Страница:
Как только деваха поравнялась с иномаркой судьи, она остановилась и пристально взглянула на номер. Потом девица открыла дверцу и нырнула на переднее сиденье. Представив себе реакцию Ашота Карапетяна, тень которого мелькнула возле машины секундой раньше, Саша мысленно пожалела его.
Кажется, путана еще не успела захлопнуть за собой дверцу, когда из боковой двери под неоновой вывеской «Камеры хранения» выскочил судья Колчин. Даже сквозь седое от грязи оконное стекло Александра видела, что с Эдуардом Михайловичем что-то неладно. Его шляпа сбилась на затылок, а руки, в которых по-прежнему не было никакой ноши, судорожно метались по лацканам пальто. Как безумный, судья озирался по сторонам, словно ища в толпе кого-то или что-то. Потом вытер ладонью лоб и со всех ног бросился к своей машине.
Конечно же, Александра знала причину судейского смятения – и гораздо лучше, чем сам Колчин! Бедного Эдуарда Михайловича ограбили. Ему не дали обещанную взятку. Ячейка автоматической камеры хранения под номером 1313 оказалась пуста.
Согбенная спина в кашемировом пальто быстро удалялась в сторону серого «седана», в котором в этот момент наверняка происходило нечто весьма интересное. Саша увидела, как Колчин сел на шоферское сиденье. В салоне загорелся свет, но тонированные стекла и расстояние мешали разглядеть что-либо внутри. А спустя несколько секунд машину окружили тени в камуфляжной форме.
Несколько зевак, оказавшихся в тот момент поблизости от серого «седана» номер 54-32 ВОР, стали свидетелями задержания двух мужчин и одной женщины. Разумеется, все трое шумно протестовали и заявляли о своих правах, но сопротивление оказал только один. Впрочем, оно было недолгим и успеха не имело. После того, как задержанных увезли, с места происшествия тихо отъехал бронированный «БМВ». Обстоятельства на сей раз оказались явно сильнее Ашота Карапетяна и его «секьюрити».
– Занавес! – сказала женщина в черном.
И отвернулась от пыльного окна.
22
23
Кажется, путана еще не успела захлопнуть за собой дверцу, когда из боковой двери под неоновой вывеской «Камеры хранения» выскочил судья Колчин. Даже сквозь седое от грязи оконное стекло Александра видела, что с Эдуардом Михайловичем что-то неладно. Его шляпа сбилась на затылок, а руки, в которых по-прежнему не было никакой ноши, судорожно метались по лацканам пальто. Как безумный, судья озирался по сторонам, словно ища в толпе кого-то или что-то. Потом вытер ладонью лоб и со всех ног бросился к своей машине.
Конечно же, Александра знала причину судейского смятения – и гораздо лучше, чем сам Колчин! Бедного Эдуарда Михайловича ограбили. Ему не дали обещанную взятку. Ячейка автоматической камеры хранения под номером 1313 оказалась пуста.
Согбенная спина в кашемировом пальто быстро удалялась в сторону серого «седана», в котором в этот момент наверняка происходило нечто весьма интересное. Саша увидела, как Колчин сел на шоферское сиденье. В салоне загорелся свет, но тонированные стекла и расстояние мешали разглядеть что-либо внутри. А спустя несколько секунд машину окружили тени в камуфляжной форме.
Несколько зевак, оказавшихся в тот момент поблизости от серого «седана» номер 54-32 ВОР, стали свидетелями задержания двух мужчин и одной женщины. Разумеется, все трое шумно протестовали и заявляли о своих правах, но сопротивление оказал только один. Впрочем, оно было недолгим и успеха не имело. После того, как задержанных увезли, с места происшествия тихо отъехал бронированный «БМВ». Обстоятельства на сей раз оказались явно сильнее Ашота Карапетяна и его «секьюрити».
– Занавес! – сказала женщина в черном.
И отвернулась от пыльного окна.
22
Ничего не понимая, адвокат Елена Марковна Гольдштейн смотрела на записку, которую держала в руке. Собственно, это была даже не записка – скорее какой-то код. В первые мгновения Елене показалось, что на бумажке в клеточку изображены две пузатые заглавные буквы – «ВВ». Но потом, приглядевшись, она поняла, что это вовсе не буквы, а цифры: «1313». Черт побери, что сие могло означать?! Кому пришло в голову играть с ней в эти дурацкие шарады?..
Загадочное послание распространяло едва уловимый аромат французских духов. Оно абсолютно ни о чем не говорило Елене Марковне – кроме того, естественно, что она стала жертвой глупого розыгрыша. Но «дважды несчастливое» число против воли вызвало какое-то неприятное сосание под ложечкой. А еще неприятнее было, что где-то глубоко-глубоко в подсознании шевелилось: де жа вю? Все это уже было...
Елена Гольдштейн разорвала пахучую записку на мелкие кусочки и швырнула их на стопку грязных тарелок. Нет, пожалуй, с психоаналитиком ей придется поспешить!
Напрягая память, адвокат пыталась вспомнить какой-то существенный эпизод из своего прошлого, связанный с числом 1313, но не могла.
А вечером, придя домой, она вытащила из почтового ящика еще одно послание. Оно было более пространным, но не более понятным! Двойная «чертова дюжина» на тетрадном листке была снабжена восклицательным знаком, а ниже шли три слова, склеенные из вырезанных газетных букв: «ЗАВТРА ЖДИТЕ НОВОСТЕЙ». Елена Гольдштейн почувствовала себя героиней дешевого детектива, и чувство это, надо сказать, было не из приятных.
Однако ей не пришлось мучиться до завтра. В одиннадцатом часу позвонил шапошный приятель Сема Голобородько, тоже адвокат, и захлебываясь сообщил сенсационную новость: сегодня вечером задержан при получении взятки судья Колчин.
– Погоди, Сема! А откуда милиция узнала? Кто сообщил про взятку?
– Был анонимный сигнал. Звонила женщина, кажется, молодая. Личность не установлена.
– Женщина, молодая? Не может быть...
Последнюю фразу Елена Марковна произнесла уже в никуда: приятель отключился.
Внезапная догадка пронзила могз адвоката острым жалом. Она вспомнила, где встречала двойную «чертову дюжину»: ну конечно, это номер уголовного дела! Того самого... Елена Марковна как наяву увидела перед собой упрямую девчонку с зелеными глазами, опухшими от невыплаканных слез. «Александра Александровна Александрова... Ударение на букву „о“...»
