Страница:
Нелл была перепугана, но скрывала это. В наши дни, разумеется, маленькая девочка в сопровождении только мужчины, да еще такого потрепанного, вызвала бы не просто интерес, но подозрения. Настолько, что ее задержали бы у паспортного контроля или у выхода на летное поле – а затем звонок родителям или в полицию. Но то были более простодушные времена. И никто никаких вопросов не задал. У Нелл имелся собственный паспорт – для его получения в те дни достаточно было одной подписи – отца, а не матери. (Вы можете спросить, почему Клиффорд просто не забрал Нелл из садика сам, не прибегая к услугам Блоттона. Объяснение, боюсь, в том, что Клиффорду импонировала мелодрама похищения, а к тому же он был очень занят и привык перепоручать некоторые неотложные дела другим.) А Нелл улыбалась, как было у нее в привычке. Вот если бы она не улыбалась, а хныкала, плакала или упиралась, кто-нибудь, возможно, и вмешался бы. Однако Нелл сразу прониклась к мистеру Блоттону такой неприязнью – особенно за костюм, словно выстиранный в табаке, – что решила вести себя хорошо и ничем своей неприязни не выдавать.
«Даже если люди тебе не нравятся, – наставляла ее Хелен, – веди себя хорошо и старайся этого не выдавать».
Хелен боялась только одного: как бы Нелл не выросла похожей на ее отца и не выставляла бы напоказ свое неприязненное отношение к тем-то и тем-то. Высокомерие, кое-как терпимое в мужчине, женщине не идет – во всяком случае, так считала Хелен. Эти события, прошу вас, не забывайте, происходили на исходе шестидесятых, а новая феминистская доктрина, что все, относящееся к мужчине, точно также относится к женщине, и наоборот, только-только начинала проникать в Масуэлл-Хилл, где жили Саймон, Хелен и крошка Нелл. То есть где, начиная именно с этого дня, предстояло жить только Саймону и Хелен.
Турбулентность в этот день была большой. Хвост самолета, как мы знаем, был ослаблен усталостью металла – к тому же он испытал опасный толчок (о котором сообщено не было), когда выруливал из ангара перед своим первым полетом. Во время взлета от единственного надлома, не замеченного механиком, разбежалась сеть крохотных трещин, что еще больше ослабило хвост. Если бы перелет через Ла-Манш прошел спокойно и гладко, самолет, вероятно, благополучно приземлился бы в Женеве, все повреждения несомненно были бы обнаружены (теперь они прямо-таки лезли в глаза) и его сняли бы с рейсов. Разумеется, если бы это все-таки не произошло, следующий полет ЗОЭ-05 – или следующий после него – завершился бы катастрофой. Ну а в данной ситуации при приближении к французскому побережью самолет внезапно тряхнуло, хвост задрался, машина ухнула вниз на какие-то двадцать футов, но при выравнивании вибрация аккуратно разломила верх хвостового отсека. Он несколько секунд оставался в таком положении, а затем пол тоже переломился и хвостовой отсек целиком отделился от самолета. Такие нелепые вещи случаются, хотя, слава Богу, и не часто. Лишившись хвоста, самолет спикировал на берег внизу. Внезапная декомпрессия выдавила пол и самолет потерял управление. (Разумеется, теперь таких самолетов больше не строят. У конструкторов ЗОЭ-05 просто не хватало воображения. Но как еще может род человеческий набираться знаний и опыта, особенно имея дело с новой техникой, если не через ошибки?) В пике самолет развалился. Кресла с пристегнутыми к ним пассажирами разлетелись во все стороны, подчиняясь законам инерции. Надеюсь, никто больших страданий не испытал. Человеческое сознание при столь внезапной перемене обстоятельств мгновенно переключается на стадию тревоги, при которой не ощущаются ни боль, ни страх. В данном случае у сознания не было времени достигнуть следующей, более тягостной стадии – боли и паники. Этому воспрепятствовала смерть. Во всяком случае, так принято считать. Надеюсь, так оно и есть. Нет, правда.
С хвостом же произошло следующее. Он спланировал вниз, грациозно спланировал, продуваемый насквозь воздухом, который по какому-то капризу аэродинамики поддерживал его, когда он накренялся то чуть влево, то чуть вправо, точно парашют. А внутри были два кресла, а в них бок о бок сидели Нелл и мистер Блоттон, а морской ветер выдувал сигаретный дым, а солнце сияло, а под ними довольно близко белые волны набегали на мягкий берег. Было очень красиво, и такого полета Нелл не довелось испытать ни до, ни после – да и могло ли быть иначе? – так что она запомнила его навсегда. Ей было страшно, это подразумевается само собой, но она сжимала изумрудный кулон, все так же лежавший в ее кармашке, и знала, что с ней ничего не случится. Ну да, ведь ей не исполнилось еще и четырех.
Хвост опустился на отмель все с той же величавой медлительностью. Разметанные останки ЗОЭ-05 посыпались в ил и песок в четверти мили дальше по берегу. Мистер Блоттон и Нелл окаменели от шока, но им по крайней мере не грозила внезапная гибель в воздушной катастрофе. Вскоре мистер Блоттон расстегнул ремень и проверил, глубоко ли здесь море – оказалось, что по колено. Он отнес Нелл на берег и поставил на ноги. Она тотчас села.
– Пошли! – сказал он. – Чего расселась! – Снова поставил ее на ноги и полупонес, полуповолок к дороге, по которой они затем направились к ближайшему селению.
Эрик Блоттон умел использовать счастливый случай, это несомненно. ЗОЭ-05 исчез с экрана радара всего каких-то пятнадцать минут назад, розыски его обломков велись не более восьми минут, а мистер Блоттон уже обменивал в банке приморского городка Лозерк-сюр-Манш швейцарские франки на французские, и крошка Нелл стояла рядом с ним. Нелл чувствовала себя не столько несчастной, сколько оглушенной – ей еще никогда не доводилось преодолевать на своих маленьких ножках такие расстояния. Если не считать легкой хромоты (из-за двух пузырей, натертых мокрыми ботинками) и все еще мокрых брючин, мистер Блоттон мало чем отличался от не слишком преуспевающих торговых агентов, и уж никак не походил на пассажира, уцелевшего после авиакатастрофы, в которой погибло 173 человека. А Нелл ничем не отличалась от маленькой девочки, которая тайком шлепала по воде, а потом села в воду и получила нагоняй.
