Уэллс Энгус. Дикая магия

   Лицо её стало решительным и таким же жёстким как у Брахта. Каландрилл кивнул, соглашаясь. Глядя в её глаза, он понял, что признание это будет для него тяжёлым. Ветер словно похолодел, шёпот деревьев стал угрожающим. «Дера, не покидай меня, — подумал он, — побудь со мной, направь меня».
   Холодное дыхание ночи ничего не значило для Ценнайры, но все же по телу её пробежала дрожь. Обхватив себя руками, она не мигая смотрела на Каландрилла, решившись рассказать ему всю правду до конца. Если он отвернётся от неё, Ценнайра безоговорочно примет его выбор. Но она чувствовала, что между ними не должно быть больше тайн. По дороге от Кандахара до этой лесной поляны Ценнайра сильно изменилась. Она уже не просто зомби, посланная Аномиусом, и уже не та женщина, какой была раньше. И потому испытывала потребность снять с себя невыносимую тяжесть и рассказать ему все.
   — Я была куртизанкой, — начала Ценнайра, и голос е не дрогнул только потому, что она крепко держала себя в руках. Произнося эти слова, она молилась только о том чтобы Каландрилл правильно её понял, чтобы он поверил, что она уже больше не та. — Меня обрекли на смерть за то, что я убила ножом клиента. Он не заплатил мне, а когда я отобрала у него кошель, пригрозил выдать меня властям, и тогда я ткнула его ножом в живот. За это меня приговорили к казни.
   Аномиус отыскал меня в темницах Нхур-Джабаля и приказал освободить. Я тогда не понимала почему. Я подумала… — Ценнайра пожала плечами, словно то, что она собиралась сказать, было и так ясно. — Он околдовал меня, и я стала его слугой. Его колдовство дало мне такую мощь… Что такое голод, я знаю не понаслышке, а благодаря Аномиусу пища превратилась для меня в простое удовольствие. Я стала сильной, мне не нужен сон, я вижу и слышу… Бураш, ты это знаешь! Иначе бы я не нашла тебя. Меня эта сила опьянила, но взамен Аномиус забрал сердце. И если я воспротивлюсь ему, он уничтожит меня. Он отправил меня, как охотничью собаку, в погоню за тобой и Брахтом. Тогда он ничего не знал о Кате, об этом он выведал от меня, когда я побывала в Вышат'йи.
   Ценнайра заколебалась, плотно поджав губы. Заухал филин, и это был единственный звук, нарушивший тишину леса. Даже ветер смолк, словно вслушиваясь в её признания. Высокие деревья теснились, тоже прислушиваясь.
   — О Кате и о том, куда вы направились, я узнала от Менелиана. Он рассказал мне все, потому что был уверен, что уничтожит меня. Он вознамерился убить меня заклятиями, но магия хороша против живущих, а не против… таких, как я. И я убила его. — Она произнесла это глухим голосом. — Затем я произнесла слова, которым научил меня Аномиус, и вернулась в Нхур-Джабаль…
   — Как? — спросил Каландрилл хриплым голосом. — При помощи магии?
   — Да, а как ещё? — кивнула Ценнайра. — Колдун научил меня заклятиям, чтобы я могла вернуться.
   — Но это значит, что ты можешь вернуться в Нхур-Джабаль в любой момент, — медленно проговорил Каландрилл. — Ты можешь это сделать прямо сейчас и забрать своё сердце.
   — Аномиус наложил на него заклятия. — Ценнайра покачала головой, и свет от звёзд заиграл в её чёрных волосах. — Ты думаешь, он не позаботился об этом? Я уверена, стоит мне попытаться завладеть своим сердцем, как я погибну. Он учует меня в Нхур-Джабале и тут же уничтожит.
   — Верно. — Каландрилл, вспомнив отвратительного маленького колдуна, не мог не согласиться с Ценнайрой. — Продолжай.
   — Я отправилась в Альдарин. Там я узнала, что Варент ден Тарль умер. Мне сказал об этом человек по имени Дарф, он служил у ден Тарля.
