— Смотри, — сказал я ему, — видишь во-он те окна на пятнадцатом этаже? — Он мрачно кивнул, и я продолжил: — В этой квартире убили Шиманского. Перерезали горло. И знаешь, почему они так сделали? Потому что были уверены: ты никогда и никому не предъявишь этой кассеты.
— Сволочь, — прошипел Митя с ненавистью. — Ты меня зачем сюда привез? Мораль читать?
— Нет, — ответил я совершенно искренне, залезая обратно в машину. — Не за этим. — И когда он тяжело плюхнулся в водительское кресло, показал ему рукой на темнеющий впереди лесок: — Езжай туда, это самая короткая дорога в город.
Небо уже серело, приближался вечер, и на пустынном проселке было почти сумеречно. Мы проехали километра два, когда дорога стала круто взбираться на холм.
— А ну-ка стой, — сказал я, прислушиваясь. — Тормози!
Дранов затормозил, я резво выскочил из машины и сообщил:
— Колесо спустило!
Выматерившись, Митя дернул ручник и тоже вылез из машины. Пока он обходил свой «мерседес» слева, я обежал его справа и отпустил ручной тормоз.
— Эй, эй! — заорал Дранов, едва успев в последний момент подпереть багажник плечом и теперь еле удерживая машину, чтобы она не покатились под гору. — Ты что делаешь?!
Я в это время уже прошел шагов десять обратно в ту сторону, откуда мы приехали, но на его крик обернулся и ответил:
— Ухожу, как видишь. Оставляю тебя наедине с твоим «мерседесом». Вы сейчас близки, как никогда.
Можете меня осуждать, но, шагая по пустынной дороге в город, я не испытывал ни малейшего сожаления.
Добравшись до редакции, я первым делом поинтересовался, какие новости, и узнал, что меня разыскивают из прокуратуры. Приложенный для передачи мне телефонный номер принадлежал квартире Фураева. Я заглянул к Таракану и сообщил ему, что, похоже, пришло время отправляться на мою Голгофу. Наша судьба решится в ближайшие часы.
— С Богом! — махнул рукой редактор. Вид у него был встревоженный и озабоченный.
Когда я открыл дверь, обыск в фураевских апартаментах шел полным ходом. Со стороны милиции присутствовал Аржанцев, который при моем появлении радостно заулыбался, чего нельзя было сказать о представителе прокуратуры. Хван смотрел на меня, если можно так выразиться, со всей суровостью закона.
— Вы, конечно, думаете, что победителей не судят! — загремел он медным голосом, когда я вошел. — Судят, еще как судят! Но об этом потом. А пока я требую, чтобы вы немедленно выдали следствию все имеющиеся у вас по данному делу материалы!
Я смутился под его пронзительным взглядом и пробормотал:
— Извините, не очень понимаю, о каких материалах речь?
Грубо скомкав, он схватил со стола газету и потряс ею перед моим лицом:
— Вот об этих, об этих! Насчет которых вы, между прочим, были официально предупреждены, что не имеете права использовать их без ведома следствия!
— Позвольте? — Я аккуратно взял у него из рук газету и развернул. Статья «МАШИНА СМЕРТИ» располагалась на вкладке, занимая всю третью полосу. Представляя, какая за этим последует реакция, я сказал с тяжким вздохом: — Здесь все — совершеннейшая правда, но, видите ли... собственно говоря, никаких материалов у меня не имеется. Нам в руки попала распечатка неких записанных на пленку разговоров, подтверждающих все, что здесь написано... Но самих пленок, к сожалению, нет. Они... они сгорели.
На лицо Хвана страшно было смотреть. Оно пылало всеми цветами радуги и попеременно отражало сменяющие друг друга в душе следователя чувства: сначала недоверие, потом досаду и наконец злое торжество. Неожиданно успокоившись, он произнес тихим и даже вкрадчивым голосом:
— Вы хотите сказать, что оболгали всех этих людей...
Я сделал было попытку запротестовать, но он жестом заставил меня молчать и продолжал:
— ...оболгали всех этих в массе своей уважаемых людей, не имея на то ни малейших оснований?
— Как так «не имея»? — возмутился я. — Мы получили распечатку от человека, который был в этой организации диспетчером, распределяющим заказы на убийства!
— Где этот человек? — холодно спросил Хван.
— Он мертв, — вынужден был признать я. — Сгорел вместе с пленками. Но поведение Фураева доказывает...
— Фураев тоже мертв, а мертвые показаний не дают, — отчеканил Хван. И, поджав губы, сообщил с едкой улыбочкой: — Да, не завидую я вашему редактору. Славные у него впереди денечки.
Я выхватил из газеты вкладку со столь близкой моему сердцу статьей и потряс ею в воздухе:
— Так что же, по-вашему, это ни на что не годится?
