Страница:
которым мы сегодня преклоняемся. Но ведь я социалист и жду с нетерпением
того времени, когда экономическая машина будет работать не ради чьего-то
личного обогащения, а на пользу всего общества.
Идеальный гражданин будет хорошо относиться к своей жене, детям и к
друзьям. Но он ни в коем случае не будет выступать на стороне жены и
детей, если это будет противоречить интересам общества. Он будет
заботиться о благе всех детей вообще, он сможет преодолеть узы слепого
инстинкта, у него будет достаточно интеллекта, чтобы понимать, что почти
каждый ребенок в мире, так же как и его собственный, имеет право расти,
развиваться и в дальнейшем иметь своих детей, внуков и правнуков. К жене
он будет относиться как к равной, он будет не просто "добр" к ней - нет,
он будет честным, справедливым и любящим, то есть таким, каким и должен
быть равный по отношению к равному. Он больше не будет унизительно
баловать ее и нежить, не будет скрывать от нее тяжелой и горькой правды
или "оберегать" ее от ответственности, которую налагает участие в
политической или общественной жизни. Он не будет делать этого точно так
же, как не стал бы сковывать ее ноги китайскими колодками. Муж и жена
будут ценить в своей любви то, что каждый не ограничивает, а расширяет
круг интересов другого.
Совершенно сознательно и обдуманно будет идеальный гражданин
предъявлять эстетические требования к себе самому и к окружающей его
обстановке. Он предпочтет разумную умеренность строгому воздержанию и
будет считать элементарным требование быть всегда здоровым и физически
развитым. Ни в коем случае не будет этот человек слишком тучным или,
наоборот, чересчур худосочным. Толстяки, страдающие одышкой, так же как и
слишком худые, смогут считаться образцовыми гражданами не более, чем люди
грязные, зараженные паразитами. Идеальный гражданин будет красив и опрятен
- и не ради собственного тщеславия, а для того, чтобы доставить
удовольствие окружающим. Он с таким же удивлением будет смотреть на
сегодняшнего "образцового гражданина" с его уродливой одеждой и уродливыми
манерами, как мы смотрим на грязного дикаря каменного века. Он не будет
говорить о своей "фигуре" и не будет небрежен в одежде. Он просто будет
сознавать, что он сам и окружающие его люди обладают красивыми, стройными
телами.
Кроме всего сказанного выше, каждый рядовой идеальный гражданин будет
ученым и философом. Понимать окружающее станет для него самой насущной
необходимостью. Его ум, так же как и тело, будет здоров и изящен, у него
всегда будет время для чтения и размышлений, и, по-видимому, он не найдет
времени на то, чтобы гнаться за крикливой и глупой роскошью. Из этого
следует, что, поскольку ум его будет гибким и живым, он не будет человеком
скрытным. Скрытность и тайные замыслы вульгарны; мужчин и женщин следует
учить избавляться от этих пороков, и их заставят от них избавиться.
Идеальный гражданин будет в высшей степени правдивым, и не в том смысле,
что не будет лгать, когда приходится волей-неволей говорить правду, - он
будет таким правдивым, как бывают правдивы ученые и художники. Так же, как
и они, он будет презирать стремление утаить что бы то ни было от кого бы
то ни было. Иными словами, правдивость будет для него выражением
первостепенной внутренней потребности называть вещи своими именами,
изображая их просто и точно, потому что при этом вещи раскрывают всю свою
красоту, а жизнь становится прекрасной.
Все, что я написал о мужчине, так же справедливо и для
женщины-гражданки; справедливо до последнего слова, лишь с незначительными
грамматическими поправками в тех местах, где вместо мужского рода
следовало бы употребить женский.
Из книги "Англичанин смотрит на мир", 1914.
Пер. - С.Майзельс
В мире все усиливается разлад между правителями и управляемыми.
Этот разлад существует столько же веков, сколько существует
государство: управление всегда было в какой-то мере насильственным, а
повиновение - в какой-то мере неохотным. Мы уже привыкли считать
естественным, что при всякой абсолютной власти или олигархии в недрах
общества постепенно зреет недовольство; и недовольство это нарастает по
мере того, как общество становится более образованным и внутри него
возникает свободный класс, обладающий личной инициативой, а также по мере
того, как созревшая общественная мысль находит формы для своего выражения.
Но мы, англичане, американцы и жители Западной Европы, в большинстве своем
всегда полагали, что у нас это недовольство заранее предусматривалось и
предвосхищалось благодаря существованию представительных органов власти.
Мы полагали, что, несмотря на всяческие ограничения и предосторожности,
наше общество, в сущности, обладает самоуправлением. Свободные выборы -
вот что считалось у нас панацеей от всех недовольств. Избирательная урна
казалась и выходом и лекарством при любых проявлениях социального и
национального несогласия. Наши либерально настроенные умы могли понять и
понимали русских, которые жаждут избирательного права, индейцев, которые
жаждут избирательного права, женщин, которые жаждут избирательного права.
История либерализма девятнадцатого столетия во всем мире может быть
подытожена одной фразой: "Неизменное расширение избирательных прав". Но
все эти взгляды принадлежат уходящему этапу политической истории. Теперь
недовольство идет гораздо глубже. Наша либеральная интеллигенция
столкнулась сейчас с таким положением, когда недовольство охватило людей,
уже имеющих избирательное право, когда избиратели выражают презрение и
враждебность по отношению к избранным ими самими депутатам.