   — Я знал его, — глухо произнёс Каландрилл. — Ты убила и его?
   Ценнайра кивнула.
   — Он хотел получить от меня удовольствие. Я не намеревалась его убивать, но он не оставил мне выбора.
   — Дера, — едва слышно пробормотал Каландрилл. — Ты уничтожаешь все на своём пути.
   Она опять кивнула. Каландрилл смотрел на неё и не понимал, как ещё может её любить, а он любил, в своём чувстве он не сомневался, каким бы безумием это ни казалось.
   — Что вы ищете, я узнала от Гарта и Кыфана, — проговорила она, когда Каландрилл жестом попросил её продолжать. — Но этих двоих я убивать не стала, даю слово. Хотя боюсь, ты вряд ли мне поверишь.
   Она печально усмехнулась и поглядела на него, как затравленный зверёк.
   — Я верю тебе, — произнёс Каландрилл.
   В глазах её засветилась надежда, и она улыбнулась:
   — У них я выяснила все остальное, я уже об этом рассказывала. Я воспользовалась зеркалом и переговорила с Аномиусом, и он приказал отыскать вас и ехать с вами Остальное тебе известно. Я прибыла в Кесс-Имбрун, к Дагган-Вхе, и там впервые увидела Рхыфамуна.
   Она замолчала, содрогнувшись от воспоминаний. Каландрилл знал, что она человек, воскрешённый из мёртвых, женщина, обладающая сверхчеловеческими возможностями, убившая не одного человека по приказанию своего создателя, однако она все же показалась ему самой обыкновенной беззащитной девушкой. Каландрилл сдержал себя и произнёс:
   — Продолжай.
   — О нем я рассказала вам правду, — завершила она. — Я чувствовала… Бураш, то, что он сделал, было ужасно. Он ел человеческую плоть, а потом украл чужое тело.
   — Но тебя это не остановило. И ты по-прежнему следовала указаниям своего господина? — Каландриллу с огромным трудом удалось говорить ровным голосом, не выдав овладевшего им отвращения. — Аномиус приказал тебе присоединиться к нам и отобрать «Заветную книгу».
   Ценнайра посмотрела на него, как на свой рок, и кивнула.
   — Да. — Она с трудом сглотнула и, теряя всякую надежду, продолжала: — Я присоединилась к вам для того, чтобы отобрать у вас «Заветную книгу» для Аномиуса.
   — Значит, Брахт прав? — спросил Каландрилл холодным, как северный ветер, голосом. — И для того, чтобы добиться цели, ты решилась меня соблазнить? За этим ты спасла меня от увагов? Чтобы исполнить волю хозяина?
   — Нет! — горячо возразила Ценнайра. — Бураш! Я не могу требовать от тебя доверия, но все, что я сказала, правда. Я толком не знаю, что произошло, но говорю тебе: я тебя люблю. Мне непереносима мысль, что ты можешь умереть. Что ещё могу я добавить? Я ехала с вами, с тобой, с Брахтом, с Катей, и что-то во мне изменилось. Я хочу получить назад своё сердце, стать хозяйкой своей судьбы. Я не желаю, чтобы Рхыфамун или Аномиус наложили лапу на «Заветную книгу», и не желаю, чтобы Фарн пробудился. Каландрилл, у меня нет права даже надеяться на твоё доверие. Но клянусь: я сделаю все чтобы вы преуспели. Бураш, даже если это будет стоить мне сердца, я сделаю все возможное; веришь ты мне или нет, но я тебе не лгу.
   Ночь молчала. Ветер стих. Волки, и филины, и все ночные хищники спали. Луна изогнутым клинком висела на небе. Звезды, как бесстрастные наблюдатели, холодно мерцали в вышине; Каландрилл внимательно смотрел в лицо Ценнайры, чувствуя на своих плечах огромный груз ответственности. В том, что она рассказала правду о себе, о своём прошлом и о службе у Аномиуса, он не сомневался. Но имеет ли он право верить в то, что она стала другой? В то, что существо, сотворённое магией, у которого вместо живого сердца в груди бьётся некий продукт колдовства, может так резко изменить цель в жизни?
