Страница:
Не будет преувеличением сказать, что кадетам симпатизировал цвет интеллигенции. В их руководящих эшелонах были выдающиеся профессора юриспруденции – Гессен, Котляревский, Муромцев, Петражиц-кий; истории – Кизеветтер, Корнилов; экономисты и публицисты – Изгоев, Струве, Тыркова; адвокаты – Винавер, Ледницкий, В. Маклаков. Этих людей знала вся образованная Россия. Были там и видные представители аристократии, в том числе Рюриковичи – князья Павел и Петр Долгоруковы, князь Д.И. Шаховской. Приобрели известность и менее именитые руководители думской фракции кадетов.
Ближайшим сподвижником Милюкова стал уездный врач и земец Андрей Шингарев, который вырос в главного эксперта по бюджетным вопросам и наиболее ярого оппонента Коковцова. Набоков называл его «русским провинциальным интеллигентом, представителем третьего элемента, очень способным, очень трудолюбивым, с горячим сердцем и высоким строем души, с кристально чистыми побуждениями, чрезвычайно обаятельным и симпатичным, но в конце концов «рассчитанным» не на государственный, а на губернский или уездный масштаб»[633]. Более комплиментарно Набоков отзывался о Николае Некрасове, предводителе левого крыла партии, инженере-железнодорожнике и профессоре Томского технологического института, у которого обнаруживались «огромные деловые способности, умение ориентироваться, широкий кругозор, практическая сметка». Куда ниже он оценивал этические качества Некрасова[634]. Схожего мнения придерживалась и Ариадна Тыркова, гимназическая подруга Надежды Крупской, модная журналистка и писательница, эффектная женщина с репутацией «единственного мужчины в партии». «Он жаден к почету и неразборчив в средствах»[635], – замечала Тыркова о Некрасове. Своими главными помощниками сам Милюков называл также адвоката Федора Родичева, который «обладал совершенно исключительным даром красноречия, но его горячий темперамент часто выводил его за пределы требовавшиеся фракционной дисциплиной и политическими условиями момента», а также Василия Маклакова, который «был несравненным и незаменимым оратором по тонкости и гибкости юридической аргументации»[636].
Кадеты подавали себя как «внеклассовую» партию, которая по своему характеру соответствует «традиционному настроению русской интеллигенции»[637]. Вкратце их политическую программу можно было сформулировать так: делай, как в Англии, только еще более либерально. Действительно, кадеты были гораздо левее любых своих западных либеральных аналогов, как наша интеллигенция была радикальнее зарубежных интеллектуалов.
Партия народной свободы отрицала социальную революцию, но была вовсе не против революции политической, которая брала бы на себя решение тех задач, которые не в состоянии решить действующая власть. Иными словами, кадеты не поддерживали идеи народного бунта, но не исключали возможности государственного переворота.
Политическим идеалом выступала конституционная монархия британского типа, основанная на последовательном разделении властей, ответственности правительства перед парламентом, который бы избирался на основе всеобщего избирательного права.
Кадеты были сторонниками сохранения централизованного, унитарного государственного устройства, но при этом признавали право народностей на самоопределение, хотя главным образом в культурно-национальной сфере. Впрочем, в партии были и сторонники польской независимости, как Родичев, и максимальной украинской автономии, как Милюков. Местное управление предлагалось распространить на всю Российскую империю и довести до самого низового уровня, формируя его путем прямых и закрытых выборов.
Весьма обстоятельно кадеты разрабатывали аграрный вопрос, причем в ключе не либеральном, а явно социалистическом. Откладывая в сторону главную либеральную ценность – право собственности, они предлагали передачу крестьянам казенных и частных земель. В Думе партийная фракция сразу же предложила выработать закон «об удовлетворении потребностей крестьян в земле путем обращения в их пользу земель казенных, удельных, кабинетских, монастырских, церковных и принудительного отчуждения земель частновладельческих»[638]. Нигде больше в мире таких экспроприаторски настроенных либералов не встречалось. Что их действительно сближало с зарубежными коллегами, так это свойственные «Милюкову, как и всему либерально-позитивистскому миру, поверхностность и глухота в отношении всех религиозно-нравственных вопросов», подмеченные Степуном[639].
Радикализм кадетов, сразу перешедших во фронтальную оппозицию правительству, явился одной из главных причин роспуска и I, и II Думы, где партия имела крупнейшую фракцию и держала контрольный пакет акций. В III Думу ей удалось провести всего лишь 54 депутата, и она уступила большинство и пальму первенства октябристам. Преобладающая часть партийного руководства резко критиковала политику Столыпина, хотя появились и диссиденты в лице авторов «Вех», которые, по сути, призвали к компромиссу с исторически сложившейся властью. Поведение правых кадетов возмутило партийное руководство, инициировавшее в 1910 году выпуск альтернативного сборника «Интеллигенция в России», где было заявлено о преемственности с русской освободительной традицией и о солидарности с автономистскими партиями на национальных окраинах.
Начало работы IV Думы кадеты, получившие 59 мандатов, ознаменовали внесением законопроектов о всеобщем избирательном праве, гарантиях гражданских свобод, а затем – голосованиями против ассигнований по сметам Синода, Минюста и других ведомств, возглавляемых «реакционными» министрами. Во время второй сессии они отвергали уже бюджет в целом. Перед войной в партии развернулась дискуссия между сторонниками «оздоровления власти» путем привлечения туда либеральных общественников и бюрократов (в частности, на этой позиции стоял Петр Струве), и приверженцев идеи «изоляции правительства», которую озвучивал сам Милюков. Чтобы создать политический вакуум вокруг правительства, лидер кадетов был готов на широкий альянс, включающий и умеренных консерваторов, и либералов, и социалистов.
