Она шаловливо помахала пальчиком, намекая на ущерб, который дополнительная порция шипучки может нанести его потенции.
– А вот массажик эротический, – тихо засмеялась она, – тебе не помешает. Закрывай глазки и слушай сказки. Мальчик мой устал, его нужно взбодрить, а потом успокоить, – тоном влюбленной женщины проворковала она и ущипнула Гущина за сосок.
Тот издал очередной сладострастный стон и закрыл глаза, внутренне подобравшись.
– Вот так, – Яна провела пальцами по его тяжелым векам, – сейчас ты уснешь и ничто не побеспокоит тебя, – она незаметно вынула из-под пояса юбки колоду, слегка перетасовала и выбрала карту «Внушение».
– Не подглядывай, – улыбнулась она, нажав Гущину на веки пальцами – нежно и настойчиво. – Ты поплывешь к далеким берегам тропической неги, – она запрокинула голову, сочиняя на ходу, продолжая настраиваться на силу карты, – тебе будет покойно, сладко, тебе будет хорошо. Так хорошо, как еще никогда не бывало… Диковинные птицы запорхают над тобой и потянутся широкие караваны розовых облаков, тающих в лазури и наполняющих твои глаза чарующим грезами.
Гущин задышал глубже и равномернее, капризное желание обрести пристань, нечто покойное и безмятежное вновь заговорило в нем, опрокидывая все его расчеты и оттесняя сознание к райским кущам забытья. Он забыл, для чего он сюда пришел, что хотел прояснить для себя, он просто провалился, не в силах противиться голосу Яны, в гипнотический сон.
– Ты лежишь на спине, – продолжала Милославская, чувствуя, как ее голос приобретает все более низкий тон, – на мягком белом песке, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь раскачивающиеся опахала пальм, ласкают твое лицо, скользят по нему, ласкают кожу…
Гущин чмокнул губами во сне.
– Но ты спишь чутким сном, ты можешь говорить и ты будешь говорить. Ты ответишь мне?
Голова Гущина качнулась – все еще пребывая в сомнамбулическом состоянии, он попытался кивнуть, но тут же снова свесился на подушку.
– Прекрасно, – Яна встала на колени и включила приклеенный скотчем к нижней поверхности стола диктофон.
Потом набросила халат и выскользнула в гостиную. Набрала номер Руденко. Но его не оказалось на месте – выехал на задание. Тогда она попросила передать ему, что ждет его у себя дома как можно быстрее. Мужчина с грубоватым голосом, говорящий рубленными фразами, пообещал ей все сделать. Яна вернулась к спящему Гущину. Он шевелил во сне губами, похожий на медленно работающую паровую машину.
– Ты ответишь мне на все вопросы? – звучным низким голосом обратилась к нему Яна.
– Да, – ответил он.
– Ты помнишь тот день в ноябре, когда на дорогах и тротуарах лежал мокрый снег? Промозглый серый день и такой же холодный пасмурный вечер? Ты ехал с другом на машине, а в багажнике лежал мертвый человек. Помнишь?
Голос Яны на последнем слове приобрел угрожающе-рокочущие ноты.
– Да, – безвольно сказал Гущин.
– Когда это было? Назови число, месяц и час.
– Двадцать пятого ноября, около семи.
– Кто его убил, этого несчастного?
– Мы, – выдохнул Гущин.
– Конкретнее расскажи, как это было, – приказала Яна.
– Нашли его на помойке… бомж рылся в дерьме. Мы предложили ему выпить, сказали, что у нас хорошее настроение, потому что много бабок срубили. Затолкали в машину, задушили и отвезли в гараж.
– Кто его задушил?
– Я держал его, – лицо Гущина трагически дернулось, – а Славка душил, сидя на заднем сиденье. Бомж недолго рыпался.
– Что было в гараже?
– Славка снял с руки золотое кольцо и часы, надел на руку бомжу. Мы бросили его в дальний угол, облили бензином и подожгли.
– Точнее!
– Я плеснул на него из канистры, а Славка бросил спичку, – по лицу Льва Николаевича пробежала судорога, он стал задыхаться, жадно хватать воздух сухим ртом. – Мы быстро закрыли двери и уехали.
– Прекрасно, – мрачно процедила Яна. – Значит, ты, Лев Николаевич Гущин и твой приятель Горбушкин Вячеслав Сергеевич убили человека и затем сожгли его. И все это сделали для того, чтобы инсценировать самоубийство Горбушкина. Горбушкин снял с руки кольцо и часы и надел на руку покойного, чтобы все думали, что это он погиб, Горбушкин Вячеслав. Сколько же он заплатил тебе за услугу?
– Десять тысяч долларов, – шевельнул губами Гущин.
– Для чего понадобилось Горбушкину заставлять всех думать, что он мертв?
– Он проделал аферу – продал более ста автомобилей, перевел деньги на счет подставной фирмы.
– И где теперь эти деньги?
– За границей, – трепыхнулся во сне Гущин.
– Точ…
Дикий лай потряс дом. Джемма рванула из прихожей, где имела обыкновение лежать на коврике, в спальню. Она запрыгала возле Яны, оглушительно лая. Потом снова метнулась в прихожую и стала корябать когтями дверь изо всех сил, точно хотела ее выломать. Перепуганная Яна побежала в прихожую. Но Джемма прянула ей навстречу, снова устремляясь в спальню, и в этот момент раздалась автоматная очередь и острый звон разбитого стекла. Джемма с разбегу сиганула в пробитое пулей окно. Снова грянули выстрелы, а потом до потрясенной и неподвижно застывшей над телом Гущина Яны донесся иступленный крик боли.
Вернувшись а спальню, Яна увидела, что Гущин мертв. Пуля угодила ему в голову. Он так и не проснулся. Кровь залила подушку и продолжала вытекать из входного отверстия на голове Гущина. Яна зажмурилась, но тут же, охваченная беспокойством за жизнь Джеммы, побежала к двери. Нацепила валенки и в одном халате выскочила наружу. Обогнула дом, различая в снегу глубокие следы.
Джемма, широко расставив передние лапы, удерживала человека, который лежал на снегу и даже не пытался пошевелиться. Джемма, грозно урча, успокаивалась, отходила от охотничьего азарта. Яна машинально подняла валявшийся в снегу «УЗИ». Она не видела, как у калитки затормозил белый милицейский «жигуль» Руденко, и тот, увидев серебристый «мерс» и почуяв, что творится что-то неладное, широко распахнул калитку и уже бежал к дому.
– Яна! – заорал он.
– Я здесь, – крикнула она.
– Фу, Джемма, – Яна пыталась оттащить Джемму от начавшего снова подавать признаки жизни незнакомца.
