Сергей Устинов
Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти»
Моей жене Кате —
за любовь, помощь и терпение
за любовь, помощь и терпение
1
Нарзан
По утрам в нашем доме поют трубы.
Накануне я поставил точку, когда уже светало, и пятью часами позже мне ужасно не хотелось просыпаться. Я зарывался в одеяло, накрывал голову подушкой, но все равно не мог не слышать, как с грозным гулом низвергаются в трубах воды, жалобно стонут натянутые жилы нашей изношенной канализации, злобно рычат и трясутся водопроводные краны. Трубы ревут так, словно возвещают о начале Судного дня. Апокалипсис ежедневно. Тот, кто много лет назад громоздил наш железобетонный Вавилон, меньше всего заботился о людях, которые любят спать по утрам. Впрочем, похоже, он вообще мало о чем заботился.
Нечеловечески заскрежетало выше и левее моего затылка. Это полупарализованная старуха Колчицкая, опираясь на свой верный стул, пустилась в бесконечно длинное путешествие из спальни в кухню.
Где-то подо мной гулко ухнули брошенные в угол гантели.
Вяло тявкнул спросонья трусливый и злобный карликовый пинчер Фунтик со второго этажа. Ему немедленно ответил с четвертого толстым заливистым басом дог Тюка, а на шестом визгливым тенорком заблажила красивая дура афганка Марфа. За стенкой справа, подбадривая себя, как ковбой на выездке, гортанными выкриками, занялся любовью с очередной пассией неутомимый Зурик. За стенкой слева у многодетного семейства Адамчиков пронзительно завизжал чайник.
Я понял, что сопротивляться бесполезно, перевернулся на спину и открыл глаза.
Стоял июль, середина лета. Прямо передо мной в распахнутом окне синело сквозь городское марево бескрайнее небо, и по этому небу спускались осторожные босые мосластые ноги в подвернутых до колен тренировочных штанах. Я сел на кровати, потянулся и громко сказал в окно:
— Не дам ни капли.
Ноги дрогнули в коленях, но потом, справившись с волнением, упорно двинулись дальше, открывая моему обозрению обнаженный торс своего хозяина.
Если тот, кто строил наш дом, о чем-то и заботился, так это об экономии. Пожарные лестницы у нас соединены с балконами. Люки в полу съедают, правда, часть балконной площади, но зато саму лестницу можно как-нибудь использовать, например для сушки белья или вяления рыбы. Мой верхний сосед, слесарь Матвей Клецкин, Матюша, как его зовут все в доме, пользуется ею в самые мрачные моменты жизни: когда жена, уходя на работу, закрывает его, тяжко и глубоко похмельного, в квартире, предварительно спрятав у соседки Матюшину одежду и обувь.
Держась нетвердой рукой за перекладину, Матюша просунул в окно свою взлохмаченную голову и из-под потолка послал мне жалкую улыбку.
— Ничего не дам, — твердо повторил я.
— Умру, — печально сообщил он, проходя в комнату через балконную дверь и останавливаясь посередине с деликатно поджатыми большими пальцами ног. — Сердце остановится, и умру. Как Володечка Высоцкий.
Запои у Клецкина случаются примерно раз в три месяца. Первые два дня его жена Нинка кое-как терпит, а потом начинает бороться драконовскими методами. Я взглянул на Матюшино заострившееся лицо с запавшими глазами, на синие трясущиеся губы, вздохнул и отправился на кухню. Он следовал за мной по пятам.
На кухне я достал с полки большую пол-литровую кружку, накрошил туда две таблетки аспирина, по одной анальгина и валидола, накапал туда же пятьдесят капель валерьянки и все это засыпал ложкой соды. Потом вынул из шкафчика початую бутылку коньяка, отмерил четверть стакана и выплеснул в кружку.
— Еще... — чужим голосом просипел Клецкин, безотрывно наблюдавший за всеми эволюциями бутылки. Но я уже закупорил ее и спрятал на место, после чего извлек из холодильника нарзан, налил кружку доверху, размешал хорошенько и подал Матюше. Он нечувствительно принял ее у меня из рук, отстраненно посмотрел на пенящийся напиток, смежил устало веки и начал пить маленькими глотками.
Минут через пять лицо его порозовело. Я здесь же, в кухне, уложил его на кушетку, принес из комнаты машинку и сел перепечатывать материал. Больному на глазах становилось легче. Подложив руку под голову, он некоторое время благосклонно следил за мной, потом, отрыгнув деликатно в ладошку нарзаном, произнес:
— Вот ты все пишешь и пишешь в своей газете. Я иногда читаю, чего ты там пишешь, и гадаю: когда тебе по башке дадут?
— Не знаю, — рассеянно откликнулся я, вставляя новый лист в машинку.
— Во-во! — сказал он. И неожиданно предложил: — Хочешь, я тебе стальную дверь поставлю?
Я рассмеялся.
— Зря скалишься, — осудил меня Матюша. — Стальная дверь вещь полезная. От лихих людей.
— Полезная и дорогая, — кивнул я.
— Да тебе ж бесплатно предлагают! — обиделся он.
Я укоризненно покачал головой, сказал наставительно:
— Матюша, неправильное похмелье приводит к запою. Можешь мне хоть золотой унитаз обещать, все равно больше не налью.
От возмущения Клецкин резко сел на кушетке. Но сейчас же охнул, зажмурился и упал обратно.
— Не прошу я налить, — скорбно простонал он. — Святую истинную правду говорю! Эту чертову дверь Глузман из пятнадцатой заказал и деньги вперед заплатил. Я и сделал, как положено, с сейфовым замком — кроме автогена, ничем не возьмешь. А он, гад, не дождался своего счастья, отвалил в Америку с концами. И теперь эта дура торчит у меня посреди квартиры, ни пройти, ни проехать. Нинка ругается...
— Поставь себе, — посоветовал я.
— Мне зачем? — удивился он. — Мне бояться некого. А ты бери, пока дают.
Я живо представил себе хохмочки, которые пойдут по нашей конторе, когда станет известно, что я живу в сейфе, вздохнул и сказал:
— Мерси. Только я ведь не могу все время за железной дверью сидеть. Мне на работу ходить надо.
— Да, — подумав, согласился Матюша с сожалением. — Железную башку я тебе, конечно, не приделаю.
Накануне я поставил точку, когда уже светало, и пятью часами позже мне ужасно не хотелось просыпаться. Я зарывался в одеяло, накрывал голову подушкой, но все равно не мог не слышать, как с грозным гулом низвергаются в трубах воды, жалобно стонут натянутые жилы нашей изношенной канализации, злобно рычат и трясутся водопроводные краны. Трубы ревут так, словно возвещают о начале Судного дня. Апокалипсис ежедневно. Тот, кто много лет назад громоздил наш железобетонный Вавилон, меньше всего заботился о людях, которые любят спать по утрам. Впрочем, похоже, он вообще мало о чем заботился.
