Уильямс Тэд. Трон из костей дракона (Орден Манускрипта - 1)

   Доктор продолжал неумолимо смотреть на него. Саймон опустил глаза. Наконец, он произнес мрачным голосом, звучавшим гораздо более по-детски, чем ему хотелось бы:
   - Простите меня.
   Теперь доктор резко двинулся с места, как будто перерезали сдерживавшую его веревку, к начал расхаживать по комнате,
   - Если бы я только мог предположить, как ты собираешься использовать это письмо... - говорил он раздраженно. - О чем ты думал? И почему, почему ты решил, что можешь врать мне?
   Где-то внутри Саймону было даже приятно, что доктор так огорчен. Какой-то другой его части было нестерпимо стыдно. А уж совсем в глубине души - сколько там было еще Саймонов? - сидел спокойный заинтересованный наблюдатель, который ждал исхода событий, чтобы посмотреть, какая именно часть ответит за все.
   Непрерывное расхаживание Моргенса уже начало раздражать мальчика.
   - Ну какое вам дело! - крикнул он. - Это же моя жизнь, верно? Дурацкая жизнь кухонного мальчишки! И потом, - пробормотал он под конец, - они все равно не взяли меня...
   - И ты должен благодарить Господа! - резко сказал Моргенс. - Благодарить Господа за то, что они не взяли тебя. Что это за жизнь? В мирное время ты будешь сидеть в грязных бараках, играя в кости с неотесанными невежами, во время войны тебя разрубят, застрелят или растопчут жеребцы. Ты же ничего не знаешь об этом, ты, глупый мальчишка! Быть простым пехотинцем, когда на поле битвы сходятся все эти благородные рыцари - крестьянские заступники, ничуть не лучше, чем быть воланчиком на играх в день леди! - он повернулся лицом к Саймону. - Ты знаешь, что Фенгбальд и его рыцари сделали в Фальшире?
   Юноша молчал.
   - Они предали весь Шерстяной район огню, вот что они сделали. Сожгли женщин и детей живьем, потому что те не хотели продавать своих овец. Фенгбальд приказал наполнить чаны для вымачивания шерсти раскаленным маслом и вылить их на зачинщиков волнений. Они убили шестьсот человек, и после этого граф Фенгбальд и его люди, весело распевая, вернулись, в замок. Это ведь к ним ты мечтаешь присоединиться?!
   Теперь Саймон и в самом деле был зол. Он чувствовал, что лицо его стало невозможно горячим и боялся горько разрыдаться. Невозмутимый Саймон-наблюдатель куда-то исчез.
   - Да! - завопил он. - Кому какое дело! Очевидное удивление Моргенса, не ожидавшего такого необычного взрыва, заставило Саймона чувствовать себя еще хуже.
   - Что со мной будет? - спросил он и в расстройстве хлопнул себя по бедрам. - Нет никакой надежды на славу в посудомоечной, никакой надежды среди горничных... и никакой надежды здесь, в темной комнате, среди дурацких... книг!
   Огорченное лицо доктора прорвало наконец сдерживаемую плотину. Саймон в слезах бросился в дальний конец комнаты и уткнулся носом в холодный камень стены. Где-то снаружи три юных пьяных священника распевали, завывая, гимн.
   Маленький доктор стоял рядом с Саймоном, неумелой рукой поглаживая плечо юноши.
   - Ну, ну, мой мальчик, - сказал он смущенно, - что это за разговор о славе? Где ты ухитрился подхватить эту болезнь? Будь я проклят, слепец, я должен был понять. Она разъела и твое наивное сердце, так ведь, мальчик? Нужна сильная воля и опытный глаз, чтобы разглядеть сквозь мишурный блеск гнилое нутро. Мне очень жаль. - Он снова погладил руку Саймона.
   Саймон не понял ни слова из длинной тирады доктора, но голос его подействовал успокаивающе. Он почувствовал, как помимо его воли злость улетучивается, но пришедшая на ее место слабость заставила его сесть и сбросить с плеча руку доктора. Он утер лицо рукавом своего камзола.
