Уэлдон Фэй. Сердца и судьбы

   – Благодарю вас, – сказал он.
   – Так я же не про вас, а вообще.
   – Естественно, – сказал он и подумал, что его родителям было бы стыдно за него – что он скрежещет зубами от оскорбления, но ничего не делает, чтобы мир изменился, стал лучше. Суть же заключалась в том – и он это знал, – что физически он был храбрым человеком, но моральным трусом. Поставьте его перед обезумевшим преступником, который норовит раскроить ему голову топором, и он покажет себя быстрым, находчивым, умелым. Поставьте его на трибуну и попросите произнести речь на митинге, и у него заколотится сердце, задрожат руки, язык прилипнет к гортани. Опозорится сам, опозорит дело, которому служит. Столкнувшись с расизмом миссис Блоттон, порожденным глупостью, неврозами и невежеством, он палец о палец не ударил, чтобы разубедить ее или просветить, и ему было стыдно.
   Миссис Блоттон тем временем по собственному почину сказала, что деньги жертвует детским приютам. Ее всегда расстраивал способ, каким ее муж зарабатывал на жизнь, но что она могла сделать? Долг жены – быть верной мужу. Но все-таки – красть детей! Чаще всего для отцов, потому что деньги обычно были у отцов, а у матерей были дети. Ну, да все это теперь позади. Она была рада гостю, даже такому, как Артур. Не так-то часто ей выпадал случай посидеть и поговорить. Правду сказать, она же совсем одна. Ну разве что кошка. Да какая это кошка? Тощая помоечница. Она бы купила ангорскую, потратилась бы немножко на себя, да только соседи ее украдут, обдерут, из мяса состряпают рагу, а шкурку продадут.
   – Почему бы вам не уехать отсюда, не пожить на юге Франции в свое удовольствие? Вы же миллионерша.
   – Ш-ш-ш! – Она ненавидела это слово, панически боялась, что ее ограбят. Да и как это она поедет на юг Франции? И что она там будет делать? С кем? С людьми она сходится туго. Нет, лучше тихонечко жить здесь, а деньги жертвовать. Да и дом оставлять пустым нельзя: кто-нибудь обязательно вломится и все тут сокрушит. Она лежит по ночам и не спит, все думает об этом, думает о том, что наделал ее муж. Поплатился за курение. Ведь что такое курение, как не самоубийство? Что же, Господь не стал ждать. И за похищение маленькой дочки Вексфордов. Как ее звали? Нелл? Какая страшная трагедия. Она бы удочерила маленькую девочку, только кто ей позволит? Вдове в годах! Или хотя бы взяла под опеку. Ей бы хотелось как-то искупить…
   В одном распределительном центре она видела девочку, которая просто за сердце ее взяла. Эллен Рут. Примерно ровесница дочке Вексфордов. Некрасивая правда. Ее все время стригли наголо. Она даже спросила, нельзя ли ей взять девочку к себе домой. Но они не позволили. Умственно отсталая, то есть так они сказали. Только она не поверила. Она-то способна узнать французский, когда его слышит. А они, невежды, просто думали, что ребенок бормочет невесть что.
   – Французский? – переспросил Артур. – Она говорила по-французски? Где она сейчас?
   – Пропала, – ответила миссис Блоттон, и Артур подумал: «Конечно, она! Ну конечно!» Ведь если ребенок пропадает раз, второй, то пропадает и в третий; своего рода пожизненная привычка, или тенденция, если вам так больше нравится. Но Эллен Рут? Элинор Вексфорд стала Эллен Рут? Немыслимо!
   – Для черного, – сказала миссис Блоттон, – вы не так уж плохи. Курите?
   – Нет, – сказал Артур.
   – Ну что же, – сказала миссис Блоттон, прощая его, – и это уже кое-что. Мир вроде бы на том стоит, что люди в нем всякие.
   – Наверное так, миссис Блоттон.
