Страница:
Необходимо отметить, что в это же время на политическую арену выдвигается плеяда профессиональных военных. Никогда — ни до, ни после6 — в США не было такой тесно сплоченной когорты высших военных и военно-морских чинов, решивших всерьез взять опеку над внешней политикой страны. Это были «пятизвездные» генералы (высшее звание в американских вооруженных силах, введенное во время второй мировой войны) Дж. Маршалл, Д. Эйзенхауэр, О. Брэдли, Д. Макартур, Г. Арнольд, адмиралы флота У. Леги, Э. Кинг, Ч. Нимиц. Один из них впоследствии стал президентом США, другой — госсекретарем, а Д. Макартур фактически был губернатором Японии. Это были люди с необычайными амбициями, немалыми способностями, с уверенностью в том, что пришел «"век Америки». Слава военных героев помогала им придавать своим действиям «благородный» вид.
Мемуары Форрестола рисуют внутренний мир человека подозрительного, неуверенного в себе и в то же время жесткого и властного. Он отличался крайней однобокостью взглядов. В интерпретации Форрестола, СССР был сориентирован на экспансию, и единственной силой, могущей сдержать ее, являлись Соединенные Штаты. США поэтому должны мобилизоваться, вложив в понятие «зло», под которым в годы войны подразумевались гитлеризм, японский милитаризм, новый смысл — «советская угроза». В Америке того времени реалистично мыслящие политики не смогли противопоставить этим измышлениям убедительной разумной альтернативы.
Преодолев оппозицию гражданских лиц, интеллигенции и трезвомыслящих политиков, военные во многом начали способствовать изменению курса страны. Они самым решительным образом воздействовали на систему образования, направление научных исследований, ориентацию экономического курса корпораций, связи Пентагона с промышленностью. В таких областях американской дипломатии, как управление зоной оккупации в Германии и Японией, генералы доминировали полностью. Было бы, однако, большим упрощением видеть в авангарде новой политики США лишь строителей в военной форме. В 1945 г. идея необходимости для США взять в свои руки управление миром охватила государственный аппарат, деловые круги, лоббистов Вашингтона, верхушку реформистских профсоюзов, академическую элиту, прессу. Идея Америки, «вознесшей факел над погруженным во мрак миром», была привлекательна для многих. Президента-демократа поддерживали влиятельные республиканцы, такие как братья Даллесы и У. Макклой, влиятельный на Капитолийском холме сенатор А. Ванденберг, представлявший элиту северо-восточного истэблишмента Г. Стимсон, лидеры республиканской партии во главе с Т. Дьюи.
В стране возник и два с лишним десятилетия просуществовал довольно прочный общественный консенсус; интервенционистски мыслящая элита сумела заручиться общественной поддержкой своих глобальных обязательств. Американский империализм использовал достижение высокого жизненного уровня для распространения идеи об американской исключительности и в результате сумел создать основу для глобальной экспансии. Понадобились войны в Корее и Вьетнаме, чтобы у американского народа зародились сомнения в правомерности подобной политики. Но это было потом, а пока в Овальном кабинете Белого дома сидел президент, движимый страхом не показаться малодушным. В первые же ночи своего пребывания у власти, а Г. Трумэн питал слабость к карточной игре, продолжавшейся за полночь, новый президент сказал одному своему миссурийскому другу, что одно он обещает твердо — он не позволит Сталину обыграть его в покер.
Стратегический курс
Визит Молотова
Мемуары Форрестола рисуют внутренний мир человека подозрительного, неуверенного в себе и в то же время жесткого и властного. Он отличался крайней однобокостью взглядов. В интерпретации Форрестола, СССР был сориентирован на экспансию, и единственной силой, могущей сдержать ее, являлись Соединенные Штаты. США поэтому должны мобилизоваться, вложив в понятие «зло», под которым в годы войны подразумевались гитлеризм, японский милитаризм, новый смысл — «советская угроза». В Америке того времени реалистично мыслящие политики не смогли противопоставить этим измышлениям убедительной разумной альтернативы.
Преодолев оппозицию гражданских лиц, интеллигенции и трезвомыслящих политиков, военные во многом начали способствовать изменению курса страны. Они самым решительным образом воздействовали на систему образования, направление научных исследований, ориентацию экономического курса корпораций, связи Пентагона с промышленностью. В таких областях американской дипломатии, как управление зоной оккупации в Германии и Японией, генералы доминировали полностью. Было бы, однако, большим упрощением видеть в авангарде новой политики США лишь строителей в военной форме. В 1945 г. идея необходимости для США взять в свои руки управление миром охватила государственный аппарат, деловые круги, лоббистов Вашингтона, верхушку реформистских профсоюзов, академическую элиту, прессу. Идея Америки, «вознесшей факел над погруженным во мрак миром», была привлекательна для многих. Президента-демократа поддерживали влиятельные республиканцы, такие как братья Даллесы и У. Макклой, влиятельный на Капитолийском холме сенатор А. Ванденберг, представлявший элиту северо-восточного истэблишмента Г. Стимсон, лидеры республиканской партии во главе с Т. Дьюи.
В стране возник и два с лишним десятилетия просуществовал довольно прочный общественный консенсус; интервенционистски мыслящая элита сумела заручиться общественной поддержкой своих глобальных обязательств. Американский империализм использовал достижение высокого жизненного уровня для распространения идеи об американской исключительности и в результате сумел создать основу для глобальной экспансии. Понадобились войны в Корее и Вьетнаме, чтобы у американского народа зародились сомнения в правомерности подобной политики. Но это было потом, а пока в Овальном кабинете Белого дома сидел президент, движимый страхом не показаться малодушным. В первые же ночи своего пребывания у власти, а Г. Трумэн питал слабость к карточной игре, продолжавшейся за полночь, новый президент сказал одному своему миссурийскому другу, что одно он обещает твердо — он не позволит Сталину обыграть его в покер.