   - Я не знаю, почему вам жаль, доктор, - начал он, стараясь, чтобы голос не очень дрожал. - Мне жаль, потому что я вел себя как ребенок. - Он встал, и пока шел через всю комнату к длинному столу, маленький человек не сводил с него глаз. Саймон остановился и принялся водить пальцем по груде раскрытых книг. - Я солгал вам и вел себя как дурак, - сказал он не оборачиваясь. - Пожалуйста, простите глупость кухонного мальчишки, доктор, кухонного мальчишки, возомнившего, что он может стать чем-то большим.
   В тишине, которая наступила после завершения этой смелой речи, Саймон уловил странный звук - неужели доктор плакал?! Но в следующее мгновение все встало на свои места: доктор просто смеялся, - нет, хохотал! - пытаясь заглушить смех широким рукавом своего одеяния.
   Саймон резко повернулся, уши его горели. Моргенс поймал его взгляд, потом посмотрел в сторону, плечи его вздрагивали.
   - Ох, мальчик... мальчик... - прохрипел он, протягивая руку к обескураженному Саймону. - Не сердись. Не уходи. Ты только напрасно пропадешь на поле битвы. Ты должен быть великим лордом и выигрывать сражения за столом переговоров, а такие победы всегда ценнее, чем одержанные в бою. Или эскритором церкви, чтобы выманивать бессмертные души у богатых и беспутных.
   Моргенс снова начал смеяться и прикусил бороду, чтобы быстрее прошел приступ. Саймон стоял, как истукан, нахмурившись, не понимая, получил он комплимент или оскорбление. Наконец к доктору вернулось самообладание, он вскочил и направился к бочонку с элем. Долгий глоток окончательно успокоил Моргенса, и он с улыбкой повернулся к юноше.
   - Ах, Саймон, Саймон, благослови тебя Бог. Не дай бряцанию оружия и хвастовству добрых молодцев и бандитов короля Элиаса чересчур поразить твое воображение. У тебя есть проницательный ум - ну иногда, по крайней мере, - и у тебя есть достоинства, о которых ты еще ничего не знаешь, - пока. Научись, чему сможешь, от меня, юный ястреб, от меня и от других достойных, которых ты еще встретишь в жизни. Кто знает, какая судьба тебя ждет? Слава бывает разная... он поднял бочонок и сделал следующий глоток.
   После быстрого взгляда на Моргенса, предпринятого с целью убедиться, что последняя тирада не является очередным издевательством, Саймон позволил себе застенчивую улыбку. Ему очень понравилась фраза о "юном ястребе".
   - Тогда хорошо. И я очень виноват, что солгал вам. Но если у меня такой уж острый ум, почему вы не научите меня чему-нибудь действительно важному?
   - Чему, например? - спросил Моргенс, и улыбка его погасла.
   - О, я не знаю... Волшебству или чему-нибудь в этом роде.
   - Волшебство! - прошипел Моргенс. - Это все, о чем ты способен думать, мальчик? Ты воображаешь, что я какой-нибудь фокусник, какой-нибудь дешевый придворный заклинатель? Тебе хочется посмотреть на такие трюки?
   Саймон ничего не ответил.
   - Я все еще сержусь на тебя за эту бессовестную ложь; - добавил доктор. Почему я должен ублажать тебя?
   - Я сделаю все, что хотите, в любое время, - сказал Саймон. - Я даже вымою потолок.
   - Ладно, ладно, - ответил Моргенс, - подкуп тебе не удастся. Послушай-ка, если ты прекратишь эти бесконечные разговоры о волшебстве, я отвечу на твои вопросы за целый месяц вперед и тебе ни одного не придется записать. Ну как, а?
   Саймон вздохнул, но ничего не сказал.
   - Хорошо, тогда я дам тебе прочитать мой манускрипт о жизни Престера Джона, - предложил доктор. - Я помню, ты один или два раза просил меня об этом.
   Саймон вздохнул еще глубже.
   - Если вы научите меня волшебству, я каждую неделю буду приносить вам один из пирогов Юдит и баррель стенширского темного от кладовщика.
