– Продался, сукин сын. Где Канарейкин?
– Этот гад, – кивнул разгоряченный схваткой, в которой участвовали другие, Самойлов на поверженного Шатапа, – ему ухо отстрелил.
– Жить будет? – усмехнулся Руденко.
И, словно ответ на этот вопрос, в комнату вошел, зажимая правое ухо рукой, Канарейкин. Кровь тонкой струйкой стекала из-под руки на ворот форменного мундира.
– Вот угораздило! – усмехнулся Три Семерки. – Но ты, черт тебя дери, вовремя подставился!
Канарейкин глуповато улыбнулся.
– Ты-то как? – обеспокоенно взглянул Три Семерки на Яну.
– Нормально, – усмехнулась она.
Ей удалось освободить Шатапа из смертоносных объятий Джеммы. Надо признать, обошлась она с ним весьма деликатно. Руденко кивнул Самойлову. Тот подлетел к барахтавшемуся Шатапу и надел ему наручники.
– Вот так надежней будет, – довольно улыбнулся Руденко.
Яна молча вышла из комнаты.
– Ты куда? – крикнул ей Три Семерки вдогонку.
– За перевязочным материалом, – звучным голосом ответила Яна.
Она дошла до лестницы, поднялась на второй этаж. Здесь находились две спальни. Яна распахнула шкаф, битком набитый простынями, полотенцами, платками, салфетками. Достав две простыни, вернулась в угловую комнату. Руденко помог ей смастерить из простыней бинты, и она принялась за работу. Руденко с удовлетворенным видом наблюдал за ее ловкими действиями.
– Курсы медсестер заканчивала? – улыбнулся он.
– Представь себе, – Яна перевязала ухо Самойлову.
Тот неуклюже поблагодарил ее.
– Ну вот, теперь вы – вылитый Ван-Гог, – пошутила Яна.
– Кто-кто? – напряг свои извилины Руденко.
– Художник был такой, голландец по происхождению, – лукаво улыбнулась Яна.
– Ну, знаешь, – нарочито тяжело вздохнул Руденко, – мы университетов не кончали…
– И напрасно, – Яна весело посмотрела на несколько озадаченного Три Семерки.
– Значит, Захарыч злобствует, – с тайной угрозой, сделавшись серьезным донельзя, произнес Руденко. – Ну что ж, – молодцевато выпрямился он, – я с него спесь собью! А тебе, матушка, – с шутливой нежностью посмотрел он на Яну, – придется дать показания.
– С превеликим удовольствием, – улыбнулась Яна, хотя она до смерти не любила рутины, тем более рутины милицейских протоколов.
* * *
Сидя в кабинете Руденко уже после дачи показаний, Яна дала волю своим человеческим эмоциям и впечатлениям. В протоколе она изложила все максимально сухо и официально, стараясь придерживаться безукоризненной объективности. В кабинет, окна которого на голландский манер были лишены занавесок, тихо вплывали пепельно-синие зимние сумерки. Ярко горевшее электричество больно било по глазам, но Яна вскоре привыкла к острым лучам ламп дневного света.
– Вот он, дар твой, – закурил очередную сигарету и протянул зажигалку Яне Три Семерки, – куда завел тебя! Какого черта ты на вокзал-то побежала?
– Сеня, ты же все уже знаешь, – укоризненно посмотрела на него Яна, – знаешь про Джемму. И потом, если бы не я, вы бы еще долго ловили этих ублюдков.
– Это ты, конечно, права, – нараспев сказал Руденко, – только вот вожака-то их, волка этого облезлого еще не схватили.
Руденко имел в виду Захарыча. Три Семерки нервничал и и свое тревожное напряжение пытался разрядить, «нападая» на Яну, досадуя на то, что она кругом сует свой нос.
– Давай-ка выпьем, – он тяжело поднялся, прошел к сейфу и, открыв дверцу, достал оттуда бутылку семьсот семьдесят седьмого портвейна и пару граненых стаканов.
Он с деловитой основательностью поставил бутылку и стаканы на стол, наполнив каждый до половины и один пододвинул Яне.
– Вот та-ак, – с горечью протянул он, посерьезнев, – пить приходится, сама видишь, какая работа нервная. Эх, жизнь-жизнюга! Ну давай!
Он опрокинул содержимое стакана в рот одним махом, словно пил водку. Яна сделала несколько небольших глотков.
– Да чего ты церемонишься! – оживился Руденко. – Пей, еще налью.
Он зычно хохотнул, наполнив свой стакан теперь уже до краев.
– Сеня, – Яна допила портвейн, но все еще не выпускала пустой стакан из рук, – у меня к тебе просьба есть.
– Для тебя – все что угодно, – изрядно повеселел Руденко. – И какого содержания эта твоя просьба?
– Мне нужно увидеться с Вероникой, причем срочно, – решительно сказала Яна.
– Да поставь ты стакан, боишься спиться?
– Я серьезно, Сеня, – пристально взглянула на него Яна.
– И я серьезно, – состроил он озабоченную мину. – Давай еще выпьем, а потом поговорим.
Яна повиновалась. Они выпили. Второй стакан Семен Семенович пил медленно, смакуя каждый глоток, причмокивая и облизывая губы, словно это был нектар. Допив, Руденко тут же снова наполнил стаканы.
– Зачем тебе это? – с выражением крайней усталости на своем открытом простонародном лице сельского парня спросил Руденко.
– Вероника не убивала своего мужа, это я точно знаю, – спокойно, но веско произнесла Яна.
– Кто же его тогда убил, по-твоему? – попробовал изобразить ехидную улыбочку Руденко, но у него вышла вместо этого какая-то расплывчатая гримаса, в которой мелькнуло даже что-то по-собачьи жалобное, какая-то растерянность и грусть.
– Я думала, что Захарыч. Может, так оно и есть, – с печальной неуверенностью произнесла Яна.
– Ну нет, это не кто иной, как его женушка! – хлопнул по столу ладонью Руденко, которому выпитое спиртное придало дополнительный заряд экспансивности и открытости. – Ты знаешь, что на стволе отпечатки пальцев этой мадам?
– Это ни о чем не говорит, – с упрямством сказала Яна.
– Это, по-твоему, не доказательство? – тон Руденко стал холодным и напряженным.
Ну, конечно, – мелькнуло у Яны в голове, – он все уже разложил по полочкам для собственного спокойствия. Все уже решено, ничто не вызывает сомнения, так удобно и комфортно. Пусть бедная женщина мается в тюряге, зато у нас все решено, все доказано. Тем более что и доказывать ничего не пришлось. Отпечатки на пистолете сами все подсказали. К чему что-то еще выяснять, к чему копаться в деталях? Осудить человека – это у нас пожалуйста, а вот защитить его права, доказать его невиновность – тут мы пасуем».