В этот период активизировались контакты конституционных демократов с более молодой партией прогрессистов, которую я бы тоже отнес к либеральной части российского политического спектра.
Партия эта рождалась на квартирах крупных московских предпринимателей Рябушинского и Коновалова, где регулярно проходили «экономические беседы» с участием широкого круга интеллигентов, бизнесменов, членов Думы и Государственного совета весьма различной идеологической ориентации. Из завсегдатаев этих встреч создалось некое ядро, куда вошли бывшие октябристы, которым не нравилась поддержка Гучковым политики Столыпина (граф Гейден, Александр Стахович, Дмитрий Шипов); и бывшие кадеты, недовольные радикализмом аграрной программы партии и ее заигрыванием с социалистами (Николай Львов, философ князь Е.Н. Трубецкой). Таким образом, прогрессизм явился альянсом левых октябристов с правыми кадетами. К ним добавилось в личном качестве насколько бизнесменов, в первую очередь сам Александр Коновалов.
Сын хлопчатобумажного фабриканта, он продолжил трудовую династию после учебы на физмате Московского университета и в школе ткачества в немецком Мюльгаузене, возглавив товарищество мануфактур «Иван Коновалов с сыном». Коновалов-младший славился либерализмом в отношении рабочих, строил для них комфортабельные общежития, ввел 9-часовой рабочий день. Общественная активность привела его к руководству хлопкового комитета при московской бирже, костромского комитета торговли и мануфактур, Российского взаимного страхового союза и т. п. В 1905 году Коновалов стоял у истоков торгово-промышленной партии, затем спонсировал многие либеральные периодические издания.
Яркой фигурой прогрессистов был и Михаил Терещенко, представитель династии украинских землевладельцев и сахарозаводчиков, располагавшей 150 тысячам десятин земли, сахарными, лесопильными, суконными производствами, винокурнями в Киеве с окрестностями, Подольской, Черниговской, Орловской и ряде других губерний. Поучившись у лучших экономистов Лейпцигского университета, он экстерном закончил юридический факультет Московского, где и преподавал, пока не подал в отставку в знак протеста против увольнения трех коллег. Меломан и театрал, он подался в дирекцию Императорских театров, дослужился до камер-юнкера, получил потомственное дворянство. В 26 лет Терещенко, этот «изящный монденный англоман»[640] (словами Александра Бенуа), имел состояние в 70 млн рублей, что равноценно состоянию современного долларового миллиардера, и был избран в IV Думу, где, оставаясь формально беспартийным, примкнул к фракции прогрессистов.
Организационно партия оформилась во время думских выборов 1912 года. Из 39 членов ее ЦК 29 были дворянами, а еще 9 – потомственными почетными гражданами. Платформа прогрессистов практически ничем не отличалась от программы кадетов, кроме, естественно, идей экспроприации экспроприаторов. На выборах новая партия получила 32 депутатских кресла, но вместе с примкнувшими их стало 48 – почти как у кадетов. У многих коллег-парламентариев новички вызвали некоторое снисходительное пренебрежение – ни то, ни се. «Партию прогрессистов в Думе называли пристанодержательницей, потому что в ней было всякого жита по лопате, и было все, что хотите, кроме определенной физиономии, – замечал Шидловский. – В нее входили лица, совершенно к политике не причастные, но желавшие быть причисленными к прогрессивным элементам; входили социалистически настроенные священники, которые по сану своему и по одежде не решались числиться в партиях, соответствующих их убеждениям; входило несколько лиц определенно правых убеждений, руководствовавшихся неизвестными никому соображениями, одним словом, – самые разнообразные элементы, неизвестно чем связанные»[641].
В марте-апреле 1914 года собрания в особняках Рябушинского и Коновалова пошли сплошной чередой, причем в них участвовали не только левые октябристы, прогрессисты и кадеты, но также народные социалисты и меньшевики. На этих встречах открыто заговорили о необходимости подготовки дворцового переворота, обсуждали состав будущего Временного правительства.
С началом войны оппозиционность и пацифизм либералов сменились страстным патриотизмом, они в полной мере поддержали цели войны, включая усиление российского влияния на Балканах, захват проливов, приращение территорий, коль скоро за победу в любом случае придется заплатить огромную цену. Кадеты и прогрессисты были в первых рядах создателей и руководителей Всероссийских Земского и Городского союзов.
Но уже в 1914 году появились противники союза с правительством. На заседании кадетского ЦК Родичев воскликнул: «Да неужели вы думаете, что с этими дураками можно победить»[642]. Во внутрипартийных дискуссиях все больше занимали темы, связанные с изменой и распутинщиной. «За счет царя с этого времени на первый план выдвинулась царица, – излагал Милюков свое видение внутриполитических раскладов. – …Двор замыкался в пределы апартаментов царицы и «маленького домика» верной, но глупой подруги царицы Анны Вырубовой. Над ними двумя царил Распутин, а около этого центрального светила группировались кружки проходимцев и аферистов, боровшихся за влияние на Распутина – и грызшихся между собой»[643]. Именно Милюков вновь вернется к идее формирования большой оппозиционной коалиции, которая обсуждалась еще до войны и найдет свое воплощение в созданном под его руководством Прогрессивном блоке, куда войдут и кадеты, и прогрессисты.