В каком году это было? Ну да, в девяносто первом. Этой девчушке, Саше, тогда было девятнадцать. Теперь, значит, двадцать шесть... «Молодая женщина», конечно. Сколько ей тогда дали? Восемь лет, кажется. Прошло семь... Все правильно, по первой судимости редко кто сидит от звонка до звонка, она могла выйти на свободу еще года два назад. Но, видимо, вышла только теперь. Вышла – и решила свести счеты с теми, кто упрятал ее за решетку... Нет, не может быть! Бред... Такое бывает только в романах!
Ночью Елена Марковна не сомкнула глаз. А утром нашла в почтовом ящике, среди газет, новую записку.
«1313! ЗАВТРА НАСТУПИЛО...»
Ниже этой строчки под пунктом «1» был наклеен заголовок, целиком вырезанный из какой-то газеты: «ИЗВЕСТНЫЙ СУДЬЯ ПОДАЛ В ОТСТАВКУ». А вторым пунктом шел жирный вопросительный знак...
Так адвокат Елена Гольдштейн потеряла покой и сон. Анонимные послания больше не поступали, зато начались телефонные звонки, полные зловещего молчания. Елена Марковна выходила из себя, а после дрожащей рукой капала из пузырька корвалол. Но не решалась заговорить с живой пустотой в трубке.
Она боялась. Боялась не мести этой женщины – хотя, разумеется, отдавала себе отчет, чья фамилия должна стоять под цифрой «2». О нет! После того, как она лишилась самого дорогого – дочери, – какую еще кару они могли для нее придумать?.. Она боялась, что окажется права. Что это он, ее давний и, казалось, забытый грех вернулся, чтобы напомнить о себе.
Гольдштейн перевернула свои архивы и откопала старый блокнот с записями по уголовному делу номер 1313. Она восстановила в памяти все до мельчайших деталей, словно надеялась найти нечто такое, что могло бы служить ей оправданием, а ее тогдашней подзащитной – обвинением. Ей, наверное, стало бы легче, если б она могла кому-нибудь рассказать все. Но рассказать было некому.
Вечером третьего дня ее нервы не выдержали. Елена Марковна закричала срывающимся голосом:
– Александра, это вы? Я знаю, что это вы, ради Бога, не молчите!
– Нет, – глухо ответила пустота, – это не я. Я умерла в июле девяносто первого, в душегубке воронского следственного изолятора, забитого тараканами и моими товарками-уголовницами. На следующий день после суда, объявившего меня преступницей, и примерно за месяц до того, как мое тело отправили по этапу на чужбину. Вы помните меня, Елена Марковна?
– Бог мой, что вы такое говорите... Значит, вы... вернулись? Я рада за вас!
– В самом деле?!
– Конечно, вы можете мне не верить, но я на самом деле желаю вам добра. Как ваша мама? Помнится, она тогда перенесла операцию...
– Вот теперь я вижу, что вы меня помните! Мама умерла, Елена Марковна. Честно говоря, у нее не было никаких шансов меня дождаться.
– Боже мой!.. Извините, Саша, я не знала. Примите мои...
– Ну что вы! Такие мелочи... Откуда вам было знать, в самом деле. Вы же знаменитый адвокат, Елена Марковна, у вас столько обязанностей по выгораживанию воров, бандитов и убийц. Разве вам до нас, безвинно осужденных!
– Послушайте, Александра! Я вижу, вы не принимаете ни мою искренность, ни мои добрые чувства к вам. Что ж, наверное, вы имеете на это право! – Елена Гольдштейн почти кричала. – Тогда скажите прямо, что вам от меня нужно? Зачем вы меня мучаете этими детскими забавами – дурацкими записками, звонками?
– Ах, простите великодушно, Елена Марковна! Вам не понравились мои невинные шутки? Должно быть, за семь лет я разучилась шутить. Знаете ли, тюряга не слишком спобствует развитию интеллекта.
– Да прекратите же вы, ради Бога! Неужели я не заслуживаю даже того, чтобы поговорить со мной серьезно пять минут?! Чего вы хотите – отомстить? Может быть, убить меня? Сделайте одолжение!
– Какие ужасы вы говорите! Я же не убийца. Наверное, поэтому вам было не интересно меня защищать, и вы не стали, не так ли?
– Нет, я сойду с ума! Послушайте... Вы можете думать обо мне все что хотите, вы можете делать что хотите... Только умоляю вас, выслушайте меня! Да, я виновата перед вами, Александра. Очень виновата! Я должна была защищать вас, но не защитила. Но это совсем не потому, что... Словом, это не то, что вы думаете! Я собиралась...
Александра услышала в трубке судорожные всхлипы. Пора кончать эту телефонную пытку.
– Вас попросили этого не делать. Не так ли, Елена Марковна?
– Да... Он позвонил... накануне. Специально, чтобы я не успела опомниться. Он дал понять, что если я не проявлю «понимание момента», с моей дочерью может что-нибудь произойти. Что-то ужасное...
– Так я и думала.
– Поймите меня, Александра! У вас тоже была мать, она вас любила... Я не могла поступить иначе. Эти люди не шутят! Только это нам не помогло, нам с дочкой...
– Кто вам звонил, Елена Марковна?
– Бог мой, какая теперь разница! Я не могу... не могу сказать.
– Это был Соколов, прокурор города?
– Вы знаете!..
– Я знаю все, Елена Марковна.
– Саша, если вы все знаете... Тогда вы должны знать, что я уже наказана за все. Богом ли, судьбой ли – неважно. Моя дочь... Простите меня, Саша...
– И вы меня простите, Елена Марковна. Я должна была быть жестокой с вами. Чтобы узнать, почему вы это сделали.
– Вы меня прощаете?
– Полноте, я не Господь Бог, чтобы прощать! У меня самой грехов хватает. Но могу вам сказать определенно, вторым пунктом пойдет не ваша фамилия.
– Значит, это в самом деле вы... с Колчиным?
Саша усмехнулась.
– Ну что вы! Наш друг судья сгорел в пламени своих собственных страстей. Честное слово, это должно было когда-нибудь случиться! Спокойной ночи, Елена Марковна.
– Ты не боишься, что она тебя выдаст? – спросила Маринка, когда они с подругой вышли из кабины телефона-автомата.
– Нет. Только не она. Таким людям, как эта Гольдштейн, одной минутной слабости хватает, чтобы терзаться потом всю жизнь. Черта, крайне редко встречающаяся среди адвокатского племени, должна тебе сказать.
– Это уж точно. Значит, этот пункт можно вычеркнуть из нашей программы-максимум?
– Окончательно и бесповоротно. Она сказала, что уже наказана, и она права.
С минуту стук их каблучков по асфальту был единственным звуком, нарушающим тишину позднего вечера в спальном районе. Саша первая прервала молчание.
– Тревожно мне что-то, Маринка...
– С чего это? – поразилась та. – Все ведь идет как по маслу!
