезы. «Что ему честь или слава, – думал он, – если Джосселин лежит под конем, вереща, как загнанный в угол зверек, когда враги рубят его кости, когда с холодной улыбкой на лице перерезают горло?»
Колонна христиан тронулась дальше, все еще преследуемая с флангов сельджуками, число которых возрастало с каждой с таким трудом пройденной милей.
– Не хотел бы я оказаться на месте Жерара де Ридфора, когда он останется один на один с солдатами, – проговорил сир Бальян.
– Если граф Раймонд убедит короля двигаться быстрее, солдаты отстанут от колонны, – заметил сир Хьюго.
– Но мы должны идти быстрее, – раздраженно возразил сир Бальян, хотя в голосе его звучало сомнение человека, который просит исполнить невозможное. – Нам придется выбирать: если мы будем двигаться быстрее, мы потеряем пехоту, если же мы замедлим шаг, то все умрем от жажды.
Наконец солнце начало садиться. Филипп следил за движением светила усталыми, равнодушными глазами. Может быть, уже близок конец этой пытки – бессмысленного похода по жаре, в пыли, без капли воды. Он знал, что силы скоро покинут его. Даже железное тело сира Хьюго начинало мотаться в седле. Что же касалось Жильбера д'Эссейли, то он продолжал держаться на лошади только благодаря высокому седлу и упирающимся ему в спину ножнам меча.
– Где мы сейчас находимся, Бальян? – спросил сир Хьюго. – Ты знаешь эти места, верно?
– В шести милях от Тивериады, я думаю. С этих холмов уже должно быть видно озеро.
Ржаво-красные невысокие холмы казались Филиппу непреодолимым барьером, особенно если учитывать, что люди были полностью измотаны совершенным за целый день переходом, стычками с турками, неутолимой жаждой. К тому же многие отстали, и хвост колонны растянулся, наверное, на целые мили.
– Нам придется сражаться, чтобы перейти через холмы, – заметил сир Хьюго. – Наверху полно иноверцев.
Сир Бальян ладонью прикрыл глаза от лучей уходящего за горизонт солнца.
– Здесь две дороги, – сказал он. – Вейди-эль-Муллаках и Вейди-эль-Хамман. Мы поступим мудро, если изберем второй путь.
Из головы колонны возвращался всадник, направляясь прямо к ним. Это был рыцарь из отряда Раймонда Триполийского – он осадил коня прямо перед сиром Вальяном.
– Где король?
– В центре колонны. Как там, впереди?
– Через три мили – Тивериада, мессир.
Сир Бальян удовлетворенно кивнул.
– Дела обстоят лучше, чем я предполагал, – сказал он. – Что ж, вот и король собственной персоной.
К ним скакал сам Ги Лузиньян в сопровождении сенешаля и других командиров.
Набеги турок прекратились, поскольку враг стягивал силы для защиты холмов, окружавших Тивериаду, и подступов к Галилейскому озеру. Христиане смогли снять, наконец, шлемы, и у обочины дороги состоялся короткий военный совет.
– У вас сообщение от графа Раймонда? – сразу же спросил король.
– Да, ваше величество. Впереди уже видно озеро. Он говорит, что нужно поторопиться. Мы должны быть в Тивериаде до захода солнца!
Король повернулся к остальным. На лице его отразилась нерешительность: ему снова предстояло взять на себя ответственность за судьбу своих людей.
– Наверное, мы не сможем двигаться дальше, Ги, – сказал его брат Амальрик. – Великий Магистр только что прислал гонца из арьергарда. Иноверцы обступили его с обоих флангов. Силы пехоты на исходе. Нам не обойтись без пехотинцев при штурме высот, а они вряд ли смогут подтянуться к нам даже к вечеру.
– Мы можем атаковать и без пехоты! – гневно проговорил сир Бальян. – Граф Триполийский прав, ваше величество. Мы должны прибыть в Тивериаду сегодня!
Король растерянно смотрел на лица своих помощников, будто надеясь, что кто-нибудь возьмет на себя всю ответственность и избавит его самого от решения этой дилеммы.
– Мы должны найти воду, – тихо пробормотал он.
– Мессир Раймонд должен знать, где здесь поблизости есть вода, – быстро сказал кто-то из рыцарей, стоящих рядом.
– Где? – немедленно откликнулось сразу несколько голосов.
– На Вейди-эль-Хамман. Это три мили к северу. Там есть ручей в долине.
Все головы повернулись на север. Путь туда преграждала цепь холмов высотой не менее тысячи футов, голых и безжизненных, там, за этими высотами, было их спасение – драгоценная вода, от которой зависела жизнь целого войска.
Амальрик де Лузиньян с сомнением покачал головой.
– Нам ни за что не добраться туда сегодня вечером, – сказал он. – Все слишком устали. И если мы пойдем дальше, нам придется оставить двух Великих Магистров позади с арьергардом. А мы не можем себе этого позволить, Ги.
Король посмотрел на сира Бальяна, потом на сира Хьюго – они явно не одобряли этот план. К этому неофициальному военному совету присоединились постепенно и другие бароны. К ним подъехал Хэмфри Торонский, потом Джосселин Эдесский, Хью де Жибеле – самые влиятельные люди, которым, как и всем, была не безразлична судьба Латинского королевства. Все они придерживались одного мнения: разбить на ночь лагерь, а на рассвете приступить к штурму холмов.
– К этому времени к нам подтянется пехота, и люди успеют отдохнуть, монсеньор, – сказал Хью де Жибеле. – На сегодня у нас достаточно воды, чтобы напоить людей и лошадей.
– Сомневаюсь, – заметил сир Бальян.
Но почти все проголосовали за предложение сира Хью, и король, беспомощно пожав плечами, отдал предпочтение мнению большинства.
– Мы останемся здесь на ночь, – сказал он. – Амальрик, проследи, чтобы приготовили мою палатку.
Сир Хьюго и сир Бальян в раздумье поехали прочь. Оба они понимали, что не могут повлиять на решение короля, и даже если они сами были почти уверены в том, что им не удастся выиграть эту войну, то другим доказать они это не могли. Однако достойные бароны оказались не одиноки: в армии был еще один человек, который мог бы поддержать их, и этот человек спустя час после совета в гневе ворвался в лагерь. Граф Раймонд Триполийский.
– Что это все значит, Бальян? – бушевал он. – Я не поверил своим ушам! Король собирается остаться здесь на ночь?
