Страница:
профессию не воздействуют изобретения и нововведения.
Очень консервативна, например, строительная профессия. Кирпичная стена
сегодня возводится почти так же, как двести лет назад, а следовательно,
каменщик - высококвалифицированный специалист, каким он и останется
навсегда. Тот, кто не прошел длительной и трудной выучки, не сможет
правильно укладывать кирпич. И нужно быть хорошим специалистом, чтобы
пахать землю на лошадях или править кэбом на улицах Лондона. Шляпники,
башмачники, вообще все кустари специализированы до такой высокой степени,
которая вовсе не требуется ни в одной из современных профессий.
С появлением машин узкопрофессиональное мастерство исчезает, а на смену
ему приходит интеллект. Любой понятливый человек за день или за два сможет
научиться водить трамвай, чинить электропроводку или управлять
строительными механизмами или паровым плугом. Конечно, для этого он должен
быть развитее в умственном отношении, чем средний каменщик, но он гораздо
меньше нуждается в специальных навыках. Для того, чтобы починить машину,
нужны специальные знания, а не специальная выучка.
Это исчезновение специализации наиболее заметно в армии и флоте. Во
времена Греции и Рима война была особой профессией, требовавшей особого
типа людей. В средние века приемы войны были так разработаны, что
пехотинец играл роль неквалифицированного рабочего, и всего только сто лет
назад еще нужны были длительная тренировка и навыки дисциплины, чтобы
обычный человек мог быть превращен в настоящего солдата. И даже сегодня
традиции еще очень сильны, что проявляется и в том, сколько нелепого и
лишнего в военной форме и в остатках тупой муштровки, которая была так
важна во времена рукопашных схваток, чтобы солдат был чем угодно, только
не человеком.
Несмотря на все уроки Бурской войны, мы все еще склонны верить, что
солдат - это существо, которое идет в стройной шеренге, по команде
поднимает ружье, и спускает курок, и послушно приказам до такой степени,
что нужды в собственной голове не испытывает. Мы все еще считаем, что наше
офицерство должно быть выдрессировано, подобно неким благородным цирковым
животным. Их учат обращаться с положенным по уставу оружием вместо того,
чтобы развивать их интеллект и способность использовать все подручные
средства.
И действительно, когда начнется Великая европейская война и в ход
пойдут автомашины, велосипеды, беспроволочный телеграф, самолеты, новые
снаряды любого калибра и назначения, а вслед за ними нахлынут в процессе
непредусмотренно широкой мобилизации огромные массы сметливых людей,
военная каста исчезнет за первые же три месяца, в то время как
разносторонние, инициативные, развитые люди займут свое место.
Так случится не только с военной кастой, но и со специализированной
правящей верхушкой, взращенной в закрытых учебных заведениях.
Предположение, что наш век - век специализации, порождено смешением
понятий "специализация" и "разделение труда". Отсюда и неправильная
постановка технического образования, которая приносит нам неизмеримый
вред. Нет сомнения, что наш век - это век все более широкой кооперации.
Вещи, которые раньше делал высококвалифицированный специалист, например,
часы, теперь изготовляются в огромных количествах сложными машинами при
объединенных усилиях множества людей. Каждый из них может временами
проявлять при выполнении какой-то особо сложной операции свой
высокоразвитый интеллект, но он не делает всю вещь целиком, он не
специализирован.
Особенно это заметно в научных изысканиях. Проблема или часть проблемы,
на которой сосредоточено внимание отдельной личности, теперь зачастую
много уже, чем проблемы, занимавшие Фарадея или Дальтона, и вместе с тем
твердо установленные границы, разделявшие некогда физика и химика,
ботаника и патолога, давно исчезли.
Профессор Фармер, ботаник, исследует рак, а если обыкновенный
образованный человек ознакомится с общими результатами работ профессоров
Девара, Рамсея, лорда Ролея и Кюри, он затруднится определить, кто из них
химик, а кто физик.
Классификация наук, которой с таким увлечением занимались наши деды,
нам теперь только мешает.
Интересно взглянуть на возможную причину этой несчастной путаницы между
понятиями "специализация" и "разделение труда". Я уже говорил о том, как
нечистая сила наладила массовое производство граммофонных пластинок для
наших епископов, государственных деятелей и тому подобных лидеров мысли,
но если отбросить эту шуточную метафору, я должен признаться, что все
остальное написано под влиянием моего несогласия с Гербертом Спенсером.
Этот философ всегда настаивает на ничем не подкрепленной, по-моему,
мысли, что вселенная и каждая вещь в ней движется от простого и
однородного (гомогенного) к сложному и разнородному (гетерогенному).
Легковерному человеку, одержимому этой идеей, очень легко с ходу
предположить, что во времена варварства люди были менее специализированы,
чем теперь, но мне кажется, что я привел достаточно доказательств того,
что противоположная версия ближе к правде.
Из книги "Англичанин смотрит на мир", 1914.
Пер. - Э.Башилова
Из всех живых существ, населяющих нашу планету, один лишь человек не
хочет смириться со своею судьбой. Все остальные подчиняются породившим их
силам, и когда эти силы оборачиваются против них, пассивно обрекают себя
на вымирание. Человек - единственный, кто смело смотрит этим силам в лицо
и, как только видит, что природа отворачивается от него, стремится найти
средства самозащиты. Последний из детей Сатурна, он избежал судьбы,
уготованной им всем. Он лишил своего прародителя какой бы то ни было
возможности вернуть первоначальную власть и овладел скипетром мира. До
появления человека многие величественные существа проследовали одно за
другим, словно в гигантской процессии, и исчезли с лица земли. Это были
чудовища, населявшие древние моря, неповоротливые амфибии, стремящиеся во
что бы то ни стало выползти на землю, рептилии, динозавры, крылатые
пресмыкающиеся мезозойских лесов, первые млекопитающие - колоссальные и
нелепые, огромные ленивцы, мастодонты и мамонты. Они появлялись и
исчезали, словно неведомый гигант развлечения ради лепил их, а потом ломал
и отбрасывал в сторону до тех пор, пока не появился человек и не отстранил
эту громадную руку, которая пыталась уничтожить и его.