   К его удивлению, она пожала ему на прощание руку и улыбнулась, и он увидел, что в ней есть свое обаяние. Может быть, родители все-таки не осудили бы его за образ жизни, который он избрал. Он вдруг понял, что это он считал, будто обязан следовать их путем, он, но не они – навязчивая идея, рожденная ощущением вины, что вот он живет, а они погибли внезапно и насильственно. Предать их убийц в руки правосудия он не мог, но жизнь свою он посвятил тому, чтобы исправлять содеянное зло. И этого, наверно, достаточно. Он вышел из номера 208 более упругой походкой с более легким сердцем и заметил, что даже здесь, у этого унылого пригородного шоссе в кустах поют птицы, на розах набухают бутоны, а на подоконниках сидят кошки и смотрят на него круглыми судейскими глазами, но на этот раз словно оправдывая, а не осуждая.

УЗОРЫ ВИНЫ

   Артур Хокни расстался с миссис Блоттон и тут же отправился в Истлейкский распределительный центр.
   Он увидел низкое современное здание из бетона и стекла, – бетон весь в разводах сырости и граффити, а стекло грязное и кое-где разбитое. Центр был не настолько новым, чтобы не успеть обветшать тем своеобразным скорбным манером, какой свойствен запущенным современным зданиям – словно они жаждут как можно быстрее вновь превратиться в те материалы, из которых их так непродуманно создали.
   Артур постучал в облупившуюся дверь. Ниоткуда не доносились голоса играющих детей, детский смех. Почему так? – подумал он. Миссис Блоттон упомянула, что Эллен Рут стригли наголо. Кто в нынешнее время стрижет маленьких девочек наголо?
   В конце концов дверь открыла молодая женщина, наполовину китайского, а наполовину (как он узнал позже) уэльского происхождения. Она была, подумал Артур, удивительно хороша собой. Перекормленный доберман с любовью следовал за ней по пятам: из кармана зеленого халата (от которого ее зеленые раскосые глаза казались еще красивее) она время от времени вынимала галету из мозговой косточки и скармливала ее псу.
   – Мы закрыты, – сказала Сара Доби, в свою очередь не оставшаяся нечувствительной к черной благородной красоте Артура. – Жаль, что не раньше. А вы какую организацию представляете? «Права животных», Королевское общество защиты животных от жестокого обращения, Охрану детей от него же, Отряд по борьбе с мошенничеством, «Электрические игрушки Хорнби»? Они тут все побывали.
   Артур объяснил, что привело его туда, за обедом в тот же вечер. (Порой у очень хорошеньких, очень жизнерадостных и слишком умных девушек нет никого постоянного – какой молодой человек способен выдержать такую нагрузку? Тут требуется мужчина постарше, поопытнее, а они обычно женаты, или же еще почему-либо недостижимы.) Доберман отправился с ними и чинно свернулся под столиком, принимая кусочки овощного пирога Сары и бифштекса Артура. Сара была вегетарианка.
   – Эллен Рут? – воскликнула Сара. – Но ведь с нее-то все и началось!
   – Что началось?
   – Да скандал! Конечно, его постарались замять и в газеты ничего не попало.
   И она рассказала ему, что произошло. Она, Сара Доби, работала секретаршей в местном отделе социального обеспечения. (Естественно, квалификация ее была излишне высокой – магистерская степень по философии, но кто бы ее нанял в качестве философа? Да еще с ее внешностью? Изумительная внешность!) Аннабел Ли, воспитательница-мать в Истлейке, сообщила об исчезновении девочки, видимо, убежавшей. Полиция разыскать ее не сумела. Отдел социального обеспечения, уже встревоженный сведениями, просочившимися из Истлейка, направил туда Сару в качестве уборщицы, чтобы она выяснила, что там происходит.
