Работа над списком людей, которые знали Терезу, была нелегкой. Просто удивительно, сколько людей могут умереть, эмигрировать или сменить фамилию за шестнадцать лет. Другие оказывались смертельно больными и ожидали своего конца в какой-нибудь лечебнице. Либо сидели в тюрьме, стали алкоголиками, были высланы из страны. Многие попросту исчезали, плавали на море или давно перебрались в отдаленные уголки страны, где создали совершенно новую жизнь себе и своим близким, и бóльшую часть из них нельзя было немедленно проверить. В результате в списке Колльберга оказалось двадцать восемь фамилий. Это были люди, которые находились на свободе и жили в Стокгольме или близлежащих городах. Пока что у него имелись лишь краткие сведения о них. Их возраст, профессия, адрес, гражданское состояние. Список фамилий под номерами от одного до двадцати восьми, расположенных в алфавитном порядке, выглядел следующим образом[14]:
1. Свен Альгрен, 41, продавец, Стокгольм, разведен.
2. Карл Андерсон, 63, ?, Стокгольм (Хёгалидский интернат), холост.
3. Ингвар Бенгтсон, 43, журналист, Стокгольм, разведен.
4. Руне Бенгтсон, 56, дирижер, Стоксунд, женат.
5. Ян Карлсон, 46, торговец антиквариатом, Упландс-Весбю, холост.
6. Руне Карлсон, 32, техник, Нака 5, женат.
7. Стиг Экберг, 83, бывший рабочий, Стокгольм (Розенлундский дом престарелых), вдовец.
8. Уве Эриксон, 47, автомеханик, Бандхаген, женат.
9. Вальтер Эриксон, 69, бывший портовый грузчик, Стокгольм (Хёгалидский интернат), вдовец.
10. Стиг Ферм, 31, маляр, Солентуна, женат.
11. Бьсрн Форсберг, 48, бизнесмен, Стоксунд, женат.
12. Бенгт Фредриксон, 56, художник, Стокгольм, разведен.
13. Бу Фростенсон, 66, актер, Стокгольм, разведен.
14. Юхан Гран, 52, бывший официант, Сольна, холост.
15. Кеннет Карлсон, 33, шофер, Шелбю, женат.
16. Леннарт Линдгрен, 81, бывший директор банка, Лидингё, 1, женат.
17. Свен Лундстрём, 37, кладовщик, Стокгольм, разведен.
18. Таге Нильсон, 61, курьер, Стокгольм, холост.
19. Карл-Густав Нильсон, 51, бывший механик, Юханнесхоф, разведен.
20. Хайнц Оллендорф, 46, художник, Стокгольм, холост.
21. Курт Ольсон, 59, руководитель офиса, Сальтшёбаден, женат.
22. Бернхард Петерс, 39, чертежник, Бромма, женат (негр).
23. Вильгельм Росберг, 71, ?, Стокгольм, вдовец.
24. Бернт Турессон, 42, механик, Густавберг, разведен.
25. Рагнар Виклунд, 60, майор, Ваксхольм, женат.
26. Бенгт Вальберг, 38, торговец?, Стокгольм, холост.
27. Ханс Венстрём, 76, бывший продавец рыбного магазина, Сольна, холост.
28. Леннарт Оберг, 35, инженер, Энскеде, женат.
Колльберг со вздохом посмотрел на свой список. Тереза Камарао в своей деятельности охватывала все социальные и возрастные группы мужского населения. Когда она умерла, самому молодому из списка было пятнадцать лет, самому пожилому — шестьдесят семь. В этом списке находились самые разные люди, от дирижера из Стоксунда до старого спившегося вора из Хёгалидского интерната.
— И что же ты собираешься делать с этим списком? — спросил Мартин Бек.
— Не знаю, — хмуро, но честно ответил Колльберг и положил список на письменный стол Меландера.
— Ты все помнишь. Когда у тебя будет время, взгляни. Может, вспомнишь что-нибудь интересное о ком-нибудь из этих людей.
Меландер равнодушно посмотрел на список и кивнул.
Двадцать третьего декабря, в канун Рождества Монссон и Нордин, ко всеобщему удовольствию, отправились домой. Они должны были вернуться к Новому году.
Была отвратительная холодная погода.
Общество потребления трещало по всем швам. В тот день можно было продать все, причем за любую цену. Чаще всего покупали в кредит или расплачивались чеками, которые ничем не были обеспечены.
Возвращаясь вечером домой, Мартин Бек размышлял о том, что в Швеции уже имеется первое групповое убийство и первое убийство полицейского, которое не удается раскрыть.
Расследование зашло в тупик. А с технической точки зрения — в отличие от дела Терезы — оно выглядело как куча мусора.
XXVIII
XXIX
1. Свен Альгрен, 41, продавец, Стокгольм, разведен.
2. Карл Андерсон, 63, ?, Стокгольм (Хёгалидский интернат), холост.
3. Ингвар Бенгтсон, 43, журналист, Стокгольм, разведен.
4. Руне Бенгтсон, 56, дирижер, Стоксунд, женат.
5. Ян Карлсон, 46, торговец антиквариатом, Упландс-Весбю, холост.
6. Руне Карлсон, 32, техник, Нака 5, женат.
7. Стиг Экберг, 83, бывший рабочий, Стокгольм (Розенлундский дом престарелых), вдовец.
8. Уве Эриксон, 47, автомеханик, Бандхаген, женат.
9. Вальтер Эриксон, 69, бывший портовый грузчик, Стокгольм (Хёгалидский интернат), вдовец.
10. Стиг Ферм, 31, маляр, Солентуна, женат.
11. Бьсрн Форсберг, 48, бизнесмен, Стоксунд, женат.
12. Бенгт Фредриксон, 56, художник, Стокгольм, разведен.
13. Бу Фростенсон, 66, актер, Стокгольм, разведен.
14. Юхан Гран, 52, бывший официант, Сольна, холост.
15. Кеннет Карлсон, 33, шофер, Шелбю, женат.
16. Леннарт Линдгрен, 81, бывший директор банка, Лидингё, 1, женат.
17. Свен Лундстрём, 37, кладовщик, Стокгольм, разведен.
18. Таге Нильсон, 61, курьер, Стокгольм, холост.
19. Карл-Густав Нильсон, 51, бывший механик, Юханнесхоф, разведен.
20. Хайнц Оллендорф, 46, художник, Стокгольм, холост.
21. Курт Ольсон, 59, руководитель офиса, Сальтшёбаден, женат.
