Страница:
Столыпин нанес ответный удар. Он использовал для раскола Союза повышенное честолюбие товарища председателя СРН Владимира Пуришкевича – одной из наиболее ярких фигур правого фланга предреволюционной политики. Внук священника, потомственный дворянин, некрупный бессарабский землевладелец, которого самого подозревали в отсутствии русских корней, он окончил историко-филологический факультет Новороссийского университета, где был удостоен золотой медали за конкурсное сочинение по истории олигархических переворотов в Афинах. Специалист по древнегреческой литературе, он стал председателем Бессарабского губернского земства, чиновником по особым поручениям в МВД. Человек необузданного нрава, Пуришкевич прославился думскими скандалами и многочисленными дуэлями. «Трудно отрицать, что в известное время он был едва ли не самый популярный человек; правда, эта популярность была специфическая и не всем бы понравилась, – писал вовсе ему не симпатизировавший кадет Василий Маклаков. – Но, если Пуришкевича презирали или даже ненавидели в некоторых интеллигентских и передовых кругах, то широкая масса, которая не занималась политикой, а только читала газеты, которые всячески над ним издевались, относилась к нему все-таки дружелюбно»[569].
Так вот, Столыпин в 1908 году убедил Пуришкевича с группой сторонников выйти из СРН и создать новую партию – Союз Михаила Архангела (СМА), – единственным программным отличием которой от СРН стало признание права представительных учреждений на существование. Одновременно группа во главе с Николаем Марковым (Марков 2-й), воспользовавшись отсутствием Дубровина в столице, провела обновление состава Главного совета СРН, создав фракцию обновленцев. Марков – крупный помещик, владел 250 десятинами земли в Щигровском уезде Курской губернии – был не менее раздражающей (обожаемой и ненавидимой) фигурой, чем Пуришкевич. Курский губернатор Мурадов давал ему высокую оценку: «Это был, несомненно, умный, даже очень умный человек, с большим характером, твердой волей, убежденный, искренний, упорный в достижении цели, но не добрый, не мягкий, а напротив, злобный и мстительный. Политически развитый, с достаточной эрудицией, доктринер, как всякий парламентский деятель… Хороший оратор, с иронией в речах, всегда умных, тонких, порой очень остроумных и всегда интересных, Марков был политическим бойцом первого сорта, и Дума была его сферой»[570]. Для прогрессивной общественности Марков был символом реакции, в котором признавали сильного врага. Видный октябрист Сергей Шидловский подчеркивал: «Этот весьма неглупый человек сознательно старался придать своим речам вообще, а политическим приемам в особенности, такой отвратительный характер базарной ругани в третьестепенном трактире, что становилось противно»[571]. Александр Блок напишет: «Русский страшный Стенька»[572]. У Маркова 2-го не было недостатка в прозвищах: «Щигровский Гамлет», «Медный всадник», «Стенька Разин», «Зубр».
Именно он захватит контроль над Союзом русского народа в 1912 году. Группировку Дубровина сняли с государственного довольствия, сам он вынужден был создавать новую организацию – Всероссийский Дубровинский Союз русского народа (ВДСРН). Пуришкевич и Марков 2-й возглавили фракцию крайне правых в III Думе, вместе с умеренными правыми занимавшую 140 депутатских кресел. Но к Столыпину, продвинувшему их на лидерские позиции, они относиться лучше не стали. Ни один из руководителей черносотенцев не окажется на его похоронах в Киево-Печерской лавре. Как, впрочем, и Николая II.
Перед Первой мировой войной, когда политическая борьба в стране обострилась, расколы в правом лагере только нарастали. В IV Думе вместо двух правых фракций стало пять. От крайних правых отпочковались просто правые, которые, по словам Шидловского, «по существу своих убеждений ничем от них не отличались, но были немного культурнее, цивилизованнее и откололись от крайне правых потому, что их шокировала нередко беспардонность последних с внешней стороны»[573]. Марков и Замысловский стояли на позициях бескомпромиссной чистоты черносотенной идеи, другие – группа Xвостова-Барача – доказывали необходимость сотрудничества «со всеми здоровыми силами» Думы, чтобы не оказаться в положении выброшенных за борт[574]. Чиновник особых поручений Куманин, информировавший премьера о внутридумских раскладах, добавлял: «Во фракции правых не прекращается внутренний, грозящий открытым распадом антагонизм между крестьянами, с одной стороны, священниками – с другой, и партийными вождями – с третьей»[575]. Крестьянам все меньше нравилась позиция «господ», выступавших за сохранение помещичьего землевладения. В целом же «к началу войны крайне правое движение представляло собой множество разрозненных организаций, часто враждующих друг с другом, крупнейшими из которых были СРН, ВДСРН и Союз Михаила Архангела»[576].