— Ну почему же ни на что? — пожал он плечами. — Можете использовать, как говорится, по назначению.
— В качестве туалетной бумаги, что ли? — оскорбленно спросил я.
— Именно, — с готовностью кивнул Хван.
Мы стояли у самого выхода в коридор, я сделал два шага назад, распахнул дверь в уборную и спросил, сжимая зубы:
— Порвать?
— Рвите, — равнодушно пожал он плечами.
Я остервенело разорвал газетный лист на мелкие клочки, холодно глянул следователю в глаза и спросил:
— Теперь что? Спустить в канализацию?
— Бога ради! — рассмеялся он. — Если вам от этого станет легче!
Швырнув клочки в унитаз, я нажал на рукоятку, и водоворот унес их, урча и жалобно всхлипывая.
— Что мне делать теперь? — спросил я.
— Что хотите, — снова пожал он плечами и демонстративно повернулся ко мне спиной.
Я тоже повернулся и вышел из квартиры, чувствуя, что слишком тесное общение с Хваном может вызвать аллергию теперь уже у меня.
Не буду врать: ноги-руки у меня все еще дрожали, пока я спускался по лестнице. Хотя моя профессия и требует порой изрядной меры лицедейства, все-таки я не профессионал подмостков. И, честно сказать, не надеялся, что все пройдет вот таким воздушным образом.
Газета, которую я только что порвал и спустил в унитаз под личным руководством самого старшего следователя по особо важным делам, существовала в единственном экземпляре. Сегодня утром я сам засунул ее в почтовый ящик Фураеву. А ту, что принесли с почты, забрал. Вообще-то в настоящей газете, предназначенной, так сказать, для массового употребления, моя статья тоже была, но без конкретных имен и без подзаголовка про Государственную Думу.
Можно было предположить, что завтра, когда это наконец дойдет до Хвана, разразится чудовищный скандал. А может, не разразится. Ведь я тоже принял меры, и в природе больше не существует ни пленки, ни медной доски, ни оригинала-макета полосы с уничтоженной статьей. Даже в компьютере стерты все ее следы. Фураев мертв, а, по совершенно справедливому замечанию самого Хвана, мертвые показаний не дают. Так что важняк остался единственным, кто, кроме меня, держал в руках этот призрак, эту фату-моргану. Будем надеяться, что, подумав маленько, он все-таки не решится выставлять себя на посмешище.
Вечер был прозрачен и свеж. Я вдруг почувствовал, как безмерно устал за последние несколько суток, и, стараясь вдыхать воздух полной грудью, побрел к своей «копеечке». Открыл дверцу, плюхнулся в кресло и обнаружил на заднем сиденье человеческое тело.
Первая мысль была: «Провокация! Мне подкинули труп!» Но тут тело тяжело зашевелилось и, хоть не без труда, приняло почти вертикальное положение. Существо было одето в какие-то грязные и рваные лохмотья, а вместо лица у него имелся один здоровенный синяк, который в свете вечерних фонарей переливался всеми оттенками фиолетового. Когда начальный испуг прошел, я вгляделся и с тихим ужасом признал Стрихнина.
— Ты как тут очутился? — спросил я в изумлении.
— В редакции сказали, что ты поехал в Дом на набережной, — ответил он, слегка шепелявя разбитыми губами, — вот я и приполз сюда. Дверца задняя у тебя не закрывается, дай, думаю, пока полежу, отдохну. Между прочим, обрати внимание: дворники на месте.
Глядеть на него без сострадания было невозможно, и я спросил:
— Что с тобой случилось? Ты же сейчас должен был быть где-то на Капри?
— Должен... — эхом откликнулся он. — Слыхал про таких братьев Бобриков?
Я отрицательно покачал головой.
— Еще услышишь, — пообещал он. — Решил, понимаешь, перед самым отъездом скатать с ними по маленькой. Ну и нажарил их еще на двести штук баксов. А они... Волчары позорные!... — Стрихнин заскрежетал зубами. — Видишь, что со мной сделали? Ни хрустов, ни прикида, одна битая рожа... Ну ничего, мне бы только оклематься маленько да алтушек подсобрать... Они у меня запоют и запляшут!
— Неужто опять будешь деньги на заказ собирать? — поразился я, и он согласно кивнул.
— А Кулек, между прочим, того... — сообщил я ему. — По моим данным — пал смертью храбрых.
— Хрен с ним, — легко махнул рукой Стрихнин. — Найдем другого, честного. Не знаешь, что ли: мафия бессмертна! Короче, пустишь меня к себе ненадолго? Только без обид: скажешь уйти — уйду.
Что я мог ему ответить? Пожал плечами и согласно кивнул.
— Ты настоящий друг, — прочувствованно поведал он. — Но помни, что у тебя тоже есть такой кент, как Стрихнин. Горький, однако очень полезный.
