Страница:
Пробуждение было мучительным. Первой пришла боль в темечке — острая, как воровская заточка, и такая же безжалостная. Потом вернулось зрение, но его не сразу удалось сфокусировать, и прошло некоторое время, прежде чем я понял, что лежу на спине, глядя в аккуратно обшитый вагонкой потолок. Затем как будто появился слух: я начал различать рядом с собой какой-то тягучий равномерный скрип, но догадаться о его происхождении мне было не по силам. Наконец я пришел в себя настолько, чтобы слегка повернуть голову, а вслед за ней глазные яблоки — и все встало на свои места.
Мое бренное тело помещалось на кушетке, кушетка стояла на веранде, вероятно, загородного дома, а скрип издавало плетеное кресло-качалка. В кресле сидел маленький и чистенький, как весенний воробушек, старичок. Покачиваясь туда и сюда, он смотрел на меня с умильной улыбкой.
— Ну, слава Богу, оклемался, теперь все хорошо будет, — произнес он с видимым облегчением. — А то я уж волноваться начал, не переборщили ли ребята. Ах, молодежь, молодежь, ни в чем не знают меры!
Если он имел в виду ту пакость, которой эти кретины отравили меня во дворе ветлечебницы, то я не мог с ним не согласиться: имел место явный перебор. Его облегчение по поводу того, что я оклемался, тоже было мне близко. Но в том, что все теперь будет хорошо, у меня были серьезные сомнения.
А старичок тем временем, закончив улыбаться, качнулся в мою сторону, но назад откидываться не стал, а замер в этом положении, уставившись на меня блеклыми, как застиранная занавеска, глазами. Некоторое время он рассматривал мою персону без всякого выражения на лице, словно рыбку в аквариуме, потом тяжко вздохнул и сказал огорченно:
— Советовали тебе, уговаривали, а все без толку. Помнишь, мы с тобой про абдуценс-то болтали? Не то ты тогда выбрал, сынок, ох, не то! А теперь видишь какая беда приключилась?
— Дядя Гриша, — просипел я, не узнав собственный голос.
— Точно! — обрадовался он. — Опознал старика! Вот я и говорю: беда. Но ты не унывай, Игорек, абдуценс он и в Африке абдуценс. Всегда есть зло поменьше, а есть побольше. Надо только правильно выбрать.
Я сделал над собой усилие и попытался сесть. С третьего раза у меня получилось. Веранда слегка поплыла перед глазами, но это вскоре прошло. Взглянув на небо, я с удивлением обнаружил, что солнце уже садится, и поразился тому, сколько пролежал без сознания. Дядя Гриша с неподдельным интересом наблюдал за моими барахтаниями.
— Молодец! — похвалил он меня и спросил: — Ну как, беседовать уже можешь?
— О чем?
— О жизни! — захихикал своим старческим тенорком дядя Гриша, но тут же перешел к серьезной, даже скорбной интонации: — О чем же еще? О твоей, сынок, жизни.
Я кивнул, от чего у меня опять все маленько заколыхалось в голове, и сказал:
— Если б хотели убить, давно убили бы.
— Верно, — одобрительно согласился дядя Гриша. — Начал соображать. Но тут что надо помнить? Тут надо помнить, что смертушка она ведь тоже разная. Бывает быстрая и легкая, вроде как водички глоток, а бывает до-олгая и ох какая страшная... Ты мне верь, Игорек, я знаю.
— Верю, — снова кивнул я, но голова больше не закружилась, и это меня обрадовало. — Верю, сразу видно, что вы палач со стажем.
Он склонил голову набок и еще больше сделался похож на воробушка, разглядывающего крошку, прежде чем ее склевать.
— Наверное, обидеть думал? — спросил он добродушно. — Не обидел. Палач, знаешь ли, профессия ничем не хуже других. По нынешним временам даже весьма дефицитная.
Еще по прошлому разу я помнил, что беседовать с этим милым другом все равно что чесать, где чешется, то есть можно бесконечно. Но в данный момент мои полемические возможности были сильно ограничены моим физическим состоянием, поэтому я просто спросил, стараясь говорить погрубее и порешительнее:
— Короче, чего надо?
— Вот это мужской разговор! — обрадовался дядя Гриша. — Сейчас все доложу по порядку, — он выставил вперед маленькую ручку с тонкими сухонькими пальчиками и для начала загнул мизинчик: — Вопрос первый: заметочка сегодня в вашей газетке — твоя работа?
Сердце коротко трепыхнулось и замерло: ну, чего ждал, того и дождался. Теперь думай, что ответить: фамилии там моей, конечно, нет, но уши торчат. Быстро, быстро надо решать, что выгодней.
Не дождавшись от меня немедленного ответа, дядя Гриша нахмурился:
— Так, Игорек, дело у нас не пойдет. Что, мне из тебя каждое слово клешами вытягивать? — Помедлил чуть-чуть, пожал плечами и вздохнул: — А в общем-то, если настаиваешь, можно и клещами. Раскалим их сперва легонько на конфорочке и...
— Моя работа, — прервал я его.
Удовлетворенно скрипнув, дядя Гриша вернулся обратно в радужное настроение:
— Видишь, какая штука абдуценс: и клещи без надобности. Тогда второй вопросик, — он загнул безымянный палец. — Что это за источник у тебя такой, "близкий к криминальному миру", а?
Выбрав направление, я решил пока с него не сворачивать, поэтому отвечал с приятной собеседнику резвостью и в его же манере:
— Аркатов, покойничек. Нешто сами не знаете?
— Я-то знаю, — кивнул он, — да хочу от тебя услышать. И чего еще там этот Аркатов наболтал?
— Что наболтал — все в газете, — пожал я плечами, попутно радуясь, что, кажется, не только плечи, но и руки с ногами вновь обретают способность подчиняться.
— Это что ж, — недоверчиво кхекнув, спросил дядя Гриша, — так прямо и сказал тебе: я, дескать, диспетчер по заказным убийствам? А Барин, значит... как там у тебя? «Активный участник»?
Я кивнул.
— Так не сказал, потому что мне это было и без него известно. А подтвердить — подтвердил.
— И откуда ж это тебе было известно? — воздел брови старичок.
— Кулек сказал. Можете у него спросить.
— У Кулька, дорогой ты мой человек, ничего теперь не спросишь, — грустно сообщил дядя Гриша. — Умер Кулек.
— Царствие ему небесное... — пробормотал я.
— Да, поторопились, — согласился он. — Ну, поехали дальше. Третий вопросик: что за папочку передал тебе Аркатов?