Стратегический курс
Пока события мировой войны делали комплекс международных отношений податливым для перемен, следовало создать базис для превращения мощи во влияние, создать легальные инструменты американского воздействия на опустошенный мир. Так или примерно так думали американские политики. Что было уже сделано в этом плане? Созданный в 1944 г. Международный валютный фонд (МВФ) и Международный банк реконструкции и развития (МБРР) закрепили уникальное положение доллара в мире, усиливали зависимость ориентирующихся на мировой капиталистический рынок стран от США, превратившихся в гаранта этого рынка. Валюты этих стран теперь непосредственно были связаны с долларом, стабильность их зависела от стабильности американского доллара.
МВФ, МБРР и доллар давали ключи для воздействия на дружественные Соединенным Штатам и подчиненные им страны. Существовали, однако, государства, не затронутые экономическим «притяжением» Вашингтона. Прежде всего, разумеется, это относилось к Советскому Союзу, в значительной мере это также относилось к удаленным от мирового капиталистического рынка странам.
Не повторять ошибки 1919 г., не уходить из внешнего мира, из Восточного полушария, откуда пришли две мировые войны, — этот лозунг имел свои привлекательные для американского капитала черты и пользовался известной популярностью в деловых и политических кругах страны. Но он предполагал не просто присутствие в нескольких критически важных районах, но и контроль над происходящими в них процессами. Взять на себя ответственность за порядок в этих районах означало, как минимум, следующее: собственные американские представления о порядке в мире возводились в абсолют; проблемы данных регионов рассматривались с меркой их соответствия американским интересам.
Взяв курс на проведение политики контроля над отдаленными регионами, исторически никак не связанными с американскими интересами, США не могли не натолкнуться на сопротивление: американская политика проводилась все-таки не только среди «вассалов» и поверженных, но и «среди суверенных стран, которым нужно было либо переходить на положение подопечных, либо противостоять натиску американской дипломатии. Политика установления американского контроля над Европой сразу же натолкнулась на сопротивление самого крупного военного союзника США — Советского Союза. По прошествии сорока лет представляется возможность рассмотреть это направление американской политики в наиболее полном виде.
США, мягко говоря, специфически относились к СССР как к союзнику. В великой антигитлеровской коалиции номинально все три основных участника (СССР — Великобритания — США) были равны, а в реальности американская сторона делала большое различие между своими британским и советским союзниками. В Вашингтоне находилось совместное американо-британское военное командование, объединенный комитет начальников штабов; на европейском фронте британские войска подчинялись американскому командованию. Британия с ее населением более чем в три раза меньшим, чем население СССР, пострадавшая от военных действий несравнимо меньше СССР, получила в три раза больше товаров по ленд-лизу; англичанам был гарантирован заем на послевоенное восстановление; американцы делились с ними своими военными секретами. Первая оккупированная вражеская страна — Италия стала показателем так называемого «равенства» трех великих союзников: американо-английская администрация не включила представителей СССР в органы управления этой страной. Можно назвать и другие проявления пристрастности и нелояльности США как военного союзника.
Эти обстоятельства не подорвали решимости советского руководства сохранить союз военных лет, желание продолжать укреплять советско-американские связи. Важное значение имели и поставки по ленд-лизу, а также обещанный американской стороной шестимиллиардный послевоенный заем. Главное же — без согласия двух стран невозможен был прочный мир. Советский Союз предлагал Соединенным Штатам сотрудничество в условиях мирного сосуществования. Однако поворот в американской политике сделал очевидными посягательства на жизненные интересы Советского Союза, что предопределило ухудшение американо-советских отношений.
Понеся огромные потери в борьбе против гитлеризма Советский Союз не менее, а более, чем CIIIA, нуждался в безопасности. И если безопасность своего прежнего союзника рассматривалась Соединенными Штатами как второстепенный вопрос, то это говорит лишь о близорукости и исключительной самоуверенности ослепленных своим могуществом проводников американской политики, пытавшихся обращаться с СССР как с обреченной на зависимость страной.
На международной арене с поворотом США к интервенционизму сложилась парадоксальная ситуация. Одна страна — Соединенные Штаты, официально выдвигая в качестве своей цели обеспечение собственной безопасности, объявила о своей заинтересованности во всей «внешней сфере», то есть во всем огромном мире. Другой стране — Советскому Союзу было отказано в обеспечении безопасности собственных границ.
Соединенные Штаты не испытали тягот войны во всей их жестокости. Они посылали контингенты своих войск за океаны лишь тогда, когда (в случае с Германией) боевая мощь противника уже была сломлена либо (в случае с Японией) на этапе подготовки к решающим битвам, и обосновывался свое право на глобальное вмешательство желанием избежать тягот нового мирового военного конфликта.
Советский Союз один в течение трех лет сдерживал натиск гитлеровской Германии и внес решающий вклад в разгром агрессора. Тем не менее в обеспечении своей безопасности он, с точки зрения Вашингтона, должен был положиться не на свои силы, а на благожелательность заокеанского союзника, спокойно наблюдавшего за его отчаянной борьбой в 1941 — 1944 годах и открывшего второй фронт в Европе, только когда советские армии вышли за границы СССР.
В 1945 г. идея необходимости для США взять в свои руки управление значительной частью мира охватила государственный аппарат, деловые круги, лоббистов Вашингтона, верхушку реформистских профсоюзов, академическую элиту, прессу. Идея Америки, «вознесшей факел над погруженным во мрак миром», была привлекательна для многих. Президента-демократа поддерживали влиятельные республиканцы, такие как братья Даллесы и У. Макклой, влиятельный на Капитолийском холме сенатор А. Ванденберг, представлявший элиту северо-восточного истэблишмента Г. Стимсон, лидеры республиканской партии во главе с Т. Дьюи.
