Страница:
Я поздравил его с очередной творческой удачей, пожелал всяческих успехов и поплелся к себе в кабинет. В отличие от Гаркуши мне пока радоваться было нечему. У меня не имелось никакого представления о том, как превратить в сенсацию свои сегодняшние знания. Что я, в сущности, имею? Так, взгляд и нечто. Ни Кулька, ни Аркатова к делу, как говорится, не подошьешь. Правда, можно теперь что угодно валить на покойника Барина, но это не доблесть, да и мертвые сраму не имут. В тягостном безделье и бесплодных раздумьях я промаялся, наверное, целый час, после чего решил наконец плюнуть на все и ехать домой отсыпаться. Но когда уже взялся за ручку двери, зазвонил телефон.
— Игорь Владимирович?
Я замер с трубкой в руке. Черт побери, сегодня я узнал бы этот голос из тысячи!
— Игорь Владимирович, вы меня слышите?
— Слышу, Иван Федорович, — ответил я, стараясь говорить как можно ровнее. Боюсь, правда, мне это не слишком удавалось. — Чего это вы сегодня при виде меня такого стрекача задали?
— Струсил, — честно ответил Аркатов. — Нервишки, знаете ли. Да ведь и у вас лицо было, прямо скажем... Тоже не ожидали?
— Не ожидал, — согласился я. И уточнил: — От вас не ожидал.
— Только, пожалуйста, давайте обойдемся без морали, — попросил он. — Я, собственно, звоню, чтобы исправить утреннюю ошибку. Хочу с вами встретиться, рассказать кое-что очень интересное.
У меня внутри все похолодело. Все та же дилемма, что и давеча: встретиться — страшно, не встретиться — невозможно.
— Что ж, приезжайте в редакцию, — предложил я, очень надеясь, что голос не выдаст моих волнений.
Но он, видимо, выдал, потому что Аркатов ухмыльнулся:
— Не верите? А я, между прочим, и так почти у вас в редакции, звоню из автомата напротив. Если боитесь, попросите выделить вам охрану и спускайтесь. Спускайтесь, спускайтесь, не пожалеете!
— Ничего я не боюсь, — сердито ответил я, разозленный собственной слабостью. — И охрану из-за вас просить не буду, много чести. А верить вам или не верить, еще посмотрю. Не верь, не бойся, не проси — это ведь ваш афоризм?
— Народный, — ответил он. — Знаете кафе «Гвоздика»? Жду вас там.
— Если хотите исповедоваться, то лучше пойти в редакцию. Я без диктофона.
Он расхохотался.
— Молодой человек, в том смысле, который вы вкладываете, я если и исповедуюсь когда-нибудь, так только перед смертью. Но поскольку это событие мною на ближайшее время не планируется...
— Тогда о чем речь? — прервал я его. — Хотите дать эксклюзивное интервью? Давайте, у меня много вопросов.
— Не сомневаюсь, — снова усмехнулся он. — Кое на какие даже готов ответить.
— Вопрос первый. Как вы вообще оказались в этой истории? Деньги? Или власть? Я имею в виду, власть над чужой жизнью?
— Я же уже просил, если можно, обойтись без морали, — поморщился Аркатов. — Вечно вас, журналистов, тянет на эту патоку... Но раз уж спросили, попробую ответить. Деньги — всегда деньги. И деньги, между прочим, сами по себе — власть. Но можете верить, можете не верить, мне и денег-то перепадало не густо. Про власть и говорить нечего. Тут другое. — Он поднял фужер и задумчиво посмотрел сквозь него на свет. — Вам никогда не приходилось задумываться, каково бывает человеку, вернувшемуся оттуда? Без прежней работы, без друзей, всеми презираемому, с клеймом уголовника?
— Вы же хотели обойтись без морали, — заметил я не без иронии.
— Это для вас мораль, а для меня была — жизнь. Если птенец выпал из гнезда, то кто его подберет, тот ему и мать. А иначе подыхай с голоду.
— И кто же вас... подобрал?
— Подобрали, — тяжко вздохнул он. — Но пока давайте без фамилий.
— Почему же? — удивился я. — Фамилия Барина, например, завтра во всех газетах будет.
Он кивнул:
— Левушку жалко. Если б не Барин, я бы там не выжил. Мне невиданно повезло, что мы с ним оказались в одном бараке, и он очень много для меня сделал...
Я не мог скрыть удивления: представить породистого Барина в тюремной робе было еще труднее, чем Аркатова.
— Гибель Левы — это тоже одна из причин, почему я с вами разговариваю, — глухо произнес он.
— Что, организация дала сильную течь? — поинтересовался я.
Аркатов снова ухмыльнулся, на этот раз как-то криво, и произнес с необычайной убежденностью:
— Эта организация непотопляема. Вы и представить не можете... — он сам себя оборвал и махнул рукой. — Дело не в организации. Дело во мне. Верьте, не верьте, как хотите, но мне это все уже давно хуже кости в горле. Бывает, просыпаюсь среди ночи и не могу вздохнуть, как будто душит кто-то...
Он замолчал. Потом продолжил:
— Я не институтка, знаете ли, всегда догадывался, что когда-нибудь это кончится. Не знал только, что все будет вот так, разом: и Барин, и вы. Но я готовился, я очень хорошо к сегодняшнему дню готовился.
Аркатов щелкнул замочками, распахнул «дипломат» и извлек оттуда пухлую папку.
— Когда я вас увидел сегодня там, в сквере, то сразу понял, что все, финита. Тут правила простые: падающего толкни. Тот, кто засветился, обязан умереть, на нем ниточка должна оборваться, чтобы не потянуть за собой остальных. Знаете, как ящерица отбрасывает хвост... Не прими я мер — жить мне осталось бы до вечера. А так... Безвыходное положение, знаете ли, бывает только в гробу. Сегодня меня здесь уже не будет, пусть ищут, коли охота. Но они искать не станут. Не должны. Потому что я принял меры. — При этих словах он костяшкой указательного пальца постучал по папке и добавил: — Давным-давно принял.
— Нельзя ли поподробней, — попросил я.
Он взглянул исподлобья и произнес с легкой усмешкой:
— Не торопите события, юноша. Во-первых, я должен повиниться. Тогда... в первый раз, я недооценил вас. А вы оказались ловким молодым человеком. И вот поэтому я и пришел к вам... с этим.
Аркатов легким движением пальцев подвинул ко мне папку.
