Уварова Лариса. Букет кактусов

   Он крепко взял бывшего прокурора под локоток и подтолкнул к выходу. С другого боку на Мыздеева навалился огромный Леня-Бугор.
   Внезапно Сергей Юрьевич понял все. Никакое это не недоразумение! Эти два скота решили от него избавиться и подстроили ему ловушку в его же доме! Собрав последние силы, Мыздеев рванулся из дружеских объятий.
   – Помогите!!! Они меня подставили, они хотят меня у...
   Азиат сделал едва заметное движение ребром ладони, и жертва обмякла в руках бандитов, подавившись своим тщетным призывом о помощи. Вьетнамец ощерил клыки.
   – Господа! Наша хозяина просит его извинять, он должна вас покидать. Он много пить и плохо себя чувствовать. А вам отдыхать и веселиться! – Он щелкнул пальцами. – Симона, делай музыка громко!
   Никто в гостиной не проронил ни единого звука...
   Очнулся Сергей Юрьевич от того, что кто-то довольно бесцеремонно хлопал его по щекам. Он с трудом разлепил глаза и увидел прямо перед собой желтую оскаленную физиономию Вьетнамца.
   – Очухался? Хорошо. Смотри – узнаешь своя «осветительная»? Ай-яй-яй, Шмон! А ты обманывала, что будем обходиться без спецэффект...
   Мыздеев повел вокруг мутным взглядом. В самом деле, это был чуланчик над его гостиной, залитый ярким электрическим светом. От большого скопления народа он казался еще более крохотным, чем был на самом деле. Хозяин дома узнавал его – и не узнавал. Вьет отступил, чтобы Сергею было лучше видно, и два узкоглазых головореза подтолкнули его поближе к «спецэффекту».
   За ящиком с метлахской плиткой стоял низенький штатив-треног, на котором было укреплено нечто вроде миниатюрной кинокамеры. Ее объектив был нацелен почему-то в пол чулана – вернее, в широкую щель пола. Рядом стояло какое-то устройство наподобие магнитофона с наушниками, а на ящике – одноразовая тарелка с остатками пищи и консервная банка с несколькими окурками. Они еще наполняли комнатушку едким запахом дешевых сигарет.
   – Что это, ребята?! Откуда?..
   Вьетнамец с Паневичем весело переглянулись: шутник он, однако, наш Сережа! Впрочем, несчастный не ждал от них ответа. Он и сам догадался, что это такое, хотя не особенно разбирался в шпионской технике. Из глубин его смятенного сознания поднималось и заполняло все существо бывшего прокурора мутное, тошнотворное откровение: «Это конец, конец...» Но сознание отказывалось верить, оно еще сопротивлялось.
   – Господи! Я впервые все это вижу. Я не имею к этому никакого отношения!
   – В первое еще можно поверить, но во второе – извиняй, браток! Если б такой магазин обнаружился на чердаке у меня дома – ты поверил бы, что я не имею к этому отношения?
   Конечно, он не поверил бы. И никто бы не поверил. Никто не поверит сейчас и ему самому. Это конец!
   – Падлы уголовные! Сволочи! Вы же знаете, что это не я. Вы сами все это мне подложили, чтобы разделаться со мной. Вы боялись, что я стану прокурором области, и вам надо будет делиться властью. Ну погодите...
   – Нет, ты только послушай, что он несет! Да я его сейчас, суку...
   Вьетнамец резко шагнул Бугру наперерез, придвинул свое страшное лицо к самым глазам Мыздеева.
   – Послушай, ты, прокурора! Твой голова совсем плохо работал, потому что ты уже пачкала свой штаны. Чтобы разделаться с такой трусливый собака, как ты, Вьет совсем не нужно было делать этот театр. И Бугор тоже не нужно. Вьет нужно было сказать только один слово – и ты была бы мертвец.
   – Какой же ты козел, роднуля! – с сожалением вставил Паневич.