Несколько минут спустя должны были взвыть сирены, все машины «скорой помощи» в этом районе устремиться к месту катастрофы, как и репортеры с телевизионщиками – из Парижа, а потом со всего света, так у кого в памяти сохранился бы какой-то прихрамывающий раздраженный мужчина с маленькой девочкой, который обменял деньги в банке в этот час?
– Да пошевеливайся же! – шипел мистер Блоттон на девочку, волоча ее к парижскому автобусу на площади, который должен был вот-вот тронуться. Он потерял свои сигареты.
– Я стараюсь, – ответила она тоненьким голоском, от которого сжалось бы любое сердце, кроме сердца мистера Блоттона.
Дело в том, читатель, что Эрик Блоттон, перед тем как подняться на борт ЗОЭ-05, остановился у одного из тех столиков, которые в те времена попадались на аэровокзалах на каждом шагу, а теперь словно бы исчезли – если не разместились в самых укромных уголках. Там можно было приобрести страховой полис на данный рейс. За пять фунтов вы могли застраховать свою жизнь на два миллиона сверх и помимо претензий, которые вы (то есть ваши близкие) имели право предъявить аэрокомпании. Два миллиона фунтов! Мистер Блоттон купил именно такой полис, указал, что деньги должны быть выплачены Эллен, его жене, запечатал полис в прилагавшийся конверт, а конверт бросил в ящик, перед тем как подняться в самолет. В поездках он всегда нервничал и, как мы видели, с полным на то основанием. В нашей жизни нельзя уповать на один шанс против миллиона, что ты всегда будешь получать козырей и мягко спланируешь на землю, вместо того чтобы рухнуть на нее головой вниз…
Мистер Блоттон умел соображать быстро. Еще ошарашенно моргая в хвостовом отсеке самолета, который мягко оседал в литторальный ил, он составил план действий. Его сочтут погибшим. Чудесно! Он будет скрываться (и это кстати – парочка судебных разбирательств грозила неприятностями), пока Эллен не востребует страховую компенсацию. Тогда он пошлет за ней. Она простит и приедет. Он увезет ее в Южную Америку, где у Закона глаза подслеповаты, и они заживут счастливо, прожигая жизнь. Хотя прожигание жизни было не очень-то в характере миссис Блоттон – она крайне неодобряла курение, потребление спиртных напитков и иностранцев. Но, может быть, жаркий климат и такое обилие денег смягчат ее? Эрик Блоттон любил жену и хотел бы, чтобы она относилась к его профессии одобрительно, но она на одобрения скупилась. Брак Блоттонов был бездетным, так что жена могла понять побуждения своего мужа: «Раз своих детей мне не дано, буду красть ваших!» Долг любящей и верной жены – видеть профессию мужа в наиболее благоприятном свете, и она старалась изо всех сил.
– Что мне с тобой делать? – спросил мистер Блоттон у Нелл, когда автобус мчал их в Париж. Единственной помехой его плану было существование этой девчонки. Ребенок, которому почти четыре, способен выболтать информацию, но, увы, слишком юн, чтобы его можно было запугать или подкупить. Трудный возраст с определенной точки зрения.
Я хочу в туалет, – вот все, что она сказала, и только тогда, на исходе дня, на протяжении которого она была похищена и попала в авиакатастрофу, малышка заплакала. Эрик Блоттон испытал неимоверное искушение не только зажать ей рот ладонью, но и не отнимать ладони, пока она не задохнется. Однако в рейсовом автобусе он себе позволить этого не мог. Все же оценить эту идею по достоинству он сумел – почему бы не завести девчонку в какой-нибудь дешевый французский отель, зарегистрировавшись по фальшивому паспорту (у мистера Блоттона было при себе три таких паспорта), придушить ее во сне, а затем паспорт уничтожить и раствориться в парижских толпах. Мучиться девочка не будет. Она просто ничего не заметит. А какое будущее ее ждет, останься она в живых? Живые дети вызывали у мистера Блоттона чувство, несколько похожее на то, которое доктор Ранкорн питал к нерожденным младенцам – что в определенных случаях им лучше бы поскорее прекратить свое существование. Так ветеринары же относятся к животным, именно так, и никто их не осуждает. Если оно страдает – оборвать его жизнь! Дайте нам всем немножко покоя, избавьте нас от мук других живых созданий.
– La pauvre petite! – сказала элегантная французская дама, наклоняясь к ним с сидения позади (она выглядела такой элегантной, словно возглавляла многонациональный конгломерат, а не была всего лишь провинциальной домохозяйкой, отправившейся в Париж. Но что вы хотите, это же французы!). – Tu veux faire pipi? [7]
Нелл перестала плакать, улыбнулась и кивнула, поняв если не слова, так тон, которым они были произнесены, и так очаровала французскую даму этой улыбкой, что та заставила шофера остановиться возле площадки отдыха aux toilettes [8]и сама проводила ее туда, а мистер Блоттон злился и бесился на своем сиденье. Но как он мог помешать?
– Мамуся будет без меня скучать, – сказала Нелл доброй даме. – Я хочу домой. Мы поехали покататься на самолете, а он упал с неба.
Однако всей своей изысканной элегантности вопреки французская дама английского не понимала и просто отвела ее назад и усадила рядом с мистером Блоттоном, после чего автобус тронулся под глухое ворчание шофера – опаздывая на две минуты пять секунд, что во Франции считается из рук вон скверным. Но как знать, кто еще мог услышать девчонку?
– Куда мы едем? – Нелл подергала мистера Блоттона за рукав. – Пожалуйста, поедемте домой.
– А пропади ты пропадом! – сказал мистер Блоттон.
«Убивать ее теперь опасно, – размышлял мистер Блоттон. – Нас засекли». К тому же какая в этом выгода? Труп, даже небольшой, даже детский – только обуза и сплошные расходы. От него же так или иначе необходимо избавиться, но в любом случае это стоит денег. (В наши дни, естественно, его можно распродать по кусочкам для незаконной пересадки органов, но не забывайте, мы говорим о том, что было двадцать лет назад, до того как пересадка органов стала последним криком моды, да оно и к лучшему, учитывая натуру мистера Блоттона.)