Вот оно наконец: на этот раз сердце подпрыгнуло к горлу и там застряло теплым комком. Папочка. Она или моя последняя надежда, или смерть. Только бы не ошибиться — ни в слове, ни даже в интонации.
— Какая такая папочка? — спросил я удивленно.
Безобидный с виду воробушек начал раздуваться и багроветь, на глазах превращаясь в хищника.
— Ты со мной, сынок, не шути, — угрожающе прошипел дядя Гриша. — А то тебе клещи-то еще райским наслаждением покажутся. Отвечай: что за папка?
Особо делать вид, что я испугался, мне не пришлось: у меня и впрямь поджилки тряслись. Поэтому, надеюсь, заканючил я вполне натурально:
— Ну папка. Папочка. В ней все его разговоры с заказчиками. Он их на пленку записывал.
— Сука, — углубившись в какие-то мысли, пробормотал себе под нос старикашка. А у меня как бы между делом уточнил: — Что значит «разговоры»? Пленки или распечатка?
Но меня его ровный тон не обманул: я-то знал, что это и есть главный вопрос. Вопрос, как верно заметил дядя Гриша, моей жизни.
— Распечатка, — ответил я. А потом, помедлив полсекунды, добавил: — И пленки.
Однако я имел дело с серьезным противником. И он немедленно дал мне это понять.
— Врешь! — заорал он злорадно своим козлиным тенорком. — Вот и врешь! Так он тебе и отдал! Главное свое богатство!
Но я уже был готов к такому повороту: когда за плечом у тебя маячит тетка с косой, начинаешь соображать удивительно быстро. Ясно, что, когда Аркатов сидел со мной в кафе, за ним уже следили и видели, как он передал мне папку. Но ведь в папке могло быть и еще кое-что. Мое спасение — полуправда, а они пусть-ка проверят, если могут.
— Не хотите — не верьте, — снова пожал я плечами. — Иван Федорович дал мне папку с полной распечаткой и для подтверждения, что это все не лажа, две кассеты. Между прочим, он говорил, что черкнул вам записочку. А после нашей встречи хотел черкнуть еще одну, да, видать, не успел. Надо думать, для себя он еще кое-что приберег. Как это он сказал? — Я поднял глаза к потолку, сделав вид, что вспоминаю. — Ага! «То, что газета опубликует, будет держать их в тонусе. Дороже станут ценить остальное».
— Идиот, — пробормотал старик, но, похоже, это относилось уже не ко мне. — Ладно, поехали дальше. И где это все?
— В редакции, в сейфе, — ответил я. Легко и приятно говорить правду!
— Похоже, — согласился дядя Гриша. — В квартире и в машине мы все посмотрели, там нет. Давай теперь вместе думать: как нам папочку получить?
— Никак, — развел я руками.
Старикашка подозрительно на меня прищурился:
— Это почему же?
— Если вы меня отпустите, я убегу. А если не отпустите, меня хватятся, начнут искать, первым делом полезут в сейф и найдут материалы.
Говорил я спокойно и рассудительно, но цель перед собой ставил разозлить его посильнее, выбить из колеи. С вышедшим из себя противником всегда легче иметь дело. Но я не на того напал.
— Н-да, — задумчиво пожевал он губами. — А если так: ты звонишь кому-нибудь в редакции, просишь достать из сейфа папку и привезти в условленное место. Дальше — дело техники.
— С чего это я стану звонить? — хмуро поинтересовался я, но он в ответ заулыбался так ласково и страшно, что мне сразу стало понятно — с чего. Однако я все равно упрямо замотал головой:
— Не буду звонить. Как только папка окажется у вас, мне конец, не ясно разве. Так что не буду. Абдуценс.
Мне казалось, что, обрисовав эту патовую ситуацию, удастся вывести его из себя, но я ошибся. Боже, как жестоко я ошибся! Старый хрыч всего лишь развлекался, играя со мной в кошки-мышки. Ему, оказывается, вовсе не надо было мучиться, искать решение. Оно у него давно было.
— Абдуценс так абдуценс, — снова разулыбался он, довольно потирая сухие маленькие ладошки. — Вижу, теорию ты усвоил хорошо, пора переходить к практике.
Он скрипуче откинулся назад в своей качалке и ни к селу ни к городу сообщил:
— Молодняк нынче не тот. Ни тебе инициативы, ни элементарного соображения. Сказали им, дуракам, тебя привезти, они и привезли. А девку упустили... Ну, ничего, это дело поправимое. Нам уж известно, что она в лечебнице работает и что смена у нее суточная. Можно было в ее оттуда вытащить, но зачем лишний шум? Подождем, подождем до утра, нам спешить некуда...
Все. С чувством полнейшей безысходности я понял, что вляпался окончательно. Завтра они привезут сюда Тину, начнут пытать ее на моих глазах и я как миленький отправлюсь в контору, чтобы собственноручно вынести им заветную папку. Но я не просто вляпался, а вляпался в собственное дерьмо. Вся штука в том, что я наврал им про кассеты. И теперь они ни за что не поверят, что их не было. Просто не захотят поверить.
Тоненько, как бормашина, заверещал звонок. Откуда-то из-за спины дядя Гриша извлек сотовый телефон, щелкнул крышечкой, приблизил аппарат к розовому ушку.
— Да, я, так точно, — говорил он невидимому абоненту. — Как раз сейчас работаем... Отчего ж? Успешно. Да, да, начал понимать. А куда ж он, милок, денется? Есть! Есть! И вам того же!
Закончив беседу, старая сволочь качалась туда-сюда в кресле, улыбчиво наблюдая за моей реакцией. А реакция у меня была плохая. Отвратительная была реакция. Он играючи сделал со мной то, что мне не удалось с ним. Я был не просто разозлен, я был напрочь выбит из колеи, и хотя умом понимал, что, выйдя из себя, могу наделать непоправимых глупостей, совладать с собой уже не мог. Изо всех сил сдерживаясь, я делал вид, что размышляю над сказанным, глядя в пространство отсутствующим взором, а на самом деле глядел за спину дяди Гриши: на низенький парапет веранды, где протекала наша дружеская беседа, на простирающуюся за ним лужайку с гранитным фонтанчиком. На высокий островерхий забор в конце участка.
Понятно, что старый пердун не стал бы вот так запросто сидеть со мной на веранде, если б не был уверен в мерах безопасности. Но ведь и на старуху бывает проруха... Была не была — я слегка склонился вперед, принимая позицию стартующего бегуна, и ринулся напролом головой вперед.