Такое недовольство и возмущение, такое презрение и даже враждебность по
отношению к собственным законно избранным представителям характерны не для
какой-нибудь одной или другой демократической страны - они распространены
почти по, всему миру. Чуть ли не все народы разочарованы в так называемом
народном правительстве, а во многих странах, в частности в Великобритании,
это разочарование проявляется в чудовищных политических беззакониях и в
странном и зловещем пренебрежении законом. Это видно, например, из того,
что большая группа медицинских работников отказывается выполнять закон о
страховании; из того, что Ульстер отвергает Ирландский Гомруль; об этом же
свидетельствует и неуклонное стремление широких масс индустриальных
рабочих к организации всеобщей забастовки. Особенно знаменательно
недовольство рабочих в Англии и во Франции. Эти люди составляют основную
массу избирателей во многих округах, они посылают в законодательные органы
представителей так называемых социалистических и рабочих партий, и
вдобавок у них есть их тред-юнионы с целым штатом должностных лиц,
избранных, чтобы бороться за права рабочих и отстаивать их интересы. И тем
не менее сейчас уже совершенно очевидно, что эти должностные лица -
представители рабочего класса и им подобные - не выражают мнения своих
сторонников и все меньше и меньше способны руководить ими. Синдикалистское
движение, саботаж во Франции и ларкинизм [политическое течение, названное
по имени Джеймса Ларкина (1874-1947), деятеля ирландского рабочего
движения; в те годы Ларкин стоял за решительную стачечную борьбу с
предпринимателями] в Англии являются с точки зрения социальной
устойчивости самыми серьезными проявлениями все растущего возмущения
трудящихся классов своими представительными учреждениями. Эти движения
нельзя назвать ни революционными, ни реформистскими, какими были
демократические социалистические движения конца девятнадцатого столетия.
Они дышат гневом и местью. За ними стоит самая опасная и ужасная из чисто
человеческих сил - ярость, слепая, разрушительная ярость обманутой толпы.
Что касается восстания трудящихся масс, то положение в Америке
отличается от европейского, и здесь процесс разочарования, возможно,
пойдет иным путем. Рабочие руки в Америке - это в основном иммигранты, все
еще отделенные барьером языка и традиций от установившихся воззрений и
обычаев. Пройдет еще много времени, прежде чем трудящиеся массы Америки
станут такой же организованной силой и заговорят языком трудящихся Франции
и Англии, где эксплуататор и эксплуатируемый принадлежат к одной нации и
где нет всяких чужаков, "даго", которые срывали бы назревающий бунт. Но в
остальном недоверие американцев к своим "избранникам" и ненависть к ним
была и остается значительно более глубокой, чем в Европе. В Америке люди
состоятельные и обладающие положением в обществе не занимаются сами
политикой, и они с презрением отвергают всякие политические разговоры в
"хорошем обществе" - это первое, что изумляет европейца, попавшего в
Америку; правда, теперь под организованным давлением общественного мнения
люди образованные и богатые не сторонятся больше политики, но, возвращаясь
к государственной деятельности, они явно стремятся обуздать демократию
личной властью и скорее предпочитают отдать все дела в руки деспотичных
мэров или президентов, чем развивать демократию.
Временами кажется, что Америка созрела для Цезаря. Если же Цезарь так и
не объявится, то лишь по счастливой случайности, а отнюдь не в силу
республиканских добродетелей американцев.
Стоит лишь присмотреться к качеству и составу выборного
представительства в любом современном демократическом государстве, как
сейчас же начинаешь понимать причины и сущность все увеличивающегося
разрыва между этим институтом и обществом, которое он представляет. Ибо
парламенты ни в коей мере не представляют действительных идеалов и целей
страны; что для них достижения науки, последнее слово философии и
литературы - все силы, созидающие будущее, - изобретения, эксперименты и
исследования, опыты и промышленное развитие!.. Типичным "избранником"
является обычно какой-нибудь законник, скорее ловкий, чем одаренный, умело
жонглирующий дешевыми лозунгами и изловчившийся собрать голоса на выборах;
он клянется служить интересам своих избирателей, но фактически связан по
рукам и ногам интересами узкой политической группировки - той партии,
которая и навязала его данному избирательному округу. Когда он очутится в
законодательном собрании, его следующая честолюбивая мечта - это высокий
пост, и для того, чтобы обеспечить и сохранить его для себя, он пускается
на всевозможные уловки, стараясь навредить своим политическим противникам
в тех областях, которые кажутся особенно выигрышными для личного успеха
его ограниченному и узкому уму. Но, будучи человеком ограниченным и
узкоспециализированным, он при этом неизбежно полностью отходит от
интересов и чувств широких масс своих избирателей. В Англии, так же как и
во Франции и Соединенных Штатах, законодательные органы всегда стремятся
уйти от жизненных проблем, и внутриправительственные споры и дискуссии,
которые должны были бы волновать страну, только надоедают ей.
В Англии, например, в настоящее время обе политические партии
совершенно не пользуются доверием общества, которое от всей души жаждет,
если это только возможно, избавиться от них обеих. Ирландский Гомруль,
этот мертвец, противостоит мертворожденной Тарифной реформе. Большинство
народа презирает дикие и неуклюжие попытки отрезать Ирландию от участия в
деятельности английского парламента, - это тянется еще со времен провала
политических концепций Гладстона; но в народе слишком силен еще страх
перед дурацкими фискальными аферами, и это помогает либералам оставаться в
правительстве. Недавние разоблачения глубочайшей финансовой коррупции
либералов только укрепили решимость общественного мнения не допускать
новых возможностей коррупции, какие предоставила бы тарифная реформа не
менее сомнительным политическим противникам либеральной партии. А тем
временем за этими нелепыми альтернативами, за этими фальшивыми проблемами
никто не желает видеть подлинные, важнейшие задачи, стоящие перед страной:
все сильнее углубляющееся недовольство рабочих по всей Британской империи,
расовые конфликты в Индии и Южной Африке (которые, если их не остановить,
окончатся отделением от нас Индии), безумное расточение национальных
средств, борьба с эпидемиями, срочная потребность в сокращении вооружений
- вот проблемы, которые остаются в полном небрежении.
Означает ли это провал и несостоятельность представительного
правительства? Неужели идея, вдохновлявшая многие из лучших и
благороднейших умов восемнадцатого и девятнадцатого столетий, была ложной
идеей и мы должны в политической структуре будущего возвращаться назад к
цезаризму, или олигархии, или плутократии, или теократии - к Риму, или
Венеции, или Карфагену, к сильному правителю или правителю в силу
божественности права?