Нечеловечески заскрежетало выше и левее моего затылка. Это полупарализованная старуха Колчицкая, опираясь на свой верный стул, пустилась в бесконечно длинное путешествие из спальни в кухню.
Где-то подо мной гулко ухнули брошенные в угол гантели.
Вяло тявкнул спросонья трусливый и злобный карликовый пинчер Фунтик со второго этажа. Ему немедленно ответил с четвертого толстым заливистым басом дог Тюка, а на шестом визгливым тенорком заблажила красивая дура афганка Марфа. За стенкой справа, подбадривая себя, как ковбой на выездке, гортанными выкриками, занялся любовью с очередной пассией неутомимый Зурик. За стенкой слева у многодетного семейства Адамчиков пронзительно завизжал чайник.
Я понял, что сопротивляться бесполезно, перевернулся на спину и открыл глаза.
Стоял июль, середина лета. Прямо передо мной в распахнутом окне синело сквозь городское марево бескрайнее небо, и по этому небу спускались осторожные босые мосластые ноги в подвернутых до колен тренировочных штанах. Я сел на кровати, потянулся и громко сказал в окно:
— Не дам ни капли.
Ноги дрогнули в коленях, но потом, справившись с волнением, упорно двинулись дальше, открывая моему обозрению обнаженный торс своего хозяина.
Если тот, кто строил наш дом, о чем-то и заботился, так это об экономии. Пожарные лестницы у нас соединены с балконами. Люки в полу съедают, правда, часть балконной площади, но зато саму лестницу можно как-нибудь использовать, например для сушки белья или вяления рыбы. Мой верхний сосед, слесарь Матвей Клецкин, Матюша, как его зовут все в доме, пользуется ею в самые мрачные моменты жизни: когда жена, уходя на работу, закрывает его, тяжко и глубоко похмельного, в квартире, предварительно спрятав у соседки Матюшину одежду и обувь.
Держась нетвердой рукой за перекладину, Матюша просунул в окно свою взлохмаченную голову и из-под потолка послал мне жалкую улыбку.
— Ничего не дам, — твердо повторил я.
— Умру, — печально сообщил он, проходя в комнату через балконную дверь и останавливаясь посередине с деликатно поджатыми большими пальцами ног. — Сердце остановится, и умру. Как Володечка Высоцкий.
Запои у Клецкина случаются примерно раз в три месяца. Первые два дня его жена Нинка кое-как терпит, а потом начинает бороться драконовскими методами. Я взглянул на Матюшино заострившееся лицо с запавшими глазами, на синие трясущиеся губы, вздохнул и отправился на кухню. Он следовал за мной по пятам.
На кухне я достал с полки большую пол-литровую кружку, накрошил туда две таблетки аспирина, по одной анальгина и валидола, накапал туда же пятьдесят капель валерьянки и все это засыпал ложкой соды. Потом вынул из шкафчика початую бутылку коньяка, отмерил четверть стакана и выплеснул в кружку.
— Еще... — чужим голосом просипел Клецкин, безотрывно наблюдавший за всеми эволюциями бутылки. Но я уже закупорил ее и спрятал на место, после чего извлек из холодильника нарзан, налил кружку доверху, размешал хорошенько и подал Матюше. Он нечувствительно принял ее у меня из рук, отстраненно посмотрел на пенящийся напиток, смежил устало веки и начал пить маленькими глотками.
Минут через пять лицо его порозовело. Я здесь же, в кухне, уложил его на кушетку, принес из комнаты машинку и сел перепечатывать материал. Больному на глазах становилось легче. Подложив руку под голову, он некоторое время благосклонно следил за мной, потом, отрыгнув деликатно в ладошку нарзаном, произнес:
— Вот ты все пишешь и пишешь в своей газете. Я иногда читаю, чего ты там пишешь, и гадаю: когда тебе по башке дадут?
— Не знаю, — рассеянно откликнулся я, вставляя новый лист в машинку.
— Во-во! — сказал он. И неожиданно предложил: — Хочешь, я тебе стальную дверь поставлю?
Я рассмеялся.
— Зря скалишься, — осудил меня Матюша. — Стальная дверь вещь полезная. От лихих людей.
— Полезная и дорогая, — кивнул я.
— Да тебе ж бесплатно предлагают! — обиделся он.
Я укоризненно покачал головой, сказал наставительно:
— Матюша, неправильное похмелье приводит к запою. Можешь мне хоть золотой унитаз обещать, все равно больше не налью.
От возмущения Клецкин резко сел на кушетке. Но сейчас же охнул, зажмурился и упал обратно.
— Не прошу я налить, — скорбно простонал он. — Святую истинную правду говорю! Эту чертову дверь Глузман из пятнадцатой заказал и деньги вперед заплатил. Я и сделал, как положено, с сейфовым замком — кроме автогена, ничем не возьмешь. А он, гад, не дождался своего счастья, отвалил в Америку с концами. И теперь эта дура торчит у меня посреди квартиры, ни пройти, ни проехать. Нинка ругается...
— Поставь себе, — посоветовал я.
— Мне зачем? — удивился он. — Мне бояться некого. А ты бери, пока дают.
Я живо представил себе хохмочки, которые пойдут по нашей конторе, когда станет известно, что я живу в сейфе, вздохнул и сказал:
— Мерси. Только я ведь не могу все время за железной дверью сидеть. Мне на работу ходить надо.
— Да, — подумав, согласился Матюша с сожалением. — Железную башку я тебе, конечно, не приделаю.
2
Люмбаго
Прямо над головой Таракана в стене торчал одинокий гвоздь. Философически настроенному наблюдателю этот гвоздь предоставлял богатую пищу для глубоких размышлений.
Сам хозяин кабинета уже битых четверть часа разговаривал по телефону, а мы с Артемом Дашкевичем сидели в низеньких креслах по бокам от маленького столика и изнывали от жары и скуки. Секретарша Таракана Нелли, некрасивое злобное существо в бифокальных очках, отыскала нас в буфете, где мы пили кофе, подошла и вместо «приятного аппетита» сказала:
— Дашкевич и Максимов, срочно к редактору.
Артем приподнял одну бровь и показал на чашку:
— Кофе взять с собой или можно здесь допить?
Нелли негодующе фыркнула, развернулась и вылетела из буфета так, будто ей этого кофе налили за шиворот. Прежде чем уйти, мы выпили еще по чашечке, но эта стерва, конечно, настучала про нашу непочтительность шефу, и теперь Таракан давал нам понять, кто здесь главный.