— Здесь распечатка записей всех разговоров, которые вели со мной... скажем так, клиенты. Те, что выходили непосредственно на меня. А на меня выходили, так сказать, отборные. Сливки общества! — хохотнул он и продолжал: — Впрочем, и на остальных кое-что есть. Краткие сведения о причинах, суммы. Да, из вторых рук, однако, тоже весьма убедительно. Когда вы просмотрите бумаги, то поймете. Там встречаются такие имена...
Он еще ближе подтолкнул ко мне папочку, но я так пока и не притронулся к ней руками. Вместо этого спросил:
— А где пленки?
— Хороший вопрос, — кивнул он. — Сразу видно профессионала. Пленки, разумеется, у меня. Между прочим, не только аудио, но и видео. Пленки, юноша, это мой страховой полис, моя гарантия. Не чего-нибудь там гарантия — жизни.
— Без пленок ваши бумажки ничего не стоят, — заметил я, пытаясь скрыть разочарование.
— Конечно, — с готовностью подтвердил Аркатов. — Но всему свое время. Я помещу эти пленки в надежное место, и они могут попасть к вам в двух случаях. Первый — если кое-кто решит, что моя жизнь, вернее, моя смерть им дороже, чем содержимое пленок. А второй — если я когда-нибудь решу, что кто-то ценит свою жизнь или хотя бы свободу дешевле, чем это же содержимое...
— Большой вы подлец, Иван Федорович, — не удержался я.
Мне хотелось его задеть, разозлить, разговорить побольше. Но цели я не достиг. Никак с виду не обидевшись, Аркатов пробормотал:
— Не больше многих. И уж во всяком случае поменьше, чем любой из этих...
Он небрежно повел рукой в сторону папки.
Мы оба замолкли на время, каждый думая о своем, после чего я первым нарушил молчание, поинтересовался недоверчиво:
— А зачем отдаете распечатку вперед? Почему не просто, когда понадобится, прислать мне пленки?
Он кивнул понимающе.
— Я кому надо черкнул несколько строк. Их передадут по назначению завтра утром. Как говорится, волнуйтесь — подробности письмом. Пока они будут только знать, что материалы есть и они у меня, остальные условия я сообщу им позже. Тогда же сообщу и про вас. То, что бумаги в редакции, будет держать их... в тонусе. Дороже ценить станут. Да и вы, насколько я вас теперь знаю, спать им не дадите. Так берете папку или нет?
— Беру, — пожал я плечами. — Как говорит один мой знакомый, лучше маленькая рыбка, чем большой таракан.
— Ну вот и отлично, — Аркатов поднялся во весь свой немаленький рост, защелкнул кейс. — Прощайте. Руки вам подавать не стану, а то еще откажетесь...
Сквозь стеклянную стену кафе я наблюдал, как он выходит на улицу, открывает дверцу своего помидорного «опеля», вальяжно трогается от тротуара, а внутри у меня все тряслось и дрожало. Как это он сказал: «Пленки, разумеется, у меня...» И потом: «Я помещу эти пленки в надежное место...» Означает ли это, что пленки сейчас действительно у него? У него — то бишь с ним?!
Дальше для меня счет пошел на секунды.
Красный «опель» не успел проехать и двадцати метров, как остановился перед светофором.
Я схватил папку в охапку и сорвался с места так, что чуть не опрокинул столик.
Пока я бежал через редакционную стоянку, зажегся сначала желтый, потом зеленый. «Опель» тронулся вместе с потоком.
Когда я оказался у своей «копеечки», красный автомобиль уже почти исчез из виду.
К тому времени, как я судорожным движением открыл дверь, плюхнулся на сиденье и завел двигатель, шансов догнать Аркатова не было. По прямой. Поэтому, с ревом вылетев на улицу, я повернул в противоположную сторону. Свернул во второй двор направо. Сквозанул между домами. Выскочил на параллельную улицу. Надавил на газ. В конце опять свернул во двор, прошмыгнул переулком и только теперь снова выехал на главную дорогу.
Аркатовский «опель» двигался всего на пять или шесть машин впереди меня.
Теперь, когда гонка кончилась и отчасти улеглось возбуждение, я мог спокойно порассуждать. А на что я, собственно, рассчитываю? Ответ был однозначным: пока ни на что. Никакого конкретного плана завладения пленками у меня не было. Было только твердое убеждение, что нельзя упускать их из виду, что надо ехать вслед красному «опелю», куда бы он ни направился, преследовать его, как кобель, повинуясь древнейшему из инстинктов, преследует течную сучку. Вдруг да обломится?
Надежда забрезжила передо мной, когда Аркатов, миновав Беговую, из туннеля выехал на Ленинградский проспект в сторону Кольцевой. Если бы он собирался домой, то повернул в противоположном направлении. А так... Конечно, есть множество других не просчитанных мною пока возможностей, но по Ленинградскому проспекту идет дорога в международный аэропорт Шереметьево. Логически рассуждая, раз уж решил где-то скрываться от всемогущей мафии, то не в Саратове же, не в Калуге.
У «Сокола», на развилке с Волоколамкой, красный «опель» решительно выбрал Ленинградское шоссе. Шансы Шереметьева стремительно возрастали. А мои?
Я лихорадочно продумывал варианты. Кого задействовать? Таможню? Погранцов? И как? Как сделать так, чтобы пленки не просто не ушли за границу, а достались именно мне? Я, конечно, понимал всю их колоссальную значимость для правоохранительных органов и на худой конец был согласен и на такой вариант. Но, во-первых, надо, чтобы с таможни они попали именно туда, а не оказались проданы совсем другим людям — я трезво смотрел как на нашу таможенную службу, так и на материальные возможности заинтересованных в пленках лиц. А во-вторых...
Хотел я сам себе признаться в том или не хотел, но в данный момент почти все прочие аргументы мне застила одна-единственная свербящая мозг мысль: в каких-нибудь двадцати метрах от меня — рукой подать! — находится самая потрясающая сенсация из всех, какие могут выпасть журналисту за целую жизнь. Упустить ее — значит каяться и клясть себя до скончания века.
Между «Войковской» и «Водным стадионом» опять что-то копали. В душном бензиновом чаду раскаленные машины еле-еле ползли в полтора ряда, пробираясь меж дорожных ограждений. Если в этой обстановке у кого-нибудь от жары закипит аккумулятор, мы все встанем здесь намертво. Хорошо, коли вместе с «опелем». А ну как он уедет вперед, а я останусь?