22. Бернхард Петерс, 39, чертежник, Бромма, женат (негр).
23. Вильгельм Росберг, 71, ?, Стокгольм, вдовец.
24. Бернт Турессон, 42, механик, Густавберг, разведен.
25. Рагнар Виклунд, 60, майор, Ваксхольм, женат.
26. Бенгт Вальберг, 38, торговец?, Стокгольм, холост.
27. Ханс Венстрём, 76, бывший продавец рыбного магазина, Сольна, холост.
28. Леннарт Оберг, 35, инженер, Энскеде, женат.
Колльберг со вздохом посмотрел на свой список. Тереза Камарао в своей деятельности охватывала все социальные и возрастные группы мужского населения. Когда она умерла, самому молодому из списка было пятнадцать лет, самому пожилому — шестьдесят семь. В этом списке находились самые разные люди, от дирижера из Стоксунда до старого спившегося вора из Хёгалидского интерната.
— И что же ты собираешься делать с этим списком? — спросил Мартин Бек.
— Не знаю, — хмуро, но честно ответил Колльберг и положил список на письменный стол Меландера.
— Ты все помнишь. Когда у тебя будет время, взгляни. Может, вспомнишь что-нибудь интересное о ком-нибудь из этих людей.
Меландер равнодушно посмотрел на список и кивнул.
Двадцать третьего декабря, в канун Рождества Монссон и Нордин, ко всеобщему удовольствию, отправились домой. Они должны были вернуться к Новому году.
Была отвратительная холодная погода.
Общество потребления трещало по всем швам. В тот день можно было продать все, причем за любую цену. Чаще всего покупали в кредит или расплачивались чеками, которые ничем не были обеспечены.
Возвращаясь вечером домой, Мартин Бек размышлял о том, что в Швеции уже имеется первое групповое убийство и первое убийство полицейского, которое не удается раскрыть.
Расследование зашло в тупик. А с технической точки зрения — в отличие от дела Терезы — оно выглядело как куча мусора.
XXVIII
Рождество.
Мартин Бек получил рождественский подарок, который, вопреки ожиданиям, не вызвал у пего улыбки.
Леннарт Колльберг получил подарок, который довел его жену до слез.
Оба обещали себе не думать ни о Стенстрёме, ни о Терезе Камарао, и обоим это не удалось.
Мартин Бек проснулся рано, но остался лежать в постели и читал книгу до тех пор, пока его семья не начала подавать признаки жизни. Тогда он встал, одежду, в которой вчера пришел домой, повесил в шкаф и надел джинсы и шерстяной джемпер. Жена, которая считала, что на Рождество нужно быть элегантно одетым, приподняла брови при виде его наряда, однако пока что ничего не сказала.
Когда жена по традиции поехала на могилу родителей в Стогкюркогорден, Мартин Бек вместе с Рольфом и Ингрид нарядил елку. Дети были возбуждены, очень шумели, и он старался изо всех сил, чтобы не испортить им праздничное настроение. Исполнив свой долг по отношению к умершим, жена вернулась, и Мартин Бек мужественно участвовал в поедании хлеба, вымоченного в рассоле, хотя с трудом переносил этот старый обычай.
Вскоре после этого дала знать о себе боль в животе. Мартин Бек настолько привык к этой надоедливой ноющей боли, что не обращал на нее внимания, однако ему казалось, что в последнее время боль участилась и стала более сильной. Теперь он никогда уже не говорил Инге о своем плохом самочувствии. Раньше он это делал и она едва не прикончила его своими травяными отварами и навязчивой опекой. Болезнь для нее была событием первостепенной важности.
Рождественский ужин был невероятно обильным, особенно если учесть, что предназначался он для четырех человек, из которых одному с трудом удавалось проглотить нормальную порцию еды, другой худел, а еще один слишком устал при приготовлении всего этого и вообще не мог есть. Оставался Рольф, который, надо признать, ел за четверых. Сыну было двенадцать лет, и Мартин Бек никогда не переставал удивляться тому, каким образом в этом худом теле умещается ежедневно столько еды, сколько сам он с огромными усилиями впихивал в себя за целую неделю.
Посуду мыли все вместе, что тоже случалось только на Рождество.
Потом Мартин Бек зажег свечи на елке, думая при этом о братьях Асарсон, которые импортировали пластмассовые елки, а в ящиках с елками — наркотики.
Они пили подогретое вино с сушеными фруктами, и Ингрид сказала:
— Наверное, уже пора вводить лошадь.
Как всегда, все обещали, что каждый получит только один подарок, и, как обычно, каждый купил их несколько.
У Мартина Бека не было лошади для Ингрид, зато взамен она получила бриджи для верховой езды и деньги для оплаты занятий в конном манеже на ближайшие полгода.
Сам он среди других подарков получил двухметровый вязаный шарф. Ингрид выжидательно глядела на отца. Оказалось, что в шарф завернут пакет, в котором находится пластинка. На глянцевом конверте красовалась фотография толстого мужчины в знакомом шлеме и униформе лондонского бобби. У него были пышные усы, а руки в вязаных перчатках он засунул за пояс. Он стоял перед старомодным микрофоном и, судя по выражению лица, хохотал во все горло. Помещенный на конверте текст гласил, что бобби зовут Чарльз Пенроуз, а пластинка называется “The Adventures of The Laughing Policeman”.[15]
Ингрид принесла проигрыватель и поставила его на пол возле стула Мартина Бека.
— Погоди, ты сейчас просто лопнешь от смеха. — Она вынула пластинку из конверта и посмотрела на этикетку. — Порван песенка называется «Смеющийся полицейский». Ну как, нравится?
Мартин Бек плохо разбирался в музыке, но сразу же узнал эту песенку. Она была написана в двадцатых пли тридцатых годах, а может, и того раньше. Он слышал ее в детстве и внезапно вспомнил один куплет:
Мартин Бек не сумел напустить на свое лицо соответствующее выражение. Он не смог даже улыбнуться. Чтобы не разочаровать дочь, он встал, и, повернувшись спиной, сделал вид, будто поправляет свечи на елке.
Когда пластинка перестала крутиться, он вернулся на свое место. Ингрид смотрела на него, вытирая слезы с глаз.
— Папочка, ты ведь совсем не смеялся, — укоризненно сказала она.
— Да нет, я считаю, что это очень смешно, — заверил он ее совершенно неубедительным тоном.
— А сейчас послушай эту песенку, — сказала Ингрид, переворачивая пластинку. — “Jolly Coppers on Parade”.
— Веселые копы маршируют, — перевел Рольф.