Тогда же, и к счастью для Нелл, Эрик Блоттон нашел еще один выход. Он избавится от крошки Нелл самым надежным и самым прибыльным способом, какой ему доступен.
ПРОПАДАНИЕ ПРОПАДОМ
ОПАЗДЫВАЕТ!
«Даже если люди тебе не нравятся, – наставляла ее Хелен, – веди себя хорошо и старайся этого не выдавать».
Хелен боялась только одного: как бы Нелл не выросла похожей на ее отца и не выставляла бы напоказ свое неприязненное отношение к тем-то и тем-то. Высокомерие, кое-как терпимое в мужчине, женщине не идет – во всяком случае, так считала Хелен. Эти события, прошу вас, не забывайте, происходили на исходе шестидесятых, а новая феминистская доктрина, что все, относящееся к мужчине, точно также относится к женщине, и наоборот, только-только начинала проникать в Масуэлл-Хилл, где жили Саймон, Хелен и крошка Нелл. То есть где, начиная именно с этого дня, предстояло жить только Саймону и Хелен.
Турбулентность в этот день была большой. Хвост самолета, как мы знаем, был ослаблен усталостью металла – к тому же он испытал опасный толчок (о котором сообщено не было), когда выруливал из ангара перед своим первым полетом. Во время взлета от единственного надлома, не замеченного механиком, разбежалась сеть крохотных трещин, что еще больше ослабило хвост. Если бы перелет через Ла-Манш прошел спокойно и гладко, самолет, вероятно, благополучно приземлился бы в Женеве, все повреждения несомненно были бы обнаружены (теперь они прямо-таки лезли в глаза) и его сняли бы с рейсов. Разумеется, если бы это все-таки не произошло, следующий полет ЗОЭ-05 – или следующий после него – завершился бы катастрофой. Ну а в данной ситуации при приближении к французскому побережью самолет внезапно тряхнуло, хвост задрался, машина ухнула вниз на какие-то двадцать футов, но при выравнивании вибрация аккуратно разломила верх хвостового отсека. Он несколько секунд оставался в таком положении, а затем пол тоже переломился и хвостовой отсек целиком отделился от самолета. Такие нелепые вещи случаются, хотя, слава Богу, и не часто. Лишившись хвоста, самолет спикировал на берег внизу. Внезапная декомпрессия выдавила пол и самолет потерял управление. (Разумеется, теперь таких самолетов больше не строят. У конструкторов ЗОЭ-05 просто не хватало воображения. Но как еще может род человеческий набираться знаний и опыта, особенно имея дело с новой техникой, если не через ошибки?) В пике самолет развалился. Кресла с пристегнутыми к ним пассажирами разлетелись во все стороны, подчиняясь законам инерции. Надеюсь, никто больших страданий не испытал. Человеческое сознание при столь внезапной перемене обстоятельств мгновенно переключается на стадию тревоги, при которой не ощущаются ни боль, ни страх. В данном случае у сознания не было времени достигнуть следующей, более тягостной стадии – боли и паники. Этому воспрепятствовала смерть. Во всяком случае, так принято считать. Надеюсь, так оно и есть. Нет, правда.
С хвостом же произошло следующее. Он спланировал вниз, грациозно спланировал, продуваемый насквозь воздухом, который по какому-то капризу аэродинамики поддерживал его, когда он накренялся то чуть влево, то чуть вправо, точно парашют. А внутри были два кресла, а в них бок о бок сидели Нелл и мистер Блоттон, а морской ветер выдувал сигаретный дым, а солнце сияло, а под ними довольно близко белые волны набегали на мягкий берег. Было очень красиво, и такого полета Нелл не довелось испытать ни до, ни после – да и могло ли быть иначе? – так что она запомнила его навсегда. Ей было страшно, это подразумевается само собой, но она сжимала изумрудный кулон, все так же лежавший в ее кармашке, и знала, что с ней ничего не случится. Ну да, ведь ей не исполнилось еще и четырех.
Хвост опустился на отмель все с той же величавой медлительностью. Разметанные останки ЗОЭ-05 посыпались в ил и песок в четверти мили дальше по берегу. Мистер Блоттон и Нелл окаменели от шока, но им по крайней мере не грозила внезапная гибель в воздушной катастрофе. Вскоре мистер Блоттон расстегнул ремень и проверил, глубоко ли здесь море – оказалось, что по колено. Он отнес Нелл на берег и поставил на ноги. Она тотчас села.
– Пошли! – сказал он. – Чего расселась! – Снова поставил ее на ноги и полупонес, полуповолок к дороге, по которой они затем направились к ближайшему селению.
Эрик Блоттон умел использовать счастливый случай, это несомненно. ЗОЭ-05 исчез с экрана радара всего каких-то пятнадцать минут назад, розыски его обломков велись не более восьми минут, а мистер Блоттон уже обменивал в банке приморского городка Лозерк-сюр-Манш швейцарские франки на французские, и крошка Нелл стояла рядом с ним. Нелл чувствовала себя не столько несчастной, сколько оглушенной – ей еще никогда не доводилось преодолевать на своих маленьких ножках такие расстояния. Если не считать легкой хромоты (из-за двух пузырей, натертых мокрыми ботинками) и все еще мокрых брючин, мистер Блоттон мало чем отличался от не слишком преуспевающих торговых агентов, и уж никак не походил на пассажира, уцелевшего после авиакатастрофы, в которой погибло 173 человека. А Нелл ничем не отличалась от маленькой девочки, которая тайком шлепала по воде, а потом села в воду и получила нагоняй.
Несколько минут спустя должны были взвыть сирены, все машины «скорой помощи» в этом районе устремиться к месту катастрофы, как и репортеры с телевизионщиками – из Парижа, а потом со всего света, так у кого в памяти сохранился бы какой-то прихрамывающий раздраженный мужчина с маленькой девочкой, который обменял деньги в банке в этот час?
– Да пошевеливайся же! – шипел мистер Блоттон на девочку, волоча ее к парижскому автобусу на площади, который должен был вот-вот тронуться. Он потерял свои сигареты.
– Я стараюсь, – ответила она тоненьким голоском, от которого сжалось бы любое сердце, кроме сердца мистера Блоттона.
