Страница:
Одевшись в чужеземное платье, он внимательно осмотрел себя в зеркале, встроенном в шкаф. Как и в форте, ему предложили рубашку, тунику, шаровары и туфли. Только здесь, в доме Чазали, одеяния были даже богаче, чем у Дагган-Вхе: рубашка из шелка такой белизны, что переливалась даже при скудном освещении комнаты; шаровары темно-синие, обувь из мягкой чёрной кожи, расшитой серебряными нитками и с загнутыми носами; туника зелёная с подложными плечами и золотистый кушак. В ярко-красном кругу на груди и спине была вышита чёрная лошадь, вокруг красовались знаки Накоти и Макузена. Каландрилл настолько свыкся с кожаными доспехами, что ему стало не по себе в столь роскошном одеянии.
В дверь постучали, Каландрилл отошёл от зеркала. В комнату вошёл керниец. На нем красовался точно такой же наряд, и чувствовал он себя в нем столь же неловко.
— В моих одеяниях мне было бы удобнее, — пробормотал Брахт, подходя к столику и наливая себе из графина. — Но вино у них отменное.
Каландрилл тоже налил себе кубок.
— Мы задержимся здесь лишь на одну ночь, — сказал он. — Боюсь, что подобное гостеприимство нас ждёт теперь нескоро.
Брахт что-то хмыкнул и вышел на балкон. День быстро увядал, над городом все ещё висела хмурая туча, и площадь почти терялась в тени. Из едва освещённых комнат по периметру до них доносились приглушённые голоса. Керниец вернулся, налил себе ещё кубок и с удивлением покачал головой.
— Странные люди эти джессериты, — заметил он. — Ахрд, кто бы мог подумать, глядя на город снаружи, что внутри неказистых стен они живут в настоящих дворцах. Но все так плохо освещено.
— Таков их обычай, — усмехнулся Каландрилл. Брахт поставил кубок и поправил кушак и тунику. — Завтра тебе вернут твои одежды, и мы опять поскачем под открытым небом.
— И да будет благословен Ахрд, — кивнул керниец.
В дверь осторожно постучали, Каландрилл открыл.
Перед ним стоял Коре.
— Простите, — пробормотал он, — вазирь Очен Таджен Макузен просит вас явиться.
Каландрилл вернулся к столику, поставил кубок, и ни с Брахтом тут же вышли и постучали в комнаты девушек.
До Каландрилла донёсся голос Ценнайры:
— Войди.
Юноша открыл дверь и замер с открытым ртом. Ценнайра и в кожаных доспехах блистала красотой; в одеяниях, кои предложили им в форте, она была великолепна. Начисто лишившись дара речи, Каландрилл стоял на пороге и смотрел на неё широко раскрытыми глазами. Волосы Ценнайра забрала на затылке усыпанными дорогими каменьями заколками. Переливаясь на чёрном фоне, они подчёркивали её точёную шейку. Глаза она подвела сурьмой на джессеритский манер, губы и ногти алели. Бледно-розовый халат с высоким воротником, застёгнутый на маленькие аметистовые пуговички, обтекал стройное тело; рукава и подол были вышиты красными нитками, на ногах — розовые туфельки. Такая красавица сделает честь любому дворцу, подумал он и поведал ей об этом.
— Благодарю, господин, — она присела в реверансе. Каландрилл хотел ответить ей в том же духе, но позади раздался возглас Брахта:
— Ахрд!
Каландрилл обернулся. Керниец не сводил широко раскрытых глаз с Кати, одетой в светло-голубой халат. Льняные волосы вануйки, зачёсанные так же, как и у Ценнайры, поддерживали чёрные заколки; губы и ногти были розовыми. Брахт качал головой и все повторял:
— Ахрд, Ахрд, Ахрд, — словно не мог вспомнить больше ни одного слова.
— Госпожа Ника послала нам парикмахера, — пояснила Ценнайра, — и служанку, знающую толк в косметике.
— Они неплохо поработали, — похвалил Каландрилл, приходя в себя. — Хотя вы обе — благодатный материал.
Услышав комплимент, Катя с насмешливо-надменным выражением на лице посмотрела на Брахта.
— Может, начнёшь брать уроки у Каландрилла? — предложила она.
Керниец только кивнул, не в силах оторвать от неё глаз.
— Я… — пробормотал он, — Ахрд, я… ты… никогда…
Из затруднительного положения его вывело тактичное покашливание Коре, напоминавшего о том, что их дожидается Очен. Каландрилл, словно при дворе, предложил Ценнайре руку. Брахт, с мгновение поколебавшись, последовал его примеру. Вануйка тихо смеялась, пока они шли по слабо освещённому коридору, а затем, повернувшись к Каландриллу, сказала:
— Когда у тебя будет время, обучи этого варвара кое-каким манерам.
— Трудная задача, — ответил Каландрилл. — Но я постараюсь.
Ценнайра, убедившись, что никто не слышит, шепнула ему на ухо:
— Ты обратил внимание на балкон?
Каландрилл то ли от смущения, то ли от желания покраснел.
— Да, — выдохнул он.
— Ночи ещё тёплые, закрывать дверь на ночь нет необходимости, — пробормотала Ценнайра, и он прошептал:
— Госпожа, я приду.
— Чудесно. — Она с улыбкой на мгновение прижалась к нему, но тут же отстранилась — Коре остановился перед дверью и постучал, сделав широкий жест рукой.
Они вошли в трапезную с ломившимися от яств столами; вазирь восседал в дальнем конце. Каландрилл отметил про себя, что столовая была ярко освещена, словно из уважения к гостям. Вокруг стола стояло шесть стульев; Очен пригласил их занять свои места и отпустил Коре.
Когда дверь за слугой закрылась, он сказал:
— Я подумал, что будет лучше, если мы отужинаем одни. У Чазали и Ники мало времени, а здесь я познакомлю вас с гиджаной.
Словно по команде с балкона в столовую вошла фигура. По чёрному халату с высоким, под самое горло воротником и с вышитыми серебряными нитями конскими головами под цвет волос, забранных, как у Кати и Ценнайры, на затылке и скреплённых чёрными заколками, Каландрилл решил, что это женщина. Лицо её, свободное от косметики, было испещрено бесчисленными морщинами, как и лицо Очена. Гиджана была так стара, что уже пребывала вне пола. Но глаза под белоснежными ресницами сверкали умом. Она заговорила, и голос её зашуршал едва различимо.