   - Вот оно! - торжествующе рявкнул Моргенс. - Видишь? Ты видишь, мальчик? Ты так уверен, что волшебные фокусы принесут тебе славу и могущество, что готов подкупить меня крадеными вещами, только бы я научил тебя. Нет, Саймон, я не могу заключать с тобой такие сделки.
   Саймон почувствовал, как его снова охватывает злоба, поморщился и ущипнул себя за руку.
   - Почему вы так настроены против этого? - спросил он. - Потому что я судомойка? Моргенс улыбнулся.
   - Даже если ты все еще работаешь на кухне, друг Саймон, ты не судомойка. Нет, в тебе нет никакого ущерба, кроме разве что возраста и незрелости. Ты просто не понимаешь, о чем просишь.
   - Я не понимаю, - пробормотал Саймон, плюхнувшись на стул.
   - Вот именно, - Моргенс сделал еще один глоток эля. - То, что ты называешь волшебством, на самом деле есть результат элементарных природных сил, похожих на огонь и ветер. Они подчиняются особым законам - и законы эти невероятно трудны для понимания и изучения. Многие из них так никогда и не будут поняты.
   - Но почему вы не научите меня этим законам?
   - По той же причине, по которой я не дам горящего факела ребенку, сидящему на стоге сена. Ребенок - я не имею в виду ничего оскорбительного - не готов к такой чудовищной ответственности. Прежде чем приступить к овладению Искусством, которым ты так очарован, необходимо многие годы провести за книгами, изучая другие науки. И даже тогда не всякий может овладеть могуществом.
   Старик снова выпил, отер губы и улыбнулся.
   - К тому времени, когда человек способен использовать Искусство, он обычно бывает уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что к чему. Искусство слишком опасно для юных, Саймон.
   - Но...
   - Если ты сейчас скажешь: "но Прейратс...", я стукну тебя, - сказал Моргенс. - Я уже говорил тебе, что он безумен. Он упивается могуществом, которое дает Искусство, и игнорирует последствия. Спроси меня о последствиях, Саймон.
   Саймон угрюмо спросил:
   - И что же с пос...
   - Нельзя напрягать силы, не заплатив за это, Саймон. Если ты украл пирог, кто-то другой останется голодным. Если ты слишком сильно гонишь лошадь, лошадь погибает. Если ты используешь Искусство, чтобы открывать двери, Саймон, ты не выбираешь гостей.
   Саймон разочарованно оглядел комнату.
   - Почему вы нарисовали эти знаки на вашей двери, доктор, - спросил он наконец.
   - Чтобы уберечься от чужих гостей, мальчик. - Моргенс нагнулся, чтобы поставить свою кружку, и из-за его воротника выскользнуло что-то золотое и блестящее и повисло, раскачиваясь на цепочке. Доктор как будто не замечал этого. - Теперь я вынужден отослать тебя, Саймон. Но ты запомни этот урок, урок, который годится для королей... или королевских сыновей. За все надо платить! Есть цена любому могуществу, хоть это и не всегда очевидно. Обещай мне, что ты запомнишь это.
   - Я обещаю, доктор, - после плача у Саймона кружилась голова, как после быстрого бега. - Что это такое? - спросил он, указывая на золотой предмет, маятником качающийся взад и вперед. Доктор прикрыл его ладонью и бросил на Саймона быстрый взгляд.
   - Это перышко, - коротко сказал доктор. Когда он прятал под одежду блестящую вещицу, Саймон заметил, что конец золотого перышка был приделан к свитку пергамента, вырезанного из блестящего белого камня.
   - Нет, это перо, - сказал он заинтересованно, - писчее перо, верно?
   - Очень хорошо, это перо. Теперь, если тебе нечего делать, кроме как допрашивать меня о моих личных украшениях, ступай прочь. И не забудь своего обещания! Помни!
   Пока Саймон брел обратно к помещениям для слуг, он с удивлением размышлял обо всех событиях сегодняшнего странного утра. Доктор узнал о его проступке, но не наказал и не выгнал вон. И тем не менее он продолжал отказываться научить Саймона какому-нибудь волшебству. И совсем уж непонятно, почему такое раздражение вызвал интерес Саймона к брелку-перу.
