Уильямс Тэд. Трон из костей дракона (Орден Манускрипта - 1)

   Послышались шаги. Герцог Изгримнур радостно бросился вперед и вместо того, чтобы осторожно приоткрыть дверь, распахнул ее настежь. За дверью были не два человека, как он ожидал, а один.
   - Слава Эйдону, что ты здесь, Эолер! - рявкнул он. - А где эскритор?
   - Ш-ш-ш. - Граф Над Муллаха прижал два пальца к губам и осторожно закрыл за собой дверь. - Тише, начальник архивов здесь рядом, в холле.
   - А мне что за дело! - снова рявкнул герцог, но уже не так громко, как в первый раз. - Что мы, дети, чтобы прятаться от этого старого евнуха!
   - Если вы так хотите, чтобы об этой встрече знали все, то почему мы прячемся в чулане? - спросил Эолер, усаживаясь на единственный стул.
   - Это не чулан, - проворчал Изгримнур, - и вы прекрасно знаете, почему я велел вам прийти сюда. Потому что ни один секрет не остается секретом, пока мы во Внутреннем владении. Так где эскритор Веллигис?
   - По-видимому, он почувствовал, что чулан - неподходящее место для правой руки Ликтора.
   Эолер засмеялся. Изгримнур - нет. Ему показалось, что эрнистириец просто пьян. По крайней мере немного. И сразу ужасно захотелось выпить.
   - Я считаю очень важным, чтобы мы встретились там, где можно говорить совершенно свободно. - Изгримнур слегка оправдывался. - Слишком многие видели нас беседующими.
   - Нет, Изгримнур, вы, конечно, правы, - успокаивающе махнул рукой Эолер. Он был одет для празднования дня леди, где играл роль почтенного иноземца, роль, которую язычник-эрнистириец выучил безукоризненно. Его праздничная белая туника была трижды подпоясана, и каждый пояс был покрыт золотом или эмалью. Длинные черные волосы были перехвачены сзади золотой лентой. - Я просто пошутил, и это очень грустная шутка, - закончил он. - Подумать только! Верные подданные короля Джона должны собираться в чулане, чтобы обсуждать вещи, которые никогда никто не мог назвать изменой!
   Изгримнур медленно подошел к двери и пощупал замок. Убедившись, что дверь заперта, герцог подпер ее дополнительно своей широкой спиной и скрестил руки на груди. Он тоже оделся для праздника в легкий голубой камзол и обтягивающие штаны, но косички его бороды уже расплелись от постоянного нервного подергивания, а штаны на коленях вздулись пузырями. Изгримнур терпеть не мог рядиться.
   - Ну, - прорычал он, наконец, - кто будет говорить первым?
   - Нет нужды спорить, - сказал граф.
   Румянец на щеках Эолера, высота его скул напомнили герцогу призрачную фигуру, виденную им много лет назад на расстоянии пятидесяти локтей в снегах Риммергарда.
   Белая лисица - сказал тогда мой отец.
   Изгримнур подумал, что в рассказах стариков, возможно, есть доля правды, и в крови самых благородных домов Эрнистира действительно течет кровь ситхи.
   Эолер, продолжая говорить, провел рукой по лбу, смахивая капельки пота, и мгновенное сходство исчезло так же внезапно, как и появилось.
   - Мы говорили уже достаточно и давно сошлись на том, что происходит что-то неладное. О чем нам давно пора сказать и для этого нам и нужно уединение, - он махнул рукой, указывая на архивную комнату, в которой он" находились: темное гнездо из бумаг и пергаментов, - так это о том, что мы можем теперь сделать. Если это в наших силах. Что мы можем сделать?
   Изгримнуру все еще не хотелось вступать в разговор, носивший, что бы там ни говорил Эолер, тошнотворный привкус измены.
