Уильямс Тэд. Трон из костей дракона (Орден Манускрипта - 1)

   Нахальный черный дрозд, сидевший на пути Мегвин до самого последнего момента, прыгнул наконец в обнаженные ветви вишни, где и разразился возмущенной трелью. Мегвин не обратила на его возмущение внимания и, подобрав полы длинного платья, поспешила к тронному залу своего отца.
   Сперва она не хотела откликаться на голос, настойчиво звавший ее по имени, потому что боялась, что кто-нибудь помешает ее миссии, но, неохотно обернувшись, увидела своего сводного брата Гвитина, бегущего к ней. Она остановилась и, скрестив руки, подождала его.
   Белый камзол Гвитина был в полном беспорядке, а золотое крученое ожерелье наполовину съехало на спину, как будто он был малым ребенком, а не юношей в возрасте воина. Он подбежал и остановился перед ней, тяжело дыша. Мегвин недовольно фыркнула и стала поправлять его украшение. Принц ухмыльнулся, но терпеливо стоял, не двигаясь, пока ожерелье не оказалось на своем месте. Грива его каштановых волос совсем растрепалась, красная повязка, стягивавшая их в небрежный конский хвост, сползла вниз. Когда Мегвин потянулась завязать ее, глаза ее оказались на уровне глаз принца, хотя про него никак нельзя было сказать, что он мал ростом. Мегвин нахмурилась.
   - Стада Багбы, Гвитин, посмотри только на себя! Так нельзя все-таки. Ты же когда-нибудь будешь королем!
   - А какое отношение к этому может иметь моя прическа? Вообще-то все было в порядке, когда я вышел из дома, но мне пришлось бежать быстрее ветра, чтобы догнать тебя, сестрица, тебя и твои длинные ноги.
   Мегвин вспыхнула и отвернулась. Она никогда не смирится с этим проклятием! Девушка не может быть такого роста.
   - Ну хорошо, теперь ты меня поймал. Ты идешь в зал?
   - Ну разумеется, - лицо Гвитина приняло суровое выражение, он потянул себя за усы. - У меня есть что сказать отцу.
   - Как и у меня, - кивнула Мегвин. Теперь они шли рядом. Их шаг и рост так совпадали и каштановые волосы были так похожи, будто они были спицами одного колеса. Всякий посторонний принял бы их за близнецов, хотя Мегвин была на пять лет старше и родилась от другой матери.
   - Наша лучшая племенная свинья Игонвай пала прошлым вечером. Что происходит, Гвитин? Это что, новая чума, как в Абенгейте?
   - Если так, - мрачно сказал ее брат, ощупывая обтянутую кожей рукоять меча, - то не надо искать того, кто принес ее нам. Этот человек, это новая боль в ногах! - он хлопнул по эфесу и сплюнул. - Я только молюсь, чтобы он сегодня снова встрял в чужой разговор. Бриниох! Как бы я хотел скрестить с ним мечи!
   Мегвин сузила глаза.
   - Не будь дураком! - сказала она сердито. - Гутвульф убил сотни людей! А кроме того, как это ни странно, он гость в Тайге.
   - Гость, который оскорбляет отца! - рявкнул Гвитин, вырывая локоть из нежной, но твердой руки сестры. - Гость, который привозит угрозы от Верховного короля, не могущего удержаться на плаву даже в своем собственном несчастном королевстве! Этот король только на то и способен, что задираться да с напыщенным видом тратить золотые монеты, словно это простые камешки, а потом поворачиваться к Эрнистиру и просить помощи! - Гвитин повысил голос, и его сестра беспокойно огляделась вокруг, боясь, что кто-то посторонний может услышать безрассудную речь принца. Никого не было видно, кроме, разве что, бледных силуэтов стражи, стоящей у входа во дворец, за сто шагов от них. - Где был король Элиас, когда мы потеряли дорогу на Наарвед и Элвритсхолл? Когда разбойники и только боги знают, кто еще, заняли Фростмарш? - он снова вспыхнул и, обернувшись, обнаружил, что Мегвин больше нет рядом. Она молча стояла в десяти шагах от него.
