Страница:
— Да, сын мой, — сказал Сарьон, хотя в душе со страхом спрашивал себя: что же должен сделать этот человек?
— Ты ведь останешься с этим священником, дорогая моя? — ласково спросил Джорам жену. — Ты была знакома с ним, давным-давно.
Голубой взгляд Гвендолин обратился на Сарьона. Женщина озадаченно посмотрела на него.
— Почему они не говорят со мной? — спросила она.
— Госпожа, — беспомощно развел руками каталист, не зная, как отвечать, — мертвые Тимхаллана не привыкли разговаривать с живыми. Никто не слышал их много сотен лет. Может, они потеряли голоса. Потерпи немного.
Он ободряюще улыбнулся ей, но в его улыбке была печаль. Он никак не мог позабыть веселую, смешливую девушку шестнадцати лет, которая стояла перед ним во Вратах Мерилона с букетом цветов в руке. Глядя в ее голубые глаза, он вспомнил рассвет той первой любви, от которой эти глаза сияли и лучились. А теперь единственным светом в них был неестественный блеск безумия. Сарьон вздрогнул, гадая, какие ужасы заставили ее убежать из мира живых в темное царство мертвых.
— Наверное, они чего-то боятся, — сказала она, и Сарьон понял, что она говорит не с ним и не с мужем, а с пустым пространством. — Они так хотят что-то сказать, предупредить... Они хотят говорить, но не могут вспомнить как.
Сарьон глянул на Джорама, несколько ошарашенный серьезностью ее слов.
— Неужели она и правда...
— Видит их? Говорит с ними? Или она безумна? — Джорам пожал плечами. — Мне говорил, — он осекся, темные его брови снова сошлись вместе, — один понимающий в этом человек, что она могла бы стать некроманткой, одной из этих древних чародеек, которые могли общаться с мертвыми. Если это так, то вполне логично, — Джорам криво усмехнулся, — что она вышла замуж за Мертвого.
— Джорам, — сказал Сарьон, наконец сумев сформулировать мучивший его вопрос. — Зачем ты вернулся? Неужто ты вернулся к... чтобы... — Голос его дрогнул, и каталист увидел по темным глазам Джорама, что тот ждал этого вопроса.
И все же Джорам не ответил. Наклонившись, он поднял с песка Темный Меч и бережно вложил его в ножны. Погладил мягкую кожу, несомненно думая о том человеке, который сделал ему этот подарок.
— Ваше высочество, — пробормотал Джорам, качая головой. Или Сарьону только послышалось?
— Как же, Джорам? — переспросил каталист.
Джорам по-прежнему не отвечал на невысказанный вопрос, который эхом звучал вокруг, словно немой крик Дозорных. Сорвав с себя одежду, он надел на обнаженный торс перевязь так, чтобы ножны оказались у него на спине. Когда он надежно закрепил их — магия ножен заставила меч уменьшиться в размерах, — Джорам снова надел свои белые одежды, крепко перетянув их поясом, а затем набросил на плечи плащ.
— Как ты себя чувствуешь, отец? — вдруг спросил он. — Ты в состоянии идти? Нам надо найти укрытие, развести костер — Гвендолин замерзла.
— Я вполне в состоянии идти, — ответил Сарьон, — но...
— Отлично. Тогда идем. — Джорам сделал шаг, затем остановился, ощутив руку Сарьона у себя на плече. Он не обернулся, и каталист был вынужден приблизиться, чтобы заглянуть в его лицо.
— Зачем ты вернулся, Джорам? Выполнить Пророчество? Ты пришел уничтожить мир?
Джорам не смотрел на священника. Он не сводил взгляда с гор впереди.
Спустилась ночь. Замерцали первые вечерние звезды, и зазубренные пики теперь были видны лишь потому, что заслоняли часть сияющих в небе огоньков. Джорам так долго стоял в молчании, что из-за черного горизонта успела подняться луна, и ее одинокое бесстрастное белое око взглянуло вниз, на три фигурки на границе мира.
При свете луны Сарьон увидел кривую полуулыбку на губах Джорама.
— Для меня прошли десять лет, мой друг, мой отец, если я могу тебя так называть.
Каталист кивнул, не в силах заговорить. Протянув руку, Джорам взял в ладони руки Сарьона. Тот хотел было осторожно высвободить свои изуродованные пальцы, но Джорам держал их крепко и продолжал:
— Десять лет я жил в ином мире. Я прожил другую жизнь. Я никогда не забывал этого мира, но когда вспоминаю его, то вижу словно сквозь туман. Я помню его красоту, его чудеса и возвращаюсь мыслью к... — Он осекся.
— К чему? — подтолкнул его Сарьон, все еще пытаясь ненавязчиво высвободить руки.
— Не важно, — ответил Джорам. — Когда-нибудь я тебе расскажу. Не сейчас.
Он все смотрел на руки Сарьона.
— Как гласит Пророчество, отец? — мягко спросил он. — Разве там не говорится что-то вроде: «А когда он вернется, в руке его будет погибель мира»?
Внезапно, без предупреждения Джорам резко отдернул рукава хламиды Сарьона. Вздрогнув, тот попытался прикрыть руки, но было слишком поздно. Лунный свет выявил длинные белые шрамы на его запястьях и ладонях, сломанные пальцы, которые срослись коряво и уродливо. Джорам мрачно поджал губы.
— Ничто не изменилось, и ничто не изменится. — Отпустив священника, Джорам побрел по пескам прочь, направляясь к горам.
Сарьон продолжал молча стоять рядом с Гвендолин, которая все звала кого-то, чтобы тот поговорил с ней.
— Погибель не в моей руке, — с горечью сказал Джорам. Тьма обступила его, поднявшийся ветер стирал его следы на песке. — Не в моей — в их руках!
Полуобернувшись, он бросил взгляд за спину.
— Ты идешь? — нетерпеливо спросил он.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
— Ты ведь останешься с этим священником, дорогая моя? — ласково спросил Джорам жену. — Ты была знакома с ним, давным-давно.
Голубой взгляд Гвендолин обратился на Сарьона. Женщина озадаченно посмотрела на него.
— Почему они не говорят со мной? — спросила она.
— Госпожа, — беспомощно развел руками каталист, не зная, как отвечать, — мертвые Тимхаллана не привыкли разговаривать с живыми. Никто не слышал их много сотен лет. Может, они потеряли голоса. Потерпи немного.
Он ободряюще улыбнулся ей, но в его улыбке была печаль. Он никак не мог позабыть веселую, смешливую девушку шестнадцати лет, которая стояла перед ним во Вратах Мерилона с букетом цветов в руке. Глядя в ее голубые глаза, он вспомнил рассвет той первой любви, от которой эти глаза сияли и лучились. А теперь единственным светом в них был неестественный блеск безумия. Сарьон вздрогнул, гадая, какие ужасы заставили ее убежать из мира живых в темное царство мертвых.