Сир Бальян кивнул.
– Но это не мы ему посоветовали, – сказал он.
– Еще бы, разве я мог бы подумать, что вы с сиром Хьюго могли подать королю такой безумный совет, – сказал, немного успокаиваясь, граф. – Я иду к нему.
Спешившись, он решительным шагом направился к палатке короля, но очень быстро вернулся, и на лице его было написано полное отчаяние.
– Король не сдвинется с места, – тихо сказал он. Потом вдруг из груди его вырвался вопль боли и злобы. – Великий Боже! Что он творит! Война окончена! Мы обречены, королевство погибло.
Вскочив на коня, он понесся прочь, не оглядываясь назад, где в мрачном молчании стояло несколько рыцарей возле уставших лошадей. Палаток хватило не на всех, поскольку повозки с тяжелым багажом было решено оставить в Саффарии. Но, хотя день уже клонился к закату, зной стоял такой, что в палатках не было никакой необходимости. Медленно-медленно солнце начало опускаться за розоватые холмы. Длинные черные тени, все более увеличиваясь, ползли по растрескавшейся земле с увядшими пучками травы, но даже в тени христианское воинство изнывало от жары. В неподвижном воздухе повисла духота.
Филипп попытался поесть немного холодного мяса, привезенного им в седельной сумке, но горло его настолько пересохло, что было больно глотать, и ему пришлось сделать несколько глотков теплой, густой, дурно пахнущей воды, оставшейся в мехе. Потом он улегся на землю, подложив под голову седло, подтянул согнутые ноги к груди и постарался уснуть.
Глава 8
– Он умер! – зарыдал Джосселин. – Они убили его. Будь они прокляты, будь они прокляты! – Подбежав к своей лошади, он одним махом запрыгнул в седло, нещадно вонзая шпоры в бока своего коня. – Поехали, Филипп! Мы должны что-нибудь сделать! Не сидеть же здесь и корчить им рожи!
Последние слова он прокричал, уже отъехав на расстояние пяти ярдов, яростно размахивая мечом, несясь навстречу туркам. Филипп уже тронул шпорами своего коня, но в это время чья-то сильная рука легла ему на плечо, и он почувствовал, как в грудь ему уперлось холодное острие копья.
– Стой, дурень! – прокричал ему сир Бальян. – Ты не можешь ничего сделать.
– Он знает, что ему делать, – тихо проговорил сир Хьюго, рукой отводя копье от груди Филиппа. – Пусти его.
Как только турки заметили скачущего к ним Джосселина, сразу же трое из них выехали ему навстречу. Но первый же приблизившийся к нему турок мешком свалился с лошади: Джосселин одним мощным ударом снес ему голову. Двое других объехали Джосселина с двух сторон, и один из них пустил стрелу прямо в шею его коня.
Филипп испустил вопль ужаса, увидев, как его кузен упал на землю, подмятый убитой лошадью. С трудом выбравшись из-под ее крупа, Джосселин в отчаянии пытался высвободить ногу из стремени.
В это время турки спешились, и Филипп, не в состоянии вынести последующего зрелища, опустил глаза. Его кузена неминуемо должна была постигнуть участь рыцаря, которого турки изрубили на куски на глазах у Филиппа. Еще миг – и он будет лежать на земле куском кровоточащего мяса, и рядом никого, кто мог бы ему помочь. Джосселин, забавный щеголь с надушенным платком, с его жизнерадостным смехом и нелепой страстью к красивому платью, Джосселин, с которым Филипп играл в детстве, с которым любил выезжать на соколиную охоту, с которым он неизменно спорил за столом в Бланш-Гарде и Монгиссарде, Джосселин будет мертв.
– Все кончено, – донесся до него голос сира Хьюго. – Поехали, Филипп. Он умер, как настоящий мужчина.
Филипп помотал головой, стряхивая навернувшиеся на глаза слезы. «Что ему честь или слава, – думал он, – если Джосселин лежит под конем, вереща, как загнанный в угол зверек, когда враги рубят его кости, когда с холодной улыбкой на лице перерезают горло?»
Колонна христиан тронулась дальше, все еще преследуемая с флангов сельджуками, число которых возрастало с каждой с таким трудом пройденной милей.
– Не хотел бы я оказаться на месте Жерара де Ридфора, когда он останется один на один с солдатами, – проговорил сир Бальян.
– Если граф Раймонд убедит короля двигаться быстрее, солдаты отстанут от колонны, – заметил сир Хьюго.
– Но мы должны идти быстрее, – раздраженно возразил сир Бальян, хотя в голосе его звучало сомнение человека, который просит исполнить невозможное. – Нам придется выбирать: если мы будем двигаться быстрее, мы потеряем пехоту, если же мы замедлим шаг, то все умрем от жажды.
Наконец солнце начало садиться. Филипп следил за движением светила усталыми, равнодушными глазами. Может быть, уже близок конец этой пытки – бессмысленного похода по жаре, в пыли, без капли воды. Он знал, что силы скоро покинут его. Даже железное тело сира Хьюго начинало мотаться в седле. Что же касалось Жильбера д'Эссейли, то он продолжал держаться на лошади только благодаря высокому седлу и упирающимся ему в спину ножнам меча.
– Где мы сейчас находимся, Бальян? – спросил сир Хьюго. – Ты знаешь эти места, верно?
– В шести милях от Тивериады, я думаю. С этих холмов уже должно быть видно озеро.
Ржаво-красные невысокие холмы казались Филиппу непреодолимым барьером, особенно если учитывать, что люди были полностью измотаны совершенным за целый день переходом, стычками с турками, неутолимой жаждой. К тому же многие отстали, и хвост колонны растянулся, наверное, на целые мили.
– Нам придется сражаться, чтобы перейти через холмы, – заметил сир Хьюго. – Наверху полно иноверцев.
Сир Бальян ладонью прикрыл глаза от лучей уходящего за горизонт солнца.
– Здесь две дороги, – сказал он. – Вейди-эль-Муллаках и Вейди-эль-Хамман. Мы поступим мудро, если изберем второй путь.
Из головы колонны возвращался всадник, направляясь прямо к ним. Это был рыцарь из отряда Раймонда Триполийского – он осадил коня прямо перед сиром Вальяном.
– Где король?
– В центре колонны. Как там, впереди?
– Через три мили – Тивериада, мессир.
Сир Бальян удовлетворенно кивнул.
– Дела обстоят лучше, чем я предполагал, – сказал он. – Что ж, вот и король собственной персоной.