Дело в том, читатель, что Эрик Блоттон, перед тем как подняться на борт ЗОЭ-05, остановился у одного из тех столиков, которые в те времена попадались на аэровокзалах на каждом шагу, а теперь словно бы исчезли – если не разместились в самых укромных уголках. Там можно было приобрести страховой полис на данный рейс. За пять фунтов вы могли застраховать свою жизнь на два миллиона сверх и помимо претензий, которые вы (то есть ваши близкие) имели право предъявить аэрокомпании. Два миллиона фунтов! Мистер Блоттон купил именно такой полис, указал, что деньги должны быть выплачены Эллен, его жене, запечатал полис в прилагавшийся конверт, а конверт бросил в ящик, перед тем как подняться в самолет. В поездках он всегда нервничал и, как мы видели, с полным на то основанием. В нашей жизни нельзя уповать на один шанс против миллиона, что ты всегда будешь получать козырей и мягко спланируешь на землю, вместо того чтобы рухнуть на нее головой вниз…
Мистер Блоттон умел соображать быстро. Еще ошарашенно моргая в хвостовом отсеке самолета, который мягко оседал в литторальный ил, он составил план действий. Его сочтут погибшим. Чудесно! Он будет скрываться (и это кстати – парочка судебных разбирательств грозила неприятностями), пока Эллен не востребует страховую компенсацию. Тогда он пошлет за ней. Она простит и приедет. Он увезет ее в Южную Америку, где у Закона глаза подслеповаты, и они заживут счастливо, прожигая жизнь. Хотя прожигание жизни было не очень-то в характере миссис Блоттон – она крайне неодобряла курение, потребление спиртных напитков и иностранцев. Но, может быть, жаркий климат и такое обилие денег смягчат ее? Эрик Блоттон любил жену и хотел бы, чтобы она относилась к его профессии одобрительно, но она на одобрения скупилась. Брак Блоттонов был бездетным, так что жена могла понять побуждения своего мужа: «Раз своих детей мне не дано, буду красть ваших!» Долг любящей и верной жены – видеть профессию мужа в наиболее благоприятном свете, и она старалась изо всех сил.
– Что мне с тобой делать? – спросил мистер Блоттон у Нелл, когда автобус мчал их в Париж. Единственной помехой его плану было существование этой девчонки. Ребенок, которому почти четыре, способен выболтать информацию, но, увы, слишком юн, чтобы его можно было запугать или подкупить. Трудный возраст с определенной точки зрения.
Я хочу в туалет, – вот все, что она сказала, и только тогда, на исходе дня, на протяжении которого она была похищена и попала в авиакатастрофу, малышка заплакала. Эрик Блоттон испытал неимоверное искушение не только зажать ей рот ладонью, но и не отнимать ладони, пока она не задохнется. Однако в рейсовом автобусе он себе позволить этого не мог. Все же оценить эту идею по достоинству он сумел – почему бы не завести девчонку в какой-нибудь дешевый французский отель, зарегистрировавшись по фальшивому паспорту (у мистера Блоттона было при себе три таких паспорта), придушить ее во сне, а затем паспорт уничтожить и раствориться в парижских толпах. Мучиться девочка не будет. Она просто ничего не заметит. А какое будущее ее ждет, останься она в живых? Живые дети вызывали у мистера Блоттона чувство, несколько похожее на то, которое доктор Ранкорн питал к нерожденным младенцам – что в определенных случаях им лучше бы поскорее прекратить свое существование. Так ветеринары же относятся к животным, именно так, и никто их не осуждает. Если оно страдает – оборвать его жизнь! Дайте нам всем немножко покоя, избавьте нас от мук других живых созданий.
– La pauvre petite! – сказала элегантная французская дама, наклоняясь к ним с сидения позади (она выглядела такой элегантной, словно возглавляла многонациональный конгломерат, а не была всего лишь провинциальной домохозяйкой, отправившейся в Париж. Но что вы хотите, это же французы!). – Tu veux faire pipi? [7]
Нелл перестала плакать, улыбнулась и кивнула, поняв если не слова, так тон, которым они были произнесены, и так очаровала французскую даму этой улыбкой, что та заставила шофера остановиться возле площадки отдыха aux toilettes [8]и сама проводила ее туда, а мистер Блоттон злился и бесился на своем сиденье. Но как он мог помешать?
– Мамуся будет без меня скучать, – сказала Нелл доброй даме. – Я хочу домой. Мы поехали покататься на самолете, а он упал с неба.
Однако всей своей изысканной элегантности вопреки французская дама английского не понимала и просто отвела ее назад и усадила рядом с мистером Блоттоном, после чего автобус тронулся под глухое ворчание шофера – опаздывая на две минуты пять секунд, что во Франции считается из рук вон скверным. Но как знать, кто еще мог услышать девчонку?
– Куда мы едем? – Нелл подергала мистера Блоттона за рукав. – Пожалуйста, поедемте домой.
– А пропади ты пропадом! – сказал мистер Блоттон.
«Убивать ее теперь опасно, – размышлял мистер Блоттон. – Нас засекли». К тому же какая в этом выгода? Труп, даже небольшой, даже детский – только обуза и сплошные расходы. От него же так или иначе необходимо избавиться, но в любом случае это стоит денег. (В наши дни, естественно, его можно распродать по кусочкам для незаконной пересадки органов, но не забывайте, мы говорим о том, что было двадцать лет назад, до того как пересадка органов стала последним криком моды, да оно и к лучшему, учитывая натуру мистера Блоттона.)
Тогда же, и к счастью для Нелл, Эрик Блоттон нашел еще один выход. Он избавится от крошки Нелл самым надежным и самым прибыльным способом, какой ему доступен.
ПРОПАДАНИЕ ПРОПАДОМ
В эту ночь Нелл спала в такой убогой комнатушке, каких ей еще видеть не доводилось. Находилась комнатушка в алжирском районе Парижа, где у мистера Блоттона имелись друзья. Обои на стенах висели лохмотьями, во всех щелках и щелочках кишели мелкие слепые насекомые. На кровати было только одеяло без простыни. Тем не менее она спала крепко, утолив голод горячим наперченным супом. Спать ее уложил мистер Блоттон, но когда она проснулась, его не было. Отчасти она обрадовалась, но и почувствовала себя совсем брошенной. Проснулась она только один раз и немножко поплакала, зовя про себя маму, но тут вошла молодая темнокожая женщина и начала ее успокаивать, правда, на языке, который Нелл не понимала. Но она выглядела доброй, и Нелл не испугалась.