– А как же! – изумился Яниному легкомыслию и неверию Руденко. – Что же тогда еще может служить доказательством?
– А что сама Вероника говорит по этому поводу?
– Говорит, что ей позвонили ночью, предложили проехаться до дачи, сказали, что там ее муженек развлекается с секретаршей, – трагически усмехнулся Руденко.
– Ну вот видишь, – просияла Яна, – ей позвонили! Это о чем говорит?
– О чем? – бестолково заморгал Три Семерки, которого эта дискуссия озадачивала и немного раздражала. – Весь кайф от напитка ломаешь, – нетерпеливо и недовольно произнес он.
– Это говорит о том, – проигнорировала Яна его замечание, – что кто-то был крайне заинтересован, чтобы Вероника поехала на дачу!
– Мало ли злопыхателей, завистливых людей… – приподнял плечи Руденко. – Давай еще по маленькой.
– Давай, – махнула рукой Яна. – Так вот, ей позвонили… И позвонил именно тот, кто хотел ее подставить. Она приехала, вошла… Что она дальше говорит?
– Что вроде как уснула, в общем выключилась. А когда очнулась, увидела мужа и его секретаршу убитыми, а в руке обнаружила ПМ, – вздохнул Руденко, – только врет она все.
Вздыхал он не потому, что сочувствовал Веронике или проникся некой общей идеей рокового несовершенства жизни, иронии судьбы, а потому, что у него не было никакой охоты пересказывать эту историю Яне. Ибо чем больше он говорил о ней и думал, тем живей в его нутре шевелились сомнения, тем тягостней из-за своей непроясненности и ответственности, так или иначе взятой им на себя за сделанные выводы, казалась ему ситуация.
– Это не Вероника. Вот только не пойму, почему, если она кому-то мешала, ее просто не убили, а подставили. Кому это было нужно?
– Да она это, – хмыкнул Руденко, – из-за ревности… – он намекающе посмотрел на Яну. – увидеть такое! Я бы и сам за себя не мог поручиться, если бы мою жену… Эх, да что говорить, жизнь-жизня!
С этими словами он поднял полный до краев стакан. Яна взяла свой. Не чокаясь они выпили и, закурив по десятому разу, продолжили разговор.
– А если не она, – великодушно предположил Руденко, дымя как паровоз, – так Захарыч. Ну ничего, я эту гниду, прости, Господи, на чистую воду выведу!
Лицо его омрачило мстительно-злобное выражение. Из простодушного, наивного, хотя и во многом упрямого как осел Три Семерки он превратился в сурового борца за справедливость. Кожа на его широком лбу, изборожденная продольными морщинами, как бы съежилась, потекла к переносице, медленно сползая в глубокую складку между бровей.
– Зачем Захарычу понадобилось убивать своего должника? – не унималась Яна.
– Для острастки, – усмехнулся Руденко, довольный своей находчивостью, – чтоб другим неповадно было.
– Что-то здесь не так, – не соглашалась Яна. – Здесь действует более хитрый, более расчетливый человек. Захарыч старается показать себя изворотливым, умным, предусмотрительным, осторожным, рассудочным типом, но не может изжить топорности, доставшейся ему, наверное, по наследству. Он пытается сохранить маску хладнокровия, быть сухим и отточенно жестоким, но на самом деле он просто мелочный, туповатый, злобный гном, которому не удается спрятать своего страха и примитивной ненависти ко всему и вся. Ему не хватает изощренности, иначе он бы стал маньяком. Думаю, в детстве он подвергался жестокому обращению со стороны родителей или сверстников. Был предметом насмешек и издевательств.
– Тонко, – по-медвежьи качнул головой Руденко. – Пиши диссертацию. Все лучше, чем за бандюгами гоняться.
Он снова потянулся к бутылке и разлил остатки по стаканам.
Яна, погруженная в свои мысли, молча наблюдала за его действиями.
– Мне нужно увидеться с Вероникой, – повторила она тоном, не терпящим возражения.
– Брось ты это дело, – поморщился Руденко. – Не твое это, поверь старому человеку.
– Ты просто боишься, что Вероника окажется невиновной и ваша версия убийства из-за ревности разлетится, как куча бумажного мусора, подхваченная ветром, – резко возразила Яна. – Вы успокоились, посадив невинного человека под замок. Я ни о чем тебя не прошу, дай мне только возможность поговорить с Вероникой.
– Ты ведь тоже стараешься не просто так, – хитро блеснули глаза Три Семерки, – она ведь платит тебе…
– Платит, – с налетом высокомерия улыбнулась Яна, – и я хочу честно отработать гонорар.
– Черт с тобой, только потом не жалуйся, – он снял трубку с рычага, – этой катавасией Ирина Константиновна занимается, – многозначительно посмотрел она на Яну, – да ты ее не знаешь, – скривил он рот.
– Век буду твоей должницей, – шутливым тоном произнесла Яна, стремясь разрядить атмосферу спора, – с меня коньячный набор «Дагестан», знаешь такой, из трех бутылок?
– Тогда уж лучше портвейн, – Руденко сухо кивнул.
Он, похоже, на самом деле обиделся, – усмехнулась про себя Яна.
– Ирина Константиновна, – елейным голосом произнес Руденко в трубку, – душенька, окажи любезность. Тут одна моя знакомая хочет со Шкавронской повидаться… Можешь организовать ей свидание?
Яна была приятно удивлена, что рядовой служака способен выказать такую вкрадчивую почтительность, найти такие ласковые нотки, и главное – слова, чтобы все это выразить.
– Улажено, – с облегчением вздохнул Руденко, – завтра утром можешь отправляться.
– А сегодня? – разочарованно спросила Яна.
– Завтра, – твердо сказал Руденко, внушительно посмотрев на Яну.
– Завтра, так завтра, – улыбнулась она, – чего сидишь без дела, наливай!
– Портвейн, он чем хорош? – задался философским вопросом Руденко, решивший расслабиться, а заодно поразмышлять о вещах нейтральных и приятных. – Его можно без закуси пить. Хотя знаешь, – печально качнул он головой, – я и водку в последнее время пью без закуски. Такая работа, – бросил он на Яну выразительный взгляд.
Она ответила ему теплым сочувственным взором. Прикончив бутылку, они расстались.
* * *
Встреча с Вероникой, надо сказать, несколько разочаровала Яну. Свидание со Шкавронской не способствовало тому кардинальному прояснению ситуации, на которое Яна рассчитывала. Шкавронская была бледна, подавлена, убита. Весь ее вид говорил об абсолютной покорности своей участи, которой трудно было позавидовать. Что-то от беспрестанного цикличного мельтешения насекомого, от хаотических и при том повторяющихся действий шизофреника сквозило в ее движениях, жестах и гримасах. Страдание обернулось в ней неким автоматизмом, какой-то раздражающей робостью и отказом от бунта.