   А если она лжёт? Если скрывает свои настоящие намерения?
   Каландрилл провёл рукой по пересохшим губам и вздохнул; под веками у него начала накапливаться боль; мысли бешено скакали одна за другой. Он хотел ей верить, но не оттого ли, что она ему небезразлична? Каландрилл кашлянул и вспомнил отца: что бы сказал Билаф, если бы был сейчас здесь? Отец наверняка обдал бы его презрением, а брат посмеялся, и все же… И все же чувства его к этой женщине не имели ничего общего с тем, что он испытывал по отношению к Надаме ден Эквин.
   И это был единственный факт, непоколебимый как скала. И, как стальной клинок, он глубоко его ранил.
   В голове Каландрилла воцарился хаос.
   Если она лжёт, то ему придётся убить её, и он это сделает без тени сомнения. Мысль о том, что «Заветная книга» попадёт в засаленные руки Аномиуса, была ему не менее отвратительна, чем та, что Рхыфамун может добиться успеха.
   «Дера, — мысленно молил Каландрилл, — укажи мне путь, подскажи, где истина, умоляю».
   «Не тревожь Деру. В этой земле заправляет не она, а я».
   У Каландрилла перехватило дыхание. На мгновение и ночь и весь мир закружили вокруг него в бешеной пляске. Ценнайра вздрогнула, глаза её округлились. Каландрилл оглядывался по сторонам, хотя и понимал, что слова донеслись до него не от деревьев и что произнесены они были не человеческой глоткой. Голос этот эхом отозвался в их головах. Ценнайра в страхе смотрела на Каландрилла. Он прикоснулся к её руке и сказал:
   — Подожди.
   Ценнайра прижалась к нему — тень меж елей начала сгущаться, постепенно материализуясь.
   Когда же она выступила из-за деревьев, Ценнайра испуганно вскрикнула, и Каландрилл не задумываясь обнял её за плечи и прижал к себе, а сам, улыбнувшись, покорно опустил голову.
   «Сестра моя заправляет в Лиссе, на твоей родине».
   Из-за деревьев вышел конь, огромный, много больше жеребца Брахта. Звезды то ли отражались, то ли просвечивали сквозь его шерсть. Он был словно весь соткан из тени и света, форма его мерцала и переливалась, словно внутри него танцевала сама сила жизни. Трава светилась под копытами, а из глаз струился лунный свет.
   Каландрилл проговорил:
   — Хоруль.
   «Истинно. — подтвердил бог. — Это моя земля. И зов твой дошёл до моих ушей».
   Тень, дрогнув на мгновение, превратилась из лошади в человека, обнажённого, мускулистого, с головой коня. Грива гордо спадала на огромные плечи, в глазах светился ум.
   Ценнайра плотнее прижалась к Каландриллу, дрожа всем телом. Он сказал:
   — Тебе нечего бояться, если ты не солгала.
   Ценнайра покачала головой, но ответил за неё бог:
   «Она не солгала, все, что она сказала, — правда».
   Тяжёлый груз сомнений спадал с плеч Каландрилла.
   — Значит, она с нами? — спросил он. — И ей тоже предстоит сыграть свою роль?
   «Истинно, — подтвердил бог. — Но это может стоить очень дорого ей или тебе».
   — Ты не объяснишь?
   «Не могу. — С лошадиных губ сорвался лёгкий, грустный, как падающая звезда, смех. — Я связан. Сестра и братья мои уже говорили тебе об этом. Мы помогаем вам чем можем. Но мы тоже связаны замыслом, стоящим выше нас. Его задумала сила, превосходящая нас по величию».
   Каландрилл поднял глаза — человек-лошадь был по меньшей мере на голову выше его — и сказал:
   — Должен ли я ей доверять?
   «Разве ты не любишь её?»
