Уэллс Марта. Город костей

   Она была моложе Сагая и происходила из зажиточной семьи в Кеннильяре, которая в высшей степени неодобрительно отнеслась к выбору Мирам ученого, но нищего мужа. Когда Сагай решил уехать в Чаризат, он попробовал убедить ее остаться в Кеннильяре и ждать, когда он вернется богатым или хотя бы с деньгами достаточными, чтобы купить себе место в Ученой гильдии Кеннильяра. К этому предложению Мирам отнеслась решительно отрицательно. Чаризат ей не нравился, но еще больше ей не нравилась перспектива жить с не одобряющей ее семьей и каждый день думать, жив Сагай или уже умер.
   — В Пекле этот патриций будет бессилен, — сказал Хет. Мирам не одобряла и торговли Сагая реликвиями старины, считая это занятие опасным. На этот счет Хет с ней спорить не мог — дело действительно было опасное. Иногда она и самого Хета не одобряла, и в этом он с ней тоже соглашался. — Я выберусь оттуда живым, а он — нет… со стражами или без них, все равно.
   — Его стражи тебя пристрелят, — весьма к месту вмешалась Нетта. — Они, знаешь ли, с ружьями не для забавы ходят.
   Хет ничего не ответил. Он знал, что внимание горожан с верхних ярусов уже само по себе таит опасность, но не имел ни малейшего желания выкладывать сейчас настоящую причину того, почему он согласился взяться за это дело.
   Дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился их сосед Рис, совершенно запыхавшийся. Это был болезненно худой темноволосый мальчуган, который, видимо, мчался во весь дух. Наконец он выдохнул:
   — Тебя ищет Лушан, Хет.
   — И с каких пор?
   Рис сел на пол, схватил крошечного ползунка и принялся его щекотать.
   — Примерно с полудня. Я слыхал об этом от огнеглотателя возле Одеона.
   Нетта встала и отобрала визжащего ребенка.
   — Возле театра? Надо бы пожаловаться твоей тетке.
   — А она и сама знает! — ответил мальчишка.
   Рис и его семья жили через дом отсюда, его отец был уличным актером. В прошлом году двое пьяных люмпов сломали его шарманку, чем лишили его возможности зарабатывать. Потом Хет кое-как починил шарманку, методом тыка заменяя проволочки и сломанные кусочки металла, а Сагай увенчал работу, разукрасив ящик изумительными рисунками. С тех пор Рис выполнял для них массу мелких поручений, бегая туда и сюда со всякого рода информацией.
   — Опять Лушан? — удивился Сагай. — Что нужно этому мешку с нечистотами?
   Хет прислонился к стене, стараясь выглядеть так, будто эти новости его не касались.
   — Позже схожу с ним повидаться. Может, у него есть для нас какая-никакая работенка?
   — А с чего это он нам будет благодетельствовать? — возразил ему Сагай, но малыш уже давно орал, цепляясь за его халат, и Сагай отвлекся. Взяв ребенка с пола, он все же добавил: — Я ему не верю. Впрочем, в нашем ремесле никому нельзя доверять в эти дни.
   Хету очень не понравилась чеканность этой формулировки.

* * *

   Хет прогуливался по театральной улице Четвертого яруса, наслаждаясь уходом дневной жары и долгими сумерками. Колоннады, выложенные цветной плиткой, давали убежище множеству разносчиков и служили входами в богатые лавки. Улица была полна народа, искавшего вечерних увеселений. Темнело, и лампы, помещенные в ажурные бронзовые вазы, уже загорались над дверями самых богатых заведений ювелиров, гранильщиков, пекарей, оружейников, торговцев винами. Многие лампы скрывались за красными стеклами, что, конечно, уменьшало яркость освещения, но зато, как считалось, отгоняло злых призраков и духов воздуха, не любивших красного света. Зазывалы приглашали игроков, а многочисленные предсказатели будущего сидели на корточках под мрачно-красными лампами как ради безопасности, так и для того, чтоб зрители видели, что они делают.
   Зная, что у него еще есть время, Хет купил у уличного разносчика булочку, испеченную в виде цветка, и сел на ступени Одеона рядом с проститутками, работающими в толпе театралов. Приливы и отливы толпы на улице были необычайно живописны.
   Там можно было видеть патрициев в мантиях и чадрах, патрицианок с открытыми лицами, но с волосами, скрытыми под развевающимися шарфами или под низко надвинутыми клуазоновыми шапочками; всех сопровождали слуги. Портшезы драпировались шелками и кисеей, в них сидели патриции, считавшие зазорным даже ходить по одной улице со всяким сбродом.
