Генерал Гроувз — глава атомного проекта говорит американским ядерным физикам 14 июля: «Верхняя корочка желает, чтобы все произошло как можно скорее». В Аламогордо, Нью-Мексико 16 июля произошел взрыв «ярче, чем тысяча солнц, более мощный, чем ожидалось». Вечером 16 июля 1945 г. к военному министру поступили долгожданные сообщения об успешном испытании атомного оружия. Стимсон тотчас же послал детализированное сообщение к президенту в Потсдам.
   Именно накануне встречи с И. В. Сталиным Г. Трумэн получил «невинную» телеграмму: «Операция прошла этим утром. Диагноз еще не совсем завершен, но результаты кажутся удовлетворительными и уже превосходят ожидания». Соединенные Штаты стали ядерной державой. Американские руководители получили возможность упиваться иллюзией, что ход исторического развития в грядущие годы будет зависеть преимущественно от них. Президент был в превосходном настроении, он рассказал историю об утопившейся девушке, бросившейся в воду, узнав, что она беременна. Молодой человек сказал, что это сняло с его плеч большой груз.
   Следовало оповестить единственных союзников — англичан. На следующий день во время ланча с британским премьером, чтобы не привлекать лишнего внимания, военный министр Стимсон написал на листе бумаги: «Дитя родилось благополучно». Это было так неожиданно, что Черчилль ничего не понял. Тогда Стимсон объяснил, что речь идет об экспериментах в пустыне. Черчилля и Трумэна 18 июля, в течение двух часов они беседовали наедине. Предмет разговора — атомное оружие. «Президент показал мне телеграммы о последних экспериментах и попросил совета, сообщать ли об этом русским… Я ответил, что, если президент решил рассказать, то лучше подождать окончания эксперимента». Трумэн спросил, как отвечать на требование русских поделиться германским флотом? Черчилль считал, что «следует приветствовать выход русских на широкие мировые воды и сделать это следует в великодушной манере. Это затронет проблему Дарданелл, Кильского канала, Балтики, Порт-Артура. Трудно отрицать за русскими права на треть трофейного флота». Но вопрос этот следует связать с развитием событий в Центральной Европе.
   Черчилль подошел к вопросу, которому придавал чрезвычайное значение. В Организации Объединенных наций нельзя видеть панацею; соглашения бессмысленны, если к ним может присоединиться каждый. Он желал заключения двустороннего англо-американского соглашения, включающего в себя вопрос о совместном пользовании военно-морским и военно-воздушными базами. Британия, хотя она является меньшей державой по сравнению с Соединенными Штатами, может дать многое. «Почему американский линейный корабль, подходящий к Гибралтару, не может получить там торпеды в свои боевые отсеки и снаряды для своих орудий? Почему бы нам не поделиться взаимными услугами для обороны в глобальном масштабе? Мы можем увеличить на 50 процентов мобильность американского флота». Трумэн ответил, что все это близко его сердцу, но он хотел бы избежать открытой формы военного «альянса вдвоем». Черчилль же продолжал развивать тему. «Следует сохранить Объединенный комитет начальников штабов до тех пор, пока мир не успокоится после великого шторма». Трумэн сказал, что «это был самый восхитительный ланч, который он имел за многие годы».
   Но Запад еще сам толком не понимал, что приобрел. Еще примерно пять дней (до прибытия детализированного описания испытаний), американцы терялись в догадках относительно подлинной мощи и возможностей нового оружия. Однако новый привкус американской дипломатии был весьма ощутим. Настроение американских руководителей стало эйфорическим, о причинах которого знали немногие. Но многие ощутили беспрецедентную жесткость американской стороны, ее безапелляционность, стремление к диктату, потерю интереса к выработке компромиссных решений.
   17 июня, когда Сталин как бы повернул внимание присутствующих на Китай, Стимсон убедил и Трумэна и Бирнса встать на защиту принципов «открытых дверей» — то есть полной прозрачности для американцев всего Китая. Это очень ярко было продемонстрировано тут же, в Потсдаме.
