Уэлш Ирвин. Порно

   Почему? Это мы так наслаждаемся своей властью или это все из-за того, как сказала бы Лорен, что мы ненавидим то, что мы делаем?
   Нет, как я уже говорила, в Кертисе мы узнаем себя. Вроде как он — вариация нас самих, только более жалкая, напрочь лишенная чувства собственного достоинства. Печальный странник в вечных поисках чего-то такого — который так и не нашел, что искал. Но у Кертиса еще есть время. А у нас времени все меньше и меньше. Может быть, это как раз и влияет на наше к нему отношение. Мне кажется, я до сих пор еще чувствую его у себя между ног. Штучка у меня аккуратная, маленькая, и я никогда не думала, что в меня поместится такое. Иногда я сама на себя поражаюсь.
   — Тебе нравится? — спрашиваю я, подставляя ему под нос свою шею.
   — Ага, пахнет зыко.
   — Я научу тебя пользоваться парфюмерией, Кертис. Я тебя многому научу. А потом, когда я стану старой и мудрой, а ты все еще будешь красивым молодым мужчиной, не пропускающим ни одной девственницы в этом городе, причем все девочки — как минимум вдвое моложе тебя; как и должны поступать все состоятельные пожилые мужчины, ты будешь меня вспоминать добрым словом. И будешь ко мне относиться, как к человеку. И не будешь меня обижать.
   Мел улыбается, прихлебывая красное вино. Скорее всего она даже не понимает, насколько я сейчас серьезна.
   Кертис же, кажется, ужасается моей фантазии.
   — Я не буду тебя обижать, никогда-никогда! — Он почти пищит.
   Эти молоденькие мальчики, такие сладкие, нежные сердцем — какие же из них вырастают чудовища! Но с годами, на склоне лет, они, как правило, снова становятся милыми, добрыми и воспитанными. Вот только Псих Саймон об этом не знает. И он тоже многому учит Кертиса, и мне далеко не всегда нравятся те уроки, которые он ему преподает.
   Рэб и команда спускаются вниз и устанавливают камеры. Но Кертис — он такой милый. Он отказывается трахать Мел в задницу.
   — Это грязно и нехорошо, я не хочу занимацца такими делами.
   — Хорошо сказано, Кертис, — говорю я, а Мел говорит со значением:
   — Мне это вовсе не в лом, Кертис. Саймон вдруг заявляет:
   — Ладно, давайте пока это оставим. — Он смотрит на часы. — Собирайтесь, ребята, мы идем в кино!
   Мне интересно, в какую игру он играет, Рэб начинает бурчать, но Саймон вытаскивает нас наружу, усаживает в машину и везет в Дом кино, где идет ретроспектива фильмов Скорсезе. «Бешеный бык» с Робертом де Ниро.
   После кино мы идем в бар, и Кертис поворачивается к Саймону, совершенно очарованный:
   — Это было великолепно!
   Саймон собирается что-то сказать в ответ, но я быстро встреваю:
   — Так зачем ты нас туда потащил? — говорю я. — Явно не просто так.
   Саймон как будто меня и не слышит, он обращается к Кертису:
   — Ты актер, Керт. Де Ниро актер. Думаешь, ему хотелось навешивать на себя всю эту тяжесть и шататься там, как колобок? Думаешь, ему хотелось, чтобы его побили на ринге? Нет. Но он все делал как надо, потому что он — актер. Он что, орал на Скорсезе на съемках, что, мол, «это грязно», или «это больно», или «это холодно, далеко и вообще вы меня эксплуатируете»? Нет. Потому что он — актер, — говорит он с нажимом и вдруг смотрит на Мел. — Это к тебе не относится, Мел, потому что ты не примадонна.
   Теперь я вижу, что он выделывается не только перед Кертисом, но и передо мной тоже. Это же очевидно. Прямо само лезет в глаза — как эрекция Терри.