Яна поймала себя на том, что с трудом переносит жалость, вызванную в ней видом Вероники. Ей поначалу даже расхотелось ей помогать. Увидев Милославскую, Вероника правда слегка оживилась, приободрилась и даже попробовала улыбнуться. Но не прошло и пяти минут, как ее молчаливое горе восторжествовало, согнав вымученную улыбку с ее бледных дрожащих губ.
– Как вы? – подавляя нахлынувшее отвращение и жалость, спросила Яна.
Она-то хотела сочувствовать, понимать, вдохновлять, вселять веру и надежду. А вместо этого к ее горлу подступала странная тошнота, которую она сочла проявлением бессердечия. Эта тошнота рождала в ней чувство стыда, ибо толкала на лицемерие – не могла же Яна напрямую заявить о своих подлинных ощущениях!. Она должна была играть роль сердобольной, понимающей женщины в то время, как все ее существо протестовало, жаждало отвернуться от этого маскообразного лица, от выражения тупой покорности, струпом застывшего на его окоченевшей поверхности.
– Плохо, – Вероника опустила глаза, – я со всем смирилась.
Это было ложью, ибо Вероника еще толком не осознала происшедшего. Она отказывалась верить в то что с ней случилось и не могла трезво и прямо взглянуть в лицо действительности, которая выглядела двойным абсурдом. Смерть мужа и обвинение в убийстве слились для Вероники в один неизбывный кошмар, глыбой придавивший ее к земле. Она больше не размышляла о своей судьбе, она не верила в то, что такое возможно и при этом не возмущалась, а превратилась в некий механизм, в раскачивающийся туда-сюда маятник.
– Я верю в вашу невиновность, – Яна сделала попытку приободрить Веронику, но та лишь безвольно улыбнулась. – Вы не убивали своего мужа. Я пришла помочь вам.
– Правда? – с жалким недоверием, совсем по-детски спросила Вероника. – Вы думаете, что возможно вытащить меня отсюда?
– Я уверена в этом. Вы не убивали вашего мужа, вы невиновны, – на одном дыхании произнесла Яна.
Вероника скептически выпятила губы.
– Ну же, крепитесь, – пробовала расшевелить Веронику Яна. – Вы хотите, чтобы я вам помогла?
И тут Веронику прорвало. Она задрожала, страшно побледнела и, рухнув на колени, обхватила Яну трясущимися руками. Из ее груди вырвался протяжный стон, потом она мелко задрожала и стала рыдать. Яна была несколько обескуражена, она принялась гладить Веронику по спине. Вероникино тело билось в конвульсиях, словно земля во время извержения вулкана.
– Успокойтесь, я помогу вам, мы докажем…
– Вытащите меня отсюда, – как оглашенная закричала Вероника, внезапно отстранившись и подняв к Яне заплаканное, истерзанное лицо, – я ничего не пожалею. Я… я… бу…ду рабо… работать, – от волнения запиналась она.
– Мне нужно задать вам несколько вопросов.
Вероника непонимающе посмотрела на Яну. Что это сильная, уверенная в себе женщина хочет у нее узнать? Она ничего не знает, ничего, кроме того, что больше никогда не увидит мужа.
– Ваш муж и Вячеслав вели совместный бизнес, так?
Вероника отчужденно кивнула.
– А Захарыч был третьим… компаньоном?
– Да, – слабым голосом сказала Вероника.
– Как так получилось, что они ему задолжали?
– Не знаю, я в бизнесе не разбираюсь, – промямлила Вероника, сделавшись вдруг тихой и отстраненной. Она привстала с колен, медленно и тяжело опустилась на скамью рядом с Яной и вперила в противоположную стену пустой тоскливый взгляд.
– А кто может об этом знать? – не отставала Яна.
Вероника, не отрывая взгляда от стены, пожала плечами. Потом ее плечи снова затряслись, и она, как актриса, у которой сорвался первый дубль, снова упала перед Яной и зарыдала.
– Все будет хорошо, уверяю вас, – Яна слабо улыбнулась. – Послушайте, я знаю что Горбушкин жив.
– Что? – выпучила глаза Вероника.
Она вдруг обхватила голову руками и затихла. Только глаза на ее неподвижном, окаменевшем лице бегали из стороны в сторону. Складывалось впечатление, что услышанная новость лишь усугубила ее отчаяние.
Присущий Веронике инфантилизм заставлял ее рассматривать ее отношения с Вячеславом как бесконечную череду ссор и примирений, а неусыпную заботу о ней мужа – как само собой разумеющееся поведение влюбленного супруга.
К Вячеславу она, бесспорно, чувствовала влечение, но у нее сложилось вполне трезвое представление об этой связи, несмотря на достаточный срок остающейся чем-то ненадежным, могущим рухнуть в любую минуту. Вячеслав изводил ее порой своим холодным безразличием, не замечал ее, держался с ней чопорно и отстраненно, подчеркивая, что в его жизни она занимает далеко не ведущее место – куда главнее для него работа и дочь.
Вероника злилась, но стоило ему проявить к ней хоть каплю сострадания, стоило преподнести какой-нибудь скромный подарок или провести с ней ночь, и она обо всем забывала, прощала его невнимательность и колкости. В силу неоправданно высокого мнения о себе она была неспособна вообразить, что Вячеслав может изменить ей. Нет, если он бывал с ней подчеркнуто равнодушен или груб, она готова была приписать это усталости, неудаче на работе или желанию взбесить ее. В общем, Вячеслав был роскошью, драгоценным нюансом, призванным оттенить ее женский шарм, ее умение нравиться и соблазнять.
Жора же занимал в ее жизни иную роль. Он был чем-то вроде ангела-хранителя, оберегающего ее от жизненных трудностей и разочарований. Он был надежной пристанью, где она могла всегда отдохнуть от своих легкомысленных любовных авантюр.
Секс с Вячеславом, делая ее существование более пикантным и опасным, тем не менее не мог перевесить значения супружеского взаимопонимания, чувства близости, некой эмоциональной бережливости, с которой к ней относился Жора. И еще секс с Вячеславом был с ее стороны бессознательной местью за Жорино пристрастие к абсолютному контролю. Она сама не знала этого, только иногда некое сладкое и скользкое чувство удовлетворения, льющее бальзам на ее израненную гордость, касалось ее затуманенного выдумками сознания.