   – Всегда можно определить характер белой женщины, – сказала Сара, – по ее отношению к обслуживающему персоналу, особенно если этот персонал чернокожий, краснокожий или желтокожий, как она выразилась бы. И можете мне поверить. Аннабел Ли была скверной, скверной, скверной! Она умела ловко маскироваться перед инспекторами, но как уборщица я скоро обнаружила, что она запугивает и мучит детей, а собак держит впроголодь и взаперти. Ну а воспитатель-отец, хотя отлично владел новейшей педагогической терминологией, помешался на игрушечных поездах и либо не знал, либо не хотел знать того, что происходит, лишь бы получать свое жалованье и пополнять свою коллекцию.
   Она, Сара Доби, составила доклад, отправила его по почте и в ту же ночь, мало что зная о собаках, но измученная их воем, открыла дверцу в загородке, а они выскочили. Она этого не ожидала. Аннабел Ли скатилась по лестнице узнать, что происходит, а собаки кинулись к ней, а она почему-то перепугалась и побежала через болота, а собаки бежали за ней («Просто хотели, чтобы их вывели погулять, бедняги!» – сказала Сара), и она выскочила на шоссе, где ударилась о крыло грузовика, отлетела на скоростную полосу и погибла.
   – Я бы хотела почувствовать хоть жалость к ней, – сказала Сара. – Тем более что в конечном счете во всем виновата я. Знаю, что должна бы раскаиваться, но почему-то не могу. Наверное, дело в моей степени по философии. Она способствует абстрагированию. Может быть, мне надо полечиться?
   – Не думаю, – сказал он.
   Хорес Ли, казалось, был больше расстроен необходимостью разобрать свою железную дорогу – приют закрыли, а детей, к большому их облегчению, распределили по другим центрам, – чем гибелью Аннабел Ли или потерей места.
   – Ничего нет страннее людей, – вздохнула Сара (которая иногда любила пускать в ход не вполне стилистически правильные обороты, чтобы дать себе передышку от размеренной литературной речи, обычно ей свойственной), и Артур согласился. Странно, подумал он: что-то в Саре было общее с Хелен – высокие скулы, мягкий взгляд, только у Сары это был взгляд оптимистки, а не пессимистки, женщины, которая видит ответ на свои проблемы в действии, а не в покорности.
   Короче говоря, Сара задержалась, чтобы проследить за закрытием Истлейка. Для одного добермана она подыскала хороших хозяев, для Котелка, но не для другого, который сейчас лежал под столиком, – его она назвала Ким. Только собак она знает плохо и оставить его себе не может.
   – Возможно, вы его перекармливаете, – осторожно сказал Артур и пошевелил Кима ногой, и Ким, подняв голову, посмотрел на него. – С другой стороны, – добавил Артур, – такую псину полезно ублажать. – У него было ощущение, что истлейкские собаки взяли правосудие в свои руки. Подобное случается. Он приподнял бровь, Ким замигал в ответ и положил голову ему на ботинок.
   – Ну что же, – сказал Артур, – я буду хранителем Кима. Он нуждается в перевоспитании, и его надо привести в форму. У меня есть друзья, которые содержат собачий питомник у границы с Уэльсом.
   Ну и, естественно, у Сары там оказались родственники – то да се, и возникшие между ними связи скрестились, переплелись и затянулись узлами самым удовлетворительным образом. Что, мне кажется, было наградой Артуру за его упорство и решимость по отношению к Нелл, а также за то, что он всю ночь просидел с Эдвардом, сыном Хелен, хотя другой мужчина в подобных обстоятельствах мог бы просто уйти. Добрые дела рано или поздно вознаграждаются, хотя и самым нежданным образом.
   Эллен Рут, установила Сара, исчезла в ту ночь, когда произошло Великое Ограбление Монтдрагона. Было установлено, что добычу увозили по этому шоссе. Весь эпизод выглядел необычным. Эллен Рут была ребенком без прошлого, английской девочкой, которую подобрали возле какого-то шоссе во Франции, и вот теперь она исчезла, словно ее вовсе никогда не было.