   - Дело вот в чем, - сказал он. - Я буду последним, кто объявит Элиаса виноватым в этой проклятой жаре. Потому что я должен бы знать лучше других, что пока здесь, как дыхание дьявола, эта мучительная, распроклятая жара, у нас, не севере, чудовищная зима, какой еще не было на нашей памяти. Так что здешняя погода не большая вина короля, чем проломленные крыши и замерзшие в хлевах стада Риммергарда - моя. - Он свирепо дернул бороду, и еще одна косичка расплелась, а ленточка безжизненно повисла, зацепившись за седую прядь. Конечно, Элиас повинен в том, что я прохлаждаюсь здесь, пока мой народ и моя семья так страдают, но это уже другая снасть и другой крючок. Нет, дело в том, что этому человеку, похоже, на все наплевать. Реки высыхают, поля лежат невспаханные, люди мрут от голода на полях и от чумы в городах - а он вроде бы ничего этого не замечает. Цены и налоги продолжают расти, а эти, будь они прокляты, щенки, которых он набрал в друзья, все так же крутятся вокруг него, лижут ему задницу, пьют, поют и... и... - старый герцог недовольно хрюкнул. - И еще эти проклятые турниры! Нет, я тоже любил турниры в свое время, не меньше чем любой другой. Но ведь Эркинланд рассыпается в прах прямо перед троном его отца, народ мечется, словно жеребец, увидавший привидение, а турниры все продолжаются. А водные праздники на Кинслаге! А фокусники и акробаты! А медвежья травля! Все это так же отвратительно, если судить по рассказам, как худшие выходки Крексиса Козла!
   Изгримнур сжал кулаки, лицо его налилось кровью, он мрачно уставился в пол.
   - В Эрнистире, - голос Эолера казался особенно мягким и музыкальным после хриплой тирады риммерсмана. - В Эрнистире мы говорим: пастух, но не мясник. Это значит, что король должен сохранять свою страну и свой народ, как доброе стадо, брать от них только то, что необходимо, а не использовать бездумно и бесполезно, до тех пор пока не останется только доесть остатки. - Эолер в задумчивости смотрел на маленькое окошко и мельчайшие частицы пергаментной пыли, плавающие в воздухе. - Это как раз то, что делает Элиас. Он потеряет свою страну, часть за частью, подобно тому как Веринак Кройнма-Фиарег некогда уничтожил гору в Крианхире.
   - Он был когда-то совсем неплохим человеком, Элиас, - задумчиво сказал Изгримнур. - С ним гораздо легче было иметь дело, чем с его братом. Увы! Не все люди предназначены для королевской власти. Но вроде как дело не просто в человеке, которого испортила власть. Есть что-то дьявольски неправильное... И это не только Фенгбальд, и Брейугар, и остальные, кто ведет его к пропасти. Герцог перевел дыхание. - Вы же знаете, что этот гнусный ублюдок Прейратс забивает ему голову идиотскими вещами и держит его ночи напролет в этой башне с дьявольскими огнями и дьявольскими звуками, пока король не перестает понимать, где он находится. Что может быть нужно Элиасу от такой твари, как этот сукин сын священник? Ведь он король всего известного нам мира! Что же мог предложить ему Прейратс!
   Эолер, все еще смотревший на свет, струящийся сверху, вытер лоб рукавом.
   - Хотел бы я знать, - произнес он наконец. - Итак... что же делать?..
   Изгримнур опустил глаза.
   - Что сказал эскритор Веллигис? В конце-то концов это собор Святого Сутрина принадлежащий Матери Церкви, конфискован в Эрчестере. Это ведь корабли герцога Леобардиса, так же как и вашего короля Луга украл Гутвульф в суверенном порту Абенгейта. Леобардис и Ликтор Ранессин близки; они правят Наббаном, как один двуглавый монарх. И я думаю, у Веллигиса есть что сказать от имени своего господина.