— Я — гиджана Киама, — представилась старуха. — Очен сказал, вы желаете заглянуть в будущее.
— Да, если ты согласна, — подтвердил Каландрилл.
— Я готова. — Она рассмеялась, и голос её неожиданно зазвенел как серебряный колокольчик. — Но прежде вкусим трапезы, и за ней вы поведаете мне о том, что привело вас сюда.
Она села с противоположной от Очена стороны стола, вазирь налил себе вина и передал графин Каландриллу. Вино обошло стол по кругу и вернулось к колдуну. Только после этого гиджана заговорила.
— Итак, вы прибыли с четырех сторон света, — шуршала она. — Вы первые чужеземцы в Памур-тенге и вообще в наших городах. Расскажите мне все с самого начала.
Каландрилл кивнул, посмотрел на Брахта и Катю и, заручившись их безмолвной поддержкой, приступил к рассказу.
Когда он закончил, трапеза подошла к концу. Во рту У него пересохло от рассказа, и он сделал большой глоток вина, дожидаясь ответа Киамы.
Гиджана посмотрела на него долгим .взглядом. Лицо её, густо покрытое морщинами, оставалось непроницаемым. После долгой паузы она по очереди внимательно осмотрела его товарищей, словно взвешивала их одного за другим. Такого гадания Каландриллу видеть не приходилось ни в Лиссе, ни в Кандахаре. Молчание затягивалось. Все ждали, когда заговорит гиджана. Наконец она разжала губы:
— Очен, пусть уберут со стола.
Каландрилл никак не ожидал подобного заявления и с трудом сдержался, чтобы не нахмуриться и не спросить, что она может сказать после столь долгого изучения путников. Очен, однако, вовсе не был удивлён. Он встал, подошёл к двери и позвал двух слуг, которые тут же убрали грязную посуду.
Они молча ждали, когда слуги уйдут. На столе остался только графин и кубки. Когда наконец слуги закрыли за собой дверь, гиджана произнесла:
— Итак, я знаю ваше прошлое. Заглянем в будущее.
Под столом Ценнайра взяла Каландрилла за руку, ища мужества в его прикосновении. Несмотря на то что в груди у неё было не сердце, а нечто, вложенное туда Аномиусом, оно билось как настоящее. Во рту у неё пересохло, и свободной левой рукой она поднесла к губам кубок. Ей с трудом удалось сдержать дрожь и не разлить красную жидкость — она понимала, что быстро приближается к какой-то заветной черте, за которой эта древняя женщина укажет её будущее и будущее всех сидевших за столом. Ценнайра осторожно поставила кубок на стол, внутренне благодаря Каландрилла за поддержку.
Тот улыбался ей с уверенностью, которую вовсе не испытывал. Как и Ценнайра, он понимал, что будущее его висит на волоске, и он молча молился Дере и Молодым богам, чтобы они дали ему то, чего он ждал от этого предсказания.
— Что мы должны делать? — спросил он, довольный тем, что голос его звучит ровно, не выдавая внутренней дрожи.
— Возьмитесь за руки, — велела Киама, — только вы четверо, без Очена.
Они безмолвно подчинились и по кругу взялись за руки, замкнув цепочку на гадалке.
— Я не ведаю, как это делается в вашей земле, — сказала она, — но здесь я прошу вас хранить молчание. На все ваши вопросы я отвечу позже, как смогу. Начали.
Старуха закрыла глаза и откинула голову. Сухая морщинистая кожа натянулась у неё на горле. На мгновение она замерла, а затем начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, едва слышно напевая. Голос её звучал так тихо, что слов было не разобрать. От Очена Каландрилл уже знал, что это не заклятие, что так она входит в контакт с миром судьбы. Гиджаны обладают особым даром, который позволяет им разобраться в хитросплетениях человеческих судеб. Каландрилл с нетерпением ждал.
Внезапно монотонный речитатив Киамы резко оборвался, голова её упала так, что подбородок коснулся груди, затем так же резко откинулась назад. С закрытыми глазами она заговорила глубоким и на удивление громким голосом:
— Вас четверых ждёт трудная дорога. Если вы пойдёте по ней до конца, то предстоит вам столкнуться с опасностями невиданными… Куда как более страшными, чем обычная смерть даже для того из вас, у кого нет сердца. Против вас восстали мощные силы, они стремятся остановить и уничтожить вас. Они намерены отомстить вам, они могущественны… Они сильнее любого из вас, но если вы будете держаться вчетвером, вы можете их одолеть.
Я не могу видеть далеко. Те, кого вы разгромите, те, кому вы противостоите — и кто противостоит вам, — затуманивают моё видение. Много ответвлений от вашего пути теряется во тьме. Вы можете преуспеть, это вам по силам, но вы можете и не преуспеть, ибо противник ваш обладает мощью достаточной, дабы взять над вами верх.
Их несколько, ваших врагов. Один близко, другие далеко. Первый, сам не желая того, может помочь вам, и ежели случится сие, гнев его будет безграничен. Не теряйте присутствия духа, когда — и если — пойдёте туда, куда предписано вам пойти. Одного только умения обращаться с мечом мало. Вам понадобится также и сила, коей обладает один из вас, хотя выражает она себя посредством другого. Доверие — вот краеугольный камень вашего союза. Без доверия вы ничто, без него вы погибнете.
Дальше я не вижу. Слишком темно, слишком запутано, нити переплетаются, лабиринт… Я… нет, слишком поздно, больше ничего.
Голова Киамы безвольно упала на грудь, тело обмякло, из раскрытых губ стекала струйка слюны. Она выпустила их руки и упала бы лицом на стол, если бы Брахт не поддержал её. Гиджана едва слышно застонала, встрепенулась; Ценнайра поднесла к её губам бокал вина.
Гиджана сделала маленький глоток, затем ещё, затем отпила побольше, пробормотала слова благодарности и выпрямилась. Взгляд её просветлел.
— Услышали ли вы то, что желали услышать? — спросила она, переводя взгляд с одного на другого.
— Мы узнали, что нас четверо, — сказал Каландрилл, глядя на Ценнайру.
Потом он повернулся к Брахту, тот пожал плечами, виновато улыбнулся и пробормотал:
— Я твой должник, Ценнайра, и приношу свои извинения.
— Твои извинения приняты, — ответила она, — с благодарностью.