   – Во всяком случае, – сказала Сара, – у нее хватило смелости и здравого смысла убежать. Ни один другой ребенок на это не решился. И вот благодаря этому, что она убежала, Истлейк закрыли, что давно уже пора было сделать.
   – Если полиция ее не нашла, – сказал Артур, – то, значит, нашли преступники. Найти их, значит, найти и ее. – Он чувствовал, что к этому времени полностью разобрался в предназначенной Нелл судьбе. На подобные вещи у него был особый инстинкт, и разумеется, читатель, как вам известно, он был прав. Нелл была увезена вместе с книжным шкафом работы Чиппендейла.
   Ким потянулся и лизнул ему руку, а Артур внезапно почувствовал, что Нелл, где бы она сейчас ни находилась, здорова и счастлива, а собака эта каким-то образом связана с ее судьбой, и с его судьбой, и ему надо только любить Сару и заботиться о собаке, и тогда в один прекрасный, да, прекрасный день, судьба сама приведет Нелл к нему. Жизнь, читатель, умеет в одно мгновение перемениться к лучшему. Если только вы простите себя и позволите себе узнать счастье.

НАСЛАЖДАЯСЬ ЖИВОПИСЬЮ

   – А это еще что? – спросила Анджи у Клиффорда, заглядывая в Речную галерею «Леонардо» – узкое длинное помещение, выходящее на Темзу и только что торжественно открытое. Как ей показалось, его прекрасно освещенные стены были увешаны беспомощной мазней.
   – Детская живопись, – сухо ответил Клиффорд. Она была в Лондоне проездом. Он вот-вот должен был стать отцом двойни. Хелен расхаживала по особняку на Орм-сквер счастливая, медлительная и уверенная в завтрашнем дне, босая и необъятная, и все благодаря ему, в чем было что-то очень приятное для самолюбия. Носить под сердцем двойню обычно не так-то легко, но Хелен была спокойной и довольной и лишь изредка вздыхала и постанывала. В клинике он будет с ней. Ну конечно же, будет. Потеряв одного ребенка, он не хочет лишаться хотя бы секунды общения со следующим, даже если этот следующий явится в виде двойной порции.
   – Но для чего «Леонардо» вдруг понадобилась детская живопись? – спросила Анджи.
   – Для выставки, – сказал Клиффорд. Она просунула руку ему под локоть. На ее пальце было кольцо с солитером величиной не меньше сливы. – «Уитабикс» организовала выставку детской живописи и попросила у нас разрешения воспользоваться для нее новой галереей. Мы сказали «да».
   – О Господи! – воскликнула Анджи. – С какой стати? Что это даст?
   – Отличную рекламу, – ответил Клиффорд. Он не сказал Хелен о приезде Анджи. Не хотел ее волновать. И от души желал, чтобы Анджи убралась куда-нибудь подальше. Он решительно не хотел оказаться с ней в кровати в номере «Кларидж». Она выглядела на редкость пропеченной солнцем и худой.
   – Жуткая мазня, – сказала Анджи. – Беда детской живописи в том, что она вовсе не очаровательна, как думают родители, а попросту никуда не годится.
   Они остановились у картины, очень мило написанной, в которой, но мнению Клиффорда, была какая-то воздушная прозрачность. Она получила первый приз для детей моложе 10 лет. На ней были изображены две довольно смутные человеческие фигуры, заключенные в чем-то вроде витой раковины, или хвоста самолета, или в своего рода небесном лифте на канатах из голубков в руках ангелов, которые свешивались с пушистых облаков и благосклонно смотрели вниз на ласковое море.
   – До чего своеобразно! – сказала Анджи. – Автора следовало бы показать кому следует.