Она не решалась выпускать из рук автомат, поэтому ей не удавалось справиться с Джеммой. Руденко был как никогда кстати.
– Вот так да! – прогрохотал он, увидев открывшуюся ему картину.
– Держи, – Яна впихнула ему в руки «УЗИ» и ринулась к Джемме. – Фу, фу, Джемма…
Та села чуть поодаль, продолжая зорко следить за мужчиной на снегу.
Он встал на колени, и, опасаясь собаки, посмотрел на Руденко и Милославскую. Это был Корнил, тот самый прыскающий ядовитой злобой парень с сотовым, которого Яна в первый раз увидела на вокзале. Он медленно, с трудом сел, чуть ли не по пояс утопая в снегу. Руденко быстро подскочил к нему и защелкнул на запястьях стальные браслеты.
– Вот так оно надежнее будет, – хохотнул он. – Ну ты, мать, даешь, – обернулся он к Яне.
– Я же тебе сказала: приезжай.
– Так, так, так, – начал соображать Руденко, – чует мое сердце, не один он сюда пожаловал. Ты его постереги, а я пошукаю его дружков.
Три Семерки торопливо пошел к ограждению из сетки-рабицы.
Корнил зажимал рукой шею – видно, Джемма чуток прошлась по ней своими крепкими зубами – и тревожно косил глаза на собаку.
– Опять твое сучье отродье, – прошипел он.
Его меховая куртка была распахнута, он тряс головой, проверяя свободной рукой ухо.
– Как ты здесь оказался? – спросила Яна.
– Да пошла ты!
Дальше последовал отменный набор матерщины.
– Захарыч приказал убрать Гущина?
– А хоть бы и так… – ухмыльнулся Корнил.
– Почему? Потому что он скрывал от него местонахождение Горбушкина?
– Тебе-то что? – хмыкнул бандит.
– Это как-никак мой дом, – усмехнулась Яна, – и потом, я тоже чуть не стала жертвой…
– А жаль, – с нескрываемой злобой сказал Корнил, – тебя и твою суку давно следовало замочить. На месте Захарыча я бы так и сделал.
– То, что ты – мелкий злобный ублюдок, я уже знаю, – насмешливо и высокомерно процедила Яна.
Джемма, точно поняв, о чем речь, яростно зарычала. Яна приказала ей замолчать.
– Чего тогда с дурацкими вопросами лезешь?
– Интересно, – улыбнулась Яна.
– Интересно за углом…
– Что же все-таки заставило Захарыча невзлюбить Льва Николаевича? – не унималась Яна.
– Любопытная ты, – осклабился Корнил. – То и заставило, – снизошел он до откровения, – что этот адвокатишка поиграть с нами захотел в одну плохую игру. Вздумал на нас нажиться. Купите, мол, у меня информацию. Я знаю, где Горбушкин. Только Захарыч-то знает, что Горбушкин давно червей кормит, не такой он лох, как думал этот придурок.
– Что-то здесь не так, – недоверчиво качнула головой Яна. – Гущин должен был сказать, что Горбушкин жив.
– Он и сказал, только кто ж ему поверит? – Корнил посмотрел на Яну, как на идиотку.
– А ведь он действительно жив. Думаю, Захарыч поверил Гущину.
– Думать у нас не запрещается, – издевательски усмехнулся бандит.
– Я даже склоняюсь к тому, что Гущин оказался случайной жертвой, пуля предназначалась мне.
– Догадливая ты! – присвистнул Корнил.
– Ах ты падла! – резанул сумерки зычный крик Руденко.
– Давай живо в машину! Теперь не уйдешь!..
Он вернулся, подскочил к сидящему Корнилу и, нисколько не сообразуясь с его травмой, дернул за воротник, ставя на ноги. Джемма радостно гавкнула. Темный воздух содрогнулся от рева мотора. По дороге пронесся автомобиль.
– Вперед, – бесцеремонно толкая Корнила в спину, Руденко пошел к калитке. – Я скоро вернусь, Яна Борисовна. Доеду только до перекрестка, встречу бригаду, чтобы не искали… Что это там за «мерс» у тебя за калиткой?
– Он убил Гущина! – выпалила невпопад Яна.
– А я думал, он в тебя стрелял, – удивился Три Семерки.
– Может быть, и в меня, – Яна еле поспевала за Руденко, – а Гущин случайно подвернулся.
– Приеду, поговорим, – Руденко вышел из калитки, открыл дверцу своего испытанного «жигуля» и, втолкнув Корнила на заднее сиденье, сел за руль.
Машина резко стартанула. Яна только сейчас ощутила холод. Стресс на какое-то время сделал ее тело бесчувственным.
– Домой, – скомандовала она Джемме.
И тут вдруг Яна вздрогнула, нет, не от холода, а вспомнив, что в доме мертвец. Ей совсем не хотелось в дом. Но она увидела, что Джемма оставляет на снегу темные следы.
– Ты ранена!
Яна поспешила войти. Осмотрела собаку. Да, Джемма поцарапалась о битое стекло. Яна принялась аккуратно выстригать шерсть возле раны. Убедившись, что рана не опасна, она промыла ее и смазала йодом. Джемма благодарно лизнула Янину руку. Потом Яна сварила кофе, выкурила сигарету, чтобы немного прийти в чувство и чем-то занять себя до приезда Руденко. В спальню входить она не стала, вместо этого расположилась в глубоком кресле, в котором всего час с небольшим назад сидел Гущин.
Что же это получается, по ее вине погиб человек? Не окажись адвокат в это время у нее дома, он продолжал бы жить. Яна не верила, что Захарыч намеревался убить Гущина, даже если последний затеял опасную игру. Он еще ничего не сказал Захарычу и тот, заинтересованный в информации, способной помочь ему в деле выкачивания долгов, не стал бы раньше времени убивать располагающего ею человека. Пуля предназначалась ей, а то, что был убит Гущин, оказалось роковой случайностью.
Если Гущин знал, где скрывается Вячеслав – а Яна в глубине души не сомневалась, что так оно и было – то что вынудило его вступать в переговоры с Захарычем, что заставило продать своего друга? Ведь Вячеслав щедро заплатил ему за пособничество в деле инсценирования самоубийства. Или Вячеслав сделал нечто такое, что изменило отношение к нему Гущина, или Гущин просто решил подзаработать, забыв о дружбе?
Яна сделала очередную затяжку и глотнула кофе. Она забыла на пару минут, что в ее спальне покоится труп. И вдруг, вспомнив, вздрогнула. Но тут же услышала шум мотора и вслед за ним – клацанье калитки.
Это был Руденко со следственной бригадой. Два матерых санитара и толстенький лысоватый врач с короткой шеей и живыми глазами важно продефилировали в спальню. Врач кивнул Яне, даже улыбнулся и, сделав серьезное лицо, что-то сказал санитарам.
– Там? – махнул он рукой в сторону спальни.
– Да, проходите, – машинально ответила Яна.
Не успела широкая округлая спина доктора скрыться в тусклом оранжеватом облаке спальни, как в дом громко ввалился Руденко. Его сопровождали Самойлов и Канарейкин. А следом вошли три человека в штатском с озабоченными хмурыми лицами. Они деловито проследовали в спальню.
Семен Семенович достал сигареты и прикурил от дешевой пластиковой зажигалки.
– Как самочувствие? – поднял он на Яну пристальный взгляд.
– Нормально, – грустно усмехнулась Яна.
– Чего у тебя Гущин делал, можно спросить? Все равно ведь показания будешь давать…
– Последние два дня, – с горькой улыбкой сказала Яна, – я только и делаю, что даю показания.
– Это ты сама виновата, – нравоучительным тоном произнес Руденко, – не надо было, матушка, вмешиваться. Так чего у тебя этот адвокат делал?
– Соблазняла я его, – судорожно рассмеялась Яна.
– Что это тебя на адвокатов потянуло? – с озадаченным видом приподнял свои густые пшеничные брови Руденко.
– Там, в комнате, к столу приклеен диктофон, – Яна снова закурила. – Не знаю, может ли пленка служить доказательством. Я ведь тебя приглашала… – с легкой укоризной посмотрела она на Три Семерки.
– Доказательством чего? – Руденко еще больше удивился. – Канарейкин, принеси диктофон, – скомандовал он.
Канарейкин поспешил в спальню.
– Того, – Яна вытянула ноги и покрутила затекшими ступнями, – что Горбушкин жив и того, что он вместе с этим адвокатом убил некого гражданина с целью инсценирования самоубийства. Разыграл, одним словом, спектакль.
– Погодь-погодь! – поднял руку Руденко. – Я ничего не понимаю!
В его голосе звучала досада, переходящая в раздражение. Яна принялась рассказать ему о своем видении. К этому моменту вернувшийся из спальни с диктофоном Канарейкин беспокойно мялся на месте.
– Чего стоишь, включай, – нетерпеливо сказал Руденко.
Канарейкин повиновался. Когда пленка, на которой был записан гипнотический допрос, а также звуки стрельбы и звон стекла, кончилась, изумленный Руденко на пару минут притих. Яна молча наблюдала за его реакцией.
– Разберемся, – спрятал он в карман протянутую ему Канарейкиным кассету. – Так что ж ты мне в прошлый раз о своем видении не рассказала? – с подозрением и обидчивым недоумением глянул на Яну Три Семерки.
– А ты бы мне поверил? Знаешь, что бы ты сказал? – Яна усмехнулась горькой усмешкой стоика, привыкшего наталкиваться на людское непонимание и мириться с ним. – Ты бы сказал, что нужны доказательства, а откровения к делу не пришьешь.
– Это правда, – миролюбиво подтвердил Руденко, чувствуя стыд и неловкость за высказанный упрек.
– Вот поэтому даже мне приходится использовать технические средства, – невесело усмехнулась Яна. – Придется теперь эту игрушку всегда носить с собой и держать наготове.
Из спальни доносились строгие голоса, которые Яна мысленно сравнивала с пружинистой мускулатурой тренированного тела. Та же подтянутость, безукоризненность, прямота и сдержанная сила.
– Думаешь, это он убил Шкавронского? – с наивным выражением лица спросил Три Семерки.
– Возможно, – вздохнула Яна, почувствовав вдруг неимоверную усталость. – Они же были компаньонами. Ты, кстати, не наводил справок, каковы условия владения капиталом в их бизнесе?
– Случайно наводил, – приободрился Руденко, обрадованный тем, что может дать полезную информацию. – В случае смерти компаньона его доля переходит к прямым наследникам, то бишь близким родственникам, если же таковых нет – к другому компаньону. У Шкавронского единственная родственница – это жена, у Захарыча – сестра.
– А ты нашел Захарыча?
– Нет, – с сожалением вздохнул Руденко, – как сквозь землю провалился.
– А что в офисе?
– Да там всем заместитель его распоряжается… Женщина… Видать, любовница.
– Где находится офис?
– Даже не думай об этом! – махнул рукой Руденко. – Мало тебе адвоката?
– Да не переживай ты так! – глухо засмеялась Яна. – На тебя страшно смотреть!
– А мне за тебя страшно, – Руденко с укором посмотрел на Яну, – выбрось все это из головы. Видишь, что тут твориться…
– Я все равно узнаю, – хитро и жестоко улыбнулась Яна, – лучше скажи.
Руденко упирался. Яна не стала настаивать. Она вернулась к разговору о Горбушкине.
– Думаю, это он всех убирает, – уверенным тоном произнесла она. – Ты так не считаешь?
– Так он вСеменовске? – оживился Руденко.
– Нет, по всей видимости, он далеко. Но он мог кого-то прислать, кому-то заплатить…
– Нанять киллера? – проявил чудеса догадливости Три Семерки.
– Например, – загадочно улыбнулась Яна, – сначала Шкавронский, потом его жена. Вероника была подставлена, и ты это прекрасно знаешь, – она бросила на него прямой обезоруживающий взгляд. – Кто следующий?
– Захарыч?
– Подожди, – Яна поднялась и, пройдя осторожно в спальню, где хозяйничали врач и санитары, вернулась с колодой карт.
– Не знаю, получится ли у меня сейчас, – застенчиво посмотрела Яна на Руденко.
Она перетасовала колоду. Потом настроилась на образ Захарыча. Она представляла его на даче, воскрешая в памяти не только краски, черты его лица, но и звук его голоса, тембр, интонации. Руденко с интересом наблюдал за ней. Потом Яна вытащила карту «Царство живых».
– Захарыч накликал на себя несчастье. Зло в квадрате – вот что такое Захарыч. Но он проиграл битву. Он мертв, – побледневшие губы Яны замерли и точно одревенели.
– Мертв? – поразился Руденко.
В эту минуту в дверях спальни показался скорбный кортеж: санитары несли на носилках прикрытое куском черного полиэтилена тело, за ними шел врач и еще мужчина в штатском.
– Еще один жмурик, – со вздохом проговорил Три Семерки, и было не понятно, кого он имеет в виду: Гущина или Захарыча.
Когда за санитарами захлопнулась входная дверь, Яна почувствовала сильное желание выпить. Она не могла скрыть облегчения – труп в спальне, согласитесь, несколько расстраивает нервную систему.
– Выпьешь со мной? – предложила она Руденко, который сидел так неподвижно и с таким сосредоточенно-отстраненным выражением на лице, словно впал в транс.
– Что? – торопливо переспросил он, очнувшись.
– Вы к сестре Захарыча ездили?
– Ее постоянно нет дома. Я каждое утро звоню ей, ребят посылаю – все безрезультатно. Похоже, Захарыч сам смылся и сестру спрятал, – заученным монотонным тоном произнес он.
– Я же сказала, что его нет в живых, – мрачно усмехнулась Яна. Возможно, это к лучшему, что Вероника находится в СИЗО, иначе она была бы тоже убита. Ведь убийца – на свободе. Он хитер, изворотлив, жесток, беспринципен, изобретателен, коварен, охвачен жаждой денег и могущества.
– И это Горбушкин?
– Да, думаю, это он. Способности своего воображения, свою жестокость и вероломство он сполна продемонстрировал в постановке спектакля с самоубийством. Он заранее все продумал, подготовил отходные пути, позаботился о тыле. Вот только одного он не сумел предусмотреть…
– Может, ты тогда знаешь, где нам искать труп этого Захарыча? – Руденко с любопытством посмотрел на Яну.
– Сейчас не смогу, – устало произнесла Яна, – я не всемогущая.
– Ладно, – Руденко тоскливо махнул рукой, – сами найдем.
– Ищите, – рассеянно кивнула Милославская, продолжая размышлять вслух. – Дочь Горбушкина выкинула фортель – вернулась вСеменовск, где тут же угодила в лапы к бандитам. Она нарушила запрет, и он страшно переживал за нее. Она поломала его планы, и от нее можно ждать чего угодно.
Яна открыла бар и, отвинтив пробку на пузатой темной бутылке, плеснула себе в рюмку коньяку.
– Не желаешь? Французский. Подарок клиента.
– Эх, – махнул рукой Три Семерки, – давай. Только тихо, – приложил он палец ко рту и шаловливо посмотрел на Яну.
– Чего уставился? – буркнул он Канарейкину. – Бери лист, протокол писать будешь.
Руденко опрокинул в глотку граммов семьдесят коньяку. Крякнув от удовольствия, он живописным жестом, с налетом разудалого лихачества, живо напомнившим Яне казаков, вытер усы.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
– А вот массажик эротический, – тихо засмеялась она, – тебе не помешает. Закрывай глазки и слушай сказки. Мальчик мой устал, его нужно взбодрить, а потом успокоить, – тоном влюбленной женщины проворковала она и ущипнула Гущина за сосок.
Тот издал очередной сладострастный стон и закрыл глаза, внутренне подобравшись.
– Вот так, – Яна провела пальцами по его тяжелым векам, – сейчас ты уснешь и ничто не побеспокоит тебя, – она незаметно вынула из-под пояса юбки колоду, слегка перетасовала и выбрала карту «Внушение».
– Не подглядывай, – улыбнулась она, нажав Гущину на веки пальцами – нежно и настойчиво. – Ты поплывешь к далеким берегам тропической неги, – она запрокинула голову, сочиняя на ходу, продолжая настраиваться на силу карты, – тебе будет покойно, сладко, тебе будет хорошо. Так хорошо, как еще никогда не бывало… Диковинные птицы запорхают над тобой и потянутся широкие караваны розовых облаков, тающих в лазури и наполняющих твои глаза чарующим грезами.
Гущин задышал глубже и равномернее, капризное желание обрести пристань, нечто покойное и безмятежное вновь заговорило в нем, опрокидывая все его расчеты и оттесняя сознание к райским кущам забытья. Он забыл, для чего он сюда пришел, что хотел прояснить для себя, он просто провалился, не в силах противиться голосу Яны, в гипнотический сон.
– Ты лежишь на спине, – продолжала Милославская, чувствуя, как ее голос приобретает все более низкий тон, – на мягком белом песке, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь раскачивающиеся опахала пальм, ласкают твое лицо, скользят по нему, ласкают кожу…
Гущин чмокнул губами во сне.
– Но ты спишь чутким сном, ты можешь говорить и ты будешь говорить. Ты ответишь мне?
Голова Гущина качнулась – все еще пребывая в сомнамбулическом состоянии, он попытался кивнуть, но тут же снова свесился на подушку.
– Прекрасно, – Яна встала на колени и включила приклеенный скотчем к нижней поверхности стола диктофон.
Потом набросила халат и выскользнула в гостиную. Набрала номер Руденко. Но его не оказалось на месте – выехал на задание. Тогда она попросила передать ему, что ждет его у себя дома как можно быстрее. Мужчина с грубоватым голосом, говорящий рубленными фразами, пообещал ей все сделать. Яна вернулась к спящему Гущину. Он шевелил во сне губами, похожий на медленно работающую паровую машину.
– Ты ответишь мне на все вопросы? – звучным низким голосом обратилась к нему Яна.
– Да, – ответил он.
– Ты помнишь тот день в ноябре, когда на дорогах и тротуарах лежал мокрый снег? Промозглый серый день и такой же холодный пасмурный вечер? Ты ехал с другом на машине, а в багажнике лежал мертвый человек. Помнишь?
Голос Яны на последнем слове приобрел угрожающе-рокочущие ноты.
– Да, – безвольно сказал Гущин.
– Когда это было? Назови число, месяц и час.
– Двадцать пятого ноября, около семи.
– Кто его убил, этого несчастного?
– Мы, – выдохнул Гущин.
– Конкретнее расскажи, как это было, – приказала Яна.
– Нашли его на помойке… бомж рылся в дерьме. Мы предложили ему выпить, сказали, что у нас хорошее настроение, потому что много бабок срубили. Затолкали в машину, задушили и отвезли в гараж.
– Кто его задушил?
– Я держал его, – лицо Гущина трагически дернулось, – а Славка душил, сидя на заднем сиденье. Бомж недолго рыпался.
– Что было в гараже?
– Славка снял с руки золотое кольцо и часы, надел на руку бомжу. Мы бросили его в дальний угол, облили бензином и подожгли.
– Точнее!
– Я плеснул на него из канистры, а Славка бросил спичку, – по лицу Льва Николаевича пробежала судорога, он стал задыхаться, жадно хватать воздух сухим ртом. – Мы быстро закрыли двери и уехали.
– Прекрасно, – мрачно процедила Яна. – Значит, ты, Лев Николаевич Гущин и твой приятель Горбушкин Вячеслав Сергеевич убили человека и затем сожгли его. И все это сделали для того, чтобы инсценировать самоубийство Горбушкина. Горбушкин снял с руки кольцо и часы и надел на руку покойного, чтобы все думали, что это он погиб, Горбушкин Вячеслав. Сколько же он заплатил тебе за услугу?
– Десять тысяч долларов, – шевельнул губами Гущин.
– Для чего понадобилось Горбушкину заставлять всех думать, что он мертв?
– Он проделал аферу – продал более ста автомобилей, перевел деньги на счет подставной фирмы.
– И где теперь эти деньги?
– За границей, – трепыхнулся во сне Гущин.
– Точ…
Дикий лай потряс дом. Джемма рванула из прихожей, где имела обыкновение лежать на коврике, в спальню. Она запрыгала возле Яны, оглушительно лая. Потом снова метнулась в прихожую и стала корябать когтями дверь изо всех сил, точно хотела ее выломать. Перепуганная Яна побежала в прихожую. Но Джемма прянула ей навстречу, снова устремляясь в спальню, и в этот момент раздалась автоматная очередь и острый звон разбитого стекла. Джемма с разбегу сиганула в пробитое пулей окно. Снова грянули выстрелы, а потом до потрясенной и неподвижно застывшей над телом Гущина Яны донесся иступленный крик боли.
Вернувшись а спальню, Яна увидела, что Гущин мертв. Пуля угодила ему в голову. Он так и не проснулся. Кровь залила подушку и продолжала вытекать из входного отверстия на голове Гущина. Яна зажмурилась, но тут же, охваченная беспокойством за жизнь Джеммы, побежала к двери. Нацепила валенки и в одном халате выскочила наружу. Обогнула дом, различая в снегу глубокие следы.
Джемма, широко расставив передние лапы, удерживала человека, который лежал на снегу и даже не пытался пошевелиться. Джемма, грозно урча, успокаивалась, отходила от охотничьего азарта. Яна машинально подняла валявшийся в снегу «УЗИ». Она не видела, как у калитки затормозил белый милицейский «жигуль» Руденко, и тот, увидев серебристый «мерс» и почуяв, что творится что-то неладное, широко распахнул калитку и уже бежал к дому.
– Яна! – заорал он.
– Я здесь, – крикнула она.
– Фу, Джемма, – Яна пыталась оттащить Джемму от начавшего снова подавать признаки жизни незнакомца.
Она не решалась выпускать из рук автомат, поэтому ей не удавалось справиться с Джеммой. Руденко был как никогда кстати.
– Вот так да! – прогрохотал он, увидев открывшуюся ему картину.
– Держи, – Яна впихнула ему в руки «УЗИ» и ринулась к Джемме. – Фу, фу, Джемма…
Та села чуть поодаль, продолжая зорко следить за мужчиной на снегу.
Он встал на колени, и, опасаясь собаки, посмотрел на Руденко и Милославскую. Это был Корнил, тот самый прыскающий ядовитой злобой парень с сотовым, которого Яна в первый раз увидела на вокзале. Он медленно, с трудом сел, чуть ли не по пояс утопая в снегу. Руденко быстро подскочил к нему и защелкнул на запястьях стальные браслеты.
– Вот так оно надежнее будет, – хохотнул он. – Ну ты, мать, даешь, – обернулся он к Яне.
– Я же тебе сказала: приезжай.
– Так, так, так, – начал соображать Руденко, – чует мое сердце, не один он сюда пожаловал. Ты его постереги, а я пошукаю его дружков.
Три Семерки торопливо пошел к ограждению из сетки-рабицы.
Корнил зажимал рукой шею – видно, Джемма чуток прошлась по ней своими крепкими зубами – и тревожно косил глаза на собаку.
– Опять твое сучье отродье, – прошипел он.
Его меховая куртка была распахнута, он тряс головой, проверяя свободной рукой ухо.
– Как ты здесь оказался? – спросила Яна.
– Да пошла ты!
Дальше последовал отменный набор матерщины.
– Захарыч приказал убрать Гущина?
– А хоть бы и так… – ухмыльнулся Корнил.
– Почему? Потому что он скрывал от него местонахождение Горбушкина?
– Тебе-то что? – хмыкнул бандит.
– Это как-никак мой дом, – усмехнулась Яна, – и потом, я тоже чуть не стала жертвой…
– А жаль, – с нескрываемой злобой сказал Корнил, – тебя и твою суку давно следовало замочить. На месте Захарыча я бы так и сделал.
– То, что ты – мелкий злобный ублюдок, я уже знаю, – насмешливо и высокомерно процедила Яна.
Джемма, точно поняв, о чем речь, яростно зарычала. Яна приказала ей замолчать.
– Чего тогда с дурацкими вопросами лезешь?
– Интересно, – улыбнулась Яна.
– Интересно за углом…
– Что же все-таки заставило Захарыча невзлюбить Льва Николаевича? – не унималась Яна.
– Любопытная ты, – осклабился Корнил. – То и заставило, – снизошел он до откровения, – что этот адвокатишка поиграть с нами захотел в одну плохую игру. Вздумал на нас нажиться. Купите, мол, у меня информацию. Я знаю, где Горбушкин. Только Захарыч-то знает, что Горбушкин давно червей кормит, не такой он лох, как думал этот придурок.
– Что-то здесь не так, – недоверчиво качнула головой Яна. – Гущин должен был сказать, что Горбушкин жив.
– Он и сказал, только кто ж ему поверит? – Корнил посмотрел на Яну, как на идиотку.
– А ведь он действительно жив. Думаю, Захарыч поверил Гущину.
– Думать у нас не запрещается, – издевательски усмехнулся бандит.
– Я даже склоняюсь к тому, что Гущин оказался случайной жертвой, пуля предназначалась мне.
– Догадливая ты! – присвистнул Корнил.
– Ах ты падла! – резанул сумерки зычный крик Руденко.
– Давай живо в машину! Теперь не уйдешь!..
Он вернулся, подскочил к сидящему Корнилу и, нисколько не сообразуясь с его травмой, дернул за воротник, ставя на ноги. Джемма радостно гавкнула. Темный воздух содрогнулся от рева мотора. По дороге пронесся автомобиль.
– Вперед, – бесцеремонно толкая Корнила в спину, Руденко пошел к калитке. – Я скоро вернусь, Яна Борисовна. Доеду только до перекрестка, встречу бригаду, чтобы не искали… Что это там за «мерс» у тебя за калиткой?
– Он убил Гущина! – выпалила невпопад Яна.
– А я думал, он в тебя стрелял, – удивился Три Семерки.
– Может быть, и в меня, – Яна еле поспевала за Руденко, – а Гущин случайно подвернулся.
– Приеду, поговорим, – Руденко вышел из калитки, открыл дверцу своего испытанного «жигуля» и, втолкнув Корнила на заднее сиденье, сел за руль.
Машина резко стартанула. Яна только сейчас ощутила холод. Стресс на какое-то время сделал ее тело бесчувственным.
– Домой, – скомандовала она Джемме.
И тут вдруг Яна вздрогнула, нет, не от холода, а вспомнив, что в доме мертвец. Ей совсем не хотелось в дом. Но она увидела, что Джемма оставляет на снегу темные следы.
– Ты ранена!
Яна поспешила войти. Осмотрела собаку. Да, Джемма поцарапалась о битое стекло. Яна принялась аккуратно выстригать шерсть возле раны. Убедившись, что рана не опасна, она промыла ее и смазала йодом. Джемма благодарно лизнула Янину руку. Потом Яна сварила кофе, выкурила сигарету, чтобы немного прийти в чувство и чем-то занять себя до приезда Руденко. В спальню входить она не стала, вместо этого расположилась в глубоком кресле, в котором всего час с небольшим назад сидел Гущин.
Что же это получается, по ее вине погиб человек? Не окажись адвокат в это время у нее дома, он продолжал бы жить. Яна не верила, что Захарыч намеревался убить Гущина, даже если последний затеял опасную игру. Он еще ничего не сказал Захарычу и тот, заинтересованный в информации, способной помочь ему в деле выкачивания долгов, не стал бы раньше времени убивать располагающего ею человека. Пуля предназначалась ей, а то, что был убит Гущин, оказалось роковой случайностью.
Если Гущин знал, где скрывается Вячеслав – а Яна в глубине души не сомневалась, что так оно и было – то что вынудило его вступать в переговоры с Захарычем, что заставило продать своего друга? Ведь Вячеслав щедро заплатил ему за пособничество в деле инсценирования самоубийства. Или Вячеслав сделал нечто такое, что изменило отношение к нему Гущина, или Гущин просто решил подзаработать, забыв о дружбе?
Яна сделала очередную затяжку и глотнула кофе. Она забыла на пару минут, что в ее спальне покоится труп. И вдруг, вспомнив, вздрогнула. Но тут же услышала шум мотора и вслед за ним – клацанье калитки.
Это был Руденко со следственной бригадой. Два матерых санитара и толстенький лысоватый врач с короткой шеей и живыми глазами важно продефилировали в спальню. Врач кивнул Яне, даже улыбнулся и, сделав серьезное лицо, что-то сказал санитарам.
– Там? – махнул он рукой в сторону спальни.
– Да, проходите, – машинально ответила Яна.
Не успела широкая округлая спина доктора скрыться в тусклом оранжеватом облаке спальни, как в дом громко ввалился Руденко. Его сопровождали Самойлов и Канарейкин. А следом вошли три человека в штатском с озабоченными хмурыми лицами. Они деловито проследовали в спальню.
Семен Семенович достал сигареты и прикурил от дешевой пластиковой зажигалки.
– Как самочувствие? – поднял он на Яну пристальный взгляд.
– Нормально, – грустно усмехнулась Яна.
– Чего у тебя Гущин делал, можно спросить? Все равно ведь показания будешь давать…
– Последние два дня, – с горькой улыбкой сказала Яна, – я только и делаю, что даю показания.
– Это ты сама виновата, – нравоучительным тоном произнес Руденко, – не надо было, матушка, вмешиваться. Так чего у тебя этот адвокат делал?
– Соблазняла я его, – судорожно рассмеялась Яна.
– Что это тебя на адвокатов потянуло? – с озадаченным видом приподнял свои густые пшеничные брови Руденко.
– Там, в комнате, к столу приклеен диктофон, – Яна снова закурила. – Не знаю, может ли пленка служить доказательством. Я ведь тебя приглашала… – с легкой укоризной посмотрела она на Три Семерки.
– Доказательством чего? – Руденко еще больше удивился. – Канарейкин, принеси диктофон, – скомандовал он.
Канарейкин поспешил в спальню.
– Того, – Яна вытянула ноги и покрутила затекшими ступнями, – что Горбушкин жив и того, что он вместе с этим адвокатом убил некого гражданина с целью инсценирования самоубийства. Разыграл, одним словом, спектакль.
– Погодь-погодь! – поднял руку Руденко. – Я ничего не понимаю!
В его голосе звучала досада, переходящая в раздражение. Яна принялась рассказать ему о своем видении. К этому моменту вернувшийся из спальни с диктофоном Канарейкин беспокойно мялся на месте.
– Чего стоишь, включай, – нетерпеливо сказал Руденко.
Канарейкин повиновался. Когда пленка, на которой был записан гипнотический допрос, а также звуки стрельбы и звон стекла, кончилась, изумленный Руденко на пару минут притих. Яна молча наблюдала за его реакцией.
– Разберемся, – спрятал он в карман протянутую ему Канарейкиным кассету. – Так что ж ты мне в прошлый раз о своем видении не рассказала? – с подозрением и обидчивым недоумением глянул на Яну Три Семерки.
– А ты бы мне поверил? Знаешь, что бы ты сказал? – Яна усмехнулась горькой усмешкой стоика, привыкшего наталкиваться на людское непонимание и мириться с ним. – Ты бы сказал, что нужны доказательства, а откровения к делу не пришьешь.
– Это правда, – миролюбиво подтвердил Руденко, чувствуя стыд и неловкость за высказанный упрек.
– Вот поэтому даже мне приходится использовать технические средства, – невесело усмехнулась Яна. – Придется теперь эту игрушку всегда носить с собой и держать наготове.
Из спальни доносились строгие голоса, которые Яна мысленно сравнивала с пружинистой мускулатурой тренированного тела. Та же подтянутость, безукоризненность, прямота и сдержанная сила.
– Думаешь, это он убил Шкавронского? – с наивным выражением лица спросил Три Семерки.
– Возможно, – вздохнула Яна, почувствовав вдруг неимоверную усталость. – Они же были компаньонами. Ты, кстати, не наводил справок, каковы условия владения капиталом в их бизнесе?
– Случайно наводил, – приободрился Руденко, обрадованный тем, что может дать полезную информацию. – В случае смерти компаньона его доля переходит к прямым наследникам, то бишь близким родственникам, если же таковых нет – к другому компаньону. У Шкавронского единственная родственница – это жена, у Захарыча – сестра.
– А ты нашел Захарыча?
– Нет, – с сожалением вздохнул Руденко, – как сквозь землю провалился.
– А что в офисе?
– Да там всем заместитель его распоряжается… Женщина… Видать, любовница.
– Где находится офис?
– Даже не думай об этом! – махнул рукой Руденко. – Мало тебе адвоката?
– Да не переживай ты так! – глухо засмеялась Яна. – На тебя страшно смотреть!
– А мне за тебя страшно, – Руденко с укором посмотрел на Яну, – выбрось все это из головы. Видишь, что тут твориться…
– Я все равно узнаю, – хитро и жестоко улыбнулась Яна, – лучше скажи.
Руденко упирался. Яна не стала настаивать. Она вернулась к разговору о Горбушкине.
– Думаю, это он всех убирает, – уверенным тоном произнесла она. – Ты так не считаешь?
– Так он вСеменовске? – оживился Руденко.
– Нет, по всей видимости, он далеко. Но он мог кого-то прислать, кому-то заплатить…
– Нанять киллера? – проявил чудеса догадливости Три Семерки.
– Например, – загадочно улыбнулась Яна, – сначала Шкавронский, потом его жена. Вероника была подставлена, и ты это прекрасно знаешь, – она бросила на него прямой обезоруживающий взгляд. – Кто следующий?
– Захарыч?
– Подожди, – Яна поднялась и, пройдя осторожно в спальню, где хозяйничали врач и санитары, вернулась с колодой карт.
– Не знаю, получится ли у меня сейчас, – застенчиво посмотрела Яна на Руденко.
Она перетасовала колоду. Потом настроилась на образ Захарыча. Она представляла его на даче, воскрешая в памяти не только краски, черты его лица, но и звук его голоса, тембр, интонации. Руденко с интересом наблюдал за ней. Потом Яна вытащила карту «Царство живых».
– Захарыч накликал на себя несчастье. Зло в квадрате – вот что такое Захарыч. Но он проиграл битву. Он мертв, – побледневшие губы Яны замерли и точно одревенели.
– Мертв? – поразился Руденко.
В эту минуту в дверях спальни показался скорбный кортеж: санитары несли на носилках прикрытое куском черного полиэтилена тело, за ними шел врач и еще мужчина в штатском.
– Еще один жмурик, – со вздохом проговорил Три Семерки, и было не понятно, кого он имеет в виду: Гущина или Захарыча.
Когда за санитарами захлопнулась входная дверь, Яна почувствовала сильное желание выпить. Она не могла скрыть облегчения – труп в спальне, согласитесь, несколько расстраивает нервную систему.
– Выпьешь со мной? – предложила она Руденко, который сидел так неподвижно и с таким сосредоточенно-отстраненным выражением на лице, словно впал в транс.
– Что? – торопливо переспросил он, очнувшись.
– Вы к сестре Захарыча ездили?
– Ее постоянно нет дома. Я каждое утро звоню ей, ребят посылаю – все безрезультатно. Похоже, Захарыч сам смылся и сестру спрятал, – заученным монотонным тоном произнес он.
– Я же сказала, что его нет в живых, – мрачно усмехнулась Яна. Возможно, это к лучшему, что Вероника находится в СИЗО, иначе она была бы тоже убита. Ведь убийца – на свободе. Он хитер, изворотлив, жесток, беспринципен, изобретателен, коварен, охвачен жаждой денег и могущества.
– И это Горбушкин?
– Да, думаю, это он. Способности своего воображения, свою жестокость и вероломство он сполна продемонстрировал в постановке спектакля с самоубийством. Он заранее все продумал, подготовил отходные пути, позаботился о тыле. Вот только одного он не сумел предусмотреть…
– Может, ты тогда знаешь, где нам искать труп этого Захарыча? – Руденко с любопытством посмотрел на Яну.
– Сейчас не смогу, – устало произнесла Яна, – я не всемогущая.
– Ладно, – Руденко тоскливо махнул рукой, – сами найдем.
– Ищите, – рассеянно кивнула Милославская, продолжая размышлять вслух. – Дочь Горбушкина выкинула фортель – вернулась вСеменовск, где тут же угодила в лапы к бандитам. Она нарушила запрет, и он страшно переживал за нее. Она поломала его планы, и от нее можно ждать чего угодно.
Яна открыла бар и, отвинтив пробку на пузатой темной бутылке, плеснула себе в рюмку коньяку.
– Не желаешь? Французский. Подарок клиента.
– Эх, – махнул рукой Три Семерки, – давай. Только тихо, – приложил он палец ко рту и шаловливо посмотрел на Яну.
– Чего уставился? – буркнул он Канарейкину. – Бери лист, протокол писать будешь.
Руденко опрокинул в глотку граммов семьдесят коньяку. Крякнув от удовольствия, он живописным жестом, с налетом разудалого лихачества, живо напомнившим Яне казаков, вытер усы.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Оставшись одна, Яна и не думала заходить в спальню. «Завтра, завтра», – твердила она себе. Пока же устроилась на диване и включила телевизор. Прослушала новости, сводку погоды, едкие комментарии телеведущих, репортажи с места событий… Потом зевнула и принялась щелкать пультом, переключая каналы. Ей повезло – она наткнулась на передачу, посвященную французской живописи. Прибавила звук и стала слушать, неотрывно глядя на экран, где, поражая образом горчайшего отчаяния и хрупкой надежды, плыл «Плот „Медузы“. Голос за кадром рассказывал о творчестве Жерико, потом лихо перескочил к Делакруа. На экране развернулась панорама боев на баррикадах – „Свобода, ведущая народ…“ Потом экран расцвел голубыми танцовщицами Дега, их непропорционально длинные ноги были похожи на циркули, застывшие в наклоне головы будили впечаталение чего-то неживого, стилизованного, скованного и аморфного.
И тут Яну точно током ударило – перед ее глазами предстало полотно Эдуарда Мане «Олимпия». У нее потемнело в глазах. Все фрагменты таинственного изображения, увиденные ею в состоянии транса, забытья, дремы вдруг чудесным образом выстроились перед ней, а недостающие дополнили картину, превратив ее в настоящий шедевр. Она увидела розовато-красную бабочку, некогда вспорхнувшую в серые сумерки далекого неведомого города. Теперь это был кокетливый бантик, рдеющей в черной густоте волос женщины, в свободной позе лежавшей перед ней. А тот таинственный незнакомец стал услужливым арапчонком, держащим корзину цветов у ног красавицы.
У Яны сладко и мучительно сжалось сердце. Эта картина была не просто картиной, она содержала в себе тайный смысл. Она должна была что-то раскрыть. Это был намек на разоблачение тайны.
Яна задумалась и не заметила, как воронка поглотивших ее дум увлекла ее в широкий океан глубокого сна. Она плыла, уверенными гребками пролагая себе путь в набегающих одна на другую волнах, пока не достигла лунной дорожки, дрожащей на темном, тяжело дышащем лоне океана. Серебристая пыль, переливаясь и окутывая пространство сказочным перламутровым флером, неожиданно заклубилась, шелестя словно воздушный змей, и взвилась в небо. Теперь под животом Яны стелился Млечный путь, скользкий, как ледяной накат на горке. Яна летела по нему, стремительно и безоглядно.
Неизвестно, сколько продолжалось бы это катание по млечным горкам, если бы не внезапный толчок в области сердца. Этот сильный импульс заставил Янин пульс соскочить с привычной оси, волна тревожного ожидания захлестнула ее, поднявшись к ее горлу волною дурноты. Милославская машинально положила руку на горло, чувствуя, что задыхается. И одновременно какое-то неведомое тоскливое чувство распирало ей сердце.
* * *
Проснувшись, Яна долго лежала в постели. Она чувствовала себя уставшей, в некотором смысле даже изношенной и постаревшей. Надо принять душ, разыскать в библиотеке альбом Мане, чтобы узнать, где находится его «Олимпия», и навестить Веронику. Яна зевнула, шевельнула рукой, откинула длинную черную прядь, упавшую на лицо. Джемма, бодрая и добродушная, вертела обрубком хвоста, напоминая о завтраке.
За ночь потеплело. Белые кованные узоры сползли со стекол, покрытых серебристо-голубой испариной. Когда Яна, накормив Джемму и собравшись, вышла из дома, она могла оценить произошедшую в природе перемену. Глянцевито-белый наст подтаял, словно изъеденный изнутри тайной болезнью. Он лип к подошвам грязноватыми кусками скользкого намокшего крепдешина, предательски оседал, проваливался, разъезжался, затрудняя передвижение. Обнаженные ветки, леденеющие под холодными каплями и промозглым ветром, с какой-то несказанной робостью и грустью, которую Яна замечала лишь в беззащитных созданиях, выступали на сиреневато-сером зимнем пейзаже. Они гулко раскачивались, словно хотели улететь, перебирая в воздухе, как гитарист по струнам гитары.
Яна села на рейсовый автобус и уже через пятнадцать минут была в центре. Пешком дошла до областной библиотеки. Заплатив десять рублей за абонемент и оставив свой каракулевый полушубок в гардеробе, она поднялась на второй этаж. Заказав альбом репродукций, прошла в просторный, залитый белесоватым рассеянным светом зал, где на стенах тускнели, кое-где прихваченные бледным заоконным сиянием, портреты классиков русской литературы. От этих торжественных, даже помпезных портретов веяло невыразимой скукой.
Яна вздохнула и вдруг почувствовала бешеное желание убежать отсюда. Сидевшие за небольшими деревянными столиками студенты прилежно корпели над горами макулатуры. Одни из них порой поднимали блаженно утомленные физиономии к высоким окнам, мечтательно пялясь в грезящийся им одним рай – весны и беззаботного лета. Парень в очках и дымчатом джемпере, провисшем на локтях, с лицом Билла Гейтса, яростно мусолил карандаш, по уши зарывшись в желтеющую страницами книгу.
И тут Яну точно током ударило – перед ее глазами предстало полотно Эдуарда Мане «Олимпия». У нее потемнело в глазах. Все фрагменты таинственного изображения, увиденные ею в состоянии транса, забытья, дремы вдруг чудесным образом выстроились перед ней, а недостающие дополнили картину, превратив ее в настоящий шедевр. Она увидела розовато-красную бабочку, некогда вспорхнувшую в серые сумерки далекого неведомого города. Теперь это был кокетливый бантик, рдеющей в черной густоте волос женщины, в свободной позе лежавшей перед ней. А тот таинственный незнакомец стал услужливым арапчонком, держащим корзину цветов у ног красавицы.
У Яны сладко и мучительно сжалось сердце. Эта картина была не просто картиной, она содержала в себе тайный смысл. Она должна была что-то раскрыть. Это был намек на разоблачение тайны.
Яна задумалась и не заметила, как воронка поглотивших ее дум увлекла ее в широкий океан глубокого сна. Она плыла, уверенными гребками пролагая себе путь в набегающих одна на другую волнах, пока не достигла лунной дорожки, дрожащей на темном, тяжело дышащем лоне океана. Серебристая пыль, переливаясь и окутывая пространство сказочным перламутровым флером, неожиданно заклубилась, шелестя словно воздушный змей, и взвилась в небо. Теперь под животом Яны стелился Млечный путь, скользкий, как ледяной накат на горке. Яна летела по нему, стремительно и безоглядно.
Неизвестно, сколько продолжалось бы это катание по млечным горкам, если бы не внезапный толчок в области сердца. Этот сильный импульс заставил Янин пульс соскочить с привычной оси, волна тревожного ожидания захлестнула ее, поднявшись к ее горлу волною дурноты. Милославская машинально положила руку на горло, чувствуя, что задыхается. И одновременно какое-то неведомое тоскливое чувство распирало ей сердце.
* * *
Проснувшись, Яна долго лежала в постели. Она чувствовала себя уставшей, в некотором смысле даже изношенной и постаревшей. Надо принять душ, разыскать в библиотеке альбом Мане, чтобы узнать, где находится его «Олимпия», и навестить Веронику. Яна зевнула, шевельнула рукой, откинула длинную черную прядь, упавшую на лицо. Джемма, бодрая и добродушная, вертела обрубком хвоста, напоминая о завтраке.
За ночь потеплело. Белые кованные узоры сползли со стекол, покрытых серебристо-голубой испариной. Когда Яна, накормив Джемму и собравшись, вышла из дома, она могла оценить произошедшую в природе перемену. Глянцевито-белый наст подтаял, словно изъеденный изнутри тайной болезнью. Он лип к подошвам грязноватыми кусками скользкого намокшего крепдешина, предательски оседал, проваливался, разъезжался, затрудняя передвижение. Обнаженные ветки, леденеющие под холодными каплями и промозглым ветром, с какой-то несказанной робостью и грустью, которую Яна замечала лишь в беззащитных созданиях, выступали на сиреневато-сером зимнем пейзаже. Они гулко раскачивались, словно хотели улететь, перебирая в воздухе, как гитарист по струнам гитары.
Яна села на рейсовый автобус и уже через пятнадцать минут была в центре. Пешком дошла до областной библиотеки. Заплатив десять рублей за абонемент и оставив свой каракулевый полушубок в гардеробе, она поднялась на второй этаж. Заказав альбом репродукций, прошла в просторный, залитый белесоватым рассеянным светом зал, где на стенах тускнели, кое-где прихваченные бледным заоконным сиянием, портреты классиков русской литературы. От этих торжественных, даже помпезных портретов веяло невыразимой скукой.
Яна вздохнула и вдруг почувствовала бешеное желание убежать отсюда. Сидевшие за небольшими деревянными столиками студенты прилежно корпели над горами макулатуры. Одни из них порой поднимали блаженно утомленные физиономии к высоким окнам, мечтательно пялясь в грезящийся им одним рай – весны и беззаботного лета. Парень в очках и дымчатом джемпере, провисшем на локтях, с лицом Билла Гейтса, яростно мусолил карандаш, по уши зарывшись в желтеющую страницами книгу.