Страница:
«Гвендолин!» — прошептал я, качая ее на руках.
При звуке моего голоса безумный блеск в ее глазах померк, и она посмотрела на меня с той любовью, с которой смотрела так часто прежде. Это было благословение, которое я променял на проклятие!
«Джорам», — тихо сказала она, прикоснувшись к моему лицу.
Я увидел в ее глазах свое отражение, и тут оно задрожало и затуманилось ужасом, и безумие стерло меня из ее глаз. Я крепко прижал ее к себе, словно она могла уйти от меня. Ее тело оставалось у меня на руках, но ее дух я удержать не мог.
Поднимался ветер. Ночь разорвали белые вспышки, послышался раскат грома. Подняв голову, я увидел, как звезды пожирает тьма, словно по небу ползет какое-то огромное чудовище. Молнии били с небес. Хотя гроза еще не дошла до нас, ветер уже так усилился, что меня едва не сбивало с ног. Облака ползли в нашу сторону, луна исчезла прямо у меня на глазах, я почувствовал запах дождя и ощутил на лице его брызги.
Я просто не мог поверить той стремительности, с которой надвигалась эта гроза. Я в панике озирался вокруг. Нигде не было никакого укрытия, и гроза застигла нас под открытым небом. Молния ударила совсем рядом, а потом я чуть не оглох от последовавшего раската грома. Я увидел, как в небо полетели клочья земли. Ветер усиливался, пронзительно визжа у меня в ушах. Начался ливень, который бил не слабее молний. В мгновение ока мы с Гвен промокли до костей, хотя я как мог прикрывал ее собой.
Надо было найти помощь. Молнии плясали вокруг нас, ветер становился все сильнее. По моему лицу хлестал град, рассекая кожу. Вокруг все было в полнейшем мраке, разрываемом короткими, яркими как день вспышками молний. И вот тогда сквозь ливень и молнии я вновь увидел мигающий красный свет. Похоже, гроза ему была нипочем. Может, там есть люди, которые сидят у огня и магически поддерживают его. Подняв Гвен на руки, я понес ее к красному свету, впервые молясь не о себе. Я молил Олмина, чтобы он послал ей помощь.
Кого я ожидал встретить у костра? Я не знал. Я не очень удивился бы, если бы нашел там ангелов или демонов. Я обрадовался бы и тем, и другим. Нам не пережить эту бурю. Ярость ее все возрастала, и у меня возникла смутная, почти бредовая идея из тех, которые иногда приходят на ум посреди ужаса: что буря бьется о Грань, пытаясь прорвать ее.
Временами я буквально с места двинуться не мог из-за чудовищного ветра. Порой мне приходилось прилагать все усилия, чтобы просто удержаться на ногах, прижимая к себе обмякшее, холодное тело Гвендолин, а ветер толкал меня, и лед и град иглами впивались в мою кожу.
Я держался одним усилием воли. Наконец я дошел до красного огонька. Это был не костер, и рядом с ним не было никого — ни дьявола, ни ангела. Мигающий красный свет исходил из странного предмета, торчащего из промокшей от дождя земли, но на ощупь он не был даже теплым. Отчаяние и безнадежность одолели меня, и я упал, не выпуская Твен из рук.
И в это мгновение рев бури перекрыл какой-то грохот. Он становился все громче. Я ощутил дрожь земли. Молнии били теперь почти непрерывно. Вглядываясь сквозь дождь, я увидел в ярких вспышках огромное чудовище, ползущее прямо на нас. У него было квадратное приземистое тело, два пылающих глаза, и приближалось оно невероятно быстро.
Значит, вот каков будет конец. Нас растерзает эта мерзкая тварь. Я сдался той тьме, что таилась во мне. Последняя мысль, которую я запомнил, была такой: слава Олмину, что Гвен без сознания. Она умрет, не испытав предсмертного ужаса.
Оказывается, когда меня нашли, я был в сознании. Мне сказали, что я разговаривал и что им показалось — поскольку они не понимали меня, — что я был готов сражаться. Мне рассказали — они вспоминали об этом с улыбкой, — что я и с ребенком не справился бы. Я слабо сопротивлялся и под конец потерял сознание.
Сам я ничего не помню до той минуты, когда очнулся от звука голосов. Меня охватил ужас, но я взял себя в руки. Мое сердце забилось с надеждой. Суд, приговор, казнь, буря... все это было сном, и, открыв глаза, я снова окажусь в доме лорда Самуэлса...
Я открыл глаза и увидел свет, такой яркий, что было даже больно. Мое ложе было жестким и неуютным, и я вдруг понял, что нахожусь, внутри чего-то железного. Мне казалось, что оно движется, поскольку нас бросало взад-вперед, и меня мутило от этой тряски.
И я по-прежнему слышал голоса. Сев, я попытался посмотреть вокруг, прикрыв глаза от света.
Голоса звучали совсем близко. Я смутно увидел две фигуры, стоявшие рядом. Их шатало от хода железной повозки. Они заметили, что я сел, и один быстро подошел ко мне.
Он заговорил на языке, которого я не понимал. Похоже, он догадался об этом, потому что во время разговора все поглаживал меня по плечу, как испуганного ребенка.
Но я не был испуган. Клянусь Олмином! После всего, что выпало на мою долю, я думал, что меня уже ничто никогда не испугает. Я думал только о несчастной девушке, которая ради меня отдала все. Где она? Я огляделся по сторонам, но не увидел ее. Я попытался встать, но человек, который разговаривал со мной, удержал меня. Он был очень осторожен. Но меня нетрудно было удержать. Я был слишком слаб, даже чтобы долго сидеть.
Все время тот, другой, разговаривал с кем-то еще. И кто-то незримый отвечал хриплым голосом.
Теперь, конечно, я знаю, что это было переговорное устройство внутри «лендровера» (такая повозка, только движет ее Техника, а не магия). До сих пор я ясно слышу слова этого человека, хотя тогда я не понимал их значения. Много месяцев спустя, когда я боролся с безумием, эти слова снова и снова звучали у меня в голове.
«Мы проверили наши маяки. На границе оказалось двое — мужчина и женщина».
Я ничего этого не помнил. Человек, который стоял рядом со мной, прижал к моей руке что-то холодное, и я погрузился в сон.
Когда я очнулся, то обнаружил, что нас с Гвендолин перенесли в новый мир — или, если хотите, очень старый, — чтобы мы могли начать новую жизнь. Я женился на моей бедняжке Гвен, чтобы охранять и беречь ее, и каждый день я часть времени проводил с ней в тихом, милом местечке, где она жила, пока целители из-за Грани пытались найти хоть какое-то средство, чтобы ей помочь.