Я глазами показал Артему на гвоздь, и он со значительным видом кивнул, что понял. На нашей памяти гвоздь не пустовал никогда. При прежних редакторах на нем висели изображения Первых Лиц, но Таракан, как только случилась перестройка, поломал традицию, украсив его портретом Основателя. Однако времена быстро менялись, русую бородку Основателя сменила ненадолго смоляная борода Основоположника, а затем гвоздь и вовсе оказался неприкаянным. Хотя, казалось бы, логично было после всех них дать хоть немного повисеть, например, Кампанелле. А потом повесить Мальтуса и на этом успокоиться.
Таракан наконец положил трубку, пригладил усы и обратил на нас свои выпуклые глаза. По его лицу я уже видел, что ничего радостного он нам сейчас не сообщит.
— Ребята, — сказал он, — похоже, Дранов сильно прокололся.
Мы с Артемом переглянулись. Митенька Дранов был специальным корреспондентом, таким же, как Дашкевич и я. Обычно каждый из нас сам неплохо справлялся со своими проблемами, и должно было произойти что-то из ряда вон, чтобы редактор срочно вызвал к себе нас обоих на предмет обсуждения драновского прокола.
— Отечество в опасности? — с преувеличенным испугом наклонился в сторону редакторского стола Артем.
— Не ерничай, — оборвал Таракан. — Читали его материал в прошлую субботу?
Мы читали. Материал как материал. «ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ ЭТАЖЕЙ КОРРУПЦИИ, НЕ СЧИТАЯ ПОДВАЛА». Так, кажется. Что-то там о многоэтажной системе взяток и поборов в новом международном гостиничном комплексе и вокруг него. Сенсацией статью не назовешь, просто хорошая профессиональная работа.
— Основным источником у Дранова был... — Тараканьи глаза поискали среди бумаг на столе и нашли: — Шиманский Артур Николаевич, директор ресторана в южном крыле. Какой-то у него там вышел конфликт с генеральным директором, и он разговорился. Все выложил Дранову, в подробностях...
— И что, много наврал? — сочувственно поинтересовался Артем. Сочувствие, надо полагать, относилось к Митеньке Дранову.
— Много?! — Таракан страдальчески воздел брови. От этого глаза его вылупились еще больше, а усы встали дыбом. — Вчера он позвонил прямо мне, вот по этому телефону, и заявил, что наврал все!
— Так и сказал? — поразился я.
— Нет, конечно, — тяжко вздохнул Таракан. — Сказал, что не знает никакого Дранова и что не подтвердит ни единого слова, напечатанного в газете.
— Так, — сказал Артем. Лицо у него сделалось холодное, отстраненное. Признак того, что он уже включился в работу. — А есть ли уверенность, что звонил сам Шиманский?
Таракан покачал головой.
— Разумеется, нет. Но вчера ему весь день звонили сначала на службу, потом до глубокой ночи домой — никто не отвечает. А сегодня с утра явился ко мне их юрисконсульт, удивительно мерзкая рожа... И с ехидной улыбочкой сообщил, что руководство гостиничного комплекса подает на газету в суд — за диффамацию и за нанесение материального ущерба.
— Какого-какого? — не поверил я своим ушам.
— Материального, — с ненавистью процедил Таракан. — У них, видите ли, после нашей статьи клиенты разбегаются, в том числе иностранные. Похоже, решили отоспаться на нас всласть...
— Постойте, постойте, — сказал Артем. — А что Дранов-то? Он разве не записывал своих разговоров с Шиманским?
Вопрос резонный, отметил я. Митенька аккуратный мальчик и вполне профессиональный репортер.
— Записывал, — кивнул Таракан. И вдруг ни с того ни с сего грохнул кулаком по столу. — А потом стер, идиот! Через неделю после публикации решил, что все в порядке, и стер. Вернее, как ему кажется, записал на этой кассете что-то еще.
— И был великий эконом... — пробормотал себе под нос Артем и спросил: — Так что от нас требуется? Помочь Митеньке восстановить провалы в памяти у этого Шиманского? Боитесь, что сам не справится? Или вышел из доверия?
— Дранов болен, — мрачно сообщил редактор. — Не может встать с постели.
— Что с ним? — удивился я. Кажется, еще третьего дня он мелькал в редакции.
— Люмбаго, — еще мрачнее ответил Таракан.
— Люмбаго? — переспросил Артем, наморщив лоб. Видно было, что красивое слово навевает ему какие-то воспоминания, но точного смысла он не помнит.
Таракан, однако, уже нетерпеливо взмахнул в воздухе листком из блокнота.
— Вот вам все координаты, найдите этого чертового Шиманского и вытрясите из него душу. Тут явно нечисто.
Мы поднялись и вышли. То, что здесь паленым шибает прямо в нос, было ясно и без лишних пояснений. В приемной, остановившись напротив конторки, за которой, подложив подушечку под свой плоский зад, в окружении разноцветных телефонов восседала Нелли, Артем достал пачку сигарет и закурил, пустив струю в потолок. Поглядев на висящее рядом с конторкой секретарши строгое предупреждение «Здесь не курят!», я подумал и тоже достал сигарету. Заряд ненависти, многократно усиленный бифокальными стеклами, обдал меня с головы до ног.
— Так ты можешь мне объяснить, что случилось с Драновым? — озабоченно спросил Артем.
Я ответил, больше думая не о медицинском диагнозе, а вообще обо всей этой странной истории:
— Похоже, Митеньке вступило.
Сам хозяин кабинета уже битых четверть часа разговаривал по телефону, а мы с Артемом Дашкевичем сидели в низеньких креслах по бокам от маленького столика и изнывали от жары и скуки. Секретарша Таракана Нелли, некрасивое злобное существо в бифокальных очках, отыскала нас в буфете, где мы пили кофе, подошла и вместо «приятного аппетита» сказала:
— Дашкевич и Максимов, срочно к редактору.
Артем приподнял одну бровь и показал на чашку:
— Кофе взять с собой или можно здесь допить?
Нелли негодующе фыркнула, развернулась и вылетела из буфета так, будто ей этого кофе налили за шиворот. Прежде чем уйти, мы выпили еще по чашечке, но эта стерва, конечно, настучала про нашу непочтительность шефу, и теперь Таракан давал нам понять, кто здесь главный.
Я глазами показал Артему на гвоздь, и он со значительным видом кивнул, что понял. На нашей памяти гвоздь не пустовал никогда. При прежних редакторах на нем висели изображения Первых Лиц, но Таракан, как только случилась перестройка, поломал традицию, украсив его портретом Основателя. Однако времена быстро менялись, русую бородку Основателя сменила ненадолго смоляная борода Основоположника, а затем гвоздь и вовсе оказался неприкаянным. Хотя, казалось бы, логично было после всех них дать хоть немного повисеть, например, Кампанелле. А потом повесить Мальтуса и на этом успокоиться.