— Но, — добавил керниец, обращаясь к Киаме, — я многого не понял. Ты говорила о множестве врагов, и, мне кажется, мы их знаем: Рхыфамун, сам Фарн, Аномиус. Но кто может помочь нам, сам того не желая?
Гиджана беспомощно взмахнула рукой:
— Я не ведаю. Знаю наверняка только то, что если вы соберётесь с умом, то перехитрите одного из них и воспользуетесь этим.
— А сила, которой мы обладаем? — спросил Каландрилл. — Ты говорила о том, что двое обладают некой силой.
— Во всех вас есть сила, — ответила старуха. — Та, что вложена в тебя, горит ярко, она будет вам маяком и надёжным клинком. Другая… другая светилась слабее, и я не разобрала, в ком она.
Брахт медленно выдохнул и пробормотал сквозь зубы:
— Загадки.
Киама рассмеялась:
— Мой дар — не точная наука, воин, он не похож на ой меч, каковой ты можешь выхватить из ножен по своему желанию и ударить, кого захочешь. Я же смотрю в твоё колышущееся будущее и говорю, что вижу. Но тропы судьбы, по коим суждено вам пойти, переплетаются и спутываются, и их не всегда легко отследить. Будь вы четверо простыми людьми, я бы дала вам чёткий ответ. Но вы не простые, вы восстали против бога и вызвали к жизни таких врагов, кои могут накликать на вас большую беду. А это усложняет мою задачу.
— Так значит, нас теперь четверо? — спросил Каландрилл. — И мы должны доверять друг другу?
— Если забудете о доверии, — твёрдо заявила Киама. — то вас не будет четверо. А победы вы можете добиться только вчетвером. Это я видела чётко.
Каландрилл улыбнулся и, уже не скрываясь, взял Ценнайру за руку. Она посмотрела на гиджану.
— Ты разгадала, что я зомби? — Произнести это оказалось легче, чем раньше. Но, опасаясь услышать не то, что хотелось, Ценнайра трепетала. — Получу ли я назад своё сердце? Смогу ли стать тем, кем была?
Древняя гадалка помолчала, потом нежно потрепала девушку по сжатой в кулак левой руке, словно бабка, успокаивающая внучку.
— Ты уже не та, кем была. Ты уже лучше, — сказала она. — Молодые боги коснулись тебя и освободили от грехов. Но большего я сказать не могу, ибо из всех паутин судьбы, что я видела, твоя — самая запутанная. Извини, дитя, но я не могу сказать, вернёшь ли ты себе сердце.
Каландрилл, усиленно размышляя над её словами, взглянул на умолкшую гиджану. Ему показалось, она хмурится. Тем временем гадалка продолжала:
— Но ты сыграешь очень важную роль в вашем предприятии. В этом я уверена. Однако не могу сказать, в чем она состоит и как именно тебе предстоит её сыграть.
— Значит, мы будем вместе до самого конца? — с надеждой спросил Каландрилл.
— До конца? — Киама широко развела руками. — Этих концов слишком много. И каждый из них зависит от одного-единственного шага. — Она взглянула на Очена. — Я полагала, ты научил его большему, мой старый друг. — Вновь повернувшись к Каландриллу, гадалка продолжала: — Как ты не понимаешь: то, что видит гиджана, — это не что-то предопределённое, раз и навсегда данное. То, что вижу я, пребывает в постоянном изменении. Если бы воин из Куан-на'Фора не принял эту женщину за вашего товарища, вы бы уже давно проиграли, ибо она незаменима. Если бы она предпочла остаться здесь в безопасности, как ты ей однажды предложил, вы бы лишились всякой надежды на победу. Если кто-нибудь из восставших случайно убьёт девушку из Вану, ваше будущее изменится.
Я не утверждаю, а лишь говорю, что может быть. Такова суть моего искусства. А вам четверым противостоят такие силы, кои ещё более усложняют мою задачу. Вы идёте против бога, а боги, даже спящие, могут изменить будущее. Если все сложится удачно, то вы вчетвером дойдёте до конца, и Ценнайра получит своё сердце, а вы доставите «Заветную книгу» в Вану и передадите её святым отцам, кои и уничтожат её. И Вану соединится с Куан-на'Фором, а Кандахар с Лиссе. И все, как говорится в сказках для детей, заживут счастливо во веки веков.
Но я не стану вводить вас в заблуждение, заверяя, что так оно и произойдёт, ибо сама этого не знаю. У вас есть возможность, и я молю Хоруля о том, чтобы он даровал вам успех. Но победите вы или проиграете — сего я не ведаю.
Слова гиджаны настолько совпадали с тем, что сказала Каландриллу Реба в далёкой Секке, что он кивнул, понимая, что слишком много просит, слишком на многое надеется: будущее не столбовая дорога, а извилистая тропинка со множеством ответвлений. И все же, хотя бы отчасти, Каландрилл был разочарован. Он сжал Ценнайре руку, подбадривая её, и удивился, когда она твёрдо произнесла:
— Большего мы и не просим. С нас достаточно и того, что нас теперь четверо.
— Хорошо сказано, — довольно кивнула Киама. — А сейчас прошу меня извинить. Я страшно устала, а посему откланиваюсь.
— Конечно. — Очен поднялся. — Нас ждёт долгий путь я предлагаю всем отправиться спать.
Глаза колдуна, как показалось Каландриллу, с весёлым блеском задержались на нем и Ценнайре. Предложение его было воспринято с удовольствием, и Каландрилл резво поднялся.
— Благодарю за помощь. — Он кивнул Киаме и Очену и предложил Ценнайре руку.
Оказавшись у себя, Каландрилл сбросил дорогие одежды, облачился в халат, принесённый Коре, и с бьющимся сердцем сел дожидаться, когда улягутся Брахт и Катя. Наконец, когда все вокруг стихло, он босиком выскользнул на балкон. Стеклянные двери опочивальни Ценнайры были приоткрыты и задёрнуты занавесками. Он проскользнул внутрь.
Ценнайра лежала меж белоснежных простыней с распущенными иссиня-чёрными волосами вокруг головы. Без косметики она казалась ещё красивее. На губах её блуждала улыбка. Каландрилл сбросил халат и подошёл к кровати — ещё чуть-чуть, и сердце его вырвется, из груди. Она едва слышно пробормотала:
— Не будем говорить о будущем и о том, что может случиться. У нас есть настоящее.
— Истинно, — сказал Каландрилл и возлёг с ней.