   - Ты кончил, Гвитин? - спросила она. Принц кивнул, но губы его были плотно сжаты. - Что ж, хорошо. Разница между нашим отцом и тобой, братец, больше, чем тридцать с чем-то лет. За эти годы он научился разбираться, когда надо говорить и когда - держать свои мысли при себе. Именно благодаря этому в один прекрасный день ты станешь королем Гвитином, а не просто герцогом Эрнистира.
   Гвитин долго молчал.
   - Я знаю, - сказал он наконец. - Ты хотела бы, чтобы я умел кланяться и расшаркиваться перед собаками Эркинланда так же хорошо, как это делает Эолер. Я знаю, что ты считаешь его солнцем и луной, и тебе совершенно наплевать, что он при этом о тебе думает, хотя ты и дочь короля. Но я не таков. Мы эрнистири, и мы ни перед кем не ползаем!
   Мегвин свирепо посмотрела на него. Слова о графе Над Муллаха задели ее тут Гвитин был абсолютно прав, он оказывал ей не больше внимания, чем по праву причиталось застенчивой незамужней дочери короля. Но слезы, которых она боялась, так и не пришли. На лице Гвитина были сейчас не только огорчение и гордость, но и подлинная любовь к своему народу и своей стране, и Мегвин вдруг снова увидела в нем маленького брата, которого она носила когда-то на плече и сама время от времени доводила до слез.
   - Почему мы воюем, Гвитин? - спросила она устало. - Что навлекло эту тень на наш дом?
   Ее брат в замешательстве посмотрел себе под ноги и протянул руку.
   - Друзья и союзники, - сказал он.
   - Ладно, тогда пойдем и навестим отца, пока граф Утаньята не подкрадется к нему, чтобы нежно распрощаться.
   Окна большого зала Тайга были распахнуты, в ярком солнечном свете кружились пылинки от камыша, разбросанного по полу. Толстые стенные балки, вырубленные из дубов Циркколя, были подогнаны так аккуратно, что между ними не было даже просвета. Наверху, под самым потолком, висели тысячи раскрашенных деревянных изображений богов Эрнистира, героев и чудовищ. Все они медленно кружились в причудливом танце, и весеннее солнце тепло отражалось на их деревянных лицах.
   В дальнем конце зала, с двух сторон залитого солнцем, в огромном деревянном кресле сидел король Луг уб-Лутин. Спинку кресла украшала резная оленья голова, деревянный череп венчали настоящие рога. Король костяной ложкой ел овсянку с медом. Его молодая жена Инавен сидела рядом, в кресле пониже, покрывая край какого-то платья Луга изысканной вышивкой.
   Часовые дважды ударили по щитам пиками, возвестив, таким образом, о появлении Гвитина - менее знатные, такие, как граф Эолер, получали один удар, сам король три, а Мегвин ни одного. Луг поднял глаза, поставил миску на край стола, вытер рукавом седые усы и улыбнулся. Инавен бросила на Мегвин огорченный взгляд, как всякая женщина желая встретить понимание у себе подобной. Этот взгляд до крайности возмутил дочь Луга. На самом деле она так и не привыкла к Фиатне, матери Гвитина, занявшей место ее собственной (мать Мегвин умерла, когда девочке было четыре года), но она, по крайней мере, была одного возраста с Лугом и не простая девушка, как Инавен! И все-таки у этой молодой золотоволосой женщины было доброе сердце, хотя, пожалуй, она была не слишком-то сообразительна. В любом случае не ее вина, что она стала третьей женой.
   - Гвитин! - Луг приподнялся с места, смахивая крошки со своего желтого одеяния. - Нам повезло, что сегодня, наконец, солнечно! - Король махнул рукой в сторону окна, довольный, как ребенок, выучивший новый фокус. - Вот уж чего нам давно не хватало, верно? Может быть, погода поможет нам выставить наших добрых эркинландских гостей, - он состроил гримасу, и его подвижное, умное лицо приняло одурманенное выражение, брови взлетели над широким крючковатым носом, сломанным в детстве. - Потому что неплохо было бы привести их в более приемлемое состояние. Как ты думаешь?