Ей нужны были оба мужчины, но в одном она испытывала все-таки большую нужду. И этот мужчина погиб. К тому же ее обвинили в его смерти! Связь Вероники и Вячеслава медленно угасала, нить, соединявшая их, как-то незаметно и плавно истончилась, Вероника привыкла к тому, что его больше нет. А вот Жора…
Нагая правда, в которую она боялась верить, не приобрела ни одной одежки с этой вестью о неожиданном воскресении ее любовника. Что-то умерло или умирало в ее душе, что-то безвозвратно было потеряно и эта весть с того света ничего не меняла в кошмаре ее одинокой жизни.
– О чем вы думаете? – спросила Яна. – Вы словно отсутствуете…
– Этого не может быть, – сдавленно произнесла Вероника, – не может быть. Абсурд! Ведь было доказано, что это Вячеслав…
– Чем и кем доказано? – холодно посмотрела на нее Яна.
– На руке обгоревшего трупа были часы Вячеслава и кольцо.
– Нет ничего проще, чем надеть свои часы и кольцо на руку другого человека, – иронично улыбнулась Яна.
– Но…
– Убив его, – добавила Яна.
– Вы думаете, что Слава убил человека? – глаза Вероники расширились от изумления.
– Именно так я и думаю. Вы же знаете, я редко ошибаюсь.
– Знаю, но в это трудно поверить, – приглушенным голосом, словно она сидела на спиритическом сеансе сказала Вероника.
– Это правда, – возразила Яна, – вы же убедились, что я обладаю паранормальными способностями и мне открыты двери будущего.
– Да, – Вероника с трагической маской на лице поднялась с колен и села на лавку. – Что же теперь делать?
На ее заново одревеневшее лицо было больно смотреть.
– Вы хотите узнать, что мне привиделось?
Вероника как-то механически кивнула.
– Вчера ночью я «увидела» все как было. Сумерки тихо наползали на город. На дорогах и тротуарах, – спокойным проникновенным голосом стала вещать Яна, – лежал слегка подтаявший снег. По телевизору и радио передали о потеплении. В воздухе даже запахло весной. Нагие ветки качались на ветру. Огромные холодные капли падали с них, звонко разбиваясь об отсыревший снежный настил, который за несколько морозных дней успел смерзнуться в толстую глянцевитую корку. По дороге на небольшой скорости ехала темно-зеленая машина. За рулем сидел светловолосый и голубоглазый человек. Он закуривал от дорогой золотой зажигалки. Рядом с ним негромко посмеивался грузный, розовощекий брюнет с влажными блестящими глазами. Они о чем-то вполголоса переговаривались и в их голосах сквозило удовлетворение.
По мере того, как Яна говорила, глаза Вероники принимали живое заинтересованное выражение. Они уже не бегали, как два затравленных зверька, а пытливо вглядывались в лицо Яны.
– Они ехали довольно долго. Потом машина остановилась в лабиринте низких построек из серого кирпича. Блондин вышел из машины, загремел ключами, открыл замок, включил свет в помещении. Потом вернулся в машину и въехал в гараж. К нему присоединился брюнет. Они открыли багажник и нагнулись над ним. Там лежал человек в рваной черной куртке. Они выволокли его наружу. Им было тяжело, я ощущала их усилия и тяжесть, неживую тяжесть этого тела. Ведь этот человек был мертв – на его шее четко был виден лиловый след от веревки.
– Боже мой! – не выдержала Вероника и прикрыла рот ладонью, гася в себе крик ужаса.
– Они положили труп на сиденье, вернее, посадили его – за руль. Голова мужчины упала ему на грудь. Им было трудно придать бездыханному телу нужную позу. Не знаю, почему они так старались. Можно ведь было просто бросить его на пол. То ли в них проснулся режиссерский азарт, то ли они по наивности думали, что горящий человек обязан сохранять ту позу, в которой он был до того, как загорелся. Не знаю. Блондин снял со своей руки часы и кольцо, надел на руку трупа. Брюнет загремел баками, достал канистру. Облил труп, а блондин швырнул горящую спичку. Пламя объяло машину. Мужчины выбежали из гаража и побежали по серому кирпичному лабиринту к пятиэтажкам. Их окна светились огнями…
– Не могу поверить! – шепотом произнесла Вероника, глаза которой снова растерянно забегали.
– Сейчас Вячеслав живет в городе мостов, где над водой разносится колокольный звон, – глядя сквозь Веронику проговорила Яна.
– Это больше похоже на поэзию… – подивилась та.
– Это жизнь. Вы согласны принять мою помощь?
– Конечно! – с пылом воскликнула Вероника. – Но я-то вам чем могу быть полезна?
– Кто может быть в курсе дел вашего мужа и двух его компаньонов?
– Вам следует сходить в офис. К Сергею Анатольевичу.
– Кто он?
– Главный менеджер, так говорил Жора.
У Вероники снова затряслись губы.
– И еще, – быстро добавила она, чтобы унять новую волну слез, – ко Льву Николаевичу. Он был близок с Вячеславом.
– А это кто?
– Мой адвокат. Он работал и на Жору, и на Славу.
– Опишите мне его, – попросила Яна.
Вероника нарисовала словами портрет Левы.
– Между двумя передними зубами у него щербинка? – уточнила Яна, – и массивный браслет из серого золота?
– Откуда вы знаете? – вытаращила глаза Вероника.
– Видела, – просто и таинственно ответила Яна. – Дайте мне его телефон и объясните, как найти офис вашего мужа.
Записав номера телефонов и адреса, Яна спрятала органайзер в сумку и посмотрела на Веронику.
– Если Лев Николаевич будет мною интересоваться, – улыбнулась она, – скажите, что я занимаюсь каким-нибудь бизнесом, – она на секунду задумалась, – продаю косметику, например. Хорошо?
Вероника кивнула.
– А теперь я должна идти. Не скучайте и не унывайте.
– Яна бросила на Веронику теплый ободряющий взгляд.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
– Этот гад, – кивнул разгоряченный схваткой, в которой участвовали другие, Самойлов на поверженного Шатапа, – ему ухо отстрелил.
– Жить будет? – усмехнулся Руденко.
И, словно ответ на этот вопрос, в комнату вошел, зажимая правое ухо рукой, Канарейкин. Кровь тонкой струйкой стекала из-под руки на ворот форменного мундира.
– Вот угораздило! – усмехнулся Три Семерки. – Но ты, черт тебя дери, вовремя подставился!
Канарейкин глуповато улыбнулся.
– Ты-то как? – обеспокоенно взглянул Три Семерки на Яну.
– Нормально, – усмехнулась она.
Ей удалось освободить Шатапа из смертоносных объятий Джеммы. Надо признать, обошлась она с ним весьма деликатно. Руденко кивнул Самойлову. Тот подлетел к барахтавшемуся Шатапу и надел ему наручники.