И так прошло десять лет... десять лет мы прожили в нашем новом мире... десять лет с тех пор, как она говорила со мной или с каким-либо живым человеком. Она теперь разговаривает только с теми, кого видит она одна. Она говорит с мертвыми.
Я узнал, сколько людей живет в мире за Гранью. Среди них был один человек, который был родом из нашего собственного мира. Его зовут Менджу, но он сам называет себя Волшебником, я много времени из десяти лет, проведенных в ином мире, потратил на то, чтобы узнать его истинную натуру и сделать все, что было в моих силах, чтобы не дать ему прорваться к власти.
У меня нет времени описывать мир за Гранью, да и не для того пишу я свои заметки. Довольно будет сказать, что это мир Техники, которого вам не понять. Вы мало что поняли бы и еще меньшему поверили бы. Увы, боюсь, вы скоро все это познаете на своей шкуре...
В завершение я напишу несколько слов относительно нашего мира и его связи с Вселенной. Я молю Олмина, чтобы один из вас оказался достаточно мудр, чтобы понять и принять написанное мною, а не закрывать глаза, как вы поступали многие века.
Древние маги, которых преследовали за то, что они «другие», сбежали из мира, который считали умирающим, — из мира, который стал слишком зависим от Техники, который отвергал магию и даже боялся ее. В поисках места, где они могли бы жить в мире и покое, маги странствовали сквозь пространство и время. Их приход в наш мир не был случайностью, поскольку в нем находился источник вселенской магии. Магов вел зов магической силы, как песнь сирены. Как только они прибыли на эти гостеприимные берега, древние сожгли корабли и поклялись никогда не уходить отсюда.
Они не только оборвали всякую связь с прежним своим миром, они отгородились барьером так, чтобы никто снаружи не мог сюда проникнуть. Но стена эта была столь прочна, что не просто замкнула мир, но и замкнула в нем всю магию Вселенной.
В своем страстном желании защитить свое настоящее, они уничтожили свое прошлое. Вместо того чтобы хранить воспоминания о Старом мире и таким образом напоминать себе, что он все еще существует, они уничтожили все записи и воспоминания, вот почему для вас они стали всего лишь сказками домашних магов, менее реальными, чем царство фей.
Поскольку вы забыли о землях вне нашего мира, какими бы далекими и чужими они ни были, вы чувствовали себя в безопасности — настолько, что изгоняли тех, кто казался вам не принадлежащим к этому миру, посылая их на смерть. Оттуда и пошел обычай отправлять людей «за Грань». Простой и верный способ избавиться от того, кто не такой, как ты. Наказание это казалось таким ужасным, что стало очень эффективным средством сдерживания. Но вы не понимали, что посылаете осужденных магов не на смерть — на жизнь.
Хотя мы позабыли о нем, мир за Гранью о нас никогда не забывал. Большая часть магии была закрыта, спрятана, это правда. Но ее крохи постоянно проникали сквозь трещинки в барьере. Мир за Гранью жаждет Жизни, и, обретя средства к этому при помощи Техники, люди из-за Грани отправились искать магию.
Конечно, они ее нашли, но не смогли до нее добраться. Магический барьер оказался слишком мощным для того, чтобы проникнуть сквозь него. Однако они разыскали тех, кто был изгнан — как мы с Гвен, — и набрели на земли за Гранью. Это угрюмая страна, которую почти ежечасно опустошают страшные бури, куда попали и мы. Там мало кто живет. Это форпост, и у тех, кто там находится, только одна цель: найти путь к обретению магии.
Так они нашли нас, так нашли и остальных. Сигнальные маячки — те самые красные вспыхивающие огни — расположены вдоль границы и отслеживают все, что движется. Когда им удается, они спасают изгнанных магов, и теперь эти изгнанники живут за Гранью.
Большинство из них безумны, как и моя бедняжка Гвен. Но некоторые сохранили ясный рассудок, в особенности человек, который известен как Волшебник. Он бесчисленное количество раз пытался вернуться через Грань. По его словам, барьер есть не что иное, как магическое энергетическое поле, создаваемое из магии мира и каждого Живого. Живые, изгнанные из мира, не могут вернуться из-за собственной силы. Это очень похоже на то, как отталкиваются магнитные поля одного знака — магия мира отталкивает магию человека. Все это время Волшебник ждал, когда мир сделает ошибку, которая позволит ему вернуться.
Этой ошибкой стал я.
Магическую границу пересек Мертвый. Заклятие разрушилось, замок сломан. Меня, поскольку во мне нет магической энергии, барьер не оттолкнет. Я могу вернуться. А если так, то теоретически я могу разрушить это поле. Я открою дверь.
Как я уже сказал, Волшебник пришел к такому выводу после долгих месяцев исследований. Понимаете, мы не всегда были врагами. Некогда я восхищался им и доверял ему...
Но это другая история.
Власть предержащие убедили меня в том, что два мира должны слиться, стать одним. Я подумал, что это может оказаться благом для Тимхаллана. Я поверил, что слияние двух миров установит во Вселенной новый порядок. Мои мечты были возвышенны. Мечты других, однако, были низменными и извращенными.
Я вернулся... и они пришли следом за мной и принесли войну.
Они обманули и предали меня. Я понял теперь, что они хотят завоевать этот мир, как и другие миры.
Сбудется ли Пророчество? Неужели мы катимся к собственному концу, как камни с горы? Страшная мысль. И она становится еще страшнее, поскольку кажется, что выбора у нас нет, что какой-то невозмутимый и всезнающий Хозяин определяет наши жалкие судьбы, как определял их бессчетные века.
Неужто нет выхода? Я начинаю думать, что нет. За всю свою жизнь я совершил всего два правильных и хороших поступка: покинул этот мир и вернулся, чтобы спасти его. Но, похоже, этим я всего лишь приблизил исполнение Пророчества.
Если так, если наши жизни все равно что карты Таро, если нас раскидывают ради фокуса или просто чтобы сбросить со счетов по мысли нашего Игрока и если в жизни нет никакого иного смысла, то я начинаю понимать Симкина и его отношение к жизни.
Сама игра — ничто, процесс игры — все.
КНИГА ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
При звуке моего голоса безумный блеск в ее глазах померк, и она посмотрела на меня с той любовью, с которой смотрела так часто прежде. Это было благословение, которое я променял на проклятие!
