Уильямс Тэд. Трон из костей дракона (Орден Манускрипта - 1)

   - Скорее, это напоминает оленью тропу или что-то в этом роде, - сказал он, разглядывая то место, где тропа скрывалась за краем горы. - Я думаю, что Переход - это какая-то новая штука ситхи, по крайней мере так я понял Джулой. Но некоторое время мы можем идти по этой тропе.
   На самом, деле она наверно вовсе не такая уж тощая, думал он. Это скорее то, что они называют "изящная". Он вспомнил, как она обламывала мешающие ветки и хриплым голосом пела матросскую песню. Нет, пожалуй, "изящная" тоже не совсем подходит.
   - Тогда пошли, - Мария бесцеремонно вторглась в его размышления. - Я проголодалась, но мне не хотелось бы оставаться на открытом месте после захода солнца. - Она встала и начала собирать полоски ткани, чтобы посадить Бинабика на его лошадь, которая использовала последние минуты своей необремененной свободы, чтобы почесать за ухом.
   - Ты мне нравишься, Мария, - выпалил Саймон и тут же захотел отвернуться, убежать, сделать что-нибудь; вместо этого он храбро остался на месте, через минуту девочка улыбаясь посмотрела на него - и это она казалась смущенной.
   - Я рада.
   Вот и все, что она сказала, после чего подвинулась на несколько шагов вверх, чтобы не мешать Саймону, руки которого вдруг стали до невозможности неловкими, привязывать Бинабика к волчице. Затянув последнюю петлю под косматым животом очень терпеливой волчицы, он посмотрел на бескровное лицо тролля, вялое и неподвижное, как смерть, - и страшно рассердился на самого себя.
   Что за балда! подумал он свирепо. Один из твоих ближайших друзей умирает, сам ты затерян посреди неизвестно чего, за тобой гонятся вооруженные люди, если не что-то худшее, - и вот ты не находишь ничего лучшего, чем попросту распускать нюни перед костлявой служанкой. Идиот!
   Он ничего не сказал Марии, когда поровнялся с ней, но выражение его лица должно было что-то объяснить ей. Она задумчиво взглянула на него, и путники тронулись в путь без дальнейших разговоров.
   Солнце уже опустилось за острые спины холмов, когда оленья тропа начала понемногу расширяться. Через четверть лиги она превратилась в широкую ровную дорогу, вполне пригодную для путешествия в экипаже. Может быть, так оно и было когда-то, но с тех пор она давно уже сдалась наступающему запустению. Вдоль нее вились многочисленные тропинки, различимые только по брешам в ровном покрове кустарников и деревьев. Вскоре эти маленькие тропки соединились с той, по которой они шли, и путники обнаружили, что они вновь идут по ровным каменным плитам. Через некоторое время она достигли Перехода.
   Широкая, вымощенная булыжником дорога перерезала ту, по которой они шли, петляя по крутому склону. Высокие травы стояли между серыми и белыми плитами, в некоторых местах деревья проросли прямо через дорожное покрытие, выворачивая мешавшие им камни, так что каждое дерево было окружено перевернутыми плитами.
   - И это приведет нас в Наглимунд, - сказал Саймон, обращаясь более всего к самому себе. Это были первые слова, сказанные за долгое время.
   Мария собиралась ответить, как вдруг взгляд ее зацепился за что-то на вершине горы. Она всматривалась в сгущающуюся темноту, но то, что вызвало яркую вспышку света, пропало без следа.
   - Саймон, мне кажется, что-то блеснуло там, наверху, - она показала на гребень горы в доброй миле от них.
   - Что это было? - требовательно спросил он, но девушка только пожала плечами. - Может быть броня, солнца-то уже почти нет, - ответил он сам себе. Или стены Наглимунда, или... или... Кто знает? - прищурившись, он еще раз пристально посмотрел наверх. - Мы не можем оставить дорогу, - заключил наконец Саймон. - Пока мы не уйдем еще дальше и пока еще светло. Я никогда не простил бы себе, если бы мы не доставили Бинабика в Наглимунд, особенно если он... если...