Без таланта этой плеяды подъем Соединенных Штатов не был бы таким стремительным и повсеместным. Трудно не согласиться с оценкой Дж. Курта: «В этом первом поколении над центром Американской Империи возвышалась группа исключительных по качествам деятелей, которые определили структуру этой империи, направление приложения ее энергии. Одновременно выдающаяся группа талантливых людей выдвинулась в главных регионах этой империи, эта группа адаптировала и прилагала американскую имперскую политику к местным реальностям своих наций». В последнем случае речь идет о Конраде Аденауэре в Германии, Сигеру Йосида в Японии, Альциде де Гаспери в Италии, Уинстоне Черчилле в Британии, Шарле де Голле во Франции.
«С приходом холодной войны, — пишет американский исследователь Курт в весьма консервативном журнале, — американская мощь и присутствие распространились по всему свободному миру (особенно очевидно в Западной Европе, Северо-Восточной Азии, в Латинской Америке) — да и по всему миру. Но еще больше мощь и присутствие Америки распространились после окончания холодной войны».
МВФ, МБРР и доллар давали ключи для воздействия на дружественные Соединенным Штатам и подчиненные им страны. Существовали, однако, государства, не затронутые экономическим «притяжением» Вашингтона. Прежде всего, разумеется, это относилось к Советскому Союзу, в значительной мере это также относилось к удаленным от мирового капиталистического рынка странам.
Не повторять ошибки 1919 г., не уходить из внешнего мира, из Восточного полушария, откуда пришли две мировые войны, — этот лозунг имел свои привлекательные для американского капитала черты и пользовался известной популярностью в деловых и политических кругах страны. Но он предполагал не просто присутствие в нескольких критически важных районах, но и контроль над происходящими в них процессами. Взять на себя ответственность за порядок в этих районах означало, как минимум, следующее: собственные американские представления о порядке в мире возводились в абсолют; проблемы данных регионов рассматривались с меркой их соответствия американским интересам.
Взяв курс на проведение политики контроля над отдаленными регионами, исторически никак не связанными с американскими интересами, США не могли не натолкнуться на сопротивление: американская политика проводилась все-таки не только среди «вассалов» и поверженных, но и «среди суверенных стран, которым нужно было либо переходить на положение подопечных, либо противостоять натиску американской дипломатии. Политика установления американского контроля над Европой сразу же натолкнулась на сопротивление самого крупного военного союзника США — Советского Союза. По прошествии сорока лет представляется возможность рассмотреть это направление американской политики в наиболее полном виде.
США, мягко говоря, специфически относились к СССР как к союзнику. В великой антигитлеровской коалиции номинально все три основных участника (СССР — Великобритания — США) были равны, а в реальности американская сторона делала большое различие между своими британским и советским союзниками. В Вашингтоне находилось совместное американо-британское военное командование, объединенный комитет начальников штабов; на европейском фронте британские войска подчинялись американскому командованию. Британия с ее населением более чем в три раза меньшим, чем население СССР, пострадавшая от военных действий несравнимо меньше СССР, получила в три раза больше товаров по ленд-лизу; англичанам был гарантирован заем на послевоенное восстановление; американцы делились с ними своими военными секретами. Первая оккупированная вражеская страна — Италия стала показателем так называемого «равенства» трех великих союзников: американо-английская администрация не включила представителей СССР в органы управления этой страной. Можно назвать и другие проявления пристрастности и нелояльности США как военного союзника.
Эти обстоятельства не подорвали решимости советского руководства сохранить союз военных лет, желание продолжать укреплять советско-американские связи. Важное значение имели и поставки по ленд-лизу, а также обещанный американской стороной шестимиллиардный послевоенный заем. Главное же — без согласия двух стран невозможен был прочный мир. Советский Союз предлагал Соединенным Штатам сотрудничество в условиях мирного сосуществования. Однако поворот в американской политике сделал очевидными посягательства на жизненные интересы Советского Союза, что предопределило ухудшение американо-советских отношений.
Понеся огромные потери в борьбе против гитлеризма Советский Союз не менее, а более, чем CIIIA, нуждался в безопасности. И если безопасность своего прежнего союзника рассматривалась Соединенными Штатами как второстепенный вопрос, то это говорит лишь о близорукости и исключительной самоуверенности ослепленных своим могуществом проводников американской политики, пытавшихся обращаться с СССР как с обреченной на зависимость страной.
На международной арене с поворотом США к интервенционизму сложилась парадоксальная ситуация. Одна страна — Соединенные Штаты, официально выдвигая в качестве своей цели обеспечение собственной безопасности, объявила о своей заинтересованности во всей «внешней сфере», то есть во всем огромном мире. Другой стране — Советскому Союзу было отказано в обеспечении безопасности собственных границ.
Соединенные Штаты не испытали тягот войны во всей их жестокости. Они посылали контингенты своих войск за океаны лишь тогда, когда (в случае с Германией) боевая мощь противника уже была сломлена либо (в случае с Японией) на этапе подготовки к решающим битвам, и обосновывался свое право на глобальное вмешательство желанием избежать тягот нового мирового военного конфликта.
Советский Союз один в течение трех лет сдерживал натиск гитлеровской Германии и внес решающий вклад в разгром агрессора. Тем не менее в обеспечении своей безопасности он, с точки зрения Вашингтона, должен был положиться не на свои силы, а на благожелательность заокеанского союзника, спокойно наблюдавшего за его отчаянной борьбой в 1941 — 1944 годах и открывшего второй фронт в Европе, только когда советские армии вышли за границы СССР.