Умеренные правые разделились на националистов-балашевцев, националистов-шульгинцев и партию центра. Обе фракции националистов представляли западные регионы, «где принадлежность к русской нации сама по себе влекла за собой принадлежность к правым партиям», а их раскол объяснялся исключительно личными разногласиями между брацлавским уездным предводителем дворянства Петром Балашевым и выходцем из богатой дворянской семьи, практикующим землевладельцем, редактором газеты «Киевлянин» Василием Шульгиным. Партия центра («конституционно-консервативная») во главе с хотинским уездным предводителем дворянства Павлом Крупенским и самарским землевладельцем Владимиром Львовым внятной программы не имела, ориентируясь на поддержку премьер-министра Коковцова.
Первая мировая война поначалу прекратила свары в лагере правых. Да и проповедуемые ими патриотические идеи обрели небывалую за десятилетия популярность. Вновь огромными тиражами выходили правомонархические газеты и журналы: «Русское знамя», «Земщина», «Волга», «Голос Руси», «Петроградские ведомости», «Московские ведомости», «Гроза», «Свобода и порядок», «Русский инвалид», «Армейский вестник». Их общая идеологическая платформа заключалась в том, чтобы на все время войны распустить Думу, составить кабинет из твердых патриотов, ввести военное положение в крупнейших городах[577]. Правительственные субсидии продолжались, составив в 1915 году 1,2 млн рублей, выделенных 82 черносотенным изданиям, организациям и их руководителям, в их числе – Пуришкевичу (31 тысяча рублей), Замысловскому (5 тысяч), «Земщине» (145 тысяч), «Голосу Руси» (100 тысяч), саратовской «Волге» (13,3 тысячи)[578]. На месте салона Мещерского после его смерти возникло несколько новых, среди которых выделялся салон бывшего губернатора и действовавшего сенатора Римского-Корсакова. В его составе было много известных лидеров правых, в их числе Марков, Замысловский, товарищ министра внутренних дел Белецкий, бывшие и будущие члены Совета министров Макаров, Кульчицкий, Ширинский-Шихматов, князь Николай Голицын[579]. Из стен этого салона выйдет немало прозорливых записок на имя императора.
Однако в 1915 году разногласия в правом лагере возобновились. Пуришкевич выступал за войну до победного конца с ориентацией на союзников – Англию и другие страны; Дубровин в целях сохранения в Европе монархического начала не исключал заключения сепаратного мира с Германией. Изначальная прогерманская ориентация крайне негативно отражалась на имидже черносотенцев. Думская революция, связанная с созданием Прогрессивного блока, помимо прочего, привела к уходу активных священников Караваева и Сырнева из правой фракции к прогрессивным националистам. В рядах внепартийной группы независимых депутатов вскоре оказался и бывший руководитель фракции Хвостов. Начался первый бунт во фракции против Маркова 2-го за чрезмерную сервильность, ему пришлось даже не участвовать в нескольких ее заседаниях[580].
Многие из лидеров правых предпочли прервать занятия думской политикой и перейти к деятельности более практической. Шульгин отправился на фронт. Пуришкевич, используя свои связи в правительственных кругах и громкое имя, выступил спонсором и организатором вспомогательных учреждений для армии: санитарных поездов, питательных пунктов. Немалое количество активистов и спонсоров правых было также выхвачено из рядов армией и военно-промышленными комитетами.
Прошедшие в ноябре 1915 года при поддержке МВД съезды СРН в Петрограде и дубровинцев в Нижнем Новгороде выявили картину разброда. Хотя в прессе сообщалось, что враждовавшие организации «примиряются и стремятся объединить свою деятельность и противопоставить блок монархистов блоку прогрессистов», что «союзы снова начинают проявлять себя посылкой телеграмм императору и министрам, причем постепенно роль их сводится к яростной борьбе со всей Думой»[581], в реальности о единстве действий договориться не удалось. Пуришкевич и его Союз Михаила Архангела вообще оба съезда проигнорировали, считая единственно оправданной деятельность в пользу фронта. Практическая деятельность правых партий – основной опоры трона – по мере назревания революционных событий начала замирать.
Как писал великий поэт Александр Блок, который будет работать секретарем Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, партия правых, сильно измельчавшая, «разбилась на кружки, которые действовали путем записок и личных влияний. Их оппозиция правительству принимала угрожающие размеры при попытках сократить субсидии, которыми они пользовались всегда, но размеры которых не были баснословны»[582]. Последний министр внутренних дел Алексей Протопопов в показаниях той же комиссии уверял, что в 1916 году к нему приходил Марков 2-й и «жаловался, что у организации нет денег: люди все бедные. Говорил, что отделов в России 25 000… Говорил о том, что отделы бедствуют на жалкие гроши, которые он получает, и о необходимости монархического съезда, который запрещен… Денег получил при мне 40 000 или 50 000»[583].
