— Согласен, — сказал Мартин Бек, — это хорошая мысль.
— Только сперва сотрите этого Улльхольма, — сказал Гюнвальд Ларссон, — а то выставим себя на всеобщее посмешище. — Он огляделся по сторонам. — А где этот желторотый Монссон?
— Наверное, заблудился, — ответил Колльберг. — Все же надо было объяснить ему, как туда добраться. — Он тяжело вздохнул.
Вошел Эк, в задумчивости поглаживая свои серебристые волосы.
— Что там еще? — спросил Мартин Бек.
— Газеты жалуются, что не получили фотографии того мужчины, которого до сих пор не опознали.
— Ты ведь сам знаешь, как он выглядел на этой фотографии, — сказал Колльберг.
— Да, но…
— Погоди, — перебил его Меландер. — Можно дать описание. Возраст тридцать пять-сорок лет, рост метр семьдесят один, вес шестьдесят девять килограммов, сорок второй размер обуви, глаза карие, шатен. Имеется шрам после удаления аппендикса. Темные волосы на груди и животе. Старый шрам на стопе. Зубы… нет, об этом лучше не упоминать.
— Я отправлю им это, — выходя сказал Эк.
Примерно минуту все молчали.
— Фредрику удалось кое-что установить, — наконец сказал Колльберг. — Оказывается, Стенстрём уже сидел в автобусе, когда проезжал по Юргордсброн. Следовательно, он ехал из Юргордена.
— За каким чертом его туда понесло? — удивился Гюнвальд Ларссон. — Вечером? В такую погоду?
— Я тоже кое-что выяснил, — сказал Мартин Бек. — Вероятнее всего, он не был знаком с той медсестрой.
— Это точно? — спросил Колльберг.
— Нет.
— На Юргордсброн он был один, — добавил Меландер.
— Рённ тоже кое-что установил, — сказал Гюнвальд Ларссон.
— Что именно?
— То, что «днрк» означает «я не узнал его», я уже не говорю о человеке по фамилии Акальсон…
Это было все, что удалось установить в среду, пятнадцатого ноября.
Шел снег. Падали большие мокрые хлопья. Уже было совершенно темно.
Конечно, фамилии Акальсон нет. По крайней мере, в Швеции.
В четверг им вообще ничего не удалось установить.
В четверг вечером, когда Колльберг вернулся к себе домой на Паландергатан, было уже больше одиннадцати. Жена читала, сидя у торшера. На ней был коротенький халатик, она устроилась в кресле, поджав под себя ноги.
— Привет, — поздоровался Колльберг, — Ну, как там твои курсы испанского?
— Естественно, никак. Даже смешно представить себе, что вообще можно чем-то заниматься, будучи женой полицейского.
Колльберг нс ответил. Он быстро разделся и отправился в ванную. Побрился, принял душ, долго обливался водой, надеясь, что разъяренный сосед не позвонит в полицию и не обвинит его в том, что, пустив воду, он нарушил ночную тишину. Потом он надел купальный халат, пошел в комнату и, усевшись напротив жены, принялся задумчиво смотреть на нее.
— Давненько я тебя не видела, — сказала она, не поднимая глаз от книжки. — Как там у вас дела?
— Паршиво.
— Жаль. Просто не верится, что в центре города в автобусе кто-то может застрелить несколько человек, просто так, без всякой причины. А в это время полиция не находит ничего лучше, как устраивать глупейшие облавы. Это просто удивительно.
— Да, — согласился Колльберг. — Это в самом деле удивительно.
— Кроме тебя, есть еще хотя бы один человек, который тридцать шесть часов не был дома?
— Возможно, есть.
Она продолжала читать, а он молча сидел минут десять, может быть, даже пятнадцать, не сводя с нее глаз.
— Что это ты так на меня уставился? — спросила она, по-прежнему не глядя на него, но в голосе у нее появились веселые нотки.
Колльберг не ответил, и со стороны казалось, что она целиком погрузилась в чтение. Она была темноволосая и кареглазая, с правильными чертами лица и густыми бровями. Она была на четырнадцать лет моложе него, недавно ей исполнилось двадцать девять, и она, как и всегда, казалась ему очень красивой. Наконец он сказал:
— Гюн?
Впервые с того момента, как он вошел в дом, она посмотрела на него, со слабой улыбкой и бесстыдным чувственным блеском в глазах.
— Да?
— Встань.
— Пожалуйста.
Она загнула уголок страницы, до которой успела дочитать, закрыла книгу и положила ее на подлокотник кресла. Поднялась и встала перед ним, не сводя с него взгляда, опустив руки и широко расставив босые ноги.
— Отвратительно, — сказал он.
— Что отвратительно? Я?
— Нет. Отвратительно, когда загибают страницы книги.
— Это моя книга, — сказала она. — Я купила ее за свои собственные деньги.
— Разденься.
Она подняла руку к воротнику и начала расстегивать пуговицы, медленно, одну за другой. По-прежнему не отводя от него взгляда, она распахнула легкий халатик и сбросила его на пол.
— Повернись, — сказал он.
Она повернулась к нему спиной.
— Ты красивая.
— Благодарю. Мне так стоять?
— Нет. Спереди ты лучше.
— Неужели?
Она повернулась кругом и посмотрела на него с тем же самым вызывающим выражением лица.
— А на руках ты умеешь стоять?
— Во всяком случае умела до того, как с тобой познакомилась. Потом в этом уже не было необходимости. Попробовать?
— Не нужно.
— Но я могу это сделать.
Она подошла к стене, наклонилась и встала на руки, головой вниз. Внешне без всякого труда. Колльберг с интересом глядел на нее.
— Мне так стоять? — спросила она.
— Нет, не нужно.
— Но я охотно буду стоять, если это тебя развлекает. Если я потеряю сознание, прикрой меня чем-нибудь. Набрось на меня что-нибудь сверху.
— Нет, не нужно, встань.
Она ловко встала на ноги и бросила на него взгляд через плечо.
— А если бы я сфотографировал тебя в таком виде, — спросил он; — что ты на это сказала бы?
— Что ты подразумеваешь под словами «в таком виде»? Голую?
— Да.
— Вверх ногами?
— Предположим.
— У тебя ведь нет фотоаппарата.
— Действительно, нет. Однако это неважно.
— Конечно можешь, если у тебя есть такое желание. Ты можешь делать со мной все, что тебе заблагорассудится. Я ведь уже сказала тебе это два года назад.
Он не ответил. А она по-прежнему стояла у стены.