Моим ответом на этот вопрос будет самое решительное НЕТ. Моим ответом
будет, что избранное народом правительство - единственно возможное
правительство в цивилизованном обществе. Но я должен прибавить, что пока
еще мы не имеем возможности вынести суждения о таком правительстве. До сих
пор у нас еще не было избранного народом правительства, а были только
отвратительные карикатуры на него.
Совершенно ясно, что те, кто первым основал парламентскую систему
правления, которая сейчас является основной в большей части земного шара,
стали жертвой некоей, сейчас вполне очевидной ошибки. Они не отдавали себе
отчета в том, что голосование может проходить сотнями разных способов и
каждый из них приведет к иному результату. Они полагали, как и сейчас
полагает множество беспечных умов, что если страна разделена на примерно
равные округа, где избираются один или два представителя, если каждый
гражданин обладает одним голосом и закон не ограничивает число выдвинутых
кандидатов, то в законодательных органах соберутся самые достойнейшие,
мудрейшие и во всех отношениях лучшие граждане.
В действительности все далеко не так просто. В действительности страна
избирает самых разных людей, в зависимости от того, какова избирательная
система. Это можно подтвердить опытом, который каждый может проделать в
любой школе или клубе. Предположим, вы берете для опыта вашу страну, даете
каждому избирателю один-единственный голос, выдвигаете двадцать шесть
кандидатов на двенадцать мест и даете им малое количество времени на
организацию выборов. Окажется, что избиратели отдадут свои голоса лишь
нескольким любимцам - назовем их А, Б, В, Г, - которые и получат
подавляющее большинство голосов, а остальные - скажем, Д, Е, Ж, З, И, К,
Л, М, - останутся далеко позади. Но дайте вашим кандидатам время
организовать выборы, и многие из тех, кто помог раздуть количество
голосов, поданных за А, оказывается, настолько не терпят Л и М и
симпатизируют Н и О, что, если они убедятся в том, что А пройдет и без их
голосов - при соответствующей организации выборов, - они будут голосовать
за Н и О. Но они поступят так, только если будут убеждены, что А пройдет и
без их участия. Точно так же поклонники Б захотят, чтобы прошли П и Р,
если этого можно добиться без ущерба для Б. Таким образом, хорошая
организация выборов в данном избирательном округе может привести к тому,
что пройдут не те двенадцать кандидатов, которые прошли бы при простом,
наивном голосовании, а А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, З, Н, О, П, Р. Теперь
предположим, что вместо такой организации ваш избирательный округ будет
разделен на двенадцать округов и каждый кандидат имеет право
баллотироваться только в одном из них. И предположим, что каждый округ
отдает предпочтение своему, местному кандидату. А, Б, В чрезвычайно
популярны; у них есть поддержка в каждом избирательном округе, но ни в
одном из них они не имеют большинства. Они великие люди, но не земляки
избирателей. Тем временем С, которого почти никто в стране не знает, имеет
множество сторонников в том избирательном округе, где баллотируется А, и
побеждает его большинством в один голос. Другая местная знаменитость, Т,
таким же образом расправляется с Б. В подвергается нападению не только со
стороны У, но и Ф, чей взгляд на прививку оспы, скажем, подкупает
достаточное число сторонников В, чтобы У мог надеяться на успех. Подобные
же случаи происходят и в других избирательных округах, и в результате
страна, которая неукоснительно избрала бы А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, З, И, К, Л
и М при первой избирательной системе, избирает вместо этого Н, О, П, Р, С,
Т, У, Ф, X, Ц, Ч, Щ. Многочисленные избиратели, которые при случае
голосовали бы за А, голосуют за П, Р, С, и так далее, а те, кто голосовал
бы за Б, голосуют за Т, У, Ф и так далее. Предположим теперь, что А и Б
принадлежат к противоположным партиям и что обе партии в стране отлично
организованы. Б является, в сущности, вторым любимцем, но А - первый. Г,
Д, Е, Л, Ф, X, Щ, Э, Ю, Я принадлежат к партии А и потому побеждают, а Б,
В, З, И, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т остаются не у дел, несмотря на широкую
популярность Б и В. Мы-то полагали, что Б и В - второй и третий фавориты,
но они терпят крах из-за Щ, о котором до сих пор никто и понятия не имел,
но который ассоциируется у людей с А.
Теперь предположим, что выборы организованы по-другому. Предположим,
что вся страна - один избирательный округ и каждый избиратель имеет
двенадцать голосов (если он пожелает ими воспользоваться), но он обязан
отдать их, если будет голосовать, за двенадцать различных кандидатов.
Тогда, несомненно, пройдут А, Б, В, Г, но с ними могут пройти совсем
другие кандидаты, нежели при описанной мною ранее системе. Тут могут
пройти М, Р, Ф, Ю и даже Э, этот знаменитый беспартийный. Но эта система
может привести и к иным результатам. Рядовой избиратель, если ему дать
двенадцать голосов, пожелает использовать их все, и потому в конце
избирательных бюллетеней окажется очень много беспорядочных и неожиданных
приписок. И если, например, некая решительная группа избирателей
постановит голосовать за Т или отдать свои голоса только за А и Т или Б и
Т, то Т неожиданно может пройти. При такой системе все преимущества и
возможности оказываются вдруг у какого-нибудь профессионального политика
или у противника оспопрививания, - словом, у кого угодно. Если Ю, Я, Э
увидят, что положение их безнадежно, они могут отделиться от своей партии
и занять какую-либо оригинальную позицию - скажем, высказаться в пользу
трезвенности, или за секту мормонов, или за единый налог - и таким образом
обскакать М, Н, О и П, которые ничем таким особенным себя не проявили.