Дергаясь в пробке, точно сломанная игрушка, я с завистью наблюдал, как похожий на огромную кобру черный «харлей-дэвидсон» на двух колесах легко лавирует среди почти неподвижных машин. Седоки, оба, несмотря на безжалостно пекущее солнце, в черной коже и в черных мотоциклетных очках и шлемах, казалось, в своем высокомерии даже не глядели по сторонам. Не знаю, как насчет аккумулятора, но в какое-то мгновение мне показалось, что у меня вот-вот закипят мозги. Нечеловеческим усилием воли мне удалось подавить в себе желание бросить руль, выскочить наружу, легко лавируя среди замерших машин, добежать до стоящего впереди «опеля», хорошенько дать Аркатову по голове, схватить «дипломат» и сделать ноги...
Меня спасло от безумия то, что пробка тронулась. Чтобы на будущее избежать опасности потерять своего ведомого в очередном заторе, я решил притереться к нему поближе. Когда поток снова остановился перед следующим светофором, я оказался сзади всего на два корпуса. И поэтому вся последующая картина была у меня, что называется, как на ладони...
«Опель» стоял перед стоп-линией первым. В левом от него ряду горячил двигатель наездник «харлея». Мне было видно все до мельчайших деталей. Левая рука Аркатова, стряхивающая пепел с сигареты на мостовую. Сидящий сзади пассажир мотоцикла с какой-то похожей на пивную жестянкой в правой руке. Зажегся желтый сигнал светофора, оставались доли секунды до зеленого, когда черный мотоциклист, слегка склонившись вбок, швырнул жестянку в открытое окно «опеля».
Все дальнейшее случилось одномоментно. «Харлей-дэвидсон» сорвался с места так, что встал на заднее колесо, а в салоне «опеля» расцвел огненный шар, мгновенно охватив пламенем всю машину. Мне почудилось, что я вижу в огне выгнувшуюся в последней судороге человеческую фигуру, но, может статься, то была лишь игра насмерть перепуганного воображения. Кругом кричали люди, бешено гудели клаксоны, ревели разбегающиеся в ужасе автомобили, один лишь я сидел за рулем в оцепенении, умом понимая, что, пока не рванул бак, надо давать деру, но не в силах тронуться с места. Сидел и глядел на столб огня и черного дыма, который еще минуту назад был моей мечтой о сказочном материале.
Сенсация кончилась. Даже не начавшись.
Злость — плохой советчик. Ярость — еще хуже. Но поскольку сразу после гибели Аркатова никаких других чувств я не испытывал, приходилось руководствоваться этими. С места происшествия я уехал, не дожидаясь ни пожарных, ни милиции: писаться в свидетели у меня не было ни малейшего желания. Добравшись до ближайшей телефонной будки, я позвонил в контору, и через полминуты меня соединили с Гаркушей.
— Как у тебя с материалом про пожар в казино? — спросил я.
— Заслали в набор, — ответил он. — Только вот заголовочек не дается...
— Возьми ручку, — сказал я ему, — пиши: «Пэ Эс. Перед самым подписанием номера в печать из источников, близких к криминальному миру, редакции стали известны новые подробности происшедшего. Похоже, смерть бандитского лидера Льва Звездкина, больше известного в преступных кругах под кличкой Барин, напрямую связана с волной заказных убийств, прокатившихся в последнее время по городу...»
Я слышал, как он старательно сопит в трубку, повторяя за мной:
— ...убийств ...время по городу. Готово!
— Открой скобки, — попросил я. — В скобках напиши: «см. наш материал „МАШИНА СМЕРТИ“ в номере...» Номер газеты посмотришь сам в подшивке. Написал?
— Написал. А откуда...
— От верблюда, — оборвал я его. — Что, тебе все прямо по телефону выложить? Пиши дальше. «Источники утверждают, что Барин, по всей видимости, был одним из организаторов и активным участником мощной, хорошо законспирированной организации, поставившей уничтожение людей различными способами на коммерческую основу. Наблюдатели полагают, что устранение Барина, осуществленное столь шумным и эффектным образом, было одновременно акцией устрашения и местью за гибель вора в законе по кличке Ступа со стороны преемника последнего — авторитета по кличке Рикошет». Абзац. Успеваешь?
— Ага, если можно, чуть помедленнее, — пробормотал он.
— "В тот же день, когда сгорело казино «ЗОЛОТО МИРА», но несколькими часами позже, на Ленинградском шоссе в районе «Водного стадиона» был сожжен притормозивший у светофора красный «опель»: преступники, подъехавшие на черном мотоцикле «харлей-дэвидсон», через открытое окно швырнули в салон «опеля» емкость с зажигательной смесью, возможно, напалмом, после чего бесследно скрылись. Вместе с машиной сгорел ее владелец, еще один активный участник преступной группировки, контролирующей рынок заказных убийств в Москве, некий Аркатов Иван Федорович, в прошлом руководитель молодежного туризма, несколько лет назад осужденный за различные злоупотребления. Аркатов отбывал наказание в одной колонии с Барином и после выхода на свободу не порвал с ним связи. Есть основания считать, что именно он являлся диспетчером (или одним из диспетчеров), распределяющим заказы на убийства. Те же источники высказывают мнение, что причиной смерти Аркатова стало его желание выйти из «бизнеса», прихватив с собой на всякий случай огромное количество компромата как на саму организацию, так и на ее клиентов. В ближайших выпусках газеты ждите новых фактов и наших комментариев на эту тему".
— Подписать твоей фамилией? — досопев до конца, спросил Гаркуша.
— Нет, — ответил я, подумав. — Подпиши: «Отдел преступности». И сразу засылай. Я приеду минут через сорок, может, добавлю что-нибудь прямо в полосе.
И уже собрался повесить трубку, но услышал отчаянный вопль:
— А заголовочек-то, заголовочек?!
Я задумался, потом сказал:
— Попроси набрать покрупнее: «КРЕМАТОРИЙ НА ВЫНОС». А внизу подзаголовок: «ЗЕМЛЯ ГОРИТ ПОД НОГАМИ БАНДИТОВ. — Точка. — МИЛИЦИЯ НЕ ВИНОВАТА».
Конечно, Аркатова сдал Кулек, думал я по дороге в редакцию. Кто ж еще? Мятый, потный, слюнявый Кулек, о котором все позабыли в связи с полнейшей незначительностью. Интересно, сам-то он жив пока или завтра где-нибудь обнаружится еще один труп? Интерес, впрочем, был академический.
