Страница:
* * *
Чжан Хуа пальцем поправил пальцем очки, входя в замызганный министерский кабинет. Но это мало помогло: его окуляры опять сползли с широкой переносицы уже через минуту.За окном обширное пространство площади Тяньаньмынь колебалось в утренней дымке. Впечатление было такое, будто видишь все сквозь дымное марево выхлопных газов. Но объяснялось это довольно просто давно не мытыми стеклами.
— Как вы себя чувствуете сегодня, товарищ министр? Лучше? — спросил он, аккуратно роняя стопку папок в специальную проволочную емкость на столе.
Ши Чжилинь, не подымая глаз, буркнул нечто невразумительное. Он сосредоточенно разбирал завал из телеграмм и радиограмм, доставленных, как понял Чжан Хуа, только что курьером.
— Выглядите вы хорошо, — отметил он, наблюдая, как Чжилинь аккуратно сортирует информацию, раскладывая бланки на столе. По правде говоря, -подумал он, — министр выглядит ужасно. И вид весьма бледный, и руки старика дрожат сильнее обычного. Вероятно, иглоукалывание уже не помогает.
Чжилинь стрельнул глазами вверх, встретившись взглядом с Чжан Хуа, и тот, как ребенок, застигнутый врасплох, отвел глаза.
— Потеете, мой друг, — заметил Чжилинь, приглядываясь к помощнику. — Вам нехорошо?
— Да нет, со мной все в порядке, товарищ министр.
— Ну-ну, Чжан Хуа! — протестующе поднял руку Чжилинь. — Нам ни к чему эти церемонии, когда мы одни, верно? — Он заметил направление взгляда своего помощника. — Закрой дверь и садись поближе, мой друг.
Когда Чжан Хуа выполнил просьбу, министр прикрыл папкой разложенные на столе телеграммы, которые он не успел до конца просмотреть. Его черные, как пуговицы, глаза изучали лицо младшего товарища. Прожитые годы нисколько не убавили их задорного блеска.
Он взял со стоявшего рядом низкого столика эмалированный чайник и такую же чашку.
— Попей чайку, он восстановит твои силы. — Чжилинь налил чаю, подал ему. — Боюсь, он недостаточно горяч для тебя. Я горячий уже не так люблю, как в молодые годы. Теперь чай мне нужен не столько для того, чтобы согреть, сколько для того, чтобы освежить.
Оба отхлебнули из своих чашек.
Чжилинь заглянул в глаза Чжан Хуа.
— Я уже давно принял решение стать Небесным покровителем Китая. Те, кто следуют за мной, не должны сетовать на это бремя.
— Я знаю, дорогой Ши, но ситуация с У Айпином чревата ужасными для нас последствиями. Боюсь, что он нам не по зубам. Для столь молодого человека он обладает слишком большой властью, являясь главой столь мощного учреждения, призванного служить целям военного устрашения Советов. Министерская клика, противостоящая вам, не могла найти лучшего лидера. В Пекине полно сочувствующих его непримиримой позиции, и каждый день их число растет. Если эта качка возобладает... — Чжан Хуа содрогнулся, произнося последние слова.
Чжилинь вздохнул, отставляя в сторону чашку.
— Я это предвидел, мой друг. О, я не хочу сказать, что предвидел появление именно У Айпина. Но кого-нибудь в том же духе. Конечно, он силен. Он может даже победить нас. Но это не должно нас останавливать. Без нас Китай обречен. Мы — его будущее. Я это узнал давным-давно, как и то, что именно моя помощь требуется, чтобы приблизить его, это будущее. Но я понял также, что для этого от меня требуются огромные усилия. И жертвы. Но я не мог прибегнуть к таким же средствам, как те, кто вознесся и пал под бременем высокомерного самовозвеличивания. Я имею в виду Чана, Мао и других, которые думали, что могут перехитрить весь мир. Они ошибались... Только я один, Чжан Хуа, пережил то время. Благодаря своему самоотречению. Как буддийский монах, я посвятил всю свою жизнь служению высокому. Ради Китая я отрекся от всего земного. Понимаешь, Чжан Хуа, от всего!
Какое-то время единственным звуком, который они слышали, было легкое жужжание металлического вентилятора, стоявшего на верху шкафа с делами в другом конце комнаты. Когда он разворачивался к ним, они чувствовали на лицах приятный ветерок, исходивший от него.
— Иногда, — сказал Чжан Хуа слегка дрогнувшим голосом, — важно знать правду, что тебя начинают одолевать.
— Мой друг, так ты считаешь, что именно это и происходит сейчас с нами? После стольких лет, что мы были вместе, ты так легко теряешь веру?
— Вера — это то, что никогда не следует терять, — сказал Чжан Хуа, краем глаза наблюдая за тем, как дрожат руки его шефа. — Я бы не хотел, чтобы у вас складывалось такое впечатление обо мне.
— Хорошо. Тогда допивай свой чай, Чжан Хуа. Я обещал твоему отцу присматривать за тобой, а я всегда держу свое слово.
Он снова закрыл глаза и подумал о жертвах. О всех манипуляциях, к которым он прибегал и продолжает прибегать. О всех людях, которых он заставлял плясать под музыку, которую он заказывал. Разве о таком будущем для Китая он мечтал? Но он знал, что все это делалось не зря. Можно бесконечно говорить о жертвах. Но только тот понимает истинный смысл этих слов, кто действует.
Сколько лет прошло, -подумал он, — с тех пор, как я в последний раз испытал истинное счастье?Думал он, думал над этим вопросом, но так и не нашел на него ответа.
* * *
Стэллингс хотел покататься. Он даже позвонил конюху в манеж и попросил подготовить его жеребца.Но потом передумал. Не донеся до рта ложку пшеничных хлопьев с земляникой, он встал и отменил распоряжение. Оставив недоеденный завтрак на столе, уехал в офис на Эйч-стрит.
В самолете, доставившем его домой из Японии, он спал, но плохо. Дурной сон преследовал его. Будто он в темном лесу. Возвращается с места выполнения последнего задания и почему-то верхом на лошади. Ветки стегают его по лицу и плечам. Хотя он пытается всячески увернуться, они продолжают сечь его, пока лицо, шея, руки не начинают кровоточить. А потом почувствовал, что сучья начинают стаскивать с него рубашку.
Он понимает, что его наказывают. Но за что? Никаких промахов при выполнении задания он не допустил. Убил как положено.
И тут ему приходит в голову, что он убил не того человека. Эта мысль приводит его в ужас. И в этот момент он осознает, что его преследуют. Как это может быть? Ведь он был, как всегда, так осторожен.
Тем не менее, он слышит, как за его спиной цокают подковы лошади его преследователя. Он изо всех сил понукает своего скакуна, но это приводит лишь к тому, что ветки деревьев еще сильнее бьют и царапают его, не давая уйти от погони.
А звуки преследования все громче за его спиной. Он вонзает шпоры в бока своего коня, зарывается лицом в развевающуюся гриву, бьет его рукой по крупу, чтобы заставить бежать еще резвее.
Тени сгущаются за его спиной, теснят его со всех сторон. Он не видит неба. Горячая кровь струится по его изодранной коже. Чем быстрее он движется вперед, тем сильнее страдает. За что?
Звуки преследования все ближе, и Стэллингс оборачивается. За ним гонится конь без всадника, раздувая ноздри, дьявольски сверкая очами.
Стэллингс вскрикнул во сне так громко, что прибежали две стюардессы. Одна из них, молодая женщина с рыжеватыми кудрями и очаровательной родинкой около рта, осталась с ним, и даже потом дала ему свой номер телефона. Так что все сложилось не так-то уж плохо.
Но Стэллингс все никак не мог забыть этот сон. Он всюду его преследовал: и дома, когда он стоял под горячим душем, чтобы смыть дорожную грязь; за обедом в китайском ресторанчике, когда он добывал из плошки довольно безвкусную еду, липкую от соевого соуса; в постели с Донной, рыженькой стюардессой; и в атлетическом клубе, когда он работал с тяжестями...
В отличие от других снов, этот не растворялся не только в ночи, но и в ярком свете дня. Из-за него-то он и отменил теперь поездку на ранчо и сел за руль машины, но закончив завтрака.
Сон не давал ему житья. В нем было что-то неуловимо знакомое, он будил какие-то глубоко запрятанные страхи. Почему?
С этим необходимо было разобраться.
В своем офисе без окон Стэллингс включил терминал, подключенный к мощному компьютеру «Ксикор», который на момент его установки считался последним словом техники, опережавшим все остальные компьютеры на несколько поколений. Его электронный мозг, защищенный пыле-влаго-жаронепроницаемой оболочкой, хранился в чреве здания Куорри.
Стэллингс на мгновение закрыл глаза, вспоминая длинную вереницу кодов, открывавших доступ к самым глубоким и потаенным слоям компьютерной памяти.
Вспомнил лошадь без всадника. Вспомнил лицо Марианны Мэрок в прицеле своей винтовки, вспомнил, как трижды нажал на спусковой крючок, как пули ушли в ночь, пронзая насыщенный грозовыми разрядами воздух. Он снова увидел, как они отбросили ее тело в кусты, увидел удивление в ее широко открытых глазах.
Потерял ее на мгновение из вида, затем снова нашел — уже распростертой на камнях. Тут на него насел Джейк, но он все-таки видел ее последнее падение во тьму.
Снова вспомнил лошадь без всадника. И русских на Цуруги. Ирония судьбы, -подумал он. — Если бы Джейк не взялся за них с таким рвением, Марианна Мэрок, возможно,осталась бы жива. Возможно.
Лошадь без всадника... Русские... Какого черта они там делали? Если они пронюхали про операцию... Но Вундерман ничего не сказал ему в аэропорте, когда встречал его, да и в машине по пути к дому Стэллингса в Джорджтауне на Эс-стрит никаких комментариев по поводу выполненного задания не делал. Дом Стэллингса — типичная постройка начала XIX века — находился всего в квартале от Думбартон-Оукса[27]. Здесь они тоже не засиделись: Стэллингс был не в восторге по поводу появления начальства на его скаковой дорожке.
Его дом — это его дом, и точка. Дома он делами не занимается. К тому же и рыженькая стюардесса должна была скоро пожаловать. Хотя, как потом оказалось, призрак лошади без всадника несколько подпортил эту встречу.
Стэллингс открыл глаза и увидел на экране: ДОСТУП К ИНФОРМАЦИИ ПОНЕДЕЛЬНИКА ОТКРЫТ. В машине было семь уровней, кодовыми названиями которых были дни недели. «Понедельник» был наиболее доступным, «воскресенье» — наиболее закрытым. Агенты и служащие Куорри получали доступ к более тщательно закодированной информации по мере своего продвижения по службе. Стэллингс, являясь одним из «совета пятерых», в который входил и Президент, имел доступ ко всем уровням, включая и седьмой, хотя до этого случая ему не было нужды копать так глубоко.
«Четверг» был его самой обжитой территорией, которой он пользовался чаще всего, занимаясь наиболее сложными оперативными проблемами. Сейчас, пробыв на этом уровне три часа, он обнаружил его недостаточность. Здесь он не нашел информации, объясняющей присутствие русских.
Он откинулся в кресле и прижал подушечки пальцев к векам, тихонько массируя их. Фосфоресцирующие буквы все еще быстро утомляли глаза.
Конечно, это не просто русские, -подумал он. — И не просто оперативники КГБ.Эти всегда присутствовали в некотором количестве в регионах, в которых ему приходилось бывать. Он привык уживаться с ними, как бедняки уживаются с тараканами в своих квартирах. Нет, эти люди были не просто из КГБ. Они из Департамента С. Внешняя разведка. Это сфера Даниэлы Воркуты, и Стэллингс, хотя и был, как говориться, крутым мужиком, научился уважать недюжинный интеллект и оперативную сметку этой женщины.
Два года назад ее люди сорвали ему две операции и пытались то же самое сделать и с третьей. В Анголе, Ливане и... Где это было? Ах да, в Гватемале. Всегда он путает эти страны в Центральной Америке. Все они так похожи.
Первый из этих случаев был самый отчаянный — та сумасшедшая гонка в горах Гватемалы на машине, которой уже лет десять надо было бы ржаветь на свалке. Но третий оказался самым трагическим: две пули 38 калибра в его теле — одна в плече, другая в предплечье, — а третья просвистела над самым ухом.
Все Внешняя разведка. Все спланировано генералом Воркутой.
Да, такая быстро научит уважать себя! Стэллингс развернулся в своем кресле, набрал другой код.
ДОСТУП К ИНФОРМАЦИИ ПЯТНИЦЫ ОТКРЫТ. Его пальцы забегали по клавишам, будто перебирая гриву скакуна. Он просмотрел материалы, относящиеся к последним операциям Внешней разведки. «Возвращение по своим следам назад, — не раз говорил ему Вундерман, — лучший способ доступа в банк памяти. Проблемы в настоящем часто имеют хвост в прошлом».
В этом списке их было тридцать шесть, и он начал пролистывать каждый из файлов, выуживая детали. Нашел Гватемальскую операцию, перепроверил дату, чтобы удостовериться, что она совпадает с его собственной. Операция казалась ничем не выдающейся, пока он не дошел до конца и не увидел примечание. Предпринял поиски дополнительной информации, но так и не нашел ничего на этом уровне. Пальцы его снова заплясали по клавишам, набирая очередной код.
ДОСТУП К ИНФОРМАЦИИ СУББОТЫ ОТКРЫТ.
Здесь он нашел, что искал.
МАТАС САНДИНАР УМЕР ОТ ЦИКУТНОГО ОТРАВЛЕНИЯ.
Тут же стояла дата, в которую его собственная операция пошла наперекосяк. Стэллингс остановился в недоумении.
Он читал в газетах сообщение о смерти Сандинара, который в то время был президентом республики. Там говорилось, что он умер от обширного инфаркта миокарда. Проще говоря, от сердечного приступа. При чем здесь отравление?
Стэллингс задумался. Сандинар был смертельным врагом Карло Гуэррера, за которым охотился Стэллингс. После смерти Сандинара его враг значительно повысил свой потенциал, что позволило ему удвоить численность своей армии, куда валом валила всякая шушера. До тех пор, пока, шесть месяцев спустя, Стэллингс снова не появился в Гватемале и не прикончил лидера повстанцев.
Он продолжил читать об операциях Внешней разведки. Нашел Анголу. И опять примечание, дополнительной информации к которому он не нашел на этом уровне. Попытался найти Ливан и, не найдя ничего об этой операции, опустился глубже.
ДОСТУП. К ИНФОРМАЦИИ ВОСКРЕСЕНЬЯ ОТКРЫТ.
Электронные буквы выскочили на поверхность экрана, как пузырьки воздуха на поверхность воды:
МТУБА УМЕР ОТ АСФИКСАЦИИ, НАСТУПИВШЕЙ ПОСЛЕ ПЕРЕЛОМА ПЕРСТНЕВИДНОГО ХРЯЩА НА ГОРЛЕ. Официальные сообщения о смерти Мтубы говорили о том, что он разбился насмерть, упав с лошади, когда та внезапно встала на дыбы, испугавшись змеи. Это произошло через неделю после провала операции Стэллингса.
Как и в Гватемале, погибший командовал правительственными войсками, борющимися с повстанцами, во главе которых стоял человек, за которым охотился Стэллингс. Что больше всего поразило Стэллингса, так это то, что оба покушения были проведены так, что казались делом рук Куорри. Но это же совершеннейшая чушь! Убивать Сандинара и Мтубу — это полностью противоречит всей политике Куорри!
Стэллингс вспомнил русских на Цуруги. Лошадь без всадника. Потом продолжил поиск.
И нашел Ливан. Он был запрятан между двумя несовместимыми файлами, как жемчужное зерно в куче навоза. Не занимайся он так усердно последнее время компьютерами, он бы вообще не нашел его.
Стэллингс удивился, что эта операция вообще сюда попала. Насколько ему было известно, ничего выдающегося в ней быть не могло. Да, он обнаружил у себя на хвосте группу кагэбистов. Но после Гватемалы он был настороже и заметил их сразу же по прибытии.
Он подготовил свой финт и провел его с блеском, воспользовавшись их любимым оружием: дезинформацией. Пока та группа ждала, что он появится на явочной квартире, Стэллингс уже был в другом конце города, поджидая свою жертву, Махмада Аль-Кассара. Там он преспокойно прострелил ему голову с расстояния трехсот ярдов. Задание было выполнено: был убит один из самых влиятельных просоветских лидеров на Среднем Востоке. Стэллингс управился за рекордно короткий срок: за 36 часов нахождения в стране. Как вам это понравилось, генерал Воркута?
Зачем же эта информация задвинута в самый дальний угол?
В конце концов, после получасовой кропотливой работы, он выяснил зачем. Лучше бы не выяснял! Ответ на его вопрос находился в специальном файле. Поскольку седьмой уровень — последний, запихнуть его больше было просто некуда.
МАХМАД АЛЬ-КАССАР, прочел он, УБИТ — далее шла дата — СОГЛАСНО УКАЗАНИЮ. ДВОЙНОЙ АГЕНТ, РАБОТАВШИЙ НА ТИМОТИ ЛЭЙНА.
У Стэллингса глаза на лоб полезли. Не может быть! Тимоти Лэйн был директором ЦРУ.
Похолодев, Стэллингс вернулся к Ливанскому файлу. Как могло произойти, что я убил нашего же агента? спрашивал он себя. Добрался до конца файла. Он обрывался на середине предложения. Снова и снова он нажимал клавишу доступа к файлу, но все было без толку.
Вспомнив уроки компьютерной грамоты, он ударил по клавише с надписью КОНТРОЛЬ, и вот что предстало его глазам:
ПРОДОЛЖЕНИЕ ФАЙЛА СТРОГО ЗАСЕКРЕЧЕНО ПО УКАЗАНИЮ ДИРЕКТОРА КУОРРИ. ДОСТУП К ИНФОРМАЦИИ ВОЗМОЖЕН ПРИ ПРЕДЪЯВЛЕНИИ КОДА ДЛЯ ЙАХУ.
Что означает, во имя всего святого, слово ЙАХУ? -подумал Стэллингс.
После трех звонков (последний из них — к лингвисту) и похода в Библиотеку Конгресса он узнал.
«Йаху»оказалось словом из бирманского языка. В их культуре им обозначается восьмой день недели.
* * *
Джейк вспомнил изречение, начертанное на свитке, висящем на стене дома Микио Комото:Насколько строго полководец накажет ослушника-солдата, настолько и укрепится дух его войска.
Сейчас он подумал, что дух самого Комото укреплял полководческий менталитет, так четко и ясно выраженный в том изречении. Джейк знал, что необходимо иметь четкое представление о человеке, прежде чем пытаться на него воздействовать. Иначе после того, что он устроил в доме Комото, у Джейка не будет ни малейшего шанса выйти с честью из схватки. Комото накажет его просто для примера своему войску.
К дому Комото Джейк направился, вернувшись с Японских Альп, потому, что оябунбыл единственным человеком из всех врагов Джейка, которого можно было обратить в союзника.
Многое зависело от того, что за человек скрывался за маской, которой Комото отгородился от мира. Именно это делало следующие несколько часов из жизни Джейка столь опасными и полными сюрпризов. Ему придется большую часть своей партии играть на слух, меняя тональность по мере того, как Комото будет все больше и больше показывать свою суть. Если он окажется жадным по натуре, Джейк сможет и это качество противника использовать в своих целях. Если же он вдруг проявит высокие моральные качества, будет еще лучше.
Mucu.По-японски это означает «путь». Джейку нельзя ошибиться в выборе его, если он хочет найти Ничирена и осколок фу,похищенный у него Марианной.
Свой последний визит в этот дом Джейк нанес в более ранний час, хотя тоже вечером. Подходя к дому теперь он, тем не менее, увидел у ярко освещенного бокового входа две машины. В той, что была припаркована ближе к нему, он узнал машину Комото.
Снова он приблизился к подстриженным кустикам, за которыми находился садик, неестественно вытянутый в длину. Желая понять, чем вызвана такая форма, он прошел до самого его конца. Там он нашел ответ на свой вопрос. Впрочем, он не очень удивился. Под ветвями стройного японского кедра Джейк обнаружил марумоно, подвешенную на длинной веревке. Он качнул ее, как маятник, рукой, приводя в движение. Это движение пробудило в нем череду воспоминаний, как камень, брошенный в тихий пруд, вызывает на его поверхности расходящиеся крути.
Марумоно— это одна из трех традиционных мишеней для состязаний лучников: деревянный каркас, обернутый ватином или соломой и покрытый сверху дубленой кожей.
Веками лук и стрелы были главным оружием японского солдата. Только самураям разрешалось пользоваться еще и мечом, а простые люди в случае необходимости вооружались лишь копьями и дубинами.
Киудзюцу -искусство стрельбы из лука, которое в Японии, по словам Фо Саана, всегда было ориентировано на конного воина. Потому и подвешивали марумоно,что было необходимо обучать стрелков поражать различные цели, в том числе и движущиеся.
В феодальные времена рядом с домом каждого самурая были площадки, оборудованные для упражнений в стрельбе из лука. Джейк отметил про себя, что эти традиции поддерживаются в Японии по сей день.
Приняв решение, он вернулся к парадному входу и, приблизившись решительными шагами к двери, постучал.
Она открылась почти мгновенно. В дверном проеме стоял Тоси. Увидев перед собой Джейка, он даже сморгнул. Вид у него был такой, словно он увидел одного из стражей ада.
Рука его дернулась к поясу, и в ту же секунду в живот Джейку уперся ствол тупорылого револьвера 38 калибра.
Джейк не пошевелился. Он было подумал поднять руки, но, наблюдая за выражением лица Тоси, почел за благо лучше не двигаться. Он не любил револьверов и никогда не учился пользоваться ими. У него было здоровое отвращение к ним. По его мнению, это игрушка для мальчишек, а не оружие для мужчин.
Из всех видов огнестрельного оружия он считал полезным инструментом в своей профессии только винтовку с оптическим прицелом. Пистолеты и револьверы громоздки, их трудно пронести мимо службы безопасности аэропорта, они ненадежны и, хуже всего, к ним привыкаешь, как к наркотикам. Если у тебя пушка в кармане, можно не думать. Наставил и стреляй. Один подход к решению всех проблем. Это вырабатывает инертность мышления.
Кроме того, порой опасно полагаться всецело на механическую систему. Только мальчишкам такое простительно. В психологии любителей оружия много мальчишеского.
Разглядывая Тоси, Джейк понял, что он не отличается от других охранников в этом отношении. Та же влюбленность в свою пушку — в ощущение силы, которую она дает ему.
Всегда ищи слабину в противнике, -говорил ему Фо Саан. Джейк понял, что нашел ее в Тоси. Это не делало его менее опасным — только более управляемым.
— Я хочу видеть Комото-сан, — сказал Джейк.
— Ты увидишь то, что я позволю тебе увидеть, — сказал Тоси, взмахнув револьвером. — Например, как я буду простреливать тебе коленные чашечки, одну за другой. — Его улыбка была больше похожа на застывшую ухмылку трупа. — Может быть, это заставит тебя позабыть к нам дорожку, итеки.
—Скажи Комото-сан, что у меня к нему срочное дело.
Тоси засмеялся.
— Скажи это ему сам. — Дуло револьвера описало окружность, будучи направленным поочередно в следующие жизненно важные точки на теле Джейка: пупок, сердце, пах. — Ты, очевидно считаешь этот дом открытым для тебя. Поэтому валяй, проходи мимо меня. Посмотрим, как далеко ты уйдешь.
Лицо его потемнело от прихлынувшей к нему крови. Джейк подумал, что скоро ему придется предпринять что-нибудь решительное, иначе он рискует получить пулю.
— Скажи Комото-сан...
— И что же он должен сказать Комото-сан?
За спиной Тоси в темноте холла возникла чья-то фигура. Охранник сразу же застыл на месте. Джейк узнал голос.
— Я пришел сюда не для того, чтобы сердить вас, оябун, -сказал он, вспомнив угрозу, которую Комото высказал ему на прощание на прошлой встрече.
— Я не хочу слушать твой скулеж, отеки. Будешь валяться в ногах и вымаливать прощение, — презрительно процедил Комото.
— Это хорошо, что вы снизошли до разговора с варваром.
За этим последовала пауза. Джейк понимал, что ведет опасную игру. Комото может просто приказать убить его, как собаку, на пороге дома, и никто в Японии не задаст по этому поводу ни единого вопроса. Но Джейк понимал, что у него просто нет выбора. Время слишком дорого, чтобы терять его на традиционные любезности. Надо сходиться в ближний бой и искать щель в доспехах противника.
— Вряд ли это можно назвать разговором, мистер Ричардсон, — возразил Комото. — Я слышу только свой собственный голос да стрекотание кузнечиков.
— Вот что я пришел сообщить вам, — сказал Джейк, решив выложить свою последнюю карту. — Меня зовут Джейк Мэрок. Это я убил Кеи Кизана.
Кивком головы указав внутрь дома, оябунраспорядился:
— Проведи его в комнату на шесть татами и будь с ним там, пока я не приду.
Тоси холодно взглянул на Джейка, провоцируя его на какую-нибудь враждебную выходку против себя. Когда Джейк никак на это не отреагировал, он вытянул свободную руку, схватил непрошеного гостя за рукав и рывком втащил его через порог.
Ногой захлопнул дверь и пролаял:
— Туфли!
Джейк снял обувь и, повинуясь направлению взгляда Тоси, сунул ее в деревянный шкафчик у дверей. Когда он поднял голову, Комото рядом уже не было.
Тоси провел его плохо освещенным коридором в ту же самую комнату, в которую приводил и в тот раз. И, по видимому, не случайно поставил его напротив токономы.
В доме стояла торжественная тишина, будто ночь сомкнулась вокруг них. Затем раздалось негромкое шуршание, и Джейк, посмотрев в том направлении, увидел, что свиток с изречением на стене слегка трепещет. Скользнув взглядом мимо него по стенке, он понял, откуда сквозит: содзина окне, выходящем в сад, были открыты.
Темнота была прямо-таки осязаемой. Ни звезд, ни луны. Будто бархатным покрывалом завесили окно снаружи. Жар летнего дня еще не схлынул, и он, казалось, еще более усугублял черноту этой ночи.
Джейк закрыл глаза. Тишина была такая, что он слышал свое собственное дыхание и даже дыхание Тоси. По ритмам его дыхания он постарался составить представление об эмоциональном состоянии охранника. Напряженность так и исходила от него волнами. Это надо запомнить, -подумал Джейк.