— Наверное, они чего-то боятся, — сказала она, и Сарьон понял, что она говорит не с ним и не с мужем, а с пустым пространством. — Они так хотят что-то сказать, предупредить... Они хотят говорить, но не могут вспомнить как.
Сарьон глянул на Джорама, несколько ошарашенный серьезностью ее слов.
— Неужели она и правда...
— Видит их? Говорит с ними? Или она безумна? — Джорам пожал плечами. — Мне говорил, — он осекся, темные его брови снова сошлись вместе, — один понимающий в этом человек, что она могла бы стать некроманткой, одной из этих древних чародеек, которые могли общаться с мертвыми. Если это так, то вполне логично, — Джорам криво усмехнулся, — что она вышла замуж за Мертвого.
— Джорам, — сказал Сарьон, наконец сумев сформулировать мучивший его вопрос. — Зачем ты вернулся? Неужто ты вернулся к... чтобы... — Голос его дрогнул, и каталист увидел по темным глазам Джорама, что тот ждал этого вопроса.
И все же Джорам не ответил. Наклонившись, он поднял с песка Темный Меч и бережно вложил его в ножны. Погладил мягкую кожу, несомненно думая о том человеке, который сделал ему этот подарок.
— Ваше высочество, — пробормотал Джорам, качая головой. Или Сарьону только послышалось?
— Как же, Джорам? — переспросил каталист.
Джорам по-прежнему не отвечал на невысказанный вопрос, который эхом звучал вокруг, словно немой крик Дозорных. Сорвав с себя одежду, он надел на обнаженный торс перевязь так, чтобы ножны оказались у него на спине. Когда он надежно закрепил их — магия ножен заставила меч уменьшиться в размерах, — Джорам снова надел свои белые одежды, крепко перетянув их поясом, а затем набросил на плечи плащ.
— Как ты себя чувствуешь, отец? — вдруг спросил он. — Ты в состоянии идти? Нам надо найти укрытие, развести костер — Гвендолин замерзла.
— Я вполне в состоянии идти, — ответил Сарьон, — но...
— Отлично. Тогда идем. — Джорам сделал шаг, затем остановился, ощутив руку Сарьона у себя на плече. Он не обернулся, и каталист был вынужден приблизиться, чтобы заглянуть в его лицо.
— Зачем ты вернулся, Джорам? Выполнить Пророчество? Ты пришел уничтожить мир?
Джорам не смотрел на священника. Он не сводил взгляда с гор впереди.
Спустилась ночь. Замерцали первые вечерние звезды, и зазубренные пики теперь были видны лишь потому, что заслоняли часть сияющих в небе огоньков. Джорам так долго стоял в молчании, что из-за черного горизонта успела подняться луна, и ее одинокое бесстрастное белое око взглянуло вниз, на три фигурки на границе мира.
При свете луны Сарьон увидел кривую полуулыбку на губах Джорама.
— Для меня прошли десять лет, мой друг, мой отец, если я могу тебя так называть.
Каталист кивнул, не в силах заговорить. Протянув руку, Джорам взял в ладони руки Сарьона. Тот хотел было осторожно высвободить свои изуродованные пальцы, но Джорам держал их крепко и продолжал:
— Десять лет я жил в ином мире. Я прожил другую жизнь. Я никогда не забывал этого мира, но когда вспоминаю его, то вижу словно сквозь туман. Я помню его красоту, его чудеса и возвращаюсь мыслью к... — Он осекся.
— К чему? — подтолкнул его Сарьон, все еще пытаясь ненавязчиво высвободить руки.
— Не важно, — ответил Джорам. — Когда-нибудь я тебе расскажу. Не сейчас.
Он все смотрел на руки Сарьона.
— Как гласит Пророчество, отец? — мягко спросил он. — Разве там не говорится что-то вроде: «А когда он вернется, в руке его будет погибель мира»?
Внезапно, без предупреждения Джорам резко отдернул рукава хламиды Сарьона. Вздрогнув, тот попытался прикрыть руки, но было слишком поздно. Лунный свет выявил длинные белые шрамы на его запястьях и ладонях, сломанные пальцы, которые срослись коряво и уродливо. Джорам мрачно поджал губы.
— Ничто не изменилось, и ничто не изменится. — Отпустив священника, Джорам побрел по пескам прочь, направляясь к горам.
Сарьон продолжал молча стоять рядом с Гвендолин, которая все звала кого-то, чтобы тот поговорил с ней.
— Погибель не в моей руке, — с горечью сказал Джорам. Тьма обступила его, поднявшийся ветер стирал его следы на песке. — Не в моей — в их руках!
Полуобернувшись, он бросил взгляд за спину.
— Ты идешь? — нетерпеливо спросил он.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГОДОВЩИНА
— Кардинал Радисовик?
Кардинал оторвался от книги и повернулся к тому, кто окликнул его. Моргая на утреннем свету, пробивавшемся сквозь замысловатые узоры фигурного оконного стекла, он смог рассмотреть лишь темный силуэт в дверях своего кабинета.
— Это я, Мосия, ваше святейшество, — сказал молодой человек, поняв, что каталист не узнал его. — Надеюсь, я не потревожил вас? Если помешал, я приду потом...
— Нет-нет, вовсе нет, сын мой. — Кардинал закрыл книгу и поманил юношу к себе. — Заходи, прошу. Я давно уже не видел тебя во дворце.
— Спасибо, ваше святейшество, — сказал Мосия, входя в комнату. — Я теперь живу у чародеев. Легче было прийти с ними, поскольку моя работа большую часть времени держит меня в кузнице.
— Понятно. — Кардинал Радисовик кивнул. При упоминании о кузнице по лицу его промелькнула тень, но быстро исчезла. — Только вчера я был в новой части города, построенной чародеями. Меня очень впечатлила работа, которую они проделали за такой краткий срок. Их дома уютны, а возводить их можно быстро и с меньшими затратами Жизни. Как называется этот камень, из которого они строят?
— Кирпич, ваше святейшество, — улыбаясь про себя, ответил Мосия. — Это не камень. Его делают из глины и соломы, штампуют и обжигают на солнце.
— Да, я знаю, — кивнул кардинал. — Я видел, как они штампуют эти самые... кирпичи... когда был в их деревне в прошлом году вместе с принцем Гаральдом. Почему-то это название — кирпич — не желает укладываться у меня в голове. — Он перевел взгляд с Мосии на сад за окном. — Тебе будет интересно узнать, — продолжал Радисовик, — что я посоветовал знати использовать этот метод для строительства домов для их полевых магов. Со мной вчера были на инспекции несколько Альбанара, и по крайней мере двое из них согласились со мной в том, что такие дома значительно практичнее существующих построек.