   Размышляя, Саймон задумчиво дергал высохшие ветки розового куста. Неожиданно он уколол палец о скрытый шип и ругаясь отдернул руку. Яркая капелька крови повисла на кончике его пальца, как крошечная алая жемчужина. Саймон сунул палец в рот и ощутил легкий соленый вкус.
   В самую темную часть ночи, пик Дня всех дураков, чудовищный толчок прокатился по Хейхолту. Он вытряхнул спящих из кроватей и вызвал долгое шмелиное гудение сочувствующих колоколов на Башне Зеленого ангела.
   Удар сбросил со стульев нескольких юных священников, отвергнувших вечерние молитвы и посасывающих вино, беспрерывно оскорбляя аббата Дометиса, в эту единственную для них ночь свободы. Сила толчка была так велика, что даже пьяные солдаты ощутили волну леденящего ужаса, словно всегда были уверены, что Бог в конце концов непременно даст им почувствовать свое недовольство.
   Но когда обезумевшая толпа ринулась во двор замка, чтобы посмотреть, что же случилось, они не обнаружили никаких следов вселенского катаклизма, кроме торчащих тут и там бритых голов церковных прислужников, похожих на бледные ядовитые грибы. Ночь была ясной и невозмутимой.
   Саймон спал в своей скромной занавешенной тряпками постели, окруженный дивными сокровищами, которые он так бережно собирал; во сне он взбирался по колонне из черного льда, и за каждым мучительным продвижением вперед следовало почти столь же мучительное соскальзывание назад. В зубах он держал какое-то послание, написанное на туго свернутом пергаменте. На самом верху обжигающей холодом колонны была дверь, за дверью пряталось что-то темное и, притаившись, дожидалось его, дожидалось послания.
   Когда он наконец достиг порога, оттуда высунулась рука, похожая на змею, и схватила пергамент испачканными в чернилах пальцами. Саймон попытался, отпрянув назад, скользнуть вниз, но из дверного проема появилась вторая черная лапа и схватила его за руку. Его потащили вперед, к глазам, блистающим, как два малиновых уголька в адском чреве дьявольской печи...
   Когда он, задыхаясь, проснулся, колокола недовольно переговаривались, сердито стонали, возвращаясь в холодный ночной сон.
   Только один человек во всем огромном замке мог утверждать, что он что-то видел. Калеб, конюшенный мальчишка, туповатый помощник Шема-конюха, не спал всю ночь, потому что на следующее утро его собирались провозгласить королем дураков, и юные священники должны были маршем пронести его через весь замок, распевая непристойные песни и осыпая окружающих овсом и цветочными лепестками. Действо продолжилось бы в трапезной, где он будет присутствовать на банкете всех дураков, сидя на шутовском троне, сплетенном из гленивентского камыша.
   Он тоже слышал гром, рассказывал Калеб всем, кто хотел слушать, но это был не просто гром, а грохочущий голос, который выговаривал слова на странном языке, про который конюшенный мальчик только и мог сказать, что он был "плохой". Он также утверждал, что видел огненную змею, вылетевшую из башни Хьелдина, некоторое время извивавшуюся в воздухе, а потом рассыпавшуюся снопами огненных искр.
   Никто не обратил внимания на историю Калеба, и тому была причина - недаром он был признан королем всех дураков. Кроме того, рассвет принес в Хейхолт нечто, заставившее забыть о громе в ночи и даже о предвкушении Дня всех дураков.
   Дневной свет озарил линию облаков, дождевых облаков, припавших к северному горизонту, словно стадо толстых серых овец.
   - Во имя окровавленного деревянного молота Дрора, ужасного единственного глаза Удуна и... и... и Господа нашего Узириса! Что-то надо делать!