Кроме человека, нет на земле ничего такого, что восставало бы против
силы, породившей его, - ничего, кроме порожденного человеком огня. Но
огонь не обладает разумом: даже немноговодный ручей или переменчивый ветер
могут его погасить. А человек противостоит обстоятельствам. Если бы огонь
обладал разумом, он построил бы лодку и пересек ручей, он перехитрил бы
ветер, переждав в укрытых от ветра местах, тлея понемногу и сберегая себя
до тех пор, пока трава не пожелтеет и леса не станут сухими. Но ведь огонь
- всего лишь порождение человека, до человека наша планета не знала об
огне ни в одном из пригодных для жизни мест и видела его лишь во вспышке
молнии или в далекой светящейся диадеме вулкана. Человек приобщил огонь к
своей повседневной жизни, заставил этого мстительного и вспыльчивого раба
служить себе, отгонять зверей от своего ночного прибежища и охранять себя,
как охраняет его в наши дни верный пес.
Представим себе, что какой-то вечный, самостоятельно существующий
интеллект веками наблюдал бы изменения жизненных форм на земле, отмечая
распространение то одних, то других, их столкновения, приспособляемость,
преобладание одних видов над другими или вымирание, и что вдруг он стал бы
свидетелем этого удивительного и впечатляющего события - превращения
человекообразной обезьяны в человека.
Поначалу это существо показалось бы ему рядовой разновидностью
обитающих на деревьях и насыщающихся плодами млекопитающих; оно отличалось
бы лишь тем, что опиралось при ходьбе на палку и использовало в качестве
ударного приспособления камень. А рядом с этим существом и перед ним все
видимое пространство было бы заполнено носорогами и мамонтами, несметными
стадами жвачных животных, саблезубыми тиграми и огромными медведями.
Вскоре наблюдатель заметил бы, что выделенное им странное существо
проявляет все большую, одному ему присущую ловкость, что в глазах его все
больше светится необычный для животного мира разум. Он заметил бы в этом
существе стремление, не проявленное дотоле ни одним представителем фауны,
- стремление к независимости от климатических условий и времен года. Когда
деревья и скалы не могли служить достаточно, надежным укрытием, оно само
оборудовало себе жилище; если обнаруживались перебои в обычной пище, оно
меняло характер питания. Существо это начало выходить за пределы обжитых
мест, приспосабливаясь к своим изменившимся потребностям, выходя из лесу и
захватывая долины рек, неся огни своих костров, словно это были знамена
завоевателей, в горы и в заснеженные пустыми.
Продвижение человека в новые области было, по-видимому, сравнительно
медленным, и каждый этап его продолжался веками. Но от века к веку он
двигался все быстрее. Во всяком случае, с точки зрения исторической,
огромный период времени, включающий переход от разрозненных первобытных
племен каменного века до первых городов, показался бы чуть ли не
мгновенным нашему воображаемому наблюдателю, мыслящему астрономически и в
масштабах возникновения и отмирания целых рас, биологических видов и
социальных групп. За это время сменилась, быть может, тысяча поколений;
человек перешел от полного подчинения климатическим условиям и другим
силам природы, а также своим собственным инстинктам, сближавшим его с
животными, от временного расселения небольшими семейными группами в
наиболее благоприятных местах - к постоянным поселениям, к образованию
больших племен и национальных групп, а потом и к городам. За этот
относительно небольшой промежуток времени он заселил огромные
пространства, принялся осваивать полярные широты и тропики, изобрел плуг и
корабль, приручил большинство домашних животных, начал уже размышлять о
происхождении Земли и тайнах бытия. Письменность позволила добавить к
устным преданиям летописи, меньше поддающиеся действию времени, и человек
уже прокладывал дороги. Сменилось еще пять или самое большее шесть
поколений, и человек достиг нашего уровня - нас самих. Мы проносимся в
поле зрения нашего наблюдателя как недолговечное, преходящее отображение
Вечного Человека. А после нас...
Занавес.
Время, в которое мы - те, чьи мысли встречаются на страницах этой
книги, - родились, живем и умрем, покажется нашему вымышленному
наблюдателю мгновенной фазой по сравнению с периодом, в который подобные
нам вели борьбу во имя освобождения от древних императивов. Наше время
покажется ему временем беспрецедентно быстрых перемен, достижений и
расселения. Действительно, за какой-то кратчайший отрезок времени
электричество перестало быть лишь занимательной игрушкой и теперь уже
обеспечивает передвижение доброй половины человечества по его ежедневным
маршрутам, освещает наши города с такой силой, что они затмевают луну и
звезды; заставляет служить нам десятка два неизвестных доселе металлов; мы
доходим до самого полюса, взбираемся на любую вершину, парим в облаках; мы
смогли побороть малярию, долго закрывавшую белому человеку путь в тропики,
сумели вырвать жало еще у доброй сотни подобных носителей смерти. Мы
перестраиваем старые города, одевая их в торжественный мрамор, грандиозные
новые города вырастают, чтобы поспорить со старыми. Никогда, кажется, не
был еще человек таким разносторонним, деятельным и настойчивым, и
невозможно себе представить той силы, которая обуздала бы размах его
энергии.
И все это движение вперед, совершающееся с большей и большей скоростью,
происходило благодаря росту и интенсификации человеческого интеллекта,
благодаря его совершенствованию посредством развития речи и письменности.
Все это произошло наперекор сильнейшим инстинктам, делающим человека самым
воинственным из всех существ и более, чем все они, стремящимся к
разрушению, происходило, несмотря на все попытки природы мстить человеку
за его бунтарство, за его поход против заведенных ею порядков, и насылать
на него время от времени невиданные болезни и едва ли не поголовный мор.