   - Он может сказать много, но почти ничего существенного, друг мой. - Эолер устало опустился на стул. По мере того как солнце садилось, света становилось все меньше, и маленькая комната все больше погружалась во тьму. - Что думает герцог Леобардис об этой пиратской акции - прямо в эрнистирийском порту похищены три корабля с зерном - благочестие Веллигиса не знает. Он всегда высказывается неопределенно по поводу своего хозяина. Его святейшество Ранессин, надо полагать, собирается стать миротворцем между Леобардисом и королем Элиасом. Кроме того, он явно хочет немного укрепить в Хейхолте позиции вашей эйдонитской церкви. Может быть, мне удастся разобраться во всем этом, когда я буду в Наббане - по приказанию моего короля Луга. Но я боюсь, что Ликтор, если я правильно понял его намерения, просчитался. Судя по тому презрению, с которым смотрят на него лизоблюды Элиаса, король еще даже меньше, чем его отец, склонен находиться в широкой тени Матери Церкви.
   - Сколько заговоров! - простонал Изгримнур. - Сплошные интриги! Ну непригоден я для этого занятия. Дайте мне меч или топор, и я буду наносить удары.
   - Вот почему вы так привязаны к чуланам! - улыбнулся Эолер и достал бурдюк с хмельным медом. - По-моему, никто ничего не пронюхал. У вас не так уж плохо получается с интригами на старости лет, мой добрый герцог.
   Изгримнур поморщился, но бурдюк взял.
   Он сам-то прирожденный интриган, наш Эолер. Какое счастье, что есть хоть один человек, с которым я могу обсудить все, волнующее меня! Как говорится в эрнистирийской песне, он с дамами похож на мотылька, но как скала тверда его рука. Настоящий союзник для предательских времен.
   - Есть кое-что еще, - Изгримнур передал бурдюк обратно Эолеру и утер губы.
   Граф сделал долгий глоток и кивнул:
   - Выкладывайте. Я весь - уши, как цирккольский заяц.
   - Мертвец, которого старый Моргенс нашел в Кинсвуде, - сказал Изгримнур, убитый стрелой. - Эолер снова кивнул. - Это был мой человек. Я никогда не узнал бы его, если бы не сломанный нос. Он сломал его, выполняя одно давнее поручение. Его звали Виндесенн.
   - Ваш человек? - Эолер поднял бровь. - И что он делал? Вы знаете?
   Изгримнур кротко засмеялся, как залаял:
   - Конечно. Потому я и держу язык за зубами. Я послал его, когда Скали из Кальдскрика забрал, наконец, своих родственников и уехал на север. Острый Нос завел при дворе куда больше друзей, чем мне бы хотелось, так что я послал Виндесенна с посланием к моему сыну Изорну. Раз уж Элиасу угодно было занимать меня какими-то смехотворными поручениями и псевдодипломатиями, которые он называет крайне важными - а если они уж такие важные, зачем их доверять такой старой боевой собаке, как я? - мне хотелось, чтобы Изорн был особенно бдительным. У мальчика и без того достаточно неприятностей, а Скали я доверяю не больше, чем голодному волку. С севера идут плохие новости - дороги небезопасны, селяне перебираются в центр страны, да ко всему еще эта проклятая погода. Тяжелое время, и Скали это отлично знает.
   - Так вы думаете, он и убил вашего человека? - спросил Эолер, передавая герцогу бурдюк.
   - Откуда я знаю! - Изгримнур запрокинул голову, кадык его ходил ходуном, тоненькая струйка меда побежала по голубому камзолу. - Это первое, что приходит в голову, но я все-таки сомневаюсь... - Он с отсутствующим видом потер пятно, образовавшееся на ткани. - Если Скали и поймал Виндесенна, он должен был понимать, что, убивая, совершает прямую измену. Я дурного мнения о Скали, но так или иначе он остается моим вассалом, а я - его сеньором.
   - Тело ведь было спрятано!
   - Да, но не так уж хорошо. И почему так близко от замка? Почему им было не подождать, пока он доберется до Вальдхельмских гор или выйдет на дорогу к Холодному пути, и не убить его там, где я никогда об этом не узнаю? Кроме того, мне странно, что Скали воспользовался стрелой. Я могу себе представить, что он зарубил Виндесенна своим огромным топором, но застрелить и спрятать в Кинсвуде... Странно это.