Мария (ее звали Мария) начала шарить в кармашках Нелл, нашла записку из садика о посещении театра и смяла ее.
– Пожалуйста, не мните, – сказала Нелл. – А то мисс Пикфорд рассердится.
Однако женщину это не остановило.
Затем темнокожая женщина нашла изумрудный кулон. Нелл про него забыла.
– Его не выбрасывайте, – сказала Нелл. – Он мамусин.
Темнокожая женщина села, разглядывая кулон, а потом посмотрела на Нелл, на глаза у нее навернулись слезы и покатились по гладким щекам. Потом она ушла, но быстро вернулась с детской брошью – пузатеньким жестяным мишкой на большой булавке. Нелл смотрела, как Мария отвинчивает мишке голову, опускает ему в пузичко маленький кулон с тонкой серебряной цепочкой и привинчивает мишке голову на место. Потом она пришпилила его на лацкан пальтишка Нелл.
– ?a va, – сказала она, – ?a va bien. [9]
Сколько ничего не подозревающих детишек проносили через таможни наркотики в таких вот мишках! Для не посвященных в секрет углядеть место соединения шеи и головы было нелегко.
– Pauvre, – сказала Мария. – Pauvre petite. – И по щекам у нее покатились еще две слезы. Сколько преступников, сколько проституток готовы расчувствоваться над несчастиями детей? Или они видят, что из глаз такого ребенка выглядывают они сами? Тем не менее следует указать, что Мария, забери она кулон и продай его, могла бы выкупиться из борделя (а переночевала Нелл именно там) и повести нравственную жизнь. Но опять-таки не исключено, что в сердце своем Мария не хотела ни того ни другого и была совершенно довольна той жизнью, которую уже вела. Но так или иначе, а Нелл она пожалела, и Нелл снова уснула крепким сном, чего нельзя сказать ни о ее матери, ни о близких пассажиров, погибших в катастрофе с ЗОЭ-05. Не спала и Мария – ночь ведь была ее рабочим днем. И ночь для нее выдалась удачная, так что она подумала, что, может быть, Господь Бог вознаградил ее за доброту к девочке.
Мистер Блоттон уснул крепким сном человека, пережившего сильное потрясение всего организма, – провалился в черное глубокое беспамятство без сновидений. Не следует полагать, будто он был невосприимчив к следствиям катастрофы только потому, что являлся преступником. Его настолько оглушило, что лишь на следующее утро он сумел кое-как осознать чудо, заключавшееся в его тихом планировании с небес в преисподнюю. Но когда он восстал с грязной постели, натянул вчерашнюю засаленную рубашку и принялся скрести щеки перед треснутым зеркалом бритвой, которой Мария брила ноги, он спросил ее:
– Почему я спасся, а другие нет?
Но Мария не знала, о чем он говорит. Откуда ей было знать? Однако мистер Блоттон узрел в своем спасении перст Божий и, может быть, не ошибся, хотя, по моему твердому убеждению, Господь спасал Нелл, а не Эрика Блоттона, который просто сидел рядом с девочкой. Но, естественно, от мистера Блоттона нельзя было требовать, чтобы он взглянул на случившееся под таким углом. И днем он дважды выразил Господу свою благодарность: во-первых, решил бросить курить, а во-вторых, решил продать Нелл не другу (что за друзья!), возглавлявшему европейскую детскую порнографическую индустрию, но за куда более низкую цену одному знакомому, устраивавшему незаконные усыновления и удочерения. Он оставил Нелл под присмотром Марии, а сам отправился к указанному знакомому. «Пол женский, белая, здоровая, хорошенькая» – больше ничего мистеру Блоттону говорить не пришлось, – Нелл оторвали у него с руками, не глядя, для бездетных супругов, которые проживали в замке под Шербуром и по некоторым причинам удочерить ее в законном порядке не могли. Знакомый взял десять процентов комиссионных, а Эрик Блоттон получил сто тысяч франков – сумму вполне достаточную, чтобы затаиться, пока авиакомпания ЗАРА не выплатит страховую премию.
– Как ни взглянуть, я, можно сказать, от падения только выиграл, – заявил он Марии и захохотал, чего, должна сказать, за ним вообще-то не водилось.
Вот так Нелл еще до вечера перенеслась из борделя в свой новый дом и была уложена спать в собственной спаленке в башне, и пусть ветви могучих деревьев царапали частые оконные переплеты, а стены были сложены из старинных нетесаных камней, а вокруг на тонких шелковых нитях качались и танцевали паучки, во всяком случае в постельку ее уложили любящие руки мужа и жены, нового отца и новой матери, которые любили друг друга и не вели между собой войны.
Мария (ее звали Мария) начала шарить в кармашках Нелл, нашла записку из садика о посещении театра и смяла ее.
– Пожалуйста, не мните, – сказала Нелл. – А то мисс Пикфорд рассердится.
Однако женщину это не остановило.
Затем темнокожая женщина нашла изумрудный кулон. Нелл про него забыла.
– Его не выбрасывайте, – сказала Нелл. – Он мамусин.
Темнокожая женщина села, разглядывая кулон, а потом посмотрела на Нелл, на глаза у нее навернулись слезы и покатились по гладким щекам. Потом она ушла, но быстро вернулась с детской брошью – пузатеньким жестяным мишкой на большой булавке. Нелл смотрела, как Мария отвинчивает мишке голову, опускает ему в пузичко маленький кулон с тонкой серебряной цепочкой и привинчивает мишке голову на место. Потом она пришпилила его на лацкан пальтишка Нелл.
– ?a va, – сказала она, – ?a va bien. [9]
Сколько ничего не подозревающих детишек проносили через таможни наркотики в таких вот мишках! Для не посвященных в секрет углядеть место соединения шеи и головы было нелегко.
– Pauvre, – сказала Мария. – Pauvre petite. – И по щекам у нее покатились еще две слезы. Сколько преступников, сколько проституток готовы расчувствоваться над несчастиями детей? Или они видят, что из глаз такого ребенка выглядывают они сами? Тем не менее следует указать, что Мария, забери она кулон и продай его, могла бы выкупиться из борделя (а переночевала Нелл именно там) и повести нравственную жизнь. Но опять-таки не исключено, что в сердце своем Мария не хотела ни того ни другого и была совершенно довольна той жизнью, которую уже вела. Но так или иначе, а Нелл она пожалела, и Нелл снова уснула крепким сном, чего нельзя сказать ни о ее матери, ни о близких пассажиров, погибших в катастрофе с ЗОЭ-05. Не спала и Мария – ночь ведь была ее рабочим днем. И ночь для нее выдалась удачная, так что она подумала, что, может быть, Господь Бог вознаградил ее за доброту к девочке.