К ним скакал сам Ги Лузиньян в сопровождении сенешаля и других командиров.
Набеги турок прекратились, поскольку враг стягивал силы для защиты холмов, окружавших Тивериаду, и подступов к Галилейскому озеру. Христиане смогли снять, наконец, шлемы, и у обочины дороги состоялся короткий военный совет.
– У вас сообщение от графа Раймонда? – сразу же спросил король.
– Да, ваше величество. Впереди уже видно озеро. Он говорит, что нужно поторопиться. Мы должны быть в Тивериаде до захода солнца!
Король повернулся к остальным. На лице его отразилась нерешительность: ему снова предстояло взять на себя ответственность за судьбу своих людей.
– Наверное, мы не сможем двигаться дальше, Ги, – сказал его брат Амальрик. – Великий Магистр только что прислал гонца из арьергарда. Иноверцы обступили его с обоих флангов. Силы пехоты на исходе. Нам не обойтись без пехотинцев при штурме высот, а они вряд ли смогут подтянуться к нам даже к вечеру.
– Мы можем атаковать и без пехоты! – гневно проговорил сир Бальян. – Граф Триполийский прав, ваше величество. Мы должны прибыть в Тивериаду сегодня!
Король растерянно смотрел на лица своих помощников, будто надеясь, что кто-нибудь возьмет на себя всю ответственность и избавит его самого от решения этой дилеммы.
– Мы должны найти воду, – тихо пробормотал он.
– Мессир Раймонд должен знать, где здесь поблизости есть вода, – быстро сказал кто-то из рыцарей, стоящих рядом.
– Где? – немедленно откликнулось сразу несколько голосов.
– На Вейди-эль-Хамман. Это три мили к северу. Там есть ручей в долине.
Все головы повернулись на север. Путь туда преграждала цепь холмов высотой не менее тысячи футов, голых и безжизненных, там, за этими высотами, было их спасение – драгоценная вода, от которой зависела жизнь целого войска.
Амальрик де Лузиньян с сомнением покачал головой.
– Нам ни за что не добраться туда сегодня вечером, – сказал он. – Все слишком устали. И если мы пойдем дальше, нам придется оставить двух Великих Магистров позади с арьергардом. А мы не можем себе этого позволить, Ги.
Король посмотрел на сира Бальяна, потом на сира Хьюго – они явно не одобряли этот план. К этому неофициальному военному совету присоединились постепенно и другие бароны. К ним подъехал Хэмфри Торонский, потом Джосселин Эдесский, Хью де Жибеле – самые влиятельные люди, которым, как и всем, была не безразлична судьба Латинского королевства. Все они придерживались одного мнения: разбить на ночь лагерь, а на рассвете приступить к штурму холмов.
– К этому времени к нам подтянется пехота, и люди успеют отдохнуть, монсеньор, – сказал Хью де Жибеле. – На сегодня у нас достаточно воды, чтобы напоить людей и лошадей.
– Сомневаюсь, – заметил сир Бальян.
Но почти все проголосовали за предложение сира Хью, и король, беспомощно пожав плечами, отдал предпочтение мнению большинства.
– Мы останемся здесь на ночь, – сказал он. – Амальрик, проследи, чтобы приготовили мою палатку.
Сир Хьюго и сир Бальян в раздумье поехали прочь. Оба они понимали, что не могут повлиять на решение короля, и даже если они сами были почти уверены в том, что им не удастся выиграть эту войну, то другим доказать они это не могли. Однако достойные бароны оказались не одиноки: в армии был еще один человек, который мог бы поддержать их, и этот человек спустя час после совета в гневе ворвался в лагерь. Граф Раймонд Триполийский.
– Что это все значит, Бальян? – бушевал он. – Я не поверил своим ушам! Король собирается остаться здесь на ночь?
Сир Бальян кивнул.
– Но это не мы ему посоветовали, – сказал он.
– Еще бы, разве я мог бы подумать, что вы с сиром Хьюго могли подать королю такой безумный совет, – сказал, немного успокаиваясь, граф. – Я иду к нему.
Спешившись, он решительным шагом направился к палатке короля, но очень быстро вернулся, и на лице его было написано полное отчаяние.
– Король не сдвинется с места, – тихо сказал он. Потом вдруг из груди его вырвался вопль боли и злобы. – Великий Боже! Что он творит! Война окончена! Мы обречены, королевство погибло.
Вскочив на коня, он понесся прочь, не оглядываясь назад, где в мрачном молчании стояло несколько рыцарей возле уставших лошадей. Палаток хватило не на всех, поскольку повозки с тяжелым багажом было решено оставить в Саффарии. Но, хотя день уже клонился к закату, зной стоял такой, что в палатках не было никакой необходимости. Медленно-медленно солнце начало опускаться за розоватые холмы. Длинные черные тени, все более увеличиваясь, ползли по растрескавшейся земле с увядшими пучками травы, но даже в тени христианское воинство изнывало от жары. В неподвижном воздухе повисла духота.
Филипп попытался поесть немного холодного мяса, привезенного им в седельной сумке, но горло его настолько пересохло, что было больно глотать, и ему пришлось сделать несколько глотков теплой, густой, дурно пахнущей воды, оставшейся в мехе. Потом он улегся на землю, подложив под голову седло, подтянул согнутые ноги к груди и постарался уснуть.
Глава 8
БИТВА ПРИ ХИТТИНЕ
Филипп проснулся в холодном поту. Чья-то рука трясла его за плечо.
– Просыпайся, Филипп! На нас напали турки!
Филипп вскочил на ноги, кулаками протирая болевшие от постоянного яркого света и пыли глаза. Сейчас пески Саффарии окутывала бархатная зеленоватая тьма ночи.
Рядом с ним с мечом наголо стоял Жильбер. Вокруг суетились люди, крича и проклиная иноверцев и все на свете, ругая лошадей и в темноте пытаясь разобраться, откуда им грозила опасность.
Филипп услышал в воздухе свист пролетающих стрел и поспешил укрыться за щитом. Но, кажется, стрелы летели сразу со всех сторон.
До его ушей донеслось дикое ржание лошадей – наверное, несколько коней были ранены, – и он, который так любил этих животных, невольно содрогнулся. Его собственный конь, перебирая ногами, дрожа от страха, жался к своему хозяину, словно ища у него защиты, и Филипп на мгновение забыл свою тревогу, обнимая теплую шею существа, вручившего ему свою жизнь.