– Именно поэтому! Все слишком хорошо. А это значит, что скоро надо ждать какой-нибудь пакости. Вот и Вано предупредил, разделаться с Мыздеевым и Соколовым будет потруднее, чем с судьей. Про Борьку я вообще молчу...
– Вот еще! А на что нам «тяжелая артиллерия» – Рэймонд Кофи?
– Тише ты, болтушка!
– Сама тише! С судьей тоже было непросто – по крайней мере, мне. Когда ты поначалу рассказала, что от всех нас требуется, – помнишь, что я сказала? Что это бред сумасшедшего и нам ни в жизнь не провернуть ничего подобного. А вот провернули же, да еще какой куш сорвали! Так что не разводи панику – все получится!
Маринка подцепила подружку под руку.
– Завтра приезжает герой твоего романа! Ждешь, небось?
– Да ну тебя, – Саша смущенно отмахнулась. – Сама же меня с ним свела, нахалка, а теперь еще подначивает!
– Свела, Сашок! И, между прочим, нисколько не раскаиваюсь. А ты, можно подумать, жалеешь?
– Жалею? Ну уж нет! О таком жалеть нельзя, Маринка. Даже если знаешь, что будущего нет, что все это скоро кончится...
– Не болтай ерунду! Кто может это знать? Еще неизвестно, как у вас все повернется.
Саша ответила тихо, но твердо:
– Я это знаю.
И быстро, прежде чем подруга успела вникнуть в смысл ее слов, переменила тему:
– Зато ты вот уезжаешь...
– Ну, опять! Не навек же мы расстаемся. Ты же знаешь, Сашок, по первому твоему слову...
– Конечно, знаю. Что собираешься делать? Опять вернешься на свой базар?
– Ну нет! С такими-то деньгами? Шутишь... С этим покончено, Сашок. Навсегда. Для начала хочу съездить к маме недельки на две, повидать Машутку и своих стариков. Соскучилась – страх! А потом вплотную займусь поисками работы. С нового года мне обещали в одной серьезной газете...
Загадочное послание распространяло едва уловимый аромат французских духов. Оно абсолютно ни о чем не говорило Елене Марковне – кроме того, естественно, что она стала жертвой глупого розыгрыша. Но «дважды несчастливое» число против воли вызвало какое-то неприятное сосание под ложечкой. А еще неприятнее было, что где-то глубоко-глубоко в подсознании шевелилось: де жа вю? Все это уже было...
Елена Гольдштейн разорвала пахучую записку на мелкие кусочки и швырнула их на стопку грязных тарелок. Нет, пожалуй, с психоаналитиком ей придется поспешить!
Напрягая память, адвокат пыталась вспомнить какой-то существенный эпизод из своего прошлого, связанный с числом 1313, но не могла.
А вечером, придя домой, она вытащила из почтового ящика еще одно послание. Оно было более пространным, но не более понятным! Двойная «чертова дюжина» на тетрадном листке была снабжена восклицательным знаком, а ниже шли три слова, склеенные из вырезанных газетных букв: «ЗАВТРА ЖДИТЕ НОВОСТЕЙ». Елена Гольдштейн почувствовала себя героиней дешевого детектива, и чувство это, надо сказать, было не из приятных.
Однако ей не пришлось мучиться до завтра. В одиннадцатом часу позвонил шапошный приятель Сема Голобородько, тоже адвокат, и захлебываясь сообщил сенсационную новость: сегодня вечером задержан при получении взятки судья Колчин.
– Погоди, Сема! А откуда милиция узнала? Кто сообщил про взятку?
– Был анонимный сигнал. Звонила женщина, кажется, молодая. Личность не установлена.
– Женщина, молодая? Не может быть...
Последнюю фразу Елена Марковна произнесла уже в никуда: приятель отключился.
Внезапная догадка пронзила могз адвоката острым жалом. Она вспомнила, где встречала двойную «чертову дюжину»: ну конечно, это номер уголовного дела! Того самого... Елена Марковна как наяву увидела перед собой упрямую девчонку с зелеными глазами, опухшими от невыплаканных слез. «Александра Александровна Александрова... Ударение на букву „о“...»
В каком году это было? Ну да, в девяносто первом. Этой девчушке, Саше, тогда было девятнадцать. Теперь, значит, двадцать шесть... «Молодая женщина», конечно. Сколько ей тогда дали? Восемь лет, кажется. Прошло семь... Все правильно, по первой судимости редко кто сидит от звонка до звонка, она могла выйти на свободу еще года два назад. Но, видимо, вышла только теперь. Вышла – и решила свести счеты с теми, кто упрятал ее за решетку... Нет, не может быть! Бред... Такое бывает только в романах!
Ночью Елена Марковна не сомкнула глаз. А утром нашла в почтовом ящике, среди газет, новую записку.
«1313! ЗАВТРА НАСТУПИЛО...»
Ниже этой строчки под пунктом «1» был наклеен заголовок, целиком вырезанный из какой-то газеты: «ИЗВЕСТНЫЙ СУДЬЯ ПОДАЛ В ОТСТАВКУ». А вторым пунктом шел жирный вопросительный знак...
Так адвокат Елена Гольдштейн потеряла покой и сон. Анонимные послания больше не поступали, зато начались телефонные звонки, полные зловещего молчания. Елена Марковна выходила из себя, а после дрожащей рукой капала из пузырька корвалол. Но не решалась заговорить с живой пустотой в трубке.
Она боялась. Боялась не мести этой женщины – хотя, разумеется, отдавала себе отчет, чья фамилия должна стоять под цифрой «2». О нет! После того, как она лишилась самого дорогого – дочери, – какую еще кару они могли для нее придумать?.. Она боялась, что окажется права. Что это он, ее давний и, казалось, забытый грех вернулся, чтобы напомнить о себе.
Гольдштейн перевернула свои архивы и откопала старый блокнот с записями по уголовному делу номер 1313. Она восстановила в памяти все до мельчайших деталей, словно надеялась найти нечто такое, что могло бы служить ей оправданием, а ее тогдашней подзащитной – обвинением. Ей, наверное, стало бы легче, если б она могла кому-нибудь рассказать все. Но рассказать было некому.
Вечером третьего дня ее нервы не выдержали. Елена Марковна закричала срывающимся голосом:
– Александра, это вы? Я знаю, что это вы, ради Бога, не молчите!
– Нет, – глухо ответила пустота, – это не я. Я умерла в июле девяносто первого, в душегубке воронского следственного изолятора, забитого тараканами и моими товарками-уголовницами. На следующий день после суда, объявившего меня преступницей, и примерно за месяц до того, как мое тело отправили по этапу на чужбину. Вы помните меня, Елена Марковна?