   - Тогда кто?
   Изгримнур покачал головой, ощутив наконец действие меда.
   - Я не знаю. Это и тревожит меня, эрнистириец, - сказал он, помолчав. Странные вещи происходят. Рассказы путешественников, замковые слухи...
   Эолер подошел к двери и распахнул ее. Свежий воздух хлынул в комнату.
   - Времена действительно странные, друг мой, - сказал он и глубоко вздохнул. - Но, может быть, самый главный из странных новых вопросов - куда же делся среди всех этих странностей принц Джошуа?
   Саймон поднял кусочек черепицы и запустил его в воздух. Описав изящную дугу, камешек свалился на куст, остриженный в форме какого-то животного. Саймон подполз к краю церковной крыши и разглядел, будучи опытным стрелком из рогатки, что в месте попадания камешка прыгнула испуганная земляная белка. Он откатился от водосточного желоба в густую тень дымовой трубы. Кирпич приятно холодил спину. Над головой полыхало свирепое око маррисовского солнца, подходившего к своей полуденной вершине.
   Это был хороший день, чтобы ускользнуть от надоедливой работы, поучений Рейчел и объяснений Моргенса. Доктор еще ничего не знал, а может быть просто не упоминал о неудавшемся порыве Саймона к военной карьере. Это было очень хорошо. Можно надеяться, что так оно и останется.
   Несчастный и злой, морщась от яркого утреннего света, он вдруг услышал слабый тикающий звук возле своей головы. Он открыл один глаз. и едва успел заметить маленькую серую тень, прошмыгнувшую мимо. Саймон нехотя перекатился на живот и внимательно оглядел крышу.
   Она расстилалась перед ним огромным полем, усеянным горбатой черепицей. Из глубоких трещин торчали холмики коричневого и светло-зеленого мха, волшебным образом пережившего засуху. Черепичное поле поднималось к куполу церкви, который вздымался над крышей, как панцирь морской черепахи, выходящей на берег в тихой бухточке. Витражи, украшавшие купол церкви, изнутри казавшиеся волшебными картинками из житий святых, отсюда выглядели как темные, плоские изображения грубых фигур на серо-коричневом фоне. На вершине купола блестело в солнечных лучах золотое древо. Саймону было видно, что оно просто позолоченное, потому что тонкие золотые полоски облупились, выдавая скрытую под золотом ржавчину.
   За замковой церковью расстилалось целое море крыш. Наклонные бугристые пространства Большого дома, тронного зала, архива и помещений ДЛЯ слуг. снова и снова восстанавливаемые, снова и снова разгрызало время. Слева от Саймона маячила стройная и высокомерная Башня Зеленого ангела, еще дальше из-за арки церковного купола высовывалась приземистая серая Башня Хьелдина, похожая на собачку, стоящую на задних лапах.
   В тот момент, когда Саймон окончательно углубился в созерцание мира крыш, он снова заметил уголком глаза мелькнувшую серую тень. Саймон обернулся и увидел хвост маленькой дымчатой кошки, исчезающей в щели на краю крыши. Саймон решил подползти поближе. Он опять перевернулся на живот и стал наблюдать. Теперь нигде не было и намека на движение.
   Кошка на крыше, думал он. Что ж, она имеет полное право жить здесь, во всяком случае, не меньше, чем мухи и голуби. Наверное, она ест чердачных крыс, которые вечно скребутся по ночам.
   Саймон внезапно ощутил странную нежность к этому маленькому существу, которое он и видел-то только частично. Что-то было у них общее. Кошка, как и Саймон, знала здесь все входы и выходы, все потайные щели и повороты, она тоже ни на что не спрашивала разрешения. Маленький серый охотник шел своим путем, не ожидая от других ни заботы, ни участия...
   Саймон знал, что это трагическое описание не вполне подходит к его положению, но ему чем-то льстило такое сравнение.