   - Нет, я так не думаю, отец, - сказал Гвитин, подходя ближе. - И я надеюсь, что ответ, который они получат сегодня, смог бы поставить их на место и в более непогожий день. - Принц подвинул стул и уселся у ног короля, обратив в бегство перепуганного арфиста. - Один из приспешников Гутвульфа прошлым вечером затеял драку со старым Краобаном. Я с большим трудом удержал Краобана от того, чтобы всадить стрелу в спину негодяю.
   Озабоченное выражение скользнуло по лицу Луга и тут же исчезло, скрывшись под маской улыбки, которую Мегвин так хорошо знала.
   Ах, отец, подумала она. Даже тебе не просто прислушиваться к музыке, когда лай этих тварей глушит ее по всему Эрнистиру.
   Мегвин тихо подошла и села на возвышение у стула Гвитина.
   - Что ж, - король грустно улыбнулся. - Бесспорно, королю Элиасу следовало бы тщательнее выбирать дипломатов, но ведь через час они покинут Таиг, и здесь снова водворятся мир и покой. - Луг щелкнул пальцами, и мальчик-паж подскочил к нему, чтобы унести миску из-под каши. Инавен недовольно наблюдала за этим.
   - Ну вот, - сказала она укоризненно. - Ты опять не доел! Ну что мне делать с вашим отцом? - добавила она, на сей раз обращаясь к Мегвин, как будто она тоже принимала участие в бесконечной войне за то, чтобы заставить короля доедать свою порцию.
   Мегвин, до сих пор не понявшая, как ей вести себя с мачехой, которая на год младше ее самой, поспешила нарушить молчание.
   - Игонвай пала, отец. Наша лучшая свинья и уже десятая за этот месяц. А от десятка других остались кожа да кости. Король поморщился.
   - Эта проклятая погода! Если бы Элиас мог удержать в небе это весеннее солнце, я отдал бы ему любой налог, которого он попросит. - Он потянулся, чтобы погладить Мегвин по руке, но она была слишком далеко. - Все, что мы можем, это навалить побольше камыша в свинарник, чтобы хоть немного утеплить его, а в остальном на все воля Бриниоха и Мирчи.
   Снова раздался металлический звон пики о щит, и в дверях, нервно сжимая руки, появился молодой придворный.
   - Ваше величество! - произнес он. - Граф Утаньята просит аудиенции. Луг улыбнулся.
   - Наши гости решили попрощаться, прежде чем они оседлают коней? Конечно! Пожалуйста, просите графа Гутвульфа сюда.
   Но их гость в сопровождении нескольких людей в доспехах, но без оружия, уже направлялся к трону. В пяти шагах от возвышения Гутвульф медленно преклонил колено.
   - Ваше величество... а, и принц тоже. Я счастлив, - в тоне его слов не было и намека на издевательство, но глаза горели насмешливым огнем. - И принцесса Мегвин, - улыбка, - Роза Эрнисадарка.
   Мегвин справилась с мгновенно хватившей ее яростью.
   - Сир, была только одна Роза Эрнисадарка, - заметила она, - и поскольку это была мать вашего короля Элиаса, мне странно, что это ускользнуло от вашего внимания.
   Гутвульф мрачно кивнул:
   - Конечно, леди, я ведь только хотел сделать комплимент. Но мне послышалось, что вы назвали Элиаса моим королем. Разве он и не ваш король тоже? Разве не под его Верховной опекой вы находитесь?
   Гвитин повернулся на стуле, чтобы видеть реакцию отца; его ножны царапнули деревянный пол.