Движение вперед явилось последовательным и необходимым следствием первого
неясного проблеска целенаправленной мысли, проявившейся во мгле животного
существования человека. Тогда он совершенно еще не осознавал своих
действия. Он попросту искал способов полнее насытить свои потребности,
обеспечить себе защиту и безопасность. Он и сейчас еще не до конца
понимает перемены, происходящие в его жизни. Иллюзия разобщенности,
которая делает возможной жизнь животных, отчаянную борьбу за
существование, вскармливание потомства и вымирание, - это прототип тех
шор, которыми природа снабдила нас, чтобы мы спорили и озлобляли друг
друга, и шоры эти все еще существуют. Мы и сейчас живем жизнью, очень
неполноценной, будучи воплощены в миллионы разобщенных индивидуумов; и
только в моменты прозрения мы начинаем видеть и чувствовать, что мы -
нечто большее, чем наши собратья животные, которые запросто погибают,
падая с древа жизни. Только в течение последних трех - пяти тысячелетий
при помощи слабых и несовершенных способов выражения своих мыслей,
неуклюжей космогонии и теологии, не избежав при этом бесчисленных упущений
и ошибок, удалось человеческому разуму весьма приблизительно наметить свой
путь в будущее, к вечному существованию рода человеческого. Человек все
еще идет войной на себя самого, создает армии и флоты, сооружает крепости
и укрепления, словно лунатик, во сне наносящий увечья себе самому, точно
безрассудный варвар, вонзающий нож в свои собственные конечности.
Но человек пробуждается. Кошмары империй, расовых конфликтов и войн,
абсурд торговой конкуренции и торговых ограничений, первобытный дурман
похоти, ревности и жестокости - все это бледнеет в свете дня, проникающего
сквозь его закрытые веки. Через некоторое время мы, каждый из нас сам по
себе, обязательно осознаем, что мы молекулы одного единого Организма и
мысли наши сливаются воедино из туманных блужданий в гармоническую
цельность пробуждающегося интеллекта. Несколько десятков поколения назад
все живые существа были нашими предками. Пройдет еще несколько десятков
поколений, и все человечество будет, по существу, нашими потомками. С
точки зрения физической и интеллектуальной, мы, отдельные личности, со
всеми нашими отличиями и индивидуальными особенностями, являемся лишь
частицами, отделенными друг от друга на некоторое время для того, чтобы
затем вернуться к нашей единой жизни, с новым опытом и знаниями, как пчелы
возвращаются с пыльцой и пищей в дружную семью своего улья.
И этот единый Человек, это замечательное дитя старой матери-земли - то
есть все мы, по измерениям, диктуемым нашими сердцами и разумом, - он
находится ныне лишь у истоков своей истории, обращенной в будущее.
Покорение им нашем планеты - это лишь раннее утро его существования.
Пройдет немного времени, и он достигнет других планет и заставит служить
себе великий источник тепла и света - солнце. Он прикажет своему разуму
разрешать загадки своих собственных внутренних противоречий, обуздывать
ревность и другие пагубные страсти, регулировать размножение, отбирать и
воспитывать представителей все более и более совершенного и мудрого
человеческого рода. То, до чего никто из нас не может додуматься в
одиночку, о чем никто из нас не может и мечтать - разве что урывками и не
понимая всего объема задачи, - будет легко разрешимо мышлением
коллективным. Некоторые из нас уже чувствуют в себе это слияние с Великим
Единством, и тогда наступают моменты необычного прозрения. Порою во мгле
одиночества, в бессонную ночь вдруг перестаешь быть мистером имярек,
отрешаешься от своего имени, забываешь о ссорах и тщеславных стремлениях,
начинаешь понимать самого себя и своих врагов, прощаешь себе и им, точно
так же, как взрослый понимает и прощает пустые раздоры детям, зная, что он
выше этого; поднимаешься выше своих мелких неурядиц, сознавая, что ты -
Человек, хозяин своей планеты, несущейся к неизмеримым судьбам сквозь
звездную тишину космического пространства.
Из книги "Англичанин смотрит на мир", 1914.
Пер. - Э.Башилова
Наши представления о том, каким должен быть идеальный гражданин, весьма
и весьма расплывчаты. Вряд ли найдутся даже два человека, у которых
понятия об этом идеале совпали бы полностью и по всем статьям: ведь самые
разные мнения по поводу того, что необходимо, допустимо или, наоборот,
совершенно недопустимо для идеального гражданина, охватили бы широчайший
диапазон всевозможных проявлений человеческой натуры.
И не потому ли воспитываем мы наших детей так, что они растут среди
сумятицы противоречивых высказываний, среди путаницы самых неопределенных
постулатов, сбитые с толку, теряя в конце концов всякое представление о
том, каковы, собственно говоря, их права и обязанности; они обречены жить
в мире, полном колебаний и компромиссов, ничего не стоящих мнений и
суждений, а образцы поведения и требования воспитателей мелькают перед их
глазами, словно прохожие, тонущие в уличном тумане.
Быть может, самым распространенным образцом для них служит тот, о
котором дают им представление в воскресной школе, в нравоучительных книгах
да и вообще всюду, где проповедуется мораль. Это ничем не запятнанный,
здоровый человек, достаточно правдивый, чтобы никогда не опускаться до
мелкой лжи, проявляющий умеренность там, где она необходима, честный без
педантизма, инициативный, когда речь идет о его интересах, безоговорочно
подчиняющийся закону, с уважением относящийся к общепринятым обычаям и
порядкам, хотя и держащийся в стороне от политической горячки, смелый, но
не идущий на авантюры, исправно соблюдающий некоторые религиозные обряды,
преданный своей жене и детям и, в известных пределах, доброжелательный ко
всем людям.
Все сознают, что это образец незаконченный, понимают, что требуется
нечто большее и нечто иное; очень многие интересуются тем, чего же именно
ему не хватает. И все то небанальное, что есть в нашем искусстве и
литературе, должно взять на себя задачу; выявить - капля за каплей,
крупица за крупицей - незаметные на первый взгляд и непреходящие качества,
которые составили бы в совокупности этот идеал.
Нам будет гораздо легче разобраться в этом вопросе, если мы вспомним о
сложности происхождения каждого из нас. Ведь в каждую эпоху имели место
определенные сдвиги и слияния, шло отмирание старой культуры и разрушение
преград, а также духовное и телесное скрещивание.