— А остальные, ваше святейшество? — спросил Мосия. Сам в прошлом полевой маг, он жил вместе с отцом, матерью, братьями и сестрами в магически увеличенном дупле дерева и прекрасно знал, каким счастьем окажутся эти теплые, сухие кирпичные дома для тех, кто вынужден терпеть капризы природы.
— Уверен, они согласятся, — медленно проговорил Радисовик. Потерев усталые от чтения глаза, он покачал головой и усмехнулся. — Не стану кривить душой, Мосия. Они были... ошарашены, увидев произведения так называемого Темного искусства Техники, и им было трудно заставить себя мыслить рационально. Но поскольку чародеи теперь живут в пределах Шаракана, их мастерство очевидно для всех, и народ со временем привыкнет к Технике. Я в этом уверен. И Техника станет частью человеческой природы.
При этих словах кардинал снова нахмурился и потом вздохнул.
— Частью человеческой природы, ведущей к войне. Вы об этом подумали, ваше святейшество? — мягко спросил Мосия. Он машинально открыл книгу, лежавшую рядом с ним на столе, магически и любовно сотворенном из орехового дерева.
— Да, об этом, — ответил Радисовик, глядя на Мосию. — Ты проницателен, юноша.
Мосия вспыхнул, польщенный, но и растерянный. Он закрыл книгу, погладил кожаный переплет.
— Спасибо, ваше святейшество, хотя такой похвалы я не заслуживаю. Я ведь сам об этом думаю... — Он замолк, не умея высказать своих чувств. — Особенно когда я работаю. Я кую меч или копье, и когда я это делаю, я думаю, что оно... оно убьет кого-то. О, я понимаю, что принц Гаральд не согласился бы с этим, — торопливо добавил Мосия, боясь, что его слова могут воспринять как критику правителя. — Копья предназначены, чтобы пугать или, по большей части, отгонять кентавров. Но все равно не могу не думать.
— Ты в этом не одинок, Мосия, — сказал кардинал Радисовик, вставая и подходя к окну. Он уставился в него незрячим взором. — Принц Гаральд славный молодой человек. Лучший из тех, кого знаю, — я говорю как человек, на глазах у кого он вырос из ребенка в мужчину. Он вобрал в себя все лучшее и благороднейшее в Альбанара, и он невероятно мудр для его возраста. Иногда я забываю, что ему всего лишь двадцать девять лет. Я часто думаю, — голос кардинала смягчился, — о свете, которым он озарил темную душу твоего друга. Как его звали?
— Джорам, — откликнулся Мосия.
Услышав страдание в голосе молодого человека, кардинал повернулся к нему.
— Прости, — ласково сказал он. — Не хотел бередить старые раны.
— Все в порядке, ваше святейшество, — ответил Мосия. — Я понимаю, о чем вы. Джорам никогда не мог бы сделать... то, что сделал, если бы это было не для Гаральда, который показал ему истинный смысл чести и благородства.
— Да, Гаральд многому его научил. Но ведь открыл его сердце для любви и самопожертвования каталист. Странный он был человек, этот отец Сарьон, — сказал кардинал, разговаривая скорее с собой, чем с юношей. — И как странно и трагически повернулись события. Я еще слишком мало успел узнать о Джораме. А ты, Мосия? Ты знаешь достаточно?
Вопрос был задан тихим, спокойным голосом. Но он был неожиданным и застал Мосию врасплох.
— Конечно, вполне достаточно, — ответил юноша, но голос его звучал глухо, и он не поднимал глаз под пронзительным взглядом кардинала.
Кивнув, Радисовик снова взглянул в окно.
— Однако мы ушли от темы, — сказал он, возвращаясь к разговору и с улыбкой слыша нервное, беспокойное шарканье и переступание с ноги на ногу у себя за спиной. — Мы говорили о Гаральде и этой войне. Если у моего принца и есть недостатки, то это в первую очередь жажда боевой славы, причем он даже забывает о цели, ради которой мы будем сражаться. Он думает, как лучше руководить войсками, верно расставить колдунов, вышколить их и каталистов, чтобы изливать силу на поле сражения — вот все, что занимает его разум в эти дни. Но ведь войны могут не только выигрываться, но и проигрываться, так что надо иметь план как на случай победы, так и на случай поражения. Однако он не желает обсуждать это с его величеством. — Радисовик нахмурился, и Мосия с испугом понял, что слышит речи, не предназначенные для ушей низшего подданного Шаракана. — Король слеп, когда дело касается Гаральда. Он гордится им — причем заслуженно, — но в ореоле славы не видит настоящего человека. Гаральд радостно играет с яркими солдатиками, не снисходя до мыслей о таких низменных вещах, как, к примеру, о том, что мы будем делать с Мерилоном, если вдруг завоюем его. Кто будет править городом? Будет ли это свергнутым император, хотя до меня доходили слухи, что он сошел с ума? Кто займет место епископа Ванье как главы церкви? Что мы будем делать с теми представителями знати, которые откажутся приносить присягу на верность? Остальные города-государства старательно держатся в стороне от этой войны, но что, если они, увидев, как мы становимся все сильнее, решат напасть на нас? Понимаешь, в чем дело? — спросил кардинал Радисовик, поворачиваясь лицом к ошеломленному Мосии. — Но всякий раз, как я пытаюсь поговорить об этом с Гаральдом, он отмахивается и говорит, что времени у него нет. Обсудите, мол, с отцом. А король отвечает, что ему и забот о собственном королевстве хватает, а все дела войны в ведении его сына.
Мосия переминался с ноги на ногу, думая о том, хватит ли ему Жизни, чтобы тихонько провалиться сквозь пол. Видя, что молодому человеку неуютно, и спохватившись, что наговорил лишнего, Радисовик взял себя в руки.
— Я не хотел наваливать на тебя еще и мои проблемы, юноша, — сказал он.
Отойдя от окна, он пересек комнату и остановился перед Мосией, который с благоговейным страхом смотрел на него. Вся атмосфера вокруг кардинала говорила о придворной интриге — даже подол расшитого золотом одеяния при движениях церковника словно бы нашептывал секреты.
— С помощью Олмина все это утрясется само собой. Ты пришел сюда не просто так, а я тебя заставил болтать о пустяках. Прости меня. Что я могу для тебя сделать?
Юноша пару мгновений собирался с мыслями, прекрасно видя, как ловко кардинал вышел из неудобного положения. Очень аккуратно он свел свою критику в адрес принца к пустякам и свалил все эти заботы на плечи Олмина, косвенно давая понять Мосии, чтобы тот забыл все, что тут было сказано, и доверился Богу.