Но, к счастью, турки опасались приближаться к лагерю, предпочитая издалека пускать стрелы в спящих христиан. Наконец глаза Филиппа привыкли к мраку левантской ночи, и он смог разглядеть темный силуэт палатки короля, вокруг которой, подняв щиты, столпились рыцари, чтобы защитить своего сюзерена в случае опасности.
– Лучше ляг на землю, Филипп, – посоветовал ему сир Хьюго. – Они не будут атаковать. Они стреляют только затем, чтобы мы не могли уснуть и, следовательно, отдохнуть к завтрашнему утру.
Филипп перекинулся парой слов с отцом и устроился поудобнее на теплой земле, нагретой солнцем за день. Короткий сон восстановил частично его силы, но ночной обстрел привел его в состояние тревоги и отчаяния.
– Устал? – заботливо спросил его отец.
– Я все время думаю о Джосселине и дяде Фульке, – ответил Филипп. – Вам не нужно было останавливать меня. Я так и не смог ничем помочь Джосселину.
Сир Хьюго ответил не сразу. Филипп услышал его тяжелый вздох, но не мог разглядеть в темноте выражение его лица.
– А что бы мы могли сделать? – печально спросил сир Хьюго. – Ты думаешь, мне было приятно смотреть, как умирает Джосселин? Или Фульк? Мы с Фульком выросли вместе. Он был братом твоей матери. Я присутствовал на крещении Джосселина.
Голос его задрожал. Филипп в изумлении повернулся к отцу. Никогда раньше ему не приходилось видеть, чтобы сир Хьюго вот так обнаруживал свои чувства.
– Мне не нужно было говорить этого, отец, – быстро проговорил он.
– Ничего, Филипп. Когда ты станешь старше, ты уже не раз увидишь гибель своих друзей. Я-то уже привык к этому. По крайней мере, мне так казалось до вчерашнего дня, – печально добавил он.
Некоторое время они лежали молча. Филипп вспоминал свою комнату в башне Бланш-Гарде. Там рядом с его кроватью всегда стоял графин с холодной, чистой водой. Жаркими ночами он опускал руки в жидкую прохладу и умывал лицо. Это воспоминание извлекло из его пересохшего горла невольный стон.
– Огни! – вдруг воскликнул сир Хьюго. – Вон там!
Скоро огни увидели и остальные, и по лагерю христиан пронесся вихрь тревожных криков и вопросов. Филипп вскочил на ноги и увидел вокруг лагеря сплошную цепь мерцающих огоньков.
– Что это? – невольно вырвалось у него.
Сир Хьюго уже стоял рядом с ним, впиваясь взглядом в темноту. Потом, потянув носом воздух, он в отчаянии застонал.
– Они подожгли траву, – хмуро проговорил он. Теперь и Филипп ощутил резкий, кисловатый запах дыма, режущего горло.
Филипп закашлялся – каждое содрогание иссушенных легких причиняло ему невыразимую боль. Со всех сторон до его слуха доносился кашель других людей – коварный план сарацин удался.
Время тянулось ужасно медленно. Люди в лагере задыхались от жары, от горького дыма, першившего в горле, разъедающего глаза, а стрелы продолжали свистеть, и в темноте раздавались тревожные крики, вопли раненых, но хуже всего стал сжимающий душу каждого воина непреходящий страх в ожидании нападения невидимого, а потому вдвойне опасного врага.
Наконец взошло солнце, и все в лагере смогли вздохнуть с облегчением.
Рассвет в Леванте наступал всегда внезапно: сначала слегка светлело небо, а потом вдруг из-за горизонта ослепительным потоком вырывались лучи солнца, в одно мгновение заливая ярким светом холмы и равнины, – и сразу же наступал день, готовивший людям новую пытку зноем и пылью.
Возле палатки короля собрался последний военный совет. На этот раз к мнению графа Раймонда прислушивались с большим вниманием. Все, о чем он предупреждал у Колодцев Саффарии, исполнилось прошедшим днем, и теперь рыцари, уставшие и утратившие веру, распрощавшись с последней надеждой, раскаявшись, с готовностью ловили каждое слово графа.
– Мы должны отложить поход на Тивериаду, – сказал граф. – Наша главная задача – раздобыть воду. Около трех миль на север отсюда есть источник на Вейди-эль-Хамман. Мы должны пробиться туда любой ценой.
Ги Лузиньянский согласно кивнул. Совсем пав духом, отчаявшись найти выход из создавшегося положения, сейчас он был готов с благодарностью принять любой совет.
– Очень хорошо, – проговорил он. – Здесь ли Великие Магистры?
Оба Великих Магистра, Жерар де Ридфор и Роджер де Мулине, шагнули вперед. Они все время ехали в арьергарде, поскольку в королевстве Иерусалимском уже стало своего рода традицией, что военные ордена следуют в хвосте колонны рыцарей, обороняя тыл.
– Что с пехотой? – спросил Ги.
– Плохо! – сразу же ответил Жерар де Ридфор, не теряя времени на пространные вступления. – Солдаты уже потеряли терпение.
– Но они будут сражаться? – с беспокойством спросил король.
– Не думаю, – ответил де Мулине. – У них закончилась вода, почти все обессилены, некоторые уже дезертировали. Решили вернуться в Саффарию. Но далеко им не уйти, – мрачно добавил он. – Турки обошли нас с тыла.
Пока бароны тихо приглушенными голосами обсуждали эту новость, король нервно подергивал колечки своей холеной бородки. Сколько бы ни осуждали его за нерешительность и подверженность чужому влиянию, он все же был мужественным человеком и опытным воином. Наконец он увидел, к чему привело его легкомысленное следование чужим советам, и совсем потерял надежду.
Но как раз это отчаяние пробудило в нем дремлющую энергию, и когда он встал, собираясь говорить, от его былой неуверенности не осталось и следа.
Бароны с ожиданием смотрели на высокую, горделивую фигуру короля в стали кольчуги, с белым плащом, ниспадающим с мускулистых плеч.
– Итак, решено: мы будем пробиваться сквозь вражеский заслон, – сказал он уверенным, звучным голосом. – Жерар, ты возьмешь на себя командование арьергардом. Раймонд, ты вместе с Рено де Шатильоном встанешь во главе колонны. Я со знаменем и Святым Крестом буду следовать в центре войска. Господь с нами, сеньоры, и с Божьей помощью мы пробьемся к Тивериаде и одержим победу над врагом!