– Вот так надежней будет, – довольно улыбнулся Руденко.
Яна молча вышла из комнаты.
– Ты куда? – крикнул ей Три Семерки вдогонку.
– За перевязочным материалом, – звучным голосом ответила Яна.
Она дошла до лестницы, поднялась на второй этаж. Здесь находились две спальни. Яна распахнула шкаф, битком набитый простынями, полотенцами, платками, салфетками. Достав две простыни, вернулась в угловую комнату. Руденко помог ей смастерить из простыней бинты, и она принялась за работу. Руденко с удовлетворенным видом наблюдал за ее ловкими действиями.
– Курсы медсестер заканчивала? – улыбнулся он.
– Представь себе, – Яна перевязала ухо Самойлову.
Тот неуклюже поблагодарил ее.
– Ну вот, теперь вы – вылитый Ван-Гог, – пошутила Яна.
– Кто-кто? – напряг свои извилины Руденко.
– Художник был такой, голландец по происхождению, – лукаво улыбнулась Яна.
– Ну, знаешь, – нарочито тяжело вздохнул Руденко, – мы университетов не кончали…
– И напрасно, – Яна весело посмотрела на несколько озадаченного Три Семерки.
– Значит, Захарыч злобствует, – с тайной угрозой, сделавшись серьезным донельзя, произнес Руденко. – Ну что ж, – молодцевато выпрямился он, – я с него спесь собью! А тебе, матушка, – с шутливой нежностью посмотрел он на Яну, – придется дать показания.
– С превеликим удовольствием, – улыбнулась Яна, хотя она до смерти не любила рутины, тем более рутины милицейских протоколов.
* * *
Сидя в кабинете Руденко уже после дачи показаний, Яна дала волю своим человеческим эмоциям и впечатлениям. В протоколе она изложила все максимально сухо и официально, стараясь придерживаться безукоризненной объективности. В кабинет, окна которого на голландский манер были лишены занавесок, тихо вплывали пепельно-синие зимние сумерки. Ярко горевшее электричество больно било по глазам, но Яна вскоре привыкла к острым лучам ламп дневного света.
– Вот он, дар твой, – закурил очередную сигарету и протянул зажигалку Яне Три Семерки, – куда завел тебя! Какого черта ты на вокзал-то побежала?
– Сеня, ты же все уже знаешь, – укоризненно посмотрела на него Яна, – знаешь про Джемму. И потом, если бы не я, вы бы еще долго ловили этих ублюдков.
– Это ты, конечно, права, – нараспев сказал Руденко, – только вот вожака-то их, волка этого облезлого еще не схватили.
Руденко имел в виду Захарыча. Три Семерки нервничал и и свое тревожное напряжение пытался разрядить, «нападая» на Яну, досадуя на то, что она кругом сует свой нос.
– Давай-ка выпьем, – он тяжело поднялся, прошел к сейфу и, открыв дверцу, достал оттуда бутылку семьсот семьдесят седьмого портвейна и пару граненых стаканов.
Он с деловитой основательностью поставил бутылку и стаканы на стол, наполнив каждый до половины и один пододвинул Яне.
– Вот та-ак, – с горечью протянул он, посерьезнев, – пить приходится, сама видишь, какая работа нервная. Эх, жизнь-жизнюга! Ну давай!
Он опрокинул содержимое стакана в рот одним махом, словно пил водку. Яна сделала несколько небольших глотков.
– Да чего ты церемонишься! – оживился Руденко. – Пей, еще налью.
Он зычно хохотнул, наполнив свой стакан теперь уже до краев.
– Сеня, – Яна допила портвейн, но все еще не выпускала пустой стакан из рук, – у меня к тебе просьба есть.
– Для тебя – все что угодно, – изрядно повеселел Руденко. – И какого содержания эта твоя просьба?
– Мне нужно увидеться с Вероникой, причем срочно, – решительно сказала Яна.
– Да поставь ты стакан, боишься спиться?
– Я серьезно, Сеня, – пристально взглянула на него Яна.
– И я серьезно, – состроил он озабоченную мину. – Давай еще выпьем, а потом поговорим.
Яна повиновалась. Они выпили. Второй стакан Семен Семенович пил медленно, смакуя каждый глоток, причмокивая и облизывая губы, словно это был нектар. Допив, Руденко тут же снова наполнил стаканы.
– Зачем тебе это? – с выражением крайней усталости на своем открытом простонародном лице сельского парня спросил Руденко.
– Вероника не убивала своего мужа, это я точно знаю, – спокойно, но веско произнесла Яна.
– Кто же его тогда убил, по-твоему? – попробовал изобразить ехидную улыбочку Руденко, но у него вышла вместо этого какая-то расплывчатая гримаса, в которой мелькнуло даже что-то по-собачьи жалобное, какая-то растерянность и грусть.
– Я думала, что Захарыч. Может, так оно и есть, – с печальной неуверенностью произнесла Яна.
– Ну нет, это не кто иной, как его женушка! – хлопнул по столу ладонью Руденко, которому выпитое спиртное придало дополнительный заряд экспансивности и открытости. – Ты знаешь, что на стволе отпечатки пальцев этой мадам?
– Это ни о чем не говорит, – с упрямством сказала Яна.
– Это, по-твоему, не доказательство? – тон Руденко стал холодным и напряженным.
Ну, конечно, – мелькнуло у Яны в голове, – он все уже разложил по полочкам для собственного спокойствия. Все уже решено, ничто не вызывает сомнения, так удобно и комфортно. Пусть бедная женщина мается в тюряге, зато у нас все решено, все доказано. Тем более что и доказывать ничего не пришлось. Отпечатки на пистолете сами все подсказали. К чему что-то еще выяснять, к чему копаться в деталях? Осудить человека – это у нас пожалуйста, а вот защитить его права, доказать его невиновность – тут мы пасуем».
– А как же! – изумился Яниному легкомыслию и неверию Руденко. – Что же тогда еще может служить доказательством?
– А что сама Вероника говорит по этому поводу?
– Говорит, что ей позвонили ночью, предложили проехаться до дачи, сказали, что там ее муженек развлекается с секретаршей, – трагически усмехнулся Руденко.
– Ну вот видишь, – просияла Яна, – ей позвонили! Это о чем говорит?
– О чем? – бестолково заморгал Три Семерки, которого эта дискуссия озадачивала и немного раздражала. – Весь кайф от напитка ломаешь, – нетерпеливо и недовольно произнес он.
– Это говорит о том, – проигнорировала Яна его замечание, – что кто-то был крайне заинтересован, чтобы Вероника поехала на дачу!
– Мало ли злопыхателей, завистливых людей… – приподнял плечи Руденко. – Давай еще по маленькой.