— А что ты сделал бы с этими фотографиями?
— Вот в этом-то все и дело.
Она подошла к нему и сказала:
— Теперь, по-моему, самое время спросить, зачем, собственно, тебе все это нужно. Если ты хочешь переспать со мной, то у нас ведь есть прекрасная кровать, а если она тебя уже не устраивает, то диван тоже замечательный. Мягкий и пушистый. Я сама его сделала.
— У Стенстрёма в письменном столе была целая кипа таких фотографий.
— На работе?
— Да.
— Чьих?
— Его девушки.
— Осы?
— Да.
— Наверное, это было не слишком приятное зрелище?
— Ну, я бы не сказал.
Она нахмурила брови.
— Вопрос в том, зачем они понадобились, — сказал Колльберг.
— Разве это имеет какое-нибудь значение?
— Не знаю. Но я не могу это объяснить.
— Может, ему просто нравилось разглядывать их.
— Мартин тоже так говорит.
— По-моему, гораздо благоразумнее было бы иногда приезжать домой и смотреть живьем.
— Мартин тоже не всегда проявляет благоразумие. Например, он беспокоится о нас с тобой. По нему это видно.
— О нас? Почему?
— Наверное, потому, что тогда, в пятницу вечером, я вышел один.
— А он что, никогда не выходит из дому без жены?
— Тут что-то не так, — сказал Колльберг. — Со Стенстрёмом и теми фотографиями.
— Почему? У мужчин бывают разные причуды. Она хорошо выглядела на тех фотографиях?
— Да.
— Очень хорошо?
— Да.
— Знаешь, что мне следовало бы сказать?
— Да.
— Но я этого не скажу.
— Не скажешь. Это я тоже знаю.
— Что же касается Стенстрёма, то, возможно, он хотел показать фотографии приятелям. Похвастать.
— Вряд ли. Он не был таким.
— А зачем ты вообще ломаешь себе над этим голову?
— Сам не знаю. Может быть, потому, что у нас нет никаких мотивов.
— А это, значит, ты называешь мотивами? Думаешь, кто-то застрелил Стенстрёма из-за этих фотографий? Зачем же в таком случае ему понадобилось убивать еще восемь человек?
Колльберг долго смотрел на нее.
— Верно, — сказал он. — Резонный вопрос.
Она наклонилась и поцеловала его в лоб.
— Может быть, ляжем, — предложил Колльберг.
— Прекрасная мысль. Я только приготовлю бутылку для Будиль. Это займет максимум тридцать секунд. Согласно инструкции. Увидимся в постели. А может, на полу или в ванне, где тебе угодно.
— В постели.
Она пошла в кухню. Колльберг встал и погасил торшер.
— Леннарт!
— Да?
— Сколько лет Осе?
— Двадцать четыре.
— Ага. Вершины сексуальной активности женщина достигает между двадцатью девятью и тридцатью двумя годами. Так утверждает американский сексолог Кинси.
— А мужчина?
— Около восемнадцати лет.
Он слышал, как она размешивает кашу в кастрюльке. Потом она добавила:
— Но для мужчин это определено не с такой точностью, у них бывает по-разному. Если, конечно, это может тебя успокоить.
Колльберг наблюдал за своей женой через приоткрытую дверь кухни. Его жена была длинноногой женщиной с нормальной фигурой и спокойным характером. Она была именно такой, какую он всегда искал, но эти поиски заняли у него больше двадцати лет, и еще один год дополнительно понадобился ему для того, чтобы наконец решиться.
Она уже едва себя сдерживала, ей трудно было спокойно стоять на одном месте.
— Тридцать секунд, — пробормотала она. — Бессовестные лгуны.
Колльберг улыбнулся в темноте. Он знал, что через минуту сможет наконец забыть о Стенстрёме и красном двухэтажном автобусе. Впервые за последние три дня.
Мартину Беку не понадобилось двадцать лет для того, чтобы найти себе жену. Он познакомился с ней шестнадцать лет назад, она сразу же забеременела, и они так же быстро поженились.
Сейчас она стояла в дверях спальни, словно «мене, текел»[6], в помятой ночной рубашке, со следом подушки на лице.
— Ты кашляешь и сморкаешься так, что весь дом просыпается, — сказала она.
— Извини.
— И зачем ты куришь ночью? У тебя ведь и без того горло болит.
Он погасил сигарету и сказал:
— Мне жаль, что я разбудил тебя.
— Это не имеет значения. Самое главное, чтобы ты снова не подхватил воспаление легких. Будет лучше, если завтра ты останешься дома.
— Мне трудно это сделать.
— Пустые слова. Если ты болен, значит, не можешь работать. Надеюсь, в полиции есть еще кто-то, кроме тебя. К тому же, по ночам ты должен спать, а не читать старые рапорты. То убийство в такси ты никогда не раскроешь. Уже половина второго! Убери эту потрепанную старую тетрадь и погаси свет. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — машинально сказал Мартин Бек, обращаясь к уже закрытой двери спальни.
Он нахмурился и отложил в сторону скоросшиватель с рапортами. Ошибкой было называть его потрепанной старой тетрадкой, поскольку это были протоколы вскрытия трупов; он получил их вчера вечером перед тем как уйти домой. Хотя пару месяцев назад он действительно не спал по ночам, просиживая над материалами дела об убийстве таксиста с целью ограбления, совершенном двенадцать лет назад.
Несколько минут он лежал неподвижно, разглядывая потолок. Услышав похрапывание жены в спальне, он быстро встал и на цыпочках вышел в прихожую. Положил руку на телефон, немного постоял, потом пожал плечами, поднял трубку и набрал номер Колльберга.
— Колльберг, — услышал он запыхавшийся голос Гюн.
— Привет. Там Леннарта поблизости нет?
— Есть. Причем ближе, чем ты можешь себе представить.
— В чем дело? — спросил Колльберг.
— Я помешал тебе?
— Ну, можно сказать, что да. Какого черта тебе надо в такое время?
— Послушай, помнишь, что было прошлым летом после убийства в парке?
— Конечно.
— У нас тогда не было работы, и Хаммар велел, чтобы мы просмотрели старые нераскрытые дела. Припоминаешь?
— О Боже, ну конечно же припоминаю. Ну и что?
— Я взял дело об убийстве таксиста в Буросе, а ты занялся старичком из Эстермальма, который исчез семь лет назад.
— Да. И ты звонишь, чтобы сказать мне об этом?
— Нет. Ты не помнишь, чем занялся Стенстрём? Он тогда как раз вернулся из отпуска.