«Джорам», — тихо сказала она, прикоснувшись к моему лицу.
Я увидел в ее глазах свое отражение, и тут оно задрожало и затуманилось ужасом, и безумие стерло меня из ее глаз. Я крепко прижал ее к себе, словно она могла уйти от меня. Ее тело оставалось у меня на руках, но ее дух я удержать не мог.
Поднимался ветер. Ночь разорвали белые вспышки, послышался раскат грома. Подняв голову, я увидел, как звезды пожирает тьма, словно по небу ползет какое-то огромное чудовище. Молнии били с небес. Хотя гроза еще не дошла до нас, ветер уже так усилился, что меня едва не сбивало с ног. Облака ползли в нашу сторону, луна исчезла прямо у меня на глазах, я почувствовал запах дождя и ощутил на лице его брызги.
Я просто не мог поверить той стремительности, с которой надвигалась эта гроза. Я в панике озирался вокруг. Нигде не было никакого укрытия, и гроза застигла нас под открытым небом. Молния ударила совсем рядом, а потом я чуть не оглох от последовавшего раската грома. Я увидел, как в небо полетели клочья земли. Ветер усиливался, пронзительно визжа у меня в ушах. Начался ливень, который бил не слабее молний. В мгновение ока мы с Гвен промокли до костей, хотя я как мог прикрывал ее собой.
Надо было найти помощь. Молнии плясали вокруг нас, ветер становился все сильнее. По моему лицу хлестал град, рассекая кожу. Вокруг все было в полнейшем мраке, разрываемом короткими, яркими как день вспышками молний. И вот тогда сквозь ливень и молнии я вновь увидел мигающий красный свет. Похоже, гроза ему была нипочем. Может, там есть люди, которые сидят у огня и магически поддерживают его. Подняв Гвен на руки, я понес ее к красному свету, впервые молясь не о себе. Я молил Олмина, чтобы он послал ей помощь.
Кого я ожидал встретить у костра? Я не знал. Я не очень удивился бы, если бы нашел там ангелов или демонов. Я обрадовался бы и тем, и другим. Нам не пережить эту бурю. Ярость ее все возрастала, и у меня возникла смутная, почти бредовая идея из тех, которые иногда приходят на ум посреди ужаса: что буря бьется о Грань, пытаясь прорвать ее.
Временами я буквально с места двинуться не мог из-за чудовищного ветра. Порой мне приходилось прилагать все усилия, чтобы просто удержаться на ногах, прижимая к себе обмякшее, холодное тело Гвендолин, а ветер толкал меня, и лед и град иглами впивались в мою кожу.
Я держался одним усилием воли. Наконец я дошел до красного огонька. Это был не костер, и рядом с ним не было никого — ни дьявола, ни ангела. Мигающий красный свет исходил из странного предмета, торчащего из промокшей от дождя земли, но на ощупь он не был даже теплым. Отчаяние и безнадежность одолели меня, и я упал, не выпуская Твен из рук.
И в это мгновение рев бури перекрыл какой-то грохот. Он становился все громче. Я ощутил дрожь земли. Молнии били теперь почти непрерывно. Вглядываясь сквозь дождь, я увидел в ярких вспышках огромное чудовище, ползущее прямо на нас. У него было квадратное приземистое тело, два пылающих глаза, и приближалось оно невероятно быстро.
Значит, вот каков будет конец. Нас растерзает эта мерзкая тварь. Я сдался той тьме, что таилась во мне. Последняя мысль, которую я запомнил, была такой: слава Олмину, что Гвен без сознания. Она умрет, не испытав предсмертного ужаса.
Оказывается, когда меня нашли, я был в сознании. Мне сказали, что я разговаривал и что им показалось — поскольку они не понимали меня, — что я был готов сражаться. Мне рассказали — они вспоминали об этом с улыбкой, — что я и с ребенком не справился бы. Я слабо сопротивлялся и под конец потерял сознание.
Сам я ничего не помню до той минуты, когда очнулся от звука голосов. Меня охватил ужас, но я взял себя в руки. Мое сердце забилось с надеждой. Суд, приговор, казнь, буря... все это было сном, и, открыв глаза, я снова окажусь в доме лорда Самуэлса...
Я открыл глаза и увидел свет, такой яркий, что было даже больно. Мое ложе было жестким и неуютным, и я вдруг понял, что нахожусь, внутри чего-то железного. Мне казалось, что оно движется, поскольку нас бросало взад-вперед, и меня мутило от этой тряски.
И я по-прежнему слышал голоса. Сев, я попытался посмотреть вокруг, прикрыв глаза от света.
Голоса звучали совсем близко. Я смутно увидел две фигуры, стоявшие рядом. Их шатало от хода железной повозки. Они заметили, что я сел, и один быстро подошел ко мне.
Он заговорил на языке, которого я не понимал. Похоже, он догадался об этом, потому что во время разговора все поглаживал меня по плечу, как испуганного ребенка.
Но я не был испуган. Клянусь Олмином! После всего, что выпало на мою долю, я думал, что меня уже ничто никогда не испугает. Я думал только о несчастной девушке, которая ради меня отдала все. Где она? Я огляделся по сторонам, но не увидел ее. Я попытался встать, но человек, который разговаривал со мной, удержал меня. Он был очень осторожен. Но меня нетрудно было удержать. Я был слишком слаб, даже чтобы долго сидеть.
Все время тот, другой, разговаривал с кем-то еще. И кто-то незримый отвечал хриплым голосом.
Теперь, конечно, я знаю, что это было переговорное устройство внутри «лендровера» (такая повозка, только движет ее Техника, а не магия). До сих пор я ясно слышу слова этого человека, хотя тогда я не понимал их значения. Много месяцев спустя, когда я боролся с безумием, эти слова снова и снова звучали у меня в голове.
«Мы проверили наши маяки. На границе оказалось двое — мужчина и женщина».
Я ничего этого не помнил. Человек, который стоял рядом со мной, прижал к моей руке что-то холодное, и я погрузился в сон.
Когда я очнулся, то обнаружил, что нас с Гвендолин перенесли в новый мир — или, если хотите, очень старый, — чтобы мы могли начать новую жизнь. Я женился на моей бедняжке Гвен, чтобы охранять и беречь ее, и каждый день я часть времени проводил с ней в тихом, милом местечке, где она жила, пока целители из-за Грани пытались найти хоть какое-то средство, чтобы ей помочь.
И так прошло десять лет... десять лет мы прожили в нашем новом мире... десять лет с тех пор, как она говорила со мной или с каким-либо живым человеком. Она теперь разговаривает только с теми, кого видит она одна. Она говорит с мертвыми.