   — Мы не актеры, мы занимаемся порнографией, — говорю я ему. — Нам нужно установить нашу собственную…
   — Нет. Все это дерьмо для среднего класса. Только до сливок общества еще не дошел тот факт, что порнография теперь — удел большинства. Девственники продают порнофильмы. Грег Дарк ставит видео Бритни Спирс. Порнографические журналы, журналы для мужчин и журналы для женщин — все то же самое. Даже сдержанное, цензурированное Британское телевидение издевается над нами, намекая на это самое. Молодежь как потребитель уже не видит разницы между порнографией, развлечениями для взрослых и развлечениями для всех возрастов. Точно так же, как они не делают разницы между употреблением алкоголя и употреблением наркотиков. Если тебе это важно — пожалуйста, если нет — то и не надо. Тут все очень просто.
   — А тебе не кажется, что это как-то звучит… слишком уж свысока… когда ты объясняешь Керту, что думают молодые люди? — говорю я, но получается у меня совершенно неубедительно. Тем более что Саймон на сто процентов уверен в своей правоте.
   — Я говорю о том, как все это видится мне. Я пытаюсь снять фильм.
   — Так что согласие или несогласие людей, которые у тебя снимаются, для тебя ничего не значит?
   — Согласие и несогласие — это все относительно. А если нет, как же тогда нам расти и развиваться? Как нам эволюционировать? Развитие — оно есть всегда. Должно быть. Смена взглядов с течением времени, и все такое. Согласие — понятие эластичное, я бы сказал.
   — А вот мой анус, он не эластичный, Саймон. И придется тебе с этим как-то смириться.
   — Никки, вопрос не в этом. Если ты не хочешь анального секса, хорошо. Ты в своем праве. Но как режиссер этой кинокартины я оставляю за собой право ненавязчиво так указать одной из моих ведущих актрис, что она строит из себя непрофессиональную недотрогу, — улыбается он.
   Если он думает, что он выиграл этот мудацкий спор, то он в корне не прав.
   — Мы, между прочим, ебемся по-настоящему, а не делаем вид, что ебемся. У нас тут самые что ни на есть настоящие сексуальные отношения. А в таких отношениях главное — это согласие. Если нет согласия, это уже не отношения, а принуждение или насилие. Вопрос номер один: хочу ли я, чтобы меня изнасиловали для того, чтобы сделать фильм? Ответ — нет. Может быть, кто-то другой смотрит на это иначе. Но это их дело, — говорю я, старательно избегая смотреть на Мел. — Вопрос номер два: захочешь ли ты стать насильником для того, чтобы снять этот фильм?
   Он смотрит на меня широко открытыми глазами.
   — Я не буду заставлять людей делать то, чего им не хочется. Ни под каким видом.
   Я почти верю ему — до тех пор, пока не подслушиваю, что он говорит Кертису под кокаином в такси, когда мы едем обратно в Лейт.
   — Если задействован только член, это ебля и ничего больше. А заниматься любовью — это совсем другое. Когда любовь, это не только тело, но и душа. Члену бы только где поебатца. На самом деле я тебе больше скажу: член может стать твоим злейшим врагом. Почему? Потому что члену всегда нужна дырка. А это значит, что девушка всегда управляет ситуацией, пока отношения строятся лишь на физической основе, то есть на трахе. Не важно, какого он у тебя размера и как ловко ты им орудуешь, своим членом, все равно незаменимых нет. Тысячи, миллионы членов стоят в очереди на твое место, и хорошенькая девушка с некоторой долей смекалки об этом знает. К счастью, большинству не хватает ума это осмыслить. Нет, единственный способ победить в борьбе с девушкой за контроль в отношениях — это воздействовать на ее мозги.
   Ага. Я приму это к сведению. Предупрежден — значит вооружен. Стало быть, мне не за задницу надо тревожиться, а за мозги.
   Но сейчас я тревожусь за задницу Мел. Защищаю ее, как свою собственную. Так, надо бы сдать назад, а то я прямо чувствую, что превращаюсь во вторую Лорен. Это партия Мел; и она мне сама говорила, что ей это нравится.
   Мы возвращаемся к Саймону, и он принимает еще кокса, и я слышу его разговор с Кертом, пока Мелани переодевается.