   Утром 21 июля 1945 г. военный министр Стимсон получил графические детали ядерного взрыва и немедленно ознакомил с ними президента Трумэна и госсекретаря Бирнса. Мощность бомбы была между 15 и 20 килотоннами — значительно более ожидаемого, она действительно могла уничтожить целый город. Всем было видно, как изменился Трумэн. Он щедро хвалил Стимсона. Испытания превзошли все ожидания.
   У президента сидели военные. Теперь они знали, что бомба будет скоро готова к использованию. Черчилль пишет, что после этого Трумэн «был другим человеком. Он указал русским на их место и вообще отныне выглядел боссом». 22 июля Трумэн от руки написал приказ об использовании бомбы еще в ходе конференции — очевидно для демонстрации ее мощи участникам Потсдама. Сообщение о создании могучего нового оружия изменила американские цели на конференции. Прежде следовало вовлечь Россию в войну с японцами. Здесь произошла перемена.
   Разумеется, всех занимала мысль о том, что кошмар высадки на Японских островах исчезает. «До этого момента, — пишет Черчилль, — мы основывали наши идеи в отношении высадки на внутренние острова Японии на предшествующей сокрушительной бомбардировке и на десанте очень больших армий. Мы подразумевали отчаянное сопротивление японцев, сражающихся до конца с самурайской решимостью не только в местах высадок, но и в каждом окопе и пещере. У меня в сознании была картина Окинавы, где многие тысячи японцев предпочитали не сдаваться, а уничтожать себя ручными гранатами после того как их командиры торжественно совершали хара-кири. Сокрушить японское сопротивление посредством битвы „человек за человека“ и завоевать страну метр за метром требовало потери миллиона американцев и полумиллиона британцев — или даже больше». Место этого сценария стала занимать, по новому мнению Трумэна и Черчилля, «новая картина — яркой и прекрасной она нам казалась — окончания всей войны после одного-двух страшных ударов».
   Теперь Бирнс пишет, что США могут выиграть войну и без русских. 24 июля 1945 г. Трумэн и Бирнс уже знали, что Стимсон и Маршалл уже не требуют русского участия в войне на Дальнем Востоке. Маршалл говорит, что «бомба, а не русские, сделает полумиллионные потери ненужными. Трумэн говорит, что нужно скорее применить бомбу, чтобы, если не отменить наступательное движение русских, то ослабить это движение советских войск в Восточной Азии.
   Черчилль больше думал не о японцах. Возможно, он первым осознал революцию в военном деле. Фельдмаршал Аланбрук даже начал беспокоиться о душевном состоянии впавшего в экстаз политика: «Он уже видит себя способным уничтожить все индустриальные центры России… Он мысленно уже рисует восхитительную картину — себя как единственного обладателя этих бомб, способным применить их по своему усмотрению». Д. Йергин: «Надежда на то, что русских можно будет сдержать в Азии, была дополнительной причиной использования бомбы».
   После обеда началась очередная пленарная сессия конференции. Язык западных союзников стал заметно жестче. Черчилль тотчас же увидел перемену в Трумэне: «Это был совсем другой человек. Он указал русским на их место и в целом доминировал на заседании». Трумэн и его государственный секретарь Бирнс сошлись на том, что конференцию нужно заканчивать, что с атомной бомбой Америка уже непобедима и на Тихом океане — в боях против Японии, и повсюду.
   Узнав о новости, Черчилль немедленно сделал сой вывод: необходимость в русском вступлении в войну на Дальнем Востоке отпала. Трумэн задумался. Стимсон обратился к генералу Маршаллу. Генерал не был столь быстр на союзнические перемены. Он сказал, что русские так или иначе будут очень нужны для сдерживания японских армий в Китае. Президент Трумэн информировал Хэрли в Чунцине: пусть Чан Кайши расслабится, от него не будут требовать большего, чем прежде. Но послу Сунгу желательно возвратиться в Москву на случай возникших противоречий. Черчилль из всего этого сделал вывод, что «Соединенные Штаты в наступившее время уже не желают русского участия в войне с японцами».
   В это время Стимсон связался со своим помощником Гаррисоном: когда бомбы можно будет использовать против Японии? Тот ответил, что между 1 и 3 августа и уж совсем определенно, до 10 августа 1045 г. Перед американцами встал вопрос, нужно ли привлекать Советский Союз к войне против Японии?