Я надеюсь, читатель прошел со мной через все эти алфавитные дебри. Из
бесед с людьми я знаю, что на этом месте очень многие начинают терять
терпение и раздражаться. Но если вы постараетесь держать себя в руках, то,
вероятно, поймете, что я хочу доказать, а именно: выборы могут привести к
любому результату, в зависимости от того, каков будет метод голосования;
единственное, к чему они не могут привести, - это к выбору правительства,
действительно представляющего народ.
И это дает нам возможность заранее предположить в полном соответствии с
опытом современной жизни, что во всем мире так называемые народные
представительства никого, по сути дела, не представляют. Я пойду еще
дальше и скажу, что если бы не порочность нашей избирательной системы, то
даже одна десятая ныне подвизающихся американских и французских сенаторов,
французских депутатов, американских конгрессменов и английских членов
парламента не занимала бы сегодня своих постов. О них никто бы и не
услышал. По существу, они вовсе не избранники народа, они всего лишь
порождение нелепого метода голосования, незаконные отпрыски партийной
системы и избирательной урны, оттеснившие законных детей и захватившие их
права. Они выражают всеобщую волю не более, чем царь или какой-нибудь
диктатор, провозгласивший себя президентом. Они просто случайная олигархия
авантюристов. Действительно представительное правительство пока еще не
существовало на свете. Была попытка создать его в восемнадцатом столетии,
но в минуту появления на свет его одолел наступивший хаос. Вместо вождей и
представителей народа у нас есть всего лишь политиканы и "депутаты".
Мир быстро переходит от местных к общим интересам, но созданный нашими
предками избирательный метод предполагает избрание одного или двух
депутатов из строго ограниченных местных избирательных округов. А это
тотчас же его погубило. Если бы обсуждение и планирование будущего были,
как и должно это быть, всеобщим и систематическим занятием, сегодняшнюю
неразбериху можно было бы предвидеть еще сто лет назад. Такой грубый
избирательный метод, естественно, породил партийную систему. Разумеется,
теоретически для каждого избирательного округа может быть любое количество
кандидатов, и избиратель вправе голосовать за того, кто ему больше
нравится. Практически же имеется только два или три кандидата, и
избиратель голосует за того, у кого больше шансов победить неугодного ему
кандидата. Конечно, нельзя утверждать, что при современной системе выборов
мы голосуем не "за", а "против", но "за" мы, безусловно, не голосуем. Если
кандидатами являются А, Б и В и вы ненавидите В со всеми его потрохами и
предпочитаете ему А, но сомневаетесь, получит ли А столько голосов,
сколько Б, к которому вы равнодушны, то вполне может случиться, что вы
станете голосовать за Б. А если Б и В пользуются поддержкой организованных
партий, то еще менее вероятно, что вы рискнете "зря потратить" свой голос
на А. Если же вы больше всего верите в Д, который не баллотируется по
вашему избирательному округу, и если Б клянется поддержать Д, в то время
как А сохраняет за собой свободу действий, вы, возможно, будете голосовать
за Б, если даже ему лично и не доверяете. Любые добавочные кандидаты
превратят такие выборы в дикую потасовку. При такой системе политической
партии легко направлять ход выборов, и во всех странах дело пришло к этому
очевидному результату. Политические организации нашего времени
неограниченно управляют нами. Только они и говорят за нас, а народ нем.
Преобладающая в наши дни избирательная система, задуманная якобы для
того, чтоб каждый избиратель мог участвовать в управлении государством (а
некоторые простаки до сих пор в это верят), в сущности, не означает ничего
подобного. Избирателю предоставляется возможность проголосовать в порыве
отчаяния за представителя одной из двух партий, ни на одну из которых он
не имеет ни малейшего влияния. Двадцать пять лет я был избирателем и
только дважды за все эти годы имел возможность проголосовать за
выдающегося человека, в которого я хоть сколько-нибудь верил. Обычно же
мне приходилось выбирать своего "представителя" из двух-трех адвокатов,
совершенно мне (да и никому) неизвестных. Более половины кандидатов, за
которых мне предлагали голосовать, вообще не были англичанами, а
оказывались какого-нибудь иностранного происхождения. Вот в чем состоит
политическая свобода среднего американца или англичанина, таково то
политическое равноправие, которого так жадно и неустанно добивались
женщины Англии. Одного из двух нежелательных ему кандидатов избиратель
может отвергнуть, но второй все равно станет его "депутатом". Это не
народное правительство, это - правительство профессиональных политических
деятелей, которые управляют более или менее безответственно, смотря только
по тому, насколько им удается избежать интриг и склок в своей среде. И что
бы ни планировали совместно обе партийные организации, какую бы проблему
они ни ставили выше "партийных интересов", свободный и независимый
избиратель не более влияет на их политику, чем если бы он был рабом в
древнем Перу.
Сегодня правительства самых цивилизованных стран мира демократичны
только в теории и в наших представлениях. На самом же деле эта демократия
настолько изъедена ржавчиной скверных избирательных методов, что она
просто вуаль, прикрывающая паразитические олигархии, взращенные внутри
демократических форм.
Прежний дух свободы и общей цели, опрокинувший и подчинивший себе
церковь и королевскую власть, совершил это словно лишь для того, чтобы
проложить путь этим темным политическим силам. Так, вместо либеральных
установлений человечество изобрело новый вид тирании. Не удивительно, что
многие из нас испытывают чувство политического отчаяния.
Эти партийные олигархии развиваются уже в течение двух столетий, и
таившиеся в них зло и опасности проявляются все яснее и яснее. Главное из
этих зол - отсутствие в правительстве представителей наиболее активных и
образованных слоев общества. Никому не кажется удивительным, наоборот, все
считают вполне естественным, что ни в конгрессе, ни в палате общин нет
подлинных представителей общественной мысли нашего времени, его науки,
изобретательства и инициативы, его искусства и чувств, его религии и
идеалов. Когда люди говорят о конгрессменах или членах парламента, они
представляют себе, если говорить начистоту, интеллектуальные отбросы
общества.