   Герцог Изгримнур, почти забывая в гневе о своем эйдонитском благочестии, с такой силой стукнул по Великому столу покрытым шрамами волосатым кулаком, что глиняная посуда разлетелась во все стороны. Его широкое туловище раскачивалось от крика, как корабль во время качки. Он перевел глаза на другой конец стола и снова опустил свой кулак.
   Глиняный кубок коротко звякнул и подчинился силе тяжести.
   - Должны быть приняты меры, сир! - ревел герцог, яростно дергая усы длиной с поясной ремень. - На Фростмарше завелась анархия, будь она проклята! Пока я сижу здесь со своими людьми, бесполезный, как сучья на бревне, путь на север превратился в столбовую дорогу для бандитов. И уже больше двух месяцев я не получал ни слова из Элвритсхолла. - Герцог выдохнул с такой силой, что усы его взлетели в воздух. - Мой сын в бедственном положении, а я ничем не могу ему помочь. Где же гарантии безопасности Верховного короля, сир?
   Красный, как свекла, риммерсман рухнул обратно в кресло. Элиас вяло приподнял бровь и оглядел остальных рыцарей, между которыми просвечивали пустые сиденья. Факелы, укрепленные в стенных нишах, отбрасывали длинные трепещущие тени на потемневшие гобелены.
   - Что ж, теперь, когда престарелый, но благородный герцог высказался, есть ли еще желающие? Может быть, кто-то еще полагает, что Верховный король Светлого Арда забыл о нуждах своих подданных? - Элиас играл со своим кубком, катая его вдоль полукруглых рубцов на дубовой поверхности стола. Гутвульф, сидевший по правую руку короля, самодовольно улыбнулся.
   Изгримнур со страдальческим лицом начал было снова подниматься, но Эолер из Над Муллаха успокаивающе положил руку на локоть старика.
   - Сир, - сказал Эолер, - ни Изгримнур и никто другой из говоривших ни в чем не обвиняют вас. - Эрнистириец плашмя опустил руки на стол. - Поэтому все то, что мы здесь говорим, означает только, что мы просим - умоляем, мой лорд, чтобы вы уделяли больше внимания тем вашим подданным, которые живут вне поля вашего зрения, далеко от Хейхолта. - Решив, что его слова были чересчур резки, Эолер улыбнулся. - Корни проблем здесь, - продолжал он. - Беззаконие царит везде, на севере и на западе. У голодающих людей нет угрызений совести, а только что кончившаяся засуха вызвала к жизни все самое худшее... во всех.
   После того как эрнистириец кончил, Элиас продолжал молча смотреть на него. Изгримнур не мог не заметить, каким бледным стало лицо короля. Это напомнило ему лицо Джона, отца Элиаса, во время жестокого приступа лихорадки на Южных островах.
   Такой же ясный взгляд и орлиный нос. думал герцог. Странно, как эти мелкие частицы переходят из поколения в поколение, не изменяясь и не старея. Герцог подумал о Мириамели - хорошенькой грустной дочери Элиаса. Интересно, что унаследует она от отца, а что от прекрасной загнанной матери, умершей десять лет назад - или двенадцать?
   На другой стороне стола Элиас внезапно тряхнул головой, как бы просыпаясь от долгого сна или пытаясь освободиться от винных паров. Изгримнур заметил, как Прейратс отдернул бледную руку от рукава Элиаса. Что-то есть в этом священнике, вызывающее отвращение, уже не в первый раз подумал герцог, и это нечто большее, чем просто лысина и скрипучий голос.
   - Что ж, граф Эолер, - сказал король, и губы его на мгновение искривились в улыбке. - Если мы говорим об "обязательствах", что может сказать ваш родственник, король, по поводу письма, которое я ему отправил?
   Эолер ответил сдержанно, аккуратно выбирая слова:
   - Как всегда, мой лорд, он выражает свои уважение и любовь к благородному Эркинланду. Тем не менее, он действительно опасается, что никак не сможет послать больше, имея в виду налоги...
   - Дань! - хрюкнул Гутвульф, чистивший ногти тонким кинжалом.
   - Имея в виду налоги, в настоящее время, - закончил Эолер, игнорируя вмешательство.
   - Так ли это? - спросил Элиас и снова улыбнулся.
