Страница:
Анн-Мари, сгусточек энергии, jolie-laide,
[5]ростом в 4 фута, 10 дюймов, весом в 85 фунтов осталась плакать, рыдать и в большом возбуждении сообщать всем и каждому, что Хелен Вексфорд и ее муж ушли вместе. Не удовольствовавшись этим, на следующее же утро она исторгла у Лоренса признание. (Я отвез ее к себе в контору. На диване. Очень неудобно. Ты понимаешь, все эти книги и рукописи. Я был жутко пьян. Кто-то что-то подлил в пунш. Она выглядела такой расстроенной. Она выглядела такой расстроенной! Анн-Мари. Ну получилось так. Прости, прости.) И услышав все это, еще до того, как Хелен вернулась домой (забежала прежде к подруге немного успокоиться – такой бесконечно виноватой она себя чувствовала), Анн-Мари явилась к Клиффорду и рассказала ему, где Хелен была ночью, добавив много совершенно ненужных и лживых подробностей.
И потому, когда Хелен все-таки вернулась домой, Клиффорд категорически не желал прощать. Собственно говоря, Джонни как раз кончил менять замки. Хелен стояла перед дверью на резком ноябрьском ветру, ее муж и малютка-дочь были по ту сторону запертой двери, в тепле.
– Впусти меня, впусти меня! – кричала Хелен, но он ее не впустил. Хотя Нелл издала сочувственный вопль, его сердце не смягчилось. Неверная жена – ему не жена. Она для него хуже посторонней, она враг!
Ну Хелен пришлось обратиться к адвокату, что же ей оставалось делать? Клиффорд уже побывал у своего, он времени не терял. Анн-Мари еще толком не договорила, а он уже звонил. Адвокат был очень именитый и дорогой, но и этого мало: Анн-Мари тут же решила воспользоваться случаем и развестись с Лоренсом, назвав соответчицей Хелен, и к Рождеству не один, но два брака были разбиты. И кокон любви и тепла, в котором обитала Нелл, был размотан быстрее, чем мог уследить глаз или постичь ум, – во всяком случае, так казалось Хелен, и в воздухе над младенческой головкой Нелл метались слова ненависти, отчаяния и злобы, а когда она улыбалась, никто не отвечал ей улыбкой, и Клиффорд разводился с Хелен, назвав соответчиком Лоренса и требуя передачи их маленькой дочери ему.
Возможно, вам неизвестен обычай «называть соответчиков». В прошлом, когда институт брака был прочнее и нерушимее, чем нынче, для того чтобы разъединить супружескую пару, требовалось доказать вмешательство извне. Брак не просто «необратимо рушился» под воздействием внутренних сил. Являлся некто и делал нечто – чаще всего в сексуальном плане. Этот некто именовался «третьим лицом». В поисках улик исследовались простыни, частные сыщики делали фотоснимки сквозь замочные скважины, а третье лицо называлось соучастником (соучастницей) и его (ее) фамилия попадала в газеты. Все это было омерзительно. И даже если оба супруга просто хотели расстаться без всяких взаимных обид, ритуал с простынями и замочными скважинами совершать все-таки приходилось. О, разумеется, худа без добра не бывает, и выросло целое племя девушек, населявших приморские отели и поставлявших все необходимые улики: они недурно, а часто и не без приятности зарабатывали на жизнь, сидя за кофе всю ночь напролет и целуясь только, когда свет в замочной скважине внезапно затмевался.
Но это конкретное худо принесло только одно относительное добро: Хелен более или менее помирилась с отцом – любой враг Клиффорда был ему другом, а посему дочь (якобы его дочь: он не желал дать Эвелин передышку и продолжал отрицать, что Хелен – его плоть и кровь) была допущена в маленькую спальню в «Яблоневом коттедже», выходившую на заднюю лестницу, где могла выплакивать свое горе и стыд, а знакомая зарянка сидела на яблоневой ветке прямо против ее окна, наклоняла головку набок и, щеголяя красной грудкой, щебетала и чирикала – зачем унывать, когда впереди у нее много счастливых дней.
ЛОЖЬ, СПЛОШНАЯ ЛОЖЬ!
ПОСЛЕ РАЗВОДА
ПРАВО СВИДАНИЯ!
ЯБЛОКО ЛЮБВИ И РАЗДОРА
И потому, когда Хелен все-таки вернулась домой, Клиффорд категорически не желал прощать. Собственно говоря, Джонни как раз кончил менять замки. Хелен стояла перед дверью на резком ноябрьском ветру, ее муж и малютка-дочь были по ту сторону запертой двери, в тепле.
– Впусти меня, впусти меня! – кричала Хелен, но он ее не впустил. Хотя Нелл издала сочувственный вопль, его сердце не смягчилось. Неверная жена – ему не жена. Она для него хуже посторонней, она враг!
Ну Хелен пришлось обратиться к адвокату, что же ей оставалось делать? Клиффорд уже побывал у своего, он времени не терял. Анн-Мари еще толком не договорила, а он уже звонил. Адвокат был очень именитый и дорогой, но и этого мало: Анн-Мари тут же решила воспользоваться случаем и развестись с Лоренсом, назвав соответчицей Хелен, и к Рождеству не один, но два брака были разбиты. И кокон любви и тепла, в котором обитала Нелл, был размотан быстрее, чем мог уследить глаз или постичь ум, – во всяком случае, так казалось Хелен, и в воздухе над младенческой головкой Нелл метались слова ненависти, отчаяния и злобы, а когда она улыбалась, никто не отвечал ей улыбкой, и Клиффорд разводился с Хелен, назвав соответчиком Лоренса и требуя передачи их маленькой дочери ему.
Возможно, вам неизвестен обычай «называть соответчиков». В прошлом, когда институт брака был прочнее и нерушимее, чем нынче, для того чтобы разъединить супружескую пару, требовалось доказать вмешательство извне. Брак не просто «необратимо рушился» под воздействием внутренних сил. Являлся некто и делал нечто – чаще всего в сексуальном плане. Этот некто именовался «третьим лицом». В поисках улик исследовались простыни, частные сыщики делали фотоснимки сквозь замочные скважины, а третье лицо называлось соучастником (соучастницей) и его (ее) фамилия попадала в газеты. Все это было омерзительно. И даже если оба супруга просто хотели расстаться без всяких взаимных обид, ритуал с простынями и замочными скважинами совершать все-таки приходилось. О, разумеется, худа без добра не бывает, и выросло целое племя девушек, населявших приморские отели и поставлявших все необходимые улики: они недурно, а часто и не без приятности зарабатывали на жизнь, сидя за кофе всю ночь напролет и целуясь только, когда свет в замочной скважине внезапно затмевался.
