Страница:
— Я в этом не сомневаюсь, боу-сек.
Поднявшись с кровати, он заметил, что у кнопки вызова горничной мигает лампочка, возвещая, что для него на вахте есть какое-то сообщение. Он поднял трубку и попросил соединить его с консьержем. Так и есть: кто-то оставил для него записку.
— Когда вы ее получили? — спросил он.
— Извините, сэр. Я пришел в девять. Она была уже в вашей ячейке.
Стэллингс повесил трубку, мысленно завязывая на память узелок: надо поговорить с ночным консьержем, когда тот придет. Он протопал в ванную и стоял под холодным душем, пока не почувствовал себя человеком.
Облачился в легкие брюки цвета хаки и полосатую рубашку. На ноги одел легкие мокасины и, прихватив нейлоновую куртку, спустился вниз. Проходя мимо вахты по дороге в столовую, взял адресованную ему записку.
После первой чашечки крепчайшего кофе открыл конверт. «До моего слуха дошло, — прочел он, — что вы интересуетесь вопросами весьма специфического и деликатного характера. Конечно, вы понимаете сами, что ответы на ваши вопросы не валяются где попало и что., необходимо принять некоторые меры предосторожности, чтобы избежать неприятных последствий, прежде чем снабдить вас этими ответами. Кроме того, поскольку ответы так же опасны, как и вопросы, они стоят недешево. Поэтому, если вы по-прежнему хотите получить их, будьте на платформе станции „Гиндза“ токийского метро сегодня в 12.30».
Подписи не было, как не было никакой дополнительной информации ни на самом листе нелинованной бумаги, ни на простом белом конверте, в который этот лист был вложен. Естественно, не было ни марки, ни печати, поскольку письмо было просто оставлено на вахте. И человека, который принес его, не остановили на пути к стойке консьержа, и сам консьерж безропотно дал ему ключик к почтовой ячейке Стэллингса. Единственное, что он знает, так это то, что послание было доставлено между тремя часами ночи и девятью часами утра.
И еще одна деталь. Письмо написано определенно мужской рукой.
Стэллингс посмотрел на часы. Уже за полдень. Надо поторопиться, чтобы поспеть к назначенному времени. Он дал себе ровно минуту, чтобы оценить складывающуюся ситуацию. Были ли у него причины отказаться от встречи? Он не мог придумать ни одной. Если он оставит без внимания эту записку и будет продолжать вечернее интервьюирование всяких темных личностей, он просидит в Токио до судного дня.
Тем не менее, осторожность не помешает. Он быстро расписался на чеке, оставив завтрак нетронутым. У него были дела поважнее в его номере. И очень мало времени на их выполнение.
У Айпин опустил свое громоздкое тело на стул перед заранее заказанным столиком. Его большие глаза сверлили почтительно склонившегося перед ним официанта. Он заказал свой излюбленный и самый дорогой чай гуаньинь -«Железная богиня милосердия». Он пил только его, вопреки распространенной традиции переходить летом на чай с жасмином.
Более шести футов ростом, со странно выпирающей грудной клеткой, что в Китае считается уродством, он сидел на стуле неестественно прямо. Особенности его комплекции в сочетании с огромными глазами делали его похожим на гигантское насекомое. Но его острый, как бритва, интеллект делал его одним из наиболее влиятельных людей в правительстве.
Ресторан находился в полуподвальном помещении неуютного здания из стекла и бетона на площади Тяньаньмынь. Туристам его называли как Всекитайский Народный Дом Съездов, и это было ложью только отчасти. Кабинет У Айпина выходил окнами на юг. Он всегда мог видеть из своего окна мавзолей Мао.
Хотя его гость еще не появился, У Айпин решил не ждать его прихода и заказал все, что надо. Хотя это и было нарушением этикета, но он терпеть не мог, когда приглашенные опаздывают. Бледный официант низко поклонился и поспешил убраться поскорее с министерских глаз.
Ресторан этот, как и прочие заведения подобного рода в государственном секторе, был довольно убогим на вид, и мебель в нем была подчеркнуто функциональная. Но повара здесь были отменные. Хотя визуальные и слуховые образы значили очень мало для У Айпина, его сведения по части гастрономии были просто легендарными.