Но при этом Милюков оказался сам в тяжелом положении внутри собственной партии, где на него стали смотреть как на примиренца и ярого монархиста. Столичные охранные отделения, активно следившие в 1915 году за шедшими одна за другой кадетскими конференциями, констатировали размежевание партии на три противостоящих течения, причем Милюков занял «правую позицию, – как острят теперь кадеты, – «ультраправительственную». В чувстве юмора им действительно не откажешь, потому что позиция правого крыла в донесении спецслужб по итогам конференции в июне была передана следующим образом: «Задачи означенного течения депутат Государственной думы Милюков определяет стремлениями «совершить мирную революцию за спиною и с санкции самого правительства, усыпив бдительность правящих органов последнего внешними и чисто показными изъявлениями верноподданнического образа мысли кадет»». Второе течение, по тому же источнику, «протестует против сотрудничества кадет с правыми элементами и правительством, настаивает на необходимости разрыва думского блока с правыми депутатами, добивается выхода кадет из различных комиссий и совещаний по вопросам военного снабжения и требует выступлений в защиту положения евреев». Такую позицию занимали члены ЦК Некрасов, Кизеветтер, адвокат Мандельштам, настаивавшие также на максимальном сближении с трудовиками и социал-демократами. Наконец, третье течение исходило из необходимости «широкой работы в народных массах, на почве развивающегося ныне усиленного кооперативного движения, и допуском в своей тактике нелегальных приемов борьбы, как, например: выпуска нелегальной агитационной литературы, подготовки и организации различного рода бойкотов, демонстраций и даже забастовок»[644]. Сторонники уличных действий представляли в основном провинциальные города и земства.
Было и четвертое течение, голос которого спецслужбы даже не зафиксировали. «Отложить счеты с властью до момента поражения внешнего врага»[645]. Это было мнение Маклакова, которое в партии разделяли единицы. Остальные кадеты боролись за снос режима. В самый разгар войны.
Народники
Ближайшим сподвижником Милюкова стал уездный врач и земец Андрей Шингарев, который вырос в главного эксперта по бюджетным вопросам и наиболее ярого оппонента Коковцова. Набоков называл его «русским провинциальным интеллигентом, представителем третьего элемента, очень способным, очень трудолюбивым, с горячим сердцем и высоким строем души, с кристально чистыми побуждениями, чрезвычайно обаятельным и симпатичным, но в конце концов «рассчитанным» не на государственный, а на губернский или уездный масштаб»[633]. Более комплиментарно Набоков отзывался о Николае Некрасове, предводителе левого крыла партии, инженере-железнодорожнике и профессоре Томского технологического института, у которого обнаруживались «огромные деловые способности, умение ориентироваться, широкий кругозор, практическая сметка». Куда ниже он оценивал этические качества Некрасова[634]. Схожего мнения придерживалась и Ариадна Тыркова, гимназическая подруга Надежды Крупской, модная журналистка и писательница, эффектная женщина с репутацией «единственного мужчины в партии». «Он жаден к почету и неразборчив в средствах»[635], – замечала Тыркова о Некрасове. Своими главными помощниками сам Милюков называл также адвоката Федора Родичева, который «обладал совершенно исключительным даром красноречия, но его горячий темперамент часто выводил его за пределы требовавшиеся фракционной дисциплиной и политическими условиями момента», а также Василия Маклакова, который «был несравненным и незаменимым оратором по тонкости и гибкости юридической аргументации»[636].
Кадеты подавали себя как «внеклассовую» партию, которая по своему характеру соответствует «традиционному настроению русской интеллигенции»[637]. Вкратце их политическую программу можно было сформулировать так: делай, как в Англии, только еще более либерально. Действительно, кадеты были гораздо левее любых своих западных либеральных аналогов, как наша интеллигенция была радикальнее зарубежных интеллектуалов.
Партия народной свободы отрицала социальную революцию, но была вовсе не против революции политической, которая брала бы на себя решение тех задач, которые не в состоянии решить действующая власть. Иными словами, кадеты не поддерживали идеи народного бунта, но не исключали возможности государственного переворота.
Политическим идеалом выступала конституционная монархия британского типа, основанная на последовательном разделении властей, ответственности правительства перед парламентом, который бы избирался на основе всеобщего избирательного права.
Кадеты были сторонниками сохранения централизованного, унитарного государственного устройства, но при этом признавали право народностей на самоопределение, хотя главным образом в культурно-национальной сфере. Впрочем, в партии были и сторонники польской независимости, как Родичев, и максимальной украинской автономии, как Милюков. Местное управление предлагалось распространить на всю Российскую империю и довести до самого низового уровня, формируя его путем прямых и закрытых выборов.
Весьма обстоятельно кадеты разрабатывали аграрный вопрос, причем в ключе не либеральном, а явно социалистическом. Откладывая в сторону главную либеральную ценность – право собственности, они предлагали передачу крестьянам казенных и частных земель. В Думе партийная фракция сразу же предложила выработать закон «об удовлетворении потребностей крестьян в земле путем обращения в их пользу земель казенных, удельных, кабинетских, монастырских, церковных и принудительного отчуждения земель частновладельческих»[638]. Нигде больше в мире таких экспроприаторски настроенных либералов не встречалось. Что их действительно сближало с зарубежными коллегами, так это свойственные «Милюкову, как и всему либерально-позитивистскому миру, поверхностность и глухота в отношении всех религиозно-нравственных вопросов», подмеченные Степуном[639].