Мистер Блоттон уснул крепким сном человека, пережившего сильное потрясение всего организма, – провалился в черное глубокое беспамятство без сновидений. Не следует полагать, будто он был невосприимчив к следствиям катастрофы только потому, что являлся преступником. Его настолько оглушило, что лишь на следующее утро он сумел кое-как осознать чудо, заключавшееся в его тихом планировании с небес в преисподнюю. Но когда он восстал с грязной постели, натянул вчерашнюю засаленную рубашку и принялся скрести щеки перед треснутым зеркалом бритвой, которой Мария брила ноги, он спросил ее:
– Почему я спасся, а другие нет?
Но Мария не знала, о чем он говорит. Откуда ей было знать? Однако мистер Блоттон узрел в своем спасении перст Божий и, может быть, не ошибся, хотя, по моему твердому убеждению, Господь спасал Нелл, а не Эрика Блоттона, который просто сидел рядом с девочкой. Но, естественно, от мистера Блоттона нельзя было требовать, чтобы он взглянул на случившееся под таким углом. И днем он дважды выразил Господу свою благодарность: во-первых, решил бросить курить, а во-вторых, решил продать Нелл не другу (что за друзья!), возглавлявшему европейскую детскую порнографическую индустрию, но за куда более низкую цену одному знакомому, устраивавшему незаконные усыновления и удочерения. Он оставил Нелл под присмотром Марии, а сам отправился к указанному знакомому. «Пол женский, белая, здоровая, хорошенькая» – больше ничего мистеру Блоттону говорить не пришлось, – Нелл оторвали у него с руками, не глядя, для бездетных супругов, которые проживали в замке под Шербуром и по некоторым причинам удочерить ее в законном порядке не могли. Знакомый взял десять процентов комиссионных, а Эрик Блоттон получил сто тысяч франков – сумму вполне достаточную, чтобы затаиться, пока авиакомпания ЗАРА не выплатит страховую премию.
– Как ни взглянуть, я, можно сказать, от падения только выиграл, – заявил он Марии и захохотал, чего, должна сказать, за ним вообще-то не водилось.
Вот так Нелл еще до вечера перенеслась из борделя в свой новый дом и была уложена спать в собственной спаленке в башне, и пусть ветви могучих деревьев царапали частые оконные переплеты, а стены были сложены из старинных нетесаных камней, а вокруг на тонких шелковых нитях качались и танцевали паучки, во всяком случае в постельку ее уложили любящие руки мужа и жены, нового отца и новой матери, которые любили друг друга и не вели между собой войны.
ОПАЗДЫВАЕТ!
Тем временем Клиффорд отправился в женевский аэропорт встретить Эрика Блоттона и свою дочь. Он приехал чуть позже и испытал некоторый шок, увидев на табло прибытий против рейса ЗОЭ-05 из Лондона зловещее слово «ОПАЗДЫВАЕТ». Клиффорд намеревался отправить за Нелл свою секретаршу Фанни – Фанни с лебединой шеей, одухотворенным лицом, степенью магистра искусства и всегдашней готовностью услужить. Клиффорд ненавидел болтаться где-либо, а в аэропортах особенно, не делая ничего полезного или приятного в обществе самых заурядных людей. Но Фанни сказала ему своим мягким решительным голосом, что он обязан поехать сам: чем раньше Нелл увидит знакомое лицо, тем лучше.
– Не так уж часто маленьких девочек крадут из садиков совершенно незнакомые люди, – шокированно сказала Фанни. – Для нее это могло оказаться большой травмой.
Вы не удивитесь, узнав, что Фанни была любовницей Клиффорда на данном отрезке времени. В конце-то концов, Клиффорд нуждался в ком-то, кто жил бы в его доме и заботился о крошке Нелл, когда ее выкрадут. Он был занят как никогда, организуя «Леонардо-Женева» – такого количества всяких приемов и светского общения это требовало! Естественно, он предвидел, что времени на ребенка у него будет оставаться мало. Фанни также не удивилась. Хотя она и выглядела мягкой и кроткой, но дурой отнюдь не была.
– Ты же не любишь меня, Клиффорд, – сказала Фанни, когда он приподнял голову с набитой гусиным пухом подушки примерно за неделю до того дня, когда должна была прилететь Нелл, и попросил ее переехать к нему. Предложение – если можно так выразиться – было сделано, когда Фанни проводила у него… нет, не ночь, а часть ночи, поскольку Клиффорд имел обыкновение отправлять ее домой на такси в третьем часу утра. Они находились в спальне нового дома, который Клиффорд построил себе за городской чертой Женевы. Архитектор гремел по всему миру: дом слагался из изгибов, углов, стали и стекла (оплачивала «Леонардо»). Он прилепился на уступе с видом на озеро и был вооружен что твоя крепость. Среди кнопок, дистанционно управляющих кухонными машинами, кондиционерами, ваннами, пылесосами, прожекторами, скользящими оконными рамами, стеклянными крышами и так далее, прятались кнопки множества самодействующих приспособлений, обеспечивающих безопасность. Обойтись без них Клиффорд никак не мог. На них настаивали страховые компании. Клиффорд, к его чести, предпочел бы жить попроще, но в стране богачей элементарная вежливость обязывает соблюдать их обычаи. К тому же он все-таки извлек из запасника полотна своего экс-тестя и, наконец, мог надлежащим образом повесить картины Джона Лалли вместе с одним шедевром Питера Блейка, одним Тилсона, одним Ауэрбаха и парочкой чудесных гравюр Рембрандта. И все это требовало охраны. Подобное общество могло только поднять цену творений Джона Лалли. Его жена свелась к одним только проторям, но вот тесть будет его кормильцем в старости.