   - В настоящее время, мой лорд, - Эолер умышленно не понял значения улыбки, - он уполномочил меня попросить о королевской помощи. Вы знаете, какие бедствия причинили засуха и чума. Эркингарды должны помочь нам в охране торговых путей.
   - Ах, они должны, должны, не так ли? - глаза короля Элиаса блестели, на щеке задергалась жилка. - Так теперь мы уже вам что-то должны? - Он наклонился вперед, стряхивая быструю как змея сдерживающую руку Прейратса. - А кто ты такой, - прорычал он, - младенец, сводный кузен короля-пастуха, который и король-то только благодаря слабоволию и терпимости моего отца! - кто ты такой, чтобы говорить мне "должен"?!
   - Мой лорд, - в ужасе вскричал сир Флуреп Наббанайский, всплескивая руками, некогда могучими, а теперь скрюченными и согнутыми, как лапы ястреба, мой лорд, - задыхался он, - вы сердитесь по-королевски, но Эрнистир доверенный союзник под Высокой опекой вашего отца, не говоря уж о том, что эта страна была родиной вашей святой матери, да отдохнет ее душа! Пожалуйста, сир, не говорите так о Луге!
   Элиас перевел взгляд ледяных изумрудных глаз на Флурена и, казалось, собирался обрушить на него всю свою ярость, но Прейратс снова подергал край темного рукава короля и тихонько сказал что-то ему на ухо. Лицо короля смягчилось, но линия нижней челюсти оставалась напряженной, как тетива. Даже воздух над столом казался туго натянутым, порождая в головах ужасные предположения.
   - Прости меня за непростительное, граф Эолер, - сказал наконец Элиас, его губы растянула странная глупая ухмылка. - Прости мне мои грубые, необоснованные слова. Меньше месяца прошло с начала дождей, и это был нелегкий год для всех нас.
   Эолер кивнул, в его умных глазах была тревога.
   - Конечно, ваше величество. Я понимаю. Обещайте мне ваше прощение за то, что я был причиной этому.
   На другой стороне овального стола сир Флурен положил руки на стол и удовлетворенно кивнул.
   Тогда со своего места встал Изгримнур, похожий на бурого медведя, поднявшегося на задние лапы;
   - Я тоже постараюсь быть деликатным, сир, хотя всем известно, что это противоречит моей солдатской натуре. Веселая гримаса Элиаса сохранялась.
   - Очень хорошо, дядюшка Медвежья Шкура, вот мы все вместе и займемся деликатностью. Что вы хотите от вашего короля?
   Герцог Элвритсхолла набрал в грудь побольше воздуха, нервно перебирая свою бороду.
   - Люди, мои и Эолера, пребывают в страшной нужде, сир. В первый раз со дня начала правления Джона Пресвитера Холодный путь вновь стал непроходимым, бураны на севере, разбойники на юге. Королевская Северная дорога через Вальдхельм немногим лучше. Королевству необходимо, чтобы эти дороги оставались открытыми. - Изгримнур отвернулся и сплюнул на. пол. Сир Флурен моргнул. Многие из кланов-деревень, судя по последнему письму моего сына Изорна, страдают от голода. Мы не можем продать наши товары, связь с более отдаленными селениями утеряна.
   Гутвульф, ковырявший кинжалом край стола, демонстративно зевнул. Хеаферт и Годвел, два барона помоложе, носящие рельефные зеленые кушаки, тихонько хихикали.
   - Конечно, герцог, - протянул Гутвульф, как согревшаяся на солнце кошка откинувшийся в кресле, - вы не обвиняете нас в этом? Разве королевская власть нашего господина ничем не отличается от власти Господа Бога, чтобы останавливать бури мановением руки?
   - Я не говорил ничего похожего, - рявкнул Изгримнур.
   - Может быть, - сказал Прейратс, сидящий во главе стола, широко улыбаясь, - вы осмелитесь обвинить короля в исчезновении его брата? До нас дошли такие слухи.