– Бог мой, что вы такое говорите... Значит, вы... вернулись? Я рада за вас!
– В самом деле?!
– Конечно, вы можете мне не верить, но я на самом деле желаю вам добра. Как ваша мама? Помнится, она тогда перенесла операцию...
– Вот теперь я вижу, что вы меня помните! Мама умерла, Елена Марковна. Честно говоря, у нее не было никаких шансов меня дождаться.
– Боже мой!.. Извините, Саша, я не знала. Примите мои...
– Ну что вы! Такие мелочи... Откуда вам было знать, в самом деле. Вы же знаменитый адвокат, Елена Марковна, у вас столько обязанностей по выгораживанию воров, бандитов и убийц. Разве вам до нас, безвинно осужденных!
– Послушайте, Александра! Я вижу, вы не принимаете ни мою искренность, ни мои добрые чувства к вам. Что ж, наверное, вы имеете на это право! – Елена Гольдштейн почти кричала. – Тогда скажите прямо, что вам от меня нужно? Зачем вы меня мучаете этими детскими забавами – дурацкими записками, звонками?
– Ах, простите великодушно, Елена Марковна! Вам не понравились мои невинные шутки? Должно быть, за семь лет я разучилась шутить. Знаете ли, тюряга не слишком спобствует развитию интеллекта.
– Да прекратите же вы, ради Бога! Неужели я не заслуживаю даже того, чтобы поговорить со мной серьезно пять минут?! Чего вы хотите – отомстить? Может быть, убить меня? Сделайте одолжение!
– Какие ужасы вы говорите! Я же не убийца. Наверное, поэтому вам было не интересно меня защищать, и вы не стали, не так ли?
– Нет, я сойду с ума! Послушайте... Вы можете думать обо мне все что хотите, вы можете делать что хотите... Только умоляю вас, выслушайте меня! Да, я виновата перед вами, Александра. Очень виновата! Я должна была защищать вас, но не защитила. Но это совсем не потому, что... Словом, это не то, что вы думаете! Я собиралась...
Александра услышала в трубке судорожные всхлипы. Пора кончать эту телефонную пытку.
– Вас попросили этого не делать. Не так ли, Елена Марковна?
– Да... Он позвонил... накануне. Специально, чтобы я не успела опомниться. Он дал понять, что если я не проявлю «понимание момента», с моей дочерью может что-нибудь произойти. Что-то ужасное...
– Так я и думала.
– Поймите меня, Александра! У вас тоже была мать, она вас любила... Я не могла поступить иначе. Эти люди не шутят! Только это нам не помогло, нам с дочкой...
– Кто вам звонил, Елена Марковна?
– Бог мой, какая теперь разница! Я не могу... не могу сказать.
– Это был Соколов, прокурор города?
– Вы знаете!..
– Я знаю все, Елена Марковна.
– Саша, если вы все знаете... Тогда вы должны знать, что я уже наказана за все. Богом ли, судьбой ли – неважно. Моя дочь... Простите меня, Саша...
– И вы меня простите, Елена Марковна. Я должна была быть жестокой с вами. Чтобы узнать, почему вы это сделали.
– Вы меня прощаете?
– Полноте, я не Господь Бог, чтобы прощать! У меня самой грехов хватает. Но могу вам сказать определенно, вторым пунктом пойдет не ваша фамилия.
– Значит, это в самом деле вы... с Колчиным?
Саша усмехнулась.
– Ну что вы! Наш друг судья сгорел в пламени своих собственных страстей. Честное слово, это должно было когда-нибудь случиться! Спокойной ночи, Елена Марковна.
– Ты не боишься, что она тебя выдаст? – спросила Маринка, когда они с подругой вышли из кабины телефона-автомата.
– Нет. Только не она. Таким людям, как эта Гольдштейн, одной минутной слабости хватает, чтобы терзаться потом всю жизнь. Черта, крайне редко встречающаяся среди адвокатского племени, должна тебе сказать.
– Это уж точно. Значит, этот пункт можно вычеркнуть из нашей программы-максимум?
– Окончательно и бесповоротно. Она сказала, что уже наказана, и она права.
С минуту стук их каблучков по асфальту был единственным звуком, нарушающим тишину позднего вечера в спальном районе. Саша первая прервала молчание.
– Тревожно мне что-то, Маринка...
– С чего это? – поразилась та. – Все ведь идет как по маслу!
– Именно поэтому! Все слишком хорошо. А это значит, что скоро надо ждать какой-нибудь пакости. Вот и Вано предупредил, разделаться с Мыздеевым и Соколовым будет потруднее, чем с судьей. Про Борьку я вообще молчу...
– Вот еще! А на что нам «тяжелая артиллерия» – Рэймонд Кофи?
– Тише ты, болтушка!
– Сама тише! С судьей тоже было непросто – по крайней мере, мне. Когда ты поначалу рассказала, что от всех нас требуется, – помнишь, что я сказала? Что это бред сумасшедшего и нам ни в жизнь не провернуть ничего подобного. А вот провернули же, да еще какой куш сорвали! Так что не разводи панику – все получится!
Маринка подцепила подружку под руку.
– Завтра приезжает герой твоего романа! Ждешь, небось?
– Да ну тебя, – Саша смущенно отмахнулась. – Сама же меня с ним свела, нахалка, а теперь еще подначивает!
– Свела, Сашок! И, между прочим, нисколько не раскаиваюсь. А ты, можно подумать, жалеешь?
– Жалею? Ну уж нет! О таком жалеть нельзя, Маринка. Даже если знаешь, что будущего нет, что все это скоро кончится...
– Не болтай ерунду! Кто может это знать? Еще неизвестно, как у вас все повернется.
Саша ответила тихо, но твердо:
– Я это знаю.
И быстро, прежде чем подруга успела вникнуть в смысл ее слов, переменила тему:
– Зато ты вот уезжаешь...
– Ну, опять! Не навек же мы расстаемся. Ты же знаешь, Сашок, по первому твоему слову...
– Конечно, знаю. Что собираешься делать? Опять вернешься на свой базар?
– Ну нет! С такими-то деньгами? Шутишь... С этим покончено, Сашок. Навсегда. Для начала хочу съездить к маме недельки на две, повидать Машутку и своих стариков. Соскучилась – страх! А потом вплотную займусь поисками работы. С нового года мне обещали в одной серьезной газете...