   – Пока ты была с нами, разве Вьет сказал такой нехороший слово? Нет, не сказал. Ты была мой друг. Я так думал! Но ты захотела стать самый умный. Умнее Вьетнамец! Ты ела из мой рука, а сам осталась настоящий ментовский сука! Ты пригласила нас как свой гость и посадила здесь наверху свой человек, чтобы делать красивый фильм, а потом шантаж...
   – Нет, Вьет, голубчик! Клянусь тебе! Какой шантаж, что ты... Если это не вы с Леником – значит, меня подставили. Кто-то еще подставил, кто-то третий.
   – Ты сам себя подставила, Шмон. Теперь не обижаться!
   – Не убивайте меня, ребята! Братки... Мне плохо! Здесь душно, мне надо выйти... Пожалуйста, давайте выйдем отсюда!
   Несколько секунд назад в мозгу Сергея Юрьевича родилась последняя безумная надежда. Он вспомнил, что его загородный дом, помимо обычной, внешней сигнализации, снабжен так называемой внутренней, целой сетью замаскированных под бытовые предметы сигнальных устройств, связанных с центральным пультом в дежурке. Ближайшее из них находилось в нескольких метрах от двери чуланчика, на выходе из «аппендикса» в галерею. Если б только добраться до той заветной кнопочки, похожей на сучок в обшивке стены. Начальник его охраны, Леха Хохряков, – парень недалекий, но свое дело знает. Если он еще жив – а стрельбы пока не было слышно, – он что-нибудь предпримет. Обязательно предпримет!
   Сквозь эти лихорадочные, сбивчивые мысли он услышал, как заржал сука Паневич.
   – Слышь, Вьет! Выведи его на лестницу, пущай дыхнет воздухом. А то еще подохнет, а мы и не попользуемся!
   Азиат сделал знак рукой, и боевики подтолкнули Мыздеева к выходу. Видя, что бывшему прокурору совсем худо, они привалили его к стенке как мешок с картошкой и, поддерживая плечами, стали разминать затекшие руки. Улучив момент, Сергей Юрьевич что было силы рванул одного из стражей за рукав куртки, и тщедушный кхмер, потеряв равновесие, рухнул под ноги своему товарищу. Перепрыгнув через упавшего с резвостью, неожиданной для ста семи килограммов живого веса, хозяин дома одним прыжком преодолел несколько ступенек лестницы. В спину ему летели гортанные вопли, щелканье автоматных затворов и отрывистый лай Вьетнамца: «Не стрелять!»
   Он навалился на сигнальный «сучок» всей своей тяжестью и не отпускал до тех пор, пока сзади на него ни набросились человек десять. Тогда, колошматя ногами, руками и прикладами, они окончательно загасили в мозгу Сергея Юрьевича протестные мысли.
   Леха Хохряков заметил мигание лампочки на пульте одновременно с двумя боевиками Паневича, развалившимися в креслах в дежурке. Мгновенная реакция этих лбов верней самого сигнала убедила начальника охраны – в доме что-то неладно! Он это давно чуял, но не имел веских оснований покинуть пост.
   – Санек, атас!!!
   Один из парней Леника так и остался сидеть в кресле, пригвожденный к нему короткой очередью. Второй успел выстрелить, заставив Леху нырнуть под пульт сигнализации, который у него над головой превратился в дымящийся металлолом. Лежа на полу, он резанул из своего «стечкина» по ногам фраера, и тот рухнул, визжа, как подстреленная сука. Вторым выстрелом начальник охраны положил конец его мучениям и подхватил с пола автомат американского производства.
   Санек не спешил на подмогу, и как только Леха выскочил в холл, он понял – почему. Его напарник отдыхал в уголке за напольной вазой, прислонившись к стеночке. Вся башка его была залита кровью.
   – Япона мать!..
   По всей видимости, двух других ребят постигла сходная участь, потому что их не было видно. Зато со стороны подвала и парадной лестницы одновременно показались двое косоглазых, и Лехе пригодились обе его вооруженные руки. Скорее вверх! Мимо гостиной, туда, откуда босс Сереня или кто-то из парней послал призыв о помощи.