Не знаю, переоценил ли я себя, но дядю Гришу явно недооценил. Не удивлюсь, если узнаю, что в молодости он проходил подготовку в какой-нибудь школе спецназа. Чертова перечница проявила совершенно неожиданную прыть: он успел одновременно подставить ногу, о которую я успешно споткнулся, и выставить руку, чтобы схватить меня за шиворот. Но слишком долго торжествовать я ему не дал: сказалась четверть века разницы в возрасте. Испытав краткий, но сладострастный миг, я локтем с размаху заехал ему в птичью харю и, прежде чем вырваться из его когтей, успел удовлетворенно заметить, как брызнула во все стороны его поганая кровь. После этого, перемахнув через парапет, я бросился к забору, но было поздно.
Сразу с трех сторон мне наперерез устремились давешние битюги. Один из них с ходу двинул мне ногой в пах, другой нанес страшный удар кулаком в голову. Что сделал третий, я уже не увидел, потому что лежал на земле, закрывая голову руками и даже не столько чувствуя, сколько слыша глухие удары тяжелых ботинок по спине, по почкам, по ребрам.
— Так его, так, так, — крякая при каждом пинке, радостно приговаривал старый вертухай, стоя где-то неподалеку, и вдруг в какой-то момент, спохватившись, заорал: — Стой! Хватит! До смерти забьете!
Но как быстро они выполнили этот приказ, мне судить было не дано. Я опять потерял сознание.
Снова к жизни я возвращался так, как, наверное, умирают: с ощущением, что у меня болит не одно какое-то место, а тяжело и мучительно саднит весь организм. Во рту было солоно от крови, но, проведя легонько языком по зубам, я с некоторым изумлением обнаружил, что все они целы, хотя два или три качаются. Картина будет неполной, если забыть сказать, что в чувство меня привело вылитое сверху ведро ледяной воды, судя по всему, далеко не первое. На этот раз я обнаружил себя не на кушетке, а посреди кафельного пола просторной душевой. Впрочем, по большому счету сейчас это было безразлично.
— Очухался, штымп, — без всякого выражения сказали над моей головой. И сразу где-то рядом заблеял старческий тенор дяди Гриши:
— Вот и хорошо, вот и славненько! Оттащите его, мальчики, в предбанник, пусть сохнет. Он нам утречком сухим нужен. — Меня схватили под мышки, волоком вытащили в соседнее помещение и свалили у стенки. Надо мной нависла, полностью загородив горизонт, огромная фигура, кто-то грубо схватил мою правую руку и защелкнул на ней наручник. Другой наручник окольцевал трубу батареи отопления.
— Лежи и не рыпайся, — посоветовал все тот же невыразительный голос. Но затем, видимо, для лучшего усвоения, нога в здоровенном тупоносом ботинке сделала ленивый замах и пнула меня в бок. Боль рванула по всему телу, как от электрического разряда, и я не заорал только потому, что не было сил. После чего все покинули предбанник, оставив меня наедине с моими мыслями и чувствами. Вероятно, я на какое-то время снова впал в забытье, потому что, когда в следующий раз разлепил глаза, за маленьким окошком было уже совершенно темно. Свет в комнате был погашен, однако в коридоре горел, вероятно, из соображений безопасности моего здесь содержания. С удивлением обнаружив на левой руке часы, я при помощи светящегося циферблата выяснил, что время близится к трем часам ночи. До утра, вернее, до того, что утром должно случиться, оставалось совсем немного. А я, побитый физически и морально, скован цепью с чугунной батареей, такой же холодной и бесчувственной, как мои мучители. Впору было заплакать, но я сдержался. В конце концов, как верно заметил однажды Иван Федорович Аркатов, безвыходное положение бывает только под крышкой гроба. Вот он, бедняга, теперь по-настоящему в безвыходном положении. А у меня должна быть надежда.
С трудом кое-как сев, я уперся спиной в ребристую грудь радиатора и оглядел помещение. Типичный предбанник сауны, весь облицованный деревом, на полу тоже доски. Посередине длинный стол с лавками, в одном углу уютно фырчит холодильник «Розенлев», в другом умывальник с краном, из которого мелкой дробью сыплется в металлическую раковину тонкая струйка воды. И больше ничего. Прямо будем говорить, весьма скудный арсенал для начала действий. Тем не менее я к ним приступил.
Первым делом, стараясь производить при этом как можно меньше шума, я попытался определить границы своей деятельности. Вскоре выяснилось, что до «Розенлева» я, хоть и с трудом, могу дотянуться левой рукой, но вот раковина, а главное, кран остаются для меня практически недоступными. Ладно, решил я, начнем с того, что доступно.
Холодильник был соединен с сетевой розеткой коротким, но толстым шнуром. Вытянувшись так, что правая, прикованная к батарее рука чуть не вылетела из плечевого сустава, я сумел дотянуться до основания кабеля и ухватить за него. Теперь предстояло самое трудное: выдернуть шнур из импортного, отлично подогнанного нутра «Розенлева». Я дернул со всей силой, на какую был сейчас способен, но результата не достиг. Тогда я переменил тактику. Уперся ногами в батарею и стал тянуть на себя кабель, используя теперь силу не только руки, но также спины и ног. Раздался короткий хруст, я с размаху треснулся головой об пол, но мог торжествовать победу. В моей руке оказался шнур, на конце которого грозно посверкивало раздвоенное жало оголенных проводов. Другой его конец уходил в электросеть.
Нет сомнений, это было грозное оружие. Но ближнего боя. Я бы сказал, очень ближнего. Шансов на то, что мне удастся подманить к себе охранника на столь малое расстояние, было ничтожно мало. Требовалось что-то еще.
Теперь моей целью стала раковина. Она находилась между мной и дверью в коридор, но к двери сильно ближе. Это и решило план кампании. Однако прежде чем начать сражение, предстояло подготовить как следует поле боя.
Я развернул туловище в другую сторону. Это, с учетом моей неразрывной связи с батареей отопления, оказалось не так просто, однако я справился. Грудь, бока, спина и шея при каждом движении отзывались пронзительной болью. Но мне было из-за чего стараться и страдать.
Выяснив, что все равно не могу дотянуться до крана, я оставил эти бесплодные попытки и сосредоточился на сливной трубе. К счастью, она была пластмассовая. К несчастью, даже приняв совсем уж немыслимую позу, я еле-еле доставал до нее носком ботинка. Тогда я пустился на хитрость. Стащив левый ботинок, я одной рукой кое-как насадил его на носок правого и таким образом удлинил атакующую конечность. Плохо было, что теперь она в известной мере утратила жесткость. Хорошо, что с четвертой или пятой попытки мне все же удалось нанести по трубе решительный удар и выворотить ее из гнезда. В изнеможении откинувшись на жесткую поверхность батареи, я с умилением наблюдал за делом ног своих: поблескивая в отдаленном свете коридорной лампочки, на дощатом полу растекалась лужа.