Ингрид, очевидно, уже не один раз слушала пластинку, потому что тут же начала петь дуэтом вместе со смеющимся полисменом:
Зазвонил телефон.
В глубине души Колльберг вовсе не был доволен собой. Однако, поскольку трудно было установить, что именно он упустил, то не стоило огорчаться и портить себе рождественское настроение.
Он старательно перемешал компоненты грога, несколько раз попробовал и наконец остался доволен. Сидя за столом, он глядел на окружающую его обстановку, которая производила обманчивое впечатление идиллии. Будиль лежала под елкой и гулила. Оса Турелль сидела на полу по-турецки и играла с ребенком. Гюн бродила по квартире с беззаботным видом, босиком, одетая в нечто среднее между пижамой и спортивным костюмом.
Он положил себе порцию сушеной трески, вымоченной в молоке. С удовольствием подумал о заслуженной им сытной, обильной еде, которой сейчас начнет наслаждаться. Воткнул салфетку за воротник и расправил ее на груди. Налил себе полный бокал. Поднял его. Посмотрел на прозрачную жидкость. И в этот момент зазвонил телефон.
Он на какое-то мгновение заколебался, потом одним глотком осушил бокал и пошел в спальню, чтобы взять трубку.
— Добрый день. Моя фамилия Фрёйд.
— Очень приятно, — сказал Колльберг в блаженной уверенности, что он не числится в списке резервных сотрудников и даже новое групповое убийство не сможет вытащить его на снег. Для таких дел выделяются соответствующие люди. Например, Гюнвальд Ларссон, которого внесли в список тех, кого следует поднимать по тревоге, и Мартин Бек, которому приходится расплачиваться за то, что он входит в состав высшего руководства.
— Я работаю в психиатрическом отделении Лонгхольменской тюрьмы, — сказал голос в трубке. — У нас здесь есть больной, которому обязательно нужно поговорить с вами. Его фамилия Биргерсон. Он утверждает, что обещал и что это очень важно…
Колльберг нахмурился.
— А сам он не может подойти к телефону?
— К сожалению, нет. Это противоречит нашим правилам. В настоящий момент он проходит…
Лицо Колльберга грустно вытянулось. Даже в рождественский вечер он не имеет права…
— Хорошо, — сказал он, — я выезжаю, — и положил трубку.
Жена, которая услышала последнюю фразу, сделала большие глаза.
— Мне нужно съездить в Лонгхольменскую тюрьму, — с унылым видом сказал он. — Ума не приложу, где можно сейчас найти машину, которая повезла бы туда в такое время, на Рождество!
— Я отвезу тебя, — предложила Оса Турелль. — Я ничего не пила.
В дороге они не разговаривали. Надзиратель в караульной окинул Осу подозрительным взглядом.
— Это моя секретарша, — сказал Колльберг.
— Секретарша? Прошу прощения, фру, я еще раз взгляну на ваши документы.
Биргерсон не изменился. Разве что выглядел еще более робким и невзрачным, чем две недели назад.
— Ну, так что же вы хотите мне сказать? — сухо спросил Колльберг.
Биргерсон улыбнулся.
— Может, это покажется глупым, — сказал он, — но именно сегодня, сейчас, вечером, я вспомнил кое-что. Вы тогда спрашивали меня об автомобилях, о моем «моррисе». И…
— Да, и что же?
— Ну так вот, как-то раз, когда ассистент Стенстрём и я сделали перерыв во время допроса и ели, я рассказал ему одну историю. Помню, мы ели тогда яичницу с грудинкой и свеклой. Это мое любимое блюдо, поэтому, когда нам принесли рождественский ужин…
Колльберг с отвращением смотрел на Биргерсона.
— Одну историю? — повторил он.
— Вернее, случай из моей жизни. Он произошел еще тогда, когда мы жили на Рослагсгатан, я и моя…
— Да, понятно, — перебил его Колльберг. — Рассказывайте.
— Да, так вот, я и моя жена. У нас была только одна комната, и дома я всегда нервничал, не находил себе места и чувствовал себя затравленным. К тому же у меня была бессонница.
— Хм, — произнес Колльберг.
Ему было жарко, слегка кружилась голова. Кроме того, он испытывал жажду и сильный голод. Обстановка тоже действовала на него угнетающе, ему внезапно захотелось немедленно уехать домой. Биргерсон продолжал свой путаный, монотонный рассказ.
— …поэтому я выходил по вечерам, просто так, для того, чтобы уйти из дому. Это было почти двадцать лет назад. Я часами ходил по улицам, иногда всю ночь. Никогда ни с кем не разговаривал, только бродил, чтобы обрести покой. Через некоторое время нервное напряжение спадало, обычно это происходило приблизительно через час. Однако когда я так бродил, мне все же приходилось занимать свою голову какими-нибудь мыслями, чтобы те, другие дела не мучили меня. Те, домашние, с женой и все такое прочее. Поэтому я придумывал разные вещи. Чтобы обмануть самого себя, отвлечь от собственных мыслей и огорчений.
Колльберг взглянул на часы.
— Да, понятно, — нетерпеливо сказал он. — Ну, так что же вы делали?
— Рассматривал автомобили.
— Автомобили?
— Да. Я переходил от одной стоянки к другой и рассматривал автомобили, которые там стояли. Внутрь автомобилей я особенно не заглядывал, но при этом изучил все существующие модели и марки. Спустя некоторое время я уже отлично разбирался в них. Это доставляло мне удовольствие. Я мог узнать любой автомобиль с расстояния тридцать-сорок метров, с любой стороны. Я мог делать это на спор, мог заключать пари на самую крупную ставку, даже в тысячу крон и всегда выигрывал бы. Спереди, сзади или сбоку, это не имело значения.
— Ну, а если сверху, тогда как? — спросила Оса Турелль.
Колльберг уставился на нее широко раскрытыми глазами. Биргерсон насупился.
— Нет, тут я не набил себе руку. Наверное, это получилось бы хуже.
Он задумался. Колльберг, уже смирившись, пожал плечами.
— Можно получить очень много удовольствия от такого простого занятия, — продолжил Биргерсон. — И эмоций. Иногда попадаются очень редкие автомобили, такие, как «лагонда», «ЗИМ» или «ЕМВ». Это доставляет радость.
— И все это вы рассказывали ассистенту Стенстрёму?
— Да, кроме него, я никогда никому об этом не рассказывал.
— И что же он сказал?
— Что, по его мнению, это очень интересно.