   — Кертис, дружок, у тебя уже кое-что получается с твоим орудием. Ты уважаешь девушек, да, и это правильно, но для этой сцены нам нужно побольше экспрессии. Ты когда-нибудь слышал такое выражение «пусть эта сука вопит от боли»?
   — Ага, но мне нравится Мелани… Саймон, псих ненормальный, качает головой.
   — Начинай нежно и ласково, но когда ты уже внутри, то засаживай энергичней, они любят боль. Они лучше ее переносят, чем мы. Они же детей рожают, еб твою мать.
   — Но не через задницу, — вмешиваюсь я.
   Он понимает, что я слышала его речь, и хлопает себя по лбу.
   — Я стараюсь помочь Керту освоиться с ролью, — бросает он, — так что, может быть, ты позволишь мне делать мою работу, Николя, дорогая? Все уже поняли, что ты очень щепетильно относишься к анальному сексу, так что позволь нам продолжить.
   — Пусть эта сука вопит от боли, вот от чего ты пляшешь, от этого женоненавистнического дерьма?!
   — Никки, пожалуйста, давайте сначала закончим фильм, а потом будем дискутировать.
   Слава Богу, понадобилось всего по одному дублю по каждой из анальных позиций: с прижатыми ногами спереди, сзади классическим раком и обратная анальная наездница. Потом я отвожу Мел в сторонку, и она делится впечатлениями.
   — Как это было? — спрашиваю я.
   — Больно, ужасно больно, — морщится она, дыша сквозь сжатые губы. — Но и хорошо тоже. Просто когда начинало казаться, что это просто непереносимо, вдруг становилось хорошо, а когда казалось, что хорошо, — становилось непереносимо.
   — Ого, — говорит Псих, обнимая ее. — Хорошо поработали, ребята, вот и последний братец, Терри Сок, получил свой кайф. Мел, я хочу, чтобы вы с Терри изображали позиции, а для проникновения крупным планом мы покажем член Кертиса. Нам еще нужно доснять кое-что для оргии, несколько постановочных кадров, но все братья у нас оприходованы. Так что съемки почти закончены! В общем, мы молодцы!

57. Кларнет

   Здорово было снова увидитца с Марком, и еще меня очень порадовало, што он одобрил идею насчет мою книги. Я был в таком замечательном настроении, когда вернулся домой, и хотя я был малость удолбанный, все равно вытащил свою рукопись и еще раз перечитал последнюю главу. Рент вроде как меня вдохновил. Последняя глава — она про наркоту, и СПИД, и про сторчавшихся парней, полных уродов и вполне нормальных ребят вроде Томми.
   И я, значит, просмотрел книгу и глазам своим не поверил, она, оказываетца, закончена, друг. То есть орфография там, конечно, хромает, но этим они уже сами займутца, к тому же я не хочу, штобы книжка слишком прилизанной вышла — што-бы ребятам в редакторском отделе было чем занятца.
   Гляжу за окно — уже утро, так что я решил вообще не ложитца, а сразу же сходить на почту и отправить рукопись в издательство, то, которое печатает всякие штуки по истории Шотландии. А потом можно сходить повидать Али и рассказать ей про деньги, рассказать, што мы все вместе поедем в Диснейленд, ну штобы порадовать ребятенка и все такое. Я пытался рассказать ей об этом на днях в «Порте радости», но она была занята, а я был удолбанный в хлам, и у нас как-то не получилось нормально поговорить. Она хотела только одного — штобы я ушел. В общем, спать уже поздно, да и колбасило меня не по-детски, так што я поставил кассету «Алабамы» и немного потанцевал, так, чисто для себя.
   Потом я пошел в магазин, купил большой конверт и отправился прямиком на почту. Поцеловал этот конверт на удачу и опустил его в почтовый яшик.
   Красота, блин!
   Я подумал, што надо бы привести себя в порядок и пойти повидатца с Али, когда она будет забирать пацана из школы — надо рассказать им новость про Диснейленд! Может, даже не тот, который в Париже, а тот, который во Флориде! Да, там, на солнышке, будет еще даже лучше, после этой хреновой погоды, которая тут у нас. Терри Лоусон говорил, што он типа был в том Диснейленде и что там круто.