   Хохряков слишком спешил и забыл об опасности, которую таят в себе крутые виражи лестниц. Он понял это слишком поздно, только когда увидел темный силуэт наверху и огненную вспышку. В ту же секунду очередь, раскроившая ему череп, отбросила его тело к подножию, откуда он только что начал свое восхождение.
   Этот денек его все-таки доконал.
   – ...Выключи, я больше не могу это слышать!
   Даже в непроглядной темноте автомобильного нутра Стас заметил, как дрожат губы его клиентки. Несколько секунд он, усмехаясь, вглядывался в черные пропасти ее глаз, отблескивавшие ненавистью и страданием. Потом медленно выключил прослушивающую аппаратуру. В машине стало тихо, как в могиле.
   – Разве ты не этого хотела, детка?
   – Нет! Я хотела отомстить, но не так. Не так...
   – Ерунда. Ты же прекрасно знала, чем закончился такой же трюк у Сидни Шелдона: смертью адвоката. Эта девчонка – Трейси или как ее? – разделалась с ним руками его же дружков-мафиози. С той лишь разницей, что того беднягу просто пришили, а нашего Сергея Юрьевича сначала...
   – Заткнись!
   – Как тебе будет угодно, детка. Ты платишь – ты и заказываешь музыку. А моя шарманка что-то сегодня никак тебе не угодит.
   – Ты думаешь, они убьют его?
   Редактор «Воронского колокола» изо всех сил старался сохранить присутствие духа, но и у него это плохо получалось.
   – Это не вопрос. Он уже труп! Боюсь, Мыздееву-младшему не придется стать прокурором области. Точно так же, как его покойный родитель не дослужился до кресла начальника торгового департамента, так и сошел в могилу вечным первым замом.
   – Но это ужасно, Вано! Надо что-то делать, мы не можем просто сидеть и слушать весь этот кошмар!
   – А мы уже и не слушаем – видишь, я выключил прямую трансляцию? И сидеть не будем, сей же час уезжаем отсюда подобру-поздорову. Сдается мне, в скором времени на этой дороге начнется очень оживленное движение.
   Больше до самого города никто не проронил ни слова. Через сорок минут – уже глубокой ночью – машина въехала в Воронск практически с противоположного конца. Во всяком случае, ни один гаишник или случайный свидетель не заподозрил бы водителя в том, что он держит путь прямехонько из Березовой рощи.
   Увидев, как дежурный трамвай номер восемь распахнул двери на кольце, Кулик односложно попрощался и выскочил из машины. Никто не возражал, чем меньше людей будут видеть их вместе, тем лучше. Еще через пятнадцать минут «Нива» затормозила в двух кварталах от дома, где квартировала Александра. Опять же, из конспирации она никогда не подъезжала прямо к своей девятиэтажке и никогда не выходила из машины в одном и том же месте.
   – Тебя проводить, детка? – неожиданно спросил детектив.
   Это было таким вопиющим нарушением конспирации, а главное, логики их взаимоотношений, что девушка посмотрела на него с изумлением.
   – Конечно, нет.
   – Как знаешь. Хочу тебя спросить... Кто теперь?
   Саша не поняла – или сделала вид, что не поняла.
   – В каком смысле?
   – В смысле праведной мести, конечно. Теперь ты все знаешь о Жемчужникове – я имею в виду, все, что удалось о нем разузнать мне. Возьмешься за его грешную душу?
   – Жемчужников? Нет, он останется напоследок. Еще не завершен воронский этап. Я не могу уехать, пока Михаил Петрович Соколов процветает в «Омега-банке». А почему ты спрашиваешь?
   – Из профессионального любопытства, разумеется. Ты уже знаешь, как это сделаешь?
   – В общих чертах. Тебе не кажется, что твое профессиональное любопытство заходит слишком далеко?