Но уже через несколько минут я снова занервничал: лужа растекалась слишком медленно. Она расползалась так неторопливо, что я ударился в панику: мне казалось, будто в любой момент сюда могут нагрянуть и все пойдет прахом. К тому же в ее распространении обнаружилась опасная тенденция: пол оказался кривоватым, и, несмотря на разницу расстояний, вода почти с равной скоростью приближалась как к двери, так и ко мне.
Сердце бешено колотилось, я считал минуты и сантиметры, в полутьме скорее угадывая, чем видя приближение лужи. До меня ей оставалось не больше полуметра, до выхода в коридор раза в два поменьше. И тут нервы не выдержали: в конце концов, я не Анка-пулеметчица. Решив наконец для себя, что час "X" настал, время "Ч" пришло, я изо всех сил принялся греметь своими оковами, стучать каблуком в стену и орать благим матом.
Реакция была почти мгновенной. В коридоре послышались торопливые шаги. Если их будет больше, чем один или максимум двое, мне каюк, успел подумать я, крепко сжимая в кулаке электрический шнур. В следующую секунду на пороге, заслоняя весь проем, выросла мощная фигура. Это был тот самый мордоворот, который нанес мне последний удар под ребра, я узнал его по огромным тупоносым башмакам.
— Ты что тут, падла... — начал он грубым заспанным голосом, делая шаг в предбанник и одновременно шаря по стене в поисках выключателя. Я увидел, как его кожаные подошвы коснулись воды, и, собрав всю волю в кулак, ткнул концами оголенного провода в край лужи.
Никаких сверкающих, как в кино, голубых сполохов не было. Просто человек вдруг поскользнулся, слегка подпрыгнул, изогнулся, будто в истоме, и рухнул. До тех пор, пока тело еще продолжало биться в конвульсиях, я, судорожно сжав зубы, не вынимал провода из воды.
В следующие несколько мгновений я сидел тихо, как мышь, напряженно прислушиваясь. Но никаких угрожающих звуков больше не было. Тогда я дотянулся до охранника, ухватил его за волосы и подтащил к себе. Он был так тяжел и огромен, что некоторое время я сидел над ним, испытывая чувства первобытного охотника, завалившего мамонта, благодаря богов за удачу и вчуже удивляясь тому, как мне удалось с ним справиться. Ключ от наручников обнаружился в заднем кармане его штанов, и вскоре я поднялся на ноги, слегка пошатывающийся, но свободный.
Одежда на мне все еще была сыроватой, но двигаться в ней было можно. Проведя экспресс-исследование, я обнаружил, что пропали ключи от квартиры и от машины, а остальное, включая бумажник, как ни странно, на месте. Вероятно, противник не рассматривал всерьез мысль о возможности моего побега. На цыпочках я выбрался в коридор, а оттуда попал на веранду, где мы в незапамятные времена вели беседы с дядей Гришей. Кушетка, казалось, еще хранила на себе отпечаток грузного тела охранника, сотовый телефон лежал на сиденье кресла-качалки. Подумав, я сунул телефон в карман брюк, после чего тихонько спустился с веранды и двинулся в сторону забора.
За углом при свете тусклой луны открылся вид на большой трехэтажный дом. Значит, местом моего пленения была скорее всего отдельно стоящая баня. Там, в этом доме, должно быть, безмятежно спят изметелившие меня битюги, а может, и сам дядя Гриша. Мелькнуло острое желание устроить им какую-нибудь бяку, но трезвый голос рассудка возобладал. Главным сейчас было как можно быстрее покинуть сию юдоль — желательно живым.
Благополучно перебравшись через забор, я очутился в редком лесочке. Куда идти, у меня не было ни малейшего представления, и я побрел вперед. Слава Богу, в небе висел месяц, к тому же потихоньку начало светать, так что я хоть не натыкался на деревья. Скоро местность стала ощутимо подниматься, и я неожиданно для себя вышел к насыпи, по которой, блестя в лунном свете, в обе стороны уходили рельсы. Какая сторона моя, я не знал и остановился в растерянности. Но тут счастье улыбнулось мне в виде пыхтящего локомотива, тяжко одолевающего горку. Через пару минут мимо меня застучали неторопливые товарные вагоны, и я решительно взобрался на площадку одного из них, рассудив, что в конце концов куда-нибудь да приеду вместе с ним. Это все равно было лучше, чем топать по шпалам в неизвестность.
Тряский и громыхающий стальной пол не самое уютное для отдыха место, но я и на нем умудрился задремать. А когда проснулся, увидел, что товарняк катит уже меж каких-то сумрачных пакгаузов, запасных путей и многочисленных стрелок, что недвусмысленно свидетельствовало о близости станции. Действительно, вскоре состав остановился. Я спрыгнул на землю и пошел вперед по его ходу. Кругом нарастало количество платформ, запломбированных вагонов и приземистых складских помещений: стало ясно, что я, похоже, забрел в грузовой отстойник, где с непривычки немудрено и заблудиться. Но тут впереди на фоне розовеющего небосвода выросла огромная арка моста. Что-то в нем показалось мне знакомым. И тут я понял, где нахожусь: на Белорусской-Товарной, а значит, виадук надо мной соединяет Красную Пресню с Беговой улицей. Несказанно обрадованный своим удачным открытием, я решительно устремился к проволочному забору, за которым виднелась лестница, ведущая наверх, к нормальной городской жизни, и тут у меня в кармане зазвонил телефон.
От неожиданности я чуть не подпрыгнул на месте. Осторожно, словно бомбу, извлек аппарат из кармана и с тревогой на него уставился. Ответить или нет? Но телефон так неприлично громко вопил и надрывался в окружающей меня тишине, что я, поискав кнопку отключения зуммера и в сумерках не найдя ее, раздраженно отщелкнул крышку и коротко рявкнул:
— Да!
— Ну, что там у вас? — начальственно рявкнули мне в ответ. — Не нашли еще?
Судя по всему, обладатель голоса был раздражен даже побольше моего и не заметил подмены. Зато я узнал его. Я сразу узнал этот привыкший к повелительным интонациям командирский баритон и похолодел. Вот, значит, как оно поворачивается. То-то покойник Аркатов кривил губы, говоря, что эта организация непотопляема. С такими людьми ей и впрямь мало что угрожает. Я похолодел, однако на этот раз не от страха, а от ярости. Но ответить постарался спокойно и даже иронично:
— Нет, пока не нашли. И будем надеяться, не найдут. На том конце эфира крупный государственный муж, член парламентского комитета по законности и правопорядку господин Фураев словно споткнулся на полном ходу.