Я узнал, сколько людей живет в мире за Гранью. Среди них был один человек, который был родом из нашего собственного мира. Его зовут Менджу, но он сам называет себя Волшебником, я много времени из десяти лет, проведенных в ином мире, потратил на то, чтобы узнать его истинную натуру и сделать все, что было в моих силах, чтобы не дать ему прорваться к власти.
У меня нет времени описывать мир за Гранью, да и не для того пишу я свои заметки. Довольно будет сказать, что это мир Техники, которого вам не понять. Вы мало что поняли бы и еще меньшему поверили бы. Увы, боюсь, вы скоро все это познаете на своей шкуре...
В завершение я напишу несколько слов относительно нашего мира и его связи с Вселенной. Я молю Олмина, чтобы один из вас оказался достаточно мудр, чтобы понять и принять написанное мною, а не закрывать глаза, как вы поступали многие века.
Древние маги, которых преследовали за то, что они «другие», сбежали из мира, который считали умирающим, — из мира, который стал слишком зависим от Техники, который отвергал магию и даже боялся ее. В поисках места, где они могли бы жить в мире и покое, маги странствовали сквозь пространство и время. Их приход в наш мир не был случайностью, поскольку в нем находился источник вселенской магии. Магов вел зов магической силы, как песнь сирены. Как только они прибыли на эти гостеприимные берега, древние сожгли корабли и поклялись никогда не уходить отсюда.
Они не только оборвали всякую связь с прежним своим миром, они отгородились барьером так, чтобы никто снаружи не мог сюда проникнуть. Но стена эта была столь прочна, что не просто замкнула мир, но и замкнула в нем всю магию Вселенной.
В своем страстном желании защитить свое настоящее, они уничтожили свое прошлое. Вместо того чтобы хранить воспоминания о Старом мире и таким образом напоминать себе, что он все еще существует, они уничтожили все записи и воспоминания, вот почему для вас они стали всего лишь сказками домашних магов, менее реальными, чем царство фей.
Поскольку вы забыли о землях вне нашего мира, какими бы далекими и чужими они ни были, вы чувствовали себя в безопасности — настолько, что изгоняли тех, кто казался вам не принадлежащим к этому миру, посылая их на смерть. Оттуда и пошел обычай отправлять людей «за Грань». Простой и верный способ избавиться от того, кто не такой, как ты. Наказание это казалось таким ужасным, что стало очень эффективным средством сдерживания. Но вы не понимали, что посылаете осужденных магов не на смерть — на жизнь.
Хотя мы позабыли о нем, мир за Гранью о нас никогда не забывал. Большая часть магии была закрыта, спрятана, это правда. Но ее крохи постоянно проникали сквозь трещинки в барьере. Мир за Гранью жаждет Жизни, и, обретя средства к этому при помощи Техники, люди из-за Грани отправились искать магию.
Конечно, они ее нашли, но не смогли до нее добраться. Магический барьер оказался слишком мощным для того, чтобы проникнуть сквозь него. Однако они разыскали тех, кто был изгнан — как мы с Гвен, — и набрели на земли за Гранью. Это угрюмая страна, которую почти ежечасно опустошают страшные бури, куда попали и мы. Там мало кто живет. Это форпост, и у тех, кто там находится, только одна цель: найти путь к обретению магии.
Так они нашли нас, так нашли и остальных. Сигнальные маячки — те самые красные вспыхивающие огни — расположены вдоль границы и отслеживают все, что движется. Когда им удается, они спасают изгнанных магов, и теперь эти изгнанники живут за Гранью.
Большинство из них безумны, как и моя бедняжка Гвен. Но некоторые сохранили ясный рассудок, в особенности человек, который известен как Волшебник. Он бесчисленное количество раз пытался вернуться через Грань. По его словам, барьер есть не что иное, как магическое энергетическое поле, создаваемое из магии мира и каждого Живого. Живые, изгнанные из мира, не могут вернуться из-за собственной силы. Это очень похоже на то, как отталкиваются магнитные поля одного знака — магия мира отталкивает магию человека. Все это время Волшебник ждал, когда мир сделает ошибку, которая позволит ему вернуться.
Этой ошибкой стал я.
Магическую границу пересек Мертвый. Заклятие разрушилось, замок сломан. Меня, поскольку во мне нет магической энергии, барьер не оттолкнет. Я могу вернуться. А если так, то теоретически я могу разрушить это поле. Я открою дверь.
Как я уже сказал, Волшебник пришел к такому выводу после долгих месяцев исследований. Понимаете, мы не всегда были врагами. Некогда я восхищался им и доверял ему...
Но это другая история.
Власть предержащие убедили меня в том, что два мира должны слиться, стать одним. Я подумал, что это может оказаться благом для Тимхаллана. Я поверил, что слияние двух миров установит во Вселенной новый порядок. Мои мечты были возвышенны. Мечты других, однако, были низменными и извращенными.
Я вернулся... и они пришли следом за мной и принесли войну.
Они обманули и предали меня. Я понял теперь, что они хотят завоевать этот мир, как и другие миры.
Сбудется ли Пророчество? Неужели мы катимся к собственному концу, как камни с горы? Страшная мысль. И она становится еще страшнее, поскольку кажется, что выбора у нас нет, что какой-то невозмутимый и всезнающий Хозяин определяет наши жалкие судьбы, как определял их бессчетные века.
Неужто нет выхода? Я начинаю думать, что нет. За всю свою жизнь я совершил всего два правильных и хороших поступка: покинул этот мир и вернулся, чтобы спасти его. Но, похоже, этим я всего лишь приблизил исполнение Пророчества.
Если так, если наши жизни все равно что карты Таро, если нас раскидывают ради фокуса или просто чтобы сбросить со счетов по мысли нашего Игрока и если в жизни нет никакого иного смысла, то я начинаю понимать Симкина и его отношение к жизни.
Сама игра — ничто, процесс игры — все.
КНИГА ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВРАГИ
Майора Джеймса Боуриса, командира пятого батальона морской пехоты, его солдаты ласково называли (правда, за глаза) Пнем. Он был приземист, коренаст и крепок — несомненно, эти физические качества и стали причиной такого прозвища. Ему было тридцать лет, он был в хорошей форме, и каждый год во время инспекции базы руководящей верхушкой армии и правительства майор Боурис вызывал молодых новобранцев, готовых рискнуть своей черепушкой, чтобы те нападали на него всем скопом и пытались сбить с ног. (По легенде, однажды некий новобранец угнал танк и направил его на майора Боуриса. Согласно этому преданию, когда танк на него наехал, Джеймс Боурис уперся на месте, и танк в конце концов перевернулся.)