   — Люблю.
   «А чего стоит любовь без доверия?»
   — Но…
   «Она была куртизанкой? Колдун выкрал её сердце и превратил её в зомби? Она убивала людей, коих считал ты друзьями?»
   — Да, это я и хотел спросить.
   «И все же ты любишь её?»
   — Да, но…
   «Ты думаешь, она не могла так измениться? Она не заслуживает прощения? Загляни в свою душу и доверься тому, что ты там увидишь».
   — Ты хочешь сказать, что смерть Менелиана и других ничего не стоит?
   «Я говорю — ищи ответ. Я же могу предложить тебе только те, что находятся в моей власти. Согласиться с ними или нет — решать тебе. Но знай, что плотский орган, каковой называете вы сердцем, не является вместилищем души, он просто механизм. Душа укрывается в другом месте, она в каждой клеточке вашего существа, она в крови и в мышечной ткани, в костях и коже, она — это все ваше смертное существо, она — это целиком вы, а не какой-то отдельный орган. Тот выскочка-колдун держит в своих руках лишь её сердце и её физическое существование, но он не может изменить её суть. Все изменения в вас происходят под влиянием времени и общения с другими людьми с такими, как ты и твои товарищи».
   Опять тот же призрачный смех, словно танец далёких звёзд в ночном небе, словно первые солнечные лучи, пробивающиеся сквозь дымку рассвета.
   «Доверять ей или нет — это твой выбор, Каландрилл денКаринф. Но если ты её любишь, я бы на твоём месте поверил. Я бы забыл, кем она была, и поверил бы в неё такую какая она сейчас. Смерти, о которых ты говорил, не мелочь, ибо каждая не дожитая до конца жизнь — это долг каковой когда-то каким-то образом должен быть оплачен. Но она может искупить свои грехи. Разве не рисковала она собой ради тебя? Ради вашей цели?»
   — Истинно, рисковала. — Каландрилл крепче прижал к себе Ценнайру, вдруг почувствовав её руку вокруг талии. И прикосновение её было ему приятно. — Но в чем заключается её будущая роль?
   «Этого я сказать не могу. Разные силы заправляют в царстве, кои величаете вы эфиром… — Хоруль помолчал, и огромная с чёрной гривой голова чуть покачивалась из стороны в сторону; ноздри раздулись, словно он втягивал в себя ароматы ночи… — Силы сии стоят выше меня и всех Молодых богов. Фарн шевелится во сне, он желает уничтожить нас, и сила его растёт не по дням, а по часам. А подпитывают его люди, люди его и должны победить».
   — Ты говоришь загадками, — сказал Каландрилл, повторяя слова Брахта. — Если люди придают Фарну силу, как они могут его победить? Почему вы не укажете нам путь?
   Человек-лошадь рассмеялся, и дрожащий свет сорвался с его губ и упал на траву. Хоруль развёл руками.
   «А разве жизнь не загадка? Почему Ил и Кита покинули сей мир? Почему бросили они его на произвол Фарна и Балатура? Почему вновь не вернулись в него, когда между богами разразились войны? Я не могу тебе сказать, Каландрилл. Простых слов для этого мало. Ты связан с тем, что есть ты, Каландрилл, а мы, Молодые боги, связаны с тем, что есть мы. На всех нас лежат ограничения, и никому не дано их разорвать. Нам остаётся только попытаться выскользнуть из них или смириться с ними. Делай то, что должен делать ты, а я буду делать то, что должен делать я, а сверх того я ничего не могу сказать».
   Каландрилл едва не произнёс: «Новые загадки!», — но сдержался:
   — Но если вы, Молодые боги, окажете нам помощь мы наверняка одолеем Рхыфамуна. Помогите нам до него добраться, помогите отнять «Заветную книгу», и тогда никому не придётся бояться пробуждения Фарна.
   «Если бы мы могли, — отозвался Хоруль, — неужели ты думаешь, этого бы не сделали ? Но мы не можем. Фарна стремятся пробудить люди, и люди должны помешать его пробуждению».