— Что? — спросил он растерянно. — Извините, я, наверное, ошибся.
— Ошиблись, Михаил Анисимович, здорово ошиблись, — подтвердил я не без злорадства, но, прежде чем прихлопнуть крышечку аппарата, не удержался и добавил: — А вот извинять не хочу и не могу.
30
Мое бренное тело помещалось на кушетке, кушетка стояла на веранде, вероятно, загородного дома, а скрип издавало плетеное кресло-качалка. В кресле сидел маленький и чистенький, как весенний воробушек, старичок. Покачиваясь туда и сюда, он смотрел на меня с умильной улыбкой.
— Ну, слава Богу, оклемался, теперь все хорошо будет, — произнес он с видимым облегчением. — А то я уж волноваться начал, не переборщили ли ребята. Ах, молодежь, молодежь, ни в чем не знают меры!
Если он имел в виду ту пакость, которой эти кретины отравили меня во дворе ветлечебницы, то я не мог с ним не согласиться: имел место явный перебор. Его облегчение по поводу того, что я оклемался, тоже было мне близко. Но в том, что все теперь будет хорошо, у меня были серьезные сомнения.
А старичок тем временем, закончив улыбаться, качнулся в мою сторону, но назад откидываться не стал, а замер в этом положении, уставившись на меня блеклыми, как застиранная занавеска, глазами. Некоторое время он рассматривал мою персону без всякого выражения на лице, словно рыбку в аквариуме, потом тяжко вздохнул и сказал огорченно:
— Советовали тебе, уговаривали, а все без толку. Помнишь, мы с тобой про абдуценс-то болтали? Не то ты тогда выбрал, сынок, ох, не то! А теперь видишь какая беда приключилась?
— Дядя Гриша, — просипел я, не узнав собственный голос.
— Точно! — обрадовался он. — Опознал старика! Вот я и говорю: беда. Но ты не унывай, Игорек, абдуценс он и в Африке абдуценс. Всегда есть зло поменьше, а есть побольше. Надо только правильно выбрать.
Я сделал над собой усилие и попытался сесть. С третьего раза у меня получилось. Веранда слегка поплыла перед глазами, но это вскоре прошло. Взглянув на небо, я с удивлением обнаружил, что солнце уже садится, и поразился тому, сколько пролежал без сознания. Дядя Гриша с неподдельным интересом наблюдал за моими барахтаниями.
— Молодец! — похвалил он меня и спросил: — Ну как, беседовать уже можешь?
— О чем?
— О жизни! — захихикал своим старческим тенорком дядя Гриша, но тут же перешел к серьезной, даже скорбной интонации: — О чем же еще? О твоей, сынок, жизни.
Я кивнул, от чего у меня опять все маленько заколыхалось в голове, и сказал:
— Если б хотели убить, давно убили бы.
— Верно, — одобрительно согласился дядя Гриша. — Начал соображать. Но тут что надо помнить? Тут надо помнить, что смертушка она ведь тоже разная. Бывает быстрая и легкая, вроде как водички глоток, а бывает до-олгая и ох какая страшная... Ты мне верь, Игорек, я знаю.
— Верю, — снова кивнул я, но голова больше не закружилась, и это меня обрадовало. — Верю, сразу видно, что вы палач со стажем.
Он склонил голову набок и еще больше сделался похож на воробушка, разглядывающего крошку, прежде чем ее склевать.
— Наверное, обидеть думал? — спросил он добродушно. — Не обидел. Палач, знаешь ли, профессия ничем не хуже других. По нынешним временам даже весьма дефицитная.
Еще по прошлому разу я помнил, что беседовать с этим милым другом все равно что чесать, где чешется, то есть можно бесконечно. Но в данный момент мои полемические возможности были сильно ограничены моим физическим состоянием, поэтому я просто спросил, стараясь говорить погрубее и порешительнее:
— Короче, чего надо?
— Вот это мужской разговор! — обрадовался дядя Гриша. — Сейчас все доложу по порядку, — он выставил вперед маленькую ручку с тонкими сухонькими пальчиками и для начала загнул мизинчик: — Вопрос первый: заметочка сегодня в вашей газетке — твоя работа?
Сердце коротко трепыхнулось и замерло: ну, чего ждал, того и дождался. Теперь думай, что ответить: фамилии там моей, конечно, нет, но уши торчат. Быстро, быстро надо решать, что выгодней.
Не дождавшись от меня немедленного ответа, дядя Гриша нахмурился:
— Так, Игорек, дело у нас не пойдет. Что, мне из тебя каждое слово клешами вытягивать? — Помедлил чуть-чуть, пожал плечами и вздохнул: — А в общем-то, если настаиваешь, можно и клещами. Раскалим их сперва легонько на конфорочке и...
— Моя работа, — прервал я его.
Удовлетворенно скрипнув, дядя Гриша вернулся обратно в радужное настроение:
— Видишь, какая штука абдуценс: и клещи без надобности. Тогда второй вопросик, — он загнул безымянный палец. — Что это за источник у тебя такой, "близкий к криминальному миру", а?
Выбрав направление, я решил пока с него не сворачивать, поэтому отвечал с приятной собеседнику резвостью и в его же манере:
— Аркатов, покойничек. Нешто сами не знаете?
— Я-то знаю, — кивнул он, — да хочу от тебя услышать. И чего еще там этот Аркатов наболтал?
— Что наболтал — все в газете, — пожал я плечами, попутно радуясь, что, кажется, не только плечи, но и руки с ногами вновь обретают способность подчиняться.
— Это что ж, — недоверчиво кхекнув, спросил дядя Гриша, — так прямо и сказал тебе: я, дескать, диспетчер по заказным убийствам? А Барин, значит... как там у тебя? «Активный участник»?
Я кивнул.
— Так не сказал, потому что мне это было и без него известно. А подтвердить — подтвердил.
— И откуда ж это тебе было известно? — воздел брови старичок.
— Кулек сказал. Можете у него спросить.
— У Кулька, дорогой ты мой человек, ничего теперь не спросишь, — грустно сообщил дядя Гриша. — Умер Кулек.
— Царствие ему небесное... — пробормотал я.
— Да, поторопились, — согласился он. — Ну, поехали дальше. Третий вопросик: что за папочку передал тебе Аркатов?
Вот оно наконец: на этот раз сердце подпрыгнуло к горлу и там застряло теплым комком. Папочка. Она или моя последняя надежда, или смерть. Только бы не ошибиться — ни в слове, ни даже в интонации.
— Какая такая папочка? — спросил я удивленно.
Безобидный с виду воробушек начал раздуваться и багроветь, на глазах превращаясь в хищника.