Он повернул голову, ибо его ноздри уловили неприятный запах, которым потянуло от соседнего столика. Какой-то министр, которого У Айпин почти не знал, сидел там с зажженной миниатюрной сигаркой «Тай шань». Этого запаха У Айпин просто не переваривал. Он уставился на наглеца своим немигающим взглядом, пока тот не почувствовал, что на него смотрят, и не повернулся в его сторону. Он сразу стушевался, быстро смял свою сигару и, расплатившись по счету, поспешил убраться от греха.
В этот момент гость У Айпина вошел в ресторан и ему немедленно указали на столик «хозяина», стоящий на другом конце нерадующей глаз обеденной залы.
— Нин-хао, -поприветствовал его У Айпин, слегка поклонившись. — Добрый день.
Чжан Хуа, имевший, как обычно, унылый вид в своем мешковатом, мятом костюме, поправил указательным пальцем сваливающиеся с плоской переносицы очки с толстыми линзами. Он весь вспотел и поэтому был вынужден извлечь из кармана белый платок и вытереть свое широкое, монгольское лицо, аккуратно обходя места вокруг глаз, чтобы не сбить ненароком очки.
У Айпин указал рукой на стул. — Присаживайтесь, — пригласил он и, заметив, что его гость не пошевелился, поднял глаза. — Я вас не укушу, не бойтесь.
Принесли чай, и У Айпин сразу же налил себе и отхлебнул из чашки, прежде чем налить и Чжан Хуа.
Хотя и перепуганный до смерти тем, что явился сюда по вызову У Айпина, Чжан Хуа не хотел доставлять удовольствие последнему, показав, насколько глубоко шокирован он его дурными манерами. Поэтому он опять с озабоченным видом начал вытирать лицо и поправлять очки. Затем аккуратно свернул платок и, убрав его в карман, достал пачку крепких сигарет — все это для того, чтобы не касаться пока своей чашки. Он вытряс сигарету из пачки.
У Айпин уставился на нее, старательно избегая смотреть в лицо гостя.
— Если вам непременно надо покурить, — сказал он, — не будете ли вы так добры делать это за другим столиком?
Чжан Хуа вспыхнул и, не зная, что делать с сигаретой, крутил ее в руках, пока не сломал.
— Оно и к лучшему, — наконец пришел он в себя. — Я все равно бросаю.
Он смел рукою со стола просыпавшийся табак и отправил его себе в карман вместе с изувеченной сигаретой.
— И превосходно делаете, — похвалил его У Айпин тоном, который говорил о том, что он ни на йоту не поверил этому заявлению.
За какие-то тридцать секунд Чжан Хуа потерял столько самообладания, что очки уже едва держались у него на носу. Он счел такое положение ужасным и попытался остановить этот катастрофический процесс.
— У меня очень мало времени, — сказал он. — Поэтому не будете ли вы так добры сразу перейти к делу?
У Айпин кивнул.
— Как вам угодно. — Он уставился на переплетенные пальцы своих рук. — Буду с вами откровенен. Пока Ши Чжилинь контролирует вверенные ему воинские подразделения, ему в высшей степени наплевать, что предпринимаю я и другие члены так называемой ЦУН, чтобы положить конец его губительной политике. Поэтому я решил подойти к делу с другого конца. — Он изобразил на лице улыбку. — Но для этого мне нужен взгляд на гонконгскую операцию Чжилиня, так сказать, изнутри. Это необходимо для моей новой тактики. Я хочу знать все и как можно скорее. И вы, товарищ замминистра, будете снабжать меня этой информацией. — Его руки раскрылись, как лепестки зловещего цветка-хищника. — Я полагаю, данный момент является не хуже всякого другого, чтобы начать?
У Чжан Хуа перехватило дыхание. Никогда в жизни он не встречался с подобным человеком. Машинально он прижал край чашки к своим дрожащим губам, но был слишком взбудораженным, чтобы сохранить вкусовые ощущения. Почувствовав внезапно, что его рот наполнился горячей жидкостью, он конвульсивно сглотнул ее.