Но это конкретное худо принесло только одно относительное добро: Хелен более или менее помирилась с отцом – любой враг Клиффорда был ему другом, а посему дочь (якобы его дочь: он не желал дать Эвелин передышку и продолжал отрицать, что Хелен – его плоть и кровь) была допущена в маленькую спальню в «Яблоневом коттедже», выходившую на заднюю лестницу, где могла выплакивать свое горе и стыд, а знакомая зарянка сидела на яблоневой ветке прямо против ее окна, наклоняла головку набок и, щеголяя красной грудкой, щебетала и чирикала – зачем унывать, когда впереди у нее много счастливых дней.
ЛОЖЬ, СПЛОШНАЯ ЛОЖЬ!
Есть младенцы, из-за которых никто ни с кем не дерется. Если они некрасивы, несимпатичны, плаксивы или склонны кукситься, разведенным согрешившим матерям дозволяется сохранить их и трудиться на них долгие годы. Но какой очаровашкой была Нелл! Все хотели оставить ее себе – отец и мать, и оба набора из бабушки и дедушки. Кожа у Нелл была светлая и нежная, улыбка светлая и нежная, и она почти никогда не плакала, а если и плакала, ее тут же удавалось утешить. Она была упорной и усердной труженицей – а кому приходится трудиться тяжелее, чем младенцам? – и всячески тренировала свои способности: училась трогать, хватать, сидеть, ползать, стоять, произносить первые слова. Она была смелой, талантливой, бойкой – завидным призом, а не ношей, которая почти не стоит того, чтобы ее тащить. И как они дрались из-за нее!
– Она недостойна быть матерью, – сказал Клиффорд Вэну Эрсону, своему веснушчатому свирепому адвокату. – Она пыталась покончить абортом с девочкой. Она ее не хотела.
– Он требует ее только назло мне, – со слезами объясняла Хелен Эдвину Друзу, своему кроткому советчику-хиппи. – Пожалуйста, заставьте его перестать. Я же так его люблю! Одна-единственная глупость, вечеринка эта дурацкая, я выпила лишнего и просто мстила ему за Анджи. Я не вынесу, если потеряю еще и Нелл. Я не выдержу. Пожалуйста, помогите мне!
Эдвин Друз протянул кроткую руку, чтобы утешить свою расстроенную клиентку. Она слишком молода, чтобы выдержать все это, думал он. И Клиффорд Вексфорд весьма и весьма отрицательная личность, думал он. Она нуждается в заботливой поддержке. И пожалуй, он, Эдвин Друз, наиболее подходит для осуществления такой поддержки, думал он. Он убедит ее стать вегетарианкой, и она уже не будет поддаваться столь черному отчаянию. Собственно говоря, думал он, они с ней могли бы отлично поладить, если бы только Клиффорд и крошка Нелл не стояли у них на дороге. Пожалуй, Эдвин Друз был не лучшим ходатаем перед лицом закона, которого могла выбрать для себя Хелен, учитывая все обстоятельства. Однако она выбрала именно его.
Добавьте еще, что Клиффорд хотел, чтобы Нелл жила с ним, и имел привычку добиваться того, что хотел, и вы увидите, что в борьбе за нее у него имелись все козыри: деньги, влияние, опытные юристы, возмущенная добродетель – а также его родители Отто и Синтия, готовые поддержать его своим вкладом во все это.
– Одной мягкости мало, – сказала Синтия о Хелен. – Необходим еще здравый смысл, ну и осмотрительность.
– Мужчина способен многое вытерпеть от своей жены, – сказал Отто. – Но только чтобы его не ставили в глупое положение у всех на глазах.
А Хелен нечего было положить на весы кроме прелести, и беспомощности, и материнской любви, и добросовестности Эдвина Друза. А этого было недостаточно.
Клиффорд развелся с Хелен за супружескую измену, отрицать которую она никак не могла: более того, Анн-Мари явилась в суд и дала те же показания, что и на собственном бракоразводном процессе: «…я неожиданно возвращаюсь домой и застаю моего мужа Лоренса в постели с Хелен. Да, в нашей брачной постели. Да, оба были совсем голые». Ложь! Сплошная ложь! Хелен даже не пыталась в качестве возражения ссылаться на то, что Клиффорд совершил супружескую измену с Анджи Уэлбрук – она не хотела обрекать его на публичное позорище, а Эдвин Друз и не пробовал ее уговаривать. Хелен слишком уж была убеждена, что потеряла Клиффорда по своей вине. Даже питая к нему ненависть, она его любила, и то же можно сказать о нем в отношении нее. Но его гордость была уязвлена: он не простит и не позволит ей уязвлять его еще горше. И он получил развод, как чистый и пострадавший, а она – как виновная, и все это не сходило с газетных страниц целую неделю. С прискорбием должна сказать, что Клиффорд Вексфорд ничего против газетной шумихи не имел. Он считал, что она приносит пользу делу, да так и было.
Из Йоханнесбурга позвонил отец Анджи и загремел в трубке:
– Рад, что вы избавились от своей дряни жены. Анджи это взбодрит!
И взбодрило. Как и поразительный успех картин Дэвида Феркина, которые теперь висели на самых авангардистских стенах в стране.
– Вот видишь! – заявила Анджи. – Этому хламу, Старым Мастерам, пришел конец, конец, конец!
Когда месяц спустя решался вопрос, у кого из родителей остается ребенок, Хелен пришлось пожалеть, что она не вела борьбу более яростно. Клиффорд приводил различные доказательства того, что она не годится в матери. И не только ссылался на ее попытку сделать аборт, чего она ожидала, но и на ненормальность ее отца (человек, режущий садовыми ножницами собственные картины, едва может считаться нормальным!), которую она, несомненно, унаследовала, а также на собственную ее, Хелен, склонность к грубейшей сексуальной аморальности. Далее Хелен уже почти алкоголичка – разве она не пыталась оправдать свое прегрешение с соответчиком Деррансом, ссылкой на то, что выпила лишнего? Нет, мать Нелл тщеславная, безалаберная, безнадежная потенциальная преступница. Далее, Хелен не имеет средств к жизни, а Клиффорд имеет их. Как она намерена содержать ребенка? Разве она при первом же поводе не бросила даже свою жалкую повременную работу? Работать? Хелен? Вы шутите!