При этом не только физическое, но также и моральное и интеллектуальное
происхождение каждого из нас становилось все более запутанным. В крови
каждого из нас сливались самые разные идеи и устремления, в каждом из нас
живут ремесленники и воины, дикари и крестьяне, двадцать рас и
неисчислимое множество социальных условностей и правил. Загляните в
родословную самой рафинированной и самой воспитанной из ваших знакомых
девушек, сбросив каких-нибудь сто поколений, и вы найдете там десяток
убийц. Вы увидите лжецов и мошенников, грешников, утопавших в блуде, и
продажных женщин, рабов и слабоумных, фанатиков и святых, людей
легендарной храбрости и осмотрительных трусов, увидите ростовщиков и
дикарей, королей и преступников. И каждый из этого пестрого конгломерата
не просто был предком вашей знакомой по материнской или по отцовской
линии, но и внушал ей со всей силой и убедительностью, на какие только был
способен, свои взгляды и повадки. Пусть многое из всего этого кажется
забытым, но кое-что все же досталось девушке. Ведь каждый раз, когда
рождается человек, он приносит с собою все эти задатки, хотя порою с
небольшими отклонениями или в несколько обновленных сочетаниях. Таким
образом, наши идеи, даже в большей степени, чем наша кровь, берут свое
начало из самых разных и многочисленных источников.
Бывает, что определенные потоки идей приходят к нам, образовавшись на
основе жизненного уклада предков. Так, у большинства из нас большая часть
предков - это рабы и крестьяне. Мужчины и женщины, которым приходилось из
поколения в поколение воспитывать в себе рабскую покорность властелину,
веками вырабатывали для себя такой образец поведения, который резко
отличался от аналогичного образца, складывавшегося, окажем, у
аристократов.
У нашего далекого предка-раба - предположим, его звали Лестер Уорд, -
мы научились работать, и, уже конечно, именно рабство заложило в нас
представление о том, что трудолюбие, даже бесцельное, само по себе
является добродетелью. Хороший раб умел сдерживать свои чувства и желания,
не притрагиваться к яствам, которые подавал своим повелителям и которых
ему так хотелось. Он отказывал себе в собственном достоинстве и убивал в
себе всякую инициативу. Раб не позволил бы себе взять чужого, но был
совершенно неразборчив в том, кому служить. Он не считал достоинством
откровенность, но очень ценил доброту и готовность прийти на помощь
слабому. У раба совершенно отсутствовало сознание необходимости
планировать и экономить. Он был почтителен, говорил негромко и склонен был
скорее к иронии, чем к открытому неповиновению. Он восхищался
находчивостью и прощал обман.
Совсем другое дело - бунтарь, от которого мы также унаследовали
кое-какие качества. Уделом огромных масс населения каждой эпохи было жить
в обстановке сопротивления - успешного или безуспешного - чьему-то
господству, или под страхом прихода угнетателей, или в условиях недавнего
освобождения от них. У этих людей добродетелью слыло бунтарство, а мирные
отношения с угнетателем считались предательством. Именно от предка-бунтаря
многие и многие из нас унаследовали представление, что непочтительность
является чем-то вроде морального долга, а упрямство - прекрасное качество.
И именно эти представления заставляют нас идеализировать всяких оборванцев
и бродяг, и потому мы видим чуть ли не что-то героическое в грубой одежде,
мозолистых руках, в дурных манерах, в отсутствии тонкой восприимчивости и
в полном презрении к обществу.
Естественно и то, что среди суровой природы, где-нибудь в общине
изгоев-переселенцев, ведших тяжелую борьбу за существование, считалась
достоинством грубая сила, а также умение без колебаний убивать и казнить.
Люди, которых всегда торопят и подстегивают, превозносят нетерпение и
"натиск", презирая скрупулезность и рассудительность, как слабость и
деморализующие качества.
Но эти три типа: раб, бунтарь и переселенец - лишь немногие из тысячи
типов и мировоззрений, которые были предтечами нашего современника. В
характере современного американца они доминируют. Но мы сотканы еще из
тысячи разных традиций, и в каждой из них есть что-то доброе и что-то
порочное. Все они создавали атмосферу, в которой прежде воспитывался
человек. Все эти типы, а также и другие, не поддающиеся классификации,
составляют наше прошлое, и мы, живущие в более поздние времена, когда уже
нет рабов, когда каждый человек - гражданин, когда условия великой и все
растущей цивилизации превращают безумную алчность переселенца в
бессмыслицу, - в эти времена мы должны взять на себя миссию - отбросив все
то, что раб, переселенец и бунтарь считали необходимым и что мы таковым не
считаем, и учтя современные требования и нужды, выработать нормы поведения
для детей наших детей.
Нам следует создать образец достойного человека - идеального гражданина
того великого и прекрасного цивилизованного государства, которое мы,
имеющие "государственное чутье", построили бы из неразберихи, царящей на
нашей планете.
Чтобы описать здесь нового, идеального гражданина, лучше всего
представить себе, что может быть сделано в этом смысле коллективными
усилиями многих умов. Но в любом случае наш предполагаемый идеальный
гражданин сильно отличался бы от того индифферентно-благонамеренного
дельца, который считается эталоном гражданина сегодня.
Наш идеальный гражданин воспитан не в традициях рабства, бунтарства или
дикого, первобытного человека. Конечно же, он был бы аристократом, не в
том смысле, что владел бы рабами или повелевал бы нижестоящими (потому что
у него вряд ли будут те или другие), но аристократом духа: он считал бы,
что принадлежит государству, а государство - ему. Может быть, он был бы
общественным деятелем; во всяком случае, он выполнял бы какую-то работу в
сложном механизме современного общества и получал бы за это определенную
плату, а не спекулятивную прибыль. Вероятнее всего, это был бы человек,
имеющий профессию. Не думаю, что идеальный современный гражданин считал бы
основной своей целью купить подешевле и продать подороже; мне кажется, что
он с презрением взирал бы на то наше деловое предпринимательство, перед
Очень консервативна, например, строительная профессия. Кирпичная стена
сегодня возводится почти так же, как двести лет назад, а следовательно,
каменщик - высококвалифицированный специалист, каким он и останется
навсегда. Тот, кто не прошел длительной и трудной выучки, не сможет
правильно укладывать кирпич. И нужно быть хорошим специалистом, чтобы
пахать землю на лошадях или править кэбом на улицах Лондона. Шляпники,
башмачники, вообще все кустари специализированы до такой высокой степени,
которая вовсе не требуется ни в одной из современных профессий.