Радикализм кадетов, сразу перешедших во фронтальную оппозицию правительству, явился одной из главных причин роспуска и I, и II Думы, где партия имела крупнейшую фракцию и держала контрольный пакет акций. В III Думу ей удалось провести всего лишь 54 депутата, и она уступила большинство и пальму первенства октябристам. Преобладающая часть партийного руководства резко критиковала политику Столыпина, хотя появились и диссиденты в лице авторов «Вех», которые, по сути, призвали к компромиссу с исторически сложившейся властью. Поведение правых кадетов возмутило партийное руководство, инициировавшее в 1910 году выпуск альтернативного сборника «Интеллигенция в России», где было заявлено о преемственности с русской освободительной традицией и о солидарности с автономистскими партиями на национальных окраинах.
Начало работы IV Думы кадеты, получившие 59 мандатов, ознаменовали внесением законопроектов о всеобщем избирательном праве, гарантиях гражданских свобод, а затем – голосованиями против ассигнований по сметам Синода, Минюста и других ведомств, возглавляемых «реакционными» министрами. Во время второй сессии они отвергали уже бюджет в целом. Перед войной в партии развернулась дискуссия между сторонниками «оздоровления власти» путем привлечения туда либеральных общественников и бюрократов (в частности, на этой позиции стоял Петр Струве), и приверженцев идеи «изоляции правительства», которую озвучивал сам Милюков. Чтобы создать политический вакуум вокруг правительства, лидер кадетов был готов на широкий альянс, включающий и умеренных консерваторов, и либералов, и социалистов.
В этот период активизировались контакты конституционных демократов с более молодой партией прогрессистов, которую я бы тоже отнес к либеральной части российского политического спектра.
Партия эта рождалась на квартирах крупных московских предпринимателей Рябушинского и Коновалова, где регулярно проходили «экономические беседы» с участием широкого круга интеллигентов, бизнесменов, членов Думы и Государственного совета весьма различной идеологической ориентации. Из завсегдатаев этих встреч создалось некое ядро, куда вошли бывшие октябристы, которым не нравилась поддержка Гучковым политики Столыпина (граф Гейден, Александр Стахович, Дмитрий Шипов); и бывшие кадеты, недовольные радикализмом аграрной программы партии и ее заигрыванием с социалистами (Николай Львов, философ князь Е.Н. Трубецкой). Таким образом, прогрессизм явился альянсом левых октябристов с правыми кадетами. К ним добавилось в личном качестве насколько бизнесменов, в первую очередь сам Александр Коновалов.
Сын хлопчатобумажного фабриканта, он продолжил трудовую династию после учебы на физмате Московского университета и в школе ткачества в немецком Мюльгаузене, возглавив товарищество мануфактур «Иван Коновалов с сыном». Коновалов-младший славился либерализмом в отношении рабочих, строил для них комфортабельные общежития, ввел 9-часовой рабочий день. Общественная активность привела его к руководству хлопкового комитета при московской бирже, костромского комитета торговли и мануфактур, Российского взаимного страхового союза и т. п. В 1905 году Коновалов стоял у истоков торгово-промышленной партии, затем спонсировал многие либеральные периодические издания.
Яркой фигурой прогрессистов был и Михаил Терещенко, представитель династии украинских землевладельцев и сахарозаводчиков, располагавшей 150 тысячам десятин земли, сахарными, лесопильными, суконными производствами, винокурнями в Киеве с окрестностями, Подольской, Черниговской, Орловской и ряде других губерний. Поучившись у лучших экономистов Лейпцигского университета, он экстерном закончил юридический факультет Московского, где и преподавал, пока не подал в отставку в знак протеста против увольнения трех коллег. Меломан и театрал, он подался в дирекцию Императорских театров, дослужился до камер-юнкера, получил потомственное дворянство. В 26 лет Терещенко, этот «изящный монденный англоман»[640] (словами Александра Бенуа), имел состояние в 70 млн рублей, что равноценно состоянию современного долларового миллиардера, и был избран в IV Думу, где, оставаясь формально беспартийным, примкнул к фракции прогрессистов.
Организационно партия оформилась во время думских выборов 1912 года. Из 39 членов ее ЦК 29 были дворянами, а еще 9 – потомственными почетными гражданами. Платформа прогрессистов практически ничем не отличалась от программы кадетов, кроме, естественно, идей экспроприации экспроприаторов. На выборах новая партия получила 32 депутатских кресла, но вместе с примкнувшими их стало 48 – почти как у кадетов. У многих коллег-парламентариев новички вызвали некоторое снисходительное пренебрежение – ни то, ни се. «Партию прогрессистов в Думе называли пристанодержательницей, потому что в ней было всякого жита по лопате, и было все, что хотите, кроме определенной физиономии, – замечал Шидловский. – В нее входили лица, совершенно к политике не причастные, но желавшие быть причисленными к прогрессивным элементам; входили социалистически настроенные священники, которые по сану своему и по одежде не решались числиться в партиях, соответствующих их убеждениям; входило несколько лиц определенно правых убеждений, руководствовавшихся неизвестными никому соображениями, одним словом, – самые разнообразные элементы, неизвестно чем связанные»[641].
В марте-апреле 1914 года собрания в особняках Рябушинского и Коновалова пошли сплошной чередой, причем в них участвовали не только левые октябристы, прогрессисты и кадеты, но также народные социалисты и меньшевики. На этих встречах открыто заговорили о необходимости подготовки дворцового переворота, обсуждали состав будущего Временного правительства.
С началом войны оппозиционность и пацифизм либералов сменились страстным патриотизмом, они в полной мере поддержали цели войны, включая усиление российского влияния на Балканах, захват проливов, приращение территорий, коль скоро за победу в любом случае придется заплатить огромную цену. Кадеты и прогрессисты были в первых рядах создателей и руководителей Всероссийских Земского и Городского союзов.