Куда бы бедная девочка ни оборачивалась, всюду ее встречал Клиффорд с новым обвинением и был столь убедителен, что она сама почти ему поверила. А в чем могла обвинить его она? Что он требует Нелл только, чтобы больнее наказать ее? Что он просто возложит все заботы о крошке Нелл на няню? Что он слишком занят, чтобы быть хорошим отцом, и что ее, Хелен, сердце разобьется, если у нее отберут ее дочку? Эдвин Друз был неубедителен. И Хелен была второй раз заклеймена в глазах света как пьяная потаскушка. Так-то вот. Клиффорд выиграл процесс.
– Опека, воспитание и контроль отцу, – объявил судья. Клиффорд посмотрел через зал на Хелен и в первый раз с начала разбирательства встретил ее взгляд.
– Клиффорд, – прошептала она, как может жена прошептать имя мужа у его смертного одра, и вопреки разноголосому хору вокруг он ее услышал, и его сердце рванулось к ней. Ярость и злоба угасли, и он пожалел, что не может отвести стрелки часов назад, чтобы он, она и Нелл снова были вместе. Он остановился во дворе суда, ожидая Хелен. Ему просто хотелось заговорить с ней, коснуться ее руки. Ведь она была уже достаточно наказана. Но Анджи вышла раньше Хелен, одетая в минимальнейшую из кожаных мини-юбок, и никто не глядел на ее ноги, а только на золотую брошь с бриллиантами у ее горла, которая стоила по меньшей мере четверть миллиона фунтов. Анджи ухватила его под руку и сказала:
– Ну превосходный результат. Ты с малюткой и без Хелен. Лоренс, знаешь ли, был не единственный.
И Клиффорд справился со своей минутной слабостью.
Вы спрашиваете, что сталось с Лоренсом? Анн-Мари, его жена, простила его – хотя так никогда и не простила Хелен, – и года через два они снова вступили в брак. Некоторые люди легкомысленны до невыносимости. Но Хелен одна неосторожность обошлась в мужа, домашний очаг и любовника (что, впрочем, случается так часто, что даже думать не хочется), не говоря уже о ребенке, о подруге, да и о репутации тоже. И когда крошка Нелл сделала свои первые шажки, ее мать при этом не присутствовала.
– Она недостойна быть матерью, – сказал Клиффорд Вэну Эрсону, своему веснушчатому свирепому адвокату. – Она пыталась покончить абортом с девочкой. Она ее не хотела.
– Он требует ее только назло мне, – со слезами объясняла Хелен Эдвину Друзу, своему кроткому советчику-хиппи. – Пожалуйста, заставьте его перестать. Я же так его люблю! Одна-единственная глупость, вечеринка эта дурацкая, я выпила лишнего и просто мстила ему за Анджи. Я не вынесу, если потеряю еще и Нелл. Я не выдержу. Пожалуйста, помогите мне!
Эдвин Друз протянул кроткую руку, чтобы утешить свою расстроенную клиентку. Она слишком молода, чтобы выдержать все это, думал он. И Клиффорд Вексфорд весьма и весьма отрицательная личность, думал он. Она нуждается в заботливой поддержке. И пожалуй, он, Эдвин Друз, наиболее подходит для осуществления такой поддержки, думал он. Он убедит ее стать вегетарианкой, и она уже не будет поддаваться столь черному отчаянию. Собственно говоря, думал он, они с ней могли бы отлично поладить, если бы только Клиффорд и крошка Нелл не стояли у них на дороге. Пожалуй, Эдвин Друз был не лучшим ходатаем перед лицом закона, которого могла выбрать для себя Хелен, учитывая все обстоятельства. Однако она выбрала именно его.
Добавьте еще, что Клиффорд хотел, чтобы Нелл жила с ним, и имел привычку добиваться того, что хотел, и вы увидите, что в борьбе за нее у него имелись все козыри: деньги, влияние, опытные юристы, возмущенная добродетель – а также его родители Отто и Синтия, готовые поддержать его своим вкладом во все это.
– Одной мягкости мало, – сказала Синтия о Хелен. – Необходим еще здравый смысл, ну и осмотрительность.
– Мужчина способен многое вытерпеть от своей жены, – сказал Отто. – Но только чтобы его не ставили в глупое положение у всех на глазах.
А Хелен нечего было положить на весы кроме прелести, и беспомощности, и материнской любви, и добросовестности Эдвина Друза. А этого было недостаточно.
Клиффорд развелся с Хелен за супружескую измену, отрицать которую она никак не могла: более того, Анн-Мари явилась в суд и дала те же показания, что и на собственном бракоразводном процессе: «…я неожиданно возвращаюсь домой и застаю моего мужа Лоренса в постели с Хелен. Да, в нашей брачной постели. Да, оба были совсем голые». Ложь! Сплошная ложь! Хелен даже не пыталась в качестве возражения ссылаться на то, что Клиффорд совершил супружескую измену с Анджи Уэлбрук – она не хотела обрекать его на публичное позорище, а Эдвин Друз и не пробовал ее уговаривать. Хелен слишком уж была убеждена, что потеряла Клиффорда по своей вине. Даже питая к нему ненависть, она его любила, и то же можно сказать о нем в отношении нее. Но его гордость была уязвлена: он не простит и не позволит ей уязвлять его еще горше. И он получил развод, как чистый и пострадавший, а она – как виновная, и все это не сходило с газетных страниц целую неделю. С прискорбием должна сказать, что Клиффорд Вексфорд ничего против газетной шумихи не имел. Он считал, что она приносит пользу делу, да так и было.
Из Йоханнесбурга позвонил отец Анджи и загремел в трубке:
– Рад, что вы избавились от своей дряни жены. Анджи это взбодрит!
И взбодрило. Как и поразительный успех картин Дэвида Феркина, которые теперь висели на самых авангардистских стенах в стране.
– Вот видишь! – заявила Анджи. – Этому хламу, Старым Мастерам, пришел конец, конец, конец!
Когда месяц спустя решался вопрос, у кого из родителей остается ребенок, Хелен пришлось пожалеть, что она не вела борьбу более яростно. Клиффорд приводил различные доказательства того, что она не годится в матери. И не только ссылался на ее попытку сделать аборт, чего она ожидала, но и на ненормальность ее отца (человек, режущий садовыми ножницами собственные картины, едва может считаться нормальным!), которую она, несомненно, унаследовала, а также на собственную ее, Хелен, склонность к грубейшей сексуальной аморальности. Далее Хелен уже почти алкоголичка – разве она не пыталась оправдать свое прегрешение с соответчиком Деррансом, ссылкой на то, что выпила лишнего? Нет, мать Нелл тщеславная, безалаберная, безнадежная потенциальная преступница. Далее, Хелен не имеет средств к жизни, а Клиффорд имеет их. Как она намерена содержать ребенка? Разве она при первом же поводе не бросила даже свою жалкую повременную работу? Работать? Хелен? Вы шутите!