С появлением машин узкопрофессиональное мастерство исчезает, а на смену
ему приходит интеллект. Любой понятливый человек за день или за два сможет
научиться водить трамвай, чинить электропроводку или управлять
строительными механизмами или паровым плугом. Конечно, для этого он должен
быть развитее в умственном отношении, чем средний каменщик, но он гораздо
меньше нуждается в специальных навыках. Для того, чтобы починить машину,
нужны специальные знания, а не специальная выучка.
Это исчезновение специализации наиболее заметно в армии и флоте. Во
времена Греции и Рима война была особой профессией, требовавшей особого
типа людей. В средние века приемы войны были так разработаны, что
пехотинец играл роль неквалифицированного рабочего, и всего только сто лет
назад еще нужны были длительная тренировка и навыки дисциплины, чтобы
обычный человек мог быть превращен в настоящего солдата. И даже сегодня
традиции еще очень сильны, что проявляется и в том, сколько нелепого и
лишнего в военной форме и в остатках тупой муштровки, которая была так
важна во времена рукопашных схваток, чтобы солдат был чем угодно, только
не человеком.
Несмотря на все уроки Бурской войны, мы все еще склонны верить, что
солдат - это существо, которое идет в стройной шеренге, по команде
поднимает ружье, и спускает курок, и послушно приказам до такой степени,
что нужды в собственной голове не испытывает. Мы все еще считаем, что наше
офицерство должно быть выдрессировано, подобно неким благородным цирковым
животным. Их учат обращаться с положенным по уставу оружием вместо того,
чтобы развивать их интеллект и способность использовать все подручные
средства.
И действительно, когда начнется Великая европейская война и в ход
пойдут автомашины, велосипеды, беспроволочный телеграф, самолеты, новые
снаряды любого калибра и назначения, а вслед за ними нахлынут в процессе
непредусмотренно широкой мобилизации огромные массы сметливых людей,
военная каста исчезнет за первые же три месяца, в то время как
разносторонние, инициативные, развитые люди займут свое место.
Так случится не только с военной кастой, но и со специализированной
правящей верхушкой, взращенной в закрытых учебных заведениях.
Предположение, что наш век - век специализации, порождено смешением
понятий "специализация" и "разделение труда". Отсюда и неправильная
постановка технического образования, которая приносит нам неизмеримый
вред. Нет сомнения, что наш век - это век все более широкой кооперации.
Вещи, которые раньше делал высококвалифицированный специалист, например,
часы, теперь изготовляются в огромных количествах сложными машинами при
объединенных усилиях множества людей. Каждый из них может временами
проявлять при выполнении какой-то особо сложной операции свой
высокоразвитый интеллект, но он не делает всю вещь целиком, он не
специализирован.
Особенно это заметно в научных изысканиях. Проблема или часть проблемы,
на которой сосредоточено внимание отдельной личности, теперь зачастую
много уже, чем проблемы, занимавшие Фарадея или Дальтона, и вместе с тем
твердо установленные границы, разделявшие некогда физика и химика,
ботаника и патолога, давно исчезли.
Профессор Фармер, ботаник, исследует рак, а если обыкновенный
образованный человек ознакомится с общими результатами работ профессоров
Девара, Рамсея, лорда Ролея и Кюри, он затруднится определить, кто из них
химик, а кто физик.
Классификация наук, которой с таким увлечением занимались наши деды,
нам теперь только мешает.
Интересно взглянуть на возможную причину этой несчастной путаницы между
понятиями "специализация" и "разделение труда". Я уже говорил о том, как
нечистая сила наладила массовое производство граммофонных пластинок для
наших епископов, государственных деятелей и тому подобных лидеров мысли,
но если отбросить эту шуточную метафору, я должен признаться, что все
остальное написано под влиянием моего несогласия с Гербертом Спенсером.
Этот философ всегда настаивает на ничем не подкрепленной, по-моему,
мысли, что вселенная и каждая вещь в ней движется от простого и
однородного (гомогенного) к сложному и разнородному (гетерогенному).
Легковерному человеку, одержимому этой идеей, очень легко с ходу
предположить, что во времена варварства люди были менее специализированы,
чем теперь, но мне кажется, что я привел достаточно доказательств того,
что противоположная версия ближе к правде.
Из книги "Англичанин смотрит на мир", 1914.
Пер. - Э.Башилова
Из всех живых существ, населяющих нашу планету, один лишь человек не
хочет смириться со своею судьбой. Все остальные подчиняются породившим их
силам, и когда эти силы оборачиваются против них, пассивно обрекают себя
на вымирание. Человек - единственный, кто смело смотрит этим силам в лицо
и, как только видит, что природа отворачивается от него, стремится найти
средства самозащиты. Последний из детей Сатурна, он избежал судьбы,
уготованной им всем. Он лишил своего прародителя какой бы то ни было
возможности вернуть первоначальную власть и овладел скипетром мира. До
появления человека многие величественные существа проследовали одно за
другим, словно в гигантской процессии, и исчезли с лица земли. Это были
чудовища, населявшие древние моря, неповоротливые амфибии, стремящиеся во
что бы то ни стало выползти на землю, рептилии, динозавры, крылатые
пресмыкающиеся мезозойских лесов, первые млекопитающие - колоссальные и
нелепые, огромные ленивцы, мастодонты и мамонты. Они появлялись и
исчезали, словно неведомый гигант развлечения ради лепил их, а потом ломал
и отбрасывал в сторону до тех пор, пока не появился человек и не отстранил
эту громадную руку, которая пыталась уничтожить и его.