Правда, те, кто служил с Джеймсом Боурисом с первых дней призыва, знали истинное происхождение его прозвища. Он заслужил его в классе, не в раздевалке.
— Джеймс Боурис, воображения у вас не больше, чем у пня! — язвительно заметил как-то инструктор.
Кличка прилипла к Боурису.
Это прозвище ничуть не обижало Джеймса Боуриса. Он носил его с гордостью, как и немалое количество своих медалей. Недостаток воображения он считал тем самым фактором, который помог его быстрому продвижению по службе. Майор Боурис был командиром, непреклонно следующим уставу. Корнями он уходил в твердую почву правил и постановлений, и эта мысль утешала тех, кем он командовал. Никто и никогда не спрашивал почему майор Боурис настаивает на том или другом решении. Если оно соответствовало правилам и инструкциям, то майор Боурис стоял на нем крепко, и ничто — даже легендарный танк — не могло сдвинуть его с места. Но если решение не соответствовало уставу...
Спорный вопрос. Джеймс Боурис еще никогда не сталкивался ни с чем таким, что уставу не соответствовало.
До сих пор.
В этом случае конкретное качество личности майора Боуриса — отсутствие воображения — было одной из главных причин, по которой его и выбрали в качестве командующего экспедиционным корпусом, направленным в Тимхаллан. Правительство имело описание этого странного мира, сделанное двумя людьми: один был известен широкому кругу завсегдатаев казино как Кудесник; другого, по имени Джорам, знали лишь определенные секретные правительственные органы. Чиновники сочли, что в Тимхаллане способен будет выжить лишь человек с железными нервами и холодной, жесткой логикой.
Теперь легко было понять, как они пришли к этому решению, и оно, несомненно, имело свои преимущества. Увы, решение оказалось катастрофически ошибочным. Хотя любой человек, покинувший безопасный, уютный мир Техники и отправленный в странный и пугающий мир магии, был бы потрясен до глубины души, но командир с воображением оказался бы достаточно гибким, чтобы адаптироваться к ошеломляющей ситуации. Майор Боурис, с другой стороны, чувствовал — впервые в жизни, — что его крепкий пенек просто снесло. И теперь он лежал, жалкий, вывернутыми корнями наружу.
— Не желаете узнать мое мнение, майор? — пробормотал капитан Коллинз. — Я бы посоветовал уносить отсюда ноги!
Капитан, человек сорока пяти лет, ветеран одного из наиболее суровых танковых сражений, которое когда-либо развертывалось на окраинных землях, взял дрожащей рукой сигарету, уронил ее, взял другую, случайно сломал ее пополам и наконец сунул коробку в карман.
Майор Боурис мрачно посмотрел на остальных своих командиров. Те с готовностью закивали, за исключением одного, который, ссутулившись, сидел в кресле и дрожал с головы до ног.
— Значит, советуете отступить... — прорычал Джеймс Боурис.
— Я предлагаю убраться отсюда, прежде чем всех нас перебьют или мы спятим, как... — Капитан Коллинз резко осекся, глянув на трясущегося капитана. Тот был совершенно не в себе.
Майор Боурис восседал за типовым металлическим столом, глядя на своих командиров, сидевших перед ним в типовых металлических складных креслах. Они находились в типовом полевом штабе — пластиковом куполе, последней геодезической разработке. Ряды других куполов — некоторые побольше (продовольственные, лечебные) и множество меньших, представлявших собой жилые помещения, — рассыпались на много миль вокруг. Купола можно было свернуть в считанные минуты, весь батальон мог взойти на борт и убраться из этого кошмарного мира за несколько часов.
Упираясь ладонями в металл стола, майор обретал в нем поддержку — в его прохладности, прочности... в чем? Боурису пришло на ум: в его металличности. Он не думал, что такое слово есть, но оно выражало его ощущения. Он может убраться отсюда и через три часа снова оказаться в мире металла...
Он стиснул руки на поверхности стола и обвел окружающее внимательным взглядом, учитывая все — от зеленой чайной чашки с ярко-оранжевой крышкой (вроде бы не приказывал принести чаю — чай был последним, что сейчас хотел бы залить в себя майор Боурис) до листов бумаги, сложенных аккуратной стопкой рядом с его типовым полевым компьютером. Нервно, не сознавая что делает, майор начал тихонько постукивать кулаком по металлу, переводя взгляд на маленькое окно из прозрачного пластика в стене купола.
Стояла ночь, темная, как гиперпространство, безлунная и беззвездная. Джеймс Боурис мрачно подумал, настоящая это ночь или одна из этих жутких магических ночей, которая накрыла его и его людей, как огромное душное покрывало. Он коротко глянул на часы, и они показали, что это все-таки настоящая ночь. Была как раз полночь. Они пробыли здесь всего сорок восемь часов.
Сорок восемь часов. Именно такой срок начальство отводило на то, чтобы усмирить население этого мира. Население, которое, согласно донесениям, жило где-то к югу отсюда в сущем средневековье. Сорок восемь часов — и майор Боурис пошлет сообщение, что ситуация под контролем, его силы оккупируют главные города, что можно начать мирные переговоры...
Сорок восемь часов. Половина его людей мертвы, больше половины танков уничтожены или выведены из строя окончательно. Из выживших солдат около трети в состоянии не лучшем, чем этот трясущийся капитан. Майор Боурис мысленно отметил, что этого человека надо передать медикам и заявить, что к командованию он непригоден.
Сорок восемь часов. Здесь, в горах, как он полагал, они были в относительной безопасности, но его не покидало странное чувство, что за ними постоянно следят незримые глаза.
Уставившись в окно, майор Боурис слушал разговоры своих командиров. Они перечисляли инциденты последних сорока восьми часов, в сотый раз описывая их напряженными, срывающимися голосами, словно хотели, чтобы кто-нибудь разубедил их в том, что они видели. Джеймс Боурис плыл по морю слов, и в голове его порой всплывали обрывки тех или иных правил и инструкций. Он пытался поймать их, ухватиться как за соломинку. Но они постоянно ускользали, и он беспомощно тонул...
И, потерявшись в этом темном пространстве, майор не заметил, как в палатку молча вошел еще один человек.