23
Председатель совета директоров акционерного «Омега-банка» тяжело вздохнул, опустил итальянскую штору и вернулся за свой громадный резной рабочий стол. Против обыкновения, вид из окна на этот раз не оказал на Михаила Петровича умиротворяющего действия. Взгляд его упал на кучу свежих газет, как попало разбросанных по столу, и он вздохнул еще раз. Выбрав среди них одну – малоформатную «толстушку» с броским красным заголовком «Воронский колокол», вчитался, шевеля губами, в отчеркнутые фломастером строчки на первой полосе. А вчитавшись, злобно отшвырнул газету.
– Писаки, мать вашу...
В последние недели под глазами у Соколова наметились отечные мешки, свидетельствующие о некоем «отрицательном балансе» душевных переживаний. В самом деле, неприятности пошли что называется косяком! Сначала обострилась старая болячка – прямо скажем, весьма нежелательная при том далеко не стариковском образе жизни, который вел бывший прокурор. Потом как-то сразу начали сгущаться облака над «Омега-банком».
Финансовая мощь одного из крупнейших банков региона упала до угрожающей отметки. Настолько угрожающей, что среди крупных акционеров началось брожение. Все слышнее стали мнения, что Соколов, мол, постарел, исчерпал себя, не понимает новых условий, и, следовательно, его надо проводить на покой. И это говорили те, кто своим хапужничеством в первую очередь способствовали снижению оборотных капиталов!
А тут еще, в дополнение ко всем проблемам, «сгорел» этот идиот Колчин! «Кретин, – ругал его банкир – Придурок! Ведь я ж его предупреждал, что менты не дремлют...»
Не обладая богатым воображением, Михаил Петрович был далек от того, чтобы видеть в аресте судьи Колчина «первый звонок», предвещающий начало его собственного конца. С какой стати?! Но как бы там ни было, а событие неприятное, что и говорить. Весьма неприятное!
А еще неприятнее было то, что для этих чертовых газетных писак оно стало поводом «поднять на перо» не только самого беднягу Эдика, но и его, Михаила Петровича Соколова, и «Омега-банк»...
Хозяин кабинета пробормотал какое-то совсем уж непечатное словцо и загасил его еще одним шумным вздохом. Потянулся к селектору.
– Филимонова ко мне!
Услышав приглашение зайти к шефу, пресс-секретарь тоже подавил в себе тяжелый вздох. Он прекрасно знал, зачем его требует Старик, и предстоящее свидание с начальством не вызывало у него энтузиазма. Вячеслав Арнольдович Филимонов всегда был горазд чесать языком, но особым мужеством никогда не отличался.
Бывший «поручик» очень мало напоминал сейчас того жизнерадостного и непосредственного Филю, которого знала Саша Александрова. Из зеркала, в которое он заглянул прежде чем выскочить за дверь, на него посмотрел бледный конопатый субъект с каким-то отечным лицом и бегающими глазками, в дорогом, но мешковато сидящем костюме.
Филимонов торопливо пригладил расческой свои бесцветные волосы, схватил со стола блокнот и поспешил через приемную в чистилище.
– Вызывали, Михаил Петрович?
– Вызывал, вызывал. Садись...
Пресс-секретарь примостился на самом краешке стула, пристроил фирменный «омеговский» блокнотик на столе для «малых» совещаний.
– Да ты крепче садись, голубушка моя, а то еще свалишься. Я тебя сейчас бить буду.
– За что, Михаил Петрович?
– Он еще спрашивает! – Соколов грозно сдвинул очки на кончик носа. – Плохо работаешь, Филимонов! Ты вот это видел? Это видел?.. А это?..
Взяв в руку пачку газет, словно колоду карт, босс принялся по одной метать их через стол поникшему Славику.
– Михаил Петрович! Я же сам их вам на стол положил...
– Ах, скажите пожалуйста, он положил... Премного вам благодарен, господин Филимонов! – Шеф ернически наклонил свои очки. – Может, и мне в благодарность на тебя положить, а? В самый раз будет, по заслугам! Ты думаешь, я тебе за то плачу такие бабки, чтобы ты мне тут газетки раскладывал? Нет, голубушка моя, это и без тебя есть кому сделать. Референт разложит, да любая девчонка из приемной! Я тебе плачу за то, чтобы этих пасквилей вовсе не было, ты меня понял? Чтоб ни один борзописец на нас свою пасть не разевал, а писал что нам нужно и как нам нужно. Тебе ясно, Вячеслав Альфредович, или как там тебя?
Так и не дождавшись от подчиненного «понимания момента», Михаил Петрович снял очки и устало потер глаза.
– Плохо работаешь, Вячеслав. Очень плохо! Я пошел навстречу Евгению Евгеньевичу... Думал, с человеком, которого рекомендовал господин Кондрашов, мне не придется беспокоиться за наши связи с общественностью. Но, как видно, твой сокурсник, Жемчужников, который сделал тебе протекцию, оказался гораздо более толковым парнем, чем ты. Если ты даже своего бывшего дружка, этого Кулика-воробышка, не можешь утихомирить.
– Михаил Петрович, я не думаю...
– Это заметно, голубушка моя. Вижу, мне самому придется думать за тебя и говорить, что надо делать. Открывай блокнот, пиши. Первое: «устанавливать личные контакты с прессой». Написал? Второе: «устанавливать стойкие личные контакты с прессой»... Что ж ты остановился? Пиши, пиши, не стесняйся! Третье: «хорошо устанавливать стойкие личные контакты с прессой». Можно, конечно, добавить еще про всякие там брифинги, пресс-релизы и прочую дребедень, которой ты занимаешься, но для успеха вполне достаточно этих трех пунктов. Ты все понял?
– Понял, Михаил Петрович. Я свободен?
– Погоди, торопыга! Так просто тебе не улизнуть. А про эту беллетристику ты забыл? – Соколов кивнул на газеты. – Видел, что сочинил твой приятель Кулик? Прочти-ка.
– Да читал я, Михаил Петрович...
– Что будем с этим делать?
– Что ж тут можно сделать, Михаил Петрович? Что написано, то написано. Ну-у... Давайте в суд подадим на него!
– Вот спасибо тебе, уважил! И за что же мы с тобой твоего дружка привлечем, позволь узнать? За то, что он перечислил, где мы с Эдуардом Колчиным работали вместе? Или за то, что потешается над нашими заслугами? Так за это ведь не сажают! Он же ни одного факта не переврал, стервец. И раскопал же, не поленился, мать твою... Умно пишет, гад, не подкопаешься. И вроде ничего такого особенного не сказал, а людишкам-то в башку вдолбил – сволочь этот Соколов, сволочь такая же, как взяточник Колчин!
– Шеф, вы только успокойтесь...