— Этой ночью я засну в слезах, — сказал я, заводя двигатель.
1996
— Сволочь, — прошипел Митя с ненавистью. — Ты меня зачем сюда привез? Мораль читать?
— Нет, — ответил я совершенно искренне, залезая обратно в машину. — Не за этим. — И когда он тяжело плюхнулся в водительское кресло, показал ему рукой на темнеющий впереди лесок: — Езжай туда, это самая короткая дорога в город.
Небо уже серело, приближался вечер, и на пустынном проселке было почти сумеречно. Мы проехали километра два, когда дорога стала круто взбираться на холм.
— А ну-ка стой, — сказал я, прислушиваясь. — Тормози!
Дранов затормозил, я резво выскочил из машины и сообщил:
— Колесо спустило!
Выматерившись, Митя дернул ручник и тоже вылез из машины. Пока он обходил свой «мерседес» слева, я обежал его справа и отпустил ручной тормоз.
— Эй, эй! — заорал Дранов, едва успев в последний момент подпереть багажник плечом и теперь еле удерживая машину, чтобы она не покатились под гору. — Ты что делаешь?!
Я в это время уже прошел шагов десять обратно в ту сторону, откуда мы приехали, но на его крик обернулся и ответил:
— Ухожу, как видишь. Оставляю тебя наедине с твоим «мерседесом». Вы сейчас близки, как никогда.
Можете меня осуждать, но, шагая по пустынной дороге в город, я не испытывал ни малейшего сожаления.
Добравшись до редакции, я первым делом поинтересовался, какие новости, и узнал, что меня разыскивают из прокуратуры. Приложенный для передачи мне телефонный номер принадлежал квартире Фураева. Я заглянул к Таракану и сообщил ему, что, похоже, пришло время отправляться на мою Голгофу. Наша судьба решится в ближайшие часы.
— С Богом! — махнул рукой редактор. Вид у него был встревоженный и озабоченный.
Когда я открыл дверь, обыск в фураевских апартаментах шел полным ходом. Со стороны милиции присутствовал Аржанцев, который при моем появлении радостно заулыбался, чего нельзя было сказать о представителе прокуратуры. Хван смотрел на меня, если можно так выразиться, со всей суровостью закона.
— Вы, конечно, думаете, что победителей не судят! — загремел он медным голосом, когда я вошел. — Судят, еще как судят! Но об этом потом. А пока я требую, чтобы вы немедленно выдали следствию все имеющиеся у вас по данному делу материалы!
Я смутился под его пронзительным взглядом и пробормотал:
— Извините, не очень понимаю, о каких материалах речь?
Грубо скомкав, он схватил со стола газету и потряс ею перед моим лицом:
— Вот об этих, об этих! Насчет которых вы, между прочим, были официально предупреждены, что не имеете права использовать их без ведома следствия!
— Позвольте? — Я аккуратно взял у него из рук газету и развернул. Статья «МАШИНА СМЕРТИ» располагалась на вкладке, занимая всю третью полосу. Представляя, какая за этим последует реакция, я сказал с тяжким вздохом: — Здесь все — совершеннейшая правда, но, видите ли... собственно говоря, никаких материалов у меня не имеется. Нам в руки попала распечатка неких записанных на пленку разговоров, подтверждающих все, что здесь написано... Но самих пленок, к сожалению, нет. Они... они сгорели.
На лицо Хвана страшно было смотреть. Оно пылало всеми цветами радуги и попеременно отражало сменяющие друг друга в душе следователя чувства: сначала недоверие, потом досаду и наконец злое торжество. Неожиданно успокоившись, он произнес тихим и даже вкрадчивым голосом:
— Вы хотите сказать, что оболгали всех этих людей...
Я сделал было попытку запротестовать, но он жестом заставил меня молчать и продолжал:
— ...оболгали всех этих в массе своей уважаемых людей, не имея на то ни малейших оснований?
— Как так «не имея»? — возмутился я. — Мы получили распечатку от человека, который был в этой организации диспетчером, распределяющим заказы на убийства!
— Где этот человек? — холодно спросил Хван.
— Он мертв, — вынужден был признать я. — Сгорел вместе с пленками. Но поведение Фураева доказывает...
— Фураев тоже мертв, а мертвые показаний не дают, — отчеканил Хван. И, поджав губы, сообщил с едкой улыбочкой: — Да, не завидую я вашему редактору. Славные у него впереди денечки.
Я выхватил из газеты вкладку со столь близкой моему сердцу статьей и потряс ею в воздухе:
— Так что же, по-вашему, это ни на что не годится?
— Ну почему же ни на что? — пожал он плечами. — Можете использовать, как говорится, по назначению.