   - Конечно, конечно, - Луг помахал рукой. Движение было медленным, как будто он находился глубоко под водой. - Мы уже говорили об этом, и я не вижу необходимости начинать все сначала. Я признаю долг моего дома королю Джону. Мы всегда почитали его, в мире и в войне.
   - Да, - граф Утаньята встал, отряхивая штаны. - Так как же насчет долга вашего дома королю Элиасу? Он и так проявил огромную терпимость...
   Инавен встала, и платье, которое она вышивала, соскользнуло на пол.
   - Прошу извинить меня, - сказала она, задыхаясь, и подняла его. - Я должна проследить кое за чем по хозяйству. - Король нетерпеливо махнул рукой, разрешая, и она быстро, но осторожно прошла между ожидавшими мужчинами и тихо, как мышка, выскользнула из зала.
   Луг тихо вздохнул; Мегвин посмотрела на него, в тысячный раз удивившись сети глубоких морщин, оплетающей лицо ее отца.
   Он устал, а Инавен напугана, подумала Мегвин. Интересно, а я? Рассержена? Не уверена - скорее измучена.
   Король молча смотрел на посланца Элиаса, и в комнате, казалось, потемнело. Мегвин испугалась было, что снова набежали тучи и вернулась зима, но потом поняла: все из-за внезапного чувства, что нечто большее, чем просто решение ее отца, лежит здесь на весах.
   - Гутвульф, - начал король, и голос его показался сдавленным тяжким грузом. - Не надейся спровоцировать меня сегодня на необдуманные слова... не думай также, что сможешь меня запугать. Король не проявил вовсе никакой терпимости и никакого понимания бед Эрнистира. Мы перенесли жестокую засуху, а теперь дожди, за которые мы благодарили богов тысячи раз, сами превратились в проклятие. Ничто из того, чем может угрожать мне Элиас, не будет страшнее для меня, чем напуганные люди и умирающие от голода стада. Большей дани я заплатить не могу.
   Граф Утаньята некоторое время стоял молча, и мрачность на его лице медленно застывала в новой маске, которая показалась Мегвин чем-то похожим на торжество.
   - Нет большей угрозы? - спросил граф, смакуя каждое слово. - Нет большей дани? - Он сплюнул жвачку цитрила на пол перед креслом короля. Несколько стражников Луга вскрикнули от ужаса, арфист, тихо наигрывавший что-то в углу, выронил инструмент с немелодичным грохотом.
   - Собака! - Гвитин вскочил, его стул отлетел в сторону. В одно мгновение его обнаженный меч оказался у горла Гутвульфа. Граф презрительно смотрел на принца, подбородок его едва заметно подался назад.
   - Гвитин! - рявкнул Луг. - В ножны, будь ты проклят, в ножны!
   Гутвульф скривил губы.
   - Пусть его. Валяй, щенок, убей посланника короля, тем более что я безоружен! - У дверей слышалось бряцание оружия, люди графа, преодолев первое остолбенение, двинулись вперед. Рука Гутвульфа взлетела в повелительном жесте.
   Нет! Даже если сопляк перережет мне глотку от уха до уха, никто из вас не обнажит меча! Вы отправитесь в Эркинланд. Король Элиас будет очень... заинтересован. - Его люди немедленно застыли на месте - вороньи пугала в доспехах.
   - Отпусти его, Гвитин, - приказал Луг. В его голосе была холодная ярость. Принц, не сводя горящего взора с эркинландера, вложил меч в ножны. Гутвульф провел пальцем по крошечному порезу на горле и равнодушно взглянул на поблескивающую каплю крови. Мегвин обнаружила, что она не дышала, и сделала глоток воздуха, только увидев алое пятно на пальце Гутвульфа.
   - Ты будешь жить, и сам расскажешь обо всем королю Элиасу, Утаньят, только едва заметная дрожь нарушала ровный тон короля. - Я надеюсь, что ты расскажешь ему еще и о смертельном оскорблении, которое ты нанес дому Эрна, оскорблении, которое неизбежно повлекло бы за собой твою смерть, если бы ты не был эмиссаром Элиаса и Рукой Короля. Ступай.