   — Вы слишком много хотите от людей, — сказал Каландрилл.
   «Возможно. Но разве люди не слишком много просят у нас?»
   — В таком случае прошу тебя о другой услуге, не столь значительной. Не поможешь ли убедить Брахта и Катю, если в этом возникнет необходимость?
   «Будь они сейчас здесь, они бы поверили».
   — Но их здесь нет, позволь мне привести их или явись сам.
   «У нас мало времени».
   Огромная голова как бы развела в стороны высокие деревья и кивнула на мерцающие звезды. Каландриллу даже показалось, что они потускнели, и он почувствовал неприятное пощипывание на коже, словно воздух сгущался в ожидании шторма.
   «Фарн и этого бы нам не позволил, будь он в силах, но он пока ещё не настолько силён, и все же…»
   Бог смолк, откинув голову назад и раздувая лошадиные ноздри. Каландрилл посмотрел туда же, и ему почудилось, что перед ним задёрнули шторку. Звезды и луна исчезли, но не за облаком и не за предрассветной мглой. Они просто пропали, словно их и не существовало.
   «Он ворочается, он сердится. — Хоруль перевёл взгляд на Каландрилла и Ценнайру. — У меня нет больше времени, я должен идти, иначе гнев его может обрушиться на вас. Идите своим путём, но не забывай, Каландрилл, что сердце твоё глаголет истину и что искупление возможно. А теперь прощайте».
   Хоруль повернулся и пошёл через поляну, вновь превращаясь в коня. Встав на задние ноги, он рванулся ввысь выбивая копытами звёздно-лунные искры, и помчался по тёмной давящей заплате на небосводе. Каландрилл с благоговением смотрел на улетавшего бога. Вот он превратился в звёздочку, в комету, летевшую в пустоту и вдруг взорвался свет и ослепил их, и сосны закачались под бесшумным ветром. Вспышка была настолько яркой, что Каландрилл попятился. Ценнайра крепко держала его за талию, в широко раскрытых глазах её плескался испуг, она дрожала всем телом, прижимаясь к нему, словно ища в нем силу и поддержку.
   Ослепительная вспышка погасла, деревья со вздохом распрямились, на мгновение мир замер. А в следующее — ночь взорвалась криками, храпами перепуганных лошадей и факелами. К поляне бежали котузены, Брахт и Катя.
   — Пойдём, — сказал Каландрилл. — Надо рассказать им про Хоруля.
   — Они нам поверят? — спросила Ценнайра
   — Возможно.
   Они шли, взявшись за руки.

Глава двенадцатая

   Их встретили у дороги с мечами на изготовку. Все были взбудоражены. Только Очен оставался спокойным: он словно чувствовал, что произошло. Каландрилл успокаивал всех, как мог, и они вернулись к кострам, где на него обрушился град вопросов. Он надеялся, что божественное вмешательство Хоруля поможет ему убедить товарищей в том, что Ценнайра не лжёт, но его ждало разочарование. Друзья не видели явления бога, и Брахт по-прежнему упорствовал в своей враждебности. Рассказ Каландрилла о встрече с богом он выслушал со скептическим выражением на лице. Остальные слушали молча.
   Когда Каландрилл закончил, джессериты посмотрели на Очена. Первым тишину, однако, нарушил Брахт.
   — Ловушка, — угрюмо заявил он, — это все Аномиус Ему надо, чтобы мы поверили в его создание. Кроме тебя, бога никто не видел. Ты можешь быть уверен, что это колдовство.
   — Будь ты там, — заявил ему Каландрилл, — ты бы не сомневался.
   — Но меня там не было, — безапелляционно возразил керниец. — Там находились только ты и она. А ты явно заколдован.
   Каландрилл покраснел отчасти от смущения, отчасти от злости. Он взглянул на Ценнайру. Девушка слабо улыбнулась и беспомощно пожала плечами. Тогда он повернулся к Очену и спросил:
   — Можешь ли ты убедить его? Или ты тоже считаешь, что меня обманули?