Куда бы бедная девочка ни оборачивалась, всюду ее встречал Клиффорд с новым обвинением и был столь убедителен, что она сама почти ему поверила. А в чем могла обвинить его она? Что он требует Нелл только, чтобы больнее наказать ее? Что он просто возложит все заботы о крошке Нелл на няню? Что он слишком занят, чтобы быть хорошим отцом, и что ее, Хелен, сердце разобьется, если у нее отберут ее дочку? Эдвин Друз был неубедителен. И Хелен была второй раз заклеймена в глазах света как пьяная потаскушка. Так-то вот. Клиффорд выиграл процесс.
– Опека, воспитание и контроль отцу, – объявил судья. Клиффорд посмотрел через зал на Хелен и в первый раз с начала разбирательства встретил ее взгляд.
– Клиффорд, – прошептала она, как может жена прошептать имя мужа у его смертного одра, и вопреки разноголосому хору вокруг он ее услышал, и его сердце рванулось к ней. Ярость и злоба угасли, и он пожалел, что не может отвести стрелки часов назад, чтобы он, она и Нелл снова были вместе. Он остановился во дворе суда, ожидая Хелен. Ему просто хотелось заговорить с ней, коснуться ее руки. Ведь она была уже достаточно наказана. Но Анджи вышла раньше Хелен, одетая в минимальнейшую из кожаных мини-юбок, и никто не глядел на ее ноги, а только на золотую брошь с бриллиантами у ее горла, которая стоила по меньшей мере четверть миллиона фунтов. Анджи ухватила его под руку и сказала:
– Ну превосходный результат. Ты с малюткой и без Хелен. Лоренс, знаешь ли, был не единственный.
И Клиффорд справился со своей минутной слабостью.
Вы спрашиваете, что сталось с Лоренсом? Анн-Мари, его жена, простила его – хотя так никогда и не простила Хелен, – и года через два они снова вступили в брак. Некоторые люди легкомысленны до невыносимости. Но Хелен одна неосторожность обошлась в мужа, домашний очаг и любовника (что, впрочем, случается так часто, что даже думать не хочется), не говоря уже о ребенке, о подруге, да и о репутации тоже. И когда крошка Нелл сделала свои первые шажки, ее мать при этом не присутствовала.
ПОСЛЕ РАЗВОДА
Бедный Клиффорд! Возможно, читатель, тебя удивляет, что я столь сочувственно говорю о Клиффорде, который обошелся с Хелен столь жестоко и гадко. Она допустила большую глупость, это правда, но ей же было всего 23, а Клиффорд через месяц или около того после свадьбы уже отдавал «Леонардо» куда больше внимания, чем ей, и заставил ее приревновать к Анджи, как нам известно, а Лоренс был таким же веселым брюнетом, каким серьезным блондином был Клиффорд, и она всего разок не устояла перед искушением, хотя никуда не денешься от того факта, что эпизод на диване в его конторе вполне мог бы перейти в нечто куда более прекрасное и менее пошлое, если бы ему дали развиваться естественным путем, без сокрушительных ударов, которые Анн-Мари нанесла едва зародившимся отношениям. Многие другие мужья простили бы жене точно такую же ошибку – горевали и дулись бы недели три-четыре, а потом забыли бы и продолжали бы жить как ни в чем не бывало. Но только не Клиффорд. Бедный Клиффорд, говорю я, потому лишь, что он не мог простить, а уж тем более забыть.
Бедный Клиффорд, потому что, даже ненавидя Хелен, он тосковал без ее светлого присутствия возле него и остался с Анджи, которая носила мини-юбки, хотя ноги у нее были безобразные, и немодные броши, потому лишь, что они стоили миллионы, а ее белые норковые манто выглядели бьющими в нос, а не теплыми и уютными. И которая, стоило Клиффорду вспомнить о своих вполне законных правах свежеразведенного мужчины и посмотреть направо-налево (а в красивых, умных, обворожительных женщинах, только и думающих, как бы завладеть Клиффордом, недостатка не было), принималась названивать своему папаше в Йоханнесбург (никогда не пользуясь собственным телефоном), убеждая его забрать свои капиталовложения из зыбкого Мира Искусства и поместить их в незыблемую Компанию по перегонке спирта, или «Армалит инкорпорейтед». А потому – бедный Клиффорд! Он не был счастлив.
И бедная Нелл, которой пришлось привыкать к новым лицам и новым обычаям, ибо теперь она обитала в большой сверкающей детской с достаточно приятной няней, а обожающие бабушка и дедушка с отцовской стороны часто ее там навещали – но куда пропала ее мама? В эти первые дни нижняя губка Нелл часто дрожала, но и младенец способен быть мужественно гордым: она делала над собой усилие и улыбалась, и вела себя безупречно, а кто рядом с ней был способен вполне понять всю величину ее потери? В те времена сложные механизмы детской психики не анализировались и не учитывались, не то что теперь.
– Не берите ее на руки, – требовала Синтия от няни в тех редких случаях, когда Нелл плакала по ночам. – Пусть плачет, пока не устанет. Она скоро избавится от этой привычки.
Так сама она растила Клиффорда в духе своего времени, и действительно, Клиффорд научился не поддаваться горю или страху, но вот на пользу ли было ему это, вопрос другой. К счастью, няня усвоила принципы доктора Спока и оставляла это требование без внимания.
– Как только я все налажу, – сказал Клиффорд матери, – она будет жить у меня. – Но, разумеется, он был очень занят. Недели превращались в месяцы.
И еще более бедная Хелен. Первое время после развода она жила у родителей, а это оказалось нелегко. Джон Лалли был совсем изглодан всеобъемлющей яростью и всякими «я же говорил!», и больше чем когда-либо винил мать Хелен во всем, что обернулось скверно, во всем, что оборачивалось скверно, во всем, что вот-вот должно было обернуться скверно. Каждое утро глаза Эвелин были красными и опухшими, и Хелен знала, что и в этом тоже ее вина. Она ведь слышала отца сквозь стену.
– Почему ты не помешала ей выйти за него, дура? Моя внучка в лапах негодяя, злодея, и это ты, ты прямо-таки всучила ее ему. Ты так сильно ненавидела собственную дочь? Ненавидела меня? Или ревновала и завидовала, что она молода и у нее все впереди, а ты стара и кончена?