– С этим писакой из «Колокола» я сам разберусь. Вижу, он тебе не по зубам. Надо было еще раньше побеспокоиться, да вот... – добавил Старик, как бы размышляя вслух. – А ты вот что, Вячеслав. Подготовь-ка информацию во все газеты, ну там, на радио, телевидение – всюду, где нас полоскали и где еще могут полоскать. В том духе, что, мол, пресс-служба «Омега-банка» заявляет, что все попытки связать имя председателя совета директоров такого-то с именем задержанного правоохранительными органами по подозрению в получении взятки – подчеркни, что «по подозрению», вина еще не доказана! – с именем Колчина Э.М. является грубой инсинуацией и... Ну, еще что-нибудь сочини пострашнее, ты же у нас спец. Много не надо – на пол странички. И без эмоций, в сугубо деловом тоне. Усек?
– Все ясно, Михаил Петрович.
На пульте селекторной связи вспыхнул огонек.
– Михаил Петрович! – раздался голос секретарши. – К вам господин Кофи.
Босс подскочил в своем глубоком кресле.
– Да-да, просите! Можешь идти, Филимонов, – он отпустил подчиненного кивком роговых очков.
«Бог ты мой! Это еще что такое?» – подумал пресс-секретарь, столкнувшись в дверях с высоким негром, который одарил его белозубой улыбкой. По сравнению с темно-серой в полоску «двойкой» африканца, дополненной безупречно черным жилетом и жемчужным с «искрой» галстуком, собственный костюм показался Славику купленным в подвальчике «секонд хенда» после уценки. Впрочем, причина была, скорее всего, не в самом костюме, а в том, как этот парень нес его на себе.
– Кто? – одними глазами спросил Филимонов у секретарши, когда за иностранцем закрылась дубовая дверь графской гостиной.
– Итальянский бизнесмен, – громким шепотом ответила девушка. – Крутой – страх! Говорят, сын «макаронного короля» Джованни Мазино, или что-то в этом роде. «Мазино индустрик», знаешь? Собираются строить у нас свои заводы.
Пресс-секретарь уважительно выпятил нижнюю губу.
– А-а... Тогда это не он. Показалось... Эти черномазые все на одно лицо.
С этого дня господин Рэймонд Кофи стал своим человеком в «Омега-банке». Он сразу понравился председателю совета директоров, и не без взаимности. Можно сказать, это была любовь с первого взгляда. Правда, далеко не бескорыстная, у обоих были свои причины для дружеского чувства, но оба предпочитали о них умалчивать.
Обхаживая «мешок, набитый баксами», Михаил Петрович почти каждый день приглашал «своего друга Рэя» то на обед, то на ужин в самые элитные рестораны Воронска. Поил и кормил, знакомил с «представителями деловых кругов», подсовывал ему «прекрасных русских девушек», готовых к любым услугам. Рэй со свойственным ему артистизмом прикидывался шлангом: сорил деньгами, много пил и куражился, до пьяных слез восхищался Россией и ее людьми, чудесным городом Воронском, строил грандиозные проекты освоения черноземных просторов фирмой «Мазино индустрик» – само собой разумеется, что центральное место в этих планах отводилось «Омега-банку». Вот только девушками почему-то не интересовался. Угощал их, болтал с ними, танцевал, но на этом все и кончалось...
Зато кое-кто заметил, что ниггер живо интересуется... мужчинами. Причем, вовсе не теми, с которыми его знакомил «друг Михаил», потому как среди представителей деловых кругов молодые и красивые попадались нечасто. Нет, господин Кофи все больше посматривал на танцовщиков и официантов, музыкантов, артистов, молоденьких клерков из банка. И не только посматривал, а ласково заговаривал с ними, норовил дотронуться, взять за руку...
Этим самым кое-кем, который первым приметил все это безобразие, был заместитель главного прокурора области Сергей Юрьевич Мыздеев, представленный Рэймонду на одной из вечеринок. За ужином они несколько раз встретились глазами, и эти взгляды о многом поведали друг другу...
– Слушай-ка, дядя Миша, – сказал после в приватной беседе Мыздеев-младший своему бывшему патрону, – тебе не кажется, что этот твой негр скорее голубой, чем черный, а?
– Эхма! – Михаил Петрович поперхнулся виски. – То-то я гляжу, он на девок – ноль внимания. Да неужели же, Сережа?! А я его собирался в субботу пригласить с нами в сауну!
– Могу себе представить! – хохотнул Сергей Юрьевич. – Нет, ему в другую сауну надо. Точно тебе говорю.
– Ну, тебе виднее, сынок. Ах, мистер Рэй, ну, бестия! Ишь, черножопый – а туда же...
– Ах, да что вы все в этом понимаете, Михал Петрович! Черный, белый – какая разница, разве в этом дело?
– Э, да я вижу, он уже тебе приглянулся, сынок?!
– Нет, – серьезно ответил Мыздеев-младший. – Мы с ним можем быть только соперниками, но не любовниками. Он активный, как и я.
– Черт вас подери, гомики поганые! – беззлобно захохотал Старик. – Стало быть, Сереженька, придется тебе взять над ним сексуальное шефство. Веди арапа в свою сауну!
– Да ты что, Михал Петрович?! Соображай, что говоришь! У нас же закрытый клуб – мышь не проскочит! Секретность почище той, что на стратегических объектах. Ты забыл, кто я?
– Эхма! Да и он не с улицы пришел, голубушка моя! Этот парень тут такие дела закручивает, что тебе с твоим прокурорством и не снились. Думаешь, ему очень надо светиться? У них там, на Западе, насчет морального облика и общественного мнения строго – не то что у нас!
– Да знаю я, не учи ученого... Нет, все равно не могу! Как я покажу твоего негра Вьетнамцу или Лене Паневичу? Что им скажу? Да они же меня с дерьмом смешают!
– Ну, так уж и с дерьмом! Скажи своему Вьетнамцу, что этот черномазый нужен не только мне и тебе, но и ему тоже. Негр набит долларами, и наша задача – сделать так, чтобы они проросли здесь, в Воронске, и сорвать хороший куш!
Видя, что «сынок» все еще в сомнениях, Михаил Петрович отечески обнял его за плечи.
– В общем, так, Сереженька. Я тебе теперь, после смерти родителя, вместо отца, так что слушайся! Завтра ужинаем у меня, в семейном, так сказать, кругу. Рэй изъявил желание засвидетельствовать почтение моей половине. Твоя задача – сойтись с ним поближе и найти точки соприкосновения. Когда там у вас очередное сборище элитных педиков?
– Дядя Миша, что за слова! Гомики, педики... В субботу.
– Вот, чтоб в субботу взял Рэя с собой и обеспечил ему кайф по полной программе. Отвечаешь мне за него... нет, не головой – сам знаешь чем, сынок.