Таракан наконец положил трубку, пригладил усы и обратил на нас свои выпуклые глаза. По его лицу я уже видел, что ничего радостного он нам сейчас не сообщит.
— Ребята, — сказал он, — похоже, Дранов сильно прокололся.
Мы с Артемом переглянулись. Митенька Дранов был специальным корреспондентом, таким же, как Дашкевич и я. Обычно каждый из нас сам неплохо справлялся со своими проблемами, и должно было произойти что-то из ряда вон, чтобы редактор срочно вызвал к себе нас обоих на предмет обсуждения драновского прокола.
— Отечество в опасности? — с преувеличенным испугом наклонился в сторону редакторского стола Артем.
— Не ерничай, — оборвал Таракан. — Читали его материал в прошлую субботу?
Мы читали. Материал как материал. «ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ ЭТАЖЕЙ КОРРУПЦИИ, НЕ СЧИТАЯ ПОДВАЛА». Так, кажется. Что-то там о многоэтажной системе взяток и поборов в новом международном гостиничном комплексе и вокруг него. Сенсацией статью не назовешь, просто хорошая профессиональная работа.
— Основным источником у Дранова был... — Тараканьи глаза поискали среди бумаг на столе и нашли: — Шиманский Артур Николаевич, директор ресторана в южном крыле. Какой-то у него там вышел конфликт с генеральным директором, и он разговорился. Все выложил Дранову, в подробностях...
— И что, много наврал? — сочувственно поинтересовался Артем. Сочувствие, надо полагать, относилось к Митеньке Дранову.
— Много?! — Таракан страдальчески воздел брови. От этого глаза его вылупились еще больше, а усы встали дыбом. — Вчера он позвонил прямо мне, вот по этому телефону, и заявил, что наврал все!
— Так и сказал? — поразился я.
— Нет, конечно, — тяжко вздохнул Таракан. — Сказал, что не знает никакого Дранова и что не подтвердит ни единого слова, напечатанного в газете.
— Так, — сказал Артем. Лицо у него сделалось холодное, отстраненное. Признак того, что он уже включился в работу. — А есть ли уверенность, что звонил сам Шиманский?
Таракан покачал головой.
— Разумеется, нет. Но вчера ему весь день звонили сначала на службу, потом до глубокой ночи домой — никто не отвечает. А сегодня с утра явился ко мне их юрисконсульт, удивительно мерзкая рожа... И с ехидной улыбочкой сообщил, что руководство гостиничного комплекса подает на газету в суд — за диффамацию и за нанесение материального ущерба.
— Какого-какого? — не поверил я своим ушам.
— Материального, — с ненавистью процедил Таракан. — У них, видите ли, после нашей статьи клиенты разбегаются, в том числе иностранные. Похоже, решили отоспаться на нас всласть...
— Постойте, постойте, — сказал Артем. — А что Дранов-то? Он разве не записывал своих разговоров с Шиманским?
Вопрос резонный, отметил я. Митенька аккуратный мальчик и вполне профессиональный репортер.
— Записывал, — кивнул Таракан. И вдруг ни с того ни с сего грохнул кулаком по столу. — А потом стер, идиот! Через неделю после публикации решил, что все в порядке, и стер. Вернее, как ему кажется, записал на этой кассете что-то еще.
— И был великий эконом... — пробормотал себе под нос Артем и спросил: — Так что от нас требуется? Помочь Митеньке восстановить провалы в памяти у этого Шиманского? Боитесь, что сам не справится? Или вышел из доверия?
— Дранов болен, — мрачно сообщил редактор. — Не может встать с постели.
— Что с ним? — удивился я. Кажется, еще третьего дня он мелькал в редакции.
— Люмбаго, — еще мрачнее ответил Таракан.
— Люмбаго? — переспросил Артем, наморщив лоб. Видно было, что красивое слово навевает ему какие-то воспоминания, но точного смысла он не помнит.
Таракан, однако, уже нетерпеливо взмахнул в воздухе листком из блокнота.
— Вот вам все координаты, найдите этого чертового Шиманского и вытрясите из него душу. Тут явно нечисто.
Мы поднялись и вышли. То, что здесь паленым шибает прямо в нос, было ясно и без лишних пояснений. В приемной, остановившись напротив конторки, за которой, подложив подушечку под свой плоский зад, в окружении разноцветных телефонов восседала Нелли, Артем достал пачку сигарет и закурил, пустив струю в потолок. Поглядев на висящее рядом с конторкой секретарши строгое предупреждение «Здесь не курят!», я подумал и тоже достал сигарету. Заряд ненависти, многократно усиленный бифокальными стеклами, обдал меня с головы до ног.
— Так ты можешь мне объяснить, что случилось с Драновым? — озабоченно спросил Артем.
Я ответил, больше думая не о медицинском диагнозе, а вообще обо всей этой странной истории:
— Похоже, Митеньке вступило.
3
Пампасы
— Мне нужен Максимов. Или Дашкевич.
— Я Максимов.
— Вы Максимов?
— Да.
— Это ваша, что ли, была статья про валютных ломщиков у обменных пунктов?
Голос мне не понравился. Развязный был голос. Даже наглый. Если бы он задавал свои вопросы не по телефону, а лично, да еще где-нибудь в пустом и темном парадном, я бы уже прикидывал, куда мне сейчас врежут. Но я сидел в своем кабинете напротив Артема и чувствовал себя в безопасности.
— Моя статья, — согласился я. — Там даже подпись внизу есть.
— Во-во, — удовлетворенно подтвердил голос. Но на этом не успокоился: — А про ночных поливальщиков вы писали?
Пришлось признать, что материал про водителей ночных поливальных машин, у которых в любое время можно получить и бутылку, и пакетик с травкой, и телефончик девочки, тоже мой.
— Так, — сказал голос и сделал паузу. — Так. А сколько вы заплатите за информацию о мафии на бегах?
Я расхохотался. Артем удивленно поднял на меня глаза.
— Нечего ржать, — раздраженно продолжал голос в трубке. — Вся та чушь, которую описывают в газетах, — тьфу! Лажа! А я могу рассказать все, как есть, в натуре. Тут делаются миллиарды — уж я-то знаю! Ну так сколько?
— Мы не платим за информацию, — ответил я уже серьезно.
— Это почему же? — в голосе мне послышалось недоумение и даже обида.
И я честно ответил:
— Денег нету.
— Совсем? — недоверчиво спросили на том конце провода.
— Совсем, — искренне вздохнул я.