— Понятия не имею. Я думал, он сказал тебе, чем занялся.
— Нет, он никогда не упоминал об этом.
— Ну, значит, он наверняка говорил об этом Хаммару.
— Да, конечно. Ты прав. Ну, пока. Извини, что я тебя разбудил.
— Иди к черту.
Мартин Бек услышал щелчок в трубке. Он еще немного постоял, прижимая трубку к уху, потом положил ее и побрел к своему дивану.
Он погасил свет и долго лежал в темноте с чувством собственной глупости.
XVIII
— Только сперва сотрите этого Улльхольма, — сказал Гюнвальд Ларссон, — а то выставим себя на всеобщее посмешище. — Он огляделся по сторонам. — А где этот желторотый Монссон?
— Наверное, заблудился, — ответил Колльберг. — Все же надо было объяснить ему, как туда добраться. — Он тяжело вздохнул.
Вошел Эк, в задумчивости поглаживая свои серебристые волосы.
— Что там еще? — спросил Мартин Бек.
— Газеты жалуются, что не получили фотографии того мужчины, которого до сих пор не опознали.
— Ты ведь сам знаешь, как он выглядел на этой фотографии, — сказал Колльберг.
— Да, но…
— Погоди, — перебил его Меландер. — Можно дать описание. Возраст тридцать пять-сорок лет, рост метр семьдесят один, вес шестьдесят девять килограммов, сорок второй размер обуви, глаза карие, шатен. Имеется шрам после удаления аппендикса. Темные волосы на груди и животе. Старый шрам на стопе. Зубы… нет, об этом лучше не упоминать.
— Я отправлю им это, — выходя сказал Эк.
Примерно минуту все молчали.
— Фредрику удалось кое-что установить, — наконец сказал Колльберг. — Оказывается, Стенстрём уже сидел в автобусе, когда проезжал по Юргордсброн. Следовательно, он ехал из Юргордена.
— За каким чертом его туда понесло? — удивился Гюнвальд Ларссон. — Вечером? В такую погоду?
— Я тоже кое-что выяснил, — сказал Мартин Бек. — Вероятнее всего, он не был знаком с той медсестрой.
— Это точно? — спросил Колльберг.
— Нет.
— На Юргордсброн он был один, — добавил Меландер.
— Рённ тоже кое-что установил, — сказал Гюнвальд Ларссон.
— Что именно?
— То, что «днрк» означает «я не узнал его», я уже не говорю о человеке по фамилии Акальсон…
Это было все, что удалось установить в среду, пятнадцатого ноября.
Шел снег. Падали большие мокрые хлопья. Уже было совершенно темно.
Конечно, фамилии Акальсон нет. По крайней мере, в Швеции.
В четверг им вообще ничего не удалось установить.
В четверг вечером, когда Колльберг вернулся к себе домой на Паландергатан, было уже больше одиннадцати. Жена читала, сидя у торшера. На ней был коротенький халатик, она устроилась в кресле, поджав под себя ноги.
— Привет, — поздоровался Колльберг, — Ну, как там твои курсы испанского?
— Естественно, никак. Даже смешно представить себе, что вообще можно чем-то заниматься, будучи женой полицейского.
Колльберг нс ответил. Он быстро разделся и отправился в ванную. Побрился, принял душ, долго обливался водой, надеясь, что разъяренный сосед не позвонит в полицию и не обвинит его в том, что, пустив воду, он нарушил ночную тишину. Потом он надел купальный халат, пошел в комнату и, усевшись напротив жены, принялся задумчиво смотреть на нее.
— Давненько я тебя не видела, — сказала она, не поднимая глаз от книжки. — Как там у вас дела?
— Паршиво.
— Жаль. Просто не верится, что в центре города в автобусе кто-то может застрелить несколько человек, просто так, без всякой причины. А в это время полиция не находит ничего лучше, как устраивать глупейшие облавы. Это просто удивительно.
— Да, — согласился Колльберг. — Это в самом деле удивительно.
— Кроме тебя, есть еще хотя бы один человек, который тридцать шесть часов не был дома?
— Возможно, есть.
Она продолжала читать, а он молча сидел минут десять, может быть, даже пятнадцать, не сводя с нее глаз.
— Что это ты так на меня уставился? — спросила она, по-прежнему не глядя на него, но в голосе у нее появились веселые нотки.
Колльберг не ответил, и со стороны казалось, что она целиком погрузилась в чтение. Она была темноволосая и кареглазая, с правильными чертами лица и густыми бровями. Она была на четырнадцать лет моложе него, недавно ей исполнилось двадцать девять, и она, как и всегда, казалась ему очень красивой. Наконец он сказал:
— Гюн?
Впервые с того момента, как он вошел в дом, она посмотрела на него, со слабой улыбкой и бесстыдным чувственным блеском в глазах.
— Да?
— Встань.
— Пожалуйста.
Она загнула уголок страницы, до которой успела дочитать, закрыла книгу и положила ее на подлокотник кресла. Поднялась и встала перед ним, не сводя с него взгляда, опустив руки и широко расставив босые ноги.
— Отвратительно, — сказал он.
— Что отвратительно? Я?
— Нет. Отвратительно, когда загибают страницы книги.
— Это моя книга, — сказала она. — Я купила ее за свои собственные деньги.
— Разденься.
Она подняла руку к воротнику и начала расстегивать пуговицы, медленно, одну за другой. По-прежнему не отводя от него взгляда, она распахнула легкий халатик и сбросила его на пол.
— Повернись, — сказал он.
Она повернулась к нему спиной.
— Ты красивая.
— Благодарю. Мне так стоять?
— Нет. Спереди ты лучше.
— Неужели?
Она повернулась кругом и посмотрела на него с тем же самым вызывающим выражением лица.
— А на руках ты умеешь стоять?
— Во всяком случае умела до того, как с тобой познакомилась. Потом в этом уже не было необходимости. Попробовать?
— Не нужно.
— Но я могу это сделать.
Она подошла к стене, наклонилась и встала на руки, головой вниз. Внешне без всякого труда. Колльберг с интересом глядел на нее.
— Мне так стоять? — спросила она.
— Нет, не нужно.
— Но я охотно буду стоять, если это тебя развлекает. Если я потеряю сознание, прикрой меня чем-нибудь. Набрось на меня что-нибудь сверху.
— Нет, не нужно, встань.
Она ловко встала на ноги и бросила на него взгляд через плечо.
— А если бы я сфотографировал тебя в таком виде, — спросил он; — что ты на это сказала бы?