Когда в странах, где говорят на английском языке, заходит речь о
выдающемся деятеле, даже если он снискал себе славу на поприще
политических или общественных наук, невольно закрадывается сомнение, как
того времени, когда экономическая машина будет работать не ради чьего-то
личного обогащения, а на пользу всего общества.
Идеальный гражданин будет хорошо относиться к своей жене, детям и к
друзьям. Но он ни в коем случае не будет выступать на стороне жены и
детей, если это будет противоречить интересам общества. Он будет
заботиться о благе всех детей вообще, он сможет преодолеть узы слепого
инстинкта, у него будет достаточно интеллекта, чтобы понимать, что почти
каждый ребенок в мире, так же как и его собственный, имеет право расти,
развиваться и в дальнейшем иметь своих детей, внуков и правнуков. К жене
он будет относиться как к равной, он будет не просто "добр" к ней - нет,
он будет честным, справедливым и любящим, то есть таким, каким и должен
быть равный по отношению к равному. Он больше не будет унизительно
баловать ее и нежить, не будет скрывать от нее тяжелой и горькой правды
или "оберегать" ее от ответственности, которую налагает участие в
политической или общественной жизни. Он не будет делать этого точно так
же, как не стал бы сковывать ее ноги китайскими колодками. Муж и жена
будут ценить в своей любви то, что каждый не ограничивает, а расширяет
круг интересов другого.
Совершенно сознательно и обдуманно будет идеальный гражданин
предъявлять эстетические требования к себе самому и к окружающей его
обстановке. Он предпочтет разумную умеренность строгому воздержанию и
будет считать элементарным требование быть всегда здоровым и физически
развитым. Ни в коем случае не будет этот человек слишком тучным или,
наоборот, чересчур худосочным. Толстяки, страдающие одышкой, так же как и
слишком худые, смогут считаться образцовыми гражданами не более, чем люди
грязные, зараженные паразитами. Идеальный гражданин будет красив и опрятен
- и не ради собственного тщеславия, а для того, чтобы доставить
удовольствие окружающим. Он с таким же удивлением будет смотреть на
сегодняшнего "образцового гражданина" с его уродливой одеждой и уродливыми
манерами, как мы смотрим на грязного дикаря каменного века. Он не будет
говорить о своей "фигуре" и не будет небрежен в одежде. Он просто будет
сознавать, что он сам и окружающие его люди обладают красивыми, стройными
телами.
Кроме всего сказанного выше, каждый рядовой идеальный гражданин будет
ученым и философом. Понимать окружающее станет для него самой насущной
необходимостью. Его ум, так же как и тело, будет здоров и изящен, у него
всегда будет время для чтения и размышлений, и, по-видимому, он не найдет
времени на то, чтобы гнаться за крикливой и глупой роскошью. Из этого
следует, что, поскольку ум его будет гибким и живым, он не будет человеком
скрытным. Скрытность и тайные замыслы вульгарны; мужчин и женщин следует
учить избавляться от этих пороков, и их заставят от них избавиться.
Идеальный гражданин будет в высшей степени правдивым, и не в том смысле,
что не будет лгать, когда приходится волей-неволей говорить правду, - он
будет таким правдивым, как бывают правдивы ученые и художники. Так же, как
и они, он будет презирать стремление утаить что бы то ни было от кого бы
то ни было. Иными словами, правдивость будет для него выражением
первостепенной внутренней потребности называть вещи своими именами,
изображая их просто и точно, потому что при этом вещи раскрывают всю свою
красоту, а жизнь становится прекрасной.
Все, что я написал о мужчине, так же справедливо и для
женщины-гражданки; справедливо до последнего слова, лишь с незначительными
грамматическими поправками в тех местах, где вместо мужского рода
следовало бы употребить женский.
Из книги "Англичанин смотрит на мир", 1914.
Пер. - С.Майзельс
В мире все усиливается разлад между правителями и управляемыми.
Этот разлад существует столько же веков, сколько существует
государство: управление всегда было в какой-то мере насильственным, а
повиновение - в какой-то мере неохотным. Мы уже привыкли считать
естественным, что при всякой абсолютной власти или олигархии в недрах
общества постепенно зреет недовольство; и недовольство это нарастает по
мере того, как общество становится более образованным и внутри него
возникает свободный класс, обладающий личной инициативой, а также по мере
того, как созревшая общественная мысль находит формы для своего выражения.
Но мы, англичане, американцы и жители Западной Европы, в большинстве своем
всегда полагали, что у нас это недовольство заранее предусматривалось и
предвосхищалось благодаря существованию представительных органов власти.
Мы полагали, что, несмотря на всяческие ограничения и предосторожности,
наше общество, в сущности, обладает самоуправлением. Свободные выборы -
вот что считалось у нас панацеей от всех недовольств. Избирательная урна
казалась и выходом и лекарством при любых проявлениях социального и
национального несогласия. Наши либерально настроенные умы могли понять и
понимали русских, которые жаждут избирательного права, индейцев, которые
жаждут избирательного права, женщин, которые жаждут избирательного права.
История либерализма девятнадцатого столетия во всем мире может быть
подытожена одной фразой: "Неизменное расширение избирательных прав". Но
все эти взгляды принадлежат уходящему этапу политической истории. Теперь
недовольство идет гораздо глубже. Наша либеральная интеллигенция
столкнулась сейчас с таким положением, когда недовольство охватило людей,
уже имеющих избирательное право, когда избиратели выражают презрение и
враждебность по отношению к избранным ими самими депутатам.