   - Знаю, Саймон, но вряд ли мы сумеем проделать сегодня весь путь наверх. Мария пнула ногой камень, и он откатился в высокую траву у одного из выросших на мостовой деревьев. Она моргнула. - У меня больше пузырей на одной ноге, чем было на обеих за всю мою жизнь. И Бинабику вовсе не полезно колотиться всю ночь о волчью спину, - она посмотрела ему в глаза, - если он останется жив. Ты сделал все возможное и невозможное, Саймон. Поговорить можно будет и по дороге.
   Они двинулись дальше. Потребовалось очень немного времени, чтобы слова Марии подтвердились со всей малоприятной очевидностью. Саймон тоже был весь исцарапан, а его ободранные ноги стерты до пузырей, больше всего ему хотелось лечь и заплакать, - другой Саймон, который жил простой жизнью мальчика из замка и скитался по лабиринтам Хейхолта, так бы и сделал - он уселся бы на первый попавшийся камень и потребовал бы обеда и сна. Теперь он был совсем другим; боль мучила его, но находились вещи и поважнее боли. И все-таки ничего хорошего не будет, если они все покалечатся и так и не сумеют добраться до Наглимунда.
   Наконец даже Кантака стала прихрамывать на одну лапу. Саймон уже готов был сдаться, но тут Мария снова заметила на гребне горы сполох огня. Это не было солнечным отблеском, потому что синие сумерки уже опустились на склоны.
   - Факелы! - простонал Саймон. - Узирис, ну почему именно теперь? Ведь мы уже почти дошли!
   - Вероятно, именно поэтому. Это чудовище Инген наверняка отправился прямехонько к Переходу и поджидает нас там. Мы должны сойти с дороги.
   Ощущая каменную тяжесть на сердце, они быстро сошли с мощеной дороги и спустились в овраг. Они долго бежали, часто спотыкаясь в меркнущем свете, пока не нашли маленькую полянку, окруженную частоколом молодых можжевельников. Ныряя под прикрытие высоких кустов, Саймон в последний раз взглянул наверх, и ему показалось, что на вершине мигают горящие глаза еще нескольких факелов.
   - Чтоб эти ублюдки в аду сгорели! - прорычал он, задыхаясь, отвязывая безвольное тело Бинабика от спины Кантаки. - Эйдон! Узирис Эйдон! Как бы я хотел иметь меч или лук!
   - Ты не напрасно отвязываешь Бинабика? - прошептала Мария. - А что если нам снова придется бежать?
   - Я понесу его на руках. Кроме того, если дело дойдет до бегства, нам проще будет сдаться сразу. Мне не пробежать и пятидесяти шагов, а тебе?
   Мария горестно покачала головой.
   Они по очереди приложились к бурдюку с водой, пока Саймон усиленно массировал запястья и колени Бинабика, стараясь вызвать приток крови к похолодевшим конечностям тролля. Маленький человек дышал теперь немного лучше, но Саймон боялся, что это улучшение продлится недолго; при каждом вдохе на его губах пульсировала тонкая нить кровавой слюны, и когда Саймон оттянул его веко (так когда-то поступал доктор Моргенс с упавшей в обморок горничной), белки глаз тролля оказались довольно серыми.
   Пока Мария пыталась выудить из полупустого мешка что-нибудь съедобное, Саймон попробовал осмотреть лапу Кантаки, чтобы выяснить, почему она хромает. Тяжело дышавшая волчица отвлеклась ровно настолько, сколько понадобилось времени, чтобы оскалить зубы и весьма недвусмысленно зарычать. Он хотел было настоять на обследовании, но она щелкнула зубами у самой его руки. Саймон почти забыл, что на самом деле она волк, он привык обращаться с ней так, как будто перед ним одна из собак Тобаса. Внезапно он почувствовал огромную благодарность за то, что она предупредила его так кротко. Так что пришлось оставить ее в покое, предоставив волчице возможность самой зализывать раны.
   Свет угасал, булавочки звезд протыкали сгущавшуюся темноту. Саймон уныло жевал кусочек твердого сухаря, который нашла для него Мария, погрузившись в несбыточные мечты о яблоке или о чем-нибудь сочном, когда из пения первый вечерних сверчков появился новый слабый переливистый звук. Саймон и Мария посмотрели сперва друг на друга, потом, для подтверждения, в котором они на самом деле не нуждались, на Кантаку. Волчица насторожила уши и внимательно смотрела в темноту.