   Да и вообще надо бы мне это дело отметить, ну, што я книгу закончил! Да! Все долги отданы, бабки есть, и мы с Али скоро поедем в Диснейленд. Так што вполне можно выпить кружку-другую пивка. И вот я решаю, куда бы пойти отпраздновать. А в Лейте с этим надо быть поосторожнее, друг, потому што Лейт — это не Эдинбург. В Лейте ты в любом пабе непременно найдешь компанию, хочешь ты этого или нет, и это может быть совершенно не та компания. Надо очень внимательно подходить, с кем ты празднуешь.
   Так што с улицы Объединения я сворачиваю на бульвар и иду мимо бара Мака. Я смотрю на Центральный бар, потом смотрю на бульвар, тут у нас Бар У Моста, ЕН6, Корона, Гостиная Дельфин, Спей, Шотландский бар, Моррисонс, Далмени, Лорн, Вики, Аламбра, Воли, Балфур, Бар На Бульваре, который сейчас называетца у Джейн, Роббис, Шраб, Бар На Границе, Брюнсвик, Красный Лев, Старая Соль, Виндзор, Джо Пирс, Вяз… и это только, што я могу вспомнить навскидку, на самом бульваре, не считая примыкающих к нему улиц и все такое. Так што нет, друг, нет, у каждого алкаша в голове крутитца то же самое. И та же байда с улицей Герцога и улицей Объединения и даже с проспектами Конституции и Бернарда. Так што я иду к Набережной, там все более понтово и солидно, друг, именно там должен пить настоящий писатель.
   Теперь тут все по-другому, друг, в районе доков теперь только крутые бары и рестораны, и эти огромные современные склады. В газете писали, што отсюда убрали все-все злачные заведения, потому што местные начали жаловатца. Я считаю, што это нечестно, эти гадючники тут всегда были, и те, кто сюда переехал, должны были это знать.
   Я захожу в большой старый бар, где сплошные деревянные панели, и заказываю холодный «Гиннесс». Смотрю за окно, там орут чайки, и в док входит крейсер.
   А потом вдруг случаетца полная лажа. Я сижу — никого не трогаю, и вдруг в бар входит Кертис.
   — Мне показалось, што я увидел, как ты сюда входишь, и я с-с-сказал себе, што… — бедный парень начинает нервничать и моргает, — што Урод сюда бы ни в жизнь не зашел.
   Да уж, приятель, кажется, я лоханулся. Вчера ночью мы тусовались с Рентой, и теперь все выпитое пиво легло на старые дрожжи, так што уже после нескольких пинт меня глобально развезло. Кертис в полном восторге, потому што он поучаствовал в какой-то оргии, вместе с девочками из того фильма, который снимает Псих. И я просто не знаю, што думать по поводу Али — ну, што Али работает в этом пабе, а вокруг происходит вся эта херня. Иногда мне приходит в голову, што он может и ее тоже привлечь к участию в этой хрени, и тогда у меня кровь холодеет в жилах. Потому што я знаю, Псих может запросто уговорить людей делать то, што они не хотят, то, што они никогда бы не сделали сами. Но только не Али, друг, только не моя Али. И мне вовсе не хочется прийти к ним с Энди загруженным, так что я начинаю активно трезветь.
   В общем, когда я добираюсь до школы, мне кажетца, што у меня все нормально, но, судя по взгляду Али, это у меня просто состояние такое, когда тебе кажетца, што ты трезвый как стеклышко, а на самом деле ты убитый по самое не хочу. На ней куртка с капюшоном, отороченная мехом, я ее раньше не видел, свитер, брюки и ботинки. Выглядит просто потрясно. Пацан тоже упакован как надо, шарф, шапка и все такое.
   — Што тебе нужно, Дэнни?
   — Привет, папа, — говорит мой пацан.