— Так, — в третий раз с начала разговора произнес голос и снова взял тайм-аут. Я деликатно не прерывал размышлений своего невидимого собеседника. И в награду услышал: — Ладно, хрен с вами, получайте даром. За полкило коньяку. Срослось?
— Если информация будет интересной, — предупредил я.
— Будет! — заверил он. И тут же заявил: — Только к вам светиться я не пойду, хватит мне своих неприятностей. Где встретимся?
— А где вы сейчас находитесь?
— Кафе «Эдем» на Малой Бронной. Знаете? Вонючая забегаловка, а за стакан дерут, как в «Метрополе».
— Ладно, — сказал я. — Ждите нас там. В течение часа подъедем — или я, или Дашкевич. Как вас узнать?
— Узнаете... — проворчал голос. — Я тут буду самый трезвый. И в красной шапочке на голове.
Я положил трубку и пересказал все Дашкевичу. Надо было ехать искать этого Шиманского, и встречаться с «красной шапочкой» тоже было надо.
— Ты что предпочитаешь? — спросил я Артема.
— Красную шапочку, — не задумываясь ответил он. — А ты?
— Я тоже. — Поиски беглого ресторанщика не сулили быть чересчур увлекательными.
— Кинем монетку? — предложил Артем, уже выуживая из кармана мелочь.
— Орел, — сказал я. Я всегда говорю «орел».
Новенький пятирублевик золотой рыбкой блеснул в воздухе и опустился на ладонь Дашкевича кверху решкой.
— Везунчик, — пробормотал я, а Артем счастливо рассмеялся: по-моему, еще не было случая, чтобы он мне проиграл.
У входа в редакцию наши машины грелись на солнышке рядом друг с другом. Мой старый, облезлый, с проржавевшими боками «жигуленок» первой модели, который отечественное народонаселение зовет хоть и ласково, но слегка пренебрежительно «копеечкой», и его сверкающая белым лаком пятидверная «тайга».
— Завезу Лильке продукты — и на Малую Бронную, — сказал мне Артем, садясь за руль. — Если быстро освободишься, приезжай туда.
Выбираясь на дорогу, ведущую в сторону Измайлова, я думал о том, что и сам я в некотором роде тоже везунчик. Природа, наградив меня многими недостатками, обделила одним: завистливостью. То, что мой друг Артем Дашкевич — обладатель роскошного автомобиля, прекрасной квартиры, красавицы жены и сына-вундеркинда, а у меня этого ничего нет в помине, не вызывает во мне никаких чувств, кроме легкой грусти. Зато, как говорят на Востоке, даже сорок воров не оберут одного голодранца.
У «Интертура» я припарковался прямо напротив центрального входа и несколько минут сидел в машине, изучая обстановку. Обстановка не вдохновляла. Огромные стеклянные двери, которые непрерывно вращались, впуская и выпуская из гостиницы толпы людей, не обманули меня своей кажущейся доступностью. Сразу за ними просматривалась тусклая позолота галунов двух, если не трех бдительных швейцаров, Вход по пропускам. Безопасность и еще раз безопасность.
Поразмыслив, я решил, что время щеголять моим редакционным удостоверением еще не настало. Если мне и суждено его кому-нибудь предъявить в этой гостинице, то начинать надо не со швейцара. Это в массе своей люди, привыкшие к простым и суровым методам работы. А благодаря стараниям Дранова название моей газеты может вызвать у них самую непредсказуемую реакцию.
Лобастый «икарус», пыхтя и отдуваясь, принялся сгружать на раскаленный под солнцем асфальт очередную порцию ошалевших от жары интуристов. Я счел момент подходящим, запер машину и ненавязчиво влился в толпу пузатеньких старичков в панамках и старушек с розовыми буклями. Через минуту, отнюдь не обольщаясь легким началом, я стоял посреди прохладного холла и озабоченно оглядывался. Пожалуй, мне нужна вон та дверь с надписью «Только для персонала» аж на четырех языках. Чем я не «персонал», если вдуматься?
За дверью была лестница вниз, два марша которой привели меня к устью широкого коридора, устланного серым жесткошерстным тафтингом, и я пошел по нему, не слыша собственных шагов. Вскоре по бокам стали появляться таблички: «Бухгалтерия», «Начальник службы приема», «Телетайп», что-то еще. И наконец я добрался до той, которую искал: «Отдел кадров». Остановившись перед ней, я вытащил из кармана куртки свой старый бумажник, порылся в боковом отделении, куда обычно складывал чужие визитные карточки, и нашел подходящую. Держа ее в руке, толкнул дверь и оказался в святая святых каждого уважающего себя учреждения. В окружении стеллажей со множеством ящичков, рядом с распахнутой пастью огромного, как пещера Али-Бабы, сейфа сидела миловидная женщина средних лет. С дружелюбной улыбкой я поздоровался и положил перед ней карточку, говоря:
— Кацнельсон Аркадий Натанович, из инюрколлегии.
Не самая лучшая фамилия для беседы с работником отдела кадров, особенно если этот работник старой советской закваски, но другой подходящей визитки под рукой не было. Вопреки опасениям женщина любезно улыбнулась, давая понять, что слушает меня. Быть может, недостатки происхождения отчасти скрашивались солидным местом работы.
— Мы разыскиваем родственников Стива Шиманского, умершего восемь месяцев назад в Аргентине, — начал я. — По поводу наследства. У вас ведь, кажется, работает человек с такой фамилией? Знаете, — наклонился я к ней доверительно, — не всегда стоит заранее обнадеживать. Поэтому хотелось бы предварительно ознакомиться с анкетными данными и...
Я умолк, потому что ясно увидел, что мое красноречие приводит совершенно не к тем результатам. Миловидная дама поднялась зачем-то из-за стола, правой рукой слепо нашарила дверцу сейфа и с грохотом захлопнула ее. Любезная улыбка отскочила в сторону, как будто держалась до этого на резинке, глаза стали стеклянные, губы слиплись в узкую полоску. В мгновение ока дама сделалась похожа на свой сейф. Морда на замке.
— Шиманский здесь больше не работает, — процедила она.
— Давно? — искренне удивился я.
— Со вчерашнего дня. Уволен по собственному желанию.
— Но ведь его «дело» у вас есть. Я бы хотел взглянуть на год и место рождения, затем мне нужен его адрес...
Бронированная дама взглянула на меня так, словно Аркадий Натанович Кацнельсон попросил руки ее единственной дочери.
— Нет, — выдохнула она. — Ничего не дам. Приказ генерального директора. Идите к нему. Налево по коридору и на лифте до двадцать восьмого этажа.
Пожав независимо плечами, я без излишней нарочитости смахнул со стола не оправдавшую себя визитку, повернулся и вышел, размышляя о том, какой, однако, предусмотрительный человек этот генеральный директор. 1:0 в его пользу.