— Понятно. И вы вызвали меня сюда, чтобы сказать мне об этом? В половине двенадцатого вечера? На Рождество?
Биргерсон, казалось, обиделся.
— Вы ведь сами сказали, чтобы я сообщил, если вспомню что-нибудь…
— Да, вы правы, — устало сказал Колльберг. — Спасибо вам.
Он встал.
— Но я ведь еще не рассказал о самом главном, — пробормотал Биргерсон. — О том, что очень заинтересовало ассистента Стенстрёма. Это меня поразило, потому что вы говорили о «моррисс».
Колльберг снова сел.
— Ну, я вас слушаю.
— У меня в том моем хобби были определенные проблемы, если можно так выразиться. Очень трудно было отличить некоторые модели, особенно в темноте и с большого расстояния. Например, «москвич» и «опель-кадет» или «ДКВ» и «ИФА». — После короткой паузы он добавил: — Очень трудно. Потому что различия были весьма незначительными.
— А какое это имеет отношение к Стенстрёму и к вашему «моррису»?
— К моему «моррису» никакого. Но ассистент Стенстрём сильно заинтересовался, когда я сказал, что труднее всего различить спереди «моррис-майнор» и «рено CV-4». А вот сбоку или сзади это можно сделать запросто. Однако спереди или чуточку сбоку это действительно задача нелегкая. Хотя со временем я этому тоже научился и редко ошибался. Впрочем, ошибки тоже случались.
— Секундочку, — сказал Колльберг. — Вы говорите, «моррис-майнор» и «рено CV-4»?
— Да. Я вспоминаю, что ассистент Стенстрём даже подпрыгнул на стуле, когда я сказал об этом. До этого он все время только кивал головой, и мне казалось, что он вообще не слушает меня. Но это, как я уже сказал, его страшно заинтересовало. Он даже пару раз переспрашивал меня.
— Так вы говорите, спереди?
— Да, именно об этом он меня пару раз переспрашивал. Спереди или чуточку наискосок очень трудно.
Когда они снова сидели в автомобиле, Оса Турелль спросила:
— Что это дает?
— Еще не знаю. Однако какое-то значение это имеет.
— Если говорить об убийце Оке?
— Этого я тоже не знаю. Во всяком случае теперь понятно, почему он написал в блокноте название этого автомобиля.
— Я тоже вспомнила кое-что, — сказала Оса. — То, что Оке говорил за пару недель до того, как его убили. Что как только у него будет два выходных, он поедет в Смоланд, чтобы выяснить кое-что. Кажется, он собирался в Экшё. Тебе это о чем-нибудь говорит?
— Абсолютно ни о чем.
Город почти вымер, единственными признаками жизни были две машины скорой помощи, полицейский автомобиль и несколько бесцельно слоняющихся гномов, которых объединила профессиональная усталость и которые не сумели противостоять слишком большому количеству гостеприимных домов и рюмочек. Через минуту Колльберг сказал:
— Я слышал от Гюн, что ты переезжаешь от нас после Нового года.
— Да. Я обменяла свою квартиру на квартиру поменьше на Кунгсхольмстранд. Продам все барахло, куплю новую мебель. Подыщу себе новую работу.
— Где?
— Еще не знаю. Но я подумываю о том… — Через несколько секунд она добавила: — А у вас в полиции есть вакансии?
— Наверное, — рассеянно ответил Колльберг, но тут же встряхнулся: — Ты что, серьезно подумываешь об этом?
Оса Турелль сосредоточилась на управлении автомобилем. Нахмурив брови, она вглядывалась в метель.
Когда они приехали на Паландергатан, Будиль уже спала, а Гюн, свернувшись в клубочек в кресле, читала книгу. На глазах у нее были слезы.
— Что с тобой? — спросил муж.
— Я столько сил потратила, чтобы приготовить праздничный ужин. Все уже никуда не годится.
— Ничего подобного. Только не с моим аппетитом! Поставь дохлого кота на стол, и я буду счастлив. Неси все, что есть.
— Звонил твой Мартин. Полчаса назад.
— Отлично, — беззаботным тоном сказал Колльберг. — Организуй рождественский стол, а я тем временем звякну ему.
Он снял пиджак н отправился звонить по телефону.
— Бек слушает.
— Кто это у тебя там так шумит? — подозрительно поинтересовался Колльберг.
— Смеющийся полицейский.
— Кто?
— Граммофонная пластинка.
— Да, действительно, теперь узнаю. Старый шлягер. Чарльз Пенроуз, да? По-моему, эта песенка написана еще до первой мировой войны.
Их диалог проходил на фоне взрывов хохота, и создавалось впечатление, будто они разговаривают втроем.
— Это неважно, — без тени радости сказал Мартин Бек. — Я звонил тебе, потому что Меландер позвонил мне.
— Ну и что же ему было нужно?
— Он сказал, что наконец-то вспомнил, где видел фамилию и имя: Нильс Эрик Ёранссон.
— Где?
— В деле Терезы Камарао.
Колльберг снял ботинки, немного подумал и сказал:
— В таком случае поздравь его от моего имени и передай ему, что на этот раз он ошибся. Я прочел все, что там было, все до самого последнего слова. И я не настолько туп, чтобы не заметить столь важной детали.
— Документы у тебя дома?
— Нет, они лежат в Вестберге. Но я в этом уверен так же, как и в том, что дважды два — четыре.
— Хорошо. Я верю тебе. Что ты делал в Лонгхольменской тюрьме?
— У меня имеется кое-какая информация. Она слишком путаная, чтобы ее можно было сразу оценить, однако если эта информация подтвердится…
— То что?
— А то, что ты сможешь все дело Терезы повесить на гвоздик в туалете и оставить его там навсегда. Желаю тебе весело провести праздники. — Колльберг положил трубку.
— Ты снова уходишь? — с подозрением спросила жена.
— Да, но теперь только в среду. Где у нас водка?
Мартин Бек получил рождественский подарок, который, вопреки ожиданиям, не вызвал у пего улыбки.
Леннарт Колльберг получил подарок, который довел его жену до слез.
Оба обещали себе не думать ни о Стенстрёме, ни о Терезе Камарао, и обоим это не удалось.
Мартин Бек проснулся рано, но остался лежать в постели и читал книгу до тех пор, пока его семья не начала подавать признаки жизни. Тогда он встал, одежду, в которой вчера пришел домой, повесил в шкаф и надел джинсы и шерстяной джемпер. Жена, которая считала, что на Рождество нужно быть элегантно одетым, приподняла брови при виде его наряда, однако пока что ничего не сказала.