Как ни странно, по-прежнему утверждая, что Хелен не его дочь, он заявлял все права на Нелл, как на свою родную внучку. И знаете, Джон Лалли, пока его жена и дочь горевали под его кровом, написал, вдохновляемый чистым сплином, три великолепные картины за столько же месяцев: переполненная дождевой водой бочка, в которой плавает дохлая кошка, воздушный змей в ветвях сухого дерева и водосток, забитый всевозможным мусором. Все три сейчас висят в Метрополитеновском музее современного искусства. По контракту Джон Лалли обязан был передать их «Леонардо», но делать этого, естественно, не собирался. Нет. Никогда! Он спрятал их в погребе «Яблоневого коттеджа» и только по счастливой случайности их не погубила сырость и не съели крысы. Но уж лучше его собственный погреб, ярился Джон Лалли, чем подвалы «Леонардо», куда Клиффорд Вексфорд, громоздя оскорбление на оскорбление, уже упрятал восемь из лучших его полотен.
Каждый день Хелен плакала все меньше, и три месяца спустя была готова вступить в общение с миром. Она имела право свиданий со своим ребенком раз в месяц по полдня в присутствии третьего лица. Этим третьим лицом Клиффорд назначил Анджи, а Хелен не могла представить ни единого веского возражения, и Эдвин Друз не нашел для нее хотя бы одного. (Если вы, читатель, будете когда-нибудь вовлечены в бракоразводный процесс, обязательно убедитесь, что ваш адвокат в вас не влюблен.)
Бедный Клиффорд, потому что, даже ненавидя Хелен, он тосковал без ее светлого присутствия возле него и остался с Анджи, которая носила мини-юбки, хотя ноги у нее были безобразные, и немодные броши, потому лишь, что они стоили миллионы, а ее белые норковые манто выглядели бьющими в нос, а не теплыми и уютными. И которая, стоило Клиффорду вспомнить о своих вполне законных правах свежеразведенного мужчины и посмотреть направо-налево (а в красивых, умных, обворожительных женщинах, только и думающих, как бы завладеть Клиффордом, недостатка не было), принималась названивать своему папаше в Йоханнесбург (никогда не пользуясь собственным телефоном), убеждая его забрать свои капиталовложения из зыбкого Мира Искусства и поместить их в незыблемую Компанию по перегонке спирта, или «Армалит инкорпорейтед». А потому – бедный Клиффорд! Он не был счастлив.
И бедная Нелл, которой пришлось привыкать к новым лицам и новым обычаям, ибо теперь она обитала в большой сверкающей детской с достаточно приятной няней, а обожающие бабушка и дедушка с отцовской стороны часто ее там навещали – но куда пропала ее мама? В эти первые дни нижняя губка Нелл часто дрожала, но и младенец способен быть мужественно гордым: она делала над собой усилие и улыбалась, и вела себя безупречно, а кто рядом с ней был способен вполне понять всю величину ее потери? В те времена сложные механизмы детской психики не анализировались и не учитывались, не то что теперь.
– Не берите ее на руки, – требовала Синтия от няни в тех редких случаях, когда Нелл плакала по ночам. – Пусть плачет, пока не устанет. Она скоро избавится от этой привычки.
Так сама она растила Клиффорда в духе своего времени, и действительно, Клиффорд научился не поддаваться горю или страху, но вот на пользу ли было ему это, вопрос другой. К счастью, няня усвоила принципы доктора Спока и оставляла это требование без внимания.
– Как только я все налажу, – сказал Клиффорд матери, – она будет жить у меня. – Но, разумеется, он был очень занят. Недели превращались в месяцы.
И еще более бедная Хелен. Первое время после развода она жила у родителей, а это оказалось нелегко. Джон Лалли был совсем изглодан всеобъемлющей яростью и всякими «я же говорил!», и больше чем когда-либо винил мать Хелен во всем, что обернулось скверно, во всем, что оборачивалось скверно, во всем, что вот-вот должно было обернуться скверно. Каждое утро глаза Эвелин были красными и опухшими, и Хелен знала, что и в этом тоже ее вина. Она ведь слышала отца сквозь стену.
– Почему ты не помешала ей выйти за него, дура? Моя внучка в лапах негодяя, злодея, и это ты, ты прямо-таки всучила ее ему. Ты так сильно ненавидела собственную дочь? Ненавидела меня? Или ревновала и завидовала, что она молода и у нее все впереди, а ты стара и кончена?
Как ни странно, по-прежнему утверждая, что Хелен не его дочь, он заявлял все права на Нелл, как на свою родную внучку. И знаете, Джон Лалли, пока его жена и дочь горевали под его кровом, написал, вдохновляемый чистым сплином, три великолепные картины за столько же месяцев: переполненная дождевой водой бочка, в которой плавает дохлая кошка, воздушный змей в ветвях сухого дерева и водосток, забитый всевозможным мусором. Все три сейчас висят в Метрополитеновском музее современного искусства. По контракту Джон Лалли обязан был передать их «Леонардо», но делать этого, естественно, не собирался. Нет. Никогда! Он спрятал их в погребе «Яблоневого коттеджа» и только по счастливой случайности их не погубила сырость и не съели крысы. Но уж лучше его собственный погреб, ярился Джон Лалли, чем подвалы «Леонардо», куда Клиффорд Вексфорд, громоздя оскорбление на оскорбление, уже упрятал восемь из лучших его полотен.
Каждый день Хелен плакала все меньше, и три месяца спустя была готова вступить в общение с миром. Она имела право свиданий со своим ребенком раз в месяц по полдня в присутствии третьего лица. Этим третьим лицом Клиффорд назначил Анджи, а Хелен не могла представить ни единого веского возражения, и Эдвин Друз не нашел для нее хотя бы одного. (Если вы, читатель, будете когда-нибудь вовлечены в бракоразводный процесс, обязательно убедитесь, что ваш адвокат в вас не влюблен.)
ПРАВО СВИДАНИЯ!
Вот как проходили полдня, отведенные под осуществление права свидания. Синтия, бабушка Нелл, привозила ее в Лондон на поезде. На вокзале Ватерлоо их уже ждали Анджи, выбранная ею приходящая няня (чье лицо часто менялось) и «роллс-ройс» с шофером. Приходящая няня несла Нелл, потому что Анджи опасалась брать на руки такого энергичного и бойкого ребенка. К тому же ребенок мог обмочиться. Все общество отправлялось в «Кларидж», где в номере уже ждала Хелен, чувствуя себя неловко в столь фешенебельном отеле. Как жена Клиффорда она безмятежно вращалась в самых избранных сферах. Как бывшей жене Клиффорда ей чудилось, что официанты и швейцары хихикают и смотрят на нее нагло. Анджи прекрасно понимала это чувство Хелен: потому-то она и выбрала «Кларидж». Ну и конечно, она хранила о нем самые приятные воспоминания.