   При оценке возникающей ситуации нетрудно — в свете будущего — представить себе косвенную угрозу самому Советскому Союзу. Но июль 1945 г. не был августом 1949 г., Россия только что вынесла на не себе бремя чудовищной войны и угроза (хотя бы косвенная) применения против нее нового американского оружия была пока немыслима. Тем более, что военные пока еще настаивали на привлечении Советской армии к боям против Квантунской армии, без чего не мыслилось освобождение Китая. При этом «вовлечь Россию в атомную войну в условиях, когда Европа была на грани истощения, а могучая, закаленная в боях русская армия стояла огромной силой — эту мысль мог рассматривать только Черчилль, а он потерпел сокрушительное поражение на всеобщих выборах в Англии 24 июля».
   Западные союзники не знали, что советское руководство ожидает успешного развития атомного оружия на Западе и базирует свою стратегию, строго говоря, на двух пунктах: признание мощи Соединенных Штатов и обеспечение безопасности собственной страны.
   У американцев были уже совсем другие цели. Первая и в тот момент наиболее актуальная — сохранить все американские интересы в Маньчжурии. При этом 23 июля состоялось важное совещание, на котором, после долгого обсуждения было решено, в присутствии Трумэна, Объединенного комитета начальников штабов и Черчилля, было решено «стимулировать русское вступление в войну против Японии». Тут же американцы решили исключить Британию из большой стратегии в отношении Японии. Было решено, что ситуация еще требует вторжения на Японские острова, причем контингент вторжения не может быть менее миллиона. Пока никто не ожидал, что применение атомной бомбы изменит всю ситуацию.
   Во второй половине дня американские генералы встретились с начальником генерального штаба Советской армии генералом Антоновым. Американцы еще очень нуждались в привлечении северного союзника, а советские генералы еще ощущали свою нужность. Антонов сказал, что наступление Советской армии на Дальнем Востоке начнется, скорее всего, во второй половине августа. И условием этого наступления будет договоренность с китайцами.
   В этот же памятный день президент Трумэн послал инструкции военно-воздушным силам — сбросить первую атомную бомбу «примерно в районе 3 августа». Обедая 23 июля с начальниками штабов, адмирал Канингхем отмечает состояние необыкновенного подъема Черчилля: «Он питает огромную веру в эту бомбу. Сейчас он думает, что хорошо бы русским узнать о ней, они были бы скромнее».
   Между тем Сталин почти перестал скрывать свое намерение выступить против Японии. На банкете вечером он при всех официантах провозгласил тост за следующую встречу в Сеуле или Токио. Черчилль налил две рюмки коньяка и предложил ему выпить вдвоем. «Я посмотрел на него многозначительно. Мы оба осушили наши рюмки залпом и одобрительно посмотрели друг на друга. После паузы Сталин сказал: „Если для вас неприемлемо создание нами базы в Мраморном море, не могли бы мы построить базу в Дедеагаче?“ Я удовлетворился таким ответом: „Я буду всегда поддерживать Россию в ее стремлении к свободе морей“.
   К послевоенному планированию там приступили энергично и без раскачки. Во-первых, уже в самых первых документах, вышедших из недр Объединенного комитета начальников штабов после 2 сентября 1945 г., уделялось особое внимание интеграции атомной бомбы в американскую военную доктрину.
   Во-вторых, «медные каски» не долго ломали голову над тем, кто же должен стать главным противником Америки в послевоенном мире. Показательным для настроений в ОКНШ осенью 1945 года, наш взгляд, является меморандум полковника Р. Вандевантера из стратегического подразделения ОКНШ генералу Норстаду от 20 сентября 1945 г., в котором, в частности, говорилось: «Все основные районы, где сконцентрировано население Соединенных Штатов и располагаются их промышленные центры, находятся на расстоянии в 5000 миль от материковой территории, находящейся во владении СССР. Наличествующие в настоящее время на вооружении Соединенных Штатов самолеты имеют радиус действия в 5000 миль. Если допустить, что авиация у русских развивается в том же направлении и они готовы к одноразовым полетам, то в настоящее время Россия может атаковать любой район в Соединенных Штатах… Представим себе наш ужас, когда русский посол внезапно вручит нам ультиматум, в будет сказано, что огромная воздушная армада приближается к нашим берегам и что если мы не капитулируем немедленно, они одновременно уничтожат сто наиболее важных наших городов… Следует отметить, что эти методы применения атомной бомбы лучше подходят для страны-агрессора, управляемой диктатором, который может действовать в полной секретности и не оглядываясь на общественное мнение"(1).