   Не было нужды называть тварей, от которых мог исходить этот далекий, лающий звук. Оба они были слишком хорошо знакомы с лаем охотящейся своры.
   - Что же?.. - начала было Мария, но Саймон в расстройстве покачал головой. Он стукнул кулаком по стволу ближайшего к нему дерева и рассеянно смотрел, как кровь выступает на побелевших суставах. Через несколько минут они окажутся в полной темноте.
   - Нам все равно нечего делать, - прошипел он. - Если побежим, это будет только лишний след для них, вот и все. - Ему хотелось выругаться, вскочить, сломать что-нибудь. Глупость, глупость, глупость все это проклятое путешествие, и глупый конец.
   Он сидел молча, в бессильной ярости, и тут Мария придвинулась к нему поближе, взяла его руку и положила ее себе на плечи.
   - Я замерзла. - Вот все, что она сказала. Склонив голову, он коснулся лбом ее волос. Слезы ненависти и страха навернулись ему на глаза, он устало прислушивался к звукам, доносившимся со склона горы. Теперь ему казалось, что время от времени собачий гомон перекрывает мужской крик. Что бы он отдал сейчас за меч! Пусть неумело, но все же он сумеет причинить им боль, прежде чем они схватят его.
   Бережно приподняв со своего плеча голову Марии, Саймон наклонился вперед. Насколько он помнил, кожаный мешочек Бинабика валялся где-то на дне его заплечного мешка. Он вытащил его, засунул туда руки и попытался нащупать что-то в кромешной тьме.
   - Что ты делаешь? - прошептала Мария. Саймон нашел то, что искал, и зажал это в руке. Лай шел теперь и с северного склона, почти на одном уровне с ними.
   Ловушка захлопывалась.
   - Держи Кантаку. - Он прополз немного, тщательно ощупывая кустарник, и в конце концов нащупал отломанную ветку подходящего размера, толстую, длиннее его руки. Потом он вернулся обратно, натер ветку порошком Бинабика и аккуратно положил ее рядом с собой.
   - Я делаю факел, - пояснил он, вытаскивая кремень.
   - Разве это не выведет их прямо на нас? - спросила девочка, и в голосе ее звучало любопытство.
   - Я не стану зажигать его, пока не будет необходимости, - ответил он. - По крайней мере у нас будет хоть что-то... чтобы сражаться.
   Лицо ее было в тени, но он чувствовал на себе ее пристальный взгляд. Она прекрасно понимала, что может принести им такая попытка. Он надеялся - и надежда была очень сильной, - что она поймет, почему это так необходимо.
   Свирепый вой собак был теперь ужасающе близок. Саймон слышал треск кустов и громкие крики охотников. Этот шум становился все громче на склоне над их головами и приближался очень быстро - что-то слишком громко для собак, подумал Саймон, сердце его бешено колотилось, и он ударил кремень о кремень. Наверное, это всадники. Порошок сверкнул, но не загорелся. Кусты трещали так, как будто по ним сверху катилась старая тяжелая телега.
   Зажигайся, проклятая, зажигайся!
   Что-то ломилось сквозь чащу прямо над их укрытием. Мария до боли сжала его руку.
   - Саймон! - закричала она, и тут порошок затрещал и вспыхнул. Нежный оранжевый цветок расцвел на конце ветки. Саймон вскочил, сжимая ее в вытянутой руке, пламя металось на ветру. Что-то возникло из самой густой чащи, и Кантака с воем вырвалась из рук Марии.
   Кошмар! Это все, что мог подумать Саймон, когда поднятый им факел озарил светом поляну и ошеломленное существо, стоящее перед ним.
   Это был гигант.
   В ужасное мгновение оцепенения разум Саймона тщился осознать то, что ясно видели его глаза, - огромное существо, которое возвышалось над ним, раскачиваясь в свете факела. Сначала он решил, что перед ним какой-то медведь, потому что существо было покрыто светлой лохматой шерстью. Но нет, слишком длинными для этого были его ноги, слишком человеческими руки и чернокожие ладони. Макушка его волосатой головы была на три локтя выше головы Саймона, когда он согнулся, сверкнув глазами на кожистом, почти человеческом лице.