В 1945 г. идея необходимости для США взять в свои руки управление значительной частью мира охватила государственный аппарат, деловые круги, лоббистов Вашингтона, верхушку реформистских профсоюзов, академическую элиту, прессу. Идея Америки, «вознесшей факел над погруженным во мрак миром», была привлекательна для многих. Президента-демократа поддерживали влиятельные республиканцы, такие как братья Даллесы и У. Макклой, влиятельный на Капитолийском холме сенатор А. Ванденберг, представлявший элиту северо-восточного истэблишмента Г. Стимсон, лидеры республиканской партии во главе с Т. Дьюи.
Без таланта этой плеяды подъем Соединенных Штатов не был бы таким стремительным и повсеместным. Трудно не согласиться с оценкой Дж. Курта: «В этом первом поколении над центром Американской Империи возвышалась группа исключительных по качествам деятелей, которые определили структуру этой империи, направление приложения ее энергии. Одновременно выдающаяся группа талантливых людей выдвинулась в главных регионах этой империи, эта группа адаптировала и прилагала американскую имперскую политику к местным реальностям своих наций». В последнем случае речь идет о Конраде Аденауэре в Германии, Сигеру Йосида в Японии, Альциде де Гаспери в Италии, Уинстоне Черчилле в Британии, Шарле де Голле во Франции.
«С приходом холодной войны, — пишет американский исследователь Курт в весьма консервативном журнале, — американская мощь и присутствие распространились по всему свободному миру (особенно очевидно в Западной Европе, Северо-Восточной Азии, в Латинской Америке) — да и по всему миру. Но еще больше мощь и присутствие Америки распространились после окончания холодной войны».
Визит Молотова
20 июля, через пять дней после похорон президента Рузвельта, Трумэн попросил посла Гарримана (которого он видел в первый раз) оценить проблемы. Стоящие между СССР и США. Гарриман сказал, что Москва одновременно преследует два противоположных друг другу курса: дружба с Америкой и Британией, и расширение контроля над Восточной Европой. Русские очень нуждаются в помощи при послевоенном восстановлении жизни и сознательно ссориться с США они не будут. Жесткость им в пользу. Но они безусловно укрепят свой контроль над Восточной Европой. Трумэн сказал, что не боится русских.
Трумэн был предрасположен поступать жестко и, выбирая между Москвой и Лондоном, не колебался — последний был бесконечно ближе и столь удобно покорнее. Неважно, что отчуждение Москвы грозило мировыми осложнениями. Генерал Гроувз докладывал невероятные вещи из Аламогордо, и в целом приход «века Америки» было трудно оспорить. Англичанин же говорил именно то, что от него в данном случае хотели услышать. Он сумел внушить Трумэну представления о Советском Союзе, как о нарушающем в свою пользу совместные договоренности, достигнутые в Ялте, он сумел заронить нужные сомнения в лояльности Москвы. Англичанам в чрезвычайной степени сопутствовало то обстоятельство, что президент Трумэн стремился максимально сократить недели и дни своего внешнеполитического ученичества.
В.М. Молотов был первым, кто в ранние часы 13 апреля 1945 г. прибыл в американское посольство с выражениями соболезнования советского правительства. Природное заикание усугублялось тяжестью момента и Молотов высоко отозвался о покинувшем мир президенте Рузвельте. После некоторой паузы он задал вопросы о новом президенте. Через неделю ему предстояло увидеть Гарри Трумэна воочию.
Самолет с Молотовым приземлился в Вашингтоне в воскресенье, 22 апреля 1945 г. и состоялась относительно краткая и вежливая беседа Молотова с Трумэном. Она была даже сердечной. Утром перед второй встречей — 23 апреля государственный секретарь Стеттиниус, вооруженный специальным аналитическим докладом, созданным Элбриджем Дерброу, заверил англичан, что, в случае прогресса на переговорах, он «мобилизует президента для разговора с Молотовым в манере „голландского дядюшки“. Президент вызвал для подготовки к встрече с Молотовым военного министра Стимсона. „Безо всяких предупреждений я окунулся в одну из самых сложных ситуаций в моей жизни“, — записал Стимсон в своем дневнике.
Находясь под перекрестным огнем аргументов в пользу позитивного сотрудничества и доводов, говорящих о преимуществе силового давления, президент Трумэн созвал 23 апреля 1945 г. совещание, цель которого заключалась в том, чтобы найти ответ на возникавшую на горизонте американской внешней политики проблему отношений с СССР.
Трумэн действовал неожиданно с самого начала. Он построил встречу так, что вначале излагал свои взгляды по данному вопросу, а затем фиксировал ответы и комментарии противостоящей стороны. После Рузвельта это был неожиданный прием. Как и тональность встречи. Сказанные на подготовительном совещании, его слова звучат грубо и неожиданно резко — по отношению к самому жертвенному союзнику — даже сейчас, спустя много столь пестрых лет. «Наши соглашения с Советским Союзом до сих пор являли собой движение в одну сторону, и такое движение не может продолжаться; это следует решить сейчас или никогда». Трумэн сказал, что он готовит планы к Сан-Франциско, и что «если русские не хотят присоединиться к нам, пусть идут к черту».
Для большинства участников совещания это была первая деловая встреча с Г. Трумэном. Президент начал с того, что охарактеризовал Ялтинскую конференцию как улицу с односторонним движением, где уступки делала лишь американская сторона. Многие из присутствующих гораздо лучше были осведомлены о ходе работы этой конференции и знали многое о компромиссном характере ее соглашений, о многих уступках, сделанных в ходе ее работы с советской стороны. Но перед ними выступал носитель высшей политической власти, их непосредственный руководитель, и его оценки не могли не влиять на позицию присутствующих.