   Публика с нижних ярусов была менее живописна, но зато более активна. Кое-кто даже осмеливался взбираться на ступени к самым колоннам, украшавшим вход в огромный театр прямо за спиной Хета; другие шли густой толпой к кабакам и обжорным рядам или туда, где вызыватели духов, факиры или клоуны давали представления на открытом воздухе. Среди них шатались приезжие с широко раскрытыми от удивления глазами, прибывшие из городов Приграничья, и портов Последнего моря, болтая на множестве диалектов менианского языка между собой или на торговом пиджине с местным людом.
   Внезапно шум усилился, и из толпы вырвался один из иностранцев, таща за собой мальчишку. «Вора поймали», — подумал Хет. Затем группа людей в темно-красных одеяниях торговых инспекторов вывалилась из какой-то лавки. Один из них держал в руках что-то вроде обломка мифенина, в то время как мальчишка орал, отрицая свою вину. «Нет, попался идиот, попытался обмануть торговцев и продать какой-то антик за деньги». — Хет вздохнул и отвернулся. По дерюжной одежде и босым ногам было трудно предположить, что мальчишка имеет права гражданства. «Скоро сдохнешь, дурачина».
   Глупый мальчишка попался на глупую приманку. Всем известно, что торговые инспектора часто гримируются под иностранцев и делают вид, что хотят приобрести запрещенные к продаже антики или монеты имперской чеканки у продавцов, не имеющих лицензий. Предположение Сагая, что патриций тоже принадлежал к переодетым инспекторам, не было лишено оснований.
   Арестованного увели, но один инспектор все же остался, чтоб оглядеть толпу на ступеньках, ища возможного соучастника или просто дурака, у которого будет испуганный вид. Хет не выразил никаких эмоций, кроме любопытства, и инспектор повернулся, чтобы последовать за своими товарищами. Всегда надо быть настороже, даже сейчас, когда в карманах Хета не было ни одного осколочка керамики. Торговые инспектора особенно тщательно следили за торговцами древностями, не имевшими гражданства, а у Хета не было возможности приобрести таковое, даже если б он наскреб нужную сумму.
   Традиционно считалось, что Древние сотворили крисов специально, чтобы те обитали в Пекле, ибо Древние боялись, что Пекло распространится на весь мир из конца в конец. Народ Хета рождался с иммунитетом ко всем ядам пустыни, со способностью ощущать, где находится север, что было очень важно: потеря направления в пустыне грозила верной смертью. А еще у крисов были сумки, в которых они вынашивали детей, тогда как обычным людям приходилось рожать своих в муках и крови. Но Древние вымерли, а их планы не принесли ожидаемых плодов. Пекло и в самом деле захватило большую часть мира, хотя и остановилось перед Последнем морем, оставив его побережье нетронутым. Крисов оттеснили в глубь пустыни, и люди Приграничья, а особенно имперской столицы — Чаризата, вовсе не хотели их видеть в своих стенах.
   По мере того как темнело, все новые и новые лампы зажигались над дверями Одеона, и один из мужчин-проституток тихонько выразил пожелание, чтоб Хет, если не собирается кого-либо закадрить, убирался к такой-то матери. Хет ушел, не споря: теперь уже достаточно стемнело.
   Главный зал театра был огромен, кругл, с куполом высоко-высоко над головами, на котором мозаика изображала восшествие на престол какого-то забытого уже Электора. Сцена, тоже круглая, располагалась в центре зала, где ее окружала со всех сторон шумная, шевелящаяся толпа.
   Кое-где в зале имелись плетеные стулья и кушетки, а пол из керамической плитки покрывал толстый слой гниющих остатков еды и битого стекла. Воздух был спертый, несмотря на длинные узкие окна прямо под куполом, которые, как подразумевалось, должны были смягчать жару в зале. На сцене шел фарс — очень старый и большинству хорошо знакомый, что было совсем неплохо, так как большинство зрителей приходили сюда поболтать да пошвырять какой-нибудь гадостью в актеров.
   Имелся и еще один повод для отвлечения внимания публики: прямо среди зрителей давал представление факир, который, несмотря на свою молодость для этого ремесла, ловко закинул в воздух футов на двадцать тут же отвердевшую веревку и стал карабкаться по ней наверх.
   Хет пробирался по краю толпы, но тут его окликнул кто-то из группы конкурентов — торговцев древностями.