Крестоносцы, слушая эту уверенную речь, расправили плечи, загорелые лица их вновь осветились надеждой и верой в свои силы. Они вернулись к своим отрядам. В это время труба заиграла сигнал к выступлению, и первая часть колонны тронулась вперед под бодрые крики крестоносцев:
– «Deus Vult! Deus Vult!» – раздался боевой клич. И в самом деле, всем теперь казалось, что положение войска не настолько безнадежно. Всех утомил долгий путь из Саффарии, они почти полностью утратили пехоту во время перехода, но христианская армия, стержень которой составляли вооруженные воины на лошадях, все еще представляла собой грозную силу. Если турки собирались помешать христианам прорваться к озеру Галилейскому и Тивериаде, им придется противостоять натиску мощной кавалерии крестоносцев, вооруженных отчаянной уверенностью в победе и в чудодейственной силе Святого Креста.
Но, в свою очередь, иноверцы, не без основания, тоже питали надежды на победу. Они больше не предпринимали попыток нападения на колонну христиан, но когда войско вышло на широкую равнину, мусульмане начали стягивать силы к холмам, готовясь преградить рыцарям путь к озеру и к воде, куда крестоносцы должны были пробиться любой ценой, иначе им грозила гибель от жажды.
Филипп, прикрыв ладонью глаза от солнца, следил за передвижением армии противника. Теперь вся равнина впереди была покрыта фигурками сарацин в разноцветных бурнусах, готовящихся к бою, и Филипп ужаснулся величине войска, которое удалось выставить против них Саладину: куда бы он ни посмотрел, всюду он натыкался взглядом на группы вражеских всадников в белых и красных тюрбанах и в сверкающих на солнце доспехах, размахивающих пестрыми знаменами, – казалось, их нисколько не угнетала жара, терзающая крестоносцев.
Но христиане продолжали упрямо двигаться вперед под предводительством графа Раймонда. Впереди стоял грохот турецких кимвалов и бой барабанов, сопровождающиеся воинственными призывами к Аллаху. В ответ ревели трубы христиан. Рыцари, заслонившись продолговатыми щитами, застегивали кольчуги и надевали шлемы, с мрачной решимостью готовясь встретиться лицом к лицу с жестоким противником.
Филипп вскочил в седло. Он понимал, что им предстоит решающее сражение, турки теперь ни за что не отступят, и им придется биться не на жизнь, а на смерть. Филипп почувствовал, как внутри его нарастает обычное возбуждение, и сразу же забыл и о своей усталости, и о мучившей его жажде. Через несколько минут начнется бой.
В центре христианской армии снова зазвучали трубы, но это был сигнал к остановке.
Сир Бальян де Ибелин, привстав на стременах, прокричал гневным голосом, хрипло звучавшим сквозь толстую сталь шлема:
– Что? – Он не верил своим ушам. – Что это? Мы отступаем?
Колонна постепенно замедлила движение и, наконец, остановилась. Мимо проскакал галопом граф Раймонд, направляясь в сторону знамени, в центр колонны. Как только граф вернулся, он объяснил сиру Вальяну причину остановки.
– Мы должны остановиться, Бальян. Пехота отказывается двигаться дальше.
– Тогда мы должны идти в наступление без них! Мы же уже все решили.
– Знаю. Но это значит, что мы должны будем оставить позади госпитальеров и тамплиеров. Поэтому мы должны подождать, пока они подтянутся к нам.
Сир Бальян и сир Хьюго в отчаянии сжали кулаки. Но у них, в самом деле, не было иного выбора, чем просто ждать и быть готовыми к нападению в любую минуту, поскольку турки вряд ли упустят такой благоприятный для атаки момент.
Спереди доносились все нарастающие звуки кимвале и бой барабанов. По равнине поползли клубы белесой пыли – это отряды конных лучников врага поскакали на ряды христиан.
Филипп прикрыл голову щитом. Он хорошо понимал, что вчерашние атаки были, по сравнению с надвигающимся ливнем стрел, всего лишь легкими уколами булавки. Он услышал пение тетивы и свист пущенных из турецких луков стрел, летящих прямо на головы крестоносцев с нарастающей скоростью.
Но кольчуги христиан оказались настолько прочны, что стрелы турок практически не причиняли особого вреда рыцарям: они с глухим стуком отскакивали от упругой кожи щитов или, звеня, отлетали от плотной стали кольчуг. Лошадям повезло куда меньше, и то и дело над рядами христиан звучало обреченное ржание смертельно раненых животных.
Это была лишь первая из многочисленных атак, предпринятых турками. На этот раз сарацины, как всегда, осыпав вражеское войско градом стрел, хотя и не собирались отступать, предпочли не приближаться к христианам вплотную, поскольку им слишком хорошо была известна опасность рукопашного боя с таким сильным противником, как вооруженный до зубов рыцарь.
Таким образом, крестоносцы могли в относительном спокойствии поджидать прибытия своего арьергарда.
Но все же в армии оказался человек, которому это ожидание было не по душе.
На левый фланг, где находился отряд из Яффы, выехал граф Раймонд.
– Я не могу больше ждать, Бальян, – сказал он. – Я иду на прорыв.
– Но мы должны оставаться на месте, граф, – возразил сир Бальян.
– У нас слишком мало времени. Со мной едут сир Реджинальд Сидонский и рыцари из Наблуса. Если к нам присоединитесь вы с сиром Хьюго вместе со своими отрядами, мы сможем прорваться к холмам.
Сир Бальян покачал головой. Граф не стал тратить времени, чтобы переубедить его, и отъехал.
Спустя несколько минут Филипп увидел, как плотная группа всадников, оторвавшись от войска, устремилась по направлению к рядам турок и вскоре смешалась с толпою размахивающих знаменами мусульман.
– Они прорвутся, Хьюго? – озабоченно спросил сир Бальян.
– Полагаю, что да. Но их лошади сильно устали. Им не удастся далеко уйти.
Но, как позже удалось узнать Филиппу, граф все же сумел прорвать оборону турок и устремился в Триполи, где он, не дожив и до конца того же года, умер от болезни и горя.
Христиане со все возрастающим нетерпением ждали, пока к ним подтянутся госпитальеры и тамплиеры. Назад было отправлено несколько гонцов, с тем, чтобы убедить пехоту в необходимости наступления. Но солдаты отказывались сдвинуться с места – все равно в каком направлении, к врагам ли, назад ли, в Саффарию, – теперь стройная ранее пехота напоминала более толпу отчаявшихся и потерявших терпение и веру людей. Солдаты поднимались на окрестные холмы, чтобы оттуда наблюдать за финалом этого бессмысленного похода, обернувшегося настоящей трагедией.