Когда на табло зажглись цифры 28, двери служебного лифта мягко и бесшумно разъехались, я шагнул вперед и оказался в помещении, где в качестве отделочных материалов преобладали мореный дуб и натуральная кожа. Вероятно, это было что-то вроде приемной, если взять во внимание пышнотелые диваны вдоль стен и стол секретаря возле единственной ведущей куда-то дальше двери. За этим столом, оснащенным пятком самых современных телефонов, телефаксом, селектором, компьютером и еще Бог знает чем, сидел молодой плечистый мужчина в ослепительно белом пиджаке. Черные, аккуратно зачесанные на пробор волосы и тонкая ниточка усов дополняли первое впечатление. Язык не поворачивался назвать этого изысканного джентльмена секретарем, и я мысленно поднял его в должности до референта. Увидев меня, он немедленно поднялся из-за стола и с предупредительным видом вышел навстречу. Загородив при этом дверь.
— Мне бы хотелось поговорить с генеральным директором, — сказал я ему.
Белый пиджак в его туалете элегантно сочетался с ослепительно, если можно так выразиться, черными брюками. Такое впечатление, что он только что сошел с трапа собственной прогулочной яхты.
— Простите, по какому вопросу?
Сама любезность. Интересно, что он запоет через полминуты?
Я вздохнул и полез за удостоверением. Ничего хорошего от последствий этого шага я не ждал, но разведка боем есть разведка боем.
Референт принял книжечку из моих рук, внимательно изучил ее, и на лице его не отразилось ничего. Больше того, мне показалось, что тон его сделался еще любезней.
— Боюсь, Владимир Олегович не сможет вас сейчас принять.
— Вот как? А не смогли бы вы узнать, когда он сможет это сделать?
Он медленно покачал головой:
— Мне жаль огорчать вас, но, боюсь, Владимир Олегович не сможет вас принять ни-ког-да.
Физиономия у него была совершенно непроницаемая, но я взглянул ему прямо в глаза, и до меня наконец дошло, что он надо мной издевается. Тогда я тоже улыбнулся и сказал как можно более задушевно:
— Ты, лакей, холуйская морда, а ну пропусти меня.
Это его проняло. Лицо у него стало одного цвета с пиджаком, но ответить он ничего не успел, потому что дверь за его спиной отворилась, и в приемную вышли трое: красивая крашеная блондинка, маленький потный толстяк и высокий с холеным бульдожьим лицом, которое показалось мне знакомым. Именно к последнему круто повернулся на каблуках референт, из чего я сделал вывод, кто здесь главный.
— Что тут происходит? — насупясь, проворчал бульдог, оглядывая меня с головы до ног.
— Вот, Владимир Олегович... — почтительно подавшись вперед, референт протянул ему мое удостоверение.
Едва генеральный директор взглянул на обложку, лицо его разгладилось. Больше того, Владимир Олегович изволили широко удовлетворенно улыбнуться. И ласково спросить:
— Разве мой юрист не был сегодня утром у вас в редакции? — Я молчал. А генеральный директор продолжал еще ласковее: — Разве он не сказал вашему редактору, что я заставлю его по ложечке сожрать все то дерьмо, которым он обмазал меня в своей газетенке?
Я молчал, ибо задаваемые мне вопросы следовало, безусловно, отнести к разряду риторических. А лицо Владимира Олеговича вдруг из ласкового сделалось холодным и высокомерным.
— Следующая встреча — в народном суде, — произнес он. — А сейчас я вас больше не задерживаю.
Мясистые пальцы генерального директора медленно разжались, и мое редакционное удостоверение с легким стуком упало на вощеный паркет.
У меня потемнело в глазах. Первая мысль была: поднять удостоверение, а потом исхитриться и плюнуть генеральному в морду. Вторая: поднять удостоверение, плюнуть в морду и заехать пресс-папье по ихнему компьютеру. Третья мысль состояла в том, что первые две никуда не годятся. Надо взять себя в руки. Надо взять себя в ставшие мгновенно липкими и дрожащими мелкой дрожью руки, потому что при разведке боем потери неизбежны.
Все четверо глядели на меня с ухмылочками, откровенно предвкушая наслаждение. Шире всех ухмылялся чернявый реферюга — этот со своего корабля угодил прямо на бал. Не отрывая от них глаз, я присел на корточки, взял с пола удостоверение, сдул с него несуществующую пыль и спрятал в карман. Поднялся, дошел до лифта, нажал кнопку. Двери разъехались. Ступив в кабину, я повернулся, еще раз оглядел всю компанию, сделал им ручкой и сказал:
— Господа, желаю вам приятно провести оставшееся до суда время.
И по странному свойству памяти, еще до того, как лифт снова опустил меня в подвал, я вспомнил, откуда мне знакомы бульдожьи брыльки генерального директора и высокомерное выражение на его лице. Бредя в обратную сторону жесткошерстным подземельем «Интертура», я уныло размышлял о двух вещах. Во-первых, о том, что человек, у которого профессия — совать нос в чужие дела, всегда должен быть морально готов по этому самому носу получить. А во-вторых, что лично я не бываю к этому готов никогда. К концу коридора я, однако, пришел к выводу, что в мои годы менять специальность поздновато, и решил попытать счастья в третий раз.
В лучших сказочных традициях ресторан в южном крыле гостиницы именовался «Каменный цветок», хотя мне и показалось, что для предприятия общепита с названием некоторый перебор. Время завтрака уже миновало, обеденное еще не наступило, и на стульях перед богато разукрашенным фальшивым малахитом входом томились жарой и бездельем несколько официантов. Появление одинокого посетителя не вызвало у них ни прилива трудового энтузиазма, ни даже интереса, и я беспрепятственно проник в зал. Никакого четкого плана действий у меня не было, поэтому для начала я решил отыскать кабинет Шиманского: в конце концов не мешало собственными глазами убедиться, что он пуст.
— Я Максимов.
— Вы Максимов?
— Да.
— Это ваша, что ли, была статья про валютных ломщиков у обменных пунктов?
Голос мне не понравился. Развязный был голос. Даже наглый. Если бы он задавал свои вопросы не по телефону, а лично, да еще где-нибудь в пустом и темном парадном, я бы уже прикидывал, куда мне сейчас врежут. Но я сидел в своем кабинете напротив Артема и чувствовал себя в безопасности.
— Моя статья, — согласился я. — Там даже подпись внизу есть.
— Во-во, — удовлетворенно подтвердил голос. Но на этом не успокоился: — А про ночных поливальщиков вы писали?
Пришлось признать, что материал про водителей ночных поливальных машин, у которых в любое время можно получить и бутылку, и пакетик с травкой, и телефончик девочки, тоже мой.