   — Мы уже слыхали насчет той ерундовины, которую вы с Сагаем сегодня загнали Арноту. А там, где вы ее взяли, еще такие есть? — спросила Даниль.
   Это была тощая хищная сука, торговавшая редкостями на Четвертом ярусе. Ее узкие глаза были искусственно увеличены с помощью порошков из малахита и свинцового блеска.
   Хет облокотился о спинку ее стула.
   — Обменяли, мы обменялись с Арнотом. Участвовать в продажах мне не дозволено.
   Кое-кто из мужчин кутался в чадры, подобно жителям верхних ярусов, только из гораздо более дешевой материи, чем носили настоящие патриции. Большинство из них уже успели налакаться, а один так хохотал, что свалился со своей кушетки на пол.
   Соблазнительная улыбка Даниль слегка поблекла. Она не любила, чтобы кто-нибудь мешал ей вынюхивать нужную информацию.
   — А ты-то что тут делаешь вечером? — спросила она чуть-чуть резче, чем следовало. — Еще один покупатель?
   Она была так далека от истины, что Хет совсем перестал беспокоиться. Он просто ухмыльнулся ей.
   — Да просто зашел полюбоваться пьесой, милашка.
   Он оставил конкурентов забавляться шутками, понятными только им, и отправился к задней стене, где в небольшом алькове пряталась винтовая лесенка, по которой можно было пройти в частные ложи. В конце лестницы прямо в стене был прорублен проход для господских слуг и театральных служителей: через него можно было пройти в ложи, не выходя на открытую галерею, предназначенную для богатых клиентов.
   Проход был узок и освещался масляными лампами, которые противно воняли и сильно нагревали воздух. Хет миновал множество людей, выполнявших различные поручения. Никто из них не обратил на него внимания. Мало ли народу пользовалось коридором, желая одного — чтобы их делишки оставались в тайне. Хет нашел ложу Лушана без труда, потому что у входа в нее стояли два телохранителя, вооруженные посохами с острыми железными наконечниками. Они пропустили его, не сказав ни слова.
   Полукруглая ложа была затянута частой медной сеткой, о которую разбивался шум театральной толпы. Пол покрывал тканый ковер необычайно яркой раскраски, а приводимое в Движение часовым механизмом опахало двигалось взад и вперед на красивом металлическом шесте, разгоняя застоявшийся воздух и запахи духов, от которых можно было задохнуться.
   Лушан возлежал на низенькой кушетке, а прислужница в простом неотбеленном кафтане стояла возле него на коленях. Голову Лушана покрывали редкие светлые волосы, а одет он был в шитую золотом мантию темно-синего цвета, которая не могла скрыть его объемистого чрева. Один глаз Лушана был мал, прозорлив и жаден, второй — сильно косил и глядел неизвестно на что. В присутствии слуг он редко носил свою чадру, а при свиданиях с Хетом никогда. Это считалось дурным предзнаменованием.
   Задумчиво глядя на Хета, Лушан взял чашу почти прозрачной керамики, расписанную нежным узором, — из винного сервиза, стоявшего возле кушетки на низком алебастровом столике, и сказал:
   — Хоть раз ты явился без опоздания, парень. Я уж стал думать, что ты вообще не имеешь представления о времени.
   — Я пришел к тебе вне связи с твоими поручениями. Ты же знаешь, я на тебя больше не работаю. — Хет прислонился к стене около двери, так как Лушан начинал беситься каждый раз, когда он чего-нибудь тут касался. Хет хотя и любил высоту, но здесь у него возникало ощущение, что он висит в медной клетке над озверелой толпой. — У меня есть для тебя монета, которую я, кажется, тебе задолжал.
   Рот Лушана сжался в прямую черту. Он поставил хрупкую чашу на столик с таким громким стуком, что Хет от неожиданности поморщился. Люди, которые плохо обращаются с красивыми вещами, не должны их иметь.
   — И как же тебе удалось ее добыть?
   — А вот это уже не твое дело, верно?