Глава пятнадцатая
В дверь постучали, Каландрилл отошёл от зеркала. В комнату вошёл керниец. На нем красовался точно такой же наряд, и чувствовал он себя в нем столь же неловко.
— В моих одеяниях мне было бы удобнее, — пробормотал Брахт, подходя к столику и наливая себе из графина. — Но вино у них отменное.
Каландрилл тоже налил себе кубок.
— Мы задержимся здесь лишь на одну ночь, — сказал он. — Боюсь, что подобное гостеприимство нас ждёт теперь нескоро.
Брахт что-то хмыкнул и вышел на балкон. День быстро увядал, над городом все ещё висела хмурая туча, и площадь почти терялась в тени. Из едва освещённых комнат по периметру до них доносились приглушённые голоса. Керниец вернулся, налил себе ещё кубок и с удивлением покачал головой.
— Странные люди эти джессериты, — заметил он. — Ахрд, кто бы мог подумать, глядя на город снаружи, что внутри неказистых стен они живут в настоящих дворцах. Но все так плохо освещено.
— Таков их обычай, — усмехнулся Каландрилл. Брахт поставил кубок и поправил кушак и тунику. — Завтра тебе вернут твои одежды, и мы опять поскачем под открытым небом.
— И да будет благословен Ахрд, — кивнул керниец.
В дверь осторожно постучали, Каландрилл открыл.
Перед ним стоял Коре.
— Простите, — пробормотал он, — вазирь Очен Таджен Макузен просит вас явиться.
Каландрилл вернулся к столику, поставил кубок, и ни с Брахтом тут же вышли и постучали в комнаты девушек.
До Каландрилла донёсся голос Ценнайры:
— Войди.
Юноша открыл дверь и замер с открытым ртом. Ценнайра и в кожаных доспехах блистала красотой; в одеяниях, кои предложили им в форте, она была великолепна. Начисто лишившись дара речи, Каландрилл стоял на пороге и смотрел на неё широко раскрытыми глазами. Волосы Ценнайра забрала на затылке усыпанными дорогими каменьями заколками. Переливаясь на чёрном фоне, они подчёркивали её точёную шейку. Глаза она подвела сурьмой на джессеритский манер, губы и ногти алели. Бледно-розовый халат с высоким воротником, застёгнутый на маленькие аметистовые пуговички, обтекал стройное тело; рукава и подол были вышиты красными нитками, на ногах — розовые туфельки. Такая красавица сделает честь любому дворцу, подумал он и поведал ей об этом.
— Благодарю, господин, — она присела в реверансе. Каландрилл хотел ответить ей в том же духе, но позади раздался возглас Брахта:
— Ахрд!
Каландрилл обернулся. Керниец не сводил широко раскрытых глаз с Кати, одетой в светло-голубой халат. Льняные волосы вануйки, зачёсанные так же, как и у Ценнайры, поддерживали чёрные заколки; губы и ногти были розовыми. Брахт качал головой и все повторял:
— Ахрд, Ахрд, Ахрд, — словно не мог вспомнить больше ни одного слова.
— Госпожа Ника послала нам парикмахера, — пояснила Ценнайра, — и служанку, знающую толк в косметике.
— Они неплохо поработали, — похвалил Каландрилл, приходя в себя. — Хотя вы обе — благодатный материал.
Услышав комплимент, Катя с насмешливо-надменным выражением на лице посмотрела на Брахта.
— Может, начнёшь брать уроки у Каландрилла? — предложила она.
Керниец только кивнул, не в силах оторвать от неё глаз.
— Я… — пробормотал он, — Ахрд, я… ты… никогда…
Из затруднительного положения его вывело тактичное покашливание Коре, напоминавшего о том, что их дожидается Очен. Каландрилл, словно при дворе, предложил Ценнайре руку. Брахт, с мгновение поколебавшись, последовал его примеру. Вануйка тихо смеялась, пока они шли по слабо освещённому коридору, а затем, повернувшись к Каландриллу, сказала:
— Когда у тебя будет время, обучи этого варвара кое-каким манерам.
— Трудная задача, — ответил Каландрилл. — Но я постараюсь.
Ценнайра, убедившись, что никто не слышит, шепнула ему на ухо:
— Ты обратил внимание на балкон?
Каландрилл то ли от смущения, то ли от желания покраснел.
— Да, — выдохнул он.
— Ночи ещё тёплые, закрывать дверь на ночь нет необходимости, — пробормотала Ценнайра, и он прошептал:
— Госпожа, я приду.
— Чудесно. — Она с улыбкой на мгновение прижалась к нему, но тут же отстранилась — Коре остановился перед дверью и постучал, сделав широкий жест рукой.
Они вошли в трапезную с ломившимися от яств столами; вазирь восседал в дальнем конце. Каландрилл отметил про себя, что столовая была ярко освещена, словно из уважения к гостям. Вокруг стола стояло шесть стульев; Очен пригласил их занять свои места и отпустил Коре.
Когда дверь за слугой закрылась, он сказал:
— Я подумал, что будет лучше, если мы отужинаем одни. У Чазали и Ники мало времени, а здесь я познакомлю вас с гиджаной.
Словно по команде с балкона в столовую вошла фигура. По чёрному халату с высоким, под самое горло воротником и с вышитыми серебряными нитями конскими головами под цвет волос, забранных, как у Кати и Ценнайры, на затылке и скреплённых чёрными заколками, Каландрилл решил, что это женщина. Лицо её, свободное от косметики, было испещрено бесчисленными морщинами, как и лицо Очена. Гиджана была так стара, что уже пребывала вне пола. Но глаза под белоснежными ресницами сверкали умом. Она заговорила, и голос её зашуршал едва различимо.
— Я — гиджана Киама, — представилась старуха. — Очен сказал, вы желаете заглянуть в будущее.
— Да, если ты согласна, — подтвердил Каландрилл.
— Я готова. — Она рассмеялась, и голос её неожиданно зазвенел как серебряный колокольчик. — Но прежде вкусим трапезы, и за ней вы поведаете мне о том, что привело вас сюда.
Она села с противоположной от Очена стороны стола, вазирь налил себе вина и передал графин Каландриллу. Вино обошло стол по кругу и вернулось к колдуну. Только после этого гиджана заговорила.
— Итак, вы прибыли с четырех сторон света, — шуршала она. — Вы первые чужеземцы в Памур-тенге и вообще в наших городах. Расскажите мне все с самого начала.