   — Я полагаю, ты говоришь правду, но… — Вазирь, как и Ценнайра, пожал плечами, словно сомневаясь в своей способности переубедить кернийца. Но все же, посмотрев на Брахта, он заявил: — Магия, более могущественная чем человеческая, была сегодня здесь. Сила, коей не знаю я равной, появилась сегодня в эфире, я чувствовал её, и это не было колдовством ни Аномиуса, ни Рхыфамуна. Подобной силой может обладать только бог. Разве ты не видел, как небо затянулось тучами, Брахт? Разве не чувствовал этого?
   — Я видел, как тучи скрыли звезды, — ответил Брахт, — как началась буря, как сверкнула молния. Это я видел. Но не более того.
   — Хоруль! — вздохнул Очен. — Ты видишь глазами, но не душой. Неужели твой бог даровал тебе возможность чувствовать душой, только когда вытащил из твоих ладоней гвозди?..
   Он покачал головой и замолчал. Брахт нахмурился и грубо спросил:
   — Уж не оскорбляешь ли ты моего бога, вазирь?
   — Нет, — заверил его Очен. — Я только хочу сказать, что твоё видение ограничено предрассудками.
   Брахт с издёвкой рассмеялся:
   264
   — В чем заключается мой предрассудок? В том ли, что я не доверяю существу, созданному колдуном, каковой поклялся убить меня? Она сама о себе все поведала. Ахрд, что странного в том, что я не верю в её россказни?
   Ценнайра прислушивалась к их спору не столько ушами, сколько чутьём, дарованным ей нынешним состоянием зомби. Брахт, как закалённая сталь, отказывался гнуться и доверять ей. Сомнение в нем было сродни го же мечу: острое и твёрдое. От Каландрилла исходили смешанные чувства: он истекал любовью, но в его любви явно ощущались ядовитые капельки брезгливого отношения к деяниям Ценнайры и к её прошлому, и ещё боязнь потерять дружбу Брахта. Ценнайра принюхалась к Кате и учуяла смятение, подобное тому, что мучило Каландрилла. Девушку убедили слова Каландрилла, она полагала, что, если бы он был обманут, Очен бы это почувствовал, а значит, Хоруль действительно явился ему и удостоверил искренность Ценнайры. Катя поверила в неё, хотела её принять, но к этому желанию примешивалось сомнение, порождённое возражениями Брахта, желание поддержать любимого человека, а отсюда — и смятение.
   «Неужели это и есть любовь? — думала Ценнайра. — Мнение друзей против сердечного чувства? Доверие вопреки здравому смыслу? Стремление к невозможному?»
   Она принюхалась к Очену, но того защищала магия. Была ли подобная глухая защита естественным инстинктом его поведения, или за ней крылось что-то ещё?
   С Чазали все было проще: чувства его так и рвались наружу, и он не позволил им проявиться только благодаря присущей его касте дисциплине. Чазали умел скрывать свои чувства от людей, но не от неё. Он верил Каландриллу, верил в явление Хоруля и всему, что тот говорил. Сам факт, что Ценнайра когда-то была куртизанкой, ничего для него не значил. Значение для него имели только слова его бога, который объявил её истинной; то, что она — творение Аномиуса, беспокоило его, но не больше. Он сердился на Брахта за то, что тот не принимает его бога, и его так и подмывало мечом положить конец их спору с Оченом.
   «Бураш! — вдруг подумалось ей. — Ведь все это на руку Рхыфамуну. Наши сомнения укрепляют его».
   И вдруг, словно подчиняясь некой неведомой силе Ценнайра перестала сомневаться в том, что ей уготована определённая роль в этом путешествии. Уверенность эта пришла к ней не через чувства. Она просто вселилась в неё, она стояла вне всяких вопросов, словно Хоруль развеял её страхи. И все же присутствие Ценнайры разделило друзей, посеяв между ними недоверие.