— Что ты подразумеваешь под словами «в таком виде»? Голую?
— Да.
— Вверх ногами?
— Предположим.
— У тебя ведь нет фотоаппарата.
— Действительно, нет. Однако это неважно.
— Конечно можешь, если у тебя есть такое желание. Ты можешь делать со мной все, что тебе заблагорассудится. Я ведь уже сказала тебе это два года назад.
Он не ответил. А она по-прежнему стояла у стены.
— А что ты сделал бы с этими фотографиями?
— Вот в этом-то все и дело.
Она подошла к нему и сказала:
— Теперь, по-моему, самое время спросить, зачем, собственно, тебе все это нужно. Если ты хочешь переспать со мной, то у нас ведь есть прекрасная кровать, а если она тебя уже не устраивает, то диван тоже замечательный. Мягкий и пушистый. Я сама его сделала.
— У Стенстрёма в письменном столе была целая кипа таких фотографий.
— На работе?
— Да.
— Чьих?
— Его девушки.
— Осы?
— Да.
— Наверное, это было не слишком приятное зрелище?
— Ну, я бы не сказал.
Она нахмурила брови.
— Вопрос в том, зачем они понадобились, — сказал Колльберг.
— Разве это имеет какое-нибудь значение?
— Не знаю. Но я не могу это объяснить.
— Может, ему просто нравилось разглядывать их.
— Мартин тоже так говорит.
— По-моему, гораздо благоразумнее было бы иногда приезжать домой и смотреть живьем.
— Мартин тоже не всегда проявляет благоразумие. Например, он беспокоится о нас с тобой. По нему это видно.
— О нас? Почему?
— Наверное, потому, что тогда, в пятницу вечером, я вышел один.
— А он что, никогда не выходит из дому без жены?
— Тут что-то не так, — сказал Колльберг. — Со Стенстрёмом и теми фотографиями.
— Почему? У мужчин бывают разные причуды. Она хорошо выглядела на тех фотографиях?
— Да.
— Очень хорошо?
— Да.
— Знаешь, что мне следовало бы сказать?
— Да.
— Но я этого не скажу.
— Не скажешь. Это я тоже знаю.
— Что же касается Стенстрёма, то, возможно, он хотел показать фотографии приятелям. Похвастать.
— Вряд ли. Он не был таким.
— А зачем ты вообще ломаешь себе над этим голову?
— Сам не знаю. Может быть, потому, что у нас нет никаких мотивов.
— А это, значит, ты называешь мотивами? Думаешь, кто-то застрелил Стенстрёма из-за этих фотографий? Зачем же в таком случае ему понадобилось убивать еще восемь человек?
Колльберг долго смотрел на нее.
— Верно, — сказал он. — Резонный вопрос.
Она наклонилась и поцеловала его в лоб.
— Может быть, ляжем, — предложил Колльберг.
— Прекрасная мысль. Я только приготовлю бутылку для Будиль. Это займет максимум тридцать секунд. Согласно инструкции. Увидимся в постели. А может, на полу или в ванне, где тебе угодно.
— В постели.
Она пошла в кухню. Колльберг встал и погасил торшер.
— Леннарт!
— Да?
— Сколько лет Осе?
— Двадцать четыре.
— Ага. Вершины сексуальной активности женщина достигает между двадцатью девятью и тридцатью двумя годами. Так утверждает американский сексолог Кинси.
— А мужчина?
— Около восемнадцати лет.
Он слышал, как она размешивает кашу в кастрюльке. Потом она добавила:
— Но для мужчин это определено не с такой точностью, у них бывает по-разному. Если, конечно, это может тебя успокоить.
Колльберг наблюдал за своей женой через приоткрытую дверь кухни. Его жена была длинноногой женщиной с нормальной фигурой и спокойным характером. Она была именно такой, какую он всегда искал, но эти поиски заняли у него больше двадцати лет, и еще один год дополнительно понадобился ему для того, чтобы наконец решиться.
Она уже едва себя сдерживала, ей трудно было спокойно стоять на одном месте.
— Тридцать секунд, — пробормотала она. — Бессовестные лгуны.
Колльберг улыбнулся в темноте. Он знал, что через минуту сможет наконец забыть о Стенстрёме и красном двухэтажном автобусе. Впервые за последние три дня.
Мартину Беку не понадобилось двадцать лет для того, чтобы найти себе жену. Он познакомился с ней шестнадцать лет назад, она сразу же забеременела, и они так же быстро поженились.
Сейчас она стояла в дверях спальни, словно «мене, текел»[6], в помятой ночной рубашке, со следом подушки на лице.
— Ты кашляешь и сморкаешься так, что весь дом просыпается, — сказала она.
— Извини.
— И зачем ты куришь ночью? У тебя ведь и без того горло болит.
Он погасил сигарету и сказал:
— Мне жаль, что я разбудил тебя.
— Это не имеет значения. Самое главное, чтобы ты снова не подхватил воспаление легких. Будет лучше, если завтра ты останешься дома.
— Мне трудно это сделать.
— Пустые слова. Если ты болен, значит, не можешь работать. Надеюсь, в полиции есть еще кто-то, кроме тебя. К тому же, по ночам ты должен спать, а не читать старые рапорты. То убийство в такси ты никогда не раскроешь. Уже половина второго! Убери эту потрепанную старую тетрадь и погаси свет. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — машинально сказал Мартин Бек, обращаясь к уже закрытой двери спальни.
Он нахмурился и отложил в сторону скоросшиватель с рапортами. Ошибкой было называть его потрепанной старой тетрадкой, поскольку это были протоколы вскрытия трупов; он получил их вчера вечером перед тем как уйти домой. Хотя пару месяцев назад он действительно не спал по ночам, просиживая над материалами дела об убийстве таксиста с целью ограбления, совершенном двенадцать лет назад.
Несколько минут он лежал неподвижно, разглядывая потолок. Услышав похрапывание жены в спальне, он быстро встал и на цыпочках вышел в прихожую. Положил руку на телефон, немного постоял, потом пожал плечами, поднял трубку и набрал номер Колльберга.
— Колльберг, — услышал он запыхавшийся голос Гюн.
— Привет. Там Леннарта поблизости нет?
— Есть. Причем ближе, чем ты можешь себе представить.
— В чем дело? — спросил Колльберг.
— Я помешал тебе?
— Ну, можно сказать, что да. Какого черта тебе надо в такое время?
— Послушай, помнишь, что было прошлым летом после убийства в парке?
— Конечно.