Такое недовольство и возмущение, такое презрение и даже враждебность по
отношению к собственным законно избранным представителям характерны не для
какой-нибудь одной или другой демократической страны - они распространены
почти по, всему миру. Чуть ли не все народы разочарованы в так называемом
народном правительстве, а во многих странах, в частности в Великобритании,
это разочарование проявляется в чудовищных политических беззакониях и в
странном и зловещем пренебрежении законом. Это видно, например, из того,
что большая группа медицинских работников отказывается выполнять закон о
страховании; из того, что Ульстер отвергает Ирландский Гомруль; об этом же
свидетельствует и неуклонное стремление широких масс индустриальных
рабочих к организации всеобщей забастовки. Особенно знаменательно
недовольство рабочих в Англии и во Франции. Эти люди составляют основную
массу избирателей во многих округах, они посылают в законодательные органы
представителей так называемых социалистических и рабочих партий, и
вдобавок у них есть их тред-юнионы с целым штатом должностных лиц,
избранных, чтобы бороться за права рабочих и отстаивать их интересы. И тем
не менее сейчас уже совершенно очевидно, что эти должностные лица -
представители рабочего класса и им подобные - не выражают мнения своих
сторонников и все меньше и меньше способны руководить ими. Синдикалистское
движение, саботаж во Франции и ларкинизм [политическое течение, названное
по имени Джеймса Ларкина (1874-1947), деятеля ирландского рабочего
движения; в те годы Ларкин стоял за решительную стачечную борьбу с
предпринимателями] в Англии являются с точки зрения социальной
устойчивости самыми серьезными проявлениями все растущего возмущения
трудящихся классов своими представительными учреждениями. Эти движения
нельзя назвать ни революционными, ни реформистскими, какими были
демократические социалистические движения конца девятнадцатого столетия.
Они дышат гневом и местью. За ними стоит самая опасная и ужасная из чисто
человеческих сил - ярость, слепая, разрушительная ярость обманутой толпы.
Что касается восстания трудящихся масс, то положение в Америке
отличается от европейского, и здесь процесс разочарования, возможно,
пойдет иным путем. Рабочие руки в Америке - это в основном иммигранты, все
еще отделенные барьером языка и традиций от установившихся воззрений и
обычаев. Пройдет еще много времени, прежде чем трудящиеся массы Америки
станут такой же организованной силой и заговорят языком трудящихся Франции
и Англии, где эксплуататор и эксплуатируемый принадлежат к одной нации и
где нет всяких чужаков, "даго", которые срывали бы назревающий бунт. Но в
остальном недоверие американцев к своим "избранникам" и ненависть к ним
была и остается значительно более глубокой, чем в Европе. В Америке люди
состоятельные и обладающие положением в обществе не занимаются сами
политикой, и они с презрением отвергают всякие политические разговоры в
"хорошем обществе" - это первое, что изумляет европейца, попавшего в
Америку; правда, теперь под организованным давлением общественного мнения
люди образованные и богатые не сторонятся больше политики, но, возвращаясь
к государственной деятельности, они явно стремятся обуздать демократию
личной властью и скорее предпочитают отдать все дела в руки деспотичных
мэров или президентов, чем развивать демократию.
Временами кажется, что Америка созрела для Цезаря. Если же Цезарь так и
не объявится, то лишь по счастливой случайности, а отнюдь не в силу
республиканских добродетелей американцев.
Стоит лишь присмотреться к качеству и составу выборного
представительства в любом современном демократическом государстве, как
сейчас же начинаешь понимать причины и сущность все увеличивающегося
разрыва между этим институтом и обществом, которое он представляет. Ибо
парламенты ни в коей мере не представляют действительных идеалов и целей
страны; что для них достижения науки, последнее слово философии и
литературы - все силы, созидающие будущее, - изобретения, эксперименты и
исследования, опыты и промышленное развитие!.. Типичным "избранником"
является обычно какой-нибудь законник, скорее ловкий, чем одаренный, умело
жонглирующий дешевыми лозунгами и изловчившийся собрать голоса на выборах;
он клянется служить интересам своих избирателей, но фактически связан по
рукам и ногам интересами узкой политической группировки - той партии,
которая и навязала его данному избирательному округу. Когда он очутится в
законодательном собрании, его следующая честолюбивая мечта - это высокий
пост, и для того, чтобы обеспечить и сохранить его для себя, он пускается
на всевозможные уловки, стараясь навредить своим политическим противникам
в тех областях, которые кажутся особенно выигрышными для личного успеха
его ограниченному и узкому уму. Но, будучи человеком ограниченным и
узкоспециализированным, он при этом неизбежно полностью отходит от
интересов и чувств широких масс своих избирателей. В Англии, так же как и
во Франции и Соединенных Штатах, законодательные органы всегда стремятся
уйти от жизненных проблем, и внутриправительственные споры и дискуссии,
которые должны были бы волновать страну, только надоедают ей.
В Англии, например, в настоящее время обе политические партии
совершенно не пользуются доверием общества, которое от всей души жаждет,
если это только возможно, избавиться от них обеих. Ирландский Гомруль,
этот мертвец, противостоит мертворожденной Тарифной реформе. Большинство
народа презирает дикие и неуклюжие попытки отрезать Ирландию от участия в
деятельности английского парламента, - это тянется еще со времен провала
политических концепций Гладстона; но в народе слишком силен еще страх
перед дурацкими фискальными аферами, и это помогает либералам оставаться в
правительстве. Недавние разоблачения глубочайшей финансовой коррупции
либералов только укрепили решимость общественного мнения не допускать
новых возможностей коррупции, какие предоставила бы тарифная реформа не
менее сомнительным политическим противникам либеральной партии. А тем
временем за этими нелепыми альтернативами, за этими фальшивыми проблемами
никто не желает видеть подлинные, важнейшие задачи, стоящие перед страной:
все сильнее углубляющееся недовольство рабочих по всей Британской империи,
расовые конфликты в Индии и Южной Африке (которые, если их не остановить,
окончатся отделением от нас Индии), безумное расточение национальных
средств, борьба с эпидемиями, срочная потребность в сокращении вооружений
- вот проблемы, которые остаются в полном небрежении.
Означает ли это провал и несостоятельность представительного
правительства? Неужели идея, вдохновлявшая многие из лучших и
благороднейших умов восемнадцатого и девятнадцатого столетий, была ложной
идеей и мы должны в политической структуре будущего возвращаться назад к
цезаризму, или олигархии, или плутократии, или теократии - к Риму, или
Венеции, или Карфагену, к сильному правителю или правителю в силу
божественности права?