   Гутвульф повернулся и пошел к своим людям. Дойдя до них, он через весь зал обратился к королю Лугу:
   - Вспомни, что ты не знал большей дани, какую мог бы заплатить, - проронил он, - когда услышишь треск огня в башнях Тайга и плач твоих детей. - Тяжело ступая, он удалился.
   Мегвин нагнулась и трясущимися руками подняла кусок разломанной арфы. Обмотав скрученную струну вокруг запястья, она подняла голову, чтобы посмотреть на отца и брата. То, что она увидела, заставило девушку вернуться к бесполезному куску древа у нее в ладони, и струна туго затянулась на ее белой руке.
   Печально глядя в пустую камышовую клетку, Тиамак расстроенно выдохнул враннское проклятие. Третья ловушка, и ни одного краба. Рыбья голова, служившая приманкой неблагодарным животным, разумеется, исчезла без следа. Безнадежно всматриваясь в мутную воду, он ощутил странное чувство, что крабы обладают даром предвидения, - может быть даже сейчас они поджидают появления клетки с очередной пучеглазой головой. Он представил себе, как огромное племя сбегается к ней, ликуя, и вытаскивает наживку палочкой или подобным ей орудием, ниспосланным крабьему племени от какого-нибудь преуспевающего ракообразного божества.
   Интересно, поклоняются ли ему крабы, как ангелу в мягком панцире, дарующему им хлеб насущный, или взирают на него с холодным и циничным равнодушием банды бездельников, собирающихся освободить пьяного собрата от переполненного кошелька?
   В мрачной уверенности, что справедливо последнее предположение, он снабдил новой наживкой тщательно сплетенную клетку и позволил ей плюхнуться в воду, одновременно разматывая спутанную веревку.
   Солнце медленно скатывалось к горизонту, окрашивая широкое небо над топью красноватыми и оранжевыми, цвета хурмы, тонами. Направляемая шестом плоскодонка мягко скользила по водам Вранна, которые местами отличались от суши только видом растительности. Тиамака мучило ощущение, что все сегодняшние неудачи это только начало долгого неумолимого прилива. С утра он разбил свою лучшую чашу, в уплату за которую целых два дня составлял родословную Роахога-гончара. В полдень раздробил кончик пера и пролил большую банку чернил из ягодного сока, погубив почти готовую страницу своего манускрипта. И, наконец, если только крабы не устроили нечто вроде фестиваля в стенах его последней ловушки, вечером придется довольствоваться весьма скудным ужином. Сколько можно есть суп из кореньев и рисовых сухариков?
   Молча приступив к изъятию последней западни, он вознес безмолвную мольбу Тому, Кто Всегда Ступает По Песку, чтобы как раз сейчас маленькие обитатели дна пихались и толкались из всех сил, чтобы пробиться в заманчивую клетку. Благодаря своему неслыханному образованию, которое включало в себя даже год в Пирдруине, Тиамак теперь не очень-то верил в Того, Кто Всегда Ступает По Песку, но продолжал испытывать к нему определенную нежность, примерно как к очень старому дедушке, который часто падает дома, но когда-то приносил вкусные орехи и вырезанные из дерева игрушки. Кроме того, от молитв нет никакого вреда, даже если совершенно не веришь в то, чему молишься. Это помогает сосредоточиться и производит крайне благоприятное впечатление на окружающих.
   Ловушка медленно поднималась, и сердце забилось чуть быстрее в коричневой груди Тиамака, заглушая назойливое недовольное бурчание его желудка. Но сопротивление оказалось недолговечным, вероятно, просто какой-то корешок зацепился и соскользнул, поскольку клетка внезапно легко выскочила и запрыгала по поверхности мутной воды. Что-то двигалось внутри; он поднял клетку так, чтобы лучи закатного солнца проходили сквозь нее, и прищурился. Два крошечных глаза таращились на него со стебельков, два глаза, принадлежащих крабу, которого легко можно было зажать в кулаке.