Остальные тоже этого не заметили. Наверное, потому, что этот человек не вошел через дверь, а просто материализовался в куполе. Высокий, широкоплечий красавец, он был одет в дорогой кашемировый костюм, вокруг шеи был повязан шелковый платок. Он казался слишком странно одетым для поля битвы и вел себя еще более странно. Он словно бы опирался на стойку бара, ожидая, пока освободится столик в дорогом ресторане. Он спокойно поправлял манжеты белой рубашки. На запястьях сверкнули дорогие запонки. Он как ни в чем не бывало смотрел на майора Джеймса Боуриса. Из нагрудного кармана торчала ламинированная идентификационная карта с его фотографией. Поперек ее красным было напечатано его имя — Менджу, и еще одно слово — советник.
Хотя человек ничего не сделал, чтобы привлечь к себе внимание, он точно так же не пытался и скрыться. Командиры сидели спиной к нему. Майор Боурис, погрузившись в собственные проблемы, все смотрел на стол. Новоприбывший с интересом слушал отчеты капитанов, порой прикасаясь кончиками пальцев к уголку карточки, — эти пальцы были удивительно длинными и тонкими. Поигрывая карточкой с единственным словом «советник», он улыбался, словно все это было невероятно забавным.
— Это было, когда мы атаковали ту каменную крепость, в которой, как нам сказали, оказались заперты беглецы, — с горькой иронией говорил капитан Коллинз. — Мой танк настиг одного из них — женщину, понимаете, женщину! — помрачнел капитан, — когда сквозь люк поползла эта зеленая жижа. Прежде чем они поняли, что случилось, эта... эта слизь проникла сквозь их кожу! Они начали светиться и через несколько секунд превратились в дрожащее зеленое желе!
— Парень обернулся волком у меня на глазах! — подхватил другой капитан. — Прыгнул на Ранкина, сбил его с ног и перервал ему глотку прежде, чем я успел глазом моргнуть! Господи, помоги мне! Никогда не забуду воплей Ранкина! Что я мог сделать? Да я бросился наутек! Бежал как черт! И все время чувствовал горячее дыхание на затылке. До сих пор чувствую...
— Мы стреляли в этого великана, но он был футов тридцати ростом. Лазер был ему все равно что спичка. Он просто топтал нас ногами! Так погибли Мардек и Хайес. Мы даже их трупов не нашли...
— А этот человек в белом прямо как с картинки из книжки в воскресной школе! Он рванулся вперед и напал на парней с мечом. Да, с мечом! Они хотели было разнести его в клочья фазорными пистолетами, а тут — бац! Они стреляют, а меч...
— ...отклоняет луч?
— Да, черт побери! Он просто впитывал свет! Я видел потом их пистолеты — все до единого разряжены, а ведь мы их зарядили перед сражением! Да мы могли из них стрелять целый месяц без перезарядки! Больше того, этот парень в белом сделал то же самое и с танком!
— Да ты что...
— Да я сам видел, клянусь! Команда отрапортовала, что у них все индикаторы словно взбесились, а затем все системы вышли из строя. Но этот тип с мечом стоял перед ними, а меч светился жутким голубоватым светом, и последнее, о чем отрапортовала команда, была яркая вспышка... Потом последовал взрыв, а позднее мы обнаружили вместо танка дыру в земле, он словно наполовину в ад провалился...
Дрожащий капитан вдруг заговорил:
— Наполовину. Наполовину люди, наполовину лошади... Лица волосами заросли. Но я видел их глаза, страшные глаза, и копыта... — Капитан вскочил на ноги. — Они топчут Джеймсона! Остановите их! О боже мой! Они его повалили... оторвали руки... он еще жив! Господи! Он кричит! Застрелите же его! Пусть замолчит! Пусть замолчит! — Капитан закрыл уши руками, всхлипывая.
— Уведите его, — приказал майор Боурис, подняв голову и наконец выйдя из оцепенения.
Остальные командиры перестали спорить и замолчали, старательно отводя взгляды от своего сломленного товарища. Майор было открыл рот, чтобы вызвать сержанта, который располагался в соседней маленькой палатке, соединявшейся со штабной, и в этот момент Джеймс Боурис осознал присутствие в палатке человека с карточкой советника в кармане дорогого костюма.
Майор похолодел, чуть ли не дрожа, как несчастный капитан. Заметив застывший жесткий взгляд своего командира, увидев его сцепленные руки, которые внезапно обмякли, капитаны торопливо заозирались. Когда они увидели смотревшего на них человека, все они тут же снова — кто быстрее, кто медленнее — устремили беспокойные взгляды на своего майора.
«Они теряют веру в меня, — с горечью осознал майор Боурис — Как мне их за это винить? Я сам себе перестаю верить, я не верю ничему вокруг меня!»
Его взгляд неохотно, но неотвратимо вернулся к рыдающему капитану.
«Скоро и я свихнусь, как Уолтере... надо взять себя в руки».
Заставив себя выпрямиться, жестко выпятив челюсть и выставив подбородок, майор Боурис взревел, призывая сержанта.
Дверь открылась, и в купол вошел сержант.
— Да, сэр?
— Я приказал никого не впускать. Так что здесь делает этот человек? Ты что, покинул пост?
Сержант посмотрел на гостя, глаза у него полезли на лоб, лицо посерело.
— Никак нет, сэр! Я не впускал его. Майор, я клянусь! Я всю ночь просидел за своим столом!
Человек с карточкой советника улыбнулся.
Джеймс Боурис едва удерживался от того, чтобы вбить эту белозубую улыбку в окутанную шелком глотку посетителя. Его руки дрогнули от предвкушения, и он заставил себя крепко их сцепить. Майор прекрасно понимал как Менджу вошел сюда. Он и раньше видел этот фокус — всего несколько часов назад. Только, напомнил себе Джеймс Боурис, это не фокус. Это не иллюзия, от которой детишки разевают рот, а взрослые в изумлении покачивают головой. Тут не было зеркал, чтобы устроить такую иллюзию. Этот человек был реален, как реальным было все в этом ирреальном мире.
— Ладно, сержант, — пробормотал майор Боурис, увидев, что капитаны начинают нервничать все сильнее. — Пошлите за медиками, — показал он на истерично рыдавшего Уолтерса. — Скажите, что он больше не годится для командования. Я назначаю на его место лейтенанта... лейтенанта... — Майор Боурис побагровел. Он всегда гордился тем, что помнил имена всех своих офицеров, как и солдат. А теперь он не мог вспомнить фамилии лейтенанта, человека, который больше года прослужил под его началом. — Черт, забыл. Кто там следующий по очереди, вызовите его ко мне, — он глянул на посетителя, — через полчаса, — холодно закончил он.