Но кризис правых партий был вызван далеко не только нехваткой средств и органической неспособностью объединиться, была и еще одна, едва ли не самая существенная – разочарование во власти, которое не обошло стороной и черносотенцев, чувствовавших себя к тому же невостребованными и недооцененными. Многие черносотенцы склонялись к мнению Пуришкевича, который писал в дневнике, что «правительство наше все сплошь калейдоскоп бездарности, эгоизма, погони за карьерой; лиц, заботящихся о родине и помнящих только о своих интересах, живущих одним сегодняшним днем». Он уже не видел выхода из положения, «в которое ее поставили царские министры, обратившиеся в марионеток, нити от коих прочно забрали в руки Григорий Распутин и императрица Александра Федоровна, этот злой гений России и царя, оставшаяся немкой на русском престоле и чуждая стране и народу, которые должны были стать для нее предметом забот, любви и попечения»[584]. Неистовый лидер русских националистов – Пуришкевич – на глазах превращался в революционера, обращающего свою энергию против символа и квинтэссенции русской государственности – монаршей власти.
Марков, Дубровин оставались лояльными трону, но они все больше оказывались в положении разочарованных генералов без армий. «С нами не считаются, а когда нужны, пальчиком поманят и мы тут как тут, – жаловался Дубровин… Развал идет гигантскими шагами. И вряд ли удастся что-либо предупредить или устранить, – нельзя быть роялистом больше короля»[585].
Консерваторы
Так вот, Столыпин в 1908 году убедил Пуришкевича с группой сторонников выйти из СРН и создать новую партию – Союз Михаила Архангела (СМА), – единственным программным отличием которой от СРН стало признание права представительных учреждений на существование. Одновременно группа во главе с Николаем Марковым (Марков 2-й), воспользовавшись отсутствием Дубровина в столице, провела обновление состава Главного совета СРН, создав фракцию обновленцев. Марков – крупный помещик, владел 250 десятинами земли в Щигровском уезде Курской губернии – был не менее раздражающей (обожаемой и ненавидимой) фигурой, чем Пуришкевич. Курский губернатор Мурадов давал ему высокую оценку: «Это был, несомненно, умный, даже очень умный человек, с большим характером, твердой волей, убежденный, искренний, упорный в достижении цели, но не добрый, не мягкий, а напротив, злобный и мстительный. Политически развитый, с достаточной эрудицией, доктринер, как всякий парламентский деятель… Хороший оратор, с иронией в речах, всегда умных, тонких, порой очень остроумных и всегда интересных, Марков был политическим бойцом первого сорта, и Дума была его сферой»[570]. Для прогрессивной общественности Марков был символом реакции, в котором признавали сильного врага. Видный октябрист Сергей Шидловский подчеркивал: «Этот весьма неглупый человек сознательно старался придать своим речам вообще, а политическим приемам в особенности, такой отвратительный характер базарной ругани в третьестепенном трактире, что становилось противно»[571]. Александр Блок напишет: «Русский страшный Стенька»[572]. У Маркова 2-го не было недостатка в прозвищах: «Щигровский Гамлет», «Медный всадник», «Стенька Разин», «Зубр».
Именно он захватит контроль над Союзом русского народа в 1912 году. Группировку Дубровина сняли с государственного довольствия, сам он вынужден был создавать новую организацию – Всероссийский Дубровинский Союз русского народа (ВДСРН). Пуришкевич и Марков 2-й возглавили фракцию крайне правых в III Думе, вместе с умеренными правыми занимавшую 140 депутатских кресел. Но к Столыпину, продвинувшему их на лидерские позиции, они относиться лучше не стали. Ни один из руководителей черносотенцев не окажется на его похоронах в Киево-Печерской лавре. Как, впрочем, и Николая II.
Перед Первой мировой войной, когда политическая борьба в стране обострилась, расколы в правом лагере только нарастали. В IV Думе вместо двух правых фракций стало пять. От крайних правых отпочковались просто правые, которые, по словам Шидловского, «по существу своих убеждений ничем от них не отличались, но были немного культурнее, цивилизованнее и откололись от крайне правых потому, что их шокировала нередко беспардонность последних с внешней стороны»[573]. Марков и Замысловский стояли на позициях бескомпромиссной чистоты черносотенной идеи, другие – группа Xвостова-Барача – доказывали необходимость сотрудничества «со всеми здоровыми силами» Думы, чтобы не оказаться в положении выброшенных за борт[574]. Чиновник особых поручений Куманин, информировавший премьера о внутридумских раскладах, добавлял: «Во фракции правых не прекращается внутренний, грозящий открытым распадом антагонизм между крестьянами, с одной стороны, священниками – с другой, и партийными вождями – с третьей»[575]. Крестьянам все меньше нравилась позиция «господ», выступавших за сохранение помещичьего землевладения. В целом же «к началу войны крайне правое движение представляло собой множество разрозненных организаций, часто враждующих друг с другом, крупнейшими из которых были СРН, ВДСРН и Союз Михаила Архангела»[576].
Умеренные правые разделились на националистов-балашевцев, националистов-шульгинцев и партию центра. Обе фракции националистов представляли западные регионы, «где принадлежность к русской нации сама по себе влекла за собой принадлежность к правым партиям», а их раскол объяснялся исключительно личными разногласиями между брацлавским уездным предводителем дворянства Петром Балашевым и выходцем из богатой дворянской семьи, практикующим землевладельцем, редактором газеты «Киевлянин» Василием Шульгиным. Партия центра («конституционно-консервативная») во главе с хотинским уездным предводителем дворянства Павлом Крупенским и самарским землевладельцем Владимиром Львовым внятной программы не имела, ориентируясь на поддержку премьер-министра Коковцова.