   Тиамак фыркнул. Не трудно вообразить, что происходило под водой: бойкие братья-крабы, уговаривающие самого маленького испытать западню, маленький не в силах выбраться и горько рыдает, а бессердечные старшие хохочут и размахивают клешнями. Потом появляется гигантская тень Тиамака, клетка внезапно уходит вверх, и озадаченные братья-крабы в замешательстве смотрят друг на друга, не зная, как объяснить маме отсутствие малыша.
   Тем не менее, думал Тиамак, принимая во внимание зловредную пустоту в животе, если это все, что сегодня нас ожидает... очень маленький, но в супе будет неплох.
   Он еще раз сощурившись заглянул в клетку и вытряхнул пленника себе на ладонь. К чему обманывать себя? Это День-Бега-По-Песку, уж что есть, то есть.
   Крабеныш с плеском плюхнулся в воду. Тиамак даже не потрудился снова поставить западню.
   Привязав лодку, он взобрался по длинной лестнице к себе в домик, на смоковницу. Тиамак поклялся удовольствоваться супом и сухариками. Обжорство это порок, напомнил он себе, препятствие между душой и сферой высоких истин.
   Втягивая лестницу на крыльцо, он думал о Той, Что Произвела Человеческое Дитя, у которой не было даже супа из кореньев, так что она питалась только камнями, грязью и болотной водой, пока все это не соединилось у нее в животе и она не произвела на свет глиняное дитя, первенца человечества.
   Все это делает суп из кореньев до крайности привлекательным, не правда ли? Кроме того, на сегодня множество дел, помимо вкусного ужина, - к примеру, переписать испорченную страницу манускрипта. Соплеменники могут считать его просто чокнутым, но кое-где есть люди, которые прочитают его обзор Савранских лекарств целителей Бранна и поймут, что болота тоже могут рождать истинно ученые умы. Но ах! - краб скрылся под водой вместе с банкой папоротникового пива.
   Вымыв руки в миске с водой, приготовленной перед уходом (для этого ему пришлось согнуться в три погибели, потому что между тщательно отполированной доской для письма и кувшином с водой совершенно не было места), Тиамак услышал, как что-то царапается на крыше. Он вытер руки о набедренную повязку и внимательно прислушался. Звук повторился: как будто конец его сломанного пера потерли о солому.
   В одно мгновение он высунулся из окна и, перебирая руками, взобрался на наклонную крышу. Ухватившись за одну из длинных, гибких веток смоковницы, он легко подтянулся к тому месту, где ютился маленький ящик с крышей из коры домик-детеныш, пристроившийся к материнской спине. Тиамак заглянул в ящик.
   Он оказался там: серый воробей, проворно склевывающий зерна, рассыпанные по дну ящика. Тиамак осторожно протянул руку и взял птицу, потом со всей осторожностью, на которую был способен, он спустился вниз по крыше и влез обратно в окно.
   Вранн посадил воробья в клетку для крабов, специально для этой цели повешенную на потолочной балке, и быстро развел огонь. Когда пламя в каменном очаге запылало вовсю, он достал птицу из клетки. От дыма, поднимавшегося к отверстию в потолке, щипало глаза.
   Воробей потерял пару хвостовых перьев и странно оттопыривал одно крыло, как будто натерпелся больших неприятностей в дальнем пути из Эркинланда. Тиамак знал, откуда прилетела птица, потому что это был единственный воробей, которого он воспитал. Остальные его птицы были болотные голуби, и только Моргенс настаивал на воробьях - смешной старик.
   Поставив воду на огонь, Тиамак сделал все, что было в его силах, для поврежденного серебряного крылышка, потом насыпал птичке еще зерна и поставил в клетку низкий фунтик из коры, полный воды. Был соблазн подождать и прочитать прибывшее послание после еды, чтобы оттянуть удовольствие от новостей, принесенных издалека, но в такой день, как сегодня, нельзя было ожидать от себя такого неимоверного терпения. Он растолок в ступке немного рисовой муки, добавил воды и перца, слепил хлебец и посадил его печься.