   Свидетельством того, что в конце 1945 года полковник Р. Вандевантер не был одинок в своих взглядах, является целый ряд документов, разработанных аппаратом ОКНШ. Так, в «Стратегической концепции и плане применения вооруженных сил Соединенных Штатов» (JCS 1518/2) от 10 октября 1945 года отмечалось, что после разгрома держав-членов «оси» Соединенные Штаты и СССР остались ведущими мировыми державами, и поэтому «в случае, если отношения между великими державами нарушатся, Россия будет представлять собой наиболее сложную проблему с военной точки зрения. Наиболее вероятной причиной войны с Россией могло бы стать продемонстрированное ею намерение захватить Западную Европу или Китай… Если Соединенные Штаты будут в состоянии справиться с любой проблемой, вызванной возможным конфликтом с Россией, то они будут в состоянии справиться с любой другой державой ввиду сравнительно более слабой позиции всех других держав"(2).
   Как видно, «Стратегическая концепция» была составлена в достаточно осторожных выражениях, однако вывод, к которому ее авторы стремились подвести читателя, не вызывает сомнений: Советский Союз является главной военной угрозой для Соединенных Штатов. Однако уже через 13 дней аппарат ОКНШ выдал на-гора куда более откровенный документ, а именно «Возможности России» (JIS 80/7). Авторы этого меморандума, подготовленного разведывательным подразделением ОКНШ, пришли к выводу, что «советская внешняя политика является экспансионистской, националистической и империалистической по своей сути, причем нет оснований рассчитывать на перемены в обозримом будущем… СССР предположительно в состоянии захватить всю Европу сейчас или к 1 январю 1948 г… СССР в состоянии увеличить свои нынешние силы на Ближнем и Среднем Востоке и добиться по крайней мере своих первоначальных целей в Турции и Иране между нынешним временем и 1 января 1948 г… Советы, видимо, в состоянии создать атомную бомбу через 5 или 10 лет и сделают все, что в их силах, чтобы сократить этот период"(3).
   А уже через месяц с небольшим тот же Объединенный разведывательный комитет ОКНШ пошел еще дальше, подготовив документ под названием «Стратегическая уязвимость СССР по отношению к ограниченному воздушному нападению». Этот документ, видимо, был первым планом атомной войны против Советского Союза. Этот план интересен еще и тем, что содержащиеся в нем выводы на многие годы были положены в основу стратегического планирования высшего американского военного руководства: «Ввиду характерных особенностей атомных бомб и их ограниченного количества, они в целом должны быть использованы только против таких стратегических целей, в которых имеется большая и значительная концентрация персонала и сооружений, и которые трудно атаковать с применением иных имеющихся средств. Для достижения быстрейшего, непосредственного и определенного воздействия на те наступательные возможности СССР…, которые представляют наиболее серьезную угрозу для Соединенных Штатов, и для обеспечения наступательных возможностей авиации Соединенных Штатов и Британии, удары с применением атомных бомб должны быть сконцентрированы на тех целях, которые вносят важный вклад в производство или разработку атомных бомб, самолетов или авиационного оборудования, вооружений или оборудования для ПВО, электронного оборудования, моторного транспорта, управляемых ракет и, возможно, иных типов вооружений"(4).
   В дополнении «А» к приложению «В» этого плана содержался перечень из 20 советских городов (среди них — Москва, Ленинград, Новосибирск, Горький Баку, Ташкент, Тбилиси, Омск, Челябинск), на которые предлагалось сбросить атомные бомбы. По данным американской разведки, в этих 20 городах было сконцентрировано производство 90% самолетов, 73% орудий, 86% танков, 88% грузовиков, 42% производства стали, 65% продуктов перегонки нефти и свыше 50% шарикоподшипников, выпускаемых в Советском Союзе(5).