Первая мировая война поначалу прекратила свары в лагере правых. Да и проповедуемые ими патриотические идеи обрели небывалую за десятилетия популярность. Вновь огромными тиражами выходили правомонархические газеты и журналы: «Русское знамя», «Земщина», «Волга», «Голос Руси», «Петроградские ведомости», «Московские ведомости», «Гроза», «Свобода и порядок», «Русский инвалид», «Армейский вестник». Их общая идеологическая платформа заключалась в том, чтобы на все время войны распустить Думу, составить кабинет из твердых патриотов, ввести военное положение в крупнейших городах[577]. Правительственные субсидии продолжались, составив в 1915 году 1,2 млн рублей, выделенных 82 черносотенным изданиям, организациям и их руководителям, в их числе – Пуришкевичу (31 тысяча рублей), Замысловскому (5 тысяч), «Земщине» (145 тысяч), «Голосу Руси» (100 тысяч), саратовской «Волге» (13,3 тысячи)[578]. На месте салона Мещерского после его смерти возникло несколько новых, среди которых выделялся салон бывшего губернатора и действовавшего сенатора Римского-Корсакова. В его составе было много известных лидеров правых, в их числе Марков, Замысловский, товарищ министра внутренних дел Белецкий, бывшие и будущие члены Совета министров Макаров, Кульчицкий, Ширинский-Шихматов, князь Николай Голицын[579]. Из стен этого салона выйдет немало прозорливых записок на имя императора.
Однако в 1915 году разногласия в правом лагере возобновились. Пуришкевич выступал за войну до победного конца с ориентацией на союзников – Англию и другие страны; Дубровин в целях сохранения в Европе монархического начала не исключал заключения сепаратного мира с Германией. Изначальная прогерманская ориентация крайне негативно отражалась на имидже черносотенцев. Думская революция, связанная с созданием Прогрессивного блока, помимо прочего, привела к уходу активных священников Караваева и Сырнева из правой фракции к прогрессивным националистам. В рядах внепартийной группы независимых депутатов вскоре оказался и бывший руководитель фракции Хвостов. Начался первый бунт во фракции против Маркова 2-го за чрезмерную сервильность, ему пришлось даже не участвовать в нескольких ее заседаниях[580].
Многие из лидеров правых предпочли прервать занятия думской политикой и перейти к деятельности более практической. Шульгин отправился на фронт. Пуришкевич, используя свои связи в правительственных кругах и громкое имя, выступил спонсором и организатором вспомогательных учреждений для армии: санитарных поездов, питательных пунктов. Немалое количество активистов и спонсоров правых было также выхвачено из рядов армией и военно-промышленными комитетами.
Прошедшие в ноябре 1915 года при поддержке МВД съезды СРН в Петрограде и дубровинцев в Нижнем Новгороде выявили картину разброда. Хотя в прессе сообщалось, что враждовавшие организации «примиряются и стремятся объединить свою деятельность и противопоставить блок монархистов блоку прогрессистов», что «союзы снова начинают проявлять себя посылкой телеграмм императору и министрам, причем постепенно роль их сводится к яростной борьбе со всей Думой»[581], в реальности о единстве действий договориться не удалось. Пуришкевич и его Союз Михаила Архангела вообще оба съезда проигнорировали, считая единственно оправданной деятельность в пользу фронта. Практическая деятельность правых партий – основной опоры трона – по мере назревания революционных событий начала замирать.
Как писал великий поэт Александр Блок, который будет работать секретарем Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, партия правых, сильно измельчавшая, «разбилась на кружки, которые действовали путем записок и личных влияний. Их оппозиция правительству принимала угрожающие размеры при попытках сократить субсидии, которыми они пользовались всегда, но размеры которых не были баснословны»[582]. Последний министр внутренних дел Алексей Протопопов в показаниях той же комиссии уверял, что в 1916 году к нему приходил Марков 2-й и «жаловался, что у организации нет денег: люди все бедные. Говорил, что отделов в России 25 000… Говорил о том, что отделы бедствуют на жалкие гроши, которые он получает, и о необходимости монархического съезда, который запрещен… Денег получил при мне 40 000 или 50 000»[583].
Но кризис правых партий был вызван далеко не только нехваткой средств и органической неспособностью объединиться, была и еще одна, едва ли не самая существенная – разочарование во власти, которое не обошло стороной и черносотенцев, чувствовавших себя к тому же невостребованными и недооцененными. Многие черносотенцы склонялись к мнению Пуришкевича, который писал в дневнике, что «правительство наше все сплошь калейдоскоп бездарности, эгоизма, погони за карьерой; лиц, заботящихся о родине и помнящих только о своих интересах, живущих одним сегодняшним днем». Он уже не видел выхода из положения, «в которое ее поставили царские министры, обратившиеся в марионеток, нити от коих прочно забрали в руки Григорий Распутин и императрица Александра Федоровна, этот злой гений России и царя, оставшаяся немкой на русском престоле и чуждая стране и народу, которые должны были стать для нее предметом забот, любви и попечения»[584]. Неистовый лидер русских националистов – Пуришкевич – на глазах превращался в революционера, обращающего свою энергию против символа и квинтэссенции русской государственности – монаршей власти.