— Ты со мной, сынок, не шути, — угрожающе прошипел дядя Гриша. — А то тебе клещи-то еще райским наслаждением покажутся. Отвечай: что за папка?
Особо делать вид, что я испугался, мне не пришлось: у меня и впрямь поджилки тряслись. Поэтому, надеюсь, заканючил я вполне натурально:
— Ну папка. Папочка. В ней все его разговоры с заказчиками. Он их на пленку записывал.
— Сука, — углубившись в какие-то мысли, пробормотал себе под нос старикашка. А у меня как бы между делом уточнил: — Что значит «разговоры»? Пленки или распечатка?
Но меня его ровный тон не обманул: я-то знал, что это и есть главный вопрос. Вопрос, как верно заметил дядя Гриша, моей жизни.
— Распечатка, — ответил я. А потом, помедлив полсекунды, добавил: — И пленки.
Однако я имел дело с серьезным противником. И он немедленно дал мне это понять.
— Врешь! — заорал он злорадно своим козлиным тенорком. — Вот и врешь! Так он тебе и отдал! Главное свое богатство!
Но я уже был готов к такому повороту: когда за плечом у тебя маячит тетка с косой, начинаешь соображать удивительно быстро. Ясно, что, когда Аркатов сидел со мной в кафе, за ним уже следили и видели, как он передал мне папку. Но ведь в папке могло быть и еще кое-что. Мое спасение — полуправда, а они пусть-ка проверят, если могут.
— Не хотите — не верьте, — снова пожал я плечами. — Иван Федорович дал мне папку с полной распечаткой и для подтверждения, что это все не лажа, две кассеты. Между прочим, он говорил, что черкнул вам записочку. А после нашей встречи хотел черкнуть еще одну, да, видать, не успел. Надо думать, для себя он еще кое-что приберег. Как это он сказал? — Я поднял глаза к потолку, сделав вид, что вспоминаю. — Ага! «То, что газета опубликует, будет держать их в тонусе. Дороже станут ценить остальное».
— Идиот, — пробормотал старик, но, похоже, это относилось уже не ко мне. — Ладно, поехали дальше. И где это все?
— В редакции, в сейфе, — ответил я. Легко и приятно говорить правду!
— Похоже, — согласился дядя Гриша. — В квартире и в машине мы все посмотрели, там нет. Давай теперь вместе думать: как нам папочку получить?
— Никак, — развел я руками.
Старикашка подозрительно на меня прищурился:
— Это почему же?
— Если вы меня отпустите, я убегу. А если не отпустите, меня хватятся, начнут искать, первым делом полезут в сейф и найдут материалы.
Говорил я спокойно и рассудительно, но цель перед собой ставил разозлить его посильнее, выбить из колеи. С вышедшим из себя противником всегда легче иметь дело. Но я не на того напал.
— Н-да, — задумчиво пожевал он губами. — А если так: ты звонишь кому-нибудь в редакции, просишь достать из сейфа папку и привезти в условленное место. Дальше — дело техники.
— С чего это я стану звонить? — хмуро поинтересовался я, но он в ответ заулыбался так ласково и страшно, что мне сразу стало понятно — с чего. Однако я все равно упрямо замотал головой:
— Не буду звонить. Как только папка окажется у вас, мне конец, не ясно разве. Так что не буду. Абдуценс.
Мне казалось, что, обрисовав эту патовую ситуацию, удастся вывести его из себя, но я ошибся. Боже, как жестоко я ошибся! Старый хрыч всего лишь развлекался, играя со мной в кошки-мышки. Ему, оказывается, вовсе не надо было мучиться, искать решение. Оно у него давно было.
— Абдуценс так абдуценс, — снова разулыбался он, довольно потирая сухие маленькие ладошки. — Вижу, теорию ты усвоил хорошо, пора переходить к практике.
Он скрипуче откинулся назад в своей качалке и ни к селу ни к городу сообщил:
— Молодняк нынче не тот. Ни тебе инициативы, ни элементарного соображения. Сказали им, дуракам, тебя привезти, они и привезли. А девку упустили... Ну, ничего, это дело поправимое. Нам уж известно, что она в лечебнице работает и что смена у нее суточная. Можно было в ее оттуда вытащить, но зачем лишний шум? Подождем, подождем до утра, нам спешить некуда...
Все. С чувством полнейшей безысходности я понял, что вляпался окончательно. Завтра они привезут сюда Тину, начнут пытать ее на моих глазах и я как миленький отправлюсь в контору, чтобы собственноручно вынести им заветную папку. Но я не просто вляпался, а вляпался в собственное дерьмо. Вся штука в том, что я наврал им про кассеты. И теперь они ни за что не поверят, что их не было. Просто не захотят поверить.
Тоненько, как бормашина, заверещал звонок. Откуда-то из-за спины дядя Гриша извлек сотовый телефон, щелкнул крышечкой, приблизил аппарат к розовому ушку.
— Да, я, так точно, — говорил он невидимому абоненту. — Как раз сейчас работаем... Отчего ж? Успешно. Да, да, начал понимать. А куда ж он, милок, денется? Есть! Есть! И вам того же!
Закончив беседу, старая сволочь качалась туда-сюда в кресле, улыбчиво наблюдая за моей реакцией. А реакция у меня была плохая. Отвратительная была реакция. Он играючи сделал со мной то, что мне не удалось с ним. Я был не просто разозлен, я был напрочь выбит из колеи, и хотя умом понимал, что, выйдя из себя, могу наделать непоправимых глупостей, совладать с собой уже не мог. Изо всех сил сдерживаясь, я делал вид, что размышляю над сказанным, глядя в пространство отсутствующим взором, а на самом деле глядел за спину дяди Гриши: на низенький парапет веранды, где протекала наша дружеская беседа, на простирающуюся за ним лужайку с гранитным фонтанчиком. На высокий островерхий забор в конце участка.
Понятно, что старый пердун не стал бы вот так запросто сидеть со мной на веранде, если б не был уверен в мерах безопасности. Но ведь и на старуху бывает проруха... Была не была — я слегка склонился вперед, принимая позицию стартующего бегуна, и ринулся напролом головой вперед.
Не знаю, переоценил ли я себя, но дядю Гришу явно недооценил. Не удивлюсь, если узнаю, что в молодости он проходил подготовку в какой-нибудь школе спецназа. Чертова перечница проявила совершенно неожиданную прыть: он успел одновременно подставить ногу, о которую я успешно споткнулся, и выставить руку, чтобы схватить меня за шиворот. Но слишком долго торжествовать я ему не дал: сказалась четверть века разницы в возрасте. Испытав краткий, но сладострастный миг, я локтем с размаху заехал ему в птичью харю и, прежде чем вырваться из его когтей, успел удовлетворенно заметить, как брызнула во все стороны его поганая кровь. После этого, перемахнув через парапет, я бросился к забору, но было поздно.