   – А что тут удивительного? Ведь мне тоже, как я понимаю, предстоит принять в этом участие?
   – Нет. Наше сотрудничество окончено.
   Теперь пришла очередь Вано удивиться.
   – Ты даешь мне отставку, детка?
   – Ну что ты. Отставку дают любовникам и премьер-министрам, а ты ни то и ни другое. С наемной рабочей силой просто расторгают контракт.
   – Понятно. Стало быть, ты его расторгаешь?
   – Полагаю, в нашем случае это естественный исход. Обе стороны выполнили все условия договора. Вернее, ты выполнил, а я собираюсь. Как клиент я довольна вашей работой, Станислав Сергеевич, вы оказали мне... Хм, чуть было не сказала – неоценимую услугу. Но в том-то и дело, что эта услуга вполне оценима и, я бы сказала, хорошо оценима! Ты сам оценил ее в десять тысяч баксов, и завтра ты их получишь. Поскольку банковского счета у меня нет, тебе придется взять наличку. Данька с тобой свяжется – он это как-то умеет.
   Впервые со дня их знакомства Стас почувствовал, что взбешен не на шутку. Он хотел крикнуть, что ему плевать на ее деньги, но вовремя сдержался. Эта девчонка только и ждет, чтоб он сорвался, и вовсе ни к чему делать ей такой желанный подарок.
   Бородач ограничился туманной ухмылкой.
   – А если я скажу, что не возьму твоих денег?
   – А куда ты денешься?
   – И то правда. Только гляди, не запаздывай с расплатой, детка. А то подам на тебя в суд и слуплю проценты!
   – Ну вот, это гораздо больше на тебя похоже! А то – «не возьму»... Спокойной ночи, Станислав Сергеевич. Позвольте вместе с моей клиентской благодарностью выразить надежду, что нам больше никогда не придется работать вместе. Это, так сказать, примечание за рамками договора.
   – Можешь не сомневаться, я первый под ним подпишусь.
   – Ну слава Богу, значит, какого-то взаимопонимания мы все-таки достигли!
   Она открыла дверцу машины.
   – Погоди! Возьми вот это на всякий случай.
   Стас что-то быстро черкнул на бумажке и протянул девушке. Это был номер телефона.
   – Что это? Неужели твой собственный – святая святых?
   – Размечталась! Нет, мой номерок тебе ни к чему, ведь ты больше не собираешься прибегать к моим услугам. Это номер одного честного мента. Зовут его Иван Степанович Худяков. Сейчас он заместитель начальника городского управления, но не в том дело. Телефон этот не его рабочий, кабинетный, и не домашний. Это так называемый «контактный» номер, о котором мало кто знает. По нему тебе ответят в любое время дня и ночи. Если когда-нибудь влипнешь в паршивую историю – а при твоем хобби это может случиться в любую минуту, – позвони по этому номерочку. Тому, кто снимет трубку, скажешь пароль: «Вано кланяется Ивану». И Даньке тоже передай, чтоб и он знал. Все запомнила?
   – Невелик труд.
   – Телефон выучи, а бумажку уничтожь.
   – Не учи ученого. Спасибо тебе, Вано...
   – На здоровье. Ну ладно, выметайся из машины, в конце концов! А то я усну за рулем.
   Он следил за ее высокой стройной фигуркой в джинсах и короткой курточке, пока Саша совсем уж вдалеке ни скрылась во дворе своего дома. Потом нажал на стартер и в тот же миг достиг той самой девятиэтажки. Вышел из машины и, стоя за углом, дождался, когда в нужном окошке на седьмом этаже загорелся свет. Все в порядке, она дома.
   Все в порядке, Вано. Все в полном порядке! Ты ее больше не увидишь. Но ведь это всего-навсего твоя долгожданная свобода, заслуженная возможность гордиться хорошо сделанной работой – и только...
   У него было чувство, что ему не только подрезали корни, но и обстригли все колючки.