Военный министр Г. Стимсон, без сомнения, был самым опытным политическим деятелем среди тех, кто участвовал в этом совещании. Он воззвал к здравому смыслу и сдержанности. Нужно выяснить суть советских намерений, узнать, к чему они стремятся. Если же Соединенные Штаты, по-своему оценив польский вопрос, очертя голову бросятся на путь конфронтации, то долгом его, Стимсона, является предупредить, что США «войдут в опасные воды». Точка зрения Г. Стимсона была поддержана начальником штаба американской армии генералом Дж. Маршаллом. Генерал Маршалл был далек от альтруизма. Его заботила кампания на Дальнем Востоке, где Советская Армия могла решающим образом помочь американским войскам избежать крупных потерь во время предстоявшей кампании против Японии. Д ведь в воле советского руководства было отложить выступление против Квантунской армии и предоставить американцам самим проделать всю эту работу («Советский Союз, как намекал по существу Маршалл, мог бы последовать в этом отношении примеру CIIIA, не спешивших с открытием второго фронта в Европе.»). Разрыв с Советским Союзом имел бы, по мнению Дж. Маршалла, самые серьезные последствия. Адмирал У. Леги присоединился также к мнению, что разрыв отношений с СССР будет иметь самые серьезные последствия.
Собственно, Стимсон ужаснулся. Он полагал, что неловкость госдепартамента и нарочитый американский акцент на «идеализм» и «альтруизм» (вместо столь необходимого «реализма») произвели взрывную смесь. Посол Гарриман и американский военный представитель Джон Дин явно преувеличили имеющиеся разногласия и раздражения, переведя их в разряд первостепенных проблем. Теперь американская сторона решительно двигалась к столкновению. Стимсон попытался замедлить этот кризисный бег. Он попытался добавить несколько пунктов: политическая демократия нелегко создается в обществах, лишенных демократических традиций; только Соединенные Штаты и Объединенное Королевство «имеют реальное представление о независимом и свободном голосовании». Стимсон напомнил, что по ключевым вопросам русские всегда держали свое слово, и военным кругам США не раз приходилось полагаться на них. А фактически «русские были часто даже лучше, чем их обещание». Делать Польшу испытательным полигоном неразумно. «Без полного представления о том, насколько серьезен для русских этот польский вопрос, мы можем войти в весьма опасные воды». И Стимсон привел еще один аргумент, который он считал важным: «Русские, возможно, были более реалистичными в отношении своей собственной безопасности».
При всем престиже своей долгой карьеры, Стимсон был в одиночестве. Только председатель объединенного комитета начальников штабов генерал Маршалл соглашался с тем, что Соединенным Штатам лучше избежать антагонизации русских. Это не звучало очень убедительно, так как аргументация сводилась к тому, что русские могут отложить свое вступление в войну на Тихом океане «до тех пор, пока мы не проделаем всю грязную работу». Симптоматично замечание адмирала Леги: «Соглашение в Ялте подлежит двоякой интерпретации». Трумэн был определенно смущен выступлением Стимсона. Близилось время встречи с Молотовым, а президент получал противоречивые сигналы. Чтобы собраться, Трумэн объявил, что намерен обсудить проблемы в узком кругу — Гарриман, Леги и представитель государственного департамента. Президент попрощался со Стимсоном Форрестолом и представителями родов войск.
Громкий резонанс на совещании вызвало выступление военно-морского министра Дж. Форрестола, о котором присутствующим было известно, что он как бывший президент компании «Диллон, Рид энд компани» был своим человеком на Уолл-стрите и никогда не принадлежал к активистам рузвельтовского «Нового курса». Он обостренно воспринимал судьбу капитализма, казавшуюся ему особенно уязвимой на волне социального подъема, вызванного победой антигитлеровской коалиции в долгой и трудной войне (об этом красноречиво говорят изданные после его смерти дневники). Дж. Форрестол изложил свою точку зрения прямо и открыто: от русских он не ожидал изменения позиции, если CCCP не отступится, к нему нужно будет применить силовое давление, поскольку выяснение отношений представляется неизбежным, лучше начать его раньше, чем позже.
Последнее слово принадлежало президенту. Г. Трумэн заявил, что в вопросе о Польше Соединенные Штаты будут придерживаться твердой позиции. Но продвижение по пути ужесточения отношений с СССР будет происходить постепенно, США будут медленно двигаться к замораживанию отношений с СССР, учитывая особенности ситуации на Дальнем Востоке. Наивно не видеть цинизма во многих действиях американских политиков, но цинизм данной позиции виден особенно отчетливо.
Представляется, что точка зрения президента Трумэна вызрела в предшествующие одиннадцать дней. Маршал и Стимсон — «специалисты»; общую точку суммировал превалирующую точка: Соединенные Штаты должны занять жесткую точку зрения. «Был достигнут консенсус в мнениях совещающихся лиц, что пришло время американцам занять твердую позицию в отношении Советов, и что не грозит особыми неприятностями продолжение нами боевых действий, даже если Россия замедлит или даже остановит свои военные усилия в Европе и Азии». Беспардонным действиям будет положен конец. В тот же день Идэн заверил Черчилля в том, что «нового президента Советы не запугают».
«Со мной так не разговаривали»
23 апреля 1945 г. в Белом доме состоялась встреча Г. Трумэна с министром иностранных дел СССР В. М. Молотовым. Эта встреча многократно описана и прокомментирована. Г. Трумэн накануне пришел к выводу, что русских больше всего впечатляет сила, и их податливость будет прямо пропорциональна американскому нажиму.