— У нас тогда не было работы, и Хаммар велел, чтобы мы просмотрели старые нераскрытые дела. Припоминаешь?
— О Боже, ну конечно же припоминаю. Ну и что?
— Я взял дело об убийстве таксиста в Буросе, а ты занялся старичком из Эстермальма, который исчез семь лет назад.
— Да. И ты звонишь, чтобы сказать мне об этом?
— Нет. Ты не помнишь, чем занялся Стенстрём? Он тогда как раз вернулся из отпуска.
— Понятия не имею. Я думал, он сказал тебе, чем занялся.
— Нет, он никогда не упоминал об этом.
— Ну, значит, он наверняка говорил об этом Хаммару.
— Да, конечно. Ты прав. Ну, пока. Извини, что я тебя разбудил.
— Иди к черту.
Мартин Бек услышал щелчок в трубке. Он еще немного постоял, прижимая трубку к уху, потом положил ее и побрел к своему дивану.
Он погасил свет и долго лежал в темноте с чувством собственной глупости.
XVIII
Вопреки всем ожиданиям, утро пятницы началось с новости, которая вдохнула определенные надежды.
Мартин Бек принял эту новость по телефону, и остальные услышали его слова:
— Что? Установили? В самом деле?
Все бросили работу и уставились на говорившего. Мартин Бек положил трубку и сказал:
— Баллистическая экспертиза закончена.
— Ну?
— Тип оружия установлен.
— Ага, — невозмутимо сказал Колльберг.
— Армейский автомат, — заявил Гюнвальд Ларссон. — Они тысячами лежат на никем не охраняемых складах. С таким же успехом их можно было бесплатно раздать преступникам, чтобы сэкономить на новых замках, которые приходится менять каждую неделю. Мне понадобится всего полчаса, чтобы съездить в город и купить целую дюжину автоматов.
— Это не совсем так, — сказал Мартин Бек, взяв лист бумаги, на котором сделал пометки. — «Суоми», тридцать седьмая модель.
— Это еще что такое? — спросил Меландер.
— Автомат старого образца с деревянным прикладом, — объяснил Гюнвальд Ларссон. — Я не видел их с сорокового года.
— Он изготовлен в Финляндии или здесь, по финской лицензии? — спросил Колльберг.
— В Финляндии, — ответил Мартин Бек. — Человек, который звонил, говорит, что это совершенно точно. Патроны тоже старые, они изготовлены фирмой «Тиккакоски — Швейные машины».
— Тридцать седьмая модель, — повторил. Колльберг. — С тридцатисемизарядным магазином. Трудно представить себе, у кого сегодня может быть такой автомат.
— Сегодня ни у кого, — заявил Гюнвальд Ларссон. — Сегодня он уже лежит на дне Стрёммен. В тридцати метрах под водой.
— Возможно, — сказал Мартин Бек. — Но у кого он был четыре дня назад?
— У какого-то сумасшедшего финна, — ответил Гюнвальд Ларссон. — Надо устроить облаву и схватить всех сумасшедших финнов, которые живут в этом городе. Веселая работенка.
— Прессе сообщим об этом? — спросил Колльберг.
— Нет, — предупредил Мартин Бек. — Прессе ни слова.
Воцарилось молчание. Это была первая зацепка. Сколько понадобится времени, чтобы найти вторую?
Дверь распахнулась, в кабинет вошел молодой человек и с любопытством осмотрелся вокруг. В руке у него был серый конверт.
— К кому? — спросил Колльберг.
— К Меландеру, — ответил молодой человек.
— К старшему ассистенту Меландеру, — поправил его Колльберг. — Вон он сидит.
Молодой человек положил конверт на письменный стол Меландера. Он уже собрался выйти, как вдруг Колльберг сказал:
— Что-то я не слышал, чтобы ты стучал.
Молодой человек, который уже взялся за дверную ручку, замер, но ничего не ответил. В наступившей тишине Колльберг медленно и отчетливо, словно давал пояснения ребенку, произнес:
— Перед тем как войти в комнату, следует постучать в дверь, подождать, когда ответят «войдите», и только после этого входить. Понятно?
— Да, — буркнул молодой человек, глядя на ноги Колльберга.
— Это хорошо, — сказал Колльберг и повернулся к нему спиной.
Молодой человек быстро выскользнул за дверь и бесшумно закрыл ее за собой.
— Кто это? — спросил Гюнвальд Ларссон.
Колльберг пожал плечами.
— Он чем-то напоминает Стенстрёма, — добавил Гюнвальд Ларссон.
Меландер вынул изо рта трубку, открыл конверт и вытащил оттуда зеленую книгу сантиметровой толщины.
— Что это? — поинтересовался Мартин Бек.
Меландер перелистал зеленую книгу.
— Заключение психологов, — объяснил он. — Я попросил переплести его.
— Ага, — сказал Гюнвальд Ларссон. — У них тоже имеются гениальные версии? Наш несчастный преступник, совершивший групповое убийство, якобы однажды в переходном возрасте вынужден был отказаться от поездки в автобусе, так как у него не было денег на билет, и это событие оставило такой глубокий след в его впечатлительной душе…
Мартин Бек прервал тираду Ларссона.
— В этом нет ничего смешного, Гюнвальд, — сухо сказал он.
Колльберг бросил на него быстрый удивленный взгляд и обратился к Меландеру:
— Ну и что там у тебя в этой книге?
Меландср вытряхнул из трубки пепел на листок бумаги, сложил его и выбросил в корзину.
— В Швеции прецедентов не было, — сказал он. — Разве что если углубиться в прошлое вплоть до времен Нордлунда и бойни на пароходе «Принц Карл».[7] Им пришлось опираться исключительно на американские исследования за последние несколько десятков лет. — Он продул трубку и продолжил, набивая ее: — У американских психологов, в отличие от наших, нет недостатка в материале для подобного рода исследований. Здесь упомянуты среди прочих душитель из Бостона; Спек, убивший в Чикаго восемь медсестер; Уитмен, выстрелами с вышки убивший шестнадцать человек, а ранивший намного больше; Анрэг, который вышел на улицу в Нью-Джерси и за двенадцать минут застрелил тринадцать человек, и множество других случаев, о которых вам наверняка известно из газет. — Он перелистал зеленую книгу.
— Групповые убийства — это, кажется по части американцев, — заметил Гюнвальд Ларссон.
— Да, — согласился Меландер, — в этом труде излагаются несколько довольно правдоподобных теорий, обобщающих это явление.
— Апология насилия, — произнес Колльберг. — Общество карьеристов. Продажа оружия по почте. Грязная война во Вьетнаме.