Когда жена по традиции поехала на могилу родителей в Стогкюркогорден, Мартин Бек вместе с Рольфом и Ингрид нарядил елку. Дети были возбуждены, очень шумели, и он старался изо всех сил, чтобы не испортить им праздничное настроение. Исполнив свой долг по отношению к умершим, жена вернулась, и Мартин Бек мужественно участвовал в поедании хлеба, вымоченного в рассоле, хотя с трудом переносил этот старый обычай.
Вскоре после этого дала знать о себе боль в животе. Мартин Бек настолько привык к этой надоедливой ноющей боли, что не обращал на нее внимания, однако ему казалось, что в последнее время боль участилась и стала более сильной. Теперь он никогда уже не говорил Инге о своем плохом самочувствии. Раньше он это делал и она едва не прикончила его своими травяными отварами и навязчивой опекой. Болезнь для нее была событием первостепенной важности.
Рождественский ужин был невероятно обильным, особенно если учесть, что предназначался он для четырех человек, из которых одному с трудом удавалось проглотить нормальную порцию еды, другой худел, а еще один слишком устал при приготовлении всего этого и вообще не мог есть. Оставался Рольф, который, надо признать, ел за четверых. Сыну было двенадцать лет, и Мартин Бек никогда не переставал удивляться тому, каким образом в этом худом теле умещается ежедневно столько еды, сколько сам он с огромными усилиями впихивал в себя за целую неделю.
Посуду мыли все вместе, что тоже случалось только на Рождество.
Потом Мартин Бек зажег свечи на елке, думая при этом о братьях Асарсон, которые импортировали пластмассовые елки, а в ящиках с елками — наркотики.
Они пили подогретое вино с сушеными фруктами, и Ингрид сказала:
— Наверное, уже пора вводить лошадь.
Как всегда, все обещали, что каждый получит только один подарок, и, как обычно, каждый купил их несколько.
У Мартина Бека не было лошади для Ингрид, зато взамен она получила бриджи для верховой езды и деньги для оплаты занятий в конном манеже на ближайшие полгода.
Сам он среди других подарков получил двухметровый вязаный шарф. Ингрид выжидательно глядела на отца. Оказалось, что в шарф завернут пакет, в котором находится пластинка. На глянцевом конверте красовалась фотография толстого мужчины в знакомом шлеме и униформе лондонского бобби. У него были пышные усы, а руки в вязаных перчатках он засунул за пояс. Он стоял перед старомодным микрофоном и, судя по выражению лица, хохотал во все горло. Помещенный на конверте текст гласил, что бобби зовут Чарльз Пенроуз, а пластинка называется “The Adventures of The Laughing Policeman”.[15]
Ингрид принесла проигрыватель и поставила его на пол возле стула Мартина Бека.
— Погоди, ты сейчас просто лопнешь от смеха. — Она вынула пластинку из конверта и посмотрела на этикетку. — Порван песенка называется «Смеющийся полицейский». Ну как, нравится?
Мартин Бек плохо разбирался в музыке, но сразу же узнал эту песенку. Она была написана в двадцатых пли тридцатых годах, а может, и того раньше. Он слышал ее в детстве и внезапно вспомнил один куплет:
Насколько он помнил, эту песенку пел кто-то на диалекте провинции Сконе. После каждого куплета следовал взрыв хохота, по-видимому, заразительного, потому что Инга, Рольф и Ингрид буквально покатывались со смеху.
Если тебе доведется встретить
смеющегося полицейского
и он понравится тебе,
дай ему в награду монетку.
Мартин Бек не сумел напустить на свое лицо соответствующее выражение. Он не смог даже улыбнуться. Чтобы не разочаровать дочь, он встал, и, повернувшись спиной, сделал вид, будто поправляет свечи на елке.
Когда пластинка перестала крутиться, он вернулся на свое место. Ингрид смотрела на него, вытирая слезы с глаз.
— Папочка, ты ведь совсем не смеялся, — укоризненно сказала она.
— Да нет, я считаю, что это очень смешно, — заверил он ее совершенно неубедительным тоном.
— А сейчас послушай эту песенку, — сказала Ингрид, переворачивая пластинку. — “Jolly Coppers on Parade”.
— Веселые копы маршируют, — перевел Рольф.
Ингрид, очевидно, уже не один раз слушала пластинку, потому что тут же начала петь дуэтом вместе со смеющимся полисменом:
Елка приятно пахла хвоей, свечи горели, дети пели, а Инга в новом халате то дремала, то грызла марципанового поросенка. Мартин Бек наклонился, поставил локти на колени, уперся подбородком в ладони и, глядя на конверт со смеющимся полисменом, принялся думать о Стенстрёме.
There's a tramp, tramp, tramp
At the end of the street
It's the jolly coppers walking on parade
And their uniforms are blue
And the brass is shining too
A finer lot of men were never made…
По улице маршируют веселые полицейские в синих мундирах,
Сияет медь духового оркестра.
Невозможно представить себе более привлекательных парней (англ.).
Зазвонил телефон.
В глубине души Колльберг вовсе не был доволен собой. Однако, поскольку трудно было установить, что именно он упустил, то не стоило огорчаться и портить себе рождественское настроение.
Он старательно перемешал компоненты грога, несколько раз попробовал и наконец остался доволен. Сидя за столом, он глядел на окружающую его обстановку, которая производила обманчивое впечатление идиллии. Будиль лежала под елкой и гулила. Оса Турелль сидела на полу по-турецки и играла с ребенком. Гюн бродила по квартире с беззаботным видом, босиком, одетая в нечто среднее между пижамой и спортивным костюмом.
Он положил себе порцию сушеной трески, вымоченной в молоке. С удовольствием подумал о заслуженной им сытной, обильной еде, которой сейчас начнет наслаждаться. Воткнул салфетку за воротник и расправил ее на груди. Налил себе полный бокал. Поднял его. Посмотрел на прозрачную жидкость. И в этот момент зазвонил телефон.
Он на какое-то мгновение заколебался, потом одним глотком осушил бокал и пошел в спальню, чтобы взять трубку.
— Добрый день. Моя фамилия Фрёйд.
— Очень приятно, — сказал Колльберг в блаженной уверенности, что он не числится в списке резервных сотрудников и даже новое групповое убийство не сможет вытащить его на снег. Для таких дел выделяются соответствующие люди. Например, Гюнвальд Ларссон, которого внесли в список тех, кого следует поднимать по тревоге, и Мартин Бек, которому приходится расплачиваться за то, что он входит в состав высшего руководства.