— Взгляните фактам в лицо, мой Друг, — продолжал У Айпин. — Ши Чжилинь — старик. И, что еще хуже, он болен. Состояние его ухудшается с каждым днем. Приходит наше время. ЦУН неминуемо победит. И вам суждено или пасть вместе с Чжилинем, или...
Он пожал плечами.
— Это... — Чжан Хуа был вынужден остановиться и облизать пересохшие губы. От переполнявшего его негодования у него все плыло перед глазами. — Это просто неслыханно! То, что вы предлагаете, не просто бесчестно. Это чудовищно. Вы просите меня бросить псу под хвост все, ради чего я работал всю свою сознательную жизнь. Ши Чжилинь для меня не только начальник. Он мне как отец. — Чжан Хуа начал подыматься из-за стола. — Ваше предложение настолько оскорбило меня, что я не могу находиться с вами в одной комнате, не говоря уж о том, чтобы пить с вами чай.
У Айпин посмотрел на него скучающими глазами и почти подавил зевок.
— Как знаете, товарищ замминистра, — сказал он небрежным тоном, кладя па стол пакет, запечатанный сургучом и с наклеенной маркой. — Кстати, но опустите ли вы это в почтовый ящик по дороге? Мне бы хотелось, чтобы бандероль попала к адресату уже сегодня.
Несмотря на переполнявшую его ярость, Чжан Хуа все-таки посмотрел на пакет. Сердце его замерло в груди, в ушах зашумело от приливающей крови. Дальнее эхо множилось, отражаясь от стен в коридорах его подсознания.
— Что с вами? — У Айпин протянул к нему руку, видя, что он как-то боком опускается на стул. — Не нравится мне ваш вид, друг мой. Может быть, чайку? Он сунул чашку в его трясущуюся руку.
Чжан Хуа пролил чай на рубашку, но так и не почувствовал этого. Его глаза были прикованы к адресу и имени, аккуратно напечатанным на пакете.
— Это... — ему не хватало воздуха. — Это адресовано моей жене.
У Айпин вытянул свою длинную шею.
— А что, я перепутал название улицы?
Чжан Хуа поднял глаза и провел рукой по волосам.
— Что вы посылаете моей жене?
Министр пожал плечами.
— Если вам так интересно, посмотрите сами.
Чжан Хуа мгновение поколебался, затем решительно сломал печать. Там были какие-то фотографии форматом девять на двенадцать и напечатанное на машинке послание к его жене. Письмо начиналось словами: «Я полагаю, это заинтересует вас, мадам...»
Взглянув на фотографии, он ахнул. На них был запечатлен он сам в постели с девушкой лет двадцати — пышногрудой и гибкой, как акробатка.
— Ваша тайная жизнь. Ваша любовница. — У Айпин вздохнул. — Праведное негодование, которое вас только что сотрясало, очень заинтересовало меня. Оно означает, что я правильно оценил вашу личность. Вы в своей основе праведный человек, товарищ замминистра. Ваша жизнь подчинена определенному кодексу чести. Из людей вашего типа получаются превосходные шпионы. И знаете почему? Никому в голову не придет заподозрить вас. И стоит человеку вроде меня поймать вас на чем-то недостойном, вы навеки связаны с ним. Чувство вины и отвращение к себе самому делает вас рабом этого человека. Вы абсолют как в вашей праведности, так и в вашем падении.
У Айпин улыбнулся.
— Но вы можете доказать мне, что я в вас ошибся, товарищ замминистра. Для этого вам надо только сложить эти фотографии в конверт и снова запечатать его. Отправить его я могу и сам.
Чжан Хуа разорвал фотографии пополам. А потом еще раз пополам.
— Вот так-то лучше, — сказал У Айпин уже мягче. — А теперь перейдем к делу.
— Негативы. — Чжан Хуа с трудом выдавливал из себя слова. — Когда я получу негативы?
— Ну, я думаю, ответ на этот вопрос напрашивается сам собой, — ответил У Айпин. — После падения Ши Чжилиня или его смерти.
Принесли еду, и Чжан Хуа воспользовался случаем восстановить утраченное равновесие. Все внутри его онемело, и он с трудом соображал, что делает. Ел он с видимым удовольствием, но с таким же успехом он мог жевать сено. Сердце колотилось так, что он начал подумывать, что его сейчас хватит инфаркт