   Вот, например, разве ему не пришлось пробираться незаметно на эту самую крышу, чтобы посмотреть, как выходит в поход отряд эркингардов? Рейчел Дракон, которую раздражало его увлечение всем на свете, кроме помощи в ведении домашнего хозяйства, что она считала его истинной, хотя и пренебрегаемой им обязанностью, жестоко запретила ему спускаться вниз и присоединяться к толпе у Главных ворот.
   Горбатый Рубен Медведь, поигрывая свинцовыми мускулами, сказал Саймону, что отряд идет до Фальшира, вверх по течению Имстрека к востоку от Эрчестера. Там сейчас волнения гильдии торговцев шерстью, объяснил он юноше, бросая в воду раскаленную подкову. Кашляя от горячего пара, Рубен пытался описать происходящее: убытки, нанесенные чумой, так велики, что Верховная власть вынуждена забрать овец фальширских фермеров - их главное средство к существованию - чтобы накорми голодающих, со всех сторон стекающихся в Эрчестер. Торговцы шерстью решили, что они таким образом тоже станут голодающими, и теперь толпятся на улицах, настраивая местных жителей против непопулярного эдикта.
   Совершенно естественно, что Саймон в прошлый вторник забрался на крышу церкви, чтобы стать свидетелем того, как граф Фенгбальд, сеньор Фальшира, ведет за собой отряд эркингардов: несколько сотен хорошо вооруженных пеших солдат и дюжину рыцарей.
   Он ехал впереди, на нем были кольчуга, шлем и прекрасный алый камзол с вышитым на груди серебряным орлом. Наиболее циничные зрители предполагали, что граф взял с собой столько солдат, боясь, что фальширские подданные не узнают его, поскольку Фенгбальд больше времени проводил в отлучке, чем дома. Другие говорили, что граф опасается, что они могут ненароком узнать его - ибо он не снискал особенной любви в своем наследственном владении.
   Саймон во всех подробностях припомнил потрясающий шлем Фенгбальда сверкающую серебром каску, увенчанную парой распростертых крыльев.
   А ведь Рейчел и все прочие правы, подумал он вдруг. Фенгбальд и его благородные друзья никогда и не узнают о моем существовании. Пора что-то делать, ведь не хочу же я навсегда остаться ребенком? Он царапал по черепице кусочком гравия, пытаясь нарисовать орла. Кроме того. вряд ли я хорошо выглядел бы в латах, верно?
   Мысли об эркингардах разбередили все еще свежую рану, но каким-то образом и успокоили. Он лениво стучал по кровле ногами, внимательно наблюдая за кошачьей пещерой, в надежде уловить звук хоть какого-нибудь движения ее обитательницы.
   Был уже час пополудни, когда у входа в нору раздался подозрительный шум. Саймон, который к этому времени уже успел въехать в Фальшир на боевом жеребце и немного устал от мелькания в воздухе сотен цветов, которыми прекрасные девушки осыпали его из окон, насторожился и замер. Из щели показался нос серой короткошерстной кошки с белой отметиной, идущей от правого глаза к подбородку. Юноша лежал совершенно неподвижно и смотрел на нее. Внезапно испугавшись чего-то, кошка выгнула спину и сузила глаза. Саймон подумал, что маленький охотник понял, что за ним наблюдают, и изо всех сил старался не шевельнуться. Тогда кошка двинулась вперед, выходя из тенистой щели на солнечные просторы крыши. Саймон застыл, а котенок подхватил лапкой кусочек гальки и по- бежал по крыше, подбрасывая игрушку, догоняя ее и опять подбрасывая.
   Мальчик некоторое время наблюдал за этой игрой, но тут кошка проделала особенно смешной пируэт: разогнавшись в погоне за галькой, она решила резко затормозить обеими передними лапами и, перекувырнувшись через голову, свалилась в очередную щель между черепицами, где и осталась лежать, в изнеможении взмахивая хвостом. Тогда долго сдерживаемый смех вырвался наружу; зверек в ужасе взмыл в воздух, приземлился и кинулся к своей щели, удостоив Саймона лишь беглым взглядом. Этот акробатический уход вызвал новый изматывающий приступ смеха.