   Девушка наполнила графин вином и поставила его на столик, тщательно обтерев чистой тряпочкой, чтобы пот с ее пальцев не коснулся кожи Лушана. Патриции из верхних ярусов Чаризата были просто помешаны на том, чтобы не коснуться кого-либо, как и на своих чадрах, шарфах, скрывающих волосы, на медных сетках, защищавших их от взглядов толпы простолюдинов из нижних ярусов. Все это было просто недоступно пониманию Хета, который родился в селении крисов в Пекле, где было еще меньше возможности для уединения, чем во дворах нижних ярусов, и где вам легко могли надрать уши за отказ поцеловать самую морщинистую из прабабок — этакого древнего матриарха. «Как будто кто-нибудь в здравом уме захочет дотронуться до такого дерьма, как Лушан». Хет уже давно знал, что богатый брокер, может, и имел золотых монет больше, нежели патриций, но по рождению таковым не являлся и только повторял по-обезьяньи их манеры. Если отбросить все наносное, то Лушан был всего лишь вор с чистыми руками; его особый талант заключался в том, что он заставлял других людей пачкать руки, воруя для него.
   — Мое дело — ты, — сказал Лушан; его здоровый глаз смотрел холодно и презрительно. — И пока я нахожу покупателей для древностей, ты, освобождающий от последних их нынешних хозяев, будешь представлять весьма значительный интерес для торговых инспекторов. В прошлом ты приносил мне немалый доход, и, если ты думаешь, что я так легко отпущу тебя, ты…
   — Ты только и умеешь, что обещать да угрожать. Не думай, что я этого не знал раньше.
   Хет позволил своим глазам скользнуть по мозаике купола — это было интереснее, чем смотреть на пол, где кишел плебс. Те части мозаики, что занимали ее края, были старше, куда старше центра с его не слишком талантливым изображением Электора, восходящего на престол. Надо думать, эти древние фрагменты сохранились с тех времен, когда это здание еще не было театром. Чаризат и другие города Приграничья в свое время были островами мелких пресноводных морей — еще за тысячи лет до победы Пекла над сушей. Художники населили эти моря странными и красивыми плавающими существами и испещрили бледно-голубые небеса огромными пузырями, похожими на наполненные воздухом мешки, которые перевозили пассажиров в привязанных под ними корзинах. Эта часть мозаики была очень ценна. Обесцвеченность вдоль трещин говорила, что снять мозаику со стены, не уничтожив, просто невозможно. А жаль.
   — Если ты думаешь, что я так легко тебя отпущу, ты очень заблуждаешься, — говорил Лушан. — Если ты не вздумаешь пренебречь своей частью нашего соглашения, я перекинусь словечком с одним знакомым торговым инспектором, который…
   — А что, если он услышит о твоей части нашего соглашения? — Лушан ненавидел, когда его прерывали, а потому Хет делал это часто и с удовольствием.
   — Глупый мальчишка, да зачем ему слушать это? — Улыбка у Лушана была удивительно мерзкая.
   — А ему и не придется меня слушать. Он выслушает патриция.
   — Патриция?
   — Ну да, того, с которым я теперь работаю. — Выдумка пускала корни и расцветала. — Он унаследовал коллекцию редкостей, и я нанялся оценить ее. Когда Хет был моложе, он никак не мог привыкнуть к мысли, что горожанам можно врать, глядя прямо в лицо, и меняющийся цвет его глаз им ничего не говорит. — Я сказал ему: ты хочешь, чтоб я работал и на тебя, но он ответил…
   — Что? — Голос Лушана ржаво заскрипел.
   — Что у меня не будет времени на это. Спорить с ним я не хочу. Ты ж сам знаешь, каковы они…
   Лушан стукнул чашей по столу так, что она треснула, вино пролилось на ковер. Девушка-прислужница вздрогнула.
   — Ничего ты ему не скажешь, крисовский ублюдок!
   Смысла оставаться дольше не было. Хет отступил к хлипкой двери, прорезанной в медной сетке.
   — Я пришлю к тебе кого-нибудь с монетой. Возможно, через несколько дней. Надеюсь, деньги тебе не нужны сейчас для оплаты долгов.
   Вторая чаша из сервиза полетела прямо в Хета, но он увернулся и выскочил в дверь.
   Короткая лестница вела отсюда к бронзовым перилам галереи, расположенной над частными ложами. Прямо над головой круглился купол. Ниже шумная толпа аплодировала факиру, который уже взобрался на самый конец магически отвердевшей веревки и теперь стоял вверх ногами, поддерживаемый лишь одним пальцем руки, упиравшимся в конец веревки. Хет мчался по галерее, не обращая внимания на крики богатых патронов, заметивших его из других частных лож. Он достиг первого вентиляционного отверстия — высокого, но всего в несколько футов шириной, — начинавшегося футах в восьми от галереи и кончавшегося под самым краем купола. Хет прыгнул и ухватился за край проема, потом подтянулся и исчез в окне.