Похоже, и все остальные мои изыскания носили чисто академический характер. К такому грустному выводу я пришел после почти трехчасового изучения в своем кабинете аркатовской папки. Покойник не обманул — имена там действительно фигурировали такие, что только голова кружилась. Банкиры, шоумены, коммерсанты, общественные деятели и даже, как ни странно, люди искусства. Но без пленок все это было не больше, чем беллетристика, а пленки сгорели вместе со своим владельцем.
Злость и ярость, сильные чувства, продержались недолго, ушли. Пришла усталость. А вместе с ней, как написал однажды в очередной бессмертной заметке Владик Гаркуша, «тяжело припадая на обе ноги», приплелся вопрос: за каким хреном я продиктовал в номер этот чертов постскриптум? С одной стороны, бессмысленное бахвальство, потому что никаких новых фактов ниоткуда не предвиделось, соответственно обстояло дело и с комментариями. С другой — всякий, пусть даже очень крепко ужаленный человек, злобно сующий в ответ на это палку в осиное гнездо, должен представлять последствия и ждать соответствующей реакции.
Я представлял. Но гнездо разворошил. Теперь оставалось ждать.
29
— Игорь Владимирович?
Я замер с трубкой в руке. Черт побери, сегодня я узнал бы этот голос из тысячи!
— Игорь Владимирович, вы меня слышите?
— Слышу, Иван Федорович, — ответил я, стараясь говорить как можно ровнее. Боюсь, правда, мне это не слишком удавалось. — Чего это вы сегодня при виде меня такого стрекача задали?
— Струсил, — честно ответил Аркатов. — Нервишки, знаете ли. Да ведь и у вас лицо было, прямо скажем... Тоже не ожидали?
— Не ожидал, — согласился я. И уточнил: — От вас не ожидал.
— Только, пожалуйста, давайте обойдемся без морали, — попросил он. — Я, собственно, звоню, чтобы исправить утреннюю ошибку. Хочу с вами встретиться, рассказать кое-что очень интересное.
У меня внутри все похолодело. Все та же дилемма, что и давеча: встретиться — страшно, не встретиться — невозможно.
— Что ж, приезжайте в редакцию, — предложил я, очень надеясь, что голос не выдаст моих волнений.
Но он, видимо, выдал, потому что Аркатов ухмыльнулся:
— Не верите? А я, между прочим, и так почти у вас в редакции, звоню из автомата напротив. Если боитесь, попросите выделить вам охрану и спускайтесь. Спускайтесь, спускайтесь, не пожалеете!
— Ничего я не боюсь, — сердито ответил я, разозленный собственной слабостью. — И охрану из-за вас просить не буду, много чести. А верить вам или не верить, еще посмотрю. Не верь, не бойся, не проси — это ведь ваш афоризм?
— Народный, — ответил он. — Знаете кафе «Гвоздика»? Жду вас там.
* * *
Аркатов сидел за столиком в дальнем от входа углу. Перед ним стоял фужер с каким-то напитком и лежал все тот же кейс с никелированными замочками. Я подошел, сел напротив и сказал, сразу беря быка за рога:— Если хотите исповедоваться, то лучше пойти в редакцию. Я без диктофона.
Он расхохотался.
— Молодой человек, в том смысле, который вы вкладываете, я если и исповедуюсь когда-нибудь, так только перед смертью. Но поскольку это событие мною на ближайшее время не планируется...
— Тогда о чем речь? — прервал я его. — Хотите дать эксклюзивное интервью? Давайте, у меня много вопросов.
— Не сомневаюсь, — снова усмехнулся он. — Кое на какие даже готов ответить.
— Вопрос первый. Как вы вообще оказались в этой истории? Деньги? Или власть? Я имею в виду, власть над чужой жизнью?
— Я же уже просил, если можно, обойтись без морали, — поморщился Аркатов. — Вечно вас, журналистов, тянет на эту патоку... Но раз уж спросили, попробую ответить. Деньги — всегда деньги. И деньги, между прочим, сами по себе — власть. Но можете верить, можете не верить, мне и денег-то перепадало не густо. Про власть и говорить нечего. Тут другое. — Он поднял фужер и задумчиво посмотрел сквозь него на свет. — Вам никогда не приходилось задумываться, каково бывает человеку, вернувшемуся оттуда? Без прежней работы, без друзей, всеми презираемому, с клеймом уголовника?
— Вы же хотели обойтись без морали, — заметил я не без иронии.
— Это для вас мораль, а для меня была — жизнь. Если птенец выпал из гнезда, то кто его подберет, тот ему и мать. А иначе подыхай с голоду.
— И кто же вас... подобрал?
— Подобрали, — тяжко вздохнул он. — Но пока давайте без фамилий.
— Почему же? — удивился я. — Фамилия Барина, например, завтра во всех газетах будет.
Он кивнул:
— Левушку жалко. Если б не Барин, я бы там не выжил. Мне невиданно повезло, что мы с ним оказались в одном бараке, и он очень много для меня сделал...
Я не мог скрыть удивления: представить породистого Барина в тюремной робе было еще труднее, чем Аркатова.
— Гибель Левы — это тоже одна из причин, почему я с вами разговариваю, — глухо произнес он.
— Что, организация дала сильную течь? — поинтересовался я.
Аркатов снова ухмыльнулся, на этот раз как-то криво, и произнес с необычайной убежденностью:
— Эта организация непотопляема. Вы и представить не можете... — он сам себя оборвал и махнул рукой. — Дело не в организации. Дело во мне. Верьте, не верьте, как хотите, но мне это все уже давно хуже кости в горле. Бывает, просыпаюсь среди ночи и не могу вздохнуть, как будто душит кто-то...
Он замолчал. Потом продолжил:
— Я не институтка, знаете ли, всегда догадывался, что когда-нибудь это кончится. Не знал только, что все будет вот так, разом: и Барин, и вы. Но я готовился, я очень хорошо к сегодняшнему дню готовился.
Аркатов щелкнул замочками, распахнул «дипломат» и извлек оттуда пухлую папку.
— Когда я вас увидел сегодня там, в сквере, то сразу понял, что все, финита. Тут правила простые: падающего толкни. Тот, кто засветился, обязан умереть, на нем ниточка должна оборваться, чтобы не потянуть за собой остальных. Знаете, как ящерица отбрасывает хвост... Не прими я мер — жить мне осталось бы до вечера. А так... Безвыходное положение, знаете ли, бывает только в гробу. Сегодня меня здесь уже не будет, пусть ищут, коли охота. Но они искать не станут. Не должны. Потому что я принял меры. — При этих словах он костяшкой указательного пальца постучал по папке и добавил: — Давным-давно принял.