   – По-моему, чарующая вещица, – сказал Клиффорд и поискал взглядом фамилию художника. Какая-то Нелл Бичи (9 л.). Он вспомнил свою Нелл и облизнул пересохшие губы. Горе все еще порой внезапно его охватывало, но теперь оно вызывало грусть, не злобу. Сколько лет было бы теперь Нелл?
   – Напоминает Лалли, – сказал он. – По-своему. Только тут не бешенство, а счастье.
   – Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Анджи. – Я все еще сохраняю этот номер в «Кларидже». Может, завернем туда, раздавим бутылочку шампанского в честь близнецов?
   С сожалением должна констатировать, что Клиффорд не ответил «нет», хотя все время мысленно постукивал по дереву, чтобы надежнее внушить себе, будто ничего этого не произошло. Но оно произошло. Да-да. Анджи победоносно улетела восвояси. Хелен ничего не узнала. Клиффорд промолчал. В конце-то концов, какой тут вред? Ах, читатель, в системе всего сущего есть великие весы, на которых добрые деяния кладутся на одну чашу, а дурные – на другую, и даже если зримого вреда причинено не было, тем не менее ничему хорошему это не способствовало. Вот так-то.

МИР И ПОКОЙ

   Читатель, вообразите безмятежную долину где-то у границы с Уэльсом в году 1977. Вообразите прелестные холмы, бурные потоки, красивые извивы шоссе А-49 и примерно в миле от него деревушку Руллин, ничем не примечательную, кроме церкви с саксонской башней, изредка навещаемой туристами. Представьте себе Дальнюю ферму чуть в стороне от Руллина, уединенную, чарующую, запущенную, а также уезжающую из нее по утрам на школьном автобусе и на нем же возвращающуюся вечером чистенькую, хорошенькую, умненькую 12-летнюю школьницу, которая в этом году перешла в среднюю школу. И конечно же, это не кто иная, как Нелл Вексфорд, и я не сомневаюсь, вы будете рады узнать, что ей выпало хотя бы несколько лет мира и покоя, пусть и в преступной среде. Как, впрочем, и ее настоящим родителям Клиффорду и Хелен – хотя только Джон Лалли, ну и еще горстка других, назвали бы среду, в которой вращались эти двое, «преступной». Речь, естественно, идет о Мире Искусства. Теперь, десять лет спустя, когда настоящее грабит прошлое и творческое прозрение художника обесценивается алчностью тех, кто прекрасно умеет эксплуатировать это прозрение, данное слово, быть может, не покажется таким уж неуместным, таким параноичным, как тогда.
   Читатель, вернемся к теме мира, покоя и девочки. Моя честолюбивая мечта – увидеть, как слово «наказание» будет изъято из нашего языка. Мне еще не встречался ребенок или взрослый, которого «наказали» бы и он стал от этого лучше. Наказание обрушивают сильные на бессильных, оно порождает упрямое неподчинение, озлобленность, страх и ненависть, но только не раскаяние, желание исправиться, самопознание. И только ухудшает положение. Вносит свой вклад в сумму человеческих печалей и ничего из нее не изымает, не уменьшает ее. Да, конечно, шлепайте ребенка, когда он всовывает пальчик в розетку или опрометью перебегает улицу – как от этого удержишься? К тому же это непроизвольная реакция, а не продуманное наказание, и ребенок тотчас прощает шлепки – но если вы хотите, чтобы ребенок вел себя хорошо, то не забывайте: нахмуренные брови и печальный вздох матери, которая обычно улыбается, пугают ребенка куда больше брани и порки, если мать и так не скупится на затрещины.