Но уже в 1914 году появились противники союза с правительством. На заседании кадетского ЦК Родичев воскликнул: «Да неужели вы думаете, что с этими дураками можно победить»[642]. Во внутрипартийных дискуссиях все больше занимали темы, связанные с изменой и распутинщиной. «За счет царя с этого времени на первый план выдвинулась царица, – излагал Милюков свое видение внутриполитических раскладов. – …Двор замыкался в пределы апартаментов царицы и «маленького домика» верной, но глупой подруги царицы Анны Вырубовой. Над ними двумя царил Распутин, а около этого центрального светила группировались кружки проходимцев и аферистов, боровшихся за влияние на Распутина – и грызшихся между собой»[643]. Именно Милюков вновь вернется к идее формирования большой оппозиционной коалиции, которая обсуждалась еще до войны и найдет свое воплощение в созданном под его руководством Прогрессивном блоке, куда войдут и кадеты, и прогрессисты.
Но при этом Милюков оказался сам в тяжелом положении внутри собственной партии, где на него стали смотреть как на примиренца и ярого монархиста. Столичные охранные отделения, активно следившие в 1915 году за шедшими одна за другой кадетскими конференциями, констатировали размежевание партии на три противостоящих течения, причем Милюков занял «правую позицию, – как острят теперь кадеты, – «ультраправительственную». В чувстве юмора им действительно не откажешь, потому что позиция правого крыла в донесении спецслужб по итогам конференции в июне была передана следующим образом: «Задачи означенного течения депутат Государственной думы Милюков определяет стремлениями «совершить мирную революцию за спиною и с санкции самого правительства, усыпив бдительность правящих органов последнего внешними и чисто показными изъявлениями верноподданнического образа мысли кадет»». Второе течение, по тому же источнику, «протестует против сотрудничества кадет с правыми элементами и правительством, настаивает на необходимости разрыва думского блока с правыми депутатами, добивается выхода кадет из различных комиссий и совещаний по вопросам военного снабжения и требует выступлений в защиту положения евреев». Такую позицию занимали члены ЦК Некрасов, Кизеветтер, адвокат Мандельштам, настаивавшие также на максимальном сближении с трудовиками и социал-демократами. Наконец, третье течение исходило из необходимости «широкой работы в народных массах, на почве развивающегося ныне усиленного кооперативного движения, и допуском в своей тактике нелегальных приемов борьбы, как, например: выпуска нелегальной агитационной литературы, подготовки и организации различного рода бойкотов, демонстраций и даже забастовок»[644]. Сторонники уличных действий представляли в основном провинциальные города и земства.
Было и четвертое течение, голос которого спецслужбы даже не зафиксировали. «Отложить счеты с властью до момента поражения внешнего врага»[645]. Это было мнение Маклакова, которое в партии разделяли единицы. Остальные кадеты боролись за снос режима. В самый разгар войны.
Народники
Из народнического корня, которым можно считать образованную в 1869 году «Народную волю», выросло множество революционных организаций, однако ко времени революции 1917 года имели значение три группы – эсеры, энэсы и трудовики.
Народовольцы искали особый для России путь, который должен был привести ее к социализму, минуя капиталистический этап. И основные надежды здесь связывали с общиной, которая и виделась готовой ячейкой будущего. Народовольцы явились и первой в мире организацией, которая стала добиваться политических целей путем осуществления терактов против правительственных чиновников и самого царя, став предтечей всех последующих террористических организаций. Причем террористы пользовались большим сочувствием и даже любовью в российском обществе, рассматривавшем их как защитников народных интересов. Особенно женщин, таких как Софья Перовская, Вера Фигнер и другие. «Женщины этого движения были нашими русскими валькириями, но они родились не из туманов и туч скандинавских мифов, а появились в России с первыми отблесками нового рассвета, который озарил нашу страну при переходе от крепостничества к свободе»[646], – писала Брешко-Брешковская, имея в виду конечно же и себя тоже.
На рубеже XIX–XX веков народничество схлестнулось в идейной борьбе с социал-демократами – «легальными марксистами» и «экономистами», безуспешно пытавшимися внедрить в рабочее движение тред-юнионистское сознание, и более радикальными течениями, представленными группой «Освобождение труда» и «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса». В этой борьбе постепенно изживалась «кружковщина» и начинали выкристаллизовываться собственно партии. С 1902 года ведет свою историю партия социалистов-революционеров (эсеров), объединившая народнические группировки, отвергавшие какие-либо тред-юнионистские идеи как иллюзии.
Идеологом нового народничества выступил, в первую очередь, Виктор Чернов, попытавшийся выработать европеизированное социалистическое учение для страны с преимущественно крестьянским населением. Он был дворянином из Камышина, которого за революционную деятельность исключили из Московского университета, где он учился на юрфаке, а затем посадили на 8 месяцев в Петропавловскую крепость. Потом Чернова выслали в Тамбов, где он и начал бурную публицистическую и организаторскую деятельность. Встречавшийся с ним позднее Федор Степун дал такую зарисовку: «…Вождь эсеров В.М. Чернов представлял собою импозантное и даже красочное явление. На первый взгляд типичная «светлая личность» – высокий лоб, благородная шевелюра… Серьезный теоретик модернизированного под влиянием марксизма неонародничества, Чернов как оратор не стеснялся никакими приемами, способными развлечь и подкупить аудиторию. В самовлюбленном витийствовании было нечто от развеселого ярморочного катанья: то он резво припускал речь, словно бубенцами, звеня каламбурами, шутками и прибаутками, то осанисто сдерживал ее, как бы важничая медленною поступью своих научных размышлений. Опытный “партийный деятель” и типичный “язык без костей”»[647]. Чернов стоял у истоков «Крестьянского братства», а затем Аграрно-социалистической лиги, которая соединилась с Южной партией социалистов-революционеров и Северным союзом социалистов революционеров. Этот альянс и стал партией эсеров.