   — Слушайте! — Споры мгновенно стихли, и все с удивлением повернулись к ней. Она посмотрела на Брахта и на Катю. — Вы не доверяете мне, и я не могу вас за это винить. Что бы я ни сказала, вы все равно будете отвергать мои слова. Но прислушайтесь к себе. Вы ходите по кругу. Каландрилл утверждает, что Хоруль за меня поручился, а Брахт стоит на том, что виновато колдовство. Ваши дружеские отношения рушатся, а это только на руку Рхыфамуну. Недоверие порождает сомнение, как гной на ране.
   Ценнайра говорила гневно, и керниец впился в неё прищуренными глазами, держа руку на эфесе меча, словно ожидая нападения. Она смотрела на него твёрдо, хотя и чувствовала его отрицание, явственно ощущавшееся в ночном воздухе. Он пожал плечами, так и не произнеся ни слова.
   — Давайте обратимся к фактам, — сказал Очен в наступившей тишине. — Верите вы или нет, мы идём вперёд, а в Памур-тенге встретимся с гиджаной. Возможно, гадалке удастся переубедить вашего упрямого друга. Ежели нет, — он со вздохом пожал плечами, — будем надеяться, что Хоруль явится вновь. Как бы там ни было, у нас нет выбора, кроме того, чтобы идти вперёд, так что, может, прекратим ругаться? Давайте-ка лучше спать.
   — А если я прав? — настаивал Брахт.
   — Я утверждаю, что ты ошибаешься, — устало заявил Очен. — Но будь ты сто раз прав, Ценнайра тебе не угрожает, даже если она служит Аномиусу, ты ей нужен живой, иначе все, что было предсказано, — ложь. Только вы втроём, и более никто, можете отобрать «Заветную книгу» у Рхыфамуна. А ежели у вас ничего не получится, создателю Ценнайры не на что надеяться. И это, мой неверующий друг, простая логика.
   — Верно, — с недовольной гримасой согласился керниец.
   — Тогда спать? — предложил вазирь, и Брахт угрюмо кивнул.
   Они расстелили одеяла: Катя и Брахт по одну сторону костра, Ценнайра — по другую, Каландрилл и Очен — как часовые, по обеим сторонам от неё.
   В последовавшие за этим дни мало что изменилось. Брахт говорил с Ценнайрой только в крайнем случае, и то односложно. Катя была мягче, но все же постоянно находилась настороже, не желая настраивать против себя кернийца. Каландрилл тоже отдалился от неё, но по причинам совершенно отличным; его беспокоил разлад. Чазали и его воины вели себя с ней подчёркнуто вежливо. Их отношение к ней определялось тем, что лошадиный бог признал её. В действительности только Очену не было дела до того, кто она на самом деле. Скорее наоборот, он смотрел на неё как на жертву и как на возможного союзника. Посему она много времени проводила в компании вазиря.
   Очен по-прежнему уделял много времени Каландриллу, обучая его оккультному искусству, и, дабы избежать новых проявлений колдовства, каждый вечер ограждал стоянку защитной магией. Но при малейшей возможности он долго и дружески беседовал с Ценнайрой. Она понимала, что вазирь хочет дать пример другим и положить конец противостоянию. В то же время он желал как можно больше узнать об Аномиусе. Ценнайру её господин больше не интересовал, и, дорожа дружбой морщинистого старика, она рассказывала ему все, что могла вспомнить о своём создателе и его планах.
   — Мне кажется, — сказал Очен однажды, когда они сидели подле костра, — что очень скоро тебе придётся воспользоваться зеркалом.
   — Почему ты так говоришь? — резко спросил Брахт с другой стороны костра. — Ты хочешь, чтобы она рассказала своему хозяину о наших намерениях?
   — В некотором роде — да. — Лицо Очена по-обезьяньи сморщилось: подозрения кернийца забавляли его. — Я думаю, ты понимаешь, что Аномиуса интересует, где мы и что делаем. И он, наверное, с нетерпением ждёт новостей.