   Упоминаю я об этом потому, что к большой чести этих двух преступников, Клайва и Полли, они никогда Нелл не наказывали, но неизменно гордились ею: потому-то, по моему глубокому убеждению, она, несмотря ни на что, так расцвела от их забот. Свет считал их скверными, по-настоящему скверными, но на шкале человеческой мерзости и жестокости скупка, укрывание и продажа краденого, на мой взгляд, стоят невысоко. Да и в своем деле Клайв и Полли были настолько безалаберными, что бросали французские полированные столики под дождем, а стулья из ценных пород дерева укутывали сырой соломой, так что ножки начинали гнить, и оставляли гобелены на прямом солнце, от чего те выцветали, и очень часто забывали потребовать деньги или не пересчитывали их – а стоит приобрести подобную репутацию, ухо держи востро! Нелл делала что было в ее силах. Даже в совсем нежном возрасте у нее был глаз на «хорошую вещь» и ей не нравилось наблюдать, как красивые предметы портятся и гибнут.
   «Клайв, – говорила она, – давай отнесем столик в дом? Ну посмотри, крышка вся пошла пузырьками из-за солнца. Я помогу. Берись за тот конец, а я возьмусь за этот».
   «Попозже, детка, – отвечал он лениво и нередко добавлял: – Что бы с нами было без тебя, Нелл?» – Причем с глубокой искренностью. Но ограничивался тем, что затягивался очередной сигаретой из целебных трав (так, во всяком случае, он объяснял Нелл ее необычный запах) и оставлял все, как было, и когда Бино и Рейди приезжали за столиком, то находили вспузыренный лак и гниль вместо дорогого, в великолепном состоянии, пусть и краденого, антикварного изделия, и происходила неприятная сцена.
   Я не извиняю их преступное существование, читатель, поймите меня правильно. Я просто говорю, что Клайв и Полли хорошо заботились о Нелл, хотя и не во всех отношениях, и что они получат свою награду, как мы увидим в дальнейшем, еще здесь на земле.
   – Хиппи! – говорили жители деревни о странных, рассеянных, длинноволосых обитателях Дальней фермы с их хаотичными появлениями и исчезновениями, ночными посетителями и мешками, полными банок из-под тушеной фасоли и пустых винных бутылок, которые еженедельно забирал там мусорный фургон. Мусорщик был дядей почтмейстерши, которая была двоюродной сестрой мисс Бартон, содержательницы деревенской лавки, а жители Руллина еще, слава Богу, с ума не сошли и отлично понимали что и как. Однако арендаторы Дальней фермы оказались хорошими соседями – помогали искать заблудившуюся корову и залежную свою землю отдавали под выпас, а Полли играла на пианино на еженедельных дискотеках, ну они и помалкивали. А главное, была ведь Нелл! Никто не хотел расстроить Нелл, вызвав полицию или прибегнув к иным драконовым мерам в том же духе. Они гордились своей Нелл, которая заняла первое место среди детей моложе 10 лет на выставке детской живописи, устроенной «Уитабикс» в 1973 году и, хотя больше призов не брала, неоднократно оказывалась в числе кандидатов на них и бывала «отмечена».
   Мисс Бартон приберегала в лавке для Нелл вступительные анкеты разных конкурсов или получала их от своей сестры, библиотекарши в Кардиффе.
   Нелл, говорила она, а как насчет лучшего очерка о Британском Содружестве (до 15 лет) для «Снова ищем юного журналиста на этот год». Или: а как насчет художественного конкурса «Спасем нашу планету!» (до 16 лет), Нелл? И, казалось, даже не вспоминала, что Нелл было всего 12, и Нелл отправлялась прилагать все свои силы и старание. Она совсем юной усвоила, что большие надежды, которые на тебя возлагают другие люди, это не только приятный комплимент, но и тяжкая обуза. Мало однажды добиться успеха. Необходимо добиваться его вновь и вновь. И вот Нелл оставалась в школе после занятий и трудилась допоздна, обложившись справочниками, или на Дальней ферме поднималась ни свет ни заря и, кутаясь в одеяло, негнущимися от холода пальцами писала маслом, рисовала, вышивала. На ферме еще до того, как Клайв с Полли ее арендовали, было установлено центральное отопление, работавшее на нефти, но если они вспоминали, что надо бы заказать нефть, выяснялось, что у них нет денег уплатить за нее – и наоборот, так что зимой там было очень-очень холодно.