Рыцари, сомкнув ряды и заслонившись щитами, продолжали противостоять стрелам иноверцев. Число человеческих жертв оказалось незначительно, и больше всего этих мужественных воинов волновало состояние лошадей. Уже более половины христианского войска потеряло своих коней, и теперь пешие рыцари с мечами наголо, прикрываясь щитами, ждали нападения иноверцев.
Но уже все начали заметно уставать. У большинства иссякли последние запасы воды, а прямо над их головами стояло беспощадное солнце, убивающее несчастных воинов палящими лучами сильнее, чем стрелы врагов.
Как раз в это время к основному войску присоединились отряды двух военных орденов, и по рядам армии был передан сигнал к наступлению. Как только прозвучат трубы, всадники должны будут начать атаку. Христианам оставалось надеяться теперь только на то, что им удастся прорвать цепь сарацинских воинов.
Филипп, едва не терявший сознание от жары и жажды, заставил себя взбодриться. К счастью, его конь не был ранен и еще мог двигаться, хотя Филипп почти сутки уже не поил его. Отряд из Бланш-Гарде обступил неукротимого, не сломленного трудностями этого похода сира Хьюго, рядом с которым стояли Филипп и Жильбер в окружении остальных конных воинов во главе с Льювеллином.
Турки тоже начали готовиться к битве, как только Саладин заметил знамена приближающихся госпитальеров и тамплиеров. Он знал, что в лице рыцарей орденов он имел самых фанатичных и рьяных противников, и, как опытный воин и искусный полководец, он не мог не предугадать возможную тактику христиан.
Турки прекратили обстрел и вернулись к своему войску. Обе стороны собирались с силами для решающей битвы. В следующие полчаса должна была решиться судьба сражения, а вместе с ним и судьба всего христианского Востока.
Ги Лузиньянский находился в центре войска, рядом со Святым Крестом. Убедившись, что все отряды заняли свои позиции, он поднял руку, чтобы подать сигнал к бою. Заиграли трубы, передавая во все концы приказ к наступлению.
Едва ли во всей армии нашелся бы человек, чья кровь не заиграла в жилах, откликаясь на призывные звуки труб, даже если бы он находился на самой грани изнеможения и отчаяния. Крестоносцы с нетерпением ждали решающего момента, и даже усталые непоеные кони нетерпеливо переступали копытами, чувствуя настроение своих хозяев. И миг пришел. Огромной стальной волной, в едином порыве все крестоносное воинство двинулось в атаку.
– Просыпайся, Филипп! На нас напали турки!
Филипп вскочил на ноги, кулаками протирая болевшие от постоянного яркого света и пыли глаза. Сейчас пески Саффарии окутывала бархатная зеленоватая тьма ночи.
Рядом с ним с мечом наголо стоял Жильбер. Вокруг суетились люди, крича и проклиная иноверцев и все на свете, ругая лошадей и в темноте пытаясь разобраться, откуда им грозила опасность.
Филипп услышал в воздухе свист пролетающих стрел и поспешил укрыться за щитом. Но, кажется, стрелы летели сразу со всех сторон.
До его ушей донеслось дикое ржание лошадей – наверное, несколько коней были ранены, – и он, который так любил этих животных, невольно содрогнулся. Его собственный конь, перебирая ногами, дрожа от страха, жался к своему хозяину, словно ища у него защиты, и Филипп на мгновение забыл свою тревогу, обнимая теплую шею существа, вручившего ему свою жизнь.
Но, к счастью, турки опасались приближаться к лагерю, предпочитая издалека пускать стрелы в спящих христиан. Наконец глаза Филиппа привыкли к мраку левантской ночи, и он смог разглядеть темный силуэт палатки короля, вокруг которой, подняв щиты, столпились рыцари, чтобы защитить своего сюзерена в случае опасности.
– Лучше ляг на землю, Филипп, – посоветовал ему сир Хьюго. – Они не будут атаковать. Они стреляют только затем, чтобы мы не могли уснуть и, следовательно, отдохнуть к завтрашнему утру.
Филипп перекинулся парой слов с отцом и устроился поудобнее на теплой земле, нагретой солнцем за день. Короткий сон восстановил частично его силы, но ночной обстрел привел его в состояние тревоги и отчаяния.
– Устал? – заботливо спросил его отец.
– Я все время думаю о Джосселине и дяде Фульке, – ответил Филипп. – Вам не нужно было останавливать меня. Я так и не смог ничем помочь Джосселину.
Сир Хьюго ответил не сразу. Филипп услышал его тяжелый вздох, но не мог разглядеть в темноте выражение его лица.
– А что бы мы могли сделать? – печально спросил сир Хьюго. – Ты думаешь, мне было приятно смотреть, как умирает Джосселин? Или Фульк? Мы с Фульком выросли вместе. Он был братом твоей матери. Я присутствовал на крещении Джосселина.
Голос его задрожал. Филипп в изумлении повернулся к отцу. Никогда раньше ему не приходилось видеть, чтобы сир Хьюго вот так обнаруживал свои чувства.
– Мне не нужно было говорить этого, отец, – быстро проговорил он.
– Ничего, Филипп. Когда ты станешь старше, ты уже не раз увидишь гибель своих друзей. Я-то уже привык к этому. По крайней мере, мне так казалось до вчерашнего дня, – печально добавил он.
Некоторое время они лежали молча. Филипп вспоминал свою комнату в башне Бланш-Гарде. Там рядом с его кроватью всегда стоял графин с холодной, чистой водой. Жаркими ночами он опускал руки в жидкую прохладу и умывал лицо. Это воспоминание извлекло из его пересохшего горла невольный стон.
– Огни! – вдруг воскликнул сир Хьюго. – Вон там!
Скоро огни увидели и остальные, и по лагерю христиан пронесся вихрь тревожных криков и вопросов. Филипп вскочил на ноги и увидел вокруг лагеря сплошную цепь мерцающих огоньков.
– Что это? – невольно вырвалось у него.
Сир Хьюго уже стоял рядом с ним, впиваясь взглядом в темноту. Потом, потянув носом воздух, он в отчаянии застонал.