Мосия с готовностью это сделал. Шараканский двор не был самым коварным, не то что мерилонский, судя по слухам. Однако любой королевский двор — место ненадежное, и Мосия давно усвоил, что знать слишком мало так же плохо, как и слишком много.
— Заранее прошу прощения за то, что обременяю вас такими ничтожными делами, ваше святейшество, — сказал молодой человек. — Но для меня... это очень важно... и никто другой, кроме вас, не может сделать этого, поскольку мы в состоянии войны.
— Так чего же ты хочешь, сын мой? — ласково спросил Радисовик, взгляд которого вдруг стал холодным и настороженным.
— Я... я пришел спросить вас, не откроете ли вы для меня Коридор, ваше святейшество.
— Ты хочешь покинуть Шаракан, — медленно проговорил Радисовик.
— Да, ваше святейшество.
— Ты понимаешь, что отправляться за пределы магических границ нашего города запрещено большинству его обитателей? Нынче странствия вообще опасны, особенно для шараканцев. Тхон-ли постоянно держат Коридоры под контролем, с помощью Дуук-тсарит, конечно же. Ведь колдуны Мерилона в любой момент могут попытаться в них пролезть.
— Я знаю, ваше святейшество, — почтительно, но твердо произнес Мосия. — Но это путешествие очень важно для меня, и я готов рискнуть. Я сообщил принцу Гаральду, — продолжал он, видя, что Радисовик сомневается, — и он дал мне разрешение. У меня есть послание от него. — Порывшись в складках туники, Мосия достал маленький хрустальный шарик, который активировался магическим словом, воспроизводя изображение молодого, красивого принца Шаракана.
— Этого не понадобится, — с улыбкой сказал Радисовик. — Если ты обсуждал это с принцем Гаральдом и он дал тебе свое позволение, то я, конечно же, открою для тебя Коридор и пожелаю доброго пути. И куда же ты собираешься отправиться?
— На границу, — ответил Мосия.
Радисовик изумленно воззрился на молодого человека.
— Но почему ты... — Тут его лоб разгладился. — А, — кивнул он, — сегодня же годовщина.
— Да, ваше святейшество, — тихо ответил Мосия. — Я никогда там не бывал. Когда чародеи нашли меня во Внешних землях, я был скорее мертв, чем жив. Я не знал о том, что случилось... мне рассказали гораздо позже. Я хотел отправиться туда, но сам не мог этого сделать. — Он с пристыженным видом уставился в пол. — Я понимаю, что должен был это сделать, но я боялся увидеть Сарьона... измененным... — Он закашлялся.
— Понимаю, сын мой. Понимаю. — Радисовик положил руку на плечо молодого человека. — Я слышал об испытании, которое тебе пришлось пережить, и наверняка оно было ужасным. И никто не смеет упрекать тебя за то, что ты не мог заставить себя отправиться в это жуткое место, пока не укрепил дух.
— Я должен туда попасть. Мне это нужно, — упрямо повторил Мосия, словно бы спорил сам с собой. — Я должен, в конце концов, убедить себя в том, что это правда. Что все это случилось на самом деле. Может, тогда смирюсь с этим или пойму.
— Сомневаюсь, что мы когда-нибудь это поймем, — отозвался Радисовик, пристально глядя на молодого человека и отмечая все мельчайшие оттенки выражения его открытого, бесхитростного лица. — Но нам все же придется смириться со случившимся, чтобы гнев и скорбь не истерзали нас и не погубили наши жизни.
Он замолчал, ожидая, что Мосия скажет что-нибудь еще. Но юноша, обуреваемый чувствами, не находил сил заговорить. Кардинал небрежно пожал плечами и, произнеся молитву, приказал Коридору открыться прямо в комнате. В воздухе возник овальный провал в пустоту.
— Ступай же, и да благословит тебя Олмин, — сказал Радисовик, и Мосия, вспыхнув, промямлил слова благодарности. — Да обретешь ты мир, который ищешь.
Коридор удлинился. Молодой человек шагнул внутрь, и туннель сквозь пространство и время, созданный древними, сомкнулся вокруг него. Мосия исчез.
Глядя в затягивающийся проем, кардинал Радисовик покачал головой.
— Что за тайна терзает твое сердце, юноша? — пробормотал он. — Если б знать...
Коридор сомкнулся вокруг Мосии, тот ощутил, как пространство вокруг него сжалось, сдавило его; и его словно бы потащили по темному узкому туннелю. Молодой человек пережил момент панического, животного ужаса, живо вспоминая тот, последний раз, когда он перемещался таким образом...
Колдунья с непроницаемым лицом произнесла слово, и Мосия затаил дыхание в ужасе, когда на лиане Киджа снова начали расти шипы, пока лишь покалывая кожу, но не пронзая ее.
—Пока да, — угадала его мысли колдунья. — Но они будут расти и в конце концов пронзят кожу, мускулы, внутренние органы и высосут из тебя жизнь. Спрашиваю еще раз — как твое имя?
—Но зачем? Какое это имеет значение? — простонал Мосия. — Ты же знаешь!
—Сделай мне одолжение, — сказала колдунья и произнесла еще одно слово. Шипы выросли еще чуть-чуть.
—Мосия! — забился он в муках. — Мосия! Будь ты проклята! Мосия! Мосия! Мосия...
Дымка боли затянула его взгляд. Мосия закашлялся, подавившись собственными словами. В ужасе он видел, как колдунья становится им самим. Ее лицо стало его лицом. Ее одежды — его одеждами. Ее голос — его голосом.
—Что будем делать с ним? — подобострастно спросил колдун.
—Швырни его в Коридор и отправь во Внешние земли, — сказала колдунья — теперь Мосия, — вставая на ноги.
—Нет!
Мосия пытался вырваться из крепких рук колдуна Дуук-тсарит, но от малейших его движений шипы вонзались в тело все глубже, и он перестал биться и только кричал от муки.
—Джорам! — отчаянно завопил он, увидев, как среди листвы открылся темный проход Коридора. — Джорам! — кричал он, надеясь, что друг его услышит, но в душе понимая, что все это бесполезно. — Беги! Это ловушка! Западня!
Колдун швырнул его в Коридор. Тот начал сжиматься, сдавливая его. Шипы вонзались в его тело, по коже заструилась горячая кровь. Последним, что он увидел, было лицо колдуньи — его собственное лицо, — бесстрастно следившее за ним.
Затем колдунья раскинула руки.
—Это все безумие, — услышал он собственный голос.
Мосия смутно помнил дальнейшее. К счастью, в Коридоре он потерял сознание. Когда много дней спустя он пришел в себя, он оказался в неказистом поселении чародеев во Внешних землях. Рядом с ним были Андон, их добрый глава общины, и Телдар — целитель, — а еще каталист, которого прислал в поселок чародеев сам принц Гаральд. Мосия умолял, чтобы ему рассказали, что случилось с его друзьями, но никто в этом глухом местечке не мог или не хотел рассказать ему правду.