— Нельзя ли поподробней, — попросил я.
Он взглянул исподлобья и произнес с легкой усмешкой:
— Не торопите события, юноша. Во-первых, я должен повиниться. Тогда... в первый раз, я недооценил вас. А вы оказались ловким молодым человеком. И вот поэтому я и пришел к вам... с этим.
Аркатов легким движением пальцев подвинул ко мне папку.
— Здесь распечатка записей всех разговоров, которые вели со мной... скажем так, клиенты. Те, что выходили непосредственно на меня. А на меня выходили, так сказать, отборные. Сливки общества! — хохотнул он и продолжал: — Впрочем, и на остальных кое-что есть. Краткие сведения о причинах, суммы. Да, из вторых рук, однако, тоже весьма убедительно. Когда вы просмотрите бумаги, то поймете. Там встречаются такие имена...
Он еще ближе подтолкнул ко мне папочку, но я так пока и не притронулся к ней руками. Вместо этого спросил:
— А где пленки?
— Хороший вопрос, — кивнул он. — Сразу видно профессионала. Пленки, разумеется, у меня. Между прочим, не только аудио, но и видео. Пленки, юноша, это мой страховой полис, моя гарантия. Не чего-нибудь там гарантия — жизни.
— Без пленок ваши бумажки ничего не стоят, — заметил я, пытаясь скрыть разочарование.
— Конечно, — с готовностью подтвердил Аркатов. — Но всему свое время. Я помещу эти пленки в надежное место, и они могут попасть к вам в двух случаях. Первый — если кое-кто решит, что моя жизнь, вернее, моя смерть им дороже, чем содержимое пленок. А второй — если я когда-нибудь решу, что кто-то ценит свою жизнь или хотя бы свободу дешевле, чем это же содержимое...
— Большой вы подлец, Иван Федорович, — не удержался я.
Мне хотелось его задеть, разозлить, разговорить побольше. Но цели я не достиг. Никак с виду не обидевшись, Аркатов пробормотал:
— Не больше многих. И уж во всяком случае поменьше, чем любой из этих...
Он небрежно повел рукой в сторону папки.
Мы оба замолкли на время, каждый думая о своем, после чего я первым нарушил молчание, поинтересовался недоверчиво:
— А зачем отдаете распечатку вперед? Почему не просто, когда понадобится, прислать мне пленки?
Он кивнул понимающе.
— Я кому надо черкнул несколько строк. Их передадут по назначению завтра утром. Как говорится, волнуйтесь — подробности письмом. Пока они будут только знать, что материалы есть и они у меня, остальные условия я сообщу им позже. Тогда же сообщу и про вас. То, что бумаги в редакции, будет держать их... в тонусе. Дороже ценить станут. Да и вы, насколько я вас теперь знаю, спать им не дадите. Так берете папку или нет?
— Беру, — пожал я плечами. — Как говорит один мой знакомый, лучше маленькая рыбка, чем большой таракан.
— Ну вот и отлично, — Аркатов поднялся во весь свой немаленький рост, защелкнул кейс. — Прощайте. Руки вам подавать не стану, а то еще откажетесь...
Сквозь стеклянную стену кафе я наблюдал, как он выходит на улицу, открывает дверцу своего помидорного «опеля», вальяжно трогается от тротуара, а внутри у меня все тряслось и дрожало. Как это он сказал: «Пленки, разумеется, у меня...» И потом: «Я помещу эти пленки в надежное место...» Означает ли это, что пленки сейчас действительно у него? У него — то бишь с ним?!
Дальше для меня счет пошел на секунды.
Красный «опель» не успел проехать и двадцати метров, как остановился перед светофором.
Я схватил папку в охапку и сорвался с места так, что чуть не опрокинул столик.
Пока я бежал через редакционную стоянку, зажегся сначала желтый, потом зеленый. «Опель» тронулся вместе с потоком.
Когда я оказался у своей «копеечки», красный автомобиль уже почти исчез из виду.
К тому времени, как я судорожным движением открыл дверь, плюхнулся на сиденье и завел двигатель, шансов догнать Аркатова не было. По прямой. Поэтому, с ревом вылетев на улицу, я повернул в противоположную сторону. Свернул во второй двор направо. Сквозанул между домами. Выскочил на параллельную улицу. Надавил на газ. В конце опять свернул во двор, прошмыгнул переулком и только теперь снова выехал на главную дорогу.
Аркатовский «опель» двигался всего на пять или шесть машин впереди меня.
Теперь, когда гонка кончилась и отчасти улеглось возбуждение, я мог спокойно порассуждать. А на что я, собственно, рассчитываю? Ответ был однозначным: пока ни на что. Никакого конкретного плана завладения пленками у меня не было. Было только твердое убеждение, что нельзя упускать их из виду, что надо ехать вслед красному «опелю», куда бы он ни направился, преследовать его, как кобель, повинуясь древнейшему из инстинктов, преследует течную сучку. Вдруг да обломится?
Надежда забрезжила передо мной, когда Аркатов, миновав Беговую, из туннеля выехал на Ленинградский проспект в сторону Кольцевой. Если бы он собирался домой, то повернул в противоположном направлении. А так... Конечно, есть множество других не просчитанных мною пока возможностей, но по Ленинградскому проспекту идет дорога в международный аэропорт Шереметьево. Логически рассуждая, раз уж решил где-то скрываться от всемогущей мафии, то не в Саратове же, не в Калуге.
У «Сокола», на развилке с Волоколамкой, красный «опель» решительно выбрал Ленинградское шоссе. Шансы Шереметьева стремительно возрастали. А мои?
Я лихорадочно продумывал варианты. Кого задействовать? Таможню? Погранцов? И как? Как сделать так, чтобы пленки не просто не ушли за границу, а достались именно мне? Я, конечно, понимал всю их колоссальную значимость для правоохранительных органов и на худой конец был согласен и на такой вариант. Но, во-первых, надо, чтобы с таможни они попали именно туда, а не оказались проданы совсем другим людям — я трезво смотрел как на нашу таможенную службу, так и на материальные возможности заинтересованных в пленках лиц. А во-вторых...