Марков, Дубровин оставались лояльными трону, но они все больше оказывались в положении разочарованных генералов без армий. «С нами не считаются, а когда нужны, пальчиком поманят и мы тут как тут, – жаловался Дубровин… Развал идет гигантскими шагами. И вряд ли удастся что-либо предупредить или устранить, – нельзя быть роялистом больше короля»[585].
Консерваторы
Россия, как известно, страна крайностей, где все среднее и умеренное чувствует себя неуютно. То же и с идеологией. «Черносотенный деспотизм высших классов и черносотенный анархизм низших классов есть одна и та же сила зла, последовательно выявившаяся в двух разных, но глубоко родственных формах и обессилившая в России и истинный духовный консерватизм, и неразрывно с ним связанный истинный либерализм»[586], – напишет в 1918 году Сергей Франк. При этом и консерватизм, и либерализм несли в себе не характерный для остального мира сильный налет радикализма.
Консерватизм как политическое течение начал организационно оформляться на основе правого меньшинства земско-городских съездов 1905 года, представлявшего в основном предпринимательские круги. «Ядро октябристов, положивших в ноябре 1905 года начало Союзу 17-го октября, образовались из того меньшинства общеземских съездов, которое примыкало к общим требованиям широких либеральных реформ… И перехода от переживших себя форм неограниченного самодержавия к конституционному строю, но в то же время боролось после увлечений безудержного радикализма и против социалистических экспериментов, которые грозили стране тяжелыми политическими и социальными потрясениями»[587], – авторитетно свидетельствовал Александр Гучков. Сразу после обнародования Манифеста 17 октября возникло сразу несколько партий, наиболее удачливой из которых стали октябристы, проведшие свой I Всероссийский съезд в феврале 1906 года в Охотничьем клубе на Воздвиженке, в московском доме графа Шереметьева. Весной консервативные партии оформили блок, который баллотировался на выборах в Думу и потерпел оглушительное поражение, проведя только 16 своих депутатов, из которых 13 были членами Союза 17 октября (для сравнения, – победившие кадеты получили 179 мест). После этого большинство из этих партий влилось в ряды октябристов.
Их программными принципами была наследственная конституционная монархия, в которой император, как носитель верховной власти, ограничен «постановлениями Основных законов» и делит свою власть с двухпалатным «народным представительством», формируемым на основе цензовых выборов, прямых в городах и двухстепенных «в остальных местностях». По словам первого лидера партии, ветерана земского движения Дмитрия Шипова, октябристы полагали, что «взаимодействие власти и народного представительства должно быть организовано на основе нравственной между ними связи, и признавали желательным возвращение самодержавию его прежнего характера, как это было во времена Земских соборов»[588]. Программа партии содержала весь джентльменский набор прав граждан, включая свободу вероисповедания, слова, собраний, союзов, выбора места жительства и т. д. В то же время октябристы исходили из необходимости сохранения «единой и неделимой» России и противодействовали «всяким предположениям, направленным прямо или косвенно к расчленению империи и к идее федерализма»[589]. Октябристы в целом поддерживали внешнеполитический курс правительства. Их устраивали союзнические отношения с Великобританией и Францией, планы захвата черноморских проливов, расширения российского влияния на Балканах и Ближнем Востоке.
В партии оказался собран едва ли не весь цвет российской торговопромышленной и финансовой буржуазии, уже частично «одворяненной», а также служилого дворянства. Социальный портрет среднего октябриста так нарисован современным историком: «мужчина 47–48 лет, потомственный дворянин (или, несколько реже, купец, потомственный почетный гражданин) с высшим образованием (чаще – юридическим или вообще гуманитарным) чиновник V–VIII класса, житель города одной из земских губерний, член Совета банка или акционерного предприятия, земле– и домовладелец, нередко земский или городской гласный»[590]. В партии состояли такие крупнейшие российские бизнесмены. Дворянско-бюрократическую струю в руководстве партии олицетворяли действительный статский советник барон Корф и тайный советник Красовский, дворянско-землевладельческую – Шипов, граф Гейден, князь Волконский, Родзянко. А были еще многие видные столичные профессора, адвокаты, деятели искусств, издатели, журналисты. Численность партии доходила до 75 тысяч человек.