Сформулировать ее программу коротко можно словами Чернова: «Бей чиновников царских, капиталистов и помещиков! Бей покрепче и требуй – земли и воли!»[648]. Если подробнее, то своей главной программной задачей они видели экспроприацию капиталистической собственности и реорганизацию производства и всего общественного строя на коллективистских началах под руководством социально-революционной партии рабочего класса. Земля должна быть социализирована, что означало отмену частной собственности на землю без выкупа, обращение ее в общенародное достояние, распределяемое местными органами самоуправления на основе «уравнительно-трудового» принципа.
Эсеры заявляли себя сторонниками федерации с широкой автономией губерний, волостей и общин и с правом наций на самоопределение. К существовавшей государственной власти были настроены бескомпромиссно, не признавая ее права на существование. Призывая к борьбе «в формах, соответствующих конкретным условиям русской действительности», они не сильно скрывали свое предпочтение методам революционного насилия[649]. Устав боевой организации (БО) партии предусматривал «борьбу с самодержавием путем террористических актов»[650].
Эсеровское руководство черпалось из двух основных источников: отбывших каторгу и ссылку старых народников (Брешко-Брешковская, Михаил Гоц, Осип Минор, Марк Натансон) и экстремистки настроенных молодых людей, в основном из числа исключенных из вузов (Николай Авксентьев, Георгий Гершуни, Абрам Гоц, Владимир Зензинов, Павел Крафт, Борис Савинков, Евгений Созонов). Эсеры всегда страдали организационным нигилизмом, который граничил с организационной расхлябанностью. Кто и когда входил в их ЦК, сказать невозможно, – первоначально, вероятнее всего, его просто не было. А возможно, функции центрального комитета выполняла комиссия по сношению с заграницей в составе Брешковской, Гершуни и Крафта. Когда первая уехала за границу, а двоих других в очередной раз посадили, все эсеровское руководство сосредоточилось в руках Евно Азефа, который сменил Гершуни на посту главы БО, самой законспирированной части партии.
У эсеров была присказка: террор делают, но о терроре не говорят. БО впервые громко заявила о себе покушением на министра внутренних дел Сипягина в апреле 1902 года. При скромном аптечном служащем и изготовителе адских машин Гершуни в ней было не больше 10–15 человек, при Азефе стало 25–30. Всего за время ее существования через боевую организацию прошли немногим более 80 человек. ЦК называл, кого убить, после чего БО работала самостоятельно, имея собственную кассу, конспиративные квартиры и т. д. Руководители боевиков были самыми влиятельными членами ЦК[651]. Алексей Васильев пожалуется, что «Боевая группа социалистов-революционеров тоже доставляла немало беспокойства Охране, так как она совершала множество покушений на жизнь членов Императорской семьи, правительства и самой полиции. Число жертв от взрывов бомб и револьверных пуль террористов весьма велико. Даже жизнь Царя часто подвергалась серьезной опасности. Мы постоянно узнавали о замыслах убить Государя, и несколько раз только особая осторожность и изобретательность дали возможность предотвратить эти преступления»[652]. Не случайно осведомителям за выданного боевика эсеров платили тысячу рублей, а за большевика – только трешку.
Азеф был сыном еврейского портного из Ростова, выросшим в нищете, но выбившимся в люди своими силами, став инженером-электротехником (что потом пригодилось). Чернов не мог нарадоваться на главного террориста партии: «Со своим ясным, четким, математическим умом Азеф казался незаменимым. Брался ли он организовывать транспорт или склад литературы с планомерной развозкой на места, изучить динамитное дело, поставить лабораторию, произвести ряд сложных опытов – везде дело у него кипело. «Золотые руки» – часто говорили про него»[653]. Про профессионального убийцу. Всеобщее недовольство прогрессивной общественности он вызовет только тогда, когда выяснится, что еще с 1893 года Азеф был… ценнейшим осведомителем спецслужб.
Его правой рукой в БО был Борис Савинков, одна из самых загадочных фигур русской революции. «В суховатом, неподвижном лице, скорее западноевропейского, чем типично русского склада, сумрачно, не светясь, горели небольшие, печальные и жестокие глаза. Левую щеку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка»[654]. Чернов вспоминал его как личность исключительно противоречивую: «Занимательный собеседник, увлекательный рассказчик, с неплохим художественным вкусом, Савинков обладал большим запасом фантазии; в его поведении однако Wahrheit (Правда) преплеталась, хотя и не грубо, с Dichtung (Сочинение)[655]; то был крайний субъективизм в восприятии людей и фактов; чем дальше, тем больше он окрашивался какой-то «мефистофельщиной», искренним или напускным презрением к людям»[656]. Занятие убийствами не мешало этому сыну варшавского судьи и бывшему студенту Петербургского университета находить время для литературного творчества. Его книга «Конь Бледный» многими была воспринята как претензия на сверхчеловечество и проповедь аморализма. В то же время эстетство и претензии на аристократизм бросили Савинкова в сторону «христиан Третьего завета» – Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус, – размышлявших как раз о создании «религиозного народничества», чтобы сделать именно религию душой революции. Для почитательницы его талантов Гиппиус «Борис Савинков – сильный, сжатый, властный индивидуалист. Личник»[657]. Степун же при встрече убедился, что тот «был скорее фашистом типа Пилсудского, чем русским социалистом-народником»[658].