   — Как дела, солдат? — спрашиваю я у парня, потом обращаюсь к Али: — Хорошие новости. Я тут разжился деньгами и хочу вас свозить в Диснейленд… в Париж… или во Флориду, если захочешь! Я закончил книгу и уже отослал ее в издательство! А вчера я встречался с Марком, ну то есть с Рентом! Он был в Амстердаме, но теперь вот вернулся, и мы с ним пива попили, за жизнь побазарили. Он сказал, што это хорошая мысль, ну, с книгой, и все такое…
   Она даже в лице не изменилась, друг.
   — Дэнни… ты о чем?
   — Слушай, давай пойдем посидим в кафе, там и поговорим, — говорю я, улыбаясь пацану. — Молочный коктейль у Альфреда, а, приятель?
   — Ага, — говорит он, — но только в «Макдоналдсе». Там коктейль лучше.
   — Нет, друг, нет, потому што у Альфреда используют только качественные продукты, а в «Макдоналдсе» в этих коктейлях один сплошной сахар, а сахар вреден для здоровья. И вообще это все зло. Глобализация, и все такое, это неправильно, друг… — Я понимаю, што начинаю гнать, и Али уже коситца на меня. — Но если хочешь, можем пойти и в «Макдоналдс», вот так.
   — Нет, — холодно говорит мне Али.
   — Ну мама, — начинает ныть Энди.
   — Нет, — говорит она. — У нас много дел, нас ждет тетя Кэт, а вечером я работаю. — Потом она поворачиваетца ко мне и чуток подается вперед, и мне на миг кажется, што она сейчас меня поцелует, но она шепчет мне на ухо: — Вали отсюда, торчок. И не приближайся к моему сыну, когда ты на приходах! — Потом она отворачиваетца, берет Энди за руку, и они уходят.
   Пацан оборачиваетца и машет мне рукой, а мне приходитца выдавить из себя улыбку и помахать ему в ответ, надеясь, што он не увидит, што я плачу.
   Я возвращаюсь на набережную и захожу в другой паб. Там полно народу, и играет какой-то джаз-банд. А я думаю, какой понт в том, штобы иметь бабки, если люди, на которых ты хочешь эти бабки потратить, не хотят быть с тобой. Што у меня есть теперь, когда они от меня ушли? Нет, друг, не жизнь, а сплошная херня. Я смотрю на группу, на кларнете играет молоденькая девчонка, симпатичная, и музыка очень красивая, можно прямо прослезитца, друг. А потом я вижу у стойки какого-то старика, он улыбаетца. И тут ко мне вдруг приходит страшная мысль: все в этом баре, все, кто здесь есть, все-все, и Али, и даже мой маленький Энди, — все скоро умрут. Через десять лет, или двадцать, или тридцать, или сорок, или пятьдесят, или шестьдесят, в общем, когда-нибудь, все равно, дело ведь не в количестве лет. Все хорошие люди, и все психи, и все уроды — они все исчезнут, их просто не станет. Совсем-совсем скоро.
   Это я вот к чему: а какой тогда смысл выебыватца и все такое?
   Возвращаюсь домой. Не знаю, чем бы себя занять. Звонит Франко и говорит, што хочет встретитца со мной сегодня вечером, в баре «У Николь». Говорит, што хочет поговорить со мной насчет Джун. Может быть, Франко заметил, што она неважно выглядит. Может, ему все-таки не все равно, что с ней будет. Он говорит, што с ним придет Второй Приз. Было бы здорово с ним повидаться.
   — Приходи к восьми. Буду, бля, рад пообщатца.
   Ну, я типа думаю над его предложением, но сейчас мне совершенно не хочется общатца с этими товарищами. Потом снова звонит телефон. Это Чиззи по прозвищу Зверь, а я беру трубку. Прямо после звонка Франко и все такое. Наверное, все это как-то с тюрьмой связано. А я вообще-то стараюсь поменьше общаться с Чиззи, а по возможности — не общаться вообще.
   — Хорошо в прошлый раз потусовали, а? Может, выпьем сегодня? — говорит он.
   — Нет, друг, не могу, ты уж не обижайся, — говорю я и думаю про себя, што с ним я вообще никогда больше не пью.