Каландрилл кивнул, посмотрел на Брахта и Катю и, заручившись их безмолвной поддержкой, приступил к рассказу.
Когда он закончил, трапеза подошла к концу. Во рту У него пересохло от рассказа, и он сделал большой глоток вина, дожидаясь ответа Киамы.
Гиджана посмотрела на него долгим .взглядом. Лицо её, густо покрытое морщинами, оставалось непроницаемым. После долгой паузы она по очереди внимательно осмотрела его товарищей, словно взвешивала их одного за другим. Такого гадания Каландриллу видеть не приходилось ни в Лиссе, ни в Кандахаре. Молчание затягивалось. Все ждали, когда заговорит гиджана. Наконец она разжала губы:
— Очен, пусть уберут со стола.
Каландрилл никак не ожидал подобного заявления и с трудом сдержался, чтобы не нахмуриться и не спросить, что она может сказать после столь долгого изучения путников. Очен, однако, вовсе не был удивлён. Он встал, подошёл к двери и позвал двух слуг, которые тут же убрали грязную посуду.
Они молча ждали, когда слуги уйдут. На столе остался только графин и кубки. Когда наконец слуги закрыли за собой дверь, гиджана произнесла:
— Итак, я знаю ваше прошлое. Заглянем в будущее.
Под столом Ценнайра взяла Каландрилла за руку, ища мужества в его прикосновении. Несмотря на то что в груди у неё было не сердце, а нечто, вложенное туда Аномиусом, оно билось как настоящее. Во рту у неё пересохло, и свободной левой рукой она поднесла к губам кубок. Ей с трудом удалось сдержать дрожь и не разлить красную жидкость — она понимала, что быстро приближается к какой-то заветной черте, за которой эта древняя женщина укажет её будущее и будущее всех сидевших за столом. Ценнайра осторожно поставила кубок на стол, внутренне благодаря Каландрилла за поддержку.
Тот улыбался ей с уверенностью, которую вовсе не испытывал. Как и Ценнайра, он понимал, что будущее его висит на волоске, и он молча молился Дере и Молодым богам, чтобы они дали ему то, чего он ждал от этого предсказания.
— Что мы должны делать? — спросил он, довольный тем, что голос его звучит ровно, не выдавая внутренней дрожи.
— Возьмитесь за руки, — велела Киама, — только вы четверо, без Очена.
Они безмолвно подчинились и по кругу взялись за руки, замкнув цепочку на гадалке.
— Я не ведаю, как это делается в вашей земле, — сказала она, — но здесь я прошу вас хранить молчание. На все ваши вопросы я отвечу позже, как смогу. Начали.
Старуха закрыла глаза и откинула голову. Сухая морщинистая кожа натянулась у неё на горле. На мгновение она замерла, а затем начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, едва слышно напевая. Голос её звучал так тихо, что слов было не разобрать. От Очена Каландрилл уже знал, что это не заклятие, что так она входит в контакт с миром судьбы. Гиджаны обладают особым даром, который позволяет им разобраться в хитросплетениях человеческих судеб. Каландрилл с нетерпением ждал.
Внезапно монотонный речитатив Киамы резко оборвался, голова её упала так, что подбородок коснулся груди, затем так же резко откинулась назад. С закрытыми глазами она заговорила глубоким и на удивление громким голосом:
— Вас четверых ждёт трудная дорога. Если вы пойдёте по ней до конца, то предстоит вам столкнуться с опасностями невиданными… Куда как более страшными, чем обычная смерть даже для того из вас, у кого нет сердца. Против вас восстали мощные силы, они стремятся остановить и уничтожить вас. Они намерены отомстить вам, они могущественны… Они сильнее любого из вас, но если вы будете держаться вчетвером, вы можете их одолеть.
Я не могу видеть далеко. Те, кого вы разгромите, те, кому вы противостоите — и кто противостоит вам, — затуманивают моё видение. Много ответвлений от вашего пути теряется во тьме. Вы можете преуспеть, это вам по силам, но вы можете и не преуспеть, ибо противник ваш обладает мощью достаточной, дабы взять над вами верх.
Их несколько, ваших врагов. Один близко, другие далеко. Первый, сам не желая того, может помочь вам, и ежели случится сие, гнев его будет безграничен. Не теряйте присутствия духа, когда — и если — пойдёте туда, куда предписано вам пойти. Одного только умения обращаться с мечом мало. Вам понадобится также и сила, коей обладает один из вас, хотя выражает она себя посредством другого. Доверие — вот краеугольный камень вашего союза. Без доверия вы ничто, без него вы погибнете.
Дальше я не вижу. Слишком темно, слишком запутано, нити переплетаются, лабиринт… Я… нет, слишком поздно, больше ничего.
Голова Киамы безвольно упала на грудь, тело обмякло, из раскрытых губ стекала струйка слюны. Она выпустила их руки и упала бы лицом на стол, если бы Брахт не поддержал её. Гиджана едва слышно застонала, встрепенулась; Ценнайра поднесла к её губам бокал вина.
Гиджана сделала маленький глоток, затем ещё, затем отпила побольше, пробормотала слова благодарности и выпрямилась. Взгляд её просветлел.
— Услышали ли вы то, что желали услышать? — спросила она, переводя взгляд с одного на другого.
— Мы узнали, что нас четверо, — сказал Каландрилл, глядя на Ценнайру.
Потом он повернулся к Брахту, тот пожал плечами, виновато улыбнулся и пробормотал:
— Я твой должник, Ценнайра, и приношу свои извинения.
— Твои извинения приняты, — ответила она, — с благодарностью.
— Но, — добавил керниец, обращаясь к Киаме, — я многого не понял. Ты говорила о множестве врагов, и, мне кажется, мы их знаем: Рхыфамун, сам Фарн, Аномиус. Но кто может помочь нам, сам того не желая?
Гиджана беспомощно взмахнула рукой:
— Я не ведаю. Знаю наверняка только то, что если вы соберётесь с умом, то перехитрите одного из них и воспользуетесь этим.
— А сила, которой мы обладаем? — спросил Каландрилл. — Ты говорила о том, что двое обладают некой силой.
— Во всех вас есть сила, — ответила старуха. — Та, что вложена в тебя, горит ярко, она будет вам маяком и надёжным клинком. Другая… другая светилась слабее, и я не разобрала, в ком она.
Брахт медленно выдохнул и пробормотал сквозь зубы:
— Загадки.