   Вечерний воздух казался необычайно свежим после жары внутри театра. Под Хетом простиралась обширная плоская крыша, где-то позади поднималась стена Третьего яруса, сейчас скрытая широким и высоким куполом театра. Позади еще слышались крики, поэтому Хет вылез из вентиляционного отверстия и спустился на выложенную шифером крышу.
   Он быстро пересек ее, чувствуя себя как дома на скользких плитах. Теплый ветер шевелил его одежду и волосы, За ним никто не гнался. Лушан не стал бы привлекать к себе внимание, посылая за ним в погоню своих телохранителей, а владельцев театра беспокоило только одно — чтобы посторонний поскорее убрался из галереи и частных лож. А как он убежал оттуда, их не касается. Важно одно — его там больше нет.
   Хет добрался до стены, доходившей ему до середины груди. Это была самая высокая часть фронтона театра. Он облокотился на нее, наслаждаясь уникальным видом, открывавшимся на расположенные внизу улицы. Хет подумал: «Как я рад, что с этим покончено». Он был идиотом, когда связался с Лушаном, на что Сагай и другие уже давно указали бы ему, кабы знали об этом. Но незнание послужило бы им защитой, если бы Хета когда-нибудь схватили за воровство редкостей на верхних ярусах.
   Теперь оставалось лишь ждать, доживет ли таинственный патриций до того времени, когда сможет выполнить свою часть соглашения. «И проживу ли я столько, чтоб выполнить свою», — подумал Хет.
   Там, внизу, вблизи театральных ступеней, произошло какое-то шевеление толпы. Спустя несколько секунд Хет понял его причину. Три Хранителя шли по улице, как бы прорубая себе дорожку в густой толпе. Их сверкающие белые мантии и чадры на лицах вспыхивали в колеблющемся свете ламп, привлекая к себе всеобщее внимание среди ярких красок одежд богачей и серых лохмотьев бедноты. «Может быть, это за Лушаном с Имперским приказом о казни?» — с надеждой подумал Хет. Но трио миновало театральные ступени, не останавливаясь.
   Хранители были особыми слугами самого Электора Чаризата, защищавшими его от ядов и убийц, уничтожавшими его недругов в других городах Приграничья. По слухам, если кто-то замышлял убить Электора, Хранители тут же улавливали эту мысль. Они умели отводить глаза зрителей и скрываться от их взглядов на открытом месте. Они же заставляли людей видеть такие вещи, которых на самом деле не было. Хет не верил всему, что ему рассказывали про Хранителей, но считал их одной из самых неприятных диковинок Чаризата.
   Прежде чем три Хранителя исчезли из его поля зрения, один из них внезапно отделился от своих товарищей.
   Хет удивленно смотрел, как отставший Хранитель перебежал улицу и с бешенством накинулся на какого-то человека. Он тряс его, невзирая на сопротивление, выкрикивая нечто неразборчивое в ошеломленное лицо несчастного. Люди на улице испуганно метались, то ли пытаясь убежать, то ли желая подойти поближе. Хранитель подтащил свою жертву ко входу в театр и стал бить ее головой о колонну; голова с таким жутким треском ударилась о камень, что Хет прямо сморщился от сочувствия.
   Другие Хранители подбежали и оттащили своего товарища от пленника, бессильно рухнувшего на тротуар. Но обезумевший Хранитель вырвался, с такой силой отпихнув одного из своих друзей, что тот упал.
   Безумец замешкался. Он стоял будто парализованный, глядя на свою неподвижную жертву. Один из Хранителей все еще пытался его увести, а толпа колыхалась и что-то бормотала в ужасе.
   Затем яркий белый свет стал как бы просачиваться сквозь землю, на которой лежал потерявший сознание человек, и вдруг его одежды вспыхнули ослепительным пламенем.
   Хет почувствовал, как на шее у него шевелятся волосы. Улица гудела от криков. Зеваки в ужасе пятились, а другие Хранители продолжали скручивать безумца. Они тащили его прочь, а он продолжал бешено сопротивляться. Кто-то из толпы кинулся к лежащему человеку и стал сбивать пламя собственной одеждой. Потом тело подняли и унесли.
   За прошедшие годы Хет нередко слышал о подобных историях, но это был первый раз, когда он видел все воочию. Все знали, что магия Древних делала людей безумными — они становились как отравленные солнцем нищие, — но Хранители продолжали заниматься ею, несмотря на грозную опасность. Уличные гадалки, заклинатели призраков, факиры, шаманы крисов пользовались лишь природной магией — простодушной, целительной, предсказывающей будущее, но даже они, бывало, заходили слишком далеко и уничтожали себя. Но более древние силы, с которыми путались Хранители, были куда опаснее. Хет мрачно покачал головой и поглядел на город и на черное тихое море каменной пустыни, лежавшей за ним. «И они еще думают, что Пекло опасно!»