   Итак, через несколько месяцев после окончания второй мировой войны ОКНШ определил врага номер 1 Америки в следующей, третьей мировой войне (Советский Союз), а также оружие номер 1 этой новой войны (атомную бомбу, доставляемую к цели стратегическими бомбардировщиками). При этом американские военные аналитики отдавали себе отчет в том, что недавно закончившаяся война разорила СССР дотла, что «советская экономика, по-видимому, неспособна обеспечить крупную войну в течение следующих 5 лет», и именно поэтому «за исключением сугубо оборонительных причин, СССР будет избегать риска крупного военного конфликта на протяжении от 5 до 10 лет"(6).
   Разработка планов атомной войны против СССР оставалась в центре внимания высшего американского военного руководства и в последующие годы. Эти планы становились все более детальными и многостраничными, снабжаясь при этом многочисленными картами и таблицами. К каким же выводам пришли пентагоновские планировщики? Насколько реалистичными были их планы?

Впервые

   Cтимсон уже начинал раздражать Трумэна, но именно Стимсон убедил Трумэна в самых широких выражениях сообщить Сталину о создании в США атомного оружия. Научный руководитель американского проекта Оппенгеймер полагал, что «мы могли бы сказать русским, какие огромные усилия всей страны были приложены ради осуществления этого проекта и выразить надежду на сотрудничество с ними в этой области». Председатель объединенного комитета начальников штабов генерал Маршал предложил пригласить двух видных советских ученых на испытания в Аламогордо.
   18 июля Трумэн спросил мнение Черчилля и тот согласился с необходимостью хотя бы намекнуть Сталину. Трумэн решил сделать это вечером 24-го. Американский президент сказал Сталину, что в Соединенных Штатах создано новое оружие огромной разрушительной силы. Трумэн не употреблял слова «атомный». Но Сталин не выразил чрезвычайного удивления.
   Знаменитую сцену в конце восьмого пленарного заседания Черчилль описывает так: «Мы стояли по двое и по трое, прежде чем разойтись». Премьер заметил, как Трумэн подошел к Сталину, и они говорили вдвоем с участием переводчиков. «Я был, возможно, в пяти ярдах и следил с пристальным интересом за этим важным разговором. Я знал, что собирается сказать президент. Было чрезвычайно важно узнать, какое впечатление это произойдет на Сталина. Я вижу эту сценку, словно она была вчера! Казалось, что он в восторге. Новая бомба! Исключительной силы! Возможно, это решающее обстоятельство по всей войне с Японией! Что за везение!» Чуть позднее, ожидая автомобиль, Черчилль подошел к Трумэну: «Как все прошло? — спросил я. — Он не задал ни одного вопроса, — ответил президент. В свете этого я считал, что Сталин не знает об огромном исследовательском процессе, осуществленном Соединенными Штатами и Британией».
   На самом деле все произошло достаточно нескладно. Американское руководство знало, что советская разведка ищет пути к информации о «проекте Манхэттен» и, возможно, знает нечто об оружии, которое почти готово к бою. Но при этом у Трумэна и его окружения была боязнь того, что Сталин прямо спросит параметрах и особенностях нового оружия. Как отказать ближайшему союзнику? С другой стороны постыдным было и укрывательство мощнейшего оружия перед лицом русских жертв. Итак, повторим сцену с другой стороны. После окончания пленарной сессии 24 июля Трумэн самым беззаботным образом подошел к Сталину и как бы невзначай заметил, что у США есть бомба огромной разрушительной силы. Сталин ответил, что это хорошо. Он надеется, что американцы используют ее. Из этого Трумэн и Бирнс вынесли заключение, что Сталин не придал значения словам президента.