Киама рассмеялась:
— Мой дар — не точная наука, воин, он не похож на ой меч, каковой ты можешь выхватить из ножен по своему желанию и ударить, кого захочешь. Я же смотрю в твоё колышущееся будущее и говорю, что вижу. Но тропы судьбы, по коим суждено вам пойти, переплетаются и спутываются, и их не всегда легко отследить. Будь вы четверо простыми людьми, я бы дала вам чёткий ответ. Но вы не простые, вы восстали против бога и вызвали к жизни таких врагов, кои могут накликать на вас большую беду. А это усложняет мою задачу.
— Так значит, нас теперь четверо? — спросил Каландрилл. — И мы должны доверять друг другу?
— Если забудете о доверии, — твёрдо заявила Киама. — то вас не будет четверо. А победы вы можете добиться только вчетвером. Это я видела чётко.
Каландрилл улыбнулся и, уже не скрываясь, взял Ценнайру за руку. Она посмотрела на гиджану.
— Ты разгадала, что я зомби? — Произнести это оказалось легче, чем раньше. Но, опасаясь услышать не то, что хотелось, Ценнайра трепетала. — Получу ли я назад своё сердце? Смогу ли стать тем, кем была?
Древняя гадалка помолчала, потом нежно потрепала девушку по сжатой в кулак левой руке, словно бабка, успокаивающая внучку.
— Ты уже не та, кем была. Ты уже лучше, — сказала она. — Молодые боги коснулись тебя и освободили от грехов. Но большего я сказать не могу, ибо из всех паутин судьбы, что я видела, твоя — самая запутанная. Извини, дитя, но я не могу сказать, вернёшь ли ты себе сердце.
Каландрилл, усиленно размышляя над её словами, взглянул на умолкшую гиджану. Ему показалось, она хмурится. Тем временем гадалка продолжала:
— Но ты сыграешь очень важную роль в вашем предприятии. В этом я уверена. Однако не могу сказать, в чем она состоит и как именно тебе предстоит её сыграть.
— Значит, мы будем вместе до самого конца? — с надеждой спросил Каландрилл.
— До конца? — Киама широко развела руками. — Этих концов слишком много. И каждый из них зависит от одного-единственного шага. — Она взглянула на Очена. — Я полагала, ты научил его большему, мой старый друг. — Вновь повернувшись к Каландриллу, гадалка продолжала: — Как ты не понимаешь: то, что видит гиджана, — это не что-то предопределённое, раз и навсегда данное. То, что вижу я, пребывает в постоянном изменении. Если бы воин из Куан-на'Фора не принял эту женщину за вашего товарища, вы бы уже давно проиграли, ибо она незаменима. Если бы она предпочла остаться здесь в безопасности, как ты ей однажды предложил, вы бы лишились всякой надежды на победу. Если кто-нибудь из восставших случайно убьёт девушку из Вану, ваше будущее изменится.
Я не утверждаю, а лишь говорю, что может быть. Такова суть моего искусства. А вам четверым противостоят такие силы, кои ещё более усложняют мою задачу. Вы идёте против бога, а боги, даже спящие, могут изменить будущее. Если все сложится удачно, то вы вчетвером дойдёте до конца, и Ценнайра получит своё сердце, а вы доставите «Заветную книгу» в Вану и передадите её святым отцам, кои и уничтожат её. И Вану соединится с Куан-на'Фором, а Кандахар с Лиссе. И все, как говорится в сказках для детей, заживут счастливо во веки веков.
Но я не стану вводить вас в заблуждение, заверяя, что так оно и произойдёт, ибо сама этого не знаю. У вас есть возможность, и я молю Хоруля о том, чтобы он даровал вам успех. Но победите вы или проиграете — сего я не ведаю.
Слова гиджаны настолько совпадали с тем, что сказала Каландриллу Реба в далёкой Секке, что он кивнул, понимая, что слишком много просит, слишком на многое надеется: будущее не столбовая дорога, а извилистая тропинка со множеством ответвлений. И все же, хотя бы отчасти, Каландрилл был разочарован. Он сжал Ценнайре руку, подбадривая её, и удивился, когда она твёрдо произнесла:
— Большего мы и не просим. С нас достаточно и того, что нас теперь четверо.
— Хорошо сказано, — довольно кивнула Киама. — А сейчас прошу меня извинить. Я страшно устала, а посему откланиваюсь.
— Конечно. — Очен поднялся. — Нас ждёт долгий путь я предлагаю всем отправиться спать.
Глаза колдуна, как показалось Каландриллу, с весёлым блеском задержались на нем и Ценнайре. Предложение его было воспринято с удовольствием, и Каландрилл резво поднялся.
— Благодарю за помощь. — Он кивнул Киаме и Очену и предложил Ценнайре руку.
Оказавшись у себя, Каландрилл сбросил дорогие одежды, облачился в халат, принесённый Коре, и с бьющимся сердцем сел дожидаться, когда улягутся Брахт и Катя. Наконец, когда все вокруг стихло, он босиком выскользнул на балкон. Стеклянные двери опочивальни Ценнайры были приоткрыты и задёрнуты занавесками. Он проскользнул внутрь.
Ценнайра лежала меж белоснежных простыней с распущенными иссиня-чёрными волосами вокруг головы. Без косметики она казалась ещё красивее. На губах её блуждала улыбка. Каландрилл сбросил халат и подошёл к кровати — ещё чуть-чуть, и сердце его вырвется, из груди. Она едва слышно пробормотала:
— Не будем говорить о будущем и о том, что может случиться. У нас есть настоящее.
— Истинно, — сказал Каландрилл и возлёг с ней.
Глава пятнадцатая
На следующий день, когда они выехали из Памур-тенга, их встретил снег. И хотя это не было пургой, природа лишний раз напомнила путникам, что они едут в зиму. Северный яростный ветер, дувший с Боррхун-Маджа, бросал им в лицо охапки снега. Ветер был настолько сильный, что запросто мог отогнать низкую грозовую тучу, висевшую в небе. Но не отогнал. Хмурое облако сжимало горизонт, не подпуская солнечные лучи к земле, а без них пейзаж казался угрюмым. День стоял гнетущий, словно сама природа помогала Рхыфамуну.