Вечером в пятницу в очередной квартирке на окраине города, снятой под штаб «мстителей», состоялось их последнее совещание – последнее перед первым этапом операции «Голубая полночь». Название было предложено Александрой и принято единогласно при одном воздержавшемся.
– Писаки, мать вашу...
В последние недели под глазами у Соколова наметились отечные мешки, свидетельствующие о некоем «отрицательном балансе» душевных переживаний. В самом деле, неприятности пошли что называется косяком! Сначала обострилась старая болячка – прямо скажем, весьма нежелательная при том далеко не стариковском образе жизни, который вел бывший прокурор. Потом как-то сразу начали сгущаться облака над «Омега-банком».
Финансовая мощь одного из крупнейших банков региона упала до угрожающей отметки. Настолько угрожающей, что среди крупных акционеров началось брожение. Все слышнее стали мнения, что Соколов, мол, постарел, исчерпал себя, не понимает новых условий, и, следовательно, его надо проводить на покой. И это говорили те, кто своим хапужничеством в первую очередь способствовали снижению оборотных капиталов!
А тут еще, в дополнение ко всем проблемам, «сгорел» этот идиот Колчин! «Кретин, – ругал его банкир – Придурок! Ведь я ж его предупреждал, что менты не дремлют...»
Не обладая богатым воображением, Михаил Петрович был далек от того, чтобы видеть в аресте судьи Колчина «первый звонок», предвещающий начало его собственного конца. С какой стати?! Но как бы там ни было, а событие неприятное, что и говорить. Весьма неприятное!
А еще неприятнее было то, что для этих чертовых газетных писак оно стало поводом «поднять на перо» не только самого беднягу Эдика, но и его, Михаила Петровича Соколова, и «Омега-банк»...
Хозяин кабинета пробормотал какое-то совсем уж непечатное словцо и загасил его еще одним шумным вздохом. Потянулся к селектору.
– Филимонова ко мне!
Услышав приглашение зайти к шефу, пресс-секретарь тоже подавил в себе тяжелый вздох. Он прекрасно знал, зачем его требует Старик, и предстоящее свидание с начальством не вызывало у него энтузиазма. Вячеслав Арнольдович Филимонов всегда был горазд чесать языком, но особым мужеством никогда не отличался.
Бывший «поручик» очень мало напоминал сейчас того жизнерадостного и непосредственного Филю, которого знала Саша Александрова. Из зеркала, в которое он заглянул прежде чем выскочить за дверь, на него посмотрел бледный конопатый субъект с каким-то отечным лицом и бегающими глазками, в дорогом, но мешковато сидящем костюме.
Филимонов торопливо пригладил расческой свои бесцветные волосы, схватил со стола блокнот и поспешил через приемную в чистилище.
– Вызывали, Михаил Петрович?
– Вызывал, вызывал. Садись...
Пресс-секретарь примостился на самом краешке стула, пристроил фирменный «омеговский» блокнотик на столе для «малых» совещаний.
– Да ты крепче садись, голубушка моя, а то еще свалишься. Я тебя сейчас бить буду.
– За что, Михаил Петрович?
– Он еще спрашивает! – Соколов грозно сдвинул очки на кончик носа. – Плохо работаешь, Филимонов! Ты вот это видел? Это видел?.. А это?..
Взяв в руку пачку газет, словно колоду карт, босс принялся по одной метать их через стол поникшему Славику.
– Михаил Петрович! Я же сам их вам на стол положил...
– Ах, скажите пожалуйста, он положил... Премного вам благодарен, господин Филимонов! – Шеф ернически наклонил свои очки. – Может, и мне в благодарность на тебя положить, а? В самый раз будет, по заслугам! Ты думаешь, я тебе за то плачу такие бабки, чтобы ты мне тут газетки раскладывал? Нет, голубушка моя, это и без тебя есть кому сделать. Референт разложит, да любая девчонка из приемной! Я тебе плачу за то, чтобы этих пасквилей вовсе не было, ты меня понял? Чтоб ни один борзописец на нас свою пасть не разевал, а писал что нам нужно и как нам нужно. Тебе ясно, Вячеслав Альфредович, или как там тебя?
Так и не дождавшись от подчиненного «понимания момента», Михаил Петрович снял очки и устало потер глаза.
– Плохо работаешь, Вячеслав. Очень плохо! Я пошел навстречу Евгению Евгеньевичу... Думал, с человеком, которого рекомендовал господин Кондрашов, мне не придется беспокоиться за наши связи с общественностью. Но, как видно, твой сокурсник, Жемчужников, который сделал тебе протекцию, оказался гораздо более толковым парнем, чем ты. Если ты даже своего бывшего дружка, этого Кулика-воробышка, не можешь утихомирить.
– Михаил Петрович, я не думаю...
– Это заметно, голубушка моя. Вижу, мне самому придется думать за тебя и говорить, что надо делать. Открывай блокнот, пиши. Первое: «устанавливать личные контакты с прессой». Написал? Второе: «устанавливать стойкие личные контакты с прессой»... Что ж ты остановился? Пиши, пиши, не стесняйся! Третье: «хорошо устанавливать стойкие личные контакты с прессой». Можно, конечно, добавить еще про всякие там брифинги, пресс-релизы и прочую дребедень, которой ты занимаешься, но для успеха вполне достаточно этих трех пунктов. Ты все понял?
– Понял, Михаил Петрович. Я свободен?
– Погоди, торопыга! Так просто тебе не улизнуть. А про эту беллетристику ты забыл? – Соколов кивнул на газеты. – Видел, что сочинил твой приятель Кулик? Прочти-ка.
– Да читал я, Михаил Петрович...
– Что будем с этим делать?
– Что ж тут можно сделать, Михаил Петрович? Что написано, то написано. Ну-у... Давайте в суд подадим на него!
– Вот спасибо тебе, уважил! И за что же мы с тобой твоего дружка привлечем, позволь узнать? За то, что он перечислил, где мы с Эдуардом Колчиным работали вместе? Или за то, что потешается над нашими заслугами? Так за это ведь не сажают! Он же ни одного факта не переврал, стервец. И раскопал же, не поленился, мать твою... Умно пишет, гад, не подкопаешься. И вроде ничего такого особенного не сказал, а людишкам-то в башку вдолбил – сволочь этот Соколов, сволочь такая же, как взяточник Колчин!
– Шеф, вы только успокойтесь...