Последующие недели были полны боли наяву и кошмаров в магически вызванном сне. Затем он подслушал разговор, не предназначенный для его ушей, и узнал, что случилось с Джорамом и отцом Сарьоном. Он узнал о самопожертвовании каталиста, о том, как Джорам по собственной воле ушел за Грань.
Мосия и сам был при смерти. Телдар испробовал все, но ему пришлось сказать Андону, что Жизненная сила молодого человека не действует, не помогает ему исцелиться. Мосии было все равно. Умереть легче, чем жить с такой мукой в душе.
Однажды Андон сказал ему, что к нему приехали гости, причем привезли их в поселение по личному приказу принца Гаральда. Мосия не мог представить, кто это может быть, да и все равно ему было... А потом он оказался в объятиях матери, которая орошала его раны слезами, а в ушах его звучал голос отца. Ласково, нежно их загрубелые от работы руки возвратили сына к жизни.
Воспоминания о страданиях и былом отчаянии охватили Мосию, и ему показалось, что Коридор пытается раздавить его. К счастью, путешествие было коротким. Ощущение панического страха улеглось, когда Коридор вновь открылся. Но страх сменился чувствами не менее глубокими и не менее тяжкими — печалью и горем. Выходя из Коридора, Мосия стиснул зубы, чтобы взять себя в руки. Хотя он никогда не бывал в Приграничье, он много читал об этих местах и знал, чего ждать.
Береговая линия из чистого белого песка, тут и там усеянная островками высокой травы, которая по мере приближения к вечному прибою серого тумана — границе — исчезала полностью, и побережье становилось белым и чистым, как голая кость. Вдоль берега должны стоять Дозорные, а среди них — Сарьон, плоть которого превратилась в камень.
— Все это не так ужасно, как ты можешь себе вообразить, — вспомнил Мосия слова принца Гаральда, обращенные к группе придворных, окруживших его во время одной вечеринки не так давно. — На каменном лице этого человека лежит отпечаток такого покоя, что можно чуть ли не позавидовать ему.
Мосия отнесся к этому скептически. Он надеялся что это правда, что священник обрел веру, которую утратил, — но не мог до конца в это поверить. Радисовик говорил, что у Гаральда только один недостаток — чрезмерное увлечение военным делом. Это было правдой, но помимо этого к недостаткам принца можно было отнести и некоторую предвзятость: он видел в людях и событиях то, что хотел увидеть, причем не обязательно истинные их качества и особенности.
Каменная фигура Сарьона будет всегда смотреть за Грань, в клубящиеся, вечно переменчивые туманы границы.
— Граница — это спокойное и мирное место, — мрачным голосом говорил Гаральд собравшимся. — Посмотреть — так никогда и не подумаешь, какие трагедии там происходят.
Спокойствие...
Мир...
Едва Мосия ступил из Коридора на песок, как его сбил с ног сильный порыв ветра.
Песок сдирал кожу с его лица, и открыть глаза было почти невозможно. Сила ветра была просто невероятной. Он никогда в жизни не видел ничего подобного. Он только раз в жизни угодил в грозу, вызванную двумя враждующими группами Сиф-ханар. Мосия попытался встать, но попытка была заранее обречена на провал, и ветер покатил бы его по берегу, как вырванное с корнем растение, если бы его вдруг не схватила чья-то сильная рука.
Зная, что долго так не продержится, Мосия быстро активировал магическую сферу, которая окружила его и его спасителя. Как только магическая оболочка замкнула в себе их обоих, оставив ветер бушевать снаружи, они оказались в тишине и покое.
Продрав забитые песком глаза, Мосия проморгался, пытаясь увидеть, кто это ему помог, и недоумевая, что может этот самый кто-то искать на границе. И, увидев трепещущий на ветру оранжевый шелк, он почувствовал, как сердце в груди оборвалось.
— Знаешь, старина, — услышал он до жути знакомый голос, — спасибо тебе преогромное. Не понимаю, как я сам не додумался защититься. Разве что слишком уж развеселился, спотыкаясь об эти резвые растения, что не укореняются, а прыгают по песку. И еще я придумал новый костюм и назвал его «Циклон». Нравится?
Кардинал оторвался от книги и повернулся к тому, кто окликнул его. Моргая на утреннем свету, пробивавшемся сквозь замысловатые узоры фигурного оконного стекла, он смог рассмотреть лишь темный силуэт в дверях своего кабинета.
— Это я, Мосия, ваше святейшество, — сказал молодой человек, поняв, что каталист не узнал его. — Надеюсь, я не потревожил вас? Если помешал, я приду потом...
— Нет-нет, вовсе нет, сын мой. — Кардинал закрыл книгу и поманил юношу к себе. — Заходи, прошу. Я давно уже не видел тебя во дворце.
— Спасибо, ваше святейшество, — сказал Мосия, входя в комнату. — Я теперь живу у чародеев. Легче было прийти с ними, поскольку моя работа большую часть времени держит меня в кузнице.
— Понятно. — Кардинал Радисовик кивнул. При упоминании о кузнице по лицу его промелькнула тень, но быстро исчезла. — Только вчера я был в новой части города, построенной чародеями. Меня очень впечатлила работа, которую они проделали за такой краткий срок. Их дома уютны, а возводить их можно быстро и с меньшими затратами Жизни. Как называется этот камень, из которого они строят?
— Кирпич, ваше святейшество, — улыбаясь про себя, ответил Мосия. — Это не камень. Его делают из глины и соломы, штампуют и обжигают на солнце.
— Да, я знаю, — кивнул кардинал. — Я видел, как они штампуют эти самые... кирпичи... когда был в их деревне в прошлом году вместе с принцем Гаральдом. Почему-то это название — кирпич — не желает укладываться у меня в голове. — Он перевел взгляд с Мосии на сад за окном. — Тебе будет интересно узнать, — продолжал Радисовик, — что я посоветовал знати использовать этот метод для строительства домов для их полевых магов. Со мной вчера были на инспекции несколько Альбанара, и по крайней мере двое из них согласились со мной в том, что такие дома значительно практичнее существующих построек.
— А остальные, ваше святейшество? — спросил Мосия. Сам в прошлом полевой маг, он жил вместе с отцом, матерью, братьями и сестрами в магически увеличенном дупле дерева и прекрасно знал, каким счастьем окажутся эти теплые, сухие кирпичные дома для тех, кто вынужден терпеть капризы природы.