Чазали задал быстрый темп, надеясь догнать войско, отправившееся на войну из его родного города. Они скакали на север, забирая на восток, прямо на Анвар-тенг. Бачан-тенг оставался чуть в стороне. Судя по информации, полученной киривашеном, большая часть его гарнизона все ещё находилась в стенах города, выжидая в нерешительности: то ли идти против макузенов, то ли против тех, кто надвигался на них из Озали-тенга. Во время короткого военного совета утром перед выходом из города Чазали выразил надежду, что стычка отвлечёт Бачан-тенг и они минуют его без помех. Как пройти через ряды восставших, что осаждали Анвар-тенг, — об этом они пока не думали, решив разобраться на месте.
Это решение приняли быстро, поскольку единственной альтернативой было остаться в Памур-тенге и внимательно осмотреть всех котуанджей макузенов в надежде найти среди них Рхыфамуна в джессеритском обличье, если он ещё носил то самое украденное лицо. Но поскольку никто из них не сомневался, что он уже переселился в другое тело и ускакал далеко вперёд, то эта мера означала бы только потерю времени. Они решили, что будет лучше предупредить колдунов, следовавших с войсками, о том, что один из котуанджей может быть Рхыфамуном. Оставалось надеяться, что вазири разоблачат и остановят его. Их же задача — как можно быстрее добраться до Анвар-тенга и встретиться с вазирь-нарумасу, дабы самые могущественные из джессеритских магов оказали им посильную помощь.
— А ты не можешь предупредить их об опасности? — спросил Брахт. — Не можешь связаться с ними отсюда?
Вазирь с тревогой на морщинистом лице отрицательно покачал головой и сказал:
— Если бы это было в моей власти, я бы уже давно их предупредил, друг мой. Но Фарн становится день ото дня сильнее. Те из заблудших вазирей, что поддерживают восставших, тоже. Так что общение посредством эфира с вазирь-нарумасу сейчас опасно. Анвар-тенг остался один, как в физическом, так и оккультном смыслах.
— Но ненадолго, — заявил Чазали, едва сдерживая гнев, — ибо к городу приближаются верные войска. Они разобьют восставших и освободят хана и махзлена.
Очен безмолвно кивнул, но Каландриллу почудилось, что на лицо его набежала тень, словно колдун не разделял уверенности киривашена. Однако расспросить вазиря Каландрилл не успел, ибо Чазали объявил отправление. И хотя ему явно не хотелось покидать семью, с которой провёл так мало времени, он рвался в путь, дабы как можно быстрее соединиться с войском макузенов и вернуть своей родине порядок и спокойствие.
Они оседлали лошадей и выехали из дворца киривашена. Каландрилл долго не мог забыть образ госпожи Ники: она стояла посредине внутреннего дворика около фонтана. Солнце ещё не поднялось, и от окружающих стен на неё и на детей падали угрюмые тени. Чазали подхватил на руки дочерей Таджи и Венду, и девочки едва не расплакались. Раве держался степенно, как мужчина, скрывая разочарование. Он сдержанно поклонился, но уже в следующее мгновение порывисто бросился к отцу и заявил, что если тот падёт в битве, то будет отмщен.
— В этом я не сомневаюсь, — с гордостью заявил Чазали. — Но пока у тебя есть обязанности здесь, и это очень важно.
Чазали обнял жену и погладил её по щеке с нежностью, какой Каландрилл в нем и не подозревал, а затем быстро надел шлем, словно хотел скрыть слезы.
По его приказанию колонна тронулась и выехала из ворот быстрой рысью. Каландрилл обернулся: Ника и дети все ещё стояли около фонтана, глядя им вслед. Четверо невинных, ввергнутых, как и весь мир, в безумный водоворот событий, закруженный Фарном и его сумасшедшими приспешниками. Каландрилл посмотрел на Ценнайру — у неё было целеустремлённое выражение лица. Каландрилл на мгновение подумал, выживут ли они, но тут же отогнал от себя эту мысль, настраиваясь лишь на победу.
Они выехали из Памур-тенга под приветственные крики толпы, выстроившейся вдоль узких улиц, и возгласы эти эхом отскакивали от стен и ворот. Наконец последние тяжело закрылись, отрезая огромную цитадель от остального мира. Чазали пришпорил коня и пустил его галопом на север по направлению к холмам, не произнеся больше ни слова и ни разу не обернувшись, как человек, жаждущий оставить воспоминания позади.
На третий день пути начался обильный снегопад. Небо серело, как поражённая болезнью плоть. Ветер слегка ослаб, словно выполнил свою задачу, согнав на небеса тяжёлые тучи, и теперь мог позволить себе небольшую передышку. Хлопья снега поначалу падали медленно, кружа в воздухе и шипя на головешках костров. Однако после завтрака снегопад усилился и начал хлестать их прямо в лицо, обжигая кожу, тая на лошадях и затрудняя продвижение. Но Чазали не объявлял привала и не сбавлял скорость. Они продвигались вперёд ровным галопом, несмотря на то, что железные вуали, складки и оборки чёрных доспехов котузенов были облеплены снегом. Странные черно-белые создания.
Хорошо уже и то, думал Каландрилл, что почва на Джессеринской равнине твёрдая. Если бы они были в Лиссе или Куан-на'Форе, земля у них под ногами уже давно бы размокла и превратилась в месиво, затрудняя продвижение. Сколько ещё продлится снегопад? — пытался угадать Каландрилл. Не утопит ли он землю в сугробах? Вечером, когда они разожгли скудные костры из хвороста, с трудом найденного в чахлой рощице, едва сдерживавшей порывы ветра, Каландрилл спросил Чазали, что они будут делать, если снегопад продолжится.
— Пока он нам не помеха — ответил киривашен. — Но если проклятая Хорулем непогода не прекратится, то начнут скапливаться сугробы.
— Они нас задержат? — спросил Каландрилл. Чазали откинул вуаль, вытер лицо и посмотрел на рано потемневшее небо.
— Похоже, снег зарядил надолго, — сказал он. — Здесь явно не обошлось без колдовства. Обычно снегопады начинаются гораздо позже.
И растаяв за белой пеленой, он отправился проверять посты, а Каландрилл поспешил к тёплому костру.
Брахт, Катя и Ценнайра, завернувшись в одеяла, грелись у огня, дожидаясь ужина. Шатёр, который им дали в Памур-тенге, бился на ветру. Каландрилл сел на парусину рядом с кандийкой и рассказал друзьям о разговоре с Чазали. Брахт пожал плечами.