   И тогда у него в голосе появляютца такие зловещие нотки:
   — А я вчера твою бабу видел, приятель, она работает в баре, в «Порту радости». Симпатичная она у тебя. Говорят, вы разбежались, а?
   Я чувствую, как у меня внутри все холодеет. И я ничего не могу сказать.
   — Я вот думаю, может, ее как-нить на свиданку пригласить, а? Ну там, вино, ужин, и вся херня. Уж я знаю, как надо бабу обхаживать, да! Уж кто-кто, а я знаю.
   У меня сердце колотитца, будто бешеное, друг, но я смеюсь, типа я въехал в шутку, а потом говорю:
   — Ладно, выберусь, выпьем по кружечке. Мне оно тока на пользу пойдет. Может, даже настроение маленько улучшитца. Знаешь што, давай встретимся в баре «У Николь», это на улице Объединения, знаешь? Там у них две симпатичные девочки работают. Очень даже стоит занятца.
   И он ведетца.
   — Вот теперь узнаю старину Мерфи. Когда?
   — В восемь.
   Но я вовсе не собираюсь тащитца в этот гадючник на улице Объединения, я пойду в «Порт радости», штобы убедитца, што все в порядке.

58. Счастливая случайность

   Я выцепил этого пидора, Второго Приза, и позвонил Уроду Мерфи, потому што хотел разобратца уже до упора во всем этом дерьме, что касается Джун. Тут, бля, кто-то што-то не так понимает или меня снова пытаютца наебать. Мои же друзья. Не может быть у человека никаких друзей — чем старше становишься, тем яснее это понимаешь. Второй Приз стоит у бильярдного стола, нервничает, пытаетца пить томатный сок, как пидор какой-то. Я ему покажу сок томатный, уроду. Блядский антисоциальный урод.
   — Вся эта хуйня насчет алкоголизма — это все бред собачий. Ты вполне можешь позволить себе кружку пива, это тебя не убьет, точно тебе говорю. Одну кружку, бля!
   — Нет, мне нельзя пить, Франк, мне доктор сказал, — говорит он, а в его мелких глазенках читаетца, што мозги ему проебали по полной, так што теперь там нет ничего, кроме того говна, который они, мудаки, называют светом Господним. Господний свет, ебать меня в жопу, охуеть можно.
   На хер, на хер.
   — Да што, бля, они понимают? Они моей маме сказали, што ей нужно бросать курить. Она выкуривает по три пачки в день. Она мне говорит: «Што мне делать, Франк, мне нужно курить, штобы успокаивать нервы. Это единственное, што мне помогает, потому што все эти таблетки — фигня». Ну, я ей и сказал: «Вот если ты бросишь курить, тогда все будет и правда херово». Потому што для нее это будет как шок, и этот шок ее точно убьет. Реально. Я ей говорю: «Если еще ничего не сломалось, так и на хер чинить». Так што ты вполне можешь позволить себе кружку пива, бля.
   — Не, не могу.
   — Слушай, бля, я сейчас беру тебе кружку пива, и разговор, бля, на этом закончен, — говорю я ему, иду к Чарли, который работает в баре, и беру две кружки лагера. И он у меня ее выпьет, эту мудацкую кружку, я, бля, деньги запросто так не трачу. И когда я несу обе кружки обратно к бильярду, я вижу, как в бар вваливаетца какой-то урод, и это явно не наш Урод. Я говорю Второму Призу, который мнетца у бильярда:
   — Ну што, пидор, готовься к смерти.
   Я думаю про свою маму, и как я пытался ей помочь. Только ей, бля, все это по барабану, буду я ей помогать или нет. У нее есть ее блядское бинго, а остальное ее не ебет. Будь моя воля, я бы позакрывал все эти ублюдские лотереи, пустая трата бабок и времени. Это не скачки, от этого дерьма никакого кайфа.
   В любом случае Второй Приз нарвался. Я проигрываю ему партию, и мы начинаем еще одну. Я смотрю на дверь. Урода по-прежнему не видать.
   — Ты не пьешь пиво, — говорю я Призу.