— Уверен, они согласятся, — медленно проговорил Радисовик. Потерев усталые от чтения глаза, он покачал головой и усмехнулся. — Не стану кривить душой, Мосия. Они были... ошарашены, увидев произведения так называемого Темного искусства Техники, и им было трудно заставить себя мыслить рационально. Но поскольку чародеи теперь живут в пределах Шаракана, их мастерство очевидно для всех, и народ со временем привыкнет к Технике. Я в этом уверен. И Техника станет частью человеческой природы.
При этих словах кардинал снова нахмурился и потом вздохнул.
— Частью человеческой природы, ведущей к войне. Вы об этом подумали, ваше святейшество? — мягко спросил Мосия. Он машинально открыл книгу, лежавшую рядом с ним на столе, магически и любовно сотворенном из орехового дерева.
— Да, об этом, — ответил Радисовик, глядя на Мосию. — Ты проницателен, юноша.
Мосия вспыхнул, польщенный, но и растерянный. Он закрыл книгу, погладил кожаный переплет.
— Спасибо, ваше святейшество, хотя такой похвалы я не заслуживаю. Я ведь сам об этом думаю... — Он замолк, не умея высказать своих чувств. — Особенно когда я работаю. Я кую меч или копье, и когда я это делаю, я думаю, что оно... оно убьет кого-то. О, я понимаю, что принц Гаральд не согласился бы с этим, — торопливо добавил Мосия, боясь, что его слова могут воспринять как критику правителя. — Копья предназначены, чтобы пугать или, по большей части, отгонять кентавров. Но все равно не могу не думать.
— Ты в этом не одинок, Мосия, — сказал кардинал Радисовик, вставая и подходя к окну. Он уставился в него незрячим взором. — Принц Гаральд славный молодой человек. Лучший из тех, кого знаю, — я говорю как человек, на глазах у кого он вырос из ребенка в мужчину. Он вобрал в себя все лучшее и благороднейшее в Альбанара, и он невероятно мудр для его возраста. Иногда я забываю, что ему всего лишь двадцать девять лет. Я часто думаю, — голос кардинала смягчился, — о свете, которым он озарил темную душу твоего друга. Как его звали?
— Джорам, — откликнулся Мосия.
Услышав страдание в голосе молодого человека, кардинал повернулся к нему.
— Прости, — ласково сказал он. — Не хотел бередить старые раны.
— Все в порядке, ваше святейшество, — ответил Мосия. — Я понимаю, о чем вы. Джорам никогда не мог бы сделать... то, что сделал, если бы это было не для Гаральда, который показал ему истинный смысл чести и благородства.
— Да, Гаральд многому его научил. Но ведь открыл его сердце для любви и самопожертвования каталист. Странный он был человек, этот отец Сарьон, — сказал кардинал, разговаривая скорее с собой, чем с юношей. — И как странно и трагически повернулись события. Я еще слишком мало успел узнать о Джораме. А ты, Мосия? Ты знаешь достаточно?
Вопрос был задан тихим, спокойным голосом. Но он был неожиданным и застал Мосию врасплох.
— Конечно, вполне достаточно, — ответил юноша, но голос его звучал глухо, и он не поднимал глаз под пронзительным взглядом кардинала.
Кивнув, Радисовик снова взглянул в окно.
— Однако мы ушли от темы, — сказал он, возвращаясь к разговору и с улыбкой слыша нервное, беспокойное шарканье и переступание с ноги на ногу у себя за спиной. — Мы говорили о Гаральде и этой войне. Если у моего принца и есть недостатки, то это в первую очередь жажда боевой славы, причем он даже забывает о цели, ради которой мы будем сражаться. Он думает, как лучше руководить войсками, верно расставить колдунов, вышколить их и каталистов, чтобы изливать силу на поле сражения — вот все, что занимает его разум в эти дни. Но ведь войны могут не только выигрываться, но и проигрываться, так что надо иметь план как на случай победы, так и на случай поражения. Однако он не желает обсуждать это с его величеством. — Радисовик нахмурился, и Мосия с испугом понял, что слышит речи, не предназначенные для ушей низшего подданного Шаракана. — Король слеп, когда дело касается Гаральда. Он гордится им — причем заслуженно, — но в ореоле славы не видит настоящего человека. Гаральд радостно играет с яркими солдатиками, не снисходя до мыслей о таких низменных вещах, как, к примеру, о том, что мы будем делать с Мерилоном, если вдруг завоюем его. Кто будет править городом? Будет ли это свергнутым император, хотя до меня доходили слухи, что он сошел с ума? Кто займет место епископа Ванье как главы церкви? Что мы будем делать с теми представителями знати, которые откажутся приносить присягу на верность? Остальные города-государства старательно держатся в стороне от этой войны, но что, если они, увидев, как мы становимся все сильнее, решат напасть на нас? Понимаешь, в чем дело? — спросил кардинал Радисовик, поворачиваясь лицом к ошеломленному Мосии. — Но всякий раз, как я пытаюсь поговорить об этом с Гаральдом, он отмахивается и говорит, что времени у него нет. Обсудите, мол, с отцом. А король отвечает, что ему и забот о собственном королевстве хватает, а все дела войны в ведении его сына.
Мосия переминался с ноги на ногу, думая о том, хватит ли ему Жизни, чтобы тихонько провалиться сквозь пол. Видя, что молодому человеку неуютно, и спохватившись, что наговорил лишнего, Радисовик взял себя в руки.
— Я не хотел наваливать на тебя еще и мои проблемы, юноша, — сказал он.
Отойдя от окна, он пересек комнату и остановился перед Мосией, который с благоговейным страхом смотрел на него. Вся атмосфера вокруг кардинала говорила о придворной интриге — даже подол расшитого золотом одеяния при движениях церковника словно бы нашептывал секреты.
— С помощью Олмина все это утрясется само собой. Ты пришел сюда не просто так, а я тебя заставил болтать о пустяках. Прости меня. Что я могу для тебя сделать?
Юноша пару мгновений собирался с мыслями, прекрасно видя, как ловко кардинал вышел из неудобного положения. Очень аккуратно он свел свою критику в адрес принца к пустякам и свалил все эти заботы на плечи Олмина, косвенно давая понять Мосии, чтобы тот забыл все, что тут было сказано, и доверился Богу.
Мосия с готовностью это сделал. Шараканский двор не был самым коварным, не то что мерилонский, судя по слухам. Однако любой королевский двор — место ненадежное, и Мосия давно усвоил, что знать слишком мало так же плохо, как и слишком много.
— Заранее прошу прощения за то, что обременяю вас такими ничтожными делами, ваше святейшество, — сказал молодой человек. — Но для меня... это очень важно... и никто другой, кроме вас, не может сделать этого, поскольку мы в состоянии войны.
— Так чего же ты хочешь, сын мой? — ласково спросил Радисовик, взгляд которого вдруг стал холодным и настороженным.