   - Кувыркайся-кошка! - кричал он вслед исчезнувшей гимнастке. Кошка-кувыркошка, кувырк-кувыркайся, кувырк-кошка!
   Когда он полз по направлению к входу в кошкину дырку, чтобы спеть маленькую песенку о любви к крышам и камням для не менее маленькой серой кошки, в чьем благодарном внимании он был просто убежден, что-то привлекло его взгляд. Он подполз к самому краю крыши и вытянул шею. Легкий ветерок ласково взъерошил ему волосы.
   На юго-востоке, далеко за границами Эрчестера и перепаханными землями за Кинслагом, по чистому маррисовскому небу было размазано темно-серое пятно, как будто кто-то провел грязным пальцем по свежевыкрашенной стене. Пока он смотрел, ветер кое-как отмыл грязное пятно, но снизу поднимались новые черные клубы, неподвластные никакому ветру. Мрачное черное облако заволакивало восточный горизонт.
   Прошло довольно много времени, прежде чем Саймон понял, что это за облако. Бледное чистое небо пачкал густой султан дыма.
   Фальшир горел.
   10. КОРОЛЬ ЯСЕНЬ
   Двумя днями позже, утром последнего дня марриса, Саймон спускался к завтраку вместе с другой прислугой, как вдруг тяжелая черная рука опустилась ему на плечо. На какой-то миг он задохнулся, вспомнив свой сон о тронном зале и тяжеловесном танце малахитовых королей.
   Однако эта рука оказалась самой обычной человеческой конечностью в драной черной перчатке, а владелец ее вовсе не был сделан из темного камня, хотя удивленный Саймон, посмотрев в лицо Инча, готов был признать, что Господу здесь явно в последний момент не хватило человеческого материала и пришлось воспользоваться куском известняка.
   Инч наклонился к Саймону, приблизив к нему свое лицо. Казалось, что и дыхание его пахнет камнем, а не чем-нибудь обыкновенным, вроде лука.
   - Доктор хочет видеть тебя, - сказал он, вращая глазами. - Вот прямо сразу.
   Проходя мимо, прочие слуги, не прерывая движения, бросали на Саймона и стоящего рядом с ним огромного неуклюжего Инча любопытные взгляды. Саймон, пытаясь вывернуться из-под тяжелой руки, провожал их с бесконечной тоской.
   - Хорошо, я сейчас буду, - сказал он и, изогнувшись, освободился. - Только дайте мне время, чтобы взять горбушку хлеба. Я съем ее по дороге.
   Он побежал по коридору к столовой. Украдкой посмотрев назад, Саймон обнаружил, что Инч стоит на том же самом месте и в глазах у него спокойствие быка, жующего свою жвачку.
   Вернувшись назад с краюхой хлеба и куском мягкого белого сыра, он с ужасом понял, что Инч все еще ждет его. Огромный человек пошел рядом с ним по направлению к жилищу доктора. Саймон предложил ему хлеба и сыра, выдавив из себя приветливую улыбку, но Инч только взглянул на него безо всякого интереса и ничего не сказал.
   Когда они вышли во двор и принялись лавировать между группами священников-писцов, Инч вдруг откашлялся, как бы собираясь что-то сказать. Саймон, который всегда чувствовал себя в обществе этого человека так неловко, что тягостным казалось даже его молчание, посмотрел на спутника выжидательно.
   - Почему, - медленно начал Инч, - почему ты занял мое место? - Он не сводил безжизненных глаз с запруженной писцами дороги.
   Теперь сердце Саймона стало похоже на камень - такое же тяжелое, холодное и обременительное. Он и жалел эту домашнюю скотину, которая считает себя человеком, и боялся ее.