– Они подожгли траву, – хмуро проговорил он. Теперь и Филипп ощутил резкий, кисловатый запах дыма, режущего горло.
Филипп закашлялся – каждое содрогание иссушенных легких причиняло ему невыразимую боль. Со всех сторон до его слуха доносился кашель других людей – коварный план сарацин удался.
Время тянулось ужасно медленно. Люди в лагере задыхались от жары, от горького дыма, першившего в горле, разъедающего глаза, а стрелы продолжали свистеть, и в темноте раздавались тревожные крики, вопли раненых, но хуже всего стал сжимающий душу каждого воина непреходящий страх в ожидании нападения невидимого, а потому вдвойне опасного врага.
Наконец взошло солнце, и все в лагере смогли вздохнуть с облегчением.
Рассвет в Леванте наступал всегда внезапно: сначала слегка светлело небо, а потом вдруг из-за горизонта ослепительным потоком вырывались лучи солнца, в одно мгновение заливая ярким светом холмы и равнины, – и сразу же наступал день, готовивший людям новую пытку зноем и пылью.
Возле палатки короля собрался последний военный совет. На этот раз к мнению графа Раймонда прислушивались с большим вниманием. Все, о чем он предупреждал у Колодцев Саффарии, исполнилось прошедшим днем, и теперь рыцари, уставшие и утратившие веру, распрощавшись с последней надеждой, раскаявшись, с готовностью ловили каждое слово графа.
– Мы должны отложить поход на Тивериаду, – сказал граф. – Наша главная задача – раздобыть воду. Около трех миль на север отсюда есть источник на Вейди-эль-Хамман. Мы должны пробиться туда любой ценой.
Ги Лузиньянский согласно кивнул. Совсем пав духом, отчаявшись найти выход из создавшегося положения, сейчас он был готов с благодарностью принять любой совет.
– Очень хорошо, – проговорил он. – Здесь ли Великие Магистры?
Оба Великих Магистра, Жерар де Ридфор и Роджер де Мулине, шагнули вперед. Они все время ехали в арьергарде, поскольку в королевстве Иерусалимском уже стало своего рода традицией, что военные ордена следуют в хвосте колонны рыцарей, обороняя тыл.
– Что с пехотой? – спросил Ги.
– Плохо! – сразу же ответил Жерар де Ридфор, не теряя времени на пространные вступления. – Солдаты уже потеряли терпение.
– Но они будут сражаться? – с беспокойством спросил король.
– Не думаю, – ответил де Мулине. – У них закончилась вода, почти все обессилены, некоторые уже дезертировали. Решили вернуться в Саффарию. Но далеко им не уйти, – мрачно добавил он. – Турки обошли нас с тыла.
Пока бароны тихо приглушенными голосами обсуждали эту новость, король нервно подергивал колечки своей холеной бородки. Сколько бы ни осуждали его за нерешительность и подверженность чужому влиянию, он все же был мужественным человеком и опытным воином. Наконец он увидел, к чему привело его легкомысленное следование чужим советам, и совсем потерял надежду.
Но как раз это отчаяние пробудило в нем дремлющую энергию, и когда он встал, собираясь говорить, от его былой неуверенности не осталось и следа.
Бароны с ожиданием смотрели на высокую, горделивую фигуру короля в стали кольчуги, с белым плащом, ниспадающим с мускулистых плеч.
– Итак, решено: мы будем пробиваться сквозь вражеский заслон, – сказал он уверенным, звучным голосом. – Жерар, ты возьмешь на себя командование арьергардом. Раймонд, ты вместе с Рено де Шатильоном встанешь во главе колонны. Я со знаменем и Святым Крестом буду следовать в центре войска. Господь с нами, сеньоры, и с Божьей помощью мы пробьемся к Тивериаде и одержим победу над врагом!
Крестоносцы, слушая эту уверенную речь, расправили плечи, загорелые лица их вновь осветились надеждой и верой в свои силы. Они вернулись к своим отрядам. В это время труба заиграла сигнал к выступлению, и первая часть колонны тронулась вперед под бодрые крики крестоносцев:
– «Deus Vult! Deus Vult!» – раздался боевой клич. И в самом деле, всем теперь казалось, что положение войска не настолько безнадежно. Всех утомил долгий путь из Саффарии, они почти полностью утратили пехоту во время перехода, но христианская армия, стержень которой составляли вооруженные воины на лошадях, все еще представляла собой грозную силу. Если турки собирались помешать христианам прорваться к озеру Галилейскому и Тивериаде, им придется противостоять натиску мощной кавалерии крестоносцев, вооруженных отчаянной уверенностью в победе и в чудодейственной силе Святого Креста.
Но, в свою очередь, иноверцы, не без основания, тоже питали надежды на победу. Они больше не предпринимали попыток нападения на колонну христиан, но когда войско вышло на широкую равнину, мусульмане начали стягивать силы к холмам, готовясь преградить рыцарям путь к озеру и к воде, куда крестоносцы должны были пробиться любой ценой, иначе им грозила гибель от жажды.
Филипп, прикрыв ладонью глаза от солнца, следил за передвижением армии противника. Теперь вся равнина впереди была покрыта фигурками сарацин в разноцветных бурнусах, готовящихся к бою, и Филипп ужаснулся величине войска, которое удалось выставить против них Саладину: куда бы он ни посмотрел, всюду он натыкался взглядом на группы вражеских всадников в белых и красных тюрбанах и в сверкающих на солнце доспехах, размахивающих пестрыми знаменами, – казалось, их нисколько не угнетала жара, терзающая крестоносцев.
Но христиане продолжали упрямо двигаться вперед под предводительством графа Раймонда. Впереди стоял грохот турецких кимвалов и бой барабанов, сопровождающиеся воинственными призывами к Аллаху. В ответ ревели трубы христиан. Рыцари, заслонившись продолговатыми щитами, застегивали кольчуги и надевали шлемы, с мрачной решимостью готовясь встретиться лицом к лицу с жестоким противником.
Филипп вскочил в седло. Он понимал, что им предстоит решающее сражение, турки теперь ни за что не отступят, и им придется биться не на жизнь, а на смерть. Филипп почувствовал, как внутри его нарастает обычное возбуждение, и сразу же забыл и о своей усталости, и о мучившей его жажде. Через несколько минут начнется бой.
В центре христианской армии снова зазвучали трубы, но это был сигнал к остановке.