— Я... я пришел спросить вас, не откроете ли вы для меня Коридор, ваше святейшество.
— Ты хочешь покинуть Шаракан, — медленно проговорил Радисовик.
— Да, ваше святейшество.
— Ты понимаешь, что отправляться за пределы магических границ нашего города запрещено большинству его обитателей? Нынче странствия вообще опасны, особенно для шараканцев. Тхон-ли постоянно держат Коридоры под контролем, с помощью Дуук-тсарит, конечно же. Ведь колдуны Мерилона в любой момент могут попытаться в них пролезть.
— Я знаю, ваше святейшество, — почтительно, но твердо произнес Мосия. — Но это путешествие очень важно для меня, и я готов рискнуть. Я сообщил принцу Гаральду, — продолжал он, видя, что Радисовик сомневается, — и он дал мне разрешение. У меня есть послание от него. — Порывшись в складках туники, Мосия достал маленький хрустальный шарик, который активировался магическим словом, воспроизводя изображение молодого, красивого принца Шаракана.
— Этого не понадобится, — с улыбкой сказал Радисовик. — Если ты обсуждал это с принцем Гаральдом и он дал тебе свое позволение, то я, конечно же, открою для тебя Коридор и пожелаю доброго пути. И куда же ты собираешься отправиться?
— На границу, — ответил Мосия.
Радисовик изумленно воззрился на молодого человека.
— Но почему ты... — Тут его лоб разгладился. — А, — кивнул он, — сегодня же годовщина.
— Да, ваше святейшество, — тихо ответил Мосия. — Я никогда там не бывал. Когда чародеи нашли меня во Внешних землях, я был скорее мертв, чем жив. Я не знал о том, что случилось... мне рассказали гораздо позже. Я хотел отправиться туда, но сам не мог этого сделать. — Он с пристыженным видом уставился в пол. — Я понимаю, что должен был это сделать, но я боялся увидеть Сарьона... измененным... — Он закашлялся.
— Понимаю, сын мой. Понимаю. — Радисовик положил руку на плечо молодого человека. — Я слышал об испытании, которое тебе пришлось пережить, и наверняка оно было ужасным. И никто не смеет упрекать тебя за то, что ты не мог заставить себя отправиться в это жуткое место, пока не укрепил дух.
— Я должен туда попасть. Мне это нужно, — упрямо повторил Мосия, словно бы спорил сам с собой. — Я должен, в конце концов, убедить себя в том, что это правда. Что все это случилось на самом деле. Может, тогда смирюсь с этим или пойму.
— Сомневаюсь, что мы когда-нибудь это поймем, — отозвался Радисовик, пристально глядя на молодого человека и отмечая все мельчайшие оттенки выражения его открытого, бесхитростного лица. — Но нам все же придется смириться со случившимся, чтобы гнев и скорбь не истерзали нас и не погубили наши жизни.
Он замолчал, ожидая, что Мосия скажет что-нибудь еще. Но юноша, обуреваемый чувствами, не находил сил заговорить. Кардинал небрежно пожал плечами и, произнеся молитву, приказал Коридору открыться прямо в комнате. В воздухе возник овальный провал в пустоту.
— Ступай же, и да благословит тебя Олмин, — сказал Радисовик, и Мосия, вспыхнув, промямлил слова благодарности. — Да обретешь ты мир, который ищешь.
Коридор удлинился. Молодой человек шагнул внутрь, и туннель сквозь пространство и время, созданный древними, сомкнулся вокруг него. Мосия исчез.
Глядя в затягивающийся проем, кардинал Радисовик покачал головой.
— Что за тайна терзает твое сердце, юноша? — пробормотал он. — Если б знать...
Коридор сомкнулся вокруг Мосии, тот ощутил, как пространство вокруг него сжалось, сдавило его; и его словно бы потащили по темному узкому туннелю. Молодой человек пережил момент панического, животного ужаса, живо вспоминая тот, последний раз, когда он перемещался таким образом...
Колдунья с непроницаемым лицом произнесла слово, и Мосия затаил дыхание в ужасе, когда на лиане Киджа снова начали расти шипы, пока лишь покалывая кожу, но не пронзая ее.
—Пока да, — угадала его мысли колдунья. — Но они будут расти и в конце концов пронзят кожу, мускулы, внутренние органы и высосут из тебя жизнь. Спрашиваю еще раз — как твое имя?
—Но зачем? Какое это имеет значение? — простонал Мосия. — Ты же знаешь!
—Сделай мне одолжение, — сказала колдунья и произнесла еще одно слово. Шипы выросли еще чуть-чуть.
—Мосия! — забился он в муках. — Мосия! Будь ты проклята! Мосия! Мосия! Мосия...
Дымка боли затянула его взгляд. Мосия закашлялся, подавившись собственными словами. В ужасе он видел, как колдунья становится им самим. Ее лицо стало его лицом. Ее одежды — его одеждами. Ее голос — его голосом.
—Что будем делать с ним? — подобострастно спросил колдун.
—Швырни его в Коридор и отправь во Внешние земли, — сказала колдунья — теперь Мосия, — вставая на ноги.
—Нет!
Мосия пытался вырваться из крепких рук колдуна Дуук-тсарит, но от малейших его движений шипы вонзались в тело все глубже, и он перестал биться и только кричал от муки.
—Джорам! — отчаянно завопил он, увидев, как среди листвы открылся темный проход Коридора. — Джорам! — кричал он, надеясь, что друг его услышит, но в душе понимая, что все это бесполезно. — Беги! Это ловушка! Западня!
Колдун швырнул его в Коридор. Тот начал сжиматься, сдавливая его. Шипы вонзались в его тело, по коже заструилась горячая кровь. Последним, что он увидел, было лицо колдуньи — его собственное лицо, — бесстрастно следившее за ним.
Затем колдунья раскинула руки.
—Это все безумие, — услышал он собственный голос.
Мосия смутно помнил дальнейшее. К счастью, в Коридоре он потерял сознание. Когда много дней спустя он пришел в себя, он оказался в неказистом поселении чародеев во Внешних землях. Рядом с ним были Андон, их добрый глава общины, и Телдар — целитель, — а еще каталист, которого прислал в поселок чародеев сам принц Гаральд. Мосия умолял, чтобы ему рассказали, что случилось с его друзьями, но никто в этом глухом местечке не мог или не хотел рассказать ему правду.
Последующие недели были полны боли наяву и кошмаров в магически вызванном сне. Затем он подслушал разговор, не предназначенный для его ушей, и узнал, что случилось с Джорамом и отцом Сарьоном. Он узнал о самопожертвовании каталиста, о том, как Джорам по собственной воле ушел за Грань.