Моим ответом на этот вопрос будет самое решительное НЕТ. Моим ответом
будет, что избранное народом правительство - единственно возможное
правительство в цивилизованном обществе. Но я должен прибавить, что пока
еще мы не имеем возможности вынести суждения о таком правительстве. До сих
пор у нас еще не было избранного народом правительства, а были только
отвратительные карикатуры на него.
Совершенно ясно, что те, кто первым основал парламентскую систему
правления, которая сейчас является основной в большей части земного шара,
стали жертвой некоей, сейчас вполне очевидной ошибки. Они не отдавали себе
отчета в том, что голосование может проходить сотнями разных способов и
каждый из них приведет к иному результату. Они полагали, как и сейчас
полагает множество беспечных умов, что если страна разделена на примерно
равные округа, где избираются один или два представителя, если каждый
гражданин обладает одним голосом и закон не ограничивает число выдвинутых
кандидатов, то в законодательных органах соберутся самые достойнейшие,
мудрейшие и во всех отношениях лучшие граждане.
В действительности все далеко не так просто. В действительности страна
избирает самых разных людей, в зависимости от того, какова избирательная
система. Это можно подтвердить опытом, который каждый может проделать в
любой школе или клубе. Предположим, вы берете для опыта вашу страну, даете
каждому избирателю один-единственный голос, выдвигаете двадцать шесть
кандидатов на двенадцать мест и даете им малое количество времени на
организацию выборов. Окажется, что избиратели отдадут свои голоса лишь
нескольким любимцам - назовем их А, Б, В, Г, - которые и получат
подавляющее большинство голосов, а остальные - скажем, Д, Е, Ж, З, И, К,
Л, М, - останутся далеко позади. Но дайте вашим кандидатам время
организовать выборы, и многие из тех, кто помог раздуть количество
голосов, поданных за А, оказывается, настолько не терпят Л и М и
симпатизируют Н и О, что, если они убедятся в том, что А пройдет и без их
голосов - при соответствующей организации выборов, - они будут голосовать
за Н и О. Но они поступят так, только если будут убеждены, что А пройдет и
без их участия. Точно так же поклонники Б захотят, чтобы прошли П и Р,
если этого можно добиться без ущерба для Б. Таким образом, хорошая
организация выборов в данном избирательном округе может привести к тому,
что пройдут не те двенадцать кандидатов, которые прошли бы при простом,
наивном голосовании, а А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, З, Н, О, П, Р. Теперь
предположим, что вместо такой организации ваш избирательный округ будет
разделен на двенадцать округов и каждый кандидат имеет право
баллотироваться только в одном из них. И предположим, что каждый округ
отдает предпочтение своему, местному кандидату. А, Б, В чрезвычайно
популярны; у них есть поддержка в каждом избирательном округе, но ни в
одном из них они не имеют большинства. Они великие люди, но не земляки
избирателей. Тем временем С, которого почти никто в стране не знает, имеет
множество сторонников в том избирательном округе, где баллотируется А, и
побеждает его большинством в один голос. Другая местная знаменитость, Т,
таким же образом расправляется с Б. В подвергается нападению не только со
стороны У, но и Ф, чей взгляд на прививку оспы, скажем, подкупает
достаточное число сторонников В, чтобы У мог надеяться на успех. Подобные
же случаи происходят и в других избирательных округах, и в результате
страна, которая неукоснительно избрала бы А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, З, И, К, Л
и М при первой избирательной системе, избирает вместо этого Н, О, П, Р, С,
Т, У, Ф, X, Ц, Ч, Щ. Многочисленные избиратели, которые при случае
голосовали бы за А, голосуют за П, Р, С, и так далее, а те, кто голосовал
бы за Б, голосуют за Т, У, Ф и так далее. Предположим теперь, что А и Б
принадлежат к противоположным партиям и что обе партии в стране отлично
организованы. Б является, в сущности, вторым любимцем, но А - первый. Г,
Д, Е, Л, Ф, X, Щ, Э, Ю, Я принадлежат к партии А и потому побеждают, а Б,
В, З, И, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т остаются не у дел, несмотря на широкую
популярность Б и В. Мы-то полагали, что Б и В - второй и третий фавориты,
но они терпят крах из-за Щ, о котором до сих пор никто и понятия не имел,
но который ассоциируется у людей с А.
Теперь предположим, что выборы организованы по-другому. Предположим,
что вся страна - один избирательный округ и каждый избиратель имеет
двенадцать голосов (если он пожелает ими воспользоваться), но он обязан
отдать их, если будет голосовать, за двенадцать различных кандидатов.
Тогда, несомненно, пройдут А, Б, В, Г, но с ними могут пройти совсем
другие кандидаты, нежели при описанной мною ранее системе. Тут могут
пройти М, Р, Ф, Ю и даже Э, этот знаменитый беспартийный. Но эта система
может привести и к иным результатам. Рядовой избиратель, если ему дать
двенадцать голосов, пожелает использовать их все, и потому в конце
избирательных бюллетеней окажется очень много беспорядочных и неожиданных
приписок. И если, например, некая решительная группа избирателей
постановит голосовать за Т или отдать свои голоса только за А и Т или Б и
Т, то Т неожиданно может пройти. При такой системе все преимущества и
возможности оказываются вдруг у какого-нибудь профессионального политика
или у противника оспопрививания, - словом, у кого угодно. Если Ю, Я, Э
увидят, что положение их безнадежно, они могут отделиться от своей партии
и занять какую-либо оригинальную позицию - скажем, высказаться в пользу
трезвенности, или за секту мормонов, или за единый налог - и таким образом
обскакать М, Н, О и П, которые ничем таким особенным себя не проявили.
Я надеюсь, читатель прошел со мной через все эти алфавитные дебри. Из
бесед с людьми я знаю, что на этом месте очень многие начинают терять
терпение и раздражаться. Но если вы постараетесь держать себя в руках, то,
вероятно, поймете, что я хочу доказать, а именно: выборы могут привести к
любому результату, в зависимости от того, каков будет метод голосования;
единственное, к чему они не могут привести, - это к выбору правительства,
действительно представляющего народ.