Чазали задал быстрый темп, надеясь догнать войско, отправившееся на войну из его родного города. Они скакали на север, забирая на восток, прямо на Анвар-тенг. Бачан-тенг оставался чуть в стороне. Судя по информации, полученной киривашеном, большая часть его гарнизона все ещё находилась в стенах города, выжидая в нерешительности: то ли идти против макузенов, то ли против тех, кто надвигался на них из Озали-тенга. Во время короткого военного совета утром перед выходом из города Чазали выразил надежду, что стычка отвлечёт Бачан-тенг и они минуют его без помех. Как пройти через ряды восставших, что осаждали Анвар-тенг, — об этом они пока не думали, решив разобраться на месте.
Это решение приняли быстро, поскольку единственной альтернативой было остаться в Памур-тенге и внимательно осмотреть всех котуанджей макузенов в надежде найти среди них Рхыфамуна в джессеритском обличье, если он ещё носил то самое украденное лицо. Но поскольку никто из них не сомневался, что он уже переселился в другое тело и ускакал далеко вперёд, то эта мера означала бы только потерю времени. Они решили, что будет лучше предупредить колдунов, следовавших с войсками, о том, что один из котуанджей может быть Рхыфамуном. Оставалось надеяться, что вазири разоблачат и остановят его. Их же задача — как можно быстрее добраться до Анвар-тенга и встретиться с вазирь-нарумасу, дабы самые могущественные из джессеритских магов оказали им посильную помощь.
— А ты не можешь предупредить их об опасности? — спросил Брахт. — Не можешь связаться с ними отсюда?
Вазирь с тревогой на морщинистом лице отрицательно покачал головой и сказал:
— Если бы это было в моей власти, я бы уже давно их предупредил, друг мой. Но Фарн становится день ото дня сильнее. Те из заблудших вазирей, что поддерживают восставших, тоже. Так что общение посредством эфира с вазирь-нарумасу сейчас опасно. Анвар-тенг остался один, как в физическом, так и оккультном смыслах.
— Но ненадолго, — заявил Чазали, едва сдерживая гнев, — ибо к городу приближаются верные войска. Они разобьют восставших и освободят хана и махзлена.
Очен безмолвно кивнул, но Каландриллу почудилось, что на лицо его набежала тень, словно колдун не разделял уверенности киривашена. Однако расспросить вазиря Каландрилл не успел, ибо Чазали объявил отправление. И хотя ему явно не хотелось покидать семью, с которой провёл так мало времени, он рвался в путь, дабы как можно быстрее соединиться с войском макузенов и вернуть своей родине порядок и спокойствие.
Они оседлали лошадей и выехали из дворца киривашена. Каландрилл долго не мог забыть образ госпожи Ники: она стояла посредине внутреннего дворика около фонтана. Солнце ещё не поднялось, и от окружающих стен на неё и на детей падали угрюмые тени. Чазали подхватил на руки дочерей Таджи и Венду, и девочки едва не расплакались. Раве держался степенно, как мужчина, скрывая разочарование. Он сдержанно поклонился, но уже в следующее мгновение порывисто бросился к отцу и заявил, что если тот падёт в битве, то будет отмщен.
— В этом я не сомневаюсь, — с гордостью заявил Чазали. — Но пока у тебя есть обязанности здесь, и это очень важно.
Чазали обнял жену и погладил её по щеке с нежностью, какой Каландрилл в нем и не подозревал, а затем быстро надел шлем, словно хотел скрыть слезы.
По его приказанию колонна тронулась и выехала из ворот быстрой рысью. Каландрилл обернулся: Ника и дети все ещё стояли около фонтана, глядя им вслед. Четверо невинных, ввергнутых, как и весь мир, в безумный водоворот событий, закруженный Фарном и его сумасшедшими приспешниками. Каландрилл посмотрел на Ценнайру — у неё было целеустремлённое выражение лица. Каландрилл на мгновение подумал, выживут ли они, но тут же отогнал от себя эту мысль, настраиваясь лишь на победу.
Они выехали из Памур-тенга под приветственные крики толпы, выстроившейся вдоль узких улиц, и возгласы эти эхом отскакивали от стен и ворот. Наконец последние тяжело закрылись, отрезая огромную цитадель от остального мира. Чазали пришпорил коня и пустил его галопом на север по направлению к холмам, не произнеся больше ни слова и ни разу не обернувшись, как человек, жаждущий оставить воспоминания позади.
На третий день пути начался обильный снегопад. Небо серело, как поражённая болезнью плоть. Ветер слегка ослаб, словно выполнил свою задачу, согнав на небеса тяжёлые тучи, и теперь мог позволить себе небольшую передышку. Хлопья снега поначалу падали медленно, кружа в воздухе и шипя на головешках костров. Однако после завтрака снегопад усилился и начал хлестать их прямо в лицо, обжигая кожу, тая на лошадях и затрудняя продвижение. Но Чазали не объявлял привала и не сбавлял скорость. Они продвигались вперёд ровным галопом, несмотря на то, что железные вуали, складки и оборки чёрных доспехов котузенов были облеплены снегом. Странные черно-белые создания.
Хорошо уже и то, думал Каландрилл, что почва на Джессеринской равнине твёрдая. Если бы они были в Лиссе или Куан-на'Форе, земля у них под ногами уже давно бы размокла и превратилась в месиво, затрудняя продвижение. Сколько ещё продлится снегопад? — пытался угадать Каландрилл. Не утопит ли он землю в сугробах? Вечером, когда они разожгли скудные костры из хвороста, с трудом найденного в чахлой рощице, едва сдерживавшей порывы ветра, Каландрилл спросил Чазали, что они будут делать, если снегопад продолжится.
— Пока он нам не помеха — ответил киривашен. — Но если проклятая Хорулем непогода не прекратится, то начнут скапливаться сугробы.
— Они нас задержат? — спросил Каландрилл. Чазали откинул вуаль, вытер лицо и посмотрел на рано потемневшее небо.
— Похоже, снег зарядил надолго, — сказал он. — Здесь явно не обошлось без колдовства. Обычно снегопады начинаются гораздо позже.
И растаяв за белой пеленой, он отправился проверять посты, а Каландрилл поспешил к тёплому костру.
Брахт, Катя и Ценнайра, завернувшись в одеяла, грелись у огня, дожидаясь ужина. Шатёр, который им дали в Памур-тенге, бился на ветру. Каландрилл сел на парусину рядом с кандийкой и рассказал друзьям о разговоре с Чазали. Брахт пожал плечами.