   Лай был повсюду, неумолимый словно музыка призрачного хора демонов. Зверь выбросил огромную когтистую руку, обдирая плечо Саймона, и отбросил его назад, так что юноша чуть не выронил факел. Мечущийся огонь выхватил из темноты тонкую фигурку Марии - с расширенными от ужаса глазами она вцепилась в безвольное тело Бинабика, пытаясь оттащить его с дороги. Гигант раскрыл рот и загрохотал - это единственное подходящее слово для описания раздававшегося звука. Потом он снова потянулся к Саймону. Тот отскочил, зацепился за что-то ногой и упал, но прежде чем гигант успел двинуться к нему, его грохочущее рычание превратилось в вой боли. Великан упал ничком, наполовину уйдя в землю.
   Кантака схватила его за мохнатое колено, отлетела в сторону и серой тенью метнулась назад, чтобы снова броситься на ноги гиганта. Зверь зарычал, попытался ударить волчицу, но промахнулся. Во второй раз его огромная рука поймала ее. Несколько раз перекувырнувшись, Кантака отлетела в кусты.
   Гигант снова повернулся к Саймону. Юноша безнадежно смотрел, как пламя факела отражается в черных глазах зверя, как вдруг из кустов вылетел кипящий кубок тел, завывая, словно ветер в тысячах высочайших башен. Они бурлили вокруг великана, как рассвирепевший океан, - собаки, собаки повсюду прыгали и кусали громадное существо, яростно оглашающее всю округу своим громоподобным голосом. Гигант размахивал руками, изувеченные тела разлетались в разные стороны, и одно из них чуть не сбило Саймона с ног, выбив факел из его рук, но на место каждой убитой собаки кидались пять новых.
   Саймон осторожно полз к своему факелу, в голове его сменялись сотни лихорадочных картин - как вдруг повсюду засияли огни. Огромная фигура чудовища рыча кружилась по поляне, а со всех сторон появились люди на взмыленных лошадях и кричащие охотники. Великан метнулся вперед, через то место, где стоял Саймон, еще раз отбросив факел юноши. Рядом резко остановилась лошадь, всадник стоял в стременах с длинной пикой наперевес. Спустя мгновение пика, как огромный черный гвоздь вошла в грудь поверженного великана, который издал последний отчаянный рык и повалился наземь, скрытый яростным одеялом рычащих собак.
   Всадник спешился. Люди с факелами бежали мимо, чтобы отогнать собак. Свет упал на лицо всадника, и Саймон рухнул на одно колено.
   - Джошуа! - крикнул он и повалился вперед. Последним, что он видел, было худощавое лицо принца с расширенными от изумления глазами.
   Время шло и проходило в смене периодов пробуждения и теплой темноты. Он лежал на спине лошади, перед безмолвным человеком, пахнущим кожей и потом. Рука человека придерживала Саймона за пояс, и они мерно покачивались по Переходу.
   Лошадиные копыта звонко цокали по камню, и он обнаружил, что перед самым его носом болтается лошадиный хвост.
   Он искал глазами Марию, Бинабика, Кантаку... где они все?
   Потом вдруг было что-то вроде тоннеля, каменные стены, в которых эхом отдавался прерывистый стук сердца. Нет, копыт. Тоннель, казалось, тянулся вечно.
   Огромная деревянная дверь в каменной стене появилась перед ним. Она медленно распахнулась, и свет факелов начал вытекать из нее, как вода через прорванную плотину, и там, в разлившемся свете, суетились фигурки множества людей.
   А теперь они спускаются по длинному склону, лошади идут гуськом, сверкающая змея факелов извивается вниз по тропинке, насколько хватает взгляда. Вокруг огромное пространство голой земли, поле, не засеянное ничем, кроме острых металлических лезвий.
   Внизу стены обводила еще одна линия факелов, и часовые глядели вверх, на процессию, спускающуюся с гор. Перед ним возникли каменные стены, шедшие то вровень с их головами, то поднимающиеся над ними. Ночное небо было темным, как нутро пивной бочки, посоленное звездами. Голова его мерно покачивалась, он чувствовал, что скатывается обратно в сон или в звездное небо - куда именно, трудно было сказать.
   Наглимунд, подумал он, когда свет факелов ударил ему в лицо, а люди на стенах закричали и запели. Тогда он выпал из света, и темнота накрыла его облаком эбеновой пыли.