Сир Бальян де Ибелин, привстав на стременах, прокричал гневным голосом, хрипло звучавшим сквозь толстую сталь шлема:
– Что? – Он не верил своим ушам. – Что это? Мы отступаем?
Колонна постепенно замедлила движение и, наконец, остановилась. Мимо проскакал галопом граф Раймонд, направляясь в сторону знамени, в центр колонны. Как только граф вернулся, он объяснил сиру Вальяну причину остановки.
– Мы должны остановиться, Бальян. Пехота отказывается двигаться дальше.
– Тогда мы должны идти в наступление без них! Мы же уже все решили.
– Знаю. Но это значит, что мы должны будем оставить позади госпитальеров и тамплиеров. Поэтому мы должны подождать, пока они подтянутся к нам.
Сир Бальян и сир Хьюго в отчаянии сжали кулаки. Но у них, в самом деле, не было иного выбора, чем просто ждать и быть готовыми к нападению в любую минуту, поскольку турки вряд ли упустят такой благоприятный для атаки момент.
Спереди доносились все нарастающие звуки кимвале и бой барабанов. По равнине поползли клубы белесой пыли – это отряды конных лучников врага поскакали на ряды христиан.
Филипп прикрыл голову щитом. Он хорошо понимал, что вчерашние атаки были, по сравнению с надвигающимся ливнем стрел, всего лишь легкими уколами булавки. Он услышал пение тетивы и свист пущенных из турецких луков стрел, летящих прямо на головы крестоносцев с нарастающей скоростью.
Но кольчуги христиан оказались настолько прочны, что стрелы турок практически не причиняли особого вреда рыцарям: они с глухим стуком отскакивали от упругой кожи щитов или, звеня, отлетали от плотной стали кольчуг. Лошадям повезло куда меньше, и то и дело над рядами христиан звучало обреченное ржание смертельно раненых животных.
Это была лишь первая из многочисленных атак, предпринятых турками. На этот раз сарацины, как всегда, осыпав вражеское войско градом стрел, хотя и не собирались отступать, предпочли не приближаться к христианам вплотную, поскольку им слишком хорошо была известна опасность рукопашного боя с таким сильным противником, как вооруженный до зубов рыцарь.
Таким образом, крестоносцы могли в относительном спокойствии поджидать прибытия своего арьергарда.
Но все же в армии оказался человек, которому это ожидание было не по душе.
На левый фланг, где находился отряд из Яффы, выехал граф Раймонд.
– Я не могу больше ждать, Бальян, – сказал он. – Я иду на прорыв.
– Но мы должны оставаться на месте, граф, – возразил сир Бальян.
– У нас слишком мало времени. Со мной едут сир Реджинальд Сидонский и рыцари из Наблуса. Если к нам присоединитесь вы с сиром Хьюго вместе со своими отрядами, мы сможем прорваться к холмам.
Сир Бальян покачал головой. Граф не стал тратить времени, чтобы переубедить его, и отъехал.
Спустя несколько минут Филипп увидел, как плотная группа всадников, оторвавшись от войска, устремилась по направлению к рядам турок и вскоре смешалась с толпою размахивающих знаменами мусульман.
– Они прорвутся, Хьюго? – озабоченно спросил сир Бальян.
– Полагаю, что да. Но их лошади сильно устали. Им не удастся далеко уйти.
Но, как позже удалось узнать Филиппу, граф все же сумел прорвать оборону турок и устремился в Триполи, где он, не дожив и до конца того же года, умер от болезни и горя.
Христиане со все возрастающим нетерпением ждали, пока к ним подтянутся госпитальеры и тамплиеры. Назад было отправлено несколько гонцов, с тем, чтобы убедить пехоту в необходимости наступления. Но солдаты отказывались сдвинуться с места – все равно в каком направлении, к врагам ли, назад ли, в Саффарию, – теперь стройная ранее пехота напоминала более толпу отчаявшихся и потерявших терпение и веру людей. Солдаты поднимались на окрестные холмы, чтобы оттуда наблюдать за финалом этого бессмысленного похода, обернувшегося настоящей трагедией.
Рыцари, сомкнув ряды и заслонившись щитами, продолжали противостоять стрелам иноверцев. Число человеческих жертв оказалось незначительно, и больше всего этих мужественных воинов волновало состояние лошадей. Уже более половины христианского войска потеряло своих коней, и теперь пешие рыцари с мечами наголо, прикрываясь щитами, ждали нападения иноверцев.
Но уже все начали заметно уставать. У большинства иссякли последние запасы воды, а прямо над их головами стояло беспощадное солнце, убивающее несчастных воинов палящими лучами сильнее, чем стрелы врагов.
Как раз в это время к основному войску присоединились отряды двух военных орденов, и по рядам армии был передан сигнал к наступлению. Как только прозвучат трубы, всадники должны будут начать атаку. Христианам оставалось надеяться теперь только на то, что им удастся прорвать цепь сарацинских воинов.
Филипп, едва не терявший сознание от жары и жажды, заставил себя взбодриться. К счастью, его конь не был ранен и еще мог двигаться, хотя Филипп почти сутки уже не поил его. Отряд из Бланш-Гарде обступил неукротимого, не сломленного трудностями этого похода сира Хьюго, рядом с которым стояли Филипп и Жильбер в окружении остальных конных воинов во главе с Льювеллином.
Турки тоже начали готовиться к битве, как только Саладин заметил знамена приближающихся госпитальеров и тамплиеров. Он знал, что в лице рыцарей орденов он имел самых фанатичных и рьяных противников, и, как опытный воин и искусный полководец, он не мог не предугадать возможную тактику христиан.
Турки прекратили обстрел и вернулись к своему войску. Обе стороны собирались с силами для решающей битвы. В следующие полчаса должна была решиться судьба сражения, а вместе с ним и судьба всего христианского Востока.
Ги Лузиньянский находился в центре войска, рядом со Святым Крестом. Убедившись, что все отряды заняли свои позиции, он поднял руку, чтобы подать сигнал к бою. Заиграли трубы, передавая во все концы приказ к наступлению.
Едва ли во всей армии нашелся бы человек, чья кровь не заиграла в жилах, откликаясь на призывные звуки труб, даже если бы он находился на самой грани изнеможения и отчаяния. Крестоносцы с нетерпением ждали решающего момента, и даже усталые непоеные кони нетерпеливо переступали копытами, чувствуя настроение своих хозяев. И миг пришел. Огромной стальной волной, в едином порыве все крестоносное воинство двинулось в атаку.