– Давай, – махнула рукой Яна. – Так вот, ей позвонили… И позвонил именно тот, кто хотел ее подставить. Она приехала, вошла… Что она дальше говорит?
– Что вроде как уснула, в общем выключилась. А когда очнулась, увидела мужа и его секретаршу убитыми, а в руке обнаружила ПМ, – вздохнул Руденко, – только врет она все.
Вздыхал он не потому, что сочувствовал Веронике или проникся некой общей идеей рокового несовершенства жизни, иронии судьбы, а потому, что у него не было никакой охоты пересказывать эту историю Яне. Ибо чем больше он говорил о ней и думал, тем живей в его нутре шевелились сомнения, тем тягостней из-за своей непроясненности и ответственности, так или иначе взятой им на себя за сделанные выводы, казалась ему ситуация.
– Это не Вероника. Вот только не пойму, почему, если она кому-то мешала, ее просто не убили, а подставили. Кому это было нужно?
– Да она это, – хмыкнул Руденко, – из-за ревности… – он намекающе посмотрел на Яну. – увидеть такое! Я бы и сам за себя не мог поручиться, если бы мою жену… Эх, да что говорить, жизнь-жизня!
С этими словами он поднял полный до краев стакан. Яна взяла свой. Не чокаясь они выпили и, закурив по десятому разу, продолжили разговор.
– А если не она, – великодушно предположил Руденко, дымя как паровоз, – так Захарыч. Ну ничего, я эту гниду, прости, Господи, на чистую воду выведу!
Лицо его омрачило мстительно-злобное выражение. Из простодушного, наивного, хотя и во многом упрямого как осел Три Семерки он превратился в сурового борца за справедливость. Кожа на его широком лбу, изборожденная продольными морщинами, как бы съежилась, потекла к переносице, медленно сползая в глубокую складку между бровей.
– Зачем Захарычу понадобилось убивать своего должника? – не унималась Яна.
– Для острастки, – усмехнулся Руденко, довольный своей находчивостью, – чтоб другим неповадно было.
– Что-то здесь не так, – не соглашалась Яна. – Здесь действует более хитрый, более расчетливый человек. Захарыч старается показать себя изворотливым, умным, предусмотрительным, осторожным, рассудочным типом, но не может изжить топорности, доставшейся ему, наверное, по наследству. Он пытается сохранить маску хладнокровия, быть сухим и отточенно жестоким, но на самом деле он просто мелочный, туповатый, злобный гном, которому не удается спрятать своего страха и примитивной ненависти ко всему и вся. Ему не хватает изощренности, иначе он бы стал маньяком. Думаю, в детстве он подвергался жестокому обращению со стороны родителей или сверстников. Был предметом насмешек и издевательств.
– Тонко, – по-медвежьи качнул головой Руденко. – Пиши диссертацию. Все лучше, чем за бандюгами гоняться.
Он снова потянулся к бутылке и разлил остатки по стаканам.
Яна, погруженная в свои мысли, молча наблюдала за его действиями.
– Мне нужно увидеться с Вероникой, – повторила она тоном, не терпящим возражения.
– Брось ты это дело, – поморщился Руденко. – Не твое это, поверь старому человеку.
– Ты просто боишься, что Вероника окажется невиновной и ваша версия убийства из-за ревности разлетится, как куча бумажного мусора, подхваченная ветром, – резко возразила Яна. – Вы успокоились, посадив невинного человека под замок. Я ни о чем тебя не прошу, дай мне только возможность поговорить с Вероникой.
– Ты ведь тоже стараешься не просто так, – хитро блеснули глаза Три Семерки, – она ведь платит тебе…
– Платит, – с налетом высокомерия улыбнулась Яна, – и я хочу честно отработать гонорар.
– Черт с тобой, только потом не жалуйся, – он снял трубку с рычага, – этой катавасией Ирина Константиновна занимается, – многозначительно посмотрел она на Яну, – да ты ее не знаешь, – скривил он рот.
– Век буду твоей должницей, – шутливым тоном произнесла Яна, стремясь разрядить атмосферу спора, – с меня коньячный набор «Дагестан», знаешь такой, из трех бутылок?
– Тогда уж лучше портвейн, – Руденко сухо кивнул.
Он, похоже, на самом деле обиделся, – усмехнулась про себя Яна.
– Ирина Константиновна, – елейным голосом произнес Руденко в трубку, – душенька, окажи любезность. Тут одна моя знакомая хочет со Шкавронской повидаться… Можешь организовать ей свидание?
Яна была приятно удивлена, что рядовой служака способен выказать такую вкрадчивую почтительность, найти такие ласковые нотки, и главное – слова, чтобы все это выразить.
– Улажено, – с облегчением вздохнул Руденко, – завтра утром можешь отправляться.
– А сегодня? – разочарованно спросила Яна.
– Завтра, – твердо сказал Руденко, внушительно посмотрев на Яну.
– Завтра, так завтра, – улыбнулась она, – чего сидишь без дела, наливай!
– Портвейн, он чем хорош? – задался философским вопросом Руденко, решивший расслабиться, а заодно поразмышлять о вещах нейтральных и приятных. – Его можно без закуси пить. Хотя знаешь, – печально качнул он головой, – я и водку в последнее время пью без закуски. Такая работа, – бросил он на Яну выразительный взгляд.
Она ответила ему теплым сочувственным взором. Прикончив бутылку, они расстались.
* * *
Встреча с Вероникой, надо сказать, несколько разочаровала Яну. Свидание со Шкавронской не способствовало тому кардинальному прояснению ситуации, на которое Яна рассчитывала. Шкавронская была бледна, подавлена, убита. Весь ее вид говорил об абсолютной покорности своей участи, которой трудно было позавидовать. Что-то от беспрестанного цикличного мельтешения насекомого, от хаотических и при том повторяющихся действий шизофреника сквозило в ее движениях, жестах и гримасах. Страдание обернулось в ней неким автоматизмом, какой-то раздражающей робостью и отказом от бунта.
Яна поймала себя на том, что с трудом переносит жалость, вызванную в ней видом Вероники. Ей поначалу даже расхотелось ей помогать. Увидев Милославскую, Вероника правда слегка оживилась, приободрилась и даже попробовала улыбнуться. Но не прошло и пяти минут, как ее молчаливое горе восторжествовало, согнав вымученную улыбку с ее бледных дрожащих губ.
– Как вы? – подавляя нахлынувшее отвращение и жалость, спросила Яна.