Кроме человека, нет на земле ничего такого, что восставало бы против
силы, породившей его, - ничего, кроме порожденного человеком огня. Но
огонь не обладает разумом: даже немноговодный ручей или переменчивый ветер
могут его погасить. А человек противостоит обстоятельствам. Если бы огонь
обладал разумом, он построил бы лодку и пересек ручей, он перехитрил бы
ветер, переждав в укрытых от ветра местах, тлея понемногу и сберегая себя
до тех пор, пока трава не пожелтеет и леса не станут сухими. Но ведь огонь
- всего лишь порождение человека, до человека наша планета не знала об
огне ни в одном из пригодных для жизни мест и видела его лишь во вспышке
молнии или в далекой светящейся диадеме вулкана. Человек приобщил огонь к
своей повседневной жизни, заставил этого мстительного и вспыльчивого раба
служить себе, отгонять зверей от своего ночного прибежища и охранять себя,
как охраняет его в наши дни верный пес.
Представим себе, что какой-то вечный, самостоятельно существующий
интеллект веками наблюдал бы изменения жизненных форм на земле, отмечая
распространение то одних, то других, их столкновения, приспособляемость,
преобладание одних видов над другими или вымирание, и что вдруг он стал бы
свидетелем этого удивительного и впечатляющего события - превращения
человекообразной обезьяны в человека.
Поначалу это существо показалось бы ему рядовой разновидностью
обитающих на деревьях и насыщающихся плодами млекопитающих; оно отличалось
бы лишь тем, что опиралось при ходьбе на палку и использовало в качестве
ударного приспособления камень. А рядом с этим существом и перед ним все
видимое пространство было бы заполнено носорогами и мамонтами, несметными
стадами жвачных животных, саблезубыми тиграми и огромными медведями.
Вскоре наблюдатель заметил бы, что выделенное им странное существо
проявляет все большую, одному ему присущую ловкость, что в глазах его все
больше светится необычный для животного мира разум. Он заметил бы в этом
существе стремление, не проявленное дотоле ни одним представителем фауны,
- стремление к независимости от климатических условий и времен года. Когда
деревья и скалы не могли служить достаточно, надежным укрытием, оно само
оборудовало себе жилище; если обнаруживались перебои в обычной пище, оно
меняло характер питания. Существо это начало выходить за пределы обжитых
мест, приспосабливаясь к своим изменившимся потребностям, выходя из лесу и
захватывая долины рек, неся огни своих костров, словно это были знамена
завоевателей, в горы и в заснеженные пустыми.
Продвижение человека в новые области было, по-видимому, сравнительно
медленным, и каждый этап его продолжался веками. Но от века к веку он
двигался все быстрее. Во всяком случае, с точки зрения исторической,
огромный период времени, включающий переход от разрозненных первобытных
племен каменного века до первых городов, показался бы чуть ли не
мгновенным нашему воображаемому наблюдателю, мыслящему астрономически и в
масштабах возникновения и отмирания целых рас, биологических видов и
социальных групп. За это время сменилась, быть может, тысяча поколений;
человек перешел от полного подчинения климатическим условиям и другим
силам природы, а также своим собственным инстинктам, сближавшим его с
животными, от временного расселения небольшими семейными группами в
наиболее благоприятных местах - к постоянным поселениям, к образованию
больших племен и национальных групп, а потом и к городам. За этот
относительно небольшой промежуток времени он заселил огромные
пространства, принялся осваивать полярные широты и тропики, изобрел плуг и
корабль, приручил большинство домашних животных, начал уже размышлять о
происхождении Земли и тайнах бытия. Письменность позволила добавить к
устным преданиям летописи, меньше поддающиеся действию времени, и человек
уже прокладывал дороги. Сменилось еще пять или самое большее шесть
поколений, и человек достиг нашего уровня - нас самих. Мы проносимся в
поле зрения нашего наблюдателя как недолговечное, преходящее отображение
Вечного Человека. А после нас...
Занавес.
Время, в которое мы - те, чьи мысли встречаются на страницах этой
книги, - родились, живем и умрем, покажется нашему вымышленному
наблюдателю мгновенной фазой по сравнению с периодом, в который подобные
нам вели борьбу во имя освобождения от древних императивов. Наше время
покажется ему временем беспрецедентно быстрых перемен, достижений и
расселения. Действительно, за какой-то кратчайший отрезок времени
электричество перестало быть лишь занимательной игрушкой и теперь уже
обеспечивает передвижение доброй половины человечества по его ежедневным
маршрутам, освещает наши города с такой силой, что они затмевают луну и
звезды; заставляет служить нам десятка два неизвестных доселе металлов; мы
доходим до самого полюса, взбираемся на любую вершину, парим в облаках; мы
смогли побороть малярию, долго закрывавшую белому человеку путь в тропики,
сумели вырвать жало еще у доброй сотни подобных носителей смерти. Мы
перестраиваем старые города, одевая их в торжественный мрамор, грандиозные
новые города вырастают, чтобы поспорить со старыми. Никогда, кажется, не
был еще человек таким разносторонним, деятельным и настойчивым, и
невозможно себе представить той силы, которая обуздала бы размах его
энергии.
И все это движение вперед, совершающееся с большей и большей скоростью,
происходило благодаря росту и интенсификации человеческого интеллекта,
благодаря его совершенствованию посредством развития речи и письменности.
Все это произошло наперекор сильнейшим инстинктам, делающим человека самым
воинственным из всех существ и более, чем все они, стремящимся к
разрушению, происходило, несмотря на все попытки природы мстить человеку
за его бунтарство, за его поход против заведенных ею порядков, и насылать
на него время от времени невиданные болезни и едва ли не поголовный мор.