И это дает нам возможность заранее предположить в полном соответствии с
опытом современной жизни, что во всем мире так называемые народные
представительства никого, по сути дела, не представляют. Я пойду еще
дальше и скажу, что если бы не порочность нашей избирательной системы, то
даже одна десятая ныне подвизающихся американских и французских сенаторов,
французских депутатов, американских конгрессменов и английских членов
парламента не занимала бы сегодня своих постов. О них никто бы и не
услышал. По существу, они вовсе не избранники народа, они всего лишь
порождение нелепого метода голосования, незаконные отпрыски партийной
системы и избирательной урны, оттеснившие законных детей и захватившие их
права. Они выражают всеобщую волю не более, чем царь или какой-нибудь
диктатор, провозгласивший себя президентом. Они просто случайная олигархия
авантюристов. Действительно представительное правительство пока еще не
существовало на свете. Была попытка создать его в восемнадцатом столетии,
но в минуту появления на свет его одолел наступивший хаос. Вместо вождей и
представителей народа у нас есть всего лишь политиканы и "депутаты".
Мир быстро переходит от местных к общим интересам, но созданный нашими
предками избирательный метод предполагает избрание одного или двух
депутатов из строго ограниченных местных избирательных округов. А это
тотчас же его погубило. Если бы обсуждение и планирование будущего были,
как и должно это быть, всеобщим и систематическим занятием, сегодняшнюю
неразбериху можно было бы предвидеть еще сто лет назад. Такой грубый
избирательный метод, естественно, породил партийную систему. Разумеется,
теоретически для каждого избирательного округа может быть любое количество
кандидатов, и избиратель вправе голосовать за того, кто ему больше
нравится. Практически же имеется только два или три кандидата, и
избиратель голосует за того, у кого больше шансов победить неугодного ему
кандидата. Конечно, нельзя утверждать, что при современной системе выборов
мы голосуем не "за", а "против", но "за" мы, безусловно, не голосуем. Если
кандидатами являются А, Б и В и вы ненавидите В со всеми его потрохами и
предпочитаете ему А, но сомневаетесь, получит ли А столько голосов,
сколько Б, к которому вы равнодушны, то вполне может случиться, что вы
станете голосовать за Б. А если Б и В пользуются поддержкой организованных
партий, то еще менее вероятно, что вы рискнете "зря потратить" свой голос
на А. Если же вы больше всего верите в Д, который не баллотируется по
вашему избирательному округу, и если Б клянется поддержать Д, в то время
как А сохраняет за собой свободу действий, вы, возможно, будете голосовать
за Б, если даже ему лично и не доверяете. Любые добавочные кандидаты
превратят такие выборы в дикую потасовку. При такой системе политической
партии легко направлять ход выборов, и во всех странах дело пришло к этому
очевидному результату. Политические организации нашего времени
неограниченно управляют нами. Только они и говорят за нас, а народ нем.
Преобладающая в наши дни избирательная система, задуманная якобы для
того, чтоб каждый избиратель мог участвовать в управлении государством (а
некоторые простаки до сих пор в это верят), в сущности, не означает ничего
подобного. Избирателю предоставляется возможность проголосовать в порыве
отчаяния за представителя одной из двух партий, ни на одну из которых он
не имеет ни малейшего влияния. Двадцать пять лет я был избирателем и
только дважды за все эти годы имел возможность проголосовать за
выдающегося человека, в которого я хоть сколько-нибудь верил. Обычно же
мне приходилось выбирать своего "представителя" из двух-трех адвокатов,
совершенно мне (да и никому) неизвестных. Более половины кандидатов, за
которых мне предлагали голосовать, вообще не были англичанами, а
оказывались какого-нибудь иностранного происхождения. Вот в чем состоит
политическая свобода среднего американца или англичанина, таково то
политическое равноправие, которого так жадно и неустанно добивались
женщины Англии. Одного из двух нежелательных ему кандидатов избиратель
может отвергнуть, но второй все равно станет его "депутатом". Это не
народное правительство, это - правительство профессиональных политических
деятелей, которые управляют более или менее безответственно, смотря только
по тому, насколько им удается избежать интриг и склок в своей среде. И что
бы ни планировали совместно обе партийные организации, какую бы проблему
они ни ставили выше "партийных интересов", свободный и независимый
избиратель не более влияет на их политику, чем если бы он был рабом в
древнем Перу.
Сегодня правительства самых цивилизованных стран мира демократичны
только в теории и в наших представлениях. На самом же деле эта демократия
настолько изъедена ржавчиной скверных избирательных методов, что она
просто вуаль, прикрывающая паразитические олигархии, взращенные внутри
демократических форм.
Прежний дух свободы и общей цели, опрокинувший и подчинивший себе
церковь и королевскую власть, совершил это словно лишь для того, чтобы
проложить путь этим темным политическим силам. Так, вместо либеральных
установлений человечество изобрело новый вид тирании. Не удивительно, что
многие из нас испытывают чувство политического отчаяния.
Эти партийные олигархии развиваются уже в течение двух столетий, и
таившиеся в них зло и опасности проявляются все яснее и яснее. Главное из
этих зол - отсутствие в правительстве представителей наиболее активных и
образованных слоев общества. Никому не кажется удивительным, наоборот, все
считают вполне естественным, что ни в конгрессе, ни в палате общин нет
подлинных представителей общественной мысли нашего времени, его науки,
изобретательства и инициативы, его искусства и чувств, его религии и
идеалов. Когда люди говорят о конгрессменах или членах парламента, они
представляют себе, если говорить начистоту, интеллектуальные отбросы
общества.
Когда в странах, где говорят на английском языке, заходит речь о
выдающемся деятеле, даже если он снискал себе славу на поприще
политических или общественных наук, невольно закрадывается сомнение, как