У себя в спальне над кроватью Клиффорд повесил убитую утку и охотника с безумными глазами кисти Джона Лалли. В память, объяснял он любопытствующим, о той минуте, когда его экс-тесть ворвался к нему и застал их с Хелен в постели. Что же, немало тяжких переживаний со временем превращались в забавные истории, чтобы развлекать гостей после обеда. Это своего рода терапевтическое средство, к которому часто прибегают болтливые люди, – и я не делаю исключения для себя. Клиффорд все еще говорил о разводе с горечью, хотя все (кто был кем-то) знали, что подал на развод он сам и что слезы Хелен, ее несомненное раскаяние не смягчили его ни на йоту. Мужчина, которого предали, недоступен доводам рассудка, как никто, и тем более если он сам привык предавать. И вот теперь под сенью убитой утки Клиффорд сказал Фанни:
– Я люблю тебя не меньше, чем всех остальных, что равно почти нулю. Если бы мне пришлось выбирать между Фрэнсисом Бэконом и тобой, вполне возможно, я выбрал бы Бэкона. Но мне нужен кто-то в доме, чтобы заниматься Нелл, и я предпочту тебя. Думаю, мы уживемся.
– Нелл следовало бы остаться дома с матерью, – решительно заявила Фанни, которая не боялась Клиффорда и не принимала к сердцу его язвящие слова. С другой стороны, принимай она их к сердцу, так не осталась бы с ним и дня.
– Трехлетнему ребенку требуется мать, а не отец.
– Ее мать безалаберная бездельница, алкоголичка и потаскуха, – объяснил Клиффорд. Было ясно, что она ему не симпатична, но он все еще ее любит. Фанни вздохнула. Ее всегда расстраивал подтекст того, что говорил Клиффорд, а не сами слова.
– Мать это мать, – ответила она, вставая с постели и начиная одеваться. У нее были очень красивые длинные стройные ноги, стройнее и длиннее, чем у Хелен. Если у Хелен и был изъян, так только ноги, которые теперь, когда ей перевалило за двадцать пять, обрели явную плотность. Она часто носила брюки. Фанни в те эмансипированные дни, когда женщины носили все, что им взбредало в голову – и чем нелепее, атласнее и эпатажнее, тем лучше, – с большим вкусом ходила в мини-юбках и брючках в обтяжку. Вот когда она явилась в контору в этих последних, а Клиффорд сделал ей выговор, указав, что добрые бюргеры Женевского кантона такой костюм ни в коем случае не одобрят, они и стали любовниками. У Клиффорда вовсе не было привычки спать со своими секретаршами, совсем напротив. Просто она оказалась рядом, он находился в чужой стране, а у нее была степень магистра изящных искусств, она здраво судила о картинах, и он хотя бы мог вести с ней интересные разговоры, чего никак не сказал бы о богатых женевских наследницах, принадлежащих к международной молодежной элите. Конечно, у нее не было таланта Клиффорда объединять искусство с коммерцией, но у кого он есть?
– Ты опупел, Клиффорд, – сказала Фанни. – Красть детей очень дурно.
– Во-первых, как можно украсть то, что изначально твое? – возразил он. – Я спасаю этого ребенка от его матери точно так же, как спас бы гибнущего в сырой церкви Леонардо, не испрашивая на это разрешения. А ты, Фанни, ревнивая собственница и просто не хочешь делить меня с Нелл.
Клиффорд, подобно многим и многим мужчинам, не сомневался, что он – центр жизни всех окружающих его женщин и что эти женщины, хотя и способны на эмоциональные оценки, с нравственных позиций ни о чем судить не могут. И должна с сожалением сообщить, что Фанни, точно соглашаясь с ним, только весело засмеялась и сказала:
– Возможно, ты прав, Клиффорд.
Ибо Фанни понимала, что жить в доме Клиффорда она будет только при условии, что там будет жить Нелл. А насколько приятнее жить в номере двенадцатом по Авеню де Пен, с дивным видом, с просторами паркетных полов, с бассейном, в подогреваемой воде которого отражаются ледяные вершины Альп, и, наконец, со слугами, чем в крохотной квартирке над кулинарией в наименее зеленом квартале Женевы, какую ей позволяло снимать жалованье, выплачиваемое «Леонардо». Хотя «Леонардо» великолепно платила председателю правления, директорам и вкладчикам, фирма, видимо, считала, что простым ее служащим, то есть женщинам, честь служить в «Леонардо» более чем компенсирует маленькое жалованье, и они не должны испытывать ничего, кроме благодарности. (Но так дело обстоит с женщинами повсюду в мире, особенно если они подвизаются на издательском поприще, в области искусства или трудятся на благо общества – учительницами, медицинскими сестрами, как многие и многие из вас, я думаю, знают по собственному горькому опыту.) И Фанни прекрасно знала, что множество девушек, таких же красивых, таких же талантливых, как она, готовы в любую минуту занять ее место личной помощницы великого, знаменитого, блистательного иллюзиониста Клиффорда Вексфорда, причем за еще меньшее жалованье. А уж если вы допустили эмоции в свои отношения с боссом, то лучше выполнять его просьбы, так как он перестает воспринимать печатание на машинке, ведение документации и прочее с рациональных позиций, а потому может спутать вашу работу с вами самой, и вы в два счета окажетесь на улице.
– Не так уж часто маленьких девочек крадут из садиков совершенно незнакомые люди, – шокированно сказала Фанни. – Для нее это могло оказаться большой травмой.
Вы не удивитесь, узнав, что Фанни была любовницей Клиффорда на данном отрезке времени. В конце-то концов, Клиффорд нуждался в ком-то, кто жил бы в его доме и заботился о крошке Нелл, когда ее выкрадут. Он был занят как никогда, организуя «Леонардо-Женева» – такого количества всяких приемов и светского общения это требовало! Естественно, он предвидел, что времени на ребенка у него будет оставаться мало. Фанни также не удивилась. Хотя она и выглядела мягкой и кроткой, но дурой отнюдь не была.