Няня передавала Нелл Хелен, и Нелл принималась улыбаться, лепетать, щебетать и хвастать теми словами, какие уже знала. Но так она реагировала на всякое ласковое лицо. Свою мать она уже не отличала от всех остальных и, когда ей бывало больно или страшно, тянулась к бабушке. Хелен оставалось только смиряться с этим.
– А ты таки похудела, Хелен, – сказала Анджи при четвертом осуществлении права свидания. (Синтия, загадочная и элегантная, отправилась по магазинам, по крайней мере так она сказала.) Анджи была рада заметить, что груди Хелен, еще недавно столь полные и самодостаточные, теперь заметно уменьшились. Она подумала, что Клиффорд вряд ли взглянет второй раз на жалкое, робкое существо, в которое превратилась Хелен.
– Клиффорд всегда говорил, что мне надо бы похудеть, – сказала Хелен. – Как он?
– Отлично, – ответила Анджи. – Мы сегодня обедаем в «Мирабель» с Деррансами.
А, Деррансы! Анн-Мари и Лоренс уже вновь завели роман. В былом – ближайшие друзья Клиффорда и Хелен. Лоренс, с кем Хелен согрешила, уже прощен, потому что в конечном счете Хелен значила так мало! Анджи любила поворачивать нож в ране. Но тут она перегнула палку. Хелен уставилась на Анджи, и глаза ее засветились гневом, какого она еще никогда в жизни не испытывала.
– Бедненькая моя Нелл, – сказала она своей дочке, – какой слабой и глупой я была. Ведь я тебя предала!
Она отдала девочку няне, а сама подошла к Анджи и хлестнула ее – раз, два, три – но одной и той же щеке. Анджи взвизгнула, а няня выбежала из комнаты с Нелл, которая весело смеялась – ведь при этом ее несколько раз подбросили на руках.
– Ты мне не подруга, а враг, и всегда была врагом, – сказала Хелен Анджи. – Ты будешь гореть в аду за то, что сделала с Клиффордом и со мной.
– А ты ноль и ничего больше, – злобно ответила Анджи. – Дочь багетчика! И Клиффорд это знает. Он скоро женится на мне.
Анджи бросилась прямо к Клиффорду, сообщив ему, что Хелен стала буйной и убедила его вновь поднять в суде вопрос о праве свиданий и еще больше ограничить встречи матери и дочери. Анджи ужасно раздражало, что Клиффорд всякий раз, едва она возвращалась из «Клариджа» словно мимоходом осведомлялся, как выглядела Хелен.
«Очень серой, – отвечала Анджи. – И совсем отупевшей от жалости к себе. Невыносимо скучной». Ну или что-нибудь в том же духе, а Клиффорд ничего не говорил, только смотрел на нее с легкой усмешкой, каким-то неприятным взглядом. Анджи становилось не по себе. И действительно, на этот раз Клиффорд сопротивлялся довольно энергично.
– Да заткнись ты, Анджи, и не встревай! – Вот все, что он сперва ответил.
Ей даже пришлось сообщить (а это было опасно: Клиффорд мог выдать совсем не ту реакцию), что Хелен спит со своим адвокатом Эдвином Друзом. Это сработало. (Хелен, разумеется, с ним не спала, но Эдвин Друз утверждал обратное. Есть такие мужчины – поддаются собственным фантазиям.) Клиффорд заметил, с какой поразительной неумелостью Эдвин Друз вел дело Хелен, и хотя измышления Анджи явились для него шоком, с тем большей легкостью он им поверил. Они столько делали ясным! И он вновь обратился в суд.
Вызов туда влетел в почтовый ящик «Яблоневого коттеджа».
– Я же тебе говорил! – сказал Джон Лалли. – Я этого ждал.
– Только потому, что ты этого ждешь, – ответила Хелен, наконец-то обретая смелость, – такие вещи и случаются!
И теперь она взяла 200 фунтов, которые ей давно предлагала мать (из собственных быстро убывающих денег Эвелин, которые она с таким трудом сберегала из года в год), и внесла их как месячную плату за квартиру на Эрлс-Корт. Пятый этаж, без лифта. Ну и что? Она найдет себе работу. Она вернет себе дочь.
Хелен явилась в контору Эдвина Друза в гневе, а не в слезах. Он почувствовал, что, пожалуй, теряет ее. И поцеловал. Она вырвалась. Он не отступил. Не то чтобы он пытался ее изнасиловать, но такое толкование не исключалось. Быть может, он стал вегетарианцем в надежде усмирить опасно агрессивную натуру, замаскированную бородой и кроткими манерами, но с грустью должна констатировать, что вегетарианство не сработало. И нечего все списывать на бифштексы с кровью. Хелен вырвалась и нашла себе другого адвоката.
Она решительным шагом вошла в кабинет коллеги Вэна Эрсона Катберта Уэя, которого они с Клиффордом однажды пригласили на обед (яйца под майонезом, телятина с лимоном, tarte aux pommes [6]), и потребовала от него помощи. Ему придется представлять ее бесплатно, сказала она, во имя чистой справедливости. На него это произвело впечатление. Он засмеялся от удовольствия, любуясь ее воодушевлением. То, как Друз возмутительно вел дело жены Вексфорда, вызвало немало замечаний в среде юристов. Ее сверкающие глаза, ее пылающие негодованием щеки пленили Уэя точно так же, как Друза – ее слезливый мазохизм. Он сказал, что будет счастлив получать гонорар в рассрочку.
И вот когда Клиффорд снова явился в суд, его противником оказался не Эдвин Друз, но Катберт Уэй, гневный и непоколебимый. Катберт Уэй объяснил судье, что у Хелен теперь есть собственное жилище, есть куда взять малютку дочь; заявил, что Клиффорда не заботит благополучие Нелл и он искал только мести; указал, что нравственность Анджи сомнительна, как, впрочем, и Клиффорда – разве он не принимал участие в светской вечеринке с ЛСД? – и в целом был столь же злобно несправедлив и беспощаден к Клиффорду, как Клиффорд перед тем – к Хелен. И это принесло плоды: когда они уходили из здания суда, Нелл была на руках у матери. (Судья пожелал увидеть девочку у себя в кабинете вместе с обоими родителями. Нелл радостно залепетала и прыгнула в объятия матери. Но ведь Клиффорда она почти не знала. Будь там няня, вероятно, она пошла бы на руки к няне, но няни там не было, ведь верно? А судьи о подобных вещах не думают.)