   Кусочек пергамента, обернутый вокруг птичьей лапки, измочалился по краям, буквы расплылись, как будто птица здорово вымокла по дороге, но Тиамак привык к таким вещам и скоро все разобрал. Цифры, обозначавшие день, когда было отправлено письмо, удивили его - серый воробушек почти целый месяц добирался до Вранна. Послание удивило его еще больше, но это было совсем не то удивление, на которое он надеялся.
   Чувствуя холодную тяжесть в желудке, которая заставляла забыть любой голод, он подошел к окну и стал смотреть на быстро разгорающиеся звезды, виднеющиеся сквозь спутанные ветки смоковницы. Тиамак смотрел на север, и на мгновение почти почувствовал дуновение ветра, несущего ледяной клин сквозь теплый воздух Вранна. Он довольно долго простоял так, когда до него долетел наконец запах сгоревшего ужина.
   Граф Эолер откинулся в мягком теплом кресле и посмотрел в потолок. Он был покрыт религиозной росписью, душераздирающими изображениями Узириса, исцеляющего прачку, Сутрина, замученного на арене императора Крексиса, и тому подобным. Цвета немного поблекли, и пыль, словно легкая вуаль, покрывала картины. И все-таки это было весьма впечатляющее зрелище, хоть и принадлежащее одному из меньших вестибюлей Санкеллана Эвдонитиса.
   Ужасающий груз песчаника, мрамора и золота, думал Эолер, и все это во славу того, кого никто никогда не видел.
   На него вдруг накатила непрошенная волна тоски по дому - это часто случалось за последнюю неделю. Чего бы он не отдал за то, чтобы оказаться сейчас в своем скромном доме в Над Муллахе, в окружении племянниц, племянников и памятников эрнистирийским героям и богам; или в Тайге, в Эрнисадарке, куда всегда тянется тайная частичка его сердца, - но он должен быть здесь, среди попирающего землю камня Наббана. Ветер приносил запах войны, и он не мог оставаться в стороне, когда король нуждался в его помощи. И все-таки он устал от путешествий. Как хорошо было бы снова почувствовать траву Эрнистира под копытами своей лошади!
   - Граф Эолер! Прошу простить меня за то, что заставил вас ждать! - Отец Диниван, молодой секретарь Ликтора, стоял в дальних дверях, вытирая руки о край черной сутаны. - Сегодня тяжелый день, а мы еще не достигли и полудня! Тем не менее... - он засмеялся. - Это очень жалкое извинение. Пожалуйста, пройдемте в мои комнаты!
   Эолер последовал за ним, его сапоги бесшумно ступали по толстым старым коврам.
   - Ну вот, - сказал улыбающийся Диниван, протягивая руки к уютному пламени камина. - Так лучше? Это просто скандал, но нам очень трудно поддерживать тепло в доме его святейшества. Потолки очень высокие. А весна была такая холодная!
   Граф улыбнулся.
   - По правде говоря, я как-то не обратил на это внимания. В Эрнистире мы всегда спим с открытыми окнами, кроме, разве что, самой суровой зимы. Мы люди, живущие на свежем воздухе.
   Диниван поднял брови.
   - А мы, наббанаи, изнеженные южане, э?
   - Я этого не говорил! - засмеялся Эолер. - Вот что вам, южанам, действительно присуще, так это редкостное красноречие.
   Диниван сел на стул с высокой твердой спинкой.
   - Ах, но вот его святейшестве Ликтор - который на самом деле эркинландер, как вам хорошо известно, - Ликтор всех нас заткнет за пояс. Он умный и тонкий человек.
   - Это мне известно. И это о нем я хотел бы поговорить, отец.
   - Называйте меня просто Диниван, пожалуйста. Ах, это печальная судьба секретарей великих людей - встреч с ними ищут больше благодаря приближенности к великим, чем за личные качества, - он насмешливо состроил удрученную мину.