До встречи с президентом Молотов встречался с бывшим послом в СССР Джозефом Дэвисом. Молотов беспокоился о том, чтобы вся информация не исчезла с уходом президента Рузвельта и чтобы «различие в интерпретациях и возможные осложнения не возникли из-за отсутствия Рузвельта». Дэвис тоже беспокоился о том, что Трумэн может полагаться «на других» и прийти к «необдуманному решению». Он советовал Молотову попросить у президента возможности объяснить русскую позицию».
Президент Трумэн принял народного комиссара Молотова в половине шестого вечера. Молотов держался совета Дэвиса и тщательно старался объяснить русскую позицию, особенно, в польском вопросе. Президент обозначил свою позицию тремя днями ранее. Во время беседы с Гарриманом и Стеттиниусом: «Мы, конечно, не может надеяться на получение 100 процентов того, чего мы хотели бы. Но по важным вопросам мы должны быть способны получить 85 процентов». Действуя в этом направлении, Трумэн перебил Молотова и жестко прочитал лекцию на том, что Леги назвал «природным американским языком». Русские должны взять аргументам, как их интерпретируют в Вашингтоне. Двусторонние отношения не могут более быть построены на базе «одностороннего движения».
Молотов ответил, что единственным приемлемым способом сотрудничества является отношении трех правительств друг к другу как к равному, без желания навязать свою волю. Армия Крайова воюет с тылами Красной армии. Трумэн заявил, что его не интересует пропаганда. Напрасно. Автор этой книги помнит эти времена в Западной Белоруссии, где стрельба АК в спину советским солдатам и офицерам (моему отцу, в частности) была обычным делом.
Выслушав слова президента «"Выполняйте наши требования по Польше, и мы будем говорить. в менее грубой манере», В. М. Молотов побледнел (Болен пишет, что он стал «пепельным»). Он старался изменить предмет беседы, но Трумэн был непреклонен. Согласно воспоминаниям Трумэна тогда Молотов и сказал, что никогда в жизни с ним так бесцеремонно не разговаривали. — «Выполняйте свои соглашения и с вами не будут так разговаривать». Трумэн птребовал передать все сказанное Сталину и дал плнять, что встреча окончена.
Даже Гарриман пишет, что «был поражен, видя столь энергичную атаку президента». Гарриман сожалел, что Трумэн зашел так далеко. На Капитолийском холме сенатор Ванденберг сказал, что это лучшая новость за долгое время.
Грубая беседа Трумэна с Молотовым не была причиной «холодной войны», но она является хорошим показателем изменения тона, изменения в тоне и характере отношений, поворота к той дороге, которая вела к конфронтации. Чувствующие свое одиночество русские на этот раз обнаружили степень перехода от Рузвельта к новому президенту. Курс Рузвельта, признавшего Советскую Россию и сотрудничавшего с ней в жесточайшей из войн, заканчивался. Война в Европе кончалась, а с ней и потребность американцев в помощи и дружбе России. Вашингтон желал контролировать все европейские процессы и наиболее болезненным для Москвы был новый интерес Америки к Восточной Европе, жестокой границе России. До какой степени победоносная Россия готова была уступить на главной из своих границ?
На присутствующих произвело впечатление жесткое поведение президента. Леги пишет в дневнике. «Жесткая позиция президента оставила русским лишь два способа действий: или сблизиться возможно близко с нашей позицией по Польше или быть вытесненным из новой международной организации. Меня более чем удовлетворила позиция президента и я полагаю, что она будет иметь благоприятный эффект на советскую позицию в отношении внешнего мира. Русские всегда знали, что мы обладаем мощью, а теперь они должны знать, что у нас есть решимость настаивать на декларируемом праве всех народов выбирать собственную форму правления».
Гарриман: «Я был несколько шокирован, честно говоря, когда президент столь энергично атаковал Молотова. Я считаю правдой то, что ни один иностранец не говорил с Молотовым таким образом… Я сожалею, что Трумэн поступил таким образом; его поведение позволило Молотову сказать Сталину, что политика Рузвельта отставлена. Это была ошибка».
Трумэн был предрасположен поступать жестко и, выбирая между Москвой и Лондоном, не колебался — последний был бесконечно ближе и столь удобно покорнее. Неважно, что отчуждение Москвы грозило мировыми осложнениями. Генерал Гроувз докладывал невероятные вещи из Аламогордо, и в целом приход «века Америки» было трудно оспорить. Англичанин же говорил именно то, что от него в данном случае хотели услышать. Он сумел внушить Трумэну представления о Советском Союзе, как о нарушающем в свою пользу совместные договоренности, достигнутые в Ялте, он сумел заронить нужные сомнения в лояльности Москвы. Англичанам в чрезвычайной степени сопутствовало то обстоятельство, что президент Трумэн стремился максимально сократить недели и дни своего внешнеполитического ученичества.
В.М. Молотов был первым, кто в ранние часы 13 апреля 1945 г. прибыл в американское посольство с выражениями соболезнования советского правительства. Природное заикание усугублялось тяжестью момента и Молотов высоко отозвался о покинувшем мир президенте Рузвельте. После некоторой паузы он задал вопросы о новом президенте. Через неделю ему предстояло увидеть Гарри Трумэна воочию.
Самолет с Молотовым приземлился в Вашингтоне в воскресенье, 22 апреля 1945 г. и состоялась относительно краткая и вежливая беседа Молотова с Трумэном. Она была даже сердечной. Утром перед второй встречей — 23 апреля государственный секретарь Стеттиниус, вооруженный специальным аналитическим докладом, созданным Элбриджем Дерброу, заверил англичан, что, в случае прогресса на переговорах, он «мобилизует президента для разговора с Молотовым в манере „голландского дядюшки“. Президент вызвал для подготовки к встрече с Молотовым военного министра Стимсона. „Безо всяких предупреждений я окунулся в одну из самых сложных ситуаций в моей жизни“, — записал Стимсон в своем дневнике.