Движение вперед явилось последовательным и необходимым следствием первого
неясного проблеска целенаправленной мысли, проявившейся во мгле животного
существования человека. Тогда он совершенно еще не осознавал своих
действия. Он попросту искал способов полнее насытить свои потребности,
обеспечить себе защиту и безопасность. Он и сейчас еще не до конца
понимает перемены, происходящие в его жизни. Иллюзия разобщенности,
которая делает возможной жизнь животных, отчаянную борьбу за
существование, вскармливание потомства и вымирание, - это прототип тех
шор, которыми природа снабдила нас, чтобы мы спорили и озлобляли друг
друга, и шоры эти все еще существуют. Мы и сейчас живем жизнью, очень
неполноценной, будучи воплощены в миллионы разобщенных индивидуумов; и
только в моменты прозрения мы начинаем видеть и чувствовать, что мы -
нечто большее, чем наши собратья животные, которые запросто погибают,
падая с древа жизни. Только в течение последних трех - пяти тысячелетий
при помощи слабых и несовершенных способов выражения своих мыслей,
неуклюжей космогонии и теологии, не избежав при этом бесчисленных упущений
и ошибок, удалось человеческому разуму весьма приблизительно наметить свой
путь в будущее, к вечному существованию рода человеческого. Человек все
еще идет войной на себя самого, создает армии и флоты, сооружает крепости
и укрепления, словно лунатик, во сне наносящий увечья себе самому, точно
безрассудный варвар, вонзающий нож в свои собственные конечности.
Но человек пробуждается. Кошмары империй, расовых конфликтов и войн,
абсурд торговой конкуренции и торговых ограничений, первобытный дурман
похоти, ревности и жестокости - все это бледнеет в свете дня, проникающего
сквозь его закрытые веки. Через некоторое время мы, каждый из нас сам по
себе, обязательно осознаем, что мы молекулы одного единого Организма и
мысли наши сливаются воедино из туманных блужданий в гармоническую
цельность пробуждающегося интеллекта. Несколько десятков поколения назад
все живые существа были нашими предками. Пройдет еще несколько десятков
поколений, и все человечество будет, по существу, нашими потомками. С
точки зрения физической и интеллектуальной, мы, отдельные личности, со
всеми нашими отличиями и индивидуальными особенностями, являемся лишь
частицами, отделенными друг от друга на некоторое время для того, чтобы
затем вернуться к нашей единой жизни, с новым опытом и знаниями, как пчелы
возвращаются с пыльцой и пищей в дружную семью своего улья.
И этот единый Человек, это замечательное дитя старой матери-земли - то
есть все мы, по измерениям, диктуемым нашими сердцами и разумом, - он
находится ныне лишь у истоков своей истории, обращенной в будущее.
Покорение им нашем планеты - это лишь раннее утро его существования.
Пройдет немного времени, и он достигнет других планет и заставит служить
себе великий источник тепла и света - солнце. Он прикажет своему разуму
разрешать загадки своих собственных внутренних противоречий, обуздывать
ревность и другие пагубные страсти, регулировать размножение, отбирать и
воспитывать представителей все более и более совершенного и мудрого
человеческого рода. То, до чего никто из нас не может додуматься в
одиночку, о чем никто из нас не может и мечтать - разве что урывками и не
понимая всего объема задачи, - будет легко разрешимо мышлением
коллективным. Некоторые из нас уже чувствуют в себе это слияние с Великим
Единством, и тогда наступают моменты необычного прозрения. Порою во мгле
одиночества, в бессонную ночь вдруг перестаешь быть мистером имярек,
отрешаешься от своего имени, забываешь о ссорах и тщеславных стремлениях,
начинаешь понимать самого себя и своих врагов, прощаешь себе и им, точно
так же, как взрослый понимает и прощает пустые раздоры детям, зная, что он
выше этого; поднимаешься выше своих мелких неурядиц, сознавая, что ты -
Человек, хозяин своей планеты, несущейся к неизмеримым судьбам сквозь
звездную тишину космического пространства.
Из книги "Англичанин смотрит на мир", 1914.
Пер. - Э.Башилова
Наши представления о том, каким должен быть идеальный гражданин, весьма
и весьма расплывчаты. Вряд ли найдутся даже два человека, у которых
понятия об этом идеале совпали бы полностью и по всем статьям: ведь самые
разные мнения по поводу того, что необходимо, допустимо или, наоборот,
совершенно недопустимо для идеального гражданина, охватили бы широчайший
диапазон всевозможных проявлений человеческой натуры.
И не потому ли воспитываем мы наших детей так, что они растут среди
сумятицы противоречивых высказываний, среди путаницы самых неопределенных
постулатов, сбитые с толку, теряя в конце концов всякое представление о
том, каковы, собственно говоря, их права и обязанности; они обречены жить
в мире, полном колебаний и компромиссов, ничего не стоящих мнений и
суждений, а образцы поведения и требования воспитателей мелькают перед их
глазами, словно прохожие, тонущие в уличном тумане.
Быть может, самым распространенным образцом для них служит тот, о
котором дают им представление в воскресной школе, в нравоучительных книгах
да и вообще всюду, где проповедуется мораль. Это ничем не запятнанный,
здоровый человек, достаточно правдивый, чтобы никогда не опускаться до
мелкой лжи, проявляющий умеренность там, где она необходима, честный без
педантизма, инициативный, когда речь идет о его интересах, безоговорочно
подчиняющийся закону, с уважением относящийся к общепринятым обычаям и
порядкам, хотя и держащийся в стороне от политической горячки, смелый, но
не идущий на авантюры, исправно соблюдающий некоторые религиозные обряды,
преданный своей жене и детям и, в известных пределах, доброжелательный ко
всем людям.
Все сознают, что это образец незаконченный, понимают, что требуется
нечто большее и нечто иное; очень многие интересуются тем, чего же именно
ему не хватает. И все то небанальное, что есть в нашем искусстве и
литературе, должно взять на себя задачу; выявить - капля за каплей,
крупица за крупицей - незаметные на первый взгляд и непреходящие качества,
которые составили бы в совокупности этот идеал.
Нам будет гораздо легче разобраться в этом вопросе, если мы вспомним о
сложности происхождения каждого из нас. Ведь в каждую эпоху имели место
определенные сдвиги и слияния, шло отмирание старой культуры и разрушение
преград, а также духовное и телесное скрещивание.