Хотел я сам себе признаться в том или не хотел, но в данный момент почти все прочие аргументы мне застила одна-единственная свербящая мозг мысль: в каких-нибудь двадцати метрах от меня — рукой подать! — находится самая потрясающая сенсация из всех, какие могут выпасть журналисту за целую жизнь. Упустить ее — значит каяться и клясть себя до скончания века.
Между «Войковской» и «Водным стадионом» опять что-то копали. В душном бензиновом чаду раскаленные машины еле-еле ползли в полтора ряда, пробираясь меж дорожных ограждений. Если в этой обстановке у кого-нибудь от жары закипит аккумулятор, мы все встанем здесь намертво. Хорошо, коли вместе с «опелем». А ну как он уедет вперед, а я останусь?
Дергаясь в пробке, точно сломанная игрушка, я с завистью наблюдал, как похожий на огромную кобру черный «харлей-дэвидсон» на двух колесах легко лавирует среди почти неподвижных машин. Седоки, оба, несмотря на безжалостно пекущее солнце, в черной коже и в черных мотоциклетных очках и шлемах, казалось, в своем высокомерии даже не глядели по сторонам. Не знаю, как насчет аккумулятора, но в какое-то мгновение мне показалось, что у меня вот-вот закипят мозги. Нечеловеческим усилием воли мне удалось подавить в себе желание бросить руль, выскочить наружу, легко лавируя среди замерших машин, добежать до стоящего впереди «опеля», хорошенько дать Аркатову по голове, схватить «дипломат» и сделать ноги...
Меня спасло от безумия то, что пробка тронулась. Чтобы на будущее избежать опасности потерять своего ведомого в очередном заторе, я решил притереться к нему поближе. Когда поток снова остановился перед следующим светофором, я оказался сзади всего на два корпуса. И поэтому вся последующая картина была у меня, что называется, как на ладони...
«Опель» стоял перед стоп-линией первым. В левом от него ряду горячил двигатель наездник «харлея». Мне было видно все до мельчайших деталей. Левая рука Аркатова, стряхивающая пепел с сигареты на мостовую. Сидящий сзади пассажир мотоцикла с какой-то похожей на пивную жестянкой в правой руке. Зажегся желтый сигнал светофора, оставались доли секунды до зеленого, когда черный мотоциклист, слегка склонившись вбок, швырнул жестянку в открытое окно «опеля».
Все дальнейшее случилось одномоментно. «Харлей-дэвидсон» сорвался с места так, что встал на заднее колесо, а в салоне «опеля» расцвел огненный шар, мгновенно охватив пламенем всю машину. Мне почудилось, что я вижу в огне выгнувшуюся в последней судороге человеческую фигуру, но, может статься, то была лишь игра насмерть перепуганного воображения. Кругом кричали люди, бешено гудели клаксоны, ревели разбегающиеся в ужасе автомобили, один лишь я сидел за рулем в оцепенении, умом понимая, что, пока не рванул бак, надо давать деру, но не в силах тронуться с места. Сидел и глядел на столб огня и черного дыма, который еще минуту назад был моей мечтой о сказочном материале.
Сенсация кончилась. Даже не начавшись.
Злость — плохой советчик. Ярость — еще хуже. Но поскольку сразу после гибели Аркатова никаких других чувств я не испытывал, приходилось руководствоваться этими. С места происшествия я уехал, не дожидаясь ни пожарных, ни милиции: писаться в свидетели у меня не было ни малейшего желания. Добравшись до ближайшей телефонной будки, я позвонил в контору, и через полминуты меня соединили с Гаркушей.
— Как у тебя с материалом про пожар в казино? — спросил я.
— Заслали в набор, — ответил он. — Только вот заголовочек не дается...
— Возьми ручку, — сказал я ему, — пиши: «Пэ Эс. Перед самым подписанием номера в печать из источников, близких к криминальному миру, редакции стали известны новые подробности происшедшего. Похоже, смерть бандитского лидера Льва Звездкина, больше известного в преступных кругах под кличкой Барин, напрямую связана с волной заказных убийств, прокатившихся в последнее время по городу...»
Я слышал, как он старательно сопит в трубку, повторяя за мной:
— ...убийств ...время по городу. Готово!
— Открой скобки, — попросил я. — В скобках напиши: «см. наш материал „МАШИНА СМЕРТИ“ в номере...» Номер газеты посмотришь сам в подшивке. Написал?
— Написал. А откуда...
— От верблюда, — оборвал я его. — Что, тебе все прямо по телефону выложить? Пиши дальше. «Источники утверждают, что Барин, по всей видимости, был одним из организаторов и активным участником мощной, хорошо законспирированной организации, поставившей уничтожение людей различными способами на коммерческую основу. Наблюдатели полагают, что устранение Барина, осуществленное столь шумным и эффектным образом, было одновременно акцией устрашения и местью за гибель вора в законе по кличке Ступа со стороны преемника последнего — авторитета по кличке Рикошет». Абзац. Успеваешь?
— Ага, если можно, чуть помедленнее, — пробормотал он.
— "В тот же день, когда сгорело казино «ЗОЛОТО МИРА», но несколькими часами позже, на Ленинградском шоссе в районе «Водного стадиона» был сожжен притормозивший у светофора красный «опель»: преступники, подъехавшие на черном мотоцикле «харлей-дэвидсон», через открытое окно швырнули в салон «опеля» емкость с зажигательной смесью, возможно, напалмом, после чего бесследно скрылись. Вместе с машиной сгорел ее владелец, еще один активный участник преступной группировки, контролирующей рынок заказных убийств в Москве, некий Аркатов Иван Федорович, в прошлом руководитель молодежного туризма, несколько лет назад осужденный за различные злоупотребления. Аркатов отбывал наказание в одной колонии с Барином и после выхода на свободу не порвал с ним связи. Есть основания считать, что именно он являлся диспетчером (или одним из диспетчеров), распределяющим заказы на убийства. Те же источники высказывают мнение, что причиной смерти Аркатова стало его желание выйти из «бизнеса», прихватив с собой на всякий случай огромное количество компромата как на саму организацию, так и на ее клиентов. В ближайших выпусках газеты ждите новых фактов и наших комментариев на эту тему".
— Подписать твоей фамилией? — досопев до конца, спросил Гаркуша.
— Нет, — ответил я, подумав. — Подпиши: «Отдел преступности». И сразу засылай. Я приеду минут через сорок, может, добавлю что-нибудь прямо в полосе.