— Я работаю в психиатрическом отделении Лонгхольменской тюрьмы, — сказал голос в трубке. — У нас здесь есть больной, которому обязательно нужно поговорить с вами. Его фамилия Биргерсон. Он утверждает, что обещал и что это очень важно…
Колльберг нахмурился.
— А сам он не может подойти к телефону?
— К сожалению, нет. Это противоречит нашим правилам. В настоящий момент он проходит…
Лицо Колльберга грустно вытянулось. Даже в рождественский вечер он не имеет права…
— Хорошо, — сказал он, — я выезжаю, — и положил трубку.
Жена, которая услышала последнюю фразу, сделала большие глаза.
— Мне нужно съездить в Лонгхольменскую тюрьму, — с унылым видом сказал он. — Ума не приложу, где можно сейчас найти машину, которая повезла бы туда в такое время, на Рождество!
— Я отвезу тебя, — предложила Оса Турелль. — Я ничего не пила.
В дороге они не разговаривали. Надзиратель в караульной окинул Осу подозрительным взглядом.
— Это моя секретарша, — сказал Колльберг.
— Секретарша? Прошу прощения, фру, я еще раз взгляну на ваши документы.
Биргерсон не изменился. Разве что выглядел еще более робким и невзрачным, чем две недели назад.
— Ну, так что же вы хотите мне сказать? — сухо спросил Колльберг.
Биргерсон улыбнулся.
— Может, это покажется глупым, — сказал он, — но именно сегодня, сейчас, вечером, я вспомнил кое-что. Вы тогда спрашивали меня об автомобилях, о моем «моррисе». И…
— Да, и что же?
— Ну так вот, как-то раз, когда ассистент Стенстрём и я сделали перерыв во время допроса и ели, я рассказал ему одну историю. Помню, мы ели тогда яичницу с грудинкой и свеклой. Это мое любимое блюдо, поэтому, когда нам принесли рождественский ужин…
Колльберг с отвращением смотрел на Биргерсона.
— Одну историю? — повторил он.
— Вернее, случай из моей жизни. Он произошел еще тогда, когда мы жили на Рослагсгатан, я и моя…
— Да, понятно, — перебил его Колльберг. — Рассказывайте.
— Да, так вот, я и моя жена. У нас была только одна комната, и дома я всегда нервничал, не находил себе места и чувствовал себя затравленным. К тому же у меня была бессонница.
— Хм, — произнес Колльберг.
Ему было жарко, слегка кружилась голова. Кроме того, он испытывал жажду и сильный голод. Обстановка тоже действовала на него угнетающе, ему внезапно захотелось немедленно уехать домой. Биргерсон продолжал свой путаный, монотонный рассказ.
— …поэтому я выходил по вечерам, просто так, для того, чтобы уйти из дому. Это было почти двадцать лет назад. Я часами ходил по улицам, иногда всю ночь. Никогда ни с кем не разговаривал, только бродил, чтобы обрести покой. Через некоторое время нервное напряжение спадало, обычно это происходило приблизительно через час. Однако когда я так бродил, мне все же приходилось занимать свою голову какими-нибудь мыслями, чтобы те, другие дела не мучили меня. Те, домашние, с женой и все такое прочее. Поэтому я придумывал разные вещи. Чтобы обмануть самого себя, отвлечь от собственных мыслей и огорчений.
Колльберг взглянул на часы.
— Да, понятно, — нетерпеливо сказал он. — Ну, так что же вы делали?
— Рассматривал автомобили.
— Автомобили?
— Да. Я переходил от одной стоянки к другой и рассматривал автомобили, которые там стояли. Внутрь автомобилей я особенно не заглядывал, но при этом изучил все существующие модели и марки. Спустя некоторое время я уже отлично разбирался в них. Это доставляло мне удовольствие. Я мог узнать любой автомобиль с расстояния тридцать-сорок метров, с любой стороны. Я мог делать это на спор, мог заключать пари на самую крупную ставку, даже в тысячу крон и всегда выигрывал бы. Спереди, сзади или сбоку, это не имело значения.
— Ну, а если сверху, тогда как? — спросила Оса Турелль.
Колльберг уставился на нее широко раскрытыми глазами. Биргерсон насупился.
— Нет, тут я не набил себе руку. Наверное, это получилось бы хуже.
Он задумался. Колльберг, уже смирившись, пожал плечами.
— Можно получить очень много удовольствия от такого простого занятия, — продолжил Биргерсон. — И эмоций. Иногда попадаются очень редкие автомобили, такие, как «лагонда», «ЗИМ» или «ЕМВ». Это доставляет радость.
— И все это вы рассказывали ассистенту Стенстрёму?
— Да, кроме него, я никогда никому об этом не рассказывал.
— И что же он сказал?
— Что, по его мнению, это очень интересно.
— Понятно. И вы вызвали меня сюда, чтобы сказать мне об этом? В половине двенадцатого вечера? На Рождество?
Биргерсон, казалось, обиделся.
— Вы ведь сами сказали, чтобы я сообщил, если вспомню что-нибудь…
— Да, вы правы, — устало сказал Колльберг. — Спасибо вам.
Он встал.
— Но я ведь еще не рассказал о самом главном, — пробормотал Биргерсон. — О том, что очень заинтересовало ассистента Стенстрёма. Это меня поразило, потому что вы говорили о «моррисс».
Колльберг снова сел.
— Ну, я вас слушаю.
— У меня в том моем хобби были определенные проблемы, если можно так выразиться. Очень трудно было отличить некоторые модели, особенно в темноте и с большого расстояния. Например, «москвич» и «опель-кадет» или «ДКВ» и «ИФА». — После короткой паузы он добавил: — Очень трудно. Потому что различия были весьма незначительными.
— А какое это имеет отношение к Стенстрёму и к вашему «моррису»?
— К моему «моррису» никакого. Но ассистент Стенстрём сильно заинтересовался, когда я сказал, что труднее всего различить спереди «моррис-майнор» и «рено CV-4». А вот сбоку или сзади это можно сделать запросто. Однако спереди или чуточку сбоку это действительно задача нелегкая. Хотя со временем я этому тоже научился и редко ошибался. Впрочем, ошибки тоже случались.
— Секундочку, — сказал Колльберг. — Вы говорите, «моррис-майнор» и «рено CV-4»?
— Да. Я вспоминаю, что ассистент Стенстрём даже подпрыгнул на стуле, когда я сказал об этом. До этого он все время только кивал головой, и мне казалось, что он вообще не слушает меня. Но это, как я уже сказал, его страшно заинтересовало. Он даже пару раз переспрашивал меня.