27

   Михаил Петрович Соколов тяжело вздохнул и рывком сбросил очки на стол. Яростно потер слезящиеся глаза. На несколько мгновений в голове прояснилось – или ему это только показалось?.. Должно быть, показалось, потому что когда председатель совета директоров «Омега-банка» нащупал – с третьей или четвертой попытки – бронзовую львиную голову, служившую ручкой, и открыл ящик своего антикварного стола, то позабыл, зачем он сюда полез. Вообще, ему казалось, что за последние трое суток он постарел сразу лет на десять.
   На столе перед ним опять лежала газета со статьей, отчеркнутой синим фломастером. На сей раз это был «флагман» областной печати, но фамилия под статьей стояла все та же самая, «птичья», которая в последние месяцы частенько портила жизнь Старику. Однако сегодня ему было не до этого писаки. Когда нынче утром банкир по привычке просмотрел подготовленную для него прессу, то даже не возмутился. Только отметил про себя, до чего же точно этот сукин сын Кулик попал в «десятку», сам того не подозревая. И еще подумал: «Его уже печатает „Воронская правда“. Значит, дела совсем плохи».
   С минуту старик сидел не шевелясь, потом достал из ящика коробочку. Вытряхнул пару капсул, аккуратно запил водой из графина. В конце концов, что изменится, если он плюнет на свой омолаживающий курс и не будет принимать лекарство вовремя? Сережу этим все равно не вернешь. Боже мой, мальчику было всего тридцать шесть, такой молодой! Кажется, только вчера поминали Юрку, отца, и вот спустя всего год – сын... Бедная мать, она совершенно убита.
   «Проклятый Вьет, косоглазая сволочь! И ведь явился на кладбище как ни в чем не бывало, со скорбным видом и в глубоком трауре, и всю свою шпану увешал цветами. Подонки! За что они расправились с мальчишкой? Ведь он не давал повода... Что им было надо от него? Что им надо от меня?!»
   Михаил Петрович ни на секунду не верил в «дорожно-транспортное со смертельным исходом». Это для дураков, но не для него, старого матерого лиса! Он знал, что Мыздеева-младшего убили и что стоят за этим Вьетнамец с Паневичем. Уж он-то, Соколов, уверен, что Сережа никогда бы не сел за руль даже в состоянии легкого подпития. Мальчик был осторожен, чтоб не сказать – трусоват. Да и вообще бедняга был слаб на выпивку. Зная, что после будет жестоко маяться, он «перебирал» крайне редко, а уж если такое случалось – не то что до машины, но и до горшка не всегда доходил. Сразу скисал, сердешный, царство ему небесное... А экспертиза установила, что кровь погибшего содержала лошадиную дозу алкоголя!
   Нет, это почерк блатных – тут и думать нечего. Точно так же они убрали когда-то Германа Кривицкого. Да разве его одного, э-хе-хе... В тот самый вечер, в субботу, Сережа собирал всю эту шушеру в своем новом доме в Березовой роще – об этом знали многие. Что-то у них там вышло, и эти козлы вынесли Сергею приговор. А может быть, они спланировали все заранее!
   Соколов осторожно навел справки и выяснил, что двое парней, служивших охранниками в коттедже Мыздеева, в самый день трагедии обращались за медицинской помощью – разумеется, неофициально. А один, некто Хохряков, вообще исчез после субботнего дежурства! Михаил Петрович почти не сомневался, что в ближайшее время простреленный труп этого бедолаги всплывет где-нибудь в волнах Воронского моря или на городской свалке.
   Бывший прокурор слишком хорошо знал, чем кончится следствие по этому делу. Ничем! Оно уже сейчас зашло в тупик, и не сегодня-завтра будет поставлена точка – несчастный случай. Охранники скорее признаются в том, что это они сами по предварительному сговору укокошили собственного босса, чем назовут имена уголовных авторитетов. Все хотят жить! Никаких улик против Вьетнамца и Паневича не будет, в этом можно не сомневаться.