И уже собрался повесить трубку, но услышал отчаянный вопль:
— А заголовочек-то, заголовочек?!
Я задумался, потом сказал:
— Попроси набрать покрупнее: «КРЕМАТОРИЙ НА ВЫНОС». А внизу подзаголовок: «ЗЕМЛЯ ГОРИТ ПОД НОГАМИ БАНДИТОВ. — Точка. — МИЛИЦИЯ НЕ ВИНОВАТА».
Конечно, Аркатова сдал Кулек, думал я по дороге в редакцию. Кто ж еще? Мятый, потный, слюнявый Кулек, о котором все позабыли в связи с полнейшей незначительностью. Интересно, сам-то он жив пока или завтра где-нибудь обнаружится еще один труп? Интерес, впрочем, был академический.
Похоже, и все остальные мои изыскания носили чисто академический характер. К такому грустному выводу я пришел после почти трехчасового изучения в своем кабинете аркатовской папки. Покойник не обманул — имена там действительно фигурировали такие, что только голова кружилась. Банкиры, шоумены, коммерсанты, общественные деятели и даже, как ни странно, люди искусства. Но без пленок все это было не больше, чем беллетристика, а пленки сгорели вместе со своим владельцем.
Злость и ярость, сильные чувства, продержались недолго, ушли. Пришла усталость. А вместе с ней, как написал однажды в очередной бессмертной заметке Владик Гаркуша, «тяжело припадая на обе ноги», приплелся вопрос: за каким хреном я продиктовал в номер этот чертов постскриптум? С одной стороны, бессмысленное бахвальство, потому что никаких новых фактов ниоткуда не предвиделось, соответственно обстояло дело и с комментариями. С другой — всякий, пусть даже очень крепко ужаленный человек, злобно сующий в ответ на это палку в осиное гнездо, должен представлять последствия и ждать соответствующей реакции.
Я представлял. Но гнездо разворошил. Теперь оставалось ждать.
29
«Розенлев»
По утрам в нашем доме молчат трубы.
Еще пару дней назад в подъезде появилось объявление, где именем жэка возвещалось о начале планового ремонта системы водоснабжения. И вот свершилось. Апокалипсис временно отменен, Армагеддон остановлен на профилактику. Я проснулся от тишины.
Тишина, конечно, не была абсолютной. Дом, как лес, полнился присущими ему звуками: где-то далеко-далеко шмелем гудел пылесос, зудели по-комариному кофемолки, на разные голоса свиристели чайники. Но в отличие от натужного воя нашей ржавой канализации эти звуки не раздражали. Я проснулся в прекрасном настроении, которое омрачала лишь перспектива бритья и умывания с помощью кружек и тазиков.
Интересно, что это ежегодное мероприятие всегда проводится летом. Исходя из каких-то дикарских представлений считается, что в жаркое время года вполне можно обойтись без горячей воды. Экая чушь! По-моему, летом вода даже важнее, чем зимой. Особенно людям, занятым таким трудоемким и энергозатратным делом, как секс.
Раскрыв глаза, я оглядел комнату и обнаружил, что Тина куда-то делась. Но вскоре по легкому шебуршанию, идущему со стороны кухни, определил ее местонахождение. Абсолютно голая, она мыла пол, что-то напевая себе под нос. Вся посуда была перемыта, плита, дверцы шкафов и даже оконные стекла сверкали невиданной чистотой. А на плите в двух кастрюлях и одном баке кипела вода, предполагая дальнейшую экспансию затеянной генеральной уборки.
Отворив кухонную дверь, я замер на пороге, глядя на все это с чувством нарастающего неодобрения. Нельзя сказать, чтобы я был принципиальным противником гигиены и санитарии. Нет, я даже отдавал себе отчет, что с помощью Стрихнина за последнее время довел квартиру до критического состояния — в отдельных углах уже смело можно было сажать картошку. Но внезапно возникающая домовитость моих подружек всегда пугает меня до судорог. Не то чтобы опыт двух малоудачных браков толкнул меня в пучину промискуитета. Однако он создал в моем организме весьма стойкий иммунитет к супружеству, подозреваю, где-то на генном уровне. Вероятно, это все легко читалось на моем лице, потому что Тина откинула волосы со лба тыльной стороной мокрой ладони, вздернула нос и решительно меня осадила:
— Размечтался!
Я решил сделать вид, что не понимаю, о чем речь, и спросил:
— В каком смысле?
— В том самом! — отрезала она. — Знаешь, как в песне поется? Я на свадьбу тебя приглашу, а на большее ты не рассчитывай!
Положительно, эта девчонка нравилась мне все больше. Рассмеявшись, я схватил ее в охапку и потащил в комнату, невзирая на попытки заехать мне грязной тряпкой по физиономии. Впрочем, она недолго возмущалась и сопротивлялась, так что утро явилось в определенном смысле достойным продолжением ночи. Через полчаса, расслабленно отдыхая в моих объятиях, она с нескрываемой печалью поведала, что сегодня ее смена заступать на дежурство в лечебнице, и, надув нижнюю губу, спросила:
— Ты мне не будешь изменять в ближайшие двадцать четыре часа?
— Попробую продержаться, — ответил я.
— А на работу сейчас отвезешь?
— Конечно.
— А как насчет того, чтобы завтра забрать с работы?
Известно, кто девушку ужинает, тот ее и танцует. Однако для настоящего джентльмена верно и обратное.
— Заберу, — хоть и без подлинного энтузиазма, но все-таки согласился я.
— Тогда пора, — объявила она, с явным сожалением вылезая из постели.
Господи, если б я знал, чем в следующие сутки обернутся мои безответственные обещания!
Ветлечебница находилась в переулке возле Большой Пироговки. Приземистый кирпичный особняк, облезлый, как старая дворняга, прятался между корявыми тополями в глубине огороженного чугунной решеткой двора. Вид его был столь мрачен, что я поинтересовался у Тины, какое учреждение помещалось здесь раньше, и мои опасения подтвердились: то ли морг, то ли прозекторская одного из расположенных поблизости медицинских институтов. Оставалось надеяться, что на страждущих братьев наших меньших это не производит такого же гнетущего впечатления, как на их хозяев.
— У вас там хоть водопровод есть? — спросил я с сомнением.
— У нас даже рентген есть, — ответила она с оскорбленным видом.