— Так вы говорите, спереди?
— Да, именно об этом он меня пару раз переспрашивал. Спереди или чуточку наискосок очень трудно.
Когда они снова сидели в автомобиле, Оса Турелль спросила:
— Что это дает?
— Еще не знаю. Однако какое-то значение это имеет.
— Если говорить об убийце Оке?
— Этого я тоже не знаю. Во всяком случае теперь понятно, почему он написал в блокноте название этого автомобиля.
— Я тоже вспомнила кое-что, — сказала Оса. — То, что Оке говорил за пару недель до того, как его убили. Что как только у него будет два выходных, он поедет в Смоланд, чтобы выяснить кое-что. Кажется, он собирался в Экшё. Тебе это о чем-нибудь говорит?
— Абсолютно ни о чем.
Город почти вымер, единственными признаками жизни были две машины скорой помощи, полицейский автомобиль и несколько бесцельно слоняющихся гномов, которых объединила профессиональная усталость и которые не сумели противостоять слишком большому количеству гостеприимных домов и рюмочек. Через минуту Колльберг сказал:
— Я слышал от Гюн, что ты переезжаешь от нас после Нового года.
— Да. Я обменяла свою квартиру на квартиру поменьше на Кунгсхольмстранд. Продам все барахло, куплю новую мебель. Подыщу себе новую работу.
— Где?
— Еще не знаю. Но я подумываю о том… — Через несколько секунд она добавила: — А у вас в полиции есть вакансии?
— Наверное, — рассеянно ответил Колльберг, но тут же встряхнулся: — Ты что, серьезно подумываешь об этом?
Оса Турелль сосредоточилась на управлении автомобилем. Нахмурив брови, она вглядывалась в метель.
Когда они приехали на Паландергатан, Будиль уже спала, а Гюн, свернувшись в клубочек в кресле, читала книгу. На глазах у нее были слезы.
— Что с тобой? — спросил муж.
— Я столько сил потратила, чтобы приготовить праздничный ужин. Все уже никуда не годится.
— Ничего подобного. Только не с моим аппетитом! Поставь дохлого кота на стол, и я буду счастлив. Неси все, что есть.
— Звонил твой Мартин. Полчаса назад.
— Отлично, — беззаботным тоном сказал Колльберг. — Организуй рождественский стол, а я тем временем звякну ему.
Он снял пиджак н отправился звонить по телефону.
— Бек слушает.
— Кто это у тебя там так шумит? — подозрительно поинтересовался Колльберг.
— Смеющийся полицейский.
— Кто?
— Граммофонная пластинка.
— Да, действительно, теперь узнаю. Старый шлягер. Чарльз Пенроуз, да? По-моему, эта песенка написана еще до первой мировой войны.
Их диалог проходил на фоне взрывов хохота, и создавалось впечатление, будто они разговаривают втроем.
— Это неважно, — без тени радости сказал Мартин Бек. — Я звонил тебе, потому что Меландер позвонил мне.
— Ну и что же ему было нужно?
— Он сказал, что наконец-то вспомнил, где видел фамилию и имя: Нильс Эрик Ёранссон.
— Где?
— В деле Терезы Камарао.
Колльберг снял ботинки, немного подумал и сказал:
— В таком случае поздравь его от моего имени и передай ему, что на этот раз он ошибся. Я прочел все, что там было, все до самого последнего слова. И я не настолько туп, чтобы не заметить столь важной детали.
— Документы у тебя дома?
— Нет, они лежат в Вестберге. Но я в этом уверен так же, как и в том, что дважды два — четыре.
— Хорошо. Я верю тебе. Что ты делал в Лонгхольменской тюрьме?
— У меня имеется кое-какая информация. Она слишком путаная, чтобы ее можно было сразу оценить, однако если эта информация подтвердится…
— То что?
— А то, что ты сможешь все дело Терезы повесить на гвоздик в туалете и оставить его там навсегда. Желаю тебе весело провести праздники. — Колльберг положил трубку.
— Ты снова уходишь? — с подозрением спросила жена.
— Да, но теперь только в среду. Где у нас водка?
XXIX
Меландер был не из тех людей, которые легко расстраиваются, однако утром двадцать седьмого декабря он был до такой степени разочарован и смущен, что Гюнвальд Ларссон посчитал необходимым поинтересоваться:
— Что с тобой? Не нашел миндаля в рождественской каше?
— С кашей и поисками миндаля мы покончили сразу же после свадьбы. Это было ровно двадцать два года назад. Дело совсем в другом. Я никогда не ошибался.
— Ну что ж, когда-нибудь нужно начинать, — утешил Меландера Рённ.
— Да, конечно. Но мне это непонятно.
В дверь постучал Мартин Бек, и прежде чем они ответили, он уже был в кабинете, высокий, жердеобразный, серьезный и кашляющий.
— Что тебе непонятно?
— Ну, это, с Ёранссоном. Как я мог ошибиться.
— Я только что вернулся из Вестберги, — сказал Мартин Бек. — Я узнал там нечто такое, что может улучшить твое настроение.
— Что именно?
— В деле Терезы не хватает одной страницы. Если быть точным, страницы 1244.
В три часа дня Колльберг остановился возле автомастерской в Сёдертелье. С утра он уже успел сделать многое. И среди прочего убедился в том, что свидетели, которые шестнадцать с половиной лет назад заметили автомобиль, стоящий возле стадиона «Штадсхаген», смотрели на него спереди или чуть-чуть наискосок. Кроме того, он дал определенное задание техникам, и теперь у него в кармане лежала затемненная и слегка подретушированная рекламная фотография автомобиля «моррис-майнор» модели пятидесятых годов. Два свидетеля из трех уже умерли, полицейский и механик. Однако настоящий знаток автомобилей, мастер из автомастерской был жив и вполне здоров. Он работал здесь, в Сёдертелье. Теперь он уже не был мастером, а занимался кое-чем получше, сидел в офисе со стеклянными стенами и разговаривал но телефону. Когда разговор закончился, Колльберг вошел без стука. Он не предъявил удостоверение и даже не представился. Только положил перед бывшим свидетелем фотографию и спросил:
— Какой это автомобиль?
— «Рено CV-4». Старый рыдван.
— Ты уверен?
— Уверен. Я никогда не ошибаюсь.
— Это абсолютно точно?
Он еще раз поглядел на фотографию.
— Да. Это «рено CV-4», старая модель.