В 1904–1907 годах боевая организация совершила более двухсот крупных терактов. Наибольшими своими достижениями эсеры считали убийства Плеве Евгением Созоновым и брата царя, великого князя Сергея Александровича – Каляевым. Чернов в мемуарах в нескольких местах пишет об этом в самых восторженных тонах: «Метко нацеленный и безошибочно нанесенный удар сразу выдвинул Партию социалистов-революционеров в авангардное положение по отношению ко всем остальным элементам освободительного движения. Тяготение к ней обнаружилось среди социалистов польских (ППС) и армянских (Дашнакцутюн); переговоры с ней завела новообразовавшаяся партия грузинских социалистов-федералистов, в которую входили и грузинские эсеры; в Латвии наряду с традиционной социал-демократической партией обособился сочувствующий эсерам Латвийский социал-демократический союз; от российских социал-демократов отошла и сблизилась с ПСР Белорусская социалистическая громада»[659]. Множились ряды террористов. А ведь будут убиты еще два десятка губернаторов, несколько тысяч рядовых чиновников и полицейских, просто невиновных людей. «Бабушка» Брешковская электризует восторгающуюся видом крови молодежь: «Иди и дерзай, не жди никакой указки, пожертвуй собой и уничтожь врага!» И каждую свою статью неизменно заканчивает одним и тем же двойным призывом: «В народ! К оружию»[660]. Число членов партии росло астрономически – с 2 тысяч в начале революции, до 50–60 тысяч к концу – причем в основном за счет рабочих и крестьян.
Народовольцы искали особый для России путь, который должен был привести ее к социализму, минуя капиталистический этап. И основные надежды здесь связывали с общиной, которая и виделась готовой ячейкой будущего. Народовольцы явились и первой в мире организацией, которая стала добиваться политических целей путем осуществления терактов против правительственных чиновников и самого царя, став предтечей всех последующих террористических организаций. Причем террористы пользовались большим сочувствием и даже любовью в российском обществе, рассматривавшем их как защитников народных интересов. Особенно женщин, таких как Софья Перовская, Вера Фигнер и другие. «Женщины этого движения были нашими русскими валькириями, но они родились не из туманов и туч скандинавских мифов, а появились в России с первыми отблесками нового рассвета, который озарил нашу страну при переходе от крепостничества к свободе»[646], – писала Брешко-Брешковская, имея в виду конечно же и себя тоже.
На рубеже XIX–XX веков народничество схлестнулось в идейной борьбе с социал-демократами – «легальными марксистами» и «экономистами», безуспешно пытавшимися внедрить в рабочее движение тред-юнионистское сознание, и более радикальными течениями, представленными группой «Освобождение труда» и «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса». В этой борьбе постепенно изживалась «кружковщина» и начинали выкристаллизовываться собственно партии. С 1902 года ведет свою историю партия социалистов-революционеров (эсеров), объединившая народнические группировки, отвергавшие какие-либо тред-юнионистские идеи как иллюзии.
Идеологом нового народничества выступил, в первую очередь, Виктор Чернов, попытавшийся выработать европеизированное социалистическое учение для страны с преимущественно крестьянским населением. Он был дворянином из Камышина, которого за революционную деятельность исключили из Московского университета, где он учился на юрфаке, а затем посадили на 8 месяцев в Петропавловскую крепость. Потом Чернова выслали в Тамбов, где он и начал бурную публицистическую и организаторскую деятельность. Встречавшийся с ним позднее Федор Степун дал такую зарисовку: «…Вождь эсеров В.М. Чернов представлял собою импозантное и даже красочное явление. На первый взгляд типичная «светлая личность» – высокий лоб, благородная шевелюра… Серьезный теоретик модернизированного под влиянием марксизма неонародничества, Чернов как оратор не стеснялся никакими приемами, способными развлечь и подкупить аудиторию. В самовлюбленном витийствовании было нечто от развеселого ярморочного катанья: то он резво припускал речь, словно бубенцами, звеня каламбурами, шутками и прибаутками, то осанисто сдерживал ее, как бы важничая медленною поступью своих научных размышлений. Опытный “партийный деятель” и типичный “язык без костей”»[647]. Чернов стоял у истоков «Крестьянского братства», а затем Аграрно-социалистической лиги, которая соединилась с Южной партией социалистов-революционеров и Северным союзом социалистов революционеров. Этот альянс и стал партией эсеров.
Сформулировать ее программу коротко можно словами Чернова: «Бей чиновников царских, капиталистов и помещиков! Бей покрепче и требуй – земли и воли!»[648]. Если подробнее, то своей главной программной задачей они видели экспроприацию капиталистической собственности и реорганизацию производства и всего общественного строя на коллективистских началах под руководством социально-революционной партии рабочего класса. Земля должна быть социализирована, что означало отмену частной собственности на землю без выкупа, обращение ее в общенародное достояние, распределяемое местными органами самоуправления на основе «уравнительно-трудового» принципа.
Эсеры заявляли себя сторонниками федерации с широкой автономией губерний, волостей и общин и с правом наций на самоопределение. К существовавшей государственной власти были настроены бескомпромиссно, не признавая ее права на существование. Призывая к борьбе «в формах, соответствующих конкретным условиям русской действительности», они не сильно скрывали свое предпочтение методам революционного насилия[649]. Устав боевой организации (БО) партии предусматривал «борьбу с самодержавием путем террористических актов»[650].