   По мнению деревни, Нелл жилось весьма и весьма нелегко. С самого начала она после школы и по субботам подрабатывала – ведь даже в 7 лет она умела отличить сорняки от ботвы и маленькими ловкими пальцами пропалывала морковь и чище и быстрее многих взрослых. Она выполняла всякие мелкие поручения, относила посылки к прибытию ежедневного автобуса и обирала крыжовник – колючая работа! – не дергая ветки, такая деловитая, не привыкшая хныкать. Со временем, естественно, она начала сидеть с маленькими детьми или водила их гулять, а малыши ее любили и под ее присмотром вели себя как ангелочки. Однако люди, конечно, замечали, что на другой день Нелл в лавке мисс Бартон тратила свой заработок не на хрустящий картофель или сласти, и не на куколок Синди, но на такие припасы, как хлеб, сыр, яйца, апельсины или туалетную бумагу, а потом тащила покупки вверх по склону на Дальнюю ферму. Примерно раз в месяц в лавку являлась Полли – сплошные длинные юбки и улыбки, с пухлыми пачками пятифунтовых бумажек и скупала буквально все, что стояло на полках, однако о таких предметах, как «Брилло» – металлические мочалки для отдраивания кастрюль, воск для полировки мебели и стиральные растворы ей всегда должна была напоминать Нелл. Деревня предполагала, что порядок на Дальней ферме поддерживает Нелл, а не ее мать, и деревня не ошибалась. Совсем юной Нелл усвоила еще один урок: если тебе не нравится обстановка, в которой ты живешь, то надо не причитать и жалеть себя, а постараться, насколько можно, изменить ее по собственному вкусу.
   Но вот то, что она никогда не приглашала подружек к себе домой, создавало определенные проблемы. И забудьте, что есть семьи, где матери просто не в силах терпеть топот чужих детей, их вопли и привычку все раскидывать, да и как можно от них этого требовать, если их собственные не лучше? Но Полли никак не подпадала под эту категорию – с ее-то мягкой грудью и спущенными петлями на колготках! Что-то тут было не так.
   «Можно я приду к тебе в гости?» – приставала к Нелл ее лучшая подруга Бренда Килдейр. «Тебе не понравится», – отвечала Нелл. «Почему не понравится?»
   И Нелл говорила что-то невнятное и уклонялась, пока в один прекрасный день не нашла выход и не объяснила: «Там водятся привидения», что всех утихомирило.
   А вдруг да правда?
   Надо сказать, что Нелл в 12 лет отлично знала, что Клайв и Полли не ее настоящие родители, но, с другой стороны, они любили ее всей доступной им любовью. Иными словами, чем больше Нелл брала на себя планирование, уборку, зарабатывание денег, ведение хозяйства и даже поддержание связи с их друзьями-грабителями, тем благодарнее они были и тем охотнее возлагали на нее эти и другие свои обязанности.
   «Нелл, ты чудо! – говорили они, когда она ставила перед ними какое-нибудь изысканное кушанье, ну, например, свинину под тминным соусом с клецками. – А на завтрак ты не приготовишь рис с овощами по-индийски?»
   Нелл штудировала газетные колонки с кулинарными советами: волей-неволей ограничиваясь рецептами под общим заголовком: «Как питаться разнообразно в пределах скромного бюджета». Но каким мечтам она предавалась над воскресными рецептами – сплошные омары, перепелиные яйца, сливки и коньяк! (Боюсь, она унаследовала от отца вкус к роскоши.) Однако она была благоразумна и всегда укладывалась в бюджет.
   «Только один фунт двадцать пять пенсов за весь обед, – говорила она с гордостью. А затем, быть может, осторожно осведомлялась: – Рейди и Бино вечером приедут?»