— Так, — сказал голос и сделал паузу. — Так. А сколько вы заплатите за информацию о мафии на бегах?
Я расхохотался. Артем удивленно поднял на меня глаза.
— Нечего ржать, — раздраженно продолжал голос в трубке. — Вся та чушь, которую описывают в газетах, — тьфу! Лажа! А я могу рассказать все, как есть, в натуре. Тут делаются миллиарды — уж я-то знаю! Ну так сколько?
— Мы не платим за информацию, — ответил я уже серьезно.
— Это почему же? — в голосе мне послышалось недоумение и даже обида.
И я честно ответил:
— Денег нету.
— Совсем? — недоверчиво спросили на том конце провода.
— Совсем, — искренне вздохнул я.
— Так, — в третий раз с начала разговора произнес голос и снова взял тайм-аут. Я деликатно не прерывал размышлений своего невидимого собеседника. И в награду услышал: — Ладно, хрен с вами, получайте даром. За полкило коньяку. Срослось?
— Если информация будет интересной, — предупредил я.
— Будет! — заверил он. И тут же заявил: — Только к вам светиться я не пойду, хватит мне своих неприятностей. Где встретимся?
— А где вы сейчас находитесь?
— Кафе «Эдем» на Малой Бронной. Знаете? Вонючая забегаловка, а за стакан дерут, как в «Метрополе».
— Ладно, — сказал я. — Ждите нас там. В течение часа подъедем — или я, или Дашкевич. Как вас узнать?
— Узнаете... — проворчал голос. — Я тут буду самый трезвый. И в красной шапочке на голове.
Я положил трубку и пересказал все Дашкевичу. Надо было ехать искать этого Шиманского, и встречаться с «красной шапочкой» тоже было надо.
— Ты что предпочитаешь? — спросил я Артема.
— Красную шапочку, — не задумываясь ответил он. — А ты?
— Я тоже. — Поиски беглого ресторанщика не сулили быть чересчур увлекательными.
— Кинем монетку? — предложил Артем, уже выуживая из кармана мелочь.
— Орел, — сказал я. Я всегда говорю «орел».
Новенький пятирублевик золотой рыбкой блеснул в воздухе и опустился на ладонь Дашкевича кверху решкой.
— Везунчик, — пробормотал я, а Артем счастливо рассмеялся: по-моему, еще не было случая, чтобы он мне проиграл.
У входа в редакцию наши машины грелись на солнышке рядом друг с другом. Мой старый, облезлый, с проржавевшими боками «жигуленок» первой модели, который отечественное народонаселение зовет хоть и ласково, но слегка пренебрежительно «копеечкой», и его сверкающая белым лаком пятидверная «тайга».
— Завезу Лильке продукты — и на Малую Бронную, — сказал мне Артем, садясь за руль. — Если быстро освободишься, приезжай туда.
Выбираясь на дорогу, ведущую в сторону Измайлова, я думал о том, что и сам я в некотором роде тоже везунчик. Природа, наградив меня многими недостатками, обделила одним: завистливостью. То, что мой друг Артем Дашкевич — обладатель роскошного автомобиля, прекрасной квартиры, красавицы жены и сына-вундеркинда, а у меня этого ничего нет в помине, не вызывает во мне никаких чувств, кроме легкой грусти. Зато, как говорят на Востоке, даже сорок воров не оберут одного голодранца.
У «Интертура» я припарковался прямо напротив центрального входа и несколько минут сидел в машине, изучая обстановку. Обстановка не вдохновляла. Огромные стеклянные двери, которые непрерывно вращались, впуская и выпуская из гостиницы толпы людей, не обманули меня своей кажущейся доступностью. Сразу за ними просматривалась тусклая позолота галунов двух, если не трех бдительных швейцаров, Вход по пропускам. Безопасность и еще раз безопасность.
Поразмыслив, я решил, что время щеголять моим редакционным удостоверением еще не настало. Если мне и суждено его кому-нибудь предъявить в этой гостинице, то начинать надо не со швейцара. Это в массе своей люди, привыкшие к простым и суровым методам работы. А благодаря стараниям Дранова название моей газеты может вызвать у них самую непредсказуемую реакцию.
Лобастый «икарус», пыхтя и отдуваясь, принялся сгружать на раскаленный под солнцем асфальт очередную порцию ошалевших от жары интуристов. Я счел момент подходящим, запер машину и ненавязчиво влился в толпу пузатеньких старичков в панамках и старушек с розовыми буклями. Через минуту, отнюдь не обольщаясь легким началом, я стоял посреди прохладного холла и озабоченно оглядывался. Пожалуй, мне нужна вон та дверь с надписью «Только для персонала» аж на четырех языках. Чем я не «персонал», если вдуматься?
За дверью была лестница вниз, два марша которой привели меня к устью широкого коридора, устланного серым жесткошерстным тафтингом, и я пошел по нему, не слыша собственных шагов. Вскоре по бокам стали появляться таблички: «Бухгалтерия», «Начальник службы приема», «Телетайп», что-то еще. И наконец я добрался до той, которую искал: «Отдел кадров». Остановившись перед ней, я вытащил из кармана куртки свой старый бумажник, порылся в боковом отделении, куда обычно складывал чужие визитные карточки, и нашел подходящую. Держа ее в руке, толкнул дверь и оказался в святая святых каждого уважающего себя учреждения. В окружении стеллажей со множеством ящичков, рядом с распахнутой пастью огромного, как пещера Али-Бабы, сейфа сидела миловидная женщина средних лет. С дружелюбной улыбкой я поздоровался и положил перед ней карточку, говоря:
— Кацнельсон Аркадий Натанович, из инюрколлегии.
Не самая лучшая фамилия для беседы с работником отдела кадров, особенно если этот работник старой советской закваски, но другой подходящей визитки под рукой не было. Вопреки опасениям женщина любезно улыбнулась, давая понять, что слушает меня. Быть может, недостатки происхождения отчасти скрашивались солидным местом работы.
— Мы разыскиваем родственников Стива Шиманского, умершего восемь месяцев назад в Аргентине, — начал я. — По поводу наследства. У вас ведь, кажется, работает человек с такой фамилией? Знаете, — наклонился я к ней доверительно, — не всегда стоит заранее обнадеживать. Поэтому хотелось бы предварительно ознакомиться с анкетными данными и...
Я умолк, потому что ясно увидел, что мое красноречие приводит совершенно не к тем результатам. Миловидная дама поднялась зачем-то из-за стола, правой рукой слепо нашарила дверцу сейфа и с грохотом захлопнула ее. Любезная улыбка отскочила в сторону, как будто держалась до этого на резинке, глаза стали стеклянные, губы слиплись в узкую полоску. В мгновение ока дама сделалась похожа на свой сейф. Морда на замке.