Сразу с трех сторон мне наперерез устремились давешние битюги. Один из них с ходу двинул мне ногой в пах, другой нанес страшный удар кулаком в голову. Что сделал третий, я уже не увидел, потому что лежал на земле, закрывая голову руками и даже не столько чувствуя, сколько слыша глухие удары тяжелых ботинок по спине, по почкам, по ребрам.
— Так его, так, так, — крякая при каждом пинке, радостно приговаривал старый вертухай, стоя где-то неподалеку, и вдруг в какой-то момент, спохватившись, заорал: — Стой! Хватит! До смерти забьете!
Но как быстро они выполнили этот приказ, мне судить было не дано. Я опять потерял сознание.
Снова к жизни я возвращался так, как, наверное, умирают: с ощущением, что у меня болит не одно какое-то место, а тяжело и мучительно саднит весь организм. Во рту было солоно от крови, но, проведя легонько языком по зубам, я с некоторым изумлением обнаружил, что все они целы, хотя два или три качаются. Картина будет неполной, если забыть сказать, что в чувство меня привело вылитое сверху ведро ледяной воды, судя по всему, далеко не первое. На этот раз я обнаружил себя не на кушетке, а посреди кафельного пола просторной душевой. Впрочем, по большому счету сейчас это было безразлично.
— Очухался, штымп, — без всякого выражения сказали над моей головой. И сразу где-то рядом заблеял старческий тенор дяди Гриши:
— Вот и хорошо, вот и славненько! Оттащите его, мальчики, в предбанник, пусть сохнет. Он нам утречком сухим нужен. — Меня схватили под мышки, волоком вытащили в соседнее помещение и свалили у стенки. Надо мной нависла, полностью загородив горизонт, огромная фигура, кто-то грубо схватил мою правую руку и защелкнул на ней наручник. Другой наручник окольцевал трубу батареи отопления.
— Лежи и не рыпайся, — посоветовал все тот же невыразительный голос. Но затем, видимо, для лучшего усвоения, нога в здоровенном тупоносом ботинке сделала ленивый замах и пнула меня в бок. Боль рванула по всему телу, как от электрического разряда, и я не заорал только потому, что не было сил. После чего все покинули предбанник, оставив меня наедине с моими мыслями и чувствами. Вероятно, я на какое-то время снова впал в забытье, потому что, когда в следующий раз разлепил глаза, за маленьким окошком было уже совершенно темно. Свет в комнате был погашен, однако в коридоре горел, вероятно, из соображений безопасности моего здесь содержания. С удивлением обнаружив на левой руке часы, я при помощи светящегося циферблата выяснил, что время близится к трем часам ночи. До утра, вернее, до того, что утром должно случиться, оставалось совсем немного. А я, побитый физически и морально, скован цепью с чугунной батареей, такой же холодной и бесчувственной, как мои мучители. Впору было заплакать, но я сдержался. В конце концов, как верно заметил однажды Иван Федорович Аркатов, безвыходное положение бывает только под крышкой гроба. Вот он, бедняга, теперь по-настоящему в безвыходном положении. А у меня должна быть надежда.
С трудом кое-как сев, я уперся спиной в ребристую грудь радиатора и оглядел помещение. Типичный предбанник сауны, весь облицованный деревом, на полу тоже доски. Посередине длинный стол с лавками, в одном углу уютно фырчит холодильник «Розенлев», в другом умывальник с краном, из которого мелкой дробью сыплется в металлическую раковину тонкая струйка воды. И больше ничего. Прямо будем говорить, весьма скудный арсенал для начала действий. Тем не менее я к ним приступил.
Первым делом, стараясь производить при этом как можно меньше шума, я попытался определить границы своей деятельности. Вскоре выяснилось, что до «Розенлева» я, хоть и с трудом, могу дотянуться левой рукой, но вот раковина, а главное, кран остаются для меня практически недоступными. Ладно, решил я, начнем с того, что доступно.
Холодильник был соединен с сетевой розеткой коротким, но толстым шнуром. Вытянувшись так, что правая, прикованная к батарее рука чуть не вылетела из плечевого сустава, я сумел дотянуться до основания кабеля и ухватить за него. Теперь предстояло самое трудное: выдернуть шнур из импортного, отлично подогнанного нутра «Розенлева». Я дернул со всей силой, на какую был сейчас способен, но результата не достиг. Тогда я переменил тактику. Уперся ногами в батарею и стал тянуть на себя кабель, используя теперь силу не только руки, но также спины и ног. Раздался короткий хруст, я с размаху треснулся головой об пол, но мог торжествовать победу. В моей руке оказался шнур, на конце которого грозно посверкивало раздвоенное жало оголенных проводов. Другой его конец уходил в электросеть.
Нет сомнений, это было грозное оружие. Но ближнего боя. Я бы сказал, очень ближнего. Шансов на то, что мне удастся подманить к себе охранника на столь малое расстояние, было ничтожно мало. Требовалось что-то еще.
Теперь моей целью стала раковина. Она находилась между мной и дверью в коридор, но к двери сильно ближе. Это и решило план кампании. Однако прежде чем начать сражение, предстояло подготовить как следует поле боя.
Я развернул туловище в другую сторону. Это, с учетом моей неразрывной связи с батареей отопления, оказалось не так просто, однако я справился. Грудь, бока, спина и шея при каждом движении отзывались пронзительной болью. Но мне было из-за чего стараться и страдать.
Выяснив, что все равно не могу дотянуться до крана, я оставил эти бесплодные попытки и сосредоточился на сливной трубе. К счастью, она была пластмассовая. К несчастью, даже приняв совсем уж немыслимую позу, я еле-еле доставал до нее носком ботинка. Тогда я пустился на хитрость. Стащив левый ботинок, я одной рукой кое-как насадил его на носок правого и таким образом удлинил атакующую конечность. Плохо было, что теперь она в известной мере утратила жесткость. Хорошо, что с четвертой или пятой попытки мне все же удалось нанести по трубе решительный удар и выворотить ее из гнезда. В изнеможении откинувшись на жесткую поверхность батареи, я с умилением наблюдал за делом ног своих: поблескивая в отдаленном свете коридорной лампочки, на дощатом полу растекалась лужа.
Но уже через несколько минут я снова занервничал: лужа растекалась слишком медленно. Она расползалась так неторопливо, что я ударился в панику: мне казалось, будто в любой момент сюда могут нагрянуть и все пойдет прахом. К тому же в ее распространении обнаружилась опасная тенденция: пол оказался кривоватым, и, несмотря на разницу расстояний, вода почти с равной скоростью приближалась как к двери, так и ко мне.