Находясь под перекрестным огнем аргументов в пользу позитивного сотрудничества и доводов, говорящих о преимуществе силового давления, президент Трумэн созвал 23 апреля 1945 г. совещание, цель которого заключалась в том, чтобы найти ответ на возникавшую на горизонте американской внешней политики проблему отношений с СССР.
Трумэн действовал неожиданно с самого начала. Он построил встречу так, что вначале излагал свои взгляды по данному вопросу, а затем фиксировал ответы и комментарии противостоящей стороны. После Рузвельта это был неожиданный прием. Как и тональность встречи. Сказанные на подготовительном совещании, его слова звучат грубо и неожиданно резко — по отношению к самому жертвенному союзнику — даже сейчас, спустя много столь пестрых лет. «Наши соглашения с Советским Союзом до сих пор являли собой движение в одну сторону, и такое движение не может продолжаться; это следует решить сейчас или никогда». Трумэн сказал, что он готовит планы к Сан-Франциско, и что «если русские не хотят присоединиться к нам, пусть идут к черту».
Для большинства участников совещания это была первая деловая встреча с Г. Трумэном. Президент начал с того, что охарактеризовал Ялтинскую конференцию как улицу с односторонним движением, где уступки делала лишь американская сторона. Многие из присутствующих гораздо лучше были осведомлены о ходе работы этой конференции и знали многое о компромиссном характере ее соглашений, о многих уступках, сделанных в ходе ее работы с советской стороны. Но перед ними выступал носитель высшей политической власти, их непосредственный руководитель, и его оценки не могли не влиять на позицию присутствующих.
Военный министр Г. Стимсон, без сомнения, был самым опытным политическим деятелем среди тех, кто участвовал в этом совещании. Он воззвал к здравому смыслу и сдержанности. Нужно выяснить суть советских намерений, узнать, к чему они стремятся. Если же Соединенные Штаты, по-своему оценив польский вопрос, очертя голову бросятся на путь конфронтации, то долгом его, Стимсона, является предупредить, что США «войдут в опасные воды». Точка зрения Г. Стимсона была поддержана начальником штаба американской армии генералом Дж. Маршаллом. Генерал Маршалл был далек от альтруизма. Его заботила кампания на Дальнем Востоке, где Советская Армия могла решающим образом помочь американским войскам избежать крупных потерь во время предстоявшей кампании против Японии. Д ведь в воле советского руководства было отложить выступление против Квантунской армии и предоставить американцам самим проделать всю эту работу («Советский Союз, как намекал по существу Маршалл, мог бы последовать в этом отношении примеру CIIIA, не спешивших с открытием второго фронта в Европе.»). Разрыв с Советским Союзом имел бы, по мнению Дж. Маршалла, самые серьезные последствия. Адмирал У. Леги присоединился также к мнению, что разрыв отношений с СССР будет иметь самые серьезные последствия.
Собственно, Стимсон ужаснулся. Он полагал, что неловкость госдепартамента и нарочитый американский акцент на «идеализм» и «альтруизм» (вместо столь необходимого «реализма») произвели взрывную смесь. Посол Гарриман и американский военный представитель Джон Дин явно преувеличили имеющиеся разногласия и раздражения, переведя их в разряд первостепенных проблем. Теперь американская сторона решительно двигалась к столкновению. Стимсон попытался замедлить этот кризисный бег. Он попытался добавить несколько пунктов: политическая демократия нелегко создается в обществах, лишенных демократических традиций; только Соединенные Штаты и Объединенное Королевство «имеют реальное представление о независимом и свободном голосовании». Стимсон напомнил, что по ключевым вопросам русские всегда держали свое слово, и военным кругам США не раз приходилось полагаться на них. А фактически «русские были часто даже лучше, чем их обещание». Делать Польшу испытательным полигоном неразумно. «Без полного представления о том, насколько серьезен для русских этот польский вопрос, мы можем войти в весьма опасные воды». И Стимсон привел еще один аргумент, который он считал важным: «Русские, возможно, были более реалистичными в отношении своей собственной безопасности».
При всем престиже своей долгой карьеры, Стимсон был в одиночестве. Только председатель объединенного комитета начальников штабов генерал Маршалл соглашался с тем, что Соединенным Штатам лучше избежать антагонизации русских. Это не звучало очень убедительно, так как аргументация сводилась к тому, что русские могут отложить свое вступление в войну на Тихом океане «до тех пор, пока мы не проделаем всю грязную работу». Симптоматично замечание адмирала Леги: «Соглашение в Ялте подлежит двоякой интерпретации». Трумэн был определенно смущен выступлением Стимсона. Близилось время встречи с Молотовым, а президент получал противоречивые сигналы. Чтобы собраться, Трумэн объявил, что намерен обсудить проблемы в узком кругу — Гарриман, Леги и представитель государственного департамента. Президент попрощался со Стимсоном Форрестолом и представителями родов войск.
Громкий резонанс на совещании вызвало выступление военно-морского министра Дж. Форрестола, о котором присутствующим было известно, что он как бывший президент компании «Диллон, Рид энд компани» был своим человеком на Уолл-стрите и никогда не принадлежал к активистам рузвельтовского «Нового курса». Он обостренно воспринимал судьбу капитализма, казавшуюся ему особенно уязвимой на волне социального подъема, вызванного победой антигитлеровской коалиции в долгой и трудной войне (об этом красноречиво говорят изданные после его смерти дневники). Дж. Форрестол изложил свою точку зрения прямо и открыто: от русских он не ожидал изменения позиции, если CCCP не отступится, к нему нужно будет применить силовое давление, поскольку выяснение отношений представляется неизбежным, лучше начать его раньше, чем позже.