Рентген мне был ни к чему, а вот водопровод нужен, чтобы набрать воды для омывателя переднего стекла. Я сообщил об этом Тине, но она, неожиданно зардевшись, заявила, что не хотела бы появляться на работе в чьем-то сопровождении, объяснила, где найти кран, мазнула прощально губами по моей щеке и скрылась на лестнице, ведущей куда-то в подвал.
Благородно выждав минут пять, я с большой пластмассовой бутылью из-под «Фанты» в руке вылез из машины и направился по ее следам. Но посреди двора мне навстречу попался какой-то хмурый парень, который, указав подбородком куда-то мне за спину, спросил не очень дружелюбно:
— Глянь, это не твою тачку там курочат?
Я рефлекторно обернулся, но глянуть на тачку не сумел: ее загораживала парочка еще более хмурых детин на голову выше меня и раза в полтора шире в плечах. Один из них просто протянул ко мне руку и железной хваткой взял за горло. А тот, первый, что посоветовал глянуть, навалился сзади, залепляя мне все лицо какой-то остро пахнущей тряпкой. Вот, собственно, и все. Больше ничего не помню...
Еще пару дней назад в подъезде появилось объявление, где именем жэка возвещалось о начале планового ремонта системы водоснабжения. И вот свершилось. Апокалипсис временно отменен, Армагеддон остановлен на профилактику. Я проснулся от тишины.
Тишина, конечно, не была абсолютной. Дом, как лес, полнился присущими ему звуками: где-то далеко-далеко шмелем гудел пылесос, зудели по-комариному кофемолки, на разные голоса свиристели чайники. Но в отличие от натужного воя нашей ржавой канализации эти звуки не раздражали. Я проснулся в прекрасном настроении, которое омрачала лишь перспектива бритья и умывания с помощью кружек и тазиков.
Интересно, что это ежегодное мероприятие всегда проводится летом. Исходя из каких-то дикарских представлений считается, что в жаркое время года вполне можно обойтись без горячей воды. Экая чушь! По-моему, летом вода даже важнее, чем зимой. Особенно людям, занятым таким трудоемким и энергозатратным делом, как секс.
Раскрыв глаза, я оглядел комнату и обнаружил, что Тина куда-то делась. Но вскоре по легкому шебуршанию, идущему со стороны кухни, определил ее местонахождение. Абсолютно голая, она мыла пол, что-то напевая себе под нос. Вся посуда была перемыта, плита, дверцы шкафов и даже оконные стекла сверкали невиданной чистотой. А на плите в двух кастрюлях и одном баке кипела вода, предполагая дальнейшую экспансию затеянной генеральной уборки.
Отворив кухонную дверь, я замер на пороге, глядя на все это с чувством нарастающего неодобрения. Нельзя сказать, чтобы я был принципиальным противником гигиены и санитарии. Нет, я даже отдавал себе отчет, что с помощью Стрихнина за последнее время довел квартиру до критического состояния — в отдельных углах уже смело можно было сажать картошку. Но внезапно возникающая домовитость моих подружек всегда пугает меня до судорог. Не то чтобы опыт двух малоудачных браков толкнул меня в пучину промискуитета. Однако он создал в моем организме весьма стойкий иммунитет к супружеству, подозреваю, где-то на генном уровне. Вероятно, это все легко читалось на моем лице, потому что Тина откинула волосы со лба тыльной стороной мокрой ладони, вздернула нос и решительно меня осадила:
— Размечтался!
Я решил сделать вид, что не понимаю, о чем речь, и спросил:
— В каком смысле?
— В том самом! — отрезала она. — Знаешь, как в песне поется? Я на свадьбу тебя приглашу, а на большее ты не рассчитывай!
Положительно, эта девчонка нравилась мне все больше. Рассмеявшись, я схватил ее в охапку и потащил в комнату, невзирая на попытки заехать мне грязной тряпкой по физиономии. Впрочем, она недолго возмущалась и сопротивлялась, так что утро явилось в определенном смысле достойным продолжением ночи. Через полчаса, расслабленно отдыхая в моих объятиях, она с нескрываемой печалью поведала, что сегодня ее смена заступать на дежурство в лечебнице, и, надув нижнюю губу, спросила:
— Ты мне не будешь изменять в ближайшие двадцать четыре часа?
— Попробую продержаться, — ответил я.
— А на работу сейчас отвезешь?
— Конечно.
— А как насчет того, чтобы завтра забрать с работы?
Известно, кто девушку ужинает, тот ее и танцует. Однако для настоящего джентльмена верно и обратное.
— Заберу, — хоть и без подлинного энтузиазма, но все-таки согласился я.
— Тогда пора, — объявила она, с явным сожалением вылезая из постели.
Господи, если б я знал, чем в следующие сутки обернутся мои безответственные обещания!
Ветлечебница находилась в переулке возле Большой Пироговки. Приземистый кирпичный особняк, облезлый, как старая дворняга, прятался между корявыми тополями в глубине огороженного чугунной решеткой двора. Вид его был столь мрачен, что я поинтересовался у Тины, какое учреждение помещалось здесь раньше, и мои опасения подтвердились: то ли морг, то ли прозекторская одного из расположенных поблизости медицинских институтов. Оставалось надеяться, что на страждущих братьев наших меньших это не производит такого же гнетущего впечатления, как на их хозяев.
— У вас там хоть водопровод есть? — спросил я с сомнением.
— У нас даже рентген есть, — ответила она с оскорбленным видом.
Рентген мне был ни к чему, а вот водопровод нужен, чтобы набрать воды для омывателя переднего стекла. Я сообщил об этом Тине, но она, неожиданно зардевшись, заявила, что не хотела бы появляться на работе в чьем-то сопровождении, объяснила, где найти кран, мазнула прощально губами по моей щеке и скрылась на лестнице, ведущей куда-то в подвал.
Благородно выждав минут пять, я с большой пластмассовой бутылью из-под «Фанты» в руке вылез из машины и направился по ее следам. Но посреди двора мне навстречу попался какой-то хмурый парень, который, указав подбородком куда-то мне за спину, спросил не очень дружелюбно:
— Глянь, это не твою тачку там курочат?
Я рефлекторно обернулся, но глянуть на тачку не сумел: ее загораживала парочка еще более хмурых детин на голову выше меня и раза в полтора шире в плечах. Один из них просто протянул ко мне руку и железной хваткой взял за горло. А тот, первый, что посоветовал глянуть, навалился сзади, залепляя мне все лицо какой-то остро пахнущей тряпкой. Вот, собственно, и все. Больше ничего не помню...