– Опека отцу, – постановил судья. – Воспитание и контроль матери.
– Значит, сейчас у тебя в любовниках Катберт Уэй, – прошипел Клиффорд. – Поднимаешься все выше по адвокатской лестнице, как я погляжу. Но я прежде умру, чем спущу тебе это.
– Ну так умирай, – сказала она.
Няня передавала Нелл Хелен, и Нелл принималась улыбаться, лепетать, щебетать и хвастать теми словами, какие уже знала. Но так она реагировала на всякое ласковое лицо. Свою мать она уже не отличала от всех остальных и, когда ей бывало больно или страшно, тянулась к бабушке. Хелен оставалось только смиряться с этим.
– А ты таки похудела, Хелен, – сказала Анджи при четвертом осуществлении права свидания. (Синтия, загадочная и элегантная, отправилась по магазинам, по крайней мере так она сказала.) Анджи была рада заметить, что груди Хелен, еще недавно столь полные и самодостаточные, теперь заметно уменьшились. Она подумала, что Клиффорд вряд ли взглянет второй раз на жалкое, робкое существо, в которое превратилась Хелен.
– Клиффорд всегда говорил, что мне надо бы похудеть, – сказала Хелен. – Как он?
– Отлично, – ответила Анджи. – Мы сегодня обедаем в «Мирабель» с Деррансами.
А, Деррансы! Анн-Мари и Лоренс уже вновь завели роман. В былом – ближайшие друзья Клиффорда и Хелен. Лоренс, с кем Хелен согрешила, уже прощен, потому что в конечном счете Хелен значила так мало! Анджи любила поворачивать нож в ране. Но тут она перегнула палку. Хелен уставилась на Анджи, и глаза ее засветились гневом, какого она еще никогда в жизни не испытывала.
– Бедненькая моя Нелл, – сказала она своей дочке, – какой слабой и глупой я была. Ведь я тебя предала!
Она отдала девочку няне, а сама подошла к Анджи и хлестнула ее – раз, два, три – но одной и той же щеке. Анджи взвизгнула, а няня выбежала из комнаты с Нелл, которая весело смеялась – ведь при этом ее несколько раз подбросили на руках.
– Ты мне не подруга, а враг, и всегда была врагом, – сказала Хелен Анджи. – Ты будешь гореть в аду за то, что сделала с Клиффордом и со мной.
– А ты ноль и ничего больше, – злобно ответила Анджи. – Дочь багетчика! И Клиффорд это знает. Он скоро женится на мне.
Анджи бросилась прямо к Клиффорду, сообщив ему, что Хелен стала буйной и убедила его вновь поднять в суде вопрос о праве свиданий и еще больше ограничить встречи матери и дочери. Анджи ужасно раздражало, что Клиффорд всякий раз, едва она возвращалась из «Клариджа» словно мимоходом осведомлялся, как выглядела Хелен.
«Очень серой, – отвечала Анджи. – И совсем отупевшей от жалости к себе. Невыносимо скучной». Ну или что-нибудь в том же духе, а Клиффорд ничего не говорил, только смотрел на нее с легкой усмешкой, каким-то неприятным взглядом. Анджи становилось не по себе. И действительно, на этот раз Клиффорд сопротивлялся довольно энергично.
– Да заткнись ты, Анджи, и не встревай! – Вот все, что он сперва ответил.
Ей даже пришлось сообщить (а это было опасно: Клиффорд мог выдать совсем не ту реакцию), что Хелен спит со своим адвокатом Эдвином Друзом. Это сработало. (Хелен, разумеется, с ним не спала, но Эдвин Друз утверждал обратное. Есть такие мужчины – поддаются собственным фантазиям.) Клиффорд заметил, с какой поразительной неумелостью Эдвин Друз вел дело Хелен, и хотя измышления Анджи явились для него шоком, с тем большей легкостью он им поверил. Они столько делали ясным! И он вновь обратился в суд.
Вызов туда влетел в почтовый ящик «Яблоневого коттеджа».
– Я же тебе говорил! – сказал Джон Лалли. – Я этого ждал.
– Только потому, что ты этого ждешь, – ответила Хелен, наконец-то обретая смелость, – такие вещи и случаются!
И теперь она взяла 200 фунтов, которые ей давно предлагала мать (из собственных быстро убывающих денег Эвелин, которые она с таким трудом сберегала из года в год), и внесла их как месячную плату за квартиру на Эрлс-Корт. Пятый этаж, без лифта. Ну и что? Она найдет себе работу. Она вернет себе дочь.
Хелен явилась в контору Эдвина Друза в гневе, а не в слезах. Он почувствовал, что, пожалуй, теряет ее. И поцеловал. Она вырвалась. Он не отступил. Не то чтобы он пытался ее изнасиловать, но такое толкование не исключалось. Быть может, он стал вегетарианцем в надежде усмирить опасно агрессивную натуру, замаскированную бородой и кроткими манерами, но с грустью должна констатировать, что вегетарианство не сработало. И нечего все списывать на бифштексы с кровью. Хелен вырвалась и нашла себе другого адвоката.
Она решительным шагом вошла в кабинет коллеги Вэна Эрсона Катберта Уэя, которого они с Клиффордом однажды пригласили на обед (яйца под майонезом, телятина с лимоном, tarte aux pommes [6]), и потребовала от него помощи. Ему придется представлять ее бесплатно, сказала она, во имя чистой справедливости. На него это произвело впечатление. Он засмеялся от удовольствия, любуясь ее воодушевлением. То, как Друз возмутительно вел дело жены Вексфорда, вызвало немало замечаний в среде юристов. Ее сверкающие глаза, ее пылающие негодованием щеки пленили Уэя точно так же, как Друза – ее слезливый мазохизм. Он сказал, что будет счастлив получать гонорар в рассрочку.