Эсеровское руководство черпалось из двух основных источников: отбывших каторгу и ссылку старых народников (Брешко-Брешковская, Михаил Гоц, Осип Минор, Марк Натансон) и экстремистки настроенных молодых людей, в основном из числа исключенных из вузов (Николай Авксентьев, Георгий Гершуни, Абрам Гоц, Владимир Зензинов, Павел Крафт, Борис Савинков, Евгений Созонов). Эсеры всегда страдали организационным нигилизмом, который граничил с организационной расхлябанностью. Кто и когда входил в их ЦК, сказать невозможно, – первоначально, вероятнее всего, его просто не было. А возможно, функции центрального комитета выполняла комиссия по сношению с заграницей в составе Брешковской, Гершуни и Крафта. Когда первая уехала за границу, а двоих других в очередной раз посадили, все эсеровское руководство сосредоточилось в руках Евно Азефа, который сменил Гершуни на посту главы БО, самой законспирированной части партии.
У эсеров была присказка: террор делают, но о терроре не говорят. БО впервые громко заявила о себе покушением на министра внутренних дел Сипягина в апреле 1902 года. При скромном аптечном служащем и изготовителе адских машин Гершуни в ней было не больше 10–15 человек, при Азефе стало 25–30. Всего за время ее существования через боевую организацию прошли немногим более 80 человек. ЦК называл, кого убить, после чего БО работала самостоятельно, имея собственную кассу, конспиративные квартиры и т. д. Руководители боевиков были самыми влиятельными членами ЦК[651]. Алексей Васильев пожалуется, что «Боевая группа социалистов-революционеров тоже доставляла немало беспокойства Охране, так как она совершала множество покушений на жизнь членов Императорской семьи, правительства и самой полиции. Число жертв от взрывов бомб и револьверных пуль террористов весьма велико. Даже жизнь Царя часто подвергалась серьезной опасности. Мы постоянно узнавали о замыслах убить Государя, и несколько раз только особая осторожность и изобретательность дали возможность предотвратить эти преступления»[652]. Не случайно осведомителям за выданного боевика эсеров платили тысячу рублей, а за большевика – только трешку.
Азеф был сыном еврейского портного из Ростова, выросшим в нищете, но выбившимся в люди своими силами, став инженером-электротехником (что потом пригодилось). Чернов не мог нарадоваться на главного террориста партии: «Со своим ясным, четким, математическим умом Азеф казался незаменимым. Брался ли он организовывать транспорт или склад литературы с планомерной развозкой на места, изучить динамитное дело, поставить лабораторию, произвести ряд сложных опытов – везде дело у него кипело. «Золотые руки» – часто говорили про него»[653]. Про профессионального убийцу. Всеобщее недовольство прогрессивной общественности он вызовет только тогда, когда выяснится, что еще с 1893 года Азеф был… ценнейшим осведомителем спецслужб.
Его правой рукой в БО был Борис Савинков, одна из самых загадочных фигур русской революции. «В суховатом, неподвижном лице, скорее западноевропейского, чем типично русского склада, сумрачно, не светясь, горели небольшие, печальные и жестокие глаза. Левую щеку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка»[654]. Чернов вспоминал его как личность исключительно противоречивую: «Занимательный собеседник, увлекательный рассказчик, с неплохим художественным вкусом, Савинков обладал большим запасом фантазии; в его поведении однако Wahrheit (Правда) преплеталась, хотя и не грубо, с Dichtung (Сочинение)[655]; то был крайний субъективизм в восприятии людей и фактов; чем дальше, тем больше он окрашивался какой-то «мефистофельщиной», искренним или напускным презрением к людям»[656]. Занятие убийствами не мешало этому сыну варшавского судьи и бывшему студенту Петербургского университета находить время для литературного творчества. Его книга «Конь Бледный» многими была воспринята как претензия на сверхчеловечество и проповедь аморализма. В то же время эстетство и претензии на аристократизм бросили Савинкова в сторону «христиан Третьего завета» – Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус, – размышлявших как раз о создании «религиозного народничества», чтобы сделать именно религию душой революции. Для почитательницы его талантов Гиппиус «Борис Савинков – сильный, сжатый, властный индивидуалист. Личник»[657]. Степун же при встрече убедился, что тот «был скорее фашистом типа Пилсудского, чем русским социалистом-народником»[658].
В 1904–1907 годах боевая организация совершила более двухсот крупных терактов. Наибольшими своими достижениями эсеры считали убийства Плеве Евгением Созоновым и брата царя, великого князя Сергея Александровича – Каляевым. Чернов в мемуарах в нескольких местах пишет об этом в самых восторженных тонах: «Метко нацеленный и безошибочно нанесенный удар сразу выдвинул Партию социалистов-революционеров в авангардное положение по отношению ко всем остальным элементам освободительного движения. Тяготение к ней обнаружилось среди социалистов польских (ППС) и армянских (Дашнакцутюн); переговоры с ней завела новообразовавшаяся партия грузинских социалистов-федералистов, в которую входили и грузинские эсеры; в Латвии наряду с традиционной социал-демократической партией обособился сочувствующий эсерам Латвийский социал-демократический союз; от российских социал-демократов отошла и сблизилась с ПСР Белорусская социалистическая громада»[659]. Множились ряды террористов. А ведь будут убиты еще два десятка губернаторов, несколько тысяч рядовых чиновников и полицейских, просто невиновных людей. «Бабушка» Брешковская электризует восторгающуюся видом крови молодежь: «Иди и дерзай, не жди никакой указки, пожертвуй собой и уничтожь врага!» И каждую свою статью неизменно заканчивает одним и тем же двойным призывом: «В народ! К оружию»[660]. Число членов партии росло астрономически – с 2 тысяч в начале революции, до 50–60 тысяч к концу – причем в основном за счет рабочих и крестьян.