Она-то хотела сочувствовать, понимать, вдохновлять, вселять веру и надежду. А вместо этого к ее горлу подступала странная тошнота, которую она сочла проявлением бессердечия. Эта тошнота рождала в ней чувство стыда, ибо толкала на лицемерие – не могла же Яна напрямую заявить о своих подлинных ощущениях!. Она должна была играть роль сердобольной, понимающей женщины в то время, как все ее существо протестовало, жаждало отвернуться от этого маскообразного лица, от выражения тупой покорности, струпом застывшего на его окоченевшей поверхности.
– Плохо, – Вероника опустила глаза, – я со всем смирилась.
Это было ложью, ибо Вероника еще толком не осознала происшедшего. Она отказывалась верить в то что с ней случилось и не могла трезво и прямо взглянуть в лицо действительности, которая выглядела двойным абсурдом. Смерть мужа и обвинение в убийстве слились для Вероники в один неизбывный кошмар, глыбой придавивший ее к земле. Она больше не размышляла о своей судьбе, она не верила в то, что такое возможно и при этом не возмущалась, а превратилась в некий механизм, в раскачивающийся туда-сюда маятник.
– Я верю в вашу невиновность, – Яна сделала попытку приободрить Веронику, но та лишь безвольно улыбнулась. – Вы не убивали своего мужа. Я пришла помочь вам.
– Правда? – с жалким недоверием, совсем по-детски спросила Вероника. – Вы думаете, что возможно вытащить меня отсюда?
– Я уверена в этом. Вы не убивали вашего мужа, вы невиновны, – на одном дыхании произнесла Яна.
Вероника скептически выпятила губы.
– Ну же, крепитесь, – пробовала расшевелить Веронику Яна. – Вы хотите, чтобы я вам помогла?
И тут Веронику прорвало. Она задрожала, страшно побледнела и, рухнув на колени, обхватила Яну трясущимися руками. Из ее груди вырвался протяжный стон, потом она мелко задрожала и стала рыдать. Яна была несколько обескуражена, она принялась гладить Веронику по спине. Вероникино тело билось в конвульсиях, словно земля во время извержения вулкана.
– Успокойтесь, я помогу вам, мы докажем…
– Вытащите меня отсюда, – как оглашенная закричала Вероника, внезапно отстранившись и подняв к Яне заплаканное, истерзанное лицо, – я ничего не пожалею. Я… я… бу…ду рабо… работать, – от волнения запиналась она.
– Мне нужно задать вам несколько вопросов.
Вероника непонимающе посмотрела на Яну. Что это сильная, уверенная в себе женщина хочет у нее узнать? Она ничего не знает, ничего, кроме того, что больше никогда не увидит мужа.
– Ваш муж и Вячеслав вели совместный бизнес, так?
Вероника отчужденно кивнула.
– А Захарыч был третьим… компаньоном?
– Да, – слабым голосом сказала Вероника.
– Как так получилось, что они ему задолжали?
– Не знаю, я в бизнесе не разбираюсь, – промямлила Вероника, сделавшись вдруг тихой и отстраненной. Она привстала с колен, медленно и тяжело опустилась на скамью рядом с Яной и вперила в противоположную стену пустой тоскливый взгляд.
– А кто может об этом знать? – не отставала Яна.
Вероника, не отрывая взгляда от стены, пожала плечами. Потом ее плечи снова затряслись, и она, как актриса, у которой сорвался первый дубль, снова упала перед Яной и зарыдала.
– Все будет хорошо, уверяю вас, – Яна слабо улыбнулась. – Послушайте, я знаю что Горбушкин жив.
– Что? – выпучила глаза Вероника.
Она вдруг обхватила голову руками и затихла. Только глаза на ее неподвижном, окаменевшем лице бегали из стороны в сторону. Складывалось впечатление, что услышанная новость лишь усугубила ее отчаяние.
Присущий Веронике инфантилизм заставлял ее рассматривать ее отношения с Вячеславом как бесконечную череду ссор и примирений, а неусыпную заботу о ней мужа – как само собой разумеющееся поведение влюбленного супруга.
К Вячеславу она, бесспорно, чувствовала влечение, но у нее сложилось вполне трезвое представление об этой связи, несмотря на достаточный срок остающейся чем-то ненадежным, могущим рухнуть в любую минуту. Вячеслав изводил ее порой своим холодным безразличием, не замечал ее, держался с ней чопорно и отстраненно, подчеркивая, что в его жизни она занимает далеко не ведущее место – куда главнее для него работа и дочь.
Вероника злилась, но стоило ему проявить к ней хоть каплю сострадания, стоило преподнести какой-нибудь скромный подарок или провести с ней ночь, и она обо всем забывала, прощала его невнимательность и колкости. В силу неоправданно высокого мнения о себе она была неспособна вообразить, что Вячеслав может изменить ей. Нет, если он бывал с ней подчеркнуто равнодушен или груб, она готова была приписать это усталости, неудаче на работе или желанию взбесить ее. В общем, Вячеслав был роскошью, драгоценным нюансом, призванным оттенить ее женский шарм, ее умение нравиться и соблазнять.
Жора же занимал в ее жизни иную роль. Он был чем-то вроде ангела-хранителя, оберегающего ее от жизненных трудностей и разочарований. Он был надежной пристанью, где она могла всегда отдохнуть от своих легкомысленных любовных авантюр.
Секс с Вячеславом, делая ее существование более пикантным и опасным, тем не менее не мог перевесить значения супружеского взаимопонимания, чувства близости, некой эмоциональной бережливости, с которой к ней относился Жора. И еще секс с Вячеславом был с ее стороны бессознательной местью за Жорино пристрастие к абсолютному контролю. Она сама не знала этого, только иногда некое сладкое и скользкое чувство удовлетворения, льющее бальзам на ее израненную гордость, касалось ее затуманенного выдумками сознания.
Ей нужны были оба мужчины, но в одном она испытывала все-таки большую нужду. И этот мужчина погиб. К тому же ее обвинили в его смерти! Связь Вероники и Вячеслава медленно угасала, нить, соединявшая их, как-то незаметно и плавно истончилась, Вероника привыкла к тому, что его больше нет. А вот Жора…
Нагая правда, в которую она боялась верить, не приобрела ни одной одежки с этой вестью о неожиданном воскресении ее любовника. Что-то умерло или умирало в ее душе, что-то безвозвратно было потеряно и эта весть с того света ничего не меняла в кошмаре ее одинокой жизни.
– О чем вы думаете? – спросила Яна. – Вы словно отсутствуете…
– Этого не может быть, – сдавленно произнесла Вероника, – не может быть. Абсурд! Ведь было доказано, что это Вячеслав…
– Чем и кем доказано? – холодно посмотрела на нее Яна.
– На руке обгоревшего трупа были часы Вячеслава и кольцо.
– Нет ничего проще, чем надеть свои часы и кольцо на руку другого человека, – иронично улыбнулась Яна.