   — Ну, Франко, я не могу, правда, друг…
   — Не могу или не буду? — спрашиваю я, глядя ему в глаза. Потом, непонятно почему, я оглядываюсь и смотрю на парня, который стоит у барной стойки и читает раздел про скачки в «Record». Есть в нем что-то знакомое. Я знаю этого пидора или знаю што-то о нем. Этот парень — зверь. Я знаю эту породу людей, это, бля, моя работа, разбиратца в таких вот людях. Они обычно пытаютца от меня сныкатца, потому што знают, што я захочу посмотреть им в глаза. Што он там сделал? Похитил ребенка, изнасиловал слепую бабу, отрезал голову младенцу? Да это, бля, и не важно. Важно только одно: он сейчас здесь, и в нем сидит зверь. И он здесь, в одном пабе со мной и со Вторым Призом, сидит, бля, у барной стойки со своим ебаным «Record».
   А Чарли, бармен, обслуживает этого пидора, наливает ему пиво, блядь, как будто все так и надо, а какие-то козлы, что сидят в углу, пялятца на меня. Старые пердуны. Они типа приветливо улыбаютца, но смотрят на меня так же, как и на этого пидора. И видят только одно: вот, бля, урод, который только что отсидел. Ну, так вот, я, бля, совсем не такой же, как этот пидор, и я, бля, никогда таким не буду. А этот козел сидит себе, пьет свое пиво и радуетца жизни, блядь! Шляетца по улицам, ошиваетца около школ, поджидает маленьких мальчиков и идет за ними…
   И он здесь, в этом ебаном пабе, в моем ебаном пабе. Зверь. Пьет он тут бля!
   — Вон сидит зверь, — говорю я Второму Призу, который катает шары, — тут сидит зверь, понимаешь. Зверь на свободе, — говорю я ему.
   Второй Приз тупо таращитца на меня и, судя по всему, ничего не собираетца предпринимать по этому поводу. Все это блядское христианство, всепрощение, любовь к ближнему, у него явно сорвало резьбу из-за всей этой поебени. Все мы — заблудшие души и паства Господня, бля.
   — Парень просто зашел сюда попить пива, Франк, оставь ты его в покое. Хватит, — говорит он, быстро разбивая шары, как будто он знает, што я собираюсь подойти к этому пидору.
   Да што, бля, такое со всеми творитца?! И он смотрит на меня и моргает, как будто он што-то такое увидел у меня во взгляде, и говорит:
   — Твой удар, Франк, по полосатому. — Но я его особенно не слушаю, потому што по-прежнему смотрю на этого пидора у бара.
   — Зверь, — говорю я, делая упор на букву «р», а потом бью по шару. Когда я наклоняюсь, мне становитца больно в том месте, куда меня пырнула Джун. Я морщусь и луплю со всей дури по зеленому полосатому, представляя себе, што это голова зверя. У меня, бля, терпение кончаетца.
   — Хороший удар, Франко, — говорит Второй Приз, или он што-то еще говорит, я не слушаю, потому што смотрю на барную стойку.
   — А может быть, он выжидает, может, он рыщет в поисках ребенка. И это может быть мой ребенок, — говорю я, бросаю кий и иду к стойке.
   Второй Приз съеживаетца и говорит:
   — Франко, да ладно тебе. — Он берет эту свою кружку с пивом, которую я ему купил, и говорит: — Давай выпьем. — Но уже, бля, слишком поздно, он знает, што я его не слушаю, я просто иду вперед и подхожу к этому пидору у стойки.
   — Шесть, шесть, шесть, нах. Число зверя, — шепчу я ему на ухо.
   Парень резко поворачиваетца ко мне. И смотрит так, словно он, бля, все это уже слышал. А я смотрю ему прямо в глаза, прямо в его нутро, всматриваюсь в его душу и вижу его блядский страх, но я вижу еще кое-што, кроме страха, я вижу, што его душа давно прогнила, блядская грязная гниль поглотила его, но такая же гниль есть и во мне, как будто бы, бля, она у нас одна на двоих. Так што надо немедленно что-то делать, пока этого не заметили все остальные, потому что я, бля, не такой, как он, совсем не такой.