В октябре 1906 года Шипов ушел с поста главы партии в знак протеста против того, что «значительное число представителей «Союза», осуждая революционные насилия, были в то же время склонны примиряться с произволом правительственной власти и охранять ее чрезвычайные полномочия»[591]. Лидером партии, ее душой и неизменным руководителем с тех пор стал Александр Гучков, одна из самых примечательных и противоречивых фигур не только революционной эпохи, но, пожалуй, всей отечественной истории. Для многих социалистов, либералов и консерваторов Гучков, как писал Керенский, – «один из самых ярких и интересных деятелей дореволюционной России»[592]. Для большевиков его фамилия была синонимом понятия «буржуазная реакция». А люди, сохранившие верность Николаю II, не жалели эпитетов, чтобы выразить свою ненависть к Гучкову. Генерал Павел Курлов уверял, что «Россия обязана Гучкову не только падением Императорской власти… но и последующим разрушением ее как великой мировой державы»[593]. Генерал Спиридович назвал его «величайшим из политических интриганов»[594]. Что же, Гучков был действительно неординарной личностью и сыграл одну из ключевых ролей в Крушении России.
Потомственный почетный гражданин и бизнесмен, «он получил очень хорошее образование, прекрасно говорил по-французски и имел изящные манеры, приобретенные им от матери, по происхождению француженки»[595]. Он учился во 2-й московской гимназии на Разгуляе, часто посещал военный госпиталь (попечителем которого был его отец), где лежали раненые ветераны боев на Шипке. Интерес и уважение к армии были привиты еще тогда. В гимназии Гучков был бит одноклассниками за осуждение террористки Веры Засулич. Окончил с золотой медалью, поступил на историко-филологический факультет Московского университета, где посещал семинар знаменитого профессора Виноградова вместе с будущим оппонентом и коллегой по Временному правительству Павлом Милюковым. После окончания университета Гучков оставался в нем вольнослушателем, занимаясь у не менее знаменитых Герье и Ключевского. Военная служба будущего военного министра ограничилась одним годом в 1-м Лейб-гвардии Екатеринославском полку, где вольноопределяющийся Гучков был по увольнении произведен в прапорщики запаса. Затем уехал за границу, где три года изучал историю, право, политэкономию в Берлинском, Тюбенгенском и Венском университетах. В 1893 году он стал членом Московской городской управы, где специализировался на вопросах организации водоснабжения и канализации.
Василий Шульгин, прекрасно знавший Гучкова, написал, что «Александр Иванович был свободолюбив по природе и несколько авантюристичен по характеру»[596]. Что верно, то верно. В 1890-е он с братом отправился в армянские вилайеты Малой Азии, документируя факты резни армян турками. Затем записался в оренбургскую казачью сотню, охранявшую КВЖД. Из-за дуэли подал в отставку и совершил вояж верхом через Китай, Монголию и Среднюю Азию длиной 12 тысяч километров. Через год он отправился в Южную Африку, чтобы воевать против англичан на стороне буров, которым горячо сочувствовала вся российская общественность. Был тяжело ранен в бедро в бою близ Линдлея в Оранжевой республике и навсегда остался хромым. Немецкий госпиталь, в котором Гучков лечился, захватили англичане, он оказался в плену. Британцы отпустили его под честное слово, как только он смог передвигаться. В 1901 году он стал директором крупного Московского учетного банка и председателем наблюдательного комитета страхового общества «Россия». Но уже через два года, отложив собственную свадьбу, поехал воевать с турками на стороне восставших македонцев.
Еще большую известность Гучков приобрел в годы русско-японской войны, когда отправился в Маньчжурию в качестве помощника главного уполномоченного Красного Креста. По возвращении он выдвинулся на политической арене, призвав императора положить конец войне, созвать Земский собор, а также вступившись за честь всеми критиковавшейся армии. С тех пор за Гучковым закрепилась слава крупного политика и ведущего специалиста в военных вопросах. В 1905 году с ним впервые встречался Николай II, тогда же Витте пригасил его на пост министра торговли и промышленности. Гучков даже согласился, но затем подал на попятную, узнав, что министром внутренних дел намечался нелюбимый прогрессивной общественностью Дурново[597]. Он предпочел карьеру партийного лидера.
Успех пришел к возглавляемым Гучковым октябристам на выборах в III Думу после внесения в избирательное законодательство поправок, расширявших в Думе представительство от земской среды, где под влиянием революционных эксцессов «все яснее проявлялся вполне естественный сдвиг симпатии слева направо»[598]. В Думу было избрано множество консервативно настроенных земских и общественных деятелей, ранее ни в какой партийной деятельности не замеченных. «Так как левые оппозиционные партии были сплоченнее и организованнее, то их состав определился сразу, в октябристы же повалила масса народа справа, и в самом скором времени после созыва эта фракция числила в своих рядах по спискам более 200 человек, т. е. почти половину всего состава Государственной думы, – с очевидным неудовольствием писал левый октябрист Шидловский. – …Эта-то линия поведения, намеченная на первое время фракцией октябристов, привлекла в ее ряды пропасть народа, склонного по природе своей видеть в правительстве начальство и знающего только одну политику – всегда быть на стороне начальства»[599]. Октябристы действительно вплотную придвинулись к тому, чтобы стать партией власти.