Глава 2

   Хет прислонился спиной к низким поручням платформы парофургона и смотрел, как мимо него в отвратительном скрежете пролетает мир. От горизонта до горизонта лежала вековечная пустыня — волны бурого, золотистого и черного камня, сверкающие, будто позолоченный металл, под невыносимой тяжестью испепеляющих лучей солнца, приближавшегося к полудню. Огромные валуны самых невероятных форм создавали впечатление внезапно окаменевшего моря, волны которого вздымались все выше, по мере того как парофургон продвигался в глубь Пекла. Еще до того, как они доберутся до Останца Древних, каменные волны Пекла будут вздыматься на высоту, превышающую в несколько раз высоту самого парофургона. Изъеденные пустотами, каньонами и туннелями скалы станут опасными из-за обитающих в них хищников, прячущихся в мягком песке, лежащем под этим каменным покровом. Чего же удивляться, что жители городов Приграничья считают Пекло своего рода живым существом, стремящимся пожрать остатки обитаемой земли точно так же, как в свое время оно сожрало Древних.
   То там, то здесь торчали колючие верхушки джамп-дерева, тихонько колеблемые знойным ветром. Конусообразные стволы вырастали примерно футов на шестьдесят из трещин и провалов, оттуда, где случайно под покровом скальной породы оказывались слои песка, достаточно мощные, чтобы дать развиться корневой системе деревьев. Острые колючие сучья сверкали под солнцем, но древесина ствола удерживала значительное количество влаги, которую всегда можно было добыть, если, конечно, знать, как это сделать.
   Дорога Древних, по которой двигался парофургон, была ровной и прямой, будто ее выстругал плотник своим фуганком. Она врезалась в гладкий черный камень, на котором лежала грубозернистая порода, образующая теперь обочины дороги. Тяжелые чугунные колеса парофургонов уже проложили глубокие колеи в этой черной поверхности, которых не могли бы оставить ни парусные фургоны, ни те, что приводились в движение мускульной силой человека. Скоро и эта дорога, и другие дороги Древних окажутся погублены и непригодны ни для какого транспорта. «И что тогда будут делать эти долбаные идиоты?» — думал Хет. Дороги и Останцы Древних были последними бесспорными свидетельствами их трудов, выполненных уже после того, как моря высохли, а озера огня и расплавленной лавы испещрили лицо Пекла. А теперь уже нет Древних, которые могли бы восстановить торговые пути, разрушавшиеся невероятной глупостью Империи.
   Чаризат провозгласил себя столицей Приграничья благодаря тому, что он был как бы ступицей, к которой сходились двадцать семь древних торговых путей, единственных безопасных дорог, пересекающих Пекло. Когда другие города начинали возражать против имперского диктата, Чаризат просто блокировал пути зерновым караванам от портов Последнего моря. Его влияние не распространялось на Нижнее Пекло, где еще теплилась жизнь в городах Илакры и в других мелких поселениях, а в Приграничье единственным городом, который держался особняком, был Кеннильяр. Свободный город Кеннильяр обладал собственным путем к Последнему морю и дрался за то, чтобы держать его открытым. Он цеплялся за это право из чистого упрямства, пока Чаризат не сдался.
   Чаризат все еще виднелся в подернутой дымкой дали в виде гигантской пирамиды — огромной скалы, из которой был высечен целый город, поднимающийся восемью концентрическими ярусами к вершине, где находился дворец самого Электора. Город казался темным от черноты камня и грязи саманных построек на нижних ярусах, но по мере подъема ввысь краски светлели, и Первый ярус сверкал белизной под беспощадным солнцем — белизной известняка и мрамора. Отдельные выходы скальной породы внизу таили в себе шахты и заводы, кормившие кварталы горняков и металлургов, проживающих на Седьмом ярусе; там производилось все — от медных бус до парофургонов. Сейчас Чаризат казался городом мертвых, так как они отъехали уже далеко и не могли видеть ни суматохи у доков парофургонов, помещавшихся на этой стороне города, ни клубов Угольно-черного дыма, который постоянно дувший горячий ветер срывал с труб заводов и уносил прочь прежде, чем они успевали загрязнить небо над Чаризатом.