— Шиманский здесь больше не работает, — процедила она.
— Давно? — искренне удивился я.
— Со вчерашнего дня. Уволен по собственному желанию.
— Но ведь его «дело» у вас есть. Я бы хотел взглянуть на год и место рождения, затем мне нужен его адрес...
Бронированная дама взглянула на меня так, словно Аркадий Натанович Кацнельсон попросил руки ее единственной дочери.
— Нет, — выдохнула она. — Ничего не дам. Приказ генерального директора. Идите к нему. Налево по коридору и на лифте до двадцать восьмого этажа.
Пожав независимо плечами, я без излишней нарочитости смахнул со стола не оправдавшую себя визитку, повернулся и вышел, размышляя о том, какой, однако, предусмотрительный человек этот генеральный директор. 1:0 в его пользу.
Когда на табло зажглись цифры 28, двери служебного лифта мягко и бесшумно разъехались, я шагнул вперед и оказался в помещении, где в качестве отделочных материалов преобладали мореный дуб и натуральная кожа. Вероятно, это было что-то вроде приемной, если взять во внимание пышнотелые диваны вдоль стен и стол секретаря возле единственной ведущей куда-то дальше двери. За этим столом, оснащенным пятком самых современных телефонов, телефаксом, селектором, компьютером и еще Бог знает чем, сидел молодой плечистый мужчина в ослепительно белом пиджаке. Черные, аккуратно зачесанные на пробор волосы и тонкая ниточка усов дополняли первое впечатление. Язык не поворачивался назвать этого изысканного джентльмена секретарем, и я мысленно поднял его в должности до референта. Увидев меня, он немедленно поднялся из-за стола и с предупредительным видом вышел навстречу. Загородив при этом дверь.
— Мне бы хотелось поговорить с генеральным директором, — сказал я ему.
Белый пиджак в его туалете элегантно сочетался с ослепительно, если можно так выразиться, черными брюками. Такое впечатление, что он только что сошел с трапа собственной прогулочной яхты.
— Простите, по какому вопросу?
Сама любезность. Интересно, что он запоет через полминуты?
Я вздохнул и полез за удостоверением. Ничего хорошего от последствий этого шага я не ждал, но разведка боем есть разведка боем.
Референт принял книжечку из моих рук, внимательно изучил ее, и на лице его не отразилось ничего. Больше того, мне показалось, что тон его сделался еще любезней.
— Боюсь, Владимир Олегович не сможет вас сейчас принять.
— Вот как? А не смогли бы вы узнать, когда он сможет это сделать?
Он медленно покачал головой:
— Мне жаль огорчать вас, но, боюсь, Владимир Олегович не сможет вас принять ни-ког-да.
Физиономия у него была совершенно непроницаемая, но я взглянул ему прямо в глаза, и до меня наконец дошло, что он надо мной издевается. Тогда я тоже улыбнулся и сказал как можно более задушевно:
— Ты, лакей, холуйская морда, а ну пропусти меня.
Это его проняло. Лицо у него стало одного цвета с пиджаком, но ответить он ничего не успел, потому что дверь за его спиной отворилась, и в приемную вышли трое: красивая крашеная блондинка, маленький потный толстяк и высокий с холеным бульдожьим лицом, которое показалось мне знакомым. Именно к последнему круто повернулся на каблуках референт, из чего я сделал вывод, кто здесь главный.
— Что тут происходит? — насупясь, проворчал бульдог, оглядывая меня с головы до ног.
— Вот, Владимир Олегович... — почтительно подавшись вперед, референт протянул ему мое удостоверение.
Едва генеральный директор взглянул на обложку, лицо его разгладилось. Больше того, Владимир Олегович изволили широко удовлетворенно улыбнуться. И ласково спросить:
— Разве мой юрист не был сегодня утром у вас в редакции? — Я молчал. А генеральный директор продолжал еще ласковее: — Разве он не сказал вашему редактору, что я заставлю его по ложечке сожрать все то дерьмо, которым он обмазал меня в своей газетенке?
Я молчал, ибо задаваемые мне вопросы следовало, безусловно, отнести к разряду риторических. А лицо Владимира Олеговича вдруг из ласкового сделалось холодным и высокомерным.
— Следующая встреча — в народном суде, — произнес он. — А сейчас я вас больше не задерживаю.
Мясистые пальцы генерального директора медленно разжались, и мое редакционное удостоверение с легким стуком упало на вощеный паркет.
У меня потемнело в глазах. Первая мысль была: поднять удостоверение, а потом исхитриться и плюнуть генеральному в морду. Вторая: поднять удостоверение, плюнуть в морду и заехать пресс-папье по ихнему компьютеру. Третья мысль состояла в том, что первые две никуда не годятся. Надо взять себя в руки. Надо взять себя в ставшие мгновенно липкими и дрожащими мелкой дрожью руки, потому что при разведке боем потери неизбежны.
Все четверо глядели на меня с ухмылочками, откровенно предвкушая наслаждение. Шире всех ухмылялся чернявый реферюга — этот со своего корабля угодил прямо на бал. Не отрывая от них глаз, я присел на корточки, взял с пола удостоверение, сдул с него несуществующую пыль и спрятал в карман. Поднялся, дошел до лифта, нажал кнопку. Двери разъехались. Ступив в кабину, я повернулся, еще раз оглядел всю компанию, сделал им ручкой и сказал:
— Господа, желаю вам приятно провести оставшееся до суда время.
И по странному свойству памяти, еще до того, как лифт снова опустил меня в подвал, я вспомнил, откуда мне знакомы бульдожьи брыльки генерального директора и высокомерное выражение на его лице. Бредя в обратную сторону жесткошерстным подземельем «Интертура», я уныло размышлял о двух вещах. Во-первых, о том, что человек, у которого профессия — совать нос в чужие дела, всегда должен быть морально готов по этому самому носу получить. А во-вторых, что лично я не бываю к этому готов никогда. К концу коридора я, однако, пришел к выводу, что в мои годы менять специальность поздновато, и решил попытать счастья в третий раз.
В лучших сказочных традициях ресторан в южном крыле гостиницы именовался «Каменный цветок», хотя мне и показалось, что для предприятия общепита с названием некоторый перебор. Время завтрака уже миновало, обеденное еще не наступило, и на стульях перед богато разукрашенным фальшивым малахитом входом томились жарой и бездельем несколько официантов. Появление одинокого посетителя не вызвало у них ни прилива трудового энтузиазма, ни даже интереса, и я беспрепятственно проник в зал. Никакого четкого плана действий у меня не было, поэтому для начала я решил отыскать кабинет Шиманского: в конце концов не мешало собственными глазами убедиться, что он пуст.