   Соколов и не сомневался. Он отлично знал эту систему, потому что сам ее создавал. Не один, конечно, но он определенно был одним из ее авторов.
   Он не сомневался и в том, что убийство Сережи Мыздеева, который был ему вместо сына, – это удар по нему, Соколову! Эта сволочь Вьетнамец держит на него зуб еще со времен его прокурорства. Будь воля этого фраера – он давно и ему подстроил бы какую-нибудь «дорожно-транспортную» пакость. Да кишка тонка. Знает, какие люди стоят за Соколовым.
   «Знал, – поправил сам себя Михаил Петрович. – Все время знал. А теперь, видать, зарвался. Решил, что у него уже все „схвачено“. Думает, дай-ка прощупаю Старика, может, из него уже весь дух вышел, может, пора его на свалку? Врешь, голубушка моя, рано ты Соколова хоронишь...»
   Однако, вопреки своей браваде, старый мафиози не ощутил прилива бодрости. Даже напротив, он почувствовал, как по хребту ползет волна липкого страха, как она поднимает на загривке остатки шерсти, прокалывает мозг тысячью холодных иголок и, прокатившись по носоглотке, рассыпается изжогой в пищеводе...
   Почему Вьет – по сути дела, «шестерка»! – осмелился бросить ему вызов? И именно теперь, когда у него под ногами зашаталась земля? Может, он узнал то, что еще неизвестно Соколову – что «большие люди» здесь и в Москве уже отказались от Старика, поставили на другую лошадку? Не может быть... Хотя, собственно, почему – не может? Ведь он уже давно чувствует, что над ним сгущаются тучи. Теперь Михаил Петрович был уверен, что это настоящие темные, грозовые тучи, а никакие не облачка, которые можно руками развести.
   Вчера вечером, вконец измученный своими явными переживаниями и тайными страхами, он набрал номер старого товарища. Последнего из живых, кому он мог, не таясь, рассказать все. Друг не стал его успокаивать, что, мол, все это ерунда, из чего Михаил Петрович сделал вывод, что его положение действительно серьезно. «Позвони ему сам, – посоветовал товарищ, не называя имен, они понимали друг друга с полуслова. – Я знаю, это трудно, но это будет самое лучшее. Он редкая сволочь, но у него есть свои принципы. Если он и правда получил карт-бланш, он даст тебе это понять».
   – Ты хочешь, чтобы я позвонил этому мерзавцу сам? Нет, это невозможно! Последние пять лет я общался с ним исключительно через Сережу. А теперь, после того, что случилось, не может быть и речи...
   – Дело твое, Михаил. Но я считаю, это единственный выход. Больше никто тебе правду не скажет – ни здесь, ни в Москве. Переступи через себя. Хуже, чем есть, уже не будет, пойми ты! По крайней мере, будешь точно знать, чего ожидать.
   Старый друг был, конечно, прав, так будет лучше. Он должен позвонить Вьетнамцу. И сегодня целый день Соколов пытался набрать номер, который его прихотливая стариковская память хранила в одном из дальних своих уголков. Но оказалось, принять решение намного легче, чем его выполнить.
   Дело было вовсе не в том, что бывший прокурор не мог «переступить через себя», позвонив криминальному авторитету. Ерунда собачья! Он боялся. Боялся до дрожи в руках, до тошноты в горле этого разговора с Вьетом. Боялся того, что почувствует по тону, по намекам, по шуткам бандита, что у него уже есть этот самый проклятый «карт-бланш» – неписаное, но утвержденное организацией разрешение на его, Соколова, физическое устранение! Ему, Старику, как и многим высокопоставленным членам организации, было хорошо известно, кто именно выполняет в ней деликатные функции «санитара леса»... Соколов боялся и того, что Вьетнамец услышит в его голосе этот животный страх, и тогда уж точно его песенка спета. Хищники чуют малейшую слабинку своих жертв и обязательно ею воспользуются.