При этом не только физическое, но также и моральное и интеллектуальное
происхождение каждого из нас становилось все более запутанным. В крови
каждого из нас сливались самые разные идеи и устремления, в каждом из нас
живут ремесленники и воины, дикари и крестьяне, двадцать рас и
неисчислимое множество социальных условностей и правил. Загляните в
родословную самой рафинированной и самой воспитанной из ваших знакомых
девушек, сбросив каких-нибудь сто поколений, и вы найдете там десяток
убийц. Вы увидите лжецов и мошенников, грешников, утопавших в блуде, и
продажных женщин, рабов и слабоумных, фанатиков и святых, людей
легендарной храбрости и осмотрительных трусов, увидите ростовщиков и
дикарей, королей и преступников. И каждый из этого пестрого конгломерата
не просто был предком вашей знакомой по материнской или по отцовской
линии, но и внушал ей со всей силой и убедительностью, на какие только был
способен, свои взгляды и повадки. Пусть многое из всего этого кажется
забытым, но кое-что все же досталось девушке. Ведь каждый раз, когда
рождается человек, он приносит с собою все эти задатки, хотя порою с
небольшими отклонениями или в несколько обновленных сочетаниях. Таким
образом, наши идеи, даже в большей степени, чем наша кровь, берут свое
начало из самых разных и многочисленных источников.
Бывает, что определенные потоки идей приходят к нам, образовавшись на
основе жизненного уклада предков. Так, у большинства из нас большая часть
предков - это рабы и крестьяне. Мужчины и женщины, которым приходилось из
поколения в поколение воспитывать в себе рабскую покорность властелину,
веками вырабатывали для себя такой образец поведения, который резко
отличался от аналогичного образца, складывавшегося, окажем, у
аристократов.
У нашего далекого предка-раба - предположим, его звали Лестер Уорд, -
мы научились работать, и, уже конечно, именно рабство заложило в нас
представление о том, что трудолюбие, даже бесцельное, само по себе
является добродетелью. Хороший раб умел сдерживать свои чувства и желания,
не притрагиваться к яствам, которые подавал своим повелителям и которых
ему так хотелось. Он отказывал себе в собственном достоинстве и убивал в
себе всякую инициативу. Раб не позволил бы себе взять чужого, но был
совершенно неразборчив в том, кому служить. Он не считал достоинством
откровенность, но очень ценил доброту и готовность прийти на помощь
слабому. У раба совершенно отсутствовало сознание необходимости
планировать и экономить. Он был почтителен, говорил негромко и склонен был
скорее к иронии, чем к открытому неповиновению. Он восхищался
находчивостью и прощал обман.
Совсем другое дело - бунтарь, от которого мы также унаследовали
кое-какие качества. Уделом огромных масс населения каждой эпохи было жить
в обстановке сопротивления - успешного или безуспешного - чьему-то
господству, или под страхом прихода угнетателей, или в условиях недавнего
освобождения от них. У этих людей добродетелью слыло бунтарство, а мирные
отношения с угнетателем считались предательством. Именно от предка-бунтаря
многие и многие из нас унаследовали представление, что непочтительность
является чем-то вроде морального долга, а упрямство - прекрасное качество.
И именно эти представления заставляют нас идеализировать всяких оборванцев
и бродяг, и потому мы видим чуть ли не что-то героическое в грубой одежде,
мозолистых руках, в дурных манерах, в отсутствии тонкой восприимчивости и
в полном презрении к обществу.
Естественно и то, что среди суровой природы, где-нибудь в общине
изгоев-переселенцев, ведших тяжелую борьбу за существование, считалась
достоинством грубая сила, а также умение без колебаний убивать и казнить.
Люди, которых всегда торопят и подстегивают, превозносят нетерпение и
"натиск", презирая скрупулезность и рассудительность, как слабость и
деморализующие качества.
Но эти три типа: раб, бунтарь и переселенец - лишь немногие из тысячи
типов и мировоззрений, которые были предтечами нашего современника. В
характере современного американца они доминируют. Но мы сотканы еще из
тысячи разных традиций, и в каждой из них есть что-то доброе и что-то
порочное. Все они создавали атмосферу, в которой прежде воспитывался
человек. Все эти типы, а также и другие, не поддающиеся классификации,
составляют наше прошлое, и мы, живущие в более поздние времена, когда уже
нет рабов, когда каждый человек - гражданин, когда условия великой и все
растущей цивилизации превращают безумную алчность переселенца в
бессмыслицу, - в эти времена мы должны взять на себя миссию - отбросив все
то, что раб, переселенец и бунтарь считали необходимым и что мы таковым не
считаем, и учтя современные требования и нужды, выработать нормы поведения
для детей наших детей.
Нам следует создать образец достойного человека - идеального гражданина
того великого и прекрасного цивилизованного государства, которое мы,
имеющие "государственное чутье", построили бы из неразберихи, царящей на
нашей планете.
Чтобы описать здесь нового, идеального гражданина, лучше всего
представить себе, что может быть сделано в этом смысле коллективными
усилиями многих умов. Но в любом случае наш предполагаемый идеальный
гражданин сильно отличался бы от того индифферентно-благонамеренного
дельца, который считается эталоном гражданина сегодня.
Наш идеальный гражданин воспитан не в традициях рабства, бунтарства или
дикого, первобытного человека. Конечно же, он был бы аристократом, не в
том смысле, что владел бы рабами или повелевал бы нижестоящими (потому что
у него вряд ли будут те или другие), но аристократом духа: он считал бы,
что принадлежит государству, а государство - ему. Может быть, он был бы
общественным деятелем; во всяком случае, он выполнял бы какую-то работу в
сложном механизме современного общества и получал бы за это определенную
плату, а не спекулятивную прибыль. Вероятнее всего, это был бы человек,
имеющий профессию. Не думаю, что идеальный современный гражданин считал бы
основной своей целью купить подешевле и продать подороже; мне кажется, что
он с презрением взирал бы на то наше деловое предпринимательство, перед