Мосия и сам был при смерти. Телдар испробовал все, но ему пришлось сказать Андону, что Жизненная сила молодого человека не действует, не помогает ему исцелиться. Мосии было все равно. Умереть легче, чем жить с такой мукой в душе.
Однажды Андон сказал ему, что к нему приехали гости, причем привезли их в поселение по личному приказу принца Гаральда. Мосия не мог представить, кто это может быть, да и все равно ему было... А потом он оказался в объятиях матери, которая орошала его раны слезами, а в ушах его звучал голос отца. Ласково, нежно их загрубелые от работы руки возвратили сына к жизни.
Воспоминания о страданиях и былом отчаянии охватили Мосию, и ему показалось, что Коридор пытается раздавить его. К счастью, путешествие было коротким. Ощущение панического страха улеглось, когда Коридор вновь открылся. Но страх сменился чувствами не менее глубокими и не менее тяжкими — печалью и горем. Выходя из Коридора, Мосия стиснул зубы, чтобы взять себя в руки. Хотя он никогда не бывал в Приграничье, он много читал об этих местах и знал, чего ждать.
Береговая линия из чистого белого песка, тут и там усеянная островками высокой травы, которая по мере приближения к вечному прибою серого тумана — границе — исчезала полностью, и побережье становилось белым и чистым, как голая кость. Вдоль берега должны стоять Дозорные, а среди них — Сарьон, плоть которого превратилась в камень.
— Все это не так ужасно, как ты можешь себе вообразить, — вспомнил Мосия слова принца Гаральда, обращенные к группе придворных, окруживших его во время одной вечеринки не так давно. — На каменном лице этого человека лежит отпечаток такого покоя, что можно чуть ли не позавидовать ему.
Мосия отнесся к этому скептически. Он надеялся что это правда, что священник обрел веру, которую утратил, — но не мог до конца в это поверить. Радисовик говорил, что у Гаральда только один недостаток — чрезмерное увлечение военным делом. Это было правдой, но помимо этого к недостаткам принца можно было отнести и некоторую предвзятость: он видел в людях и событиях то, что хотел увидеть, причем не обязательно истинные их качества и особенности.
Каменная фигура Сарьона будет всегда смотреть за Грань, в клубящиеся, вечно переменчивые туманы границы.
— Граница — это спокойное и мирное место, — мрачным голосом говорил Гаральд собравшимся. — Посмотреть — так никогда и не подумаешь, какие трагедии там происходят.
Спокойствие...
Мир...
Едва Мосия ступил из Коридора на песок, как его сбил с ног сильный порыв ветра.
Песок сдирал кожу с его лица, и открыть глаза было почти невозможно. Сила ветра была просто невероятной. Он никогда в жизни не видел ничего подобного. Он только раз в жизни угодил в грозу, вызванную двумя враждующими группами Сиф-ханар. Мосия попытался встать, но попытка была заранее обречена на провал, и ветер покатил бы его по берегу, как вырванное с корнем растение, если бы его вдруг не схватила чья-то сильная рука.
Зная, что долго так не продержится, Мосия быстро активировал магическую сферу, которая окружила его и его спасителя. Как только магическая оболочка замкнула в себе их обоих, оставив ветер бушевать снаружи, они оказались в тишине и покое.
Продрав забитые песком глаза, Мосия проморгался, пытаясь увидеть, кто это ему помог, и недоумевая, что может этот самый кто-то искать на границе. И, увидев трепещущий на ветру оранжевый шелк, он почувствовал, как сердце в груди оборвалось.
— Знаешь, старина, — услышал он до жути знакомый голос, — спасибо тебе преогромное. Не понимаю, как я сам не додумался защититься. Разве что слишком уж развеселился, спотыкаясь об эти резвые растения, что не укореняются, а прыгают по песку. И еще я придумал новый костюм и назвал его «Циклон». Нравится?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Я НАЗВАЛ ЕГО «ЦИКЛОН»
Мосия с брезгливым удивлением и злостью воззрился на стоявшего рядом с ним внутри магической сферы человека.
— Симкин, — протянул он, отплевываясь от песка. — Ты-то что здесь делаешь?
— Да сегодня же Олминов день. А я всегда прихожу сюда в Олминов день. Что говоришь? Сегодня четверг? Ну, — пожал он плечами, — для друзей день-другой не срок. — Подняв руки, он продемонстрировал свой наряд. — Что скажешь?
Мосия с отвращением посмотрел на бородатого молодого человека. На Симкине все было наизнанку — от голубого парчового камзола и шелковой пурпурной рубахи до ярко-зеленых штанов. Мало того — он еще и белье нацепил поверх всей одежды! Волосы на его голове стояли дыбом, и обычно аккуратная бородка щетинилась во все стороны.
— Мне кажется, ты выглядишь как шут, — сердито сказал Мосия. — И если бы я знал, что это ты, то я бы не стал тебя прятать в сфере, а летел бы ты себе, пока башкой в горы не врезался!
— Не забывай, что лететь собирался ты, а я тебя избавил от полета, — скучным голосом проговорил Симкин. — Ну и поганое у тебя настроение. Я же предупреждал, что оно у тебя на физиономии навек отпечатается. Прямо так и вспоминается герцог Токингхорн, который не умер, а сгорел от злобы. Я не понимаю, что ты имеешь против меня, милый мальчик. — Сотворив зеркало, Симкин с удовольствием посмотрелся в него, еще сильнее взъерошив бородку.
— Симкин, — протянул он, отплевываясь от песка. — Ты-то что здесь делаешь?
— Да сегодня же Олминов день. А я всегда прихожу сюда в Олминов день. Что говоришь? Сегодня четверг? Ну, — пожал он плечами, — для друзей день-другой не срок. — Подняв руки, он продемонстрировал свой наряд. — Что скажешь?
Мосия с отвращением посмотрел на бородатого молодого человека. На Симкине все было наизнанку — от голубого парчового камзола и шелковой пурпурной рубахи до ярко-зеленых штанов. Мало того — он еще и белье нацепил поверх всей одежды! Волосы на его голове стояли дыбом, и обычно аккуратная бородка щетинилась во все стороны.
— Мне кажется, ты выглядишь как шут, — сердито сказал Мосия. — И если бы я знал, что это ты, то я бы не стал тебя прятать в сфере, а летел бы ты себе, пока башкой в горы не врезался!
— Не забывай, что лететь собирался ты, а я тебя избавил от полета, — скучным голосом проговорил Симкин. — Ну и поганое у тебя настроение. Я же предупреждал, что оно у тебя на физиономии навек отпечатается. Прямо так и вспоминается герцог Токингхорн, который не умер, а сгорел от злобы. Я не понимаю, что ты имеешь против меня, милый мальчик. — Сотворив зеркало, Симкин с удовольствием посмотрелся в него, еще сильнее взъерошив бородку.