Меландер сделал затяжку и кивнул.
— Среди всего прочего, — согласился он.
— Я где-то читал, — сказал Колльберг, — что на тысячу американцев имеются один-два потенциальных преступника, способных совершить групповые убийства. Интересно, каким образом им удалось это установить.
— Анкетный опрос, — объяснил Гюнвальд Ларссон. — Это тоже американская выдумка. Обходят дома и расспрашивают людей, как им кажется, способны ли они совершить групповое убийство. Двое из тысячи отвечают: «Да, мне кажется это приятным».
Мартин Бек высморкался и покрасневшими глазами с раздражением посмотрел на Гюнвальда Ларссона.
Меландер откинулся назад и распрямил ноги.
— А что твои психологи говорят о характерных чертах такого убийцы?
Меландер отыскал нужную страницу и прочел:
— Ему чаще всего меньше тридцати лет, он робкий и недоразвитый, хотя окружающие считают его хорошо воспитанным и сообразительным. Иногда он пьющий, но чаще является абстинентом. Предполагается, что он небольшого роста, с каким-нибудь физическим дефектом, который выделяет его из общей массы. В обществе он играет незначительную роль, рос в нищете. Часто это ребенок разведенных родителей или сирота и в детстве ему не хватало ласки. Как правило, он не совершал до этого никаких серьезных правонарушений. — Он поднял глаза и пояснил: — Это основано на сопоставлении фактов, которые выясняются при допросах, и тестовых исследований американских преступников, совершивших групповые убийства.
— Да ведь такой убийца должен быть сумасшедшим, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Но по нему этого не видно до тех пор, пока он не выскочит на улицу и не убьет кучу народу.
— Тот, кто является психопатом, может производить впечатление абсолютно нормального человека до тех пор, пока не произойдет нечто, давшее толчок освобождению скрытой в нем болезни. Психопатия состоит в том, что какая-то или какие-то черты характера данного человека ненормально развиты, в остальном же он совершенно нормален, это касается одаренности, способности к работе и так далее. Людей, которые внезапно совершают групповые убийства, бессмысленные и внешне не имеющие причины, их друзья и родственники, как правило, считают рассудительными, хорошо воспитанными, и никто не ожидает, что они способны на такое. Большинство преступников, которых описали американцы, утверждают, что уже давно знали о своей болезни и пытались подавить в себе разрушительные тенденции, однако в конце концов поддавались им. Такой убийца может страдать манией преследования или манией величия, а также болезненным чувством вины. Нередко подобный преступник обосновывает свой поступок тем, что он хотел добиться признания, или тем, что ему хотелось, чтобы о нем писали в газетах. Чаще всего за таким поступком скрывается желание чем-либо выделиться или жажда мести. Преступник считает, что к нему плохо относятся, он чувствует себя униженным и непонятым. В большинстве случаев у них наблюдаются серьезные сексуальные отклонения.
После этого монолога Меландера воцарилась тишина. Мартин Бек смотрел в окно. Он был бледен, с темными тенями под глазами, и сутулился заметнее, чем обычно.
Колльберг сидел на письменном столе Гюнвальда Ларссона и соединял его скрепки в длинную цепочку. Гюнвальд Ларссон раздраженно отобрал у него коробочку со скрепками.
— Я читал вчера книжку об Уитмене, — сказал он, — ну, о том, который застрелил несколько человек с вышки в университете в Остине. Какой-то австрийский психолог, профессор, доказывает в ней, что сексуальное отклонение Уитмена состояло в том, что ему хотелось переспать с собственной матерью. Вместо того, чтобы ввести в нее фаллос, пишет этот профессор, он воткнул в нее нож. Не могу похвастать такой памятью, как у Фредрика, но последняя фраза этой книги звучит следующим образом: «Потом он поднялся на вышку, которая была для него символом фаллоса, и излил свое смертоносное семя, словно выстрелы любви, в Мать Землю».
В кабинет вошел Монссон с неизменной зубочисткой в уголке рта.
— О Боже, о чем это вы здесь говорите!
— Автобус тоже может быть своего рода сексуальным символом, — задумчиво сказал Гюнвальд Ларссон, — хотя и в горизонтальном положении.
Монссон вытаращил на него глаза.
Мартин Бек подошел к Меландеру и взял зеленую книжку.
— Я хочу почитать это в спокойной обстановке, — сказал он. — Без остроумных комментариев.
Он направился к двери, однако его остановил Монссон, который вынул зубочистку изо рта и спросил:
— Что я должен делать?
— Не знаю. Спроси у Колльберга, — коротко ответил Мартин Бек и вышел.
— Можешь сходить побеседовать с домохозяйкой, у которой жил тот араб.
Он написал на листке бумаги фамилию и адрес и протянул листок Монссону.
— Что происходит с Мартином? — спросил Гюнвальд Ларссон. — Почему у него такой кислый вид? Колльберг пожал плечами.
— Наверное, у него есть на то свои причины, — ответил он.
Монссону понадобилось добрых полчаса, чтобы добраться до Норра-Сташенсгатан при таком интенсивном уличном движении. Когда он поставил машину напротив дома № 48, было начало четвертого и уже почти стемнело.
В этом доме было два жильца с фамилией Карлсон, однако Монссон без труда вычислил того, кто ему нужен.
К двери было прикноплено восемь картонок с фамилиями. Две из них были напечатаны, остальные — написаны от руки разными почерками. На всех картонках были иностранные фамилии. Фамилии Мохаммеда Бусси среди них не оказалось.
Монссон позвонил. Дверь открыл мужчина с черными усиками, в мятых брюках и майке.
— Фру Карлсон дома? — спросил Монссон.
Мужчина продемонстрировал в улыбке ослепительно белые зубы и развел руками.
— Фру Карлсон нет в дом, — ответил он на ломаном шведском языке. — Она скоро будет.
— Я подожду ее, — сказал Монссон, входя в прихожую.
Он расстегнул плащ и посмотрел на улыбающегося иностранца.
— Вы знали Мохаммеда Бусси, который здесь жил?
Улыбка на лице мужчины мгновенно исчезла.
— Да, — ответил он. — Это было ужасно. Ужасно. Мохаммед быть мой друг.
— Вы тоже араб? — спросил Монссон.
— Нет, турок. А вы тоже иностранец?
— Нет, — ответил Монссон. — Я швед.
— О, я решил, что вы иностранец, потому что вы чуть-чуть запинаетесь.
Монссон строго посмотрел на него.