И вот когда Клиффорд снова явился в суд, его противником оказался не Эдвин Друз, но Катберт Уэй, гневный и непоколебимый. Катберт Уэй объяснил судье, что у Хелен теперь есть собственное жилище, есть куда взять малютку дочь; заявил, что Клиффорда не заботит благополучие Нелл и он искал только мести; указал, что нравственность Анджи сомнительна, как, впрочем, и Клиффорда – разве он не принимал участие в светской вечеринке с ЛСД? – и в целом был столь же злобно несправедлив и беспощаден к Клиффорду, как Клиффорд перед тем – к Хелен. И это принесло плоды: когда они уходили из здания суда, Нелл была на руках у матери. (Судья пожелал увидеть девочку у себя в кабинете вместе с обоими родителями. Нелл радостно залепетала и прыгнула в объятия матери. Но ведь Клиффорда она почти не знала. Будь там няня, вероятно, она пошла бы на руки к няне, но няни там не было, ведь верно? А судьи о подобных вещах не думают.)
– Опека отцу, – постановил судья. – Воспитание и контроль матери.
– Значит, сейчас у тебя в любовниках Катберт Уэй, – прошипел Клиффорд. – Поднимаешься все выше по адвокатской лестнице, как я погляжу. Но я прежде умру, чем спущу тебе это.
– Ну так умирай, – сказала она.
ЯБЛОКО ЛЮБВИ И РАЗДОРА
Малышка – яблоко раздора и любви! Вот чем на три года стала крошка Нелл. То туда, то сюда. Сначала великолепная гигиеничная детская в сассексском доме дедушки и бабушки по отцу; затем не столько великолепный и откровенно не гигиеничный богемный дом дедушки и бабушки по матери в субботу и воскресенье и квартира на пятом этаже в Эрлс-Корте по будням; затем унылый, но элегантный городской дом ее отца в Примроуз-Хилле; затем дом в Масуэлл-Хилле, который теперь ее мать делила со своим новым мужем Саймоном Корнбруком.
Позвольте, я коротко расскажу вам, каким образом Хелен познакомилась и сочеталась браком с Саймоном Корнбруком, истинно порядочным человеком, хотя и скучноватым, как это часто водится за истинно порядочными людьми. Он был чрезвычайно и бесспорно умен: оксфордский диплом с отличием за ФПЭ (философию, политику, экономику) и писал для нового, иллюстрированного, приложения к «Санди таймс» выдающиеся статьи о разных дальних местах. Иногда по соглашению в высших эшелонах он писал передовицы и для «Таймс». (В те дни обе эти газеты делили здание на Принтинг-Хаус-сквер.) Рост 5 футов 7 дюймов, ясные симпатичные глаза на круглом совином лице и волосы, уже заметно поредевшие на тридцать девятом году жизни, словно мощные волны мысли подмывали их корни. Иными словами, он совершенно, совершенно не походил на Клиффорда и, возможно, именно этим и привлек Хелен. Этим и добротой, бесхитростностью, деликатностью, доходами и фанатичной преданностью ее физическому и душевному благополучию. Она его не любила. Она пыталась его полюбить, почти убедила себя, что любит его, но, читатель, она его не любила. Ей необходим был мужчина, который питал бы их с Нелл, а также ограждал ее от Клиффорда и его новой когорты адвокатов (от услуг Вэна Эрсмана он отказался: тот ведь допустил, чтобы его захватили врасплох). Ну а Саймон просто любил Хелен, но, мне кажется, в глубине сердца полагал, что она будет ему благодарна и таким образом все наладится. Разве не берет он женщину с жутким прошлым и готовым ребенком? Разумеется, он не помыслил бы сказать что-нибудь такое вслух. И конечно, Хелен была ему благодарна. Как же иначе? Она глубоко и искренне ценила своего нового мужа, который, хотя был журналистом и, следовательно, волнующе-интересным, никогда не засиживался в «Эль вино» за рюмкой, никогда не давал ей ни малейшего повода ревновать, был бережным любовником и увозил ее домой с вечеринок, едва она выражала желание уехать. (В гостях с Клиффордом она, даже умирая от утомления или скуки, не позволяла себе хотя бы намекнуть, что предпочла бы уехать домой, и ждала, чтобы он сам выразил такое желание.) И вообще, бывая в гостях с Саймоном, она убедилась, что его друзья и знакомые в среднем куда более простые, более приятные, менее нервические и менее самоупоенные люди. Они не принадлежали к избранным, но общество их доставляло гораздо больше удовольствия.
Позвольте, я коротко расскажу вам, каким образом Хелен познакомилась и сочеталась браком с Саймоном Корнбруком, истинно порядочным человеком, хотя и скучноватым, как это часто водится за истинно порядочными людьми. Он был чрезвычайно и бесспорно умен: оксфордский диплом с отличием за ФПЭ (философию, политику, экономику) и писал для нового, иллюстрированного, приложения к «Санди таймс» выдающиеся статьи о разных дальних местах. Иногда по соглашению в высших эшелонах он писал передовицы и для «Таймс». (В те дни обе эти газеты делили здание на Принтинг-Хаус-сквер.) Рост 5 футов 7 дюймов, ясные симпатичные глаза на круглом совином лице и волосы, уже заметно поредевшие на тридцать девятом году жизни, словно мощные волны мысли подмывали их корни. Иными словами, он совершенно, совершенно не походил на Клиффорда и, возможно, именно этим и привлек Хелен. Этим и добротой, бесхитростностью, деликатностью, доходами и фанатичной преданностью ее физическому и душевному благополучию. Она его не любила. Она пыталась его полюбить, почти убедила себя, что любит его, но, читатель, она его не любила. Ей необходим был мужчина, который питал бы их с Нелл, а также ограждал ее от Клиффорда и его новой когорты адвокатов (от услуг Вэна Эрсмана он отказался: тот ведь допустил, чтобы его захватили врасплох). Ну а Саймон просто любил Хелен, но, мне кажется, в глубине сердца полагал, что она будет ему благодарна и таким образом все наладится. Разве не берет он женщину с жутким прошлым и готовым ребенком? Разумеется, он не помыслил бы сказать что-нибудь такое вслух. И конечно, Хелен была ему благодарна. Как же иначе? Она глубоко и искренне ценила своего нового мужа, который, хотя был журналистом и, следовательно, волнующе-интересным, никогда не засиживался в «Эль вино» за рюмкой, никогда не давал ей ни малейшего повода ревновать, был бережным любовником и увозил ее домой с вечеринок, едва она выражала желание уехать. (В гостях с Клиффордом она, даже умирая от утомления или скуки, не позволяла себе хотя бы намекнуть, что предпочла бы уехать домой, и ждала, чтобы он сам выразил такое желание.) И вообще, бывая в гостях с Саймоном, она убедилась, что его друзья и знакомые в среднем куда более простые, более приятные, менее нервические и менее самоупоенные люди. Они не принадлежали к избранным, но общество их доставляло гораздо больше удовольствия.