   Но он должен это сделать. Должен, если не хочет загнать сам себя! И сделать это надо сегодня, сейчас – иначе он просто свихнется. Никто не помешает – среда, профилактический день. Он специально отпустил пораньше и секретаршу, и референта, начальников отделов – всех. В банке осталась одна охрана, но она не в счет.
   Михаил Петрович сделал правой рукой торопливое движение, в котором с трудом можно было угадать крестное знамение, и придвинул к себе сотовый телефон. Покосился на приоткрытую дверь в приемную, но махнул рукой – все равно там никого.
   Банкир шумно выдохнул и трясущимся указательным пальцем набрал заветную комбинацию цифр. «Господи! Хоть бы его не было дома...»
   Резиденция Вьетнамца ответила почти мгновенно – безликим голосом с азиатским акцентом.
   – Это Соколов. Мне нужен босс, и поскорее.
   – Соколов?..
   По некоторому замешательству в голосе «шестерки» Михаил Петрович понял, что тот не прочь переспросить, а кто, собственно, такой Соколов? Но пораскинув мозгами и, видимо, сообразив, что дворник или учитель словесности запросто звонить Вьетнамцу не станут, парень решил на всякий случай воздержаться от уточнений. Вместо этого он спросил коротко:
   – По какому делу?
   – Это я объясню ему самому, любезный. Не советую тебе тянуть резину.
   «Молодец, хорошо начал. Без наездов, но с достоинством».
   Воодушевленный собственным мужеством, он слушал таинственное пиликанье эфира. Должно быть, хозяин все-таки дома – иначе трубку давно бы взял секретарь. Банкир уже и сам не знал, радоваться ему или бояться, и что означает столь долгое промедление – если оно вообще что-то означает. Ему уже стало казаться, что этот перезвон и потрескиванье никогда не кончатся, когда он наконец услышал знакомый голос, похожий на сухое карканье.
   – Здравствуй, Михаила. Это ты, правда?
   Ага, назвал по имени – хороший знак. Было бы хуже, если б он сказал: «Здравствуй, прокурора».
   – Да, это я. Здравствуй, Вьет. Однако, ты не очень-то спешил поздороваться со старым приятелем.
   – Извиняй, Михаила. Я принимаю ванна, и секретарь стеснялась ко мне заходить, понимаешь? Я рад, что ты вспомнила свой старый друг Вьет. Только плохо, что... – Он помычал, подыскивая в русском языке подходящие для выражения мысли слова. – Плохо, что причина для твой звонок очень нехороший, грустный причина. Ты звонила из-за Сережа. Вьет прав?
   – Ты угадал. Да, я действительно хотел... – Михаил Петрович против воли запнулся, – поблагодарить тебя за помощь в организации похорон. Ты же знаешь, я относился к Сергею как к своему сыну. И сейчас, после его нелепой смерти, мне очень важно все...
   – Не надо меня благодарить, – перебил Вьетнамец. – Я только исполнял мой долг. Долг друга! Сережа была мой друг, Михаила. Ты это знала?
   – Д-да... Знаю, конечно.
   – Вот! Разве можно благодарить друг за то, что он пришел провожать свой друг в последний путь и помогал его мать и сестра? Ты сделала бы то же самое для свой друг, так?
   «Господи! И это я вынужден терпеть, да еще и поддакивать!»
   – Конечно, Вьет. Да-да, конечно. Ты прав.
   – Ты хотела сказать мне что-то еще, Михаила?
   – Н-нет... То есть, да. Мне кажется, после того, что случилось с Сережей, мы должны стать ближе друг к другу. Забыть старые счеты. Ведь мы оба его друзья, и, по-моему, ему это было бы приятно. Что скажешь?
   – Что я сказал? Что ты хитрый человек, Михаила. – Банкир услышал в трубке каркающее хихиканье. – Ты сказала – «забыть старые счеты». Но у Вьет нет никакой старый счет к Михаила Соколов, правда! Если ты его имела – ты и забывай.