Последнее слово принадлежало президенту. Г. Трумэн заявил, что в вопросе о Польше Соединенные Штаты будут придерживаться твердой позиции. Но продвижение по пути ужесточения отношений с СССР будет происходить постепенно, США будут медленно двигаться к замораживанию отношений с СССР, учитывая особенности ситуации на Дальнем Востоке. Наивно не видеть цинизма во многих действиях американских политиков, но цинизм данной позиции виден особенно отчетливо.
Представляется, что точка зрения президента Трумэна вызрела в предшествующие одиннадцать дней. Маршал и Стимсон — «специалисты»; общую точку суммировал превалирующую точка: Соединенные Штаты должны занять жесткую точку зрения. «Был достигнут консенсус в мнениях совещающихся лиц, что пришло время американцам занять твердую позицию в отношении Советов, и что не грозит особыми неприятностями продолжение нами боевых действий, даже если Россия замедлит или даже остановит свои военные усилия в Европе и Азии». Беспардонным действиям будет положен конец. В тот же день Идэн заверил Черчилля в том, что «нового президента Советы не запугают».
«Со мной так не разговаривали»
23 апреля 1945 г. в Белом доме состоялась встреча Г. Трумэна с министром иностранных дел СССР В. М. Молотовым. Эта встреча многократно описана и прокомментирована. Г. Трумэн накануне пришел к выводу, что русских больше всего впечатляет сила, и их податливость будет прямо пропорциональна американскому нажиму.
До встречи с президентом Молотов встречался с бывшим послом в СССР Джозефом Дэвисом. Молотов беспокоился о том, чтобы вся информация не исчезла с уходом президента Рузвельта и чтобы «различие в интерпретациях и возможные осложнения не возникли из-за отсутствия Рузвельта». Дэвис тоже беспокоился о том, что Трумэн может полагаться «на других» и прийти к «необдуманному решению». Он советовал Молотову попросить у президента возможности объяснить русскую позицию».
Президент Трумэн принял народного комиссара Молотова в половине шестого вечера. Молотов держался совета Дэвиса и тщательно старался объяснить русскую позицию, особенно, в польском вопросе. Президент обозначил свою позицию тремя днями ранее. Во время беседы с Гарриманом и Стеттиниусом: «Мы, конечно, не может надеяться на получение 100 процентов того, чего мы хотели бы. Но по важным вопросам мы должны быть способны получить 85 процентов». Действуя в этом направлении, Трумэн перебил Молотова и жестко прочитал лекцию на том, что Леги назвал «природным американским языком». Русские должны взять аргументам, как их интерпретируют в Вашингтоне. Двусторонние отношения не могут более быть построены на базе «одностороннего движения».
Молотов ответил, что единственным приемлемым способом сотрудничества является отношении трех правительств друг к другу как к равному, без желания навязать свою волю. Армия Крайова воюет с тылами Красной армии. Трумэн заявил, что его не интересует пропаганда. Напрасно. Автор этой книги помнит эти времена в Западной Белоруссии, где стрельба АК в спину советским солдатам и офицерам (моему отцу, в частности) была обычным делом.
Выслушав слова президента «"Выполняйте наши требования по Польше, и мы будем говорить. в менее грубой манере», В. М. Молотов побледнел (Болен пишет, что он стал «пепельным»). Он старался изменить предмет беседы, но Трумэн был непреклонен. Согласно воспоминаниям Трумэна тогда Молотов и сказал, что никогда в жизни с ним так бесцеремонно не разговаривали. — «Выполняйте свои соглашения и с вами не будут так разговаривать». Трумэн птребовал передать все сказанное Сталину и дал плнять, что встреча окончена.
Даже Гарриман пишет, что «был поражен, видя столь энергичную атаку президента». Гарриман сожалел, что Трумэн зашел так далеко. На Капитолийском холме сенатор Ванденберг сказал, что это лучшая новость за долгое время.
Грубая беседа Трумэна с Молотовым не была причиной «холодной войны», но она является хорошим показателем изменения тона, изменения в тоне и характере отношений, поворота к той дороге, которая вела к конфронтации. Чувствующие свое одиночество русские на этот раз обнаружили степень перехода от Рузвельта к новому президенту. Курс Рузвельта, признавшего Советскую Россию и сотрудничавшего с ней в жесточайшей из войн, заканчивался. Война в Европе кончалась, а с ней и потребность американцев в помощи и дружбе России. Вашингтон желал контролировать все европейские процессы и наиболее болезненным для Москвы был новый интерес Америки к Восточной Европе, жестокой границе России. До какой степени победоносная Россия готова была уступить на главной из своих границ?
На присутствующих произвело впечатление жесткое поведение президента. Леги пишет в дневнике. «Жесткая позиция президента оставила русским лишь два способа действий: или сблизиться возможно близко с нашей позицией по Польше или быть вытесненным из новой международной организации. Меня более чем удовлетворила позиция президента и я полагаю, что она будет иметь благоприятный эффект на советскую позицию в отношении внешнего мира. Русские всегда знали, что мы обладаем мощью, а теперь они должны знать, что у нас есть решимость настаивать на декларируемом праве всех народов выбирать собственную форму правления».
Гарриман: «Я был несколько шокирован, честно говоря, когда президент столь энергично атаковал Молотова. Я считаю правдой то, что ни один иностранец не говорил с Молотовым таким образом… Я сожалею, что Трумэн поступил таким образом; его поведение позволило Молотову сказать Сталину, что политика Рузвельта отставлена. Это была ошибка».