— В качестве туалетной бумаги, что ли? — оскорбленно спросил я.
— Именно, — с готовностью кивнул Хван.
Мы стояли у самого выхода в коридор, я сделал два шага назад, распахнул дверь в уборную и спросил, сжимая зубы:
— Порвать?
— Рвите, — равнодушно пожал он плечами.
Я остервенело разорвал газетный лист на мелкие клочки, холодно глянул следователю в глаза и спросил:
— Теперь что? Спустить в канализацию?
— Бога ради! — рассмеялся он. — Если вам от этого станет легче!
Швырнув клочки в унитаз, я нажал на рукоятку, и водоворот унес их, урча и жалобно всхлипывая.
— Что мне делать теперь? — спросил я.
— Что хотите, — снова пожал он плечами и демонстративно повернулся ко мне спиной.
Я тоже повернулся и вышел из квартиры, чувствуя, что слишком тесное общение с Хваном может вызвать аллергию теперь уже у меня.
Не буду врать: ноги-руки у меня все еще дрожали, пока я спускался по лестнице. Хотя моя профессия и требует порой изрядной меры лицедейства, все-таки я не профессионал подмостков. И, честно сказать, не надеялся, что все пройдет вот таким воздушным образом.
Газета, которую я только что порвал и спустил в унитаз под личным руководством самого старшего следователя по особо важным делам, существовала в единственном экземпляре. Сегодня утром я сам засунул ее в почтовый ящик Фураеву. А ту, что принесли с почты, забрал. Вообще-то в настоящей газете, предназначенной, так сказать, для массового употребления, моя статья тоже была, но без конкретных имен и без подзаголовка про Государственную Думу.
Можно было предположить, что завтра, когда это наконец дойдет до Хвана, разразится чудовищный скандал. А может, не разразится. Ведь я тоже принял меры, и в природе больше не существует ни пленки, ни медной доски, ни оригинала-макета полосы с уничтоженной статьей. Даже в компьютере стерты все ее следы. Фураев мертв, а, по совершенно справедливому замечанию самого Хвана, мертвые показаний не дают. Так что важняк остался единственным, кто, кроме меня, держал в руках этот призрак, эту фату-моргану. Будем надеяться, что, подумав маленько, он все-таки не решится выставлять себя на посмешище.
Вечер был прозрачен и свеж. Я вдруг почувствовал, как безмерно устал за последние несколько суток, и, стараясь вдыхать воздух полной грудью, побрел к своей «копеечке». Открыл дверцу, плюхнулся в кресло и обнаружил на заднем сиденье человеческое тело.
Первая мысль была: «Провокация! Мне подкинули труп!» Но тут тело тяжело зашевелилось и, хоть не без труда, приняло почти вертикальное положение. Существо было одето в какие-то грязные и рваные лохмотья, а вместо лица у него имелся один здоровенный синяк, который в свете вечерних фонарей переливался всеми оттенками фиолетового. Когда начальный испуг прошел, я вгляделся и с тихим ужасом признал Стрихнина.
— Ты как тут очутился? — спросил я в изумлении.
— В редакции сказали, что ты поехал в Дом на набережной, — ответил он, слегка шепелявя разбитыми губами, — вот я и приполз сюда. Дверца задняя у тебя не закрывается, дай, думаю, пока полежу, отдохну. Между прочим, обрати внимание: дворники на месте.
Глядеть на него без сострадания было невозможно, и я спросил:
— Что с тобой случилось? Ты же сейчас должен был быть где-то на Капри?
— Должен... — эхом откликнулся он. — Слыхал про таких братьев Бобриков?
Я отрицательно покачал головой.
— Еще услышишь, — пообещал он. — Решил, понимаешь, перед самым отъездом скатать с ними по маленькой. Ну и нажарил их еще на двести штук баксов. А они... Волчары позорные!... — Стрихнин заскрежетал зубами. — Видишь, что со мной сделали? Ни хрустов, ни прикида, одна битая рожа... Ну ничего, мне бы только оклематься маленько да алтушек подсобрать... Они у меня запоют и запляшут!
— Неужто опять будешь деньги на заказ собирать? — поразился я, и он согласно кивнул.
— А Кулек, между прочим, того... — сообщил я ему. — По моим данным — пал смертью храбрых.
— Хрен с ним, — легко махнул рукой Стрихнин. — Найдем другого, честного. Не знаешь, что ли: мафия бессмертна! Короче, пустишь меня к себе ненадолго? Только без обид: скажешь уйти — уйду.
Что я мог ему ответить? Пожал плечами и согласно кивнул.
— Ты настоящий друг, — прочувствованно поведал он. — Но помни, что у тебя тоже есть такой кент, как Стрихнин. Горький, однако очень полезный.
— Этой ночью я засну в слезах, — сказал я, заводя двигатель.
1996