— Я полицейский, — объяснил он. — Мне хотелось бы немного осмотреться здесь, если позволите. Дома есть еще кто-нибудь, кроме вас?
— Нет, только я. У меня выходной.
Монссон огляделся по сторонам. Прихожая была темная, длинная и узкая, здесь стояли плетеный стул, столик и металлическая вешалка. На столике лежали газеты и несколько писем с иностранными марками. Кроме входной, в прихожую выходило еще пять дверей, в том числе одна двойная и две маленьких дверки, очевидно, в туалет и кладовку.
Мартин Бек принял эту новость по телефону, и остальные услышали его слова:
— Что? Установили? В самом деле?
Все бросили работу и уставились на говорившего. Мартин Бек положил трубку и сказал:
— Баллистическая экспертиза закончена.
— Ну?
— Тип оружия установлен.
— Ага, — невозмутимо сказал Колльберг.
— Армейский автомат, — заявил Гюнвальд Ларссон. — Они тысячами лежат на никем не охраняемых складах. С таким же успехом их можно было бесплатно раздать преступникам, чтобы сэкономить на новых замках, которые приходится менять каждую неделю. Мне понадобится всего полчаса, чтобы съездить в город и купить целую дюжину автоматов.
— Это не совсем так, — сказал Мартин Бек, взяв лист бумаги, на котором сделал пометки. — «Суоми», тридцать седьмая модель.
— Это еще что такое? — спросил Меландер.
— Автомат старого образца с деревянным прикладом, — объяснил Гюнвальд Ларссон. — Я не видел их с сорокового года.
— Он изготовлен в Финляндии или здесь, по финской лицензии? — спросил Колльберг.
— В Финляндии, — ответил Мартин Бек. — Человек, который звонил, говорит, что это совершенно точно. Патроны тоже старые, они изготовлены фирмой «Тиккакоски — Швейные машины».
— Тридцать седьмая модель, — повторил. Колльберг. — С тридцатисемизарядным магазином. Трудно представить себе, у кого сегодня может быть такой автомат.
— Сегодня ни у кого, — заявил Гюнвальд Ларссон. — Сегодня он уже лежит на дне Стрёммен. В тридцати метрах под водой.
— Возможно, — сказал Мартин Бек. — Но у кого он был четыре дня назад?
— У какого-то сумасшедшего финна, — ответил Гюнвальд Ларссон. — Надо устроить облаву и схватить всех сумасшедших финнов, которые живут в этом городе. Веселая работенка.
— Прессе сообщим об этом? — спросил Колльберг.
— Нет, — предупредил Мартин Бек. — Прессе ни слова.
Воцарилось молчание. Это была первая зацепка. Сколько понадобится времени, чтобы найти вторую?
Дверь распахнулась, в кабинет вошел молодой человек и с любопытством осмотрелся вокруг. В руке у него был серый конверт.
— К кому? — спросил Колльберг.
— К Меландеру, — ответил молодой человек.
— К старшему ассистенту Меландеру, — поправил его Колльберг. — Вон он сидит.
Молодой человек положил конверт на письменный стол Меландера. Он уже собрался выйти, как вдруг Колльберг сказал:
— Что-то я не слышал, чтобы ты стучал.
Молодой человек, который уже взялся за дверную ручку, замер, но ничего не ответил. В наступившей тишине Колльберг медленно и отчетливо, словно давал пояснения ребенку, произнес:
— Перед тем как войти в комнату, следует постучать в дверь, подождать, когда ответят «войдите», и только после этого входить. Понятно?
— Да, — буркнул молодой человек, глядя на ноги Колльберга.
— Это хорошо, — сказал Колльберг и повернулся к нему спиной.
Молодой человек быстро выскользнул за дверь и бесшумно закрыл ее за собой.
— Кто это? — спросил Гюнвальд Ларссон.
Колльберг пожал плечами.
— Он чем-то напоминает Стенстрёма, — добавил Гюнвальд Ларссон.
Меландер вынул изо рта трубку, открыл конверт и вытащил оттуда зеленую книгу сантиметровой толщины.
— Что это? — поинтересовался Мартин Бек.
Меландер перелистал зеленую книгу.
— Заключение психологов, — объяснил он. — Я попросил переплести его.
— Ага, — сказал Гюнвальд Ларссон. — У них тоже имеются гениальные версии? Наш несчастный преступник, совершивший групповое убийство, якобы однажды в переходном возрасте вынужден был отказаться от поездки в автобусе, так как у него не было денег на билет, и это событие оставило такой глубокий след в его впечатлительной душе…
Мартин Бек прервал тираду Ларссона.
— В этом нет ничего смешного, Гюнвальд, — сухо сказал он.
Колльберг бросил на него быстрый удивленный взгляд и обратился к Меландеру:
— Ну и что там у тебя в этой книге?
Меландср вытряхнул из трубки пепел на листок бумаги, сложил его и выбросил в корзину.
— В Швеции прецедентов не было, — сказал он. — Разве что если углубиться в прошлое вплоть до времен Нордлунда и бойни на пароходе «Принц Карл».[7] Им пришлось опираться исключительно на американские исследования за последние несколько десятков лет. — Он продул трубку и продолжил, набивая ее: — У американских психологов, в отличие от наших, нет недостатка в материале для подобного рода исследований. Здесь упомянуты среди прочих душитель из Бостона; Спек, убивший в Чикаго восемь медсестер; Уитмен, выстрелами с вышки убивший шестнадцать человек, а ранивший намного больше; Анрэг, который вышел на улицу в Нью-Джерси и за двенадцать минут застрелил тринадцать человек, и множество других случаев, о которых вам наверняка известно из газет. — Он перелистал зеленую книгу.
— Групповые убийства — это, кажется по части американцев, — заметил Гюнвальд Ларссон.
— Да, — согласился Меландер, — в этом труде излагаются несколько довольно правдоподобных теорий, обобщающих это явление.
— Апология насилия, — произнес Колльберг. — Общество карьеристов. Продажа оружия по почте. Грязная война во Вьетнаме.
Меландер сделал затяжку и кивнул.
— Среди всего прочего, — согласился он.
— Я где-то читал, — сказал Колльберг, — что на тысячу американцев имеются один-два потенциальных преступника, способных совершить групповые убийства. Интересно, каким образом им удалось это установить.
— Анкетный опрос, — объяснил Гюнвальд Ларссон. — Это тоже американская выдумка. Обходят дома и расспрашивают людей, как им кажется, способны ли они совершить групповое убийство. Двое из тысячи отвечают: «Да, мне кажется это приятным».