– С этим писакой из «Колокола» я сам разберусь. Вижу, он тебе не по зубам. Надо было еще раньше побеспокоиться, да вот... – добавил Старик, как бы размышляя вслух. – А ты вот что, Вячеслав. Подготовь-ка информацию во все газеты, ну там, на радио, телевидение – всюду, где нас полоскали и где еще могут полоскать. В том духе, что, мол, пресс-служба «Омега-банка» заявляет, что все попытки связать имя председателя совета директоров такого-то с именем задержанного правоохранительными органами по подозрению в получении взятки – подчеркни, что «по подозрению», вина еще не доказана! – с именем Колчина Э.М. является грубой инсинуацией и... Ну, еще что-нибудь сочини пострашнее, ты же у нас спец. Много не надо – на пол странички. И без эмоций, в сугубо деловом тоне. Усек?
– Все ясно, Михаил Петрович.
На пульте селекторной связи вспыхнул огонек.
– Михаил Петрович! – раздался голос секретарши. – К вам господин Кофи.
Босс подскочил в своем глубоком кресле.
– Да-да, просите! Можешь идти, Филимонов, – он отпустил подчиненного кивком роговых очков.
«Бог ты мой! Это еще что такое?» – подумал пресс-секретарь, столкнувшись в дверях с высоким негром, который одарил его белозубой улыбкой. По сравнению с темно-серой в полоску «двойкой» африканца, дополненной безупречно черным жилетом и жемчужным с «искрой» галстуком, собственный костюм показался Славику купленным в подвальчике «секонд хенда» после уценки. Впрочем, причина была, скорее всего, не в самом костюме, а в том, как этот парень нес его на себе.
– Кто? – одними глазами спросил Филимонов у секретарши, когда за иностранцем закрылась дубовая дверь графской гостиной.
– Итальянский бизнесмен, – громким шепотом ответила девушка. – Крутой – страх! Говорят, сын «макаронного короля» Джованни Мазино, или что-то в этом роде. «Мазино индустрик», знаешь? Собираются строить у нас свои заводы.
Пресс-секретарь уважительно выпятил нижнюю губу.
– А-а... Тогда это не он. Показалось... Эти черномазые все на одно лицо.
С этого дня господин Рэймонд Кофи стал своим человеком в «Омега-банке». Он сразу понравился председателю совета директоров, и не без взаимности. Можно сказать, это была любовь с первого взгляда. Правда, далеко не бескорыстная, у обоих были свои причины для дружеского чувства, но оба предпочитали о них умалчивать.
Обхаживая «мешок, набитый баксами», Михаил Петрович почти каждый день приглашал «своего друга Рэя» то на обед, то на ужин в самые элитные рестораны Воронска. Поил и кормил, знакомил с «представителями деловых кругов», подсовывал ему «прекрасных русских девушек», готовых к любым услугам. Рэй со свойственным ему артистизмом прикидывался шлангом: сорил деньгами, много пил и куражился, до пьяных слез восхищался Россией и ее людьми, чудесным городом Воронском, строил грандиозные проекты освоения черноземных просторов фирмой «Мазино индустрик» – само собой разумеется, что центральное место в этих планах отводилось «Омега-банку». Вот только девушками почему-то не интересовался. Угощал их, болтал с ними, танцевал, но на этом все и кончалось...
Зато кое-кто заметил, что ниггер живо интересуется... мужчинами. Причем, вовсе не теми, с которыми его знакомил «друг Михаил», потому как среди представителей деловых кругов молодые и красивые попадались нечасто. Нет, господин Кофи все больше посматривал на танцовщиков и официантов, музыкантов, артистов, молоденьких клерков из банка. И не только посматривал, а ласково заговаривал с ними, норовил дотронуться, взять за руку...
Этим самым кое-кем, который первым приметил все это безобразие, был заместитель главного прокурора области Сергей Юрьевич Мыздеев, представленный Рэймонду на одной из вечеринок. За ужином они несколько раз встретились глазами, и эти взгляды о многом поведали друг другу...
– Слушай-ка, дядя Миша, – сказал после в приватной беседе Мыздеев-младший своему бывшему патрону, – тебе не кажется, что этот твой негр скорее голубой, чем черный, а?
– Эхма! – Михаил Петрович поперхнулся виски. – То-то я гляжу, он на девок – ноль внимания. Да неужели же, Сережа?! А я его собирался в субботу пригласить с нами в сауну!
– Могу себе представить! – хохотнул Сергей Юрьевич. – Нет, ему в другую сауну надо. Точно тебе говорю.
– Ну, тебе виднее, сынок. Ах, мистер Рэй, ну, бестия! Ишь, черножопый – а туда же...
– Ах, да что вы все в этом понимаете, Михал Петрович! Черный, белый – какая разница, разве в этом дело?
– Э, да я вижу, он уже тебе приглянулся, сынок?!
– Нет, – серьезно ответил Мыздеев-младший. – Мы с ним можем быть только соперниками, но не любовниками. Он активный, как и я.
– Черт вас подери, гомики поганые! – беззлобно захохотал Старик. – Стало быть, Сереженька, придется тебе взять над ним сексуальное шефство. Веди арапа в свою сауну!
– Да ты что, Михал Петрович?! Соображай, что говоришь! У нас же закрытый клуб – мышь не проскочит! Секретность почище той, что на стратегических объектах. Ты забыл, кто я?
– Эхма! Да и он не с улицы пришел, голубушка моя! Этот парень тут такие дела закручивает, что тебе с твоим прокурорством и не снились. Думаешь, ему очень надо светиться? У них там, на Западе, насчет морального облика и общественного мнения строго – не то что у нас!
– Да знаю я, не учи ученого... Нет, все равно не могу! Как я покажу твоего негра Вьетнамцу или Лене Паневичу? Что им скажу? Да они же меня с дерьмом смешают!
– Ну, так уж и с дерьмом! Скажи своему Вьетнамцу, что этот черномазый нужен не только мне и тебе, но и ему тоже. Негр набит долларами, и наша задача – сделать так, чтобы они проросли здесь, в Воронске, и сорвать хороший куш!
Видя, что «сынок» все еще в сомнениях, Михаил Петрович отечески обнял его за плечи.
– В общем, так, Сереженька. Я тебе теперь, после смерти родителя, вместо отца, так что слушайся! Завтра ужинаем у меня, в семейном, так сказать, кругу. Рэй изъявил желание засвидетельствовать почтение моей половине. Твоя задача – сойтись с ним поближе и найти точки соприкосновения. Когда там у вас очередное сборище элитных педиков?
– Дядя Миша, что за слова! Гомики, педики... В субботу.
– Вот, чтоб в субботу взял Рэя с собой и обеспечил ему кайф по полной программе. Отвечаешь мне за него... нет, не головой – сам знаешь чем, сынок.
Вечером в пятницу в очередной квартирке на окраине города, снятой под штаб «мстителей», состоялось их последнее совещание – последнее перед первым этапом операции «Голубая полночь». Название было предложено Александрой и принято единогласно при одном воздержавшемся.