   - Никогда! - Изгримнур был искренне поражен. Эолер рядом с ним опустил глаза, как бы увидев нечто неожиданное. - Никогда! - повторил герцог, беспомощно глядя на Элиаса.
   - Нет, милорды, я знаю, что Изгримнуру в голову не может прийти такое! сказал король, взмахнув вялой рукой. - Да старый дядюшка Медвежья Шкура нас обоих на руках качал! Я надеюсь, что с Джошуа ничего не случилось, - то, что он в течение всего этого длительного времени не появился в Наглимунде, очень тревожно. Но если затевается что-то грязное - не моя совесть нуждается в колыбельной. - Закончив, Элиас показался на мгновение усталым и озабоченным, как бы углубленным в неприятные воспоминания.
   - Позвольте мне вернуться к моей речи, мой лорд, - сказал Изгримнур. Северные дороги небезопасны. Слой верных мне крестьян слишком тонок. Нам нужны еще люди - сильные мужчины. Фростмарш полон разбойников, беглых преступников и, как говорят, кое-чего похуже.
   Прейратс заинтересованно подался вперед, подперев подбородок руками с переплетенными длинными пальцами, как ребенок, который смотрит в окно. В темных прудах его глаз отражались факелы.
   - Что-что, благородный Изгримнур?
   - Это неважно. Люди говорят... кое-что, и все тут. Вы же знаете пограничных жителей. - Риммерсман замялся и сделал глоток вина.
   Эолер встал.
   - Если герцог не скажет ничего о том, что мы слышим на рынках и среди слуг, то это придется сделать мне. Вокруг происходят вещи, которые нельзя объяснить погодой и плохим урожаем. В моей стране нет нужды говорить об ангелах или дьяволах. Мы, эрнистири с запада, знаем, что по земле разгуливает кто-то двуногий, и это не человек. Мы знаем, как к этому относиться. Мы, эрнистири, знали ситхи, когда они еще жили в наших краях, когда им принадлежали высокие горы и широкие поля Эркинланда. - Факелы догорали, и высокий лоб и щеки Эолера порозовели. - Мы не забыли, - сказал он тихо, - но его голос донесся даже до спящего Годвига, который поднял пьяную голову, как собака, услышавшая отдаленный зов, - мы, эрнистири, помним дни гигантов, дни северного проклятия и белых лисиц, так что теперь мы говорим открыто: этой зимой в Светлый Ард пришло зло. Люди севера боятся...
   - "Мы, эрнистири", - издевательский голос Прейратса прервал молчание, ослабив потусторонние чары. - "Мы, эрнистири!" Наш благородный языческий друг требует, чтобы мы называли вещи своими именами. - Прейратс начертал гротескное древо на груди своего неподобающе красного облачения. Выражение лица Элиаса стало хитровато-добродушным. - Прекрасно! - продолжал священник. - Он рассказал нам превосходную сказку. Гиганты и эльфы! - Прейратс всплеснул руками, и ветер, поднятый рукавами чуть не сдул со стола посуду. - Как будто у его величества короля мало других забот - его брат исчез, его подданные голодны и испуганы как будто даже великому сердцу короля легко это выдержать! А вы, Эолер, преподносите ему языческие россказни о призраках, из тех, что передают друг другу старухи.
   - Он язычник, да, - зарычал Изгримнур, - но в Эолере больше эйдонитской доброй воли, чем во всех ленивых щенках, которые болтаются по замку, вместе взятых! - Барон Хеаферт заржал, заимствуя пьяный смех у Годвига. - Болтаются без дела, когда люди вокруг живут скудной надеждой и еще более скудным урожаем!
   - Все в порядке, Изгримнур, - устало сказал Эолер.
   - Мои лорды! - замахал руками сир Флурен.
   - Я не желаю слышать, как тебя оскорбляют только за то, что ты честен с ними! - загрохотал Изгримнур на Эолера. Он поднял кулак, собираясь снова стукнуть им по столу, но передумал и вместо этого поднес руку к груди и взялся за деревянное древо. - Прости мою горячность, мой король, но, беспочвенны эти страхи или нет, люди действительно боятся.