Мартин Бек высморкался и покрасневшими глазами с раздражением посмотрел на Гюнвальда Ларссона.
Меландер откинулся назад и распрямил ноги.
— А что твои психологи говорят о характерных чертах такого убийцы?
Меландер отыскал нужную страницу и прочел:
— Ему чаще всего меньше тридцати лет, он робкий и недоразвитый, хотя окружающие считают его хорошо воспитанным и сообразительным. Иногда он пьющий, но чаще является абстинентом. Предполагается, что он небольшого роста, с каким-нибудь физическим дефектом, который выделяет его из общей массы. В обществе он играет незначительную роль, рос в нищете. Часто это ребенок разведенных родителей или сирота и в детстве ему не хватало ласки. Как правило, он не совершал до этого никаких серьезных правонарушений. — Он поднял глаза и пояснил: — Это основано на сопоставлении фактов, которые выясняются при допросах, и тестовых исследований американских преступников, совершивших групповые убийства.
— Да ведь такой убийца должен быть сумасшедшим, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Но по нему этого не видно до тех пор, пока он не выскочит на улицу и не убьет кучу народу.
— Тот, кто является психопатом, может производить впечатление абсолютно нормального человека до тех пор, пока не произойдет нечто, давшее толчок освобождению скрытой в нем болезни. Психопатия состоит в том, что какая-то или какие-то черты характера данного человека ненормально развиты, в остальном же он совершенно нормален, это касается одаренности, способности к работе и так далее. Людей, которые внезапно совершают групповые убийства, бессмысленные и внешне не имеющие причины, их друзья и родственники, как правило, считают рассудительными, хорошо воспитанными, и никто не ожидает, что они способны на такое. Большинство преступников, которых описали американцы, утверждают, что уже давно знали о своей болезни и пытались подавить в себе разрушительные тенденции, однако в конце концов поддавались им. Такой убийца может страдать манией преследования или манией величия, а также болезненным чувством вины. Нередко подобный преступник обосновывает свой поступок тем, что он хотел добиться признания, или тем, что ему хотелось, чтобы о нем писали в газетах. Чаще всего за таким поступком скрывается желание чем-либо выделиться или жажда мести. Преступник считает, что к нему плохо относятся, он чувствует себя униженным и непонятым. В большинстве случаев у них наблюдаются серьезные сексуальные отклонения.
После этого монолога Меландера воцарилась тишина. Мартин Бек смотрел в окно. Он был бледен, с темными тенями под глазами, и сутулился заметнее, чем обычно.
Колльберг сидел на письменном столе Гюнвальда Ларссона и соединял его скрепки в длинную цепочку. Гюнвальд Ларссон раздраженно отобрал у него коробочку со скрепками.
— Я читал вчера книжку об Уитмене, — сказал он, — ну, о том, который застрелил несколько человек с вышки в университете в Остине. Какой-то австрийский психолог, профессор, доказывает в ней, что сексуальное отклонение Уитмена состояло в том, что ему хотелось переспать с собственной матерью. Вместо того, чтобы ввести в нее фаллос, пишет этот профессор, он воткнул в нее нож. Не могу похвастать такой памятью, как у Фредрика, но последняя фраза этой книги звучит следующим образом: «Потом он поднялся на вышку, которая была для него символом фаллоса, и излил свое смертоносное семя, словно выстрелы любви, в Мать Землю».
В кабинет вошел Монссон с неизменной зубочисткой в уголке рта.
— О Боже, о чем это вы здесь говорите!
— Автобус тоже может быть своего рода сексуальным символом, — задумчиво сказал Гюнвальд Ларссон, — хотя и в горизонтальном положении.
Монссон вытаращил на него глаза.
Мартин Бек подошел к Меландеру и взял зеленую книжку.
— Я хочу почитать это в спокойной обстановке, — сказал он. — Без остроумных комментариев.
Он направился к двери, однако его остановил Монссон, который вынул зубочистку изо рта и спросил:
— Что я должен делать?
— Не знаю. Спроси у Колльберга, — коротко ответил Мартин Бек и вышел.
— Можешь сходить побеседовать с домохозяйкой, у которой жил тот араб.
Он написал на листке бумаги фамилию и адрес и протянул листок Монссону.
— Что происходит с Мартином? — спросил Гюнвальд Ларссон. — Почему у него такой кислый вид? Колльберг пожал плечами.
— Наверное, у него есть на то свои причины, — ответил он.
Монссону понадобилось добрых полчаса, чтобы добраться до Норра-Сташенсгатан при таком интенсивном уличном движении. Когда он поставил машину напротив дома № 48, было начало четвертого и уже почти стемнело.
В этом доме было два жильца с фамилией Карлсон, однако Монссон без труда вычислил того, кто ему нужен.
К двери было прикноплено восемь картонок с фамилиями. Две из них были напечатаны, остальные — написаны от руки разными почерками. На всех картонках были иностранные фамилии. Фамилии Мохаммеда Бусси среди них не оказалось.
Монссон позвонил. Дверь открыл мужчина с черными усиками, в мятых брюках и майке.
— Фру Карлсон дома? — спросил Монссон.
Мужчина продемонстрировал в улыбке ослепительно белые зубы и развел руками.
— Фру Карлсон нет в дом, — ответил он на ломаном шведском языке. — Она скоро будет.
— Я подожду ее, — сказал Монссон, входя в прихожую.
Он расстегнул плащ и посмотрел на улыбающегося иностранца.
— Вы знали Мохаммеда Бусси, который здесь жил?
Улыбка на лице мужчины мгновенно исчезла.
— Да, — ответил он. — Это было ужасно. Ужасно. Мохаммед быть мой друг.
— Вы тоже араб? — спросил Монссон.
— Нет, турок. А вы тоже иностранец?
— Нет, — ответил Монссон. — Я швед.
— О, я решил, что вы иностранец, потому что вы чуть-чуть запинаетесь.
Монссон строго посмотрел на него.
— Я полицейский, — объяснил он. — Мне хотелось бы немного осмотреться здесь, если позволите. Дома есть еще кто-нибудь, кроме вас?
— Нет, только я. У меня выходной.
Монссон огляделся по сторонам. Прихожая была темная, длинная и узкая, здесь стояли плетеный стул, столик и металлическая вешалка. На столике лежали газеты и несколько писем с иностранными марками. Кроме входной, в прихожую выходило еще пять дверей, в том числе одна двойная и две маленьких дверки, очевидно, в туалет и кладовку.