Сердце бешено колотилось, я считал минуты и сантиметры, в полутьме скорее угадывая, чем видя приближение лужи. До меня ей оставалось не больше полуметра, до выхода в коридор раза в два поменьше. И тут нервы не выдержали: в конце концов, я не Анка-пулеметчица. Решив наконец для себя, что час "X" настал, время "Ч" пришло, я изо всех сил принялся греметь своими оковами, стучать каблуком в стену и орать благим матом.
Реакция была почти мгновенной. В коридоре послышались торопливые шаги. Если их будет больше, чем один или максимум двое, мне каюк, успел подумать я, крепко сжимая в кулаке электрический шнур. В следующую секунду на пороге, заслоняя весь проем, выросла мощная фигура. Это был тот самый мордоворот, который нанес мне последний удар под ребра, я узнал его по огромным тупоносым башмакам.
— Ты что тут, падла... — начал он грубым заспанным голосом, делая шаг в предбанник и одновременно шаря по стене в поисках выключателя. Я увидел, как его кожаные подошвы коснулись воды, и, собрав всю волю в кулак, ткнул концами оголенного провода в край лужи.
Никаких сверкающих, как в кино, голубых сполохов не было. Просто человек вдруг поскользнулся, слегка подпрыгнул, изогнулся, будто в истоме, и рухнул. До тех пор, пока тело еще продолжало биться в конвульсиях, я, судорожно сжав зубы, не вынимал провода из воды.
В следующие несколько мгновений я сидел тихо, как мышь, напряженно прислушиваясь. Но никаких угрожающих звуков больше не было. Тогда я дотянулся до охранника, ухватил его за волосы и подтащил к себе. Он был так тяжел и огромен, что некоторое время я сидел над ним, испытывая чувства первобытного охотника, завалившего мамонта, благодаря богов за удачу и вчуже удивляясь тому, как мне удалось с ним справиться. Ключ от наручников обнаружился в заднем кармане его штанов, и вскоре я поднялся на ноги, слегка пошатывающийся, но свободный.
Одежда на мне все еще была сыроватой, но двигаться в ней было можно. Проведя экспресс-исследование, я обнаружил, что пропали ключи от квартиры и от машины, а остальное, включая бумажник, как ни странно, на месте. Вероятно, противник не рассматривал всерьез мысль о возможности моего побега. На цыпочках я выбрался в коридор, а оттуда попал на веранду, где мы в незапамятные времена вели беседы с дядей Гришей. Кушетка, казалось, еще хранила на себе отпечаток грузного тела охранника, сотовый телефон лежал на сиденье кресла-качалки. Подумав, я сунул телефон в карман брюк, после чего тихонько спустился с веранды и двинулся в сторону забора.
За углом при свете тусклой луны открылся вид на большой трехэтажный дом. Значит, местом моего пленения была скорее всего отдельно стоящая баня. Там, в этом доме, должно быть, безмятежно спят изметелившие меня битюги, а может, и сам дядя Гриша. Мелькнуло острое желание устроить им какую-нибудь бяку, но трезвый голос рассудка возобладал. Главным сейчас было как можно быстрее покинуть сию юдоль — желательно живым.
Благополучно перебравшись через забор, я очутился в редком лесочке. Куда идти, у меня не было ни малейшего представления, и я побрел вперед. Слава Богу, в небе висел месяц, к тому же потихоньку начало светать, так что я хоть не натыкался на деревья. Скоро местность стала ощутимо подниматься, и я неожиданно для себя вышел к насыпи, по которой, блестя в лунном свете, в обе стороны уходили рельсы. Какая сторона моя, я не знал и остановился в растерянности. Но тут счастье улыбнулось мне в виде пыхтящего локомотива, тяжко одолевающего горку. Через пару минут мимо меня застучали неторопливые товарные вагоны, и я решительно взобрался на площадку одного из них, рассудив, что в конце концов куда-нибудь да приеду вместе с ним. Это все равно было лучше, чем топать по шпалам в неизвестность.
Тряский и громыхающий стальной пол не самое уютное для отдыха место, но я и на нем умудрился задремать. А когда проснулся, увидел, что товарняк катит уже меж каких-то сумрачных пакгаузов, запасных путей и многочисленных стрелок, что недвусмысленно свидетельствовало о близости станции. Действительно, вскоре состав остановился. Я спрыгнул на землю и пошел вперед по его ходу. Кругом нарастало количество платформ, запломбированных вагонов и приземистых складских помещений: стало ясно, что я, похоже, забрел в грузовой отстойник, где с непривычки немудрено и заблудиться. Но тут впереди на фоне розовеющего небосвода выросла огромная арка моста. Что-то в нем показалось мне знакомым. И тут я понял, где нахожусь: на Белорусской-Товарной, а значит, виадук надо мной соединяет Красную Пресню с Беговой улицей. Несказанно обрадованный своим удачным открытием, я решительно устремился к проволочному забору, за которым виднелась лестница, ведущая наверх, к нормальной городской жизни, и тут у меня в кармане зазвонил телефон.
От неожиданности я чуть не подпрыгнул на месте. Осторожно, словно бомбу, извлек аппарат из кармана и с тревогой на него уставился. Ответить или нет? Но телефон так неприлично громко вопил и надрывался в окружающей меня тишине, что я, поискав кнопку отключения зуммера и в сумерках не найдя ее, раздраженно отщелкнул крышку и коротко рявкнул:
— Да!
— Ну, что там у вас? — начальственно рявкнули мне в ответ. — Не нашли еще?
Судя по всему, обладатель голоса был раздражен даже побольше моего и не заметил подмены. Зато я узнал его. Я сразу узнал этот привыкший к повелительным интонациям командирский баритон и похолодел. Вот, значит, как оно поворачивается. То-то покойник Аркатов кривил губы, говоря, что эта организация непотопляема. С такими людьми ей и впрямь мало что угрожает. Я похолодел, однако на этот раз не от страха, а от ярости. Но ответить постарался спокойно и даже иронично:
— Нет, пока не нашли. И будем надеяться, не найдут. На том конце эфира крупный государственный муж, член парламентского комитета по законности и правопорядку господин Фураев словно споткнулся на полном ходу.
— Что? — спросил он растерянно. — Извините, я, наверное, ошибся.
— Ошиблись, Михаил Анисимович, здорово ошиблись, — подтвердил я не без злорадства, но, прежде чем прихлопнуть крышечку аппарата, не удержался и добавил: — А вот извинять не хочу и не могу.