Правда, те, кто служил с Джеймсом Боурисом с первых дней призыва, знали истинное происхождение его прозвища. Он заслужил его в классе, не в раздевалке.
— Джеймс Боурис, воображения у вас не больше, чем у пня! — язвительно заметил как-то инструктор.
Кличка прилипла к Боурису.
Это прозвище ничуть не обижало Джеймса Боуриса. Он носил его с гордостью, как и немалое количество своих медалей. Недостаток воображения он считал тем самым фактором, который помог его быстрому продвижению по службе. Майор Боурис был командиром, непреклонно следующим уставу. Корнями он уходил в твердую почву правил и постановлений, и эта мысль утешала тех, кем он командовал. Никто и никогда не спрашивал почему майор Боурис настаивает на том или другом решении. Если оно соответствовало правилам и инструкциям, то майор Боурис стоял на нем крепко, и ничто — даже легендарный танк — не могло сдвинуть его с места. Но если решение не соответствовало уставу...
Спорный вопрос. Джеймс Боурис еще никогда не сталкивался ни с чем таким, что уставу не соответствовало.
До сих пор.
В этом случае конкретное качество личности майора Боуриса — отсутствие воображения — было одной из главных причин, по которой его и выбрали в качестве командующего экспедиционным корпусом, направленным в Тимхаллан. Правительство имело описание этого странного мира, сделанное двумя людьми: один был известен широкому кругу завсегдатаев казино как Кудесник; другого, по имени Джорам, знали лишь определенные секретные правительственные органы. Чиновники сочли, что в Тимхаллане способен будет выжить лишь человек с железными нервами и холодной, жесткой логикой.
Теперь легко было понять, как они пришли к этому решению, и оно, несомненно, имело свои преимущества. Увы, решение оказалось катастрофически ошибочным. Хотя любой человек, покинувший безопасный, уютный мир Техники и отправленный в странный и пугающий мир магии, был бы потрясен до глубины души, но командир с воображением оказался бы достаточно гибким, чтобы адаптироваться к ошеломляющей ситуации. Майор Боурис, с другой стороны, чувствовал — впервые в жизни, — что его крепкий пенек просто снесло. И теперь он лежал, жалкий, вывернутыми корнями наружу.
— Не желаете узнать мое мнение, майор? — пробормотал капитан Коллинз. — Я бы посоветовал уносить отсюда ноги!
Капитан, человек сорока пяти лет, ветеран одного из наиболее суровых танковых сражений, которое когда-либо развертывалось на окраинных землях, взял дрожащей рукой сигарету, уронил ее, взял другую, случайно сломал ее пополам и наконец сунул коробку в карман.
Майор Боурис мрачно посмотрел на остальных своих командиров. Те с готовностью закивали, за исключением одного, который, ссутулившись, сидел в кресле и дрожал с головы до ног.
— Значит, советуете отступить... — прорычал Джеймс Боурис.
— Я предлагаю убраться отсюда, прежде чем всех нас перебьют или мы спятим, как... — Капитан Коллинз резко осекся, глянув на трясущегося капитана. Тот был совершенно не в себе.
Майор Боурис восседал за типовым металлическим столом, глядя на своих командиров, сидевших перед ним в типовых металлических складных креслах. Они находились в типовом полевом штабе — пластиковом куполе, последней геодезической разработке. Ряды других куполов — некоторые побольше (продовольственные, лечебные) и множество меньших, представлявших собой жилые помещения, — рассыпались на много миль вокруг. Купола можно было свернуть в считанные минуты, весь батальон мог взойти на борт и убраться из этого кошмарного мира за несколько часов.
Упираясь ладонями в металл стола, майор обретал в нем поддержку — в его прохладности, прочности... в чем? Боурису пришло на ум: в его металличности. Он не думал, что такое слово есть, но оно выражало его ощущения. Он может убраться отсюда и через три часа снова оказаться в мире металла...
Он стиснул руки на поверхности стола и обвел окружающее внимательным взглядом, учитывая все — от зеленой чайной чашки с ярко-оранжевой крышкой (вроде бы не приказывал принести чаю — чай был последним, что сейчас хотел бы залить в себя майор Боурис) до листов бумаги, сложенных аккуратной стопкой рядом с его типовым полевым компьютером. Нервно, не сознавая что делает, майор начал тихонько постукивать кулаком по металлу, переводя взгляд на маленькое окно из прозрачного пластика в стене купола.
Стояла ночь, темная, как гиперпространство, безлунная и беззвездная. Джеймс Боурис мрачно подумал, настоящая это ночь или одна из этих жутких магических ночей, которая накрыла его и его людей, как огромное душное покрывало. Он коротко глянул на часы, и они показали, что это все-таки настоящая ночь. Была как раз полночь. Они пробыли здесь всего сорок восемь часов.
Сорок восемь часов. Именно такой срок начальство отводило на то, чтобы усмирить население этого мира. Население, которое, согласно донесениям, жило где-то к югу отсюда в сущем средневековье. Сорок восемь часов — и майор Боурис пошлет сообщение, что ситуация под контролем, его силы оккупируют главные города, что можно начать мирные переговоры...
Сорок восемь часов. Половина его людей мертвы, больше половины танков уничтожены или выведены из строя окончательно. Из выживших солдат около трети в состоянии не лучшем, чем этот трясущийся капитан. Майор Боурис мысленно отметил, что этого человека надо передать медикам и заявить, что к командованию он непригоден.
Сорок восемь часов. Здесь, в горах, как он полагал, они были в относительной безопасности, но его не покидало странное чувство, что за ними постоянно следят незримые глаза.
Уставившись в окно, майор Боурис слушал разговоры своих командиров. Они перечисляли инциденты последних сорока восьми часов, в сотый раз описывая их напряженными, срывающимися голосами, словно хотели, чтобы кто-нибудь разубедил их в том, что они видели. Джеймс Боурис плыл по морю слов, и в голове его порой всплывали обрывки тех или иных правил и инструкций. Он пытался поймать их, ухватиться как за соломинку. Но они постоянно ускользали, и он беспомощно тонул...
И, потерявшись в этом темном пространстве, майор не заметил, как в палатку молча вошел еще один человек.