– Ты же не любишь меня, Клиффорд, – сказала Фанни, когда он приподнял голову с набитой гусиным пухом подушки примерно за неделю до того дня, когда должна была прилететь Нелл, и попросил ее переехать к нему. Предложение – если можно так выразиться – было сделано, когда Фанни проводила у него… нет, не ночь, а часть ночи, поскольку Клиффорд имел обыкновение отправлять ее домой на такси в третьем часу утра. Они находились в спальне нового дома, который Клиффорд построил себе за городской чертой Женевы. Архитектор гремел по всему миру: дом слагался из изгибов, углов, стали и стекла (оплачивала «Леонардо»). Он прилепился на уступе с видом на озеро и был вооружен что твоя крепость. Среди кнопок, дистанционно управляющих кухонными машинами, кондиционерами, ваннами, пылесосами, прожекторами, скользящими оконными рамами, стеклянными крышами и так далее, прятались кнопки множества самодействующих приспособлений, обеспечивающих безопасность. Обойтись без них Клиффорд никак не мог. На них настаивали страховые компании. Клиффорд, к его чести, предпочел бы жить попроще, но в стране богачей элементарная вежливость обязывает соблюдать их обычаи. К тому же он все-таки извлек из запасника полотна своего экс-тестя и, наконец, мог надлежащим образом повесить картины Джона Лалли вместе с одним шедевром Питера Блейка, одним Тилсона, одним Ауэрбаха и парочкой чудесных гравюр Рембрандта. И все это требовало охраны. Подобное общество могло только поднять цену творений Джона Лалли. Его жена свелась к одним только проторям, но вот тесть будет его кормильцем в старости.
У себя в спальне над кроватью Клиффорд повесил убитую утку и охотника с безумными глазами кисти Джона Лалли. В память, объяснял он любопытствующим, о той минуте, когда его экс-тесть ворвался к нему и застал их с Хелен в постели. Что же, немало тяжких переживаний со временем превращались в забавные истории, чтобы развлекать гостей после обеда. Это своего рода терапевтическое средство, к которому часто прибегают болтливые люди, – и я не делаю исключения для себя. Клиффорд все еще говорил о разводе с горечью, хотя все (кто был кем-то) знали, что подал на развод он сам и что слезы Хелен, ее несомненное раскаяние не смягчили его ни на йоту. Мужчина, которого предали, недоступен доводам рассудка, как никто, и тем более если он сам привык предавать. И вот теперь под сенью убитой утки Клиффорд сказал Фанни:
– Я люблю тебя не меньше, чем всех остальных, что равно почти нулю. Если бы мне пришлось выбирать между Фрэнсисом Бэконом и тобой, вполне возможно, я выбрал бы Бэкона. Но мне нужен кто-то в доме, чтобы заниматься Нелл, и я предпочту тебя. Думаю, мы уживемся.
– Нелл следовало бы остаться дома с матерью, – решительно заявила Фанни, которая не боялась Клиффорда и не принимала к сердцу его язвящие слова. С другой стороны, принимай она их к сердцу, так не осталась бы с ним и дня.
– Трехлетнему ребенку требуется мать, а не отец.
– Ее мать безалаберная бездельница, алкоголичка и потаскуха, – объяснил Клиффорд. Было ясно, что она ему не симпатична, но он все еще ее любит. Фанни вздохнула. Ее всегда расстраивал подтекст того, что говорил Клиффорд, а не сами слова.
– Мать это мать, – ответила она, вставая с постели и начиная одеваться. У нее были очень красивые длинные стройные ноги, стройнее и длиннее, чем у Хелен. Если у Хелен и был изъян, так только ноги, которые теперь, когда ей перевалило за двадцать пять, обрели явную плотность. Она часто носила брюки. Фанни в те эмансипированные дни, когда женщины носили все, что им взбредало в голову – и чем нелепее, атласнее и эпатажнее, тем лучше, – с большим вкусом ходила в мини-юбках и брючках в обтяжку. Вот когда она явилась в контору в этих последних, а Клиффорд сделал ей выговор, указав, что добрые бюргеры Женевского кантона такой костюм ни в коем случае не одобрят, они и стали любовниками. У Клиффорда вовсе не было привычки спать со своими секретаршами, совсем напротив. Просто она оказалась рядом, он находился в чужой стране, а у нее была степень магистра изящных искусств, она здраво судила о картинах, и он хотя бы мог вести с ней интересные разговоры, чего никак не сказал бы о богатых женевских наследницах, принадлежащих к международной молодежной элите. Конечно, у нее не было таланта Клиффорда объединять искусство с коммерцией, но у кого он есть?
– Ты опупел, Клиффорд, – сказала Фанни. – Красть детей очень дурно.
– Во-первых, как можно украсть то, что изначально твое? – возразил он. – Я спасаю этого ребенка от его матери точно так же, как спас бы гибнущего в сырой церкви Леонардо, не испрашивая на это разрешения. А ты, Фанни, ревнивая собственница и просто не хочешь делить меня с Нелл.
Клиффорд, подобно многим и многим мужчинам, не сомневался, что он – центр жизни всех окружающих его женщин и что эти женщины, хотя и способны на эмоциональные оценки, с нравственных позиций ни о чем судить не могут. И должна с сожалением сообщить, что Фанни, точно соглашаясь с ним, только весело засмеялась и сказала:
– Возможно, ты прав, Клиффорд.
Ибо Фанни понимала, что жить в доме Клиффорда она будет только при условии, что там будет жить Нелл. А насколько приятнее жить в номере двенадцатом по Авеню де Пен, с дивным видом, с просторами паркетных полов, с бассейном, в подогреваемой воде которого отражаются ледяные вершины Альп, и, наконец, со слугами, чем в крохотной квартирке над кулинарией в наименее зеленом квартале Женевы, какую ей позволяло снимать жалованье, выплачиваемое «Леонардо». Хотя «Леонардо» великолепно платила председателю правления, директорам и вкладчикам, фирма, видимо, считала, что простым ее служащим, то есть женщинам, честь служить в «Леонардо» более чем компенсирует маленькое жалованье, и они не должны испытывать ничего, кроме благодарности. (Но так дело обстоит с женщинами повсюду в мире, особенно если они подвизаются на издательском поприще, в области искусства или трудятся на благо общества – учительницами, медицинскими сестрами, как многие и многие из вас, я думаю, знают по собственному горькому опыту.) И Фанни прекрасно знала, что множество девушек, таких же красивых, таких же талантливых, как она, готовы в любую минуту занять ее место личной помощницы великого, знаменитого, блистательного иллюзиониста Клиффорда Вексфорда, причем за еще меньшее жалованье. А уж если вы допустили эмоции в свои отношения с боссом, то лучше выполнять его просьбы, так как он перестает воспринимать печатание на машинке, ведение документации и прочее с рациональных позиций, а потому может спутать вашу работу с вами самой, и вы в два счета окажетесь на улице.