– Но…
– Убив его, – добавила Яна.
– Вы думаете, что Слава убил человека? – глаза Вероники расширились от изумления.
– Именно так я и думаю. Вы же знаете, я редко ошибаюсь.
– Знаю, но в это трудно поверить, – приглушенным голосом, словно она сидела на спиритическом сеансе сказала Вероника.
– Это правда, – возразила Яна, – вы же убедились, что я обладаю паранормальными способностями и мне открыты двери будущего.
– Да, – Вероника с трагической маской на лице поднялась с колен и села на лавку. – Что же теперь делать?
На ее заново одревеневшее лицо было больно смотреть.
– Вы хотите узнать, что мне привиделось?
Вероника как-то механически кивнула.
– Вчера ночью я «увидела» все как было. Сумерки тихо наползали на город. На дорогах и тротуарах, – спокойным проникновенным голосом стала вещать Яна, – лежал слегка подтаявший снег. По телевизору и радио передали о потеплении. В воздухе даже запахло весной. Нагие ветки качались на ветру. Огромные холодные капли падали с них, звонко разбиваясь об отсыревший снежный настил, который за несколько морозных дней успел смерзнуться в толстую глянцевитую корку. По дороге на небольшой скорости ехала темно-зеленая машина. За рулем сидел светловолосый и голубоглазый человек. Он закуривал от дорогой золотой зажигалки. Рядом с ним негромко посмеивался грузный, розовощекий брюнет с влажными блестящими глазами. Они о чем-то вполголоса переговаривались и в их голосах сквозило удовлетворение.
По мере того, как Яна говорила, глаза Вероники принимали живое заинтересованное выражение. Они уже не бегали, как два затравленных зверька, а пытливо вглядывались в лицо Яны.
– Они ехали довольно долго. Потом машина остановилась в лабиринте низких построек из серого кирпича. Блондин вышел из машины, загремел ключами, открыл замок, включил свет в помещении. Потом вернулся в машину и въехал в гараж. К нему присоединился брюнет. Они открыли багажник и нагнулись над ним. Там лежал человек в рваной черной куртке. Они выволокли его наружу. Им было тяжело, я ощущала их усилия и тяжесть, неживую тяжесть этого тела. Ведь этот человек был мертв – на его шее четко был виден лиловый след от веревки.
– Боже мой! – не выдержала Вероника и прикрыла рот ладонью, гася в себе крик ужаса.
– Они положили труп на сиденье, вернее, посадили его – за руль. Голова мужчины упала ему на грудь. Им было трудно придать бездыханному телу нужную позу. Не знаю, почему они так старались. Можно ведь было просто бросить его на пол. То ли в них проснулся режиссерский азарт, то ли они по наивности думали, что горящий человек обязан сохранять ту позу, в которой он был до того, как загорелся. Не знаю. Блондин снял со своей руки часы и кольцо, надел на руку трупа. Брюнет загремел баками, достал канистру. Облил труп, а блондин швырнул горящую спичку. Пламя объяло машину. Мужчины выбежали из гаража и побежали по серому кирпичному лабиринту к пятиэтажкам. Их окна светились огнями…
– Не могу поверить! – шепотом произнесла Вероника, глаза которой снова растерянно забегали.
– Сейчас Вячеслав живет в городе мостов, где над водой разносится колокольный звон, – глядя сквозь Веронику проговорила Яна.
– Это больше похоже на поэзию… – подивилась та.
– Это жизнь. Вы согласны принять мою помощь?
– Конечно! – с пылом воскликнула Вероника. – Но я-то вам чем могу быть полезна?
– Кто может быть в курсе дел вашего мужа и двух его компаньонов?
– Вам следует сходить в офис. К Сергею Анатольевичу.
– Кто он?
– Главный менеджер, так говорил Жора.
У Вероники снова затряслись губы.
– И еще, – быстро добавила она, чтобы унять новую волну слез, – ко Льву Николаевичу. Он был близок с Вячеславом.
– А это кто?
– Мой адвокат. Он работал и на Жору, и на Славу.
– Опишите мне его, – попросила Яна.
Вероника нарисовала словами портрет Левы.
– Между двумя передними зубами у него щербинка? – уточнила Яна, – и массивный браслет из серого золота?
– Откуда вы знаете? – вытаращила глаза Вероника.
– Видела, – просто и таинственно ответила Яна. – Дайте мне его телефон и объясните, как найти офис вашего мужа.
Записав номера телефонов и адреса, Яна спрятала органайзер в сумку и посмотрела на Веронику.
– Если Лев Николаевич будет мною интересоваться, – улыбнулась она, – скажите, что я занимаюсь каким-нибудь бизнесом, – она на секунду задумалась, – продаю косметику, например. Хорошо?
Вероника кивнула.
– А теперь я должна идти. Не скучайте и не унывайте.
– Яна бросила на Веронику теплый ободряющий взгляд.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Яна решилась быстренько пройтись по бутикам. В «Николи» она приобрела великолепную блузку сливового цвета, а в «Карло Пазолини» – пару шикарных сиреневых полусапожек. Вернувшись домой, она покормила Джемму и, приняв ванну, позвонила в адвокатскую контору «Щит». Трубку сняла секретарша. У нее был приятный вибрирующий голос и заученно любезная манера общения.
– По какому вопросу? – вежливо осведомилась она, выслушав Яну.
Яна сказала, что она знакомая одной клиентки Льва Николаевича Гущина и что у нее к нему срочное дело.
– Соединяю, – деловито сказала секретарша, и Яна услышала богатый оттенками, несколько слащаваый баритон.
– Слушаю вас, – в этой реплики, вернее, в тоне, которым ее произнес Гущин, присутствовала некая снисходительная усталость.
Яна повторила все, что сказала секретарше, вкладывая в свой голос максимум вкрадчивой переливчатости и томности.
– Подруга Вероники Шкавронской? – с оттенком снобистского высокомерного недоверия переспросил Гущин. – И что же вы хотите?
– По какому вопросу? – вежливо осведомилась она, выслушав Яну.
Яна сказала, что она знакомая одной клиентки Льва Николаевича Гущина и что у нее к нему срочное дело.
– Соединяю, – деловито сказала секретарша, и Яна услышала богатый оттенками, несколько слащаваый баритон.
– Слушаю вас, – в этой реплики, вернее, в тоне, которым ее произнес Гущин, присутствовала некая снисходительная усталость.
Яна повторила все, что сказала секретарше, вкладывая в свой голос максимум вкрадчивой переливчатости и томности.
– Подруга Вероники Шкавронской? – с оттенком снобистского высокомерного недоверия переспросил Гущин. – И что же вы хотите?