Остальные тоже этого не заметили. Наверное, потому, что этот человек не вошел через дверь, а просто материализовался в куполе. Высокий, широкоплечий красавец, он был одет в дорогой кашемировый костюм, вокруг шеи был повязан шелковый платок. Он казался слишком странно одетым для поля битвы и вел себя еще более странно. Он словно бы опирался на стойку бара, ожидая, пока освободится столик в дорогом ресторане. Он спокойно поправлял манжеты белой рубашки. На запястьях сверкнули дорогие запонки. Он как ни в чем не бывало смотрел на майора Джеймса Боуриса. Из нагрудного кармана торчала ламинированная идентификационная карта с его фотографией. Поперек ее красным было напечатано его имя — Менджу, и еще одно слово — советник.
Хотя человек ничего не сделал, чтобы привлечь к себе внимание, он точно так же не пытался и скрыться. Командиры сидели спиной к нему. Майор Боурис, погрузившись в собственные проблемы, все смотрел на стол. Новоприбывший с интересом слушал отчеты капитанов, порой прикасаясь кончиками пальцев к уголку карточки, — эти пальцы были удивительно длинными и тонкими. Поигрывая карточкой с единственным словом «советник», он улыбался, словно все это было невероятно забавным.
— Это было, когда мы атаковали ту каменную крепость, в которой, как нам сказали, оказались заперты беглецы, — с горькой иронией говорил капитан Коллинз. — Мой танк настиг одного из них — женщину, понимаете, женщину! — помрачнел капитан, — когда сквозь люк поползла эта зеленая жижа. Прежде чем они поняли, что случилось, эта... эта слизь проникла сквозь их кожу! Они начали светиться и через несколько секунд превратились в дрожащее зеленое желе!
— Парень обернулся волком у меня на глазах! — подхватил другой капитан. — Прыгнул на Ранкина, сбил его с ног и перервал ему глотку прежде, чем я успел глазом моргнуть! Господи, помоги мне! Никогда не забуду воплей Ранкина! Что я мог сделать? Да я бросился наутек! Бежал как черт! И все время чувствовал горячее дыхание на затылке. До сих пор чувствую...
— Мы стреляли в этого великана, но он был футов тридцати ростом. Лазер был ему все равно что спичка. Он просто топтал нас ногами! Так погибли Мардек и Хайес. Мы даже их трупов не нашли...
— А этот человек в белом прямо как с картинки из книжки в воскресной школе! Он рванулся вперед и напал на парней с мечом. Да, с мечом! Они хотели было разнести его в клочья фазорными пистолетами, а тут — бац! Они стреляют, а меч...
— ...отклоняет луч?
— Да, черт побери! Он просто впитывал свет! Я видел потом их пистолеты — все до единого разряжены, а ведь мы их зарядили перед сражением! Да мы могли из них стрелять целый месяц без перезарядки! Больше того, этот парень в белом сделал то же самое и с танком!
— Да ты что...
— Да я сам видел, клянусь! Команда отрапортовала, что у них все индикаторы словно взбесились, а затем все системы вышли из строя. Но этот тип с мечом стоял перед ними, а меч светился жутким голубоватым светом, и последнее, о чем отрапортовала команда, была яркая вспышка... Потом последовал взрыв, а позднее мы обнаружили вместо танка дыру в земле, он словно наполовину в ад провалился...
Дрожащий капитан вдруг заговорил:
— Наполовину. Наполовину люди, наполовину лошади... Лица волосами заросли. Но я видел их глаза, страшные глаза, и копыта... — Капитан вскочил на ноги. — Они топчут Джеймсона! Остановите их! О боже мой! Они его повалили... оторвали руки... он еще жив! Господи! Он кричит! Застрелите же его! Пусть замолчит! Пусть замолчит! — Капитан закрыл уши руками, всхлипывая.
— Уведите его, — приказал майор Боурис, подняв голову и наконец выйдя из оцепенения.
Остальные командиры перестали спорить и замолчали, старательно отводя взгляды от своего сломленного товарища. Майор было открыл рот, чтобы вызвать сержанта, который располагался в соседней маленькой палатке, соединявшейся со штабной, и в этот момент Джеймс Боурис осознал присутствие в палатке человека с карточкой советника в кармане дорогого костюма.
Майор похолодел, чуть ли не дрожа, как несчастный капитан. Заметив застывший жесткий взгляд своего командира, увидев его сцепленные руки, которые внезапно обмякли, капитаны торопливо заозирались. Когда они увидели смотревшего на них человека, все они тут же снова — кто быстрее, кто медленнее — устремили беспокойные взгляды на своего майора.
«Они теряют веру в меня, — с горечью осознал майор Боурис — Как мне их за это винить? Я сам себе перестаю верить, я не верю ничему вокруг меня!»
Его взгляд неохотно, но неотвратимо вернулся к рыдающему капитану.
«Скоро и я свихнусь, как Уолтере... надо взять себя в руки».
Заставив себя выпрямиться, жестко выпятив челюсть и выставив подбородок, майор Боурис взревел, призывая сержанта.
Дверь открылась, и в купол вошел сержант.
— Да, сэр?
— Я приказал никого не впускать. Так что здесь делает этот человек? Ты что, покинул пост?
Сержант посмотрел на гостя, глаза у него полезли на лоб, лицо посерело.
— Никак нет, сэр! Я не впускал его. Майор, я клянусь! Я всю ночь просидел за своим столом!
Человек с карточкой советника улыбнулся.
Джеймс Боурис едва удерживался от того, чтобы вбить эту белозубую улыбку в окутанную шелком глотку посетителя. Его руки дрогнули от предвкушения, и он заставил себя крепко их сцепить. Майор прекрасно понимал как Менджу вошел сюда. Он и раньше видел этот фокус — всего несколько часов назад. Только, напомнил себе Джеймс Боурис, это не фокус. Это не иллюзия, от которой детишки разевают рот, а взрослые в изумлении покачивают головой. Тут не было зеркал, чтобы устроить такую иллюзию. Этот человек был реален, как реальным было все в этом ирреальном мире.
— Ладно, сержант, — пробормотал майор Боурис, увидев, что капитаны начинают нервничать все сильнее. — Пошлите за медиками, — показал он на истерично рыдавшего Уолтерса. — Скажите, что он больше не годится для командования. Я назначаю на его место лейтенанта... лейтенанта... — Майор Боурис побагровел. Он всегда гордился тем, что помнил имена всех своих офицеров, как и солдат. А теперь он не мог вспомнить фамилии лейтенанта, человека, который больше года прослужил под его началом. — Черт, забыл. Кто там следующий по очереди, вызовите его ко мне, — он глянул на посетителя, — через полчаса, — холодно закончил он.