   - Я не занимал вашего места, - тихий голос прозвучал фальшиво даже в его собственных ушах. - Разве доктор не просит вас больше носить и устанавливать всякие вещи? Меня он учит другому, совсем другим вещам.
   Некоторое расстояние они прошли молча. Наконец показалось жилище доктора, увитое плющом, как гнездо малиновки. В десяти шагах от двери Инч снова вцепился в плечо Саймона.
   - Пока тебя не было, - сказал Инч, и его широкое лицо надвинулось на Саймона, как корзина, которую опускают с верхнего этажа. - Пока тебя не было, я был его помощником. Я был бы следующим. - Он сморщился, выпятив нижнюю губу и сведя широкие брови так, что они образовали невероятный угол, но глаза его оставались кроткими и грустными. - Я был бы доктор Инч. - Он остановил взгляд на лице мальчика, который уже побаивался, что тяжесть огромной лапы сомнет его. - Я не люблю тебя, кухонный мальчик.
   Отпустив мальчика, Инч пошел прочь, еле волоча ноги, затылок был почти не виден за массивными сгорбленными плечами. Саймон, потирая придавленную шею, чувствовал себя на редкость паршиво.
   Моргенс провожал у двери троицу молодых священников. Они были заметно пьяны, что пожалуй даже шокировало Саймона.
   - Они приходили за пожертвованиями на празднование Дня всех дураков, сказал Моргенс, запирая за троицей дверь. С улицы донеслось пьяное пение. Подержи эту лестницу, Саймон.
   На верхней ступеньке стояло ведро с красной краской, и доктор, добравшись до него, выудил откуда-то кисть и начал малевать странные знаки над дверной рамой - этакие угловатые символы, каждый из которых представлял собой крошечную картинку. Они напоминали Саймону древние письмена, встречавшиеся в некоторых книгах Моргенса.
   - А зачем это? - спросил он.
   Занятый рисованием доктор не отвечал, и Саймон отпустил лестницу, чтобы почесать коленку. Лестница угрожающе покачнулась. Доктору пришлось схватиться за дверной косяк, чтобы удержаться от падения.
   - Нет, нет, нет! - рявкнул он, одновременно стараясь удержать равновесие и поток краски из накренившегося ведра. - Ты прекрасно знаешь, Саймон. Вопросы в письменном виде, так гласит правило. Только подожди, пока я слезу отсюда: если я упаду и умру, некому будет тебе ответить. - Моргенс вернулся к своему занятию, бормоча про себя ругательства.
   - Извините, доктор, - сказал несколько возмущенный Саймон. - Я просто забыл.
   Некоторое время прошло в молчании, нарушаемом только шорохом кисти доктора.
   - Я всегда должен буду записывать свои вопросы? Нет никакой надежды, что я когда-нибудь научусь писать так же быстро, как обдумываю те вещи, о которых мне хочется узнать.
   - В этом-то, - сказал Моргенс, сделав последний мазок, - и заключается весь смысл правила. Ты, мальчик, создаешь вопросы примерно в таком же количестве, в котором Бог создает мух и бедных людей. Я старый человек и предпочитаю сам выбирать скорость.
   - Но, - голос Саймона стал почти безнадежным, - так мне придется писать до конца своих дней.
   - На свете есть масса менее стоящих способов потратить жизнь, - отозвался Моргенс, спускаясь с лестницы, и повернулся, оценивая результат проделанной работы - арку из причудливых букв над дверной рамой. - Например, - сказал он, бросая на Саймона острый взгляд, - например, ты можешь подделать письмо, присоединиться к стражникам Брейугара и всю жизнь наслаждаться тем, как люди с мечами отрубают от тебя маленькие кусочки.
   Проклятие, подумал Саймон, попался как крыса!
   - Так вы знали, да? - спросил он. Доктор кивнул, сохраняя напряженную улыбку.
   Спаси меня, Узирис. у него такие глаза! Как настоящие молнии. Этот взгляд даже хуже голоса Рейчел Дракона!