— Спасибо, — сказал Колльберг и протянул руку за фотографией.
— Погоди. Ты что, пытаешься обмануть меня? — Он снова посмотрел на фото и через пятнадцать секунд медленно сказал: — Нет. Это не «рено». Это «моррис». «Моррис-майнор», модель пятидесятого или пятьдесят первого года. К тому же с этой фотографией что-то не в порядке.
— Да, — признался Колльберг. — Она подретуширована так, словно сделана при плохом освещении в дождливую погоду, например, летней ночью.
Собеседник внимательно посмотрел на него.
— А кто вы, собственно, такой? — спросил он.
— Полицейский, — ответил Колльберг.
— Мне следовало догадаться. Здесь уже был один полицейский, осенью…
В тот же день около половины шестого Мартин Бек собрал всех сотрудников на совещание в штаб-квартире расследования. Нордин и Монссон уже вернулись, так что коллектив был почти в полном составе. Отсутствовал лишь Хаммар, который на праздники уехал из Стокгольма. Он знал, как мало событий произошло за сорок четыре дня интенсивного расследования и считал маловероятным, что оно внезапно оживится между Рождеством и Новым годом, когда и преследователи, и преследуемые по большей части сидят дома, икают от обжорства и ломают себе голову над тем, что сделать, чтобы денег хватило до января.
— Так значит, отсутствует страница, — довольно произнес Меландер. — И кто же ее взял?
Мартин Бек и Колльберг обменялись быстрыми взглядами.
— Кто-нибудь из вас может сказать о себе, что является специалистом по части домашних обысков? — спросил Мартин Бек.
— Я, — равнодушно ответил Монссон со своего места у окна. — Если нужно найти что-нибудь, я это разыщу.
— Хорошо, — сказал Мартин Бек. — В таком случае обыщи квартиру Оке Стенстрёма на Черховсгатан.
— Что я должен искать?
— Страницу из полицейского протокола, — объяснил Колльберг. — Номер 1244. В тексте, по-видимому, упоминается Нильс Эрик Ёранссон.
— Завтра, — сказал Монссон. — При дневном освещении искать намного легче.
— Хорошо, — согласился Мартин Бек.
— Ключи получишь у меня завтра утром, — добавил Колльберг.
— Что с тобой? Не нашел миндаля в рождественской каше?
— С кашей и поисками миндаля мы покончили сразу же после свадьбы. Это было ровно двадцать два года назад. Дело совсем в другом. Я никогда не ошибался.
— Ну что ж, когда-нибудь нужно начинать, — утешил Меландера Рённ.
— Да, конечно. Но мне это непонятно.
В дверь постучал Мартин Бек, и прежде чем они ответили, он уже был в кабинете, высокий, жердеобразный, серьезный и кашляющий.
— Что тебе непонятно?
— Ну, это, с Ёранссоном. Как я мог ошибиться.
— Я только что вернулся из Вестберги, — сказал Мартин Бек. — Я узнал там нечто такое, что может улучшить твое настроение.
— Что именно?
— В деле Терезы не хватает одной страницы. Если быть точным, страницы 1244.
В три часа дня Колльберг остановился возле автомастерской в Сёдертелье. С утра он уже успел сделать многое. И среди прочего убедился в том, что свидетели, которые шестнадцать с половиной лет назад заметили автомобиль, стоящий возле стадиона «Штадсхаген», смотрели на него спереди или чуть-чуть наискосок. Кроме того, он дал определенное задание техникам, и теперь у него в кармане лежала затемненная и слегка подретушированная рекламная фотография автомобиля «моррис-майнор» модели пятидесятых годов. Два свидетеля из трех уже умерли, полицейский и механик. Однако настоящий знаток автомобилей, мастер из автомастерской был жив и вполне здоров. Он работал здесь, в Сёдертелье. Теперь он уже не был мастером, а занимался кое-чем получше, сидел в офисе со стеклянными стенами и разговаривал но телефону. Когда разговор закончился, Колльберг вошел без стука. Он не предъявил удостоверение и даже не представился. Только положил перед бывшим свидетелем фотографию и спросил:
— Какой это автомобиль?
— «Рено CV-4». Старый рыдван.
— Ты уверен?
— Уверен. Я никогда не ошибаюсь.
— Это абсолютно точно?
Он еще раз поглядел на фотографию.
— Да. Это «рено CV-4», старая модель.
— Спасибо, — сказал Колльберг и протянул руку за фотографией.
— Погоди. Ты что, пытаешься обмануть меня? — Он снова посмотрел на фото и через пятнадцать секунд медленно сказал: — Нет. Это не «рено». Это «моррис». «Моррис-майнор», модель пятидесятого или пятьдесят первого года. К тому же с этой фотографией что-то не в порядке.
— Да, — признался Колльберг. — Она подретуширована так, словно сделана при плохом освещении в дождливую погоду, например, летней ночью.
Собеседник внимательно посмотрел на него.
— А кто вы, собственно, такой? — спросил он.
— Полицейский, — ответил Колльберг.
— Мне следовало догадаться. Здесь уже был один полицейский, осенью…
В тот же день около половины шестого Мартин Бек собрал всех сотрудников на совещание в штаб-квартире расследования. Нордин и Монссон уже вернулись, так что коллектив был почти в полном составе. Отсутствовал лишь Хаммар, который на праздники уехал из Стокгольма. Он знал, как мало событий произошло за сорок четыре дня интенсивного расследования и считал маловероятным, что оно внезапно оживится между Рождеством и Новым годом, когда и преследователи, и преследуемые по большей части сидят дома, икают от обжорства и ломают себе голову над тем, что сделать, чтобы денег хватило до января.
— Так значит, отсутствует страница, — довольно произнес Меландер. — И кто же ее взял?
Мартин Бек и Колльберг обменялись быстрыми взглядами.
— Кто-нибудь из вас может сказать о себе, что является специалистом по части домашних обысков? — спросил Мартин Бек.
— Я, — равнодушно ответил Монссон со своего места у окна. — Если нужно найти что-нибудь, я это разыщу.
— Хорошо, — сказал Мартин Бек. — В таком случае обыщи квартиру Оке Стенстрёма на Черховсгатан.
— Что я должен искать?
— Страницу из полицейского протокола, — объяснил Колльберг. — Номер 1244. В тексте, по-видимому, упоминается Нильс Эрик Ёранссон.
— Завтра, — сказал Монссон. — При дневном освещении искать намного легче.
— Хорошо, — согласился Мартин Бек.
— Ключи получишь у меня завтра утром, — добавил Колльберг.