   Американцы ошибались. Сталин, как уже было сказано выше, знал, о чем идет речь. Сразу же после конференции Молотов обсуди проблему с Молотовым. Тот ответил, что нужно ускорить собственные работы. (Напомним, что еще 9 сентября 1943 г. и 31 декабря 1944 г. Стимсон сообщал Рузвельту, что русские ведут разведывательную работу в отношении «проекта Манхэттен»; известно было и то, что французские участники проекта делились сведениями с членом французской компартии Фредериком Жолио-Кюри, а тот сообщал эти сведения по цепочке).
   Между 16 июля и 20 августа 1945 г. советское руководство окончательно поняло важность нового мирового оружия. 20 августа Государственный комитет обороны принял постановление, учреждающее новые органы управления советским атомным проектом.
   28 июля 1945 г. посол Гарриман посоветовал государственному секретарю Бирнсу, что «хотя нам неудобно в настоящий момент выражать некие сомнения относительно русского вступления в войну против Японии», желательно было бы добиться согласия между русскими и китайцами по поводу «открытых дверей» в Маньчжурии, что позволило бы Соединенным Штатам «контактировать непосредственно с советским правительством», а не через слабое китайское правительство». Бирнс немедленно связался с китайским дипломатом Сунгом, обязав того прибыть в Москву сразу же по возвращении в советскую столицу Сталина. Китайцев немедленно следовало «приковать» к русским, с тем, чтобы те не превзошли себя в овладении контроля над Китаем. Американцы были реально обеспокоены тем, что разгоряченные битвой с японцами китайцы могут отдать Дайрен русским. Это вредило американскому потенциальному влиянию на Северный Китай. Советская сторона дала Вашингтону лишь словесные обещания придерживаться доктрины «открытых дверей». Что будет на самом деле? Пока ничего не было на бумаге, официально зафиксировано.
   Трумэн уже кривился, слыша новый тон советских руководителей, уверенных в том, что их помощь на Дальнем Востоке будет высоко оценена. Его госсекретарь Бирнс уже полагал, что дело можно решить и без русских. Но Трумэн в данном случае прочно сомкнулся с военными чинами, которые никак не хотели терять фантастического союзника в борьбе с самоотверженными японцами. 29 июля Молотов попросил американцев не забыть об официальном приглашении советской стороны к боевым действиям против Японии — формальное извинение выхода СССР к боевым позициям на Дальнем Востоке.
   Трумэну не нравилось «тихое ликование» в тоне советских гражданских и военных чинов, увидевших шанс отомстить за Цусиму. Но он все же вынужден был приказать Бирнсу составить то, что должно было явиться легальным обоснованием вступления Советской России в войну. Глубоко заполночь Бирнс и его юрист Коэн составили проект приглашения России на основе ее обязательств согласно Хартии Объединенных наций. 31 июля президент Трумэн вручил этот документ Сталину, который выразил глубокое удовлетворение. Россия имела право выдвинуть и собственные соображения.
   Американская сторона представила Молотову текст ультиматума Японии только после того, как другая копия была передана прессе. Молотов не знал последнего обстоятельства и попросил своих западных союзников задержать публикацию текста на два-три дня. Поздно. Утешением служило то, что почти по всеобщему убеждению японская сторона не намерена была сдаваться. Русские танки еще не вышли из-за Амура, а «Энола Гэй» не поднялась в воздух. Три тысячи лет боги хранили японский архипелаг, возможно эта страна непобедима. Но в текущей ситуации и японское руководство утратило веру в богов. Премьер просил у Москвы пригласить к себе принца Коноэ, многолетнего премьера. Примечательно, что Гарриман и Форрестол крайне не хотели участия советской стороны в процессе сдачи Японии — это давало ей дополнительные шансы и несколько ослабляло всевластие США.
   Влиятельная группа в американском руководстве уже не желала участия Советской армии в окружении и сдаче Японской империи. Но, обстоятельства имеют свою инерцию. Просить Россию четыре года помочь союзникам на Дальнем Востоке, а затем внезапно отказаться от уже обещанной помощи — это был далеко не грациозный пируэт в дипломатии, в союзнических отношениях. И, потом, значительная часть военных специалистов считала участие СССР в китайских сражениях абсолютно необходимым, особенно в том случае, когда война с Японией может принять затяжной характер. И бомба, и русские — так решило американское руководство к началу августа 1945 г.