Они активно поддержали всю законодательную повестку дня Петра Столыпина, включая и либеральные начинания, и весь набор репрессивных мер. Гучков полагал, что революционный террор вылился в дикую и бессмысленную злобу и доказывал, «что во время гражданской войны власть должна прибегать к скорым и суровым репрессиям, производя впечатление на население. Иначе она ослабит самое себя»[600].
Гучков был сильным партийным лидером. «Александр Иванович был человеком недюжинного ума и обладал способностью подчинять людей и вести их за собой… Он был выдающимся оратором, и его хорошо построенные, сжатые речи привлекали не только красотой, но главным образом, содержательностью и глубиной мысли. Он умел бить противника до конца (выделено мною – В.Н), слабых мест у него не было, и возражать ему было нелегко»[601], – отмечал его соратник Мельников.
Консерватизм как политическое течение начал организационно оформляться на основе правого меньшинства земско-городских съездов 1905 года, представлявшего в основном предпринимательские круги. «Ядро октябристов, положивших в ноябре 1905 года начало Союзу 17-го октября, образовались из того меньшинства общеземских съездов, которое примыкало к общим требованиям широких либеральных реформ… И перехода от переживших себя форм неограниченного самодержавия к конституционному строю, но в то же время боролось после увлечений безудержного радикализма и против социалистических экспериментов, которые грозили стране тяжелыми политическими и социальными потрясениями»[587], – авторитетно свидетельствовал Александр Гучков. Сразу после обнародования Манифеста 17 октября возникло сразу несколько партий, наиболее удачливой из которых стали октябристы, проведшие свой I Всероссийский съезд в феврале 1906 года в Охотничьем клубе на Воздвиженке, в московском доме графа Шереметьева. Весной консервативные партии оформили блок, который баллотировался на выборах в Думу и потерпел оглушительное поражение, проведя только 16 своих депутатов, из которых 13 были членами Союза 17 октября (для сравнения, – победившие кадеты получили 179 мест). После этого большинство из этих партий влилось в ряды октябристов.
Их программными принципами была наследственная конституционная монархия, в которой император, как носитель верховной власти, ограничен «постановлениями Основных законов» и делит свою власть с двухпалатным «народным представительством», формируемым на основе цензовых выборов, прямых в городах и двухстепенных «в остальных местностях». По словам первого лидера партии, ветерана земского движения Дмитрия Шипова, октябристы полагали, что «взаимодействие власти и народного представительства должно быть организовано на основе нравственной между ними связи, и признавали желательным возвращение самодержавию его прежнего характера, как это было во времена Земских соборов»[588]. Программа партии содержала весь джентльменский набор прав граждан, включая свободу вероисповедания, слова, собраний, союзов, выбора места жительства и т. д. В то же время октябристы исходили из необходимости сохранения «единой и неделимой» России и противодействовали «всяким предположениям, направленным прямо или косвенно к расчленению империи и к идее федерализма»[589]. Октябристы в целом поддерживали внешнеполитический курс правительства. Их устраивали союзнические отношения с Великобританией и Францией, планы захвата черноморских проливов, расширения российского влияния на Балканах и Ближнем Востоке.
В партии оказался собран едва ли не весь цвет российской торговопромышленной и финансовой буржуазии, уже частично «одворяненной», а также служилого дворянства. Социальный портрет среднего октябриста так нарисован современным историком: «мужчина 47–48 лет, потомственный дворянин (или, несколько реже, купец, потомственный почетный гражданин) с высшим образованием (чаще – юридическим или вообще гуманитарным) чиновник V–VIII класса, житель города одной из земских губерний, член Совета банка или акционерного предприятия, земле– и домовладелец, нередко земский или городской гласный»[590]. В партии состояли такие крупнейшие российские бизнесмены. Дворянско-бюрократическую струю в руководстве партии олицетворяли действительный статский советник барон Корф и тайный советник Красовский, дворянско-землевладельческую – Шипов, граф Гейден, князь Волконский, Родзянко. А были еще многие видные столичные профессора, адвокаты, деятели искусств, издатели, журналисты. Численность партии доходила до 75 тысяч человек.
В октябре 1906 года Шипов ушел с поста главы партии в знак протеста против того, что «значительное число представителей «Союза», осуждая революционные насилия, были в то же время склонны примиряться с произволом правительственной власти и охранять ее чрезвычайные полномочия»[591]. Лидером партии, ее душой и неизменным руководителем с тех пор стал Александр Гучков, одна из самых примечательных и противоречивых фигур не только революционной эпохи, но, пожалуй, всей отечественной истории. Для многих социалистов, либералов и консерваторов Гучков, как писал Керенский, – «один из самых ярких и интересных деятелей дореволюционной России»[592]. Для большевиков его фамилия была синонимом понятия «буржуазная реакция». А люди, сохранившие верность Николаю II, не жалели эпитетов, чтобы выразить свою ненависть к Гучкову. Генерал Павел Курлов уверял, что «Россия обязана Гучкову не только падением Императорской власти… но и последующим разрушением ее как великой мировой державы»[593]. Генерал Спиридович назвал его «величайшим из политических интриганов»[594]. Что же, Гучков был действительно неординарной личностью и сыграл одну из ключевых ролей в Крушении России.
Потомственный почетный гражданин и бизнесмен, «он получил очень хорошее образование, прекрасно говорил по-французски и имел изящные манеры, приобретенные им от матери, по происхождению француженки»[595]. Он учился во 2-й московской гимназии на Разгуляе, часто посещал военный госпиталь (попечителем которого был его отец), где лежали раненые ветераны боев на Шипке. Интерес и уважение к армии были привиты еще тогда. В гимназии Гучков был бит одноклассниками за осуждение террористки Веры Засулич. Окончил с золотой медалью, поступил на историко-филологический факультет Московского университета, где посещал семинар знаменитого профессора Виноградова вместе с будущим оппонентом и коллегой по Временному правительству Павлом Милюковым. После окончания университета Гучков оставался в нем вольнослушателем, занимаясь у не менее знаменитых Герье и Ключевского. Военная служба будущего военного министра ограничилась одним годом в 1-м Лейб-гвардии Екатеринославском полку, где вольноопределяющийся Гучков был по увольнении произведен в прапорщики запаса. Затем уехал за границу, где три года изучал историю, право, политэкономию в Берлинском, Тюбенгенском и Венском университетах. В 1893 году он стал членом Московской городской управы, где специализировался на вопросах организации водоснабжения и канализации.
Василий Шульгин, прекрасно знавший Гучкова, написал, что «Александр Иванович был свободолюбив по природе и несколько авантюристичен по характеру»[596]. Что верно, то верно. В 1890-е он с братом отправился в армянские вилайеты Малой Азии, документируя факты резни армян турками. Затем записался в оренбургскую казачью сотню, охранявшую КВЖД. Из-за дуэли подал в отставку и совершил вояж верхом через Китай, Монголию и Среднюю Азию длиной 12 тысяч километров. Через год он отправился в Южную Африку, чтобы воевать против англичан на стороне буров, которым горячо сочувствовала вся российская общественность. Был тяжело ранен в бедро в бою близ Линдлея в Оранжевой республике и навсегда остался хромым. Немецкий госпиталь, в котором Гучков лечился, захватили англичане, он оказался в плену. Британцы отпустили его под честное слово, как только он смог передвигаться. В 1901 году он стал директором крупного Московского учетного банка и председателем наблюдательного комитета страхового общества «Россия». Но уже через два года, отложив собственную свадьбу, поехал воевать с турками на стороне восставших македонцев.
Еще большую известность Гучков приобрел в годы русско-японской войны, когда отправился в Маньчжурию в качестве помощника главного уполномоченного Красного Креста. По возвращении он выдвинулся на политической арене, призвав императора положить конец войне, созвать Земский собор, а также вступившись за честь всеми критиковавшейся армии. С тех пор за Гучковым закрепилась слава крупного политика и ведущего специалиста в военных вопросах. В 1905 году с ним впервые встречался Николай II, тогда же Витте пригасил его на пост министра торговли и промышленности. Гучков даже согласился, но затем подал на попятную, узнав, что министром внутренних дел намечался нелюбимый прогрессивной общественностью Дурново[597]. Он предпочел карьеру партийного лидера.
Успех пришел к возглавляемым Гучковым октябристам на выборах в III Думу после внесения в избирательное законодательство поправок, расширявших в Думе представительство от земской среды, где под влиянием революционных эксцессов «все яснее проявлялся вполне естественный сдвиг симпатии слева направо»[598]. В Думу было избрано множество консервативно настроенных земских и общественных деятелей, ранее ни в какой партийной деятельности не замеченных. «Так как левые оппозиционные партии были сплоченнее и организованнее, то их состав определился сразу, в октябристы же повалила масса народа справа, и в самом скором времени после созыва эта фракция числила в своих рядах по спискам более 200 человек, т. е. почти половину всего состава Государственной думы, – с очевидным неудовольствием писал левый октябрист Шидловский. – …Эта-то линия поведения, намеченная на первое время фракцией октябристов, привлекла в ее ряды пропасть народа, склонного по природе своей видеть в правительстве начальство и знающего только одну политику – всегда быть на стороне начальства»[599]. Октябристы действительно вплотную придвинулись к тому, чтобы стать партией власти.
Они активно поддержали всю законодательную повестку дня Петра Столыпина, включая и либеральные начинания, и весь набор репрессивных мер. Гучков полагал, что революционный террор вылился в дикую и бессмысленную злобу и доказывал, «что во время гражданской войны власть должна прибегать к скорым и суровым репрессиям, производя впечатление на население. Иначе она ослабит самое себя»[600].
Гучков был сильным партийным лидером. «Александр Иванович был человеком недюжинного ума и обладал способностью подчинять людей и вести их за собой… Он был выдающимся оратором, и его хорошо построенные, сжатые речи привлекали не только красотой, но главным образом, содержательностью и глубиной мысли. Он умел бить противника до конца (выделено мною – В.Н), слабых мест у него не было, и возражать ему было нелегко»[601], – отмечал его соратник Мельников.