Ван Ластбадер Эрик. Цзян

   Дэвид Оу терпеливо поджидал автобус, заворачивающий на Коттон-драйв. Все труднее и труднее было определить, по-прежнему ли все чисто. Столько людей столпилось на небольшом пятачке. Но он, по крайней мере, заметил бы преследователей. Это было нетрудно сделать.
   Подошел автобус, но такой перегруженный, что пришлось опять ждать. Это дало ему возможность осмотреться, чтобы почувствовать обстановку, складывавшуюся вокруг него. Прямо за ним был магазин с яркой рекламой ведущих швейцарских фирм, производящих часы. Как обычно, такого рода заведения притягивают к себе народ, особенно туристов, как тех, кто достаточно богат, чтобы покупать золотые с бриллиантами произведения искусства, показывающие время, так и тех, кто хочет просто поглазеть.
   Группа молодых китайцев прошла вниз по улице и смешалась с толпой. Он посмотрел в другом направлении. На проезжей части несколько моряков остановили такси и умчались в направлении пристани и Звездного Парома.
   Веселый многоголосый и многоязыкий гомон толпы заставил его почувствовать себя чужаком. Положение, в которое он попал, поставило его вне общества. Появился красный двухэтажный автобус. На его боку красовалась реклама нового фильма: коленопреклоненная женщина с запрокинутой головой и затененный торс мужчины, угрожающе нависший над ней. Кроваво-красная надпись. Ниндзя.
   Люди, ждавшие этот автобус, ринулись к нему прежде, чем он остановился. Дэвид Оу почувствовал, что его несет вперед человеческая река. Какой-то китаец над самым его ухом пронзительно ругал австралийца за неповоротливость.
   Темная воронка открывшейся двери автобуса начала всасывать в себя толпу. Дэвид тоже влез, чувствуя, что рассматривать каждого, кто напирал с боков и сзади, у него просто не было возможности.
   Он сошел с автобуса в месте пересечения Коттон-драйв и Гарден-роуд. Подождал, пока загорится зеленый свет, пошел через улицу по направлению к билетному киоску. Купил трамвайный билет за четыре гонконгских доллара и юркнул в тень, окружавшую это маленькое строение.
   Поднимался туман. Половина Пик-роуд уже скрылась из виду. Он посмотрел на часы. Время шло к полуночи, когда трамваи перестают ходить. Вокруг ни одной живой души. Что и говорить, не самое лучшее время он выбрал, чтобы ехать в гору.
   Он прижался затылком к влажной стене. Подумал, что скажет Джейку, когда увидит его. Он знал, что должен не только поделиться с ним информацией, которую собрал, но и нормализовать их взаимоотношения, понимая, что их предыдущая встреча получилась несколько напряженной, а за последний месяц в их с Джейком жизни многое произошло.
   Даже в этот момент он чувствовал, что его злость на Джейка не совсем прошла. Что же все-таки случилось с ним на реке Сумчун? Что он скрыл от начальства в своих отчетах? Может быть, это вовсе не касалось дел Куорри, Но почему Джейк ничего не сказал и ему? Неужели дружба так мало для него значит? Он что, не доверяет ему? Обида снова начала тлеть в нем, как фитиль. Она, конечно, не могла помешать ему выполнить свой дружеский долг по отношению к Джейку Но она роняла Джейка в его глазах. Он бы хотел, чтобы дружба так же много значила для Джейка, как она значит для него. Святая святых.
   Так много надо сделать этой ночью, и место, куда он едет, в этом смысле символично. Пик Виктории. Высшая точка колонии.
   Где-то внизу запели рельсы. Приближался трамвай. Задрожали провода. Скоро и под ногами ощутилось подрагивание. Повернув голову к тускло освещенному вагону, движущемуся на него из тумана, Дэвид физически ощутил, как соскучился он по Джейку.
   Он сел в передней части вагона. Издалека донесся меланхолический гудок баржи и вдруг снова стал слышным шорох шин проезжающего мимо транспорта. Двери начали закрываться.
   Дэвид Оу огляделся вокруг. В противоположном конце трамвая сидел молодой китаец в черном плаще и шляпе. В руках он держал зачехленный зонтик, возможно, подражая английским джентльменам. В сторону Дэвида он не смотрел.
   Дэвид отвел от него взгляд. Двери со вздохом закрылись, вагон дернулся и пополз вверх на Виктория-Пик.
   Шесть остановок. Никто не входил и не выходил. Они уже проехали половину пути и въехали в облако. Ночь приобрела мягкие, фосфоресцирующие тона. И не мрак, и не свет, а нечто среднее. Впечатление было такое, что они путешествуют в какой-то неизведанной сфере, где-то между небом и землей. Дэвид передернул плечами, чтобы отодрать от спины прилипшую к ней пропитанную потом рубашку. Он думал о Джейке.
   На седьмой остановке в трамвай вошел китаец. Двери закрылись и они тронулись дальше.
   Вошедший человек огляделся. Сначала посмотрел на китайца с зонтиком, потом перевел взгляд на переднюю часть вагона.
   А потом они оба двинулись на Дэвида Оу.

* * *

   Когда они вышли из дома, луна едва просвечивала сквозь туман.
   После того, как Джейк повесил трубку. Блисс не задала ни единого вопроса, что не преминула бы сделать европейская женщина. Тем не менее она сразу же уловила, что Джейк загрустил, и тоже настроилась на эту волну. Она сунула руки в карманы куртки.
   — Может быть, лучше пойти сразу же на трамвайную остановку? — предложила она, выходя на тротуар.
   Джейк кивнул.
   — Лучше всего сразу поспеть повсюду.
   — Беда только, что это редко кому удается. Начало моросить. Ясной тихой ночи как не бывало. Джейк увлек Блисс в тени, густо лежащие под деревьями, переплетенными цветущей глицинией. Отсюда хорошо просматривался уходящий в туман тротуар.
   — Я хочу послушать, — сказал он, — и посмотреть.
   Ночь вступала в свои права. Туман укутал улицу и приглушил освещенные окна, перекрасив тени в серый цвет. Все поблескивало и мерцало от накопившейся влаги. Джейк ничего подозрительного не услышал и никого не увидел. Только цикады продолжали свой галдеж. Звук этот лился с высоких склонов горы, нарушая безмолвие ночи.
   Джейк был абсолютно уверен в своих профессиональных качествах. И учитель у него был из лучших: Генри Вундерман. Именно он высмотрел Джейка более двадцати лет назад. Они познакомились в шикарном обеденном зале отеля «Полуостров».
   Лицо Вундермана блестело от пота, когда он ерзал стулом по ковру, пристраивая свой объемистый корпус поближе к столу. Он заказал бурбон и скорчил физиономию, пригубив из своего стакана.
   — Насколько я понял, вы сидите без работы?
   — Вы правильно поняли.
   Минут десять Вундерман с преувеличенным вниманием изучал меню, но закончил тем, что заказал самые примитивные из блюд.
   — Я не очень хорошо ориентируюсь в этой части света, — объяснил он, передавая меню Джейку и уперев локти в стол, пока тот сделает свой заказ. — Каковы ваши профессиональные интересы?
   Джейк гадал про себя, кем мог быть этот толстый американец. Но спросить об этом значило бы показать свою невоспитанность.
   — Боевые искусства, китайский язык и вэй ци.
   —Вэй ци?Что это такое?
   — Игра. Могу показать, как в нее играть. Это займет семь минут. Могу также научить выигрывать. Это займет семь лет.
   Вундерман засмеялся.
   — Вы совершенно правы, — сказал он. — Сложные умения и навыки вырабатываются очень долго, я знаю.
   Они сразу же друг другу понравились. Вундерман увидел в Джейке смышленого парня, у которого и ему есть что перенять. А что касается самого Джейка, то его заинтриговала таинственность, окружавшая Вундермана. Этот человек представлял мир, который юристы называют латинским выражением, дословно переводящемся как мир «под розой», то есть тайный. Но, в отличие от тайных обществ, поделенных на триады, он был не противозаконным, а скорее надзаконным. В этом мире не жили по законам Гонконга или какого-либо другого города, реально существовавшего на земле. Джейк, чувствуя себя отщепенцем в реальном мире, немедленно почувствовал интерес к этому анонимному сообществу.
   — Насколько я понял, у вас есть связи в триадах.
   Джейк кивнул.
   — Вы не работаете на одну из них? Принесли блюда, и они подождали, пока официант в белом смокинге расставит тарелки и удалится.
   — Я гвай-ло, -ответил Джейк. — Чужеземный черт.
   — Только наполовину, — поправил его Вундерман, внимательно изучая его лицо своими умными, карими глазами. — Я уверен, что ты наполовину китаец, малыш. — Он на мгновение отвел глаза, помешивая свой бурбон указательным пальцем. — Скажи мне, почему ты не стащишь свою посудину с этих скал?
   — Здесь мой дом.
   — И ты думаешь, что в нем есть для тебя кое-что неразгаданное?
   Джейк выдержал его испытующий взгляд.
   — Не знаю.
   — А это случайно не связано с навязчивой идеей выяснить, что стало с твоим отцом, а?
   Тут Джейк понял, что перед ним в высшей степени необычный человек.
   — Скажи мне, — обратился к нему Генри Вундерман после короткой паузы, — если бы ты был не... чужеземным чертом, а стопроцентным китайцем, ты бы работал на них?
   — Нет, — ответил Джейк. — Я бы нашел способ заставить ихработать на меня.
   Вундерман вернулся к процедуре принятия пищи. Он, казалось, был полностью поглощен ею. По прошествии некоторого времени он спросил:
   — Предположим, что я знаю такой способ. Это тебя могло бы заинтересовать?
   Джейк с любопытством взглянул на него. Дать ответ было легче легкого, но он понимал серьезность момента. На вопросы такого типа нельзя отвечать не подумав.
   — Сколько времени ты планируешь пробыть в Гонконге?
   Вундерман пожал плечами.
   — А сколько времени потребуется тебе, чтобы сказать свое «да»?
   На это ушло три дня.
   Что же произошло с ними обоими с тех давних времен?..
   — Ладно, — сказал Джейк, выбираясь из укрытия на тротуар. Если бы не трескотня насекомых, мир вокруг них был безмолвен. Даже аэропорт на той стороне бухты начинал затихать на ночь.
   А Джейку не давали покоя слова Дэвида Оу: «В Куорри сидит враг». Столько вопросов сразу возникло, но не было времени ни для одного. Как и положено по правилам конспирации, Дэвид договорился о встрече и повесил трубку.
   — Не исключено, — сказал Джейк, начиная одеваться, — что Дэвид притащит с собой гостей.
   — И что тогда?
   Она тоже протянула руку к одежде. Он бросил на нее быстрый взгляд.
   — Что значит это «мартышка видеть, мартышка делать»?
   — Это значит, что если случится потасовка, я должна быть рядом с тобой.
   — Ты остаешься здесь.
   — Джейк, сейчас не время для споров.
   — Верно. — Он застегивал пуговицы на рубашке. — И поэтому ты остаешься.
   — Ты не можешь запретить мне следовать за тобой.
   Она застегнула молнию на платье и теперь искала туфли.
   — И ты сможешь бежать на высоких каблучках?
   — Я искала эти. — Она показала ему пару тапочек.
   — В них можно двигаться совершенно бесшумно.
   Он смерил ее взглядом, потом повернулся и прошел в гостиную.
   — В чем дело? — спросила она, идя за ним следом.
   — Ты что, думаешь, от меня мало проку?
   — Возможно. — Он влезал в мягкие туфли.
   — Я училась у Фо Саана.
   Он поднял глаза.
   — У Фо Саана?
   Она кивнула.
   Он подошел к ней так близко, что ощутил исходящее от нее тепло, и заглянул в глаза.
   — Я тебя возьму, но с одним уговором.
   — С каким?
   — Ты пойдешь со мной, услышишь все, что должен мне сообщить Дэвид Оу, и получишь свою порцию трепки, если до этого дойдет дело, но после этого ты расскажешь мне о себе все.
   Видя, что она колеблется, он добавил:
   — Это единственное, что я могу пообещать тебе, Блисс.
   Она отбросила от глаз прядь волос.
   — Я хочу, чтобы ты доверял мне.
   — А я бы и не предложил тебе ничего, если бы не доверял.
   — Тогда зачем ты...
   Он взялся за ручку двери.
   — Как хочешь. Я и так слишком долго позволял тебе хранить свои тайны.
   — Я не могу.
   Он распахнул дверь.
   — Если ты последуешь за мной, я это сразу же почувствую и скроюсь. Ты знаешь, что я сумею это сделать.
   Она знала его достаточно, чтобы не сомневаться в этом.
   — Хорошо, я согласна.
   — Скажешь все?
   — Клянусь Буддой, да! Абсолютно все...
   — Мы уже почти на месте, — заметила Блисс. Прямо перед собой они увидели огни, мерцавшие сквозь туман. Это была конечная остановка трамвая.
   Виктория-Пик.
   — Похоже, там никого нет, — сказала Блисс.
   — Надо удостовериться.
   Через семь минут они встретились на остановке, обойдя местность по периметру. О результате своих поисков они прочли в глазах друг друга: ничего.
   Они стояли рядом в ночи и ждали. Погода испортилась. Невозможно было поверить, что всего час назад в абсолютно чистом небе сияла полная луна. Мелкий дождик завесил всю округу. Пропитавшиеся влагой ветви деревьев склонились, почти касаясь их плеч. Наверно, теперь дождь всегда будет ассоциироваться для него с Марианной.
   — Джейк, — он услышал рядом с собой ее дыхание и пошевелился, давая понять, что услышал. — То, чем мы с тобой недавно занимались, мы делали по любви.
   — Блисс...
   — Пожалуйста, дай мне сказать. — Ее пальцы коснулись его руки. — Что бы я ни чувствовала в душе, я бы никогда не посмела подойти к тебе, если бы... — Она замялась, затем набрала в легкие воздух, будто собираясь прыгнуть в море со скалы. — ...если бы Марианна и Тин были живы.
   Он резко повернулся к ней, прервав наблюдение за уходящими вниз, в туман, рельсами.
   — Ты знаешь о моей первой жене?
   Блисс кивнула. В глазах ее была грусть — его грусть.
   — Я знаю, что она покончила с собой.
   Джейк молчал. Лицо его будто окаменело. Сделав над собой усилие, она заставила себе продолжить.
   — Я не говорила об этом, чтобы не делать тебе больно. Я слишком тебя люблю, чтобы мешать тебе жить.
   Вот тогда он на нее взглянул, будто увидев впервые. Он почувствовал, как его сердце покрывается знакомой защитной пленкой. Там, в доме, ей удалось прорвать эту пленку. Впервые за последние три года он почувствовал себя открытым и уязвимым. И вот теперь, когда она делала новую попытку, стремясь закрепить успех, превратить временное в постоянное, он почувствовал, что хочет воздать ей тем же. Но не решался. Может быть, все случилось слишком стремительно. А может, он был уже не способен на это. Непонимание того, что именно заставляет его медлить, окончательно парализовало его решимость. Вероятно, это все эхо Сумчуна, -подумал он. Он также подумал, сможет ли когда-нибудь полностью оправиться или так и останется до конца дней своих нравственным калекой.
   Он собирался сказать что-то, когда почувствовал дрожание рельсов. Над головой запели трамвайные провода. Он взглянул на часы.
   — Пора, — сказал он. — Надо идти.

* * *

   Дэвид Оу не верил своим глазам. Он знал тех троих. То были тайваньцы. А эти двое — шанхайцы. Клянусь всеми богами, великими и малыми, -подумал он, — скольких же они послалипо мою душу?
   Рефлексивно выбросив вперед правую ногу, он достал одного из нападавших. Носок его ботинка точно угодил во внутреннюю часть берцовой кости, в средоточие нервных окончаний.
   Нога подломилась под человеком, и он схватился за нее, скорчившись от боли. Темные очки, закрывавшие глаза, свалились на пол. Второй китаец поднял перед собой свой свернутый зонтик, как копье. И Дэвид Оу услышал резкий щелчок сквозь грохот движущегося трамвая. Стальной клинок длиной не менее двадцати сантиметров выскочил из кончика зонта.
   В самый последний момент Дэвид сумел уклониться от удара, почувствовав, как клинок просвистел рядом с его лицом, разрубив горячий воздух. Нанеся по нему удар снизу ребром ладони, он попытался сломать его. Клинок изогнулся, но уцелел.
   Китаец отскочил назад, чтобы нанести новый удар. Дэвид Оу поднялся с лавки. В сидячем положении он был очень уязвим. Когда китаец бросился на него, он наступил ему на ногу, перенеся на эту точку всю тяжесть тела, и повернулся на каблуке, услышав характерный хруст переламываемых косточек. Почти одновременно с этим он сложил обе руки и рубанул ими со всего размаха, угодив под мышку нападающего. Попал он высоковато, чтобы сломать ребро, но достаточно сильно, чтобы сбить его с ног. Затем добавил ему локтем, стараясь попасть по горлу и перебить перстневидный хрящ.
   Китаец извивался всем телом, понимая, что если локоть врага найдет эту точку, он через пару секунд будет покойником. Выпустив ставший ненужным зонт, он ткнул Дэвида напряженными пальцами руки, стараясь попасть в нервный узел.
   Почувствовав сильное жжение, Дэвид Оу понял, что китайцу удалось схватить его за один из главных нервных центров. Стиснув зубы, он перенес всю тяжесть тела на локоть, нащупывая им перстневидный хрящ. Через мгновение он умертвит этого противника, но нельзя забывать и о другом. Нельзя давать ему в руки инициативу. Если он нападет на него, пока он не разделался с этим, его песенка спета.
   В голове стоял звон, будто там поселился рой пчел. Он чувствовал, что у него уже нарушена координация. Он знал, что надо в таких случаях делать, но задача управления конечностями требовала от него геркулесовых усилий. Красные точки плясали перед его глазами, поскольку китаец, понимая, что его конец близок, впился в его нерв мертвой хваткой.
   Зловещая тьма уже закрыла по краям диапазон зрения Дэвида Оу. Он уже не чувствовал ног и понимал, что и руки скоро парализует. И тогда от его локтя уже не будет проку. Сознание покидало его. Он уже не мог отличить своей внутренней сущности от шелухи тела. Он уже не контролировал свои действия.
   Пот заливал его глаза, и это некоторым образом вернуло его к реальности. Вернее, к чему-то, напоминающему реальность. Он чувствовал, как его сердце сжимается и разжимается, как кулак, посылая по всему телу потоки крови. Он чувствовал, как горячее дыхание вырывается из его легких, обжигая гортань.
   Он понимал, что попал в беду. Приказав себе сосредоточиться, он увидел собственный острый локоть, втиснутый между подбородком врага и его грудью. Приподнявшись торсом, он обрушил всю тяжесть своего тела на эту точку под его локтем, внезапно ставшую мягкой и податливой.
   Он почувствовал, что боль в нервном центре отпустила его, но не мог пока понять, почему. Он пыхтел в разряженном воздухе, все еще полный страха, что боль снова начнется. Все внутри его трепетало сознанием того, что он чуть не умер и что он только что убил человека.
   — О, Будда, — простонал он, начиная массировать рубец, образовавшийся в районе солнечного сплетения.
   И вдруг голова Дэвида откинулась назад, а сам он, захрипев, схватился руками за стальную проволоку, захлестнувшую его шею. Все-таки он забыл о втором китайце! Запаниковав, он пытался оторвать руками проволоку от горла, делая то, что его учили ни в коем случае не делать в такой ситуации. Это просто напрасная трата времени и сил — пытаться оттащить гарроту прочь. Его учили забыть о ней и сосредоточиться на напавшем. Выведи его из строя — и гаррота сама разожмется.
   Это только животное в панике пытается во что бы то ни стало освободиться от орудия, которое его душит.
   Пожалуй, только приглушенный смех в самое его ухо вернул Дэвиду Оу сознание того, что он ведь — матерый разведчик. От запаха чеснока и лакрицы его чуть не стошнило. Беда только, что функции поврежденного нерва еще полностью не восстановились. Он с трудом двигал ногами. Ощущение было такое, будто они налиты свинцом.
   Застонав, он прекратил бесполезное занятие по освобождению шеи от петли и убрал руки. Усилием воли заставил себя не обращать внимания на то, что в легких почти не осталось кислорода. Дыхательное горло горело огнем. Он медленно травился своей собственной углекислотой. В ушах он слышал песню сирен от приливающей волнами крови. Звуки потеряли свою реальность. Глаза набрякли и выпучились.
   Его спасло только то, что трамвай внезапно затормозил. Затормозил так сильно, что нападающий на мгновение ослабил свою хватку. И еще половина мгновения ушла на то, чтобы Дэвид Оу пришел в себя настолько, чтобы воспользоваться этим обстоятельством. Он вытянул руку, ухватился за подол плаща убийцы и изо всех сил дернул. Гаррота затянулась так, что он захрипел, задыхаясь, но китаец все-таки потерял равновесие.
   Дэвид Оу услышал, как что-то тяжело шмякнулось. Ему пришлось два раза себе повторить, что это падение тела напавшего на него человека, прежде чем это дошло до его сознания. Мучительно медленно он опустился на четвереньки, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная из воды. Вся кровь отхлынула от его лица. Изголодавшийся по кислороду мозг, казалось, вот-вот взорвется.
   На шатающемся полу трамвая он пытался освободиться от удавки, сжимавшей его шею. Потом он почувствовал, что его тащат, как собаку на поводке. Это китаец, опять завладев проволокой, снова начал затягивать ее, подтаскивая Дэвида к себе.
   У Дэвида Оу совсем не было сил бороться. Сейчас он был с врагом совсем нос к носу, и чесночный запах, источаемый его пастью, лишал Дэвида остатков воздуха. Голова у него кружилась так, что он совсем потерял ориентировку, где верх, а где низ. Он чувствовал себя подвешенным между небом и землей. Но, пожалуй, ближе к небу. Он знал, что сейчас он потеряет сознание и уже никогда не обретет его вновь, потому что за этой прискорбной потерей наступит смерть.
   Но Дэвид все еще боролся. Он обрушил свои пудовые кулаки на лицо врага так, что кровь брызнула во все стороны, как вода из лужи, если по ней ударить кулаком. Он молотил по нему с неистовой силой, но китаец, уже ничего не видящий от потока крови, заливавшей его глаза, не выпускал гарроты. Вся его энергия сосредоточилась на этой проволочке, он жил одной только мыслью: не выпустить ее из рук. Не собственное выживание было у него на уме, а убийство противника.
   И все же Дэвид не сдавался. Он давно потерял ощущение времени и места. Время словно остановилось, и он, парил в пустоте, Выставив вперед пальцы, как вилы, он ткнул ими в глаза китайца, пытаясь выдавить их из глазниц. Но тот только хрипел, вместо того, чтобы, взвыв от боли, выпустить из рук гарроту. У него был иммунитет к болевым ощущениям. Он знал свою работу, и сам черт не мог бы заставить его бросить ее недоделанной.
   Последним, отчаянным усилием Дэвид Оу подался всем телом вперед и, сгорбив могучие плечи так, что мускулы на лопатках вздыбились, всадил большие пальцы в глазницы врага так, что глазные яблоки брызнули, как гнилые помидоры, и ногти Дэвида достали до самого его мозга.
   Умирая, китаец дернулся в последнем рефлекторном движении. Ничего не осталось в нем, кроме судорожного напряжения мышц, выполнявших последнюю команду мозга.
   Руки, побелевшие от усилия, продолжали тянуть за концы гарроты. Даже умерев, китаец не сдался. Он продолжал убивать Дэвида Оу, как какой-то чудовищный выходец из могилы в кошмарном фильме ужасов.

* * *

   Джейк понял, что в вагоне трамвая, ползущего вверх по склону, что-то произошло, еще до того, как он остановился на Виктория-Пик.
   Он видел сквозь окна человеческие тела, лежавшие в неестественных позах, видел, что окна забрызганы чем-то черным, и сразу же понял, что это такое: кровь.
   — Господи Иисусе! — прошептал он, бросаясь к трамваю, выраставшему перед ним, как сказочное чудовище: к бокам прилипли клочья тумана, кожа блестит от дождевых капель.
   Подходя к остановке, трамвай замедлил ход.
   Джейк бежал рядом с вагоном, молотя кулаком по двери.
   — Открой! — кричал он на кантонском диалекте. — Лян тамадэ!Открывай скорее!
   Наконец трамвай остановился. Двери открылись, и Джейк одним прыжком оказался внутри. Блисс заскочила следом за ним. В вагоне стоял запах крови и смерти, от которого волосы зашевелились у Джейка на голове, и, не думая ни о чем, он бросился по проходу, перепрыгнув через тело молодого китайца. С размаху ударил ногой в лицо второго китайца и, убедившись, что тот мертв, принялся разгибать один за другим пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в концы гарроты.
   — Дэвид! — бормотал он. — О Боже! Дэвид!
   Блисс вырвала проволоку из рук мертвеца и начала освобождать от нее шею Дэвида. Он застонал. Кровь сочилась из страшных, пурпурно-красных борозд, которые проволока оставила на шее, раздувшейся вдвое против ее естественной толщины.
   Джейк приподнял его за плечи, чтобы он мог отдышаться. Дэвид хватал воздух открытым ртом, но, кажется, чудовищное вздутие на шее не давало возможности это сделать. Пришлось использовать острый конец гарроты, чтобы сделать надрез и вставить туда щепку: иначе воздух так бы и не прошел к легким.
   — Держись! — умолял Джейк. Дэвид весь трясся как лист. Волосы слиплись от пота и крови. Он задыхался и плакал от невозможности вздохнуть.
   Джейк приподнял его голову и ждал возвращения Блисс. Она вернулась и сообщила, что скорая помощь выехала.
   — Дэвид, — прошептал Джейк, — пытаясь поднять его, но тот вскрикнул так жалобно, что пришлось снова опустить его на пол. — Держись, Дэвид.
   Черные глаза Дэвида утратили живой блеск и стали водянистыми, будто затянутыми пленкой. Их головы почти соприкасались. Джейк держал друга на своих Руках, как ребенка. Дэвид собирался с силами, чтобы заговорить.
   — Слушай... — Голос его срывался и веки на закрытых глазах трепетали. — Беридиен, Донован, Вундерман... Один из них знает... сделал это со мной... со Стэллингсом...
   Веки его опять затрепетали, потом открылись. Зрачки его были расширены от боли. Он не мог говорить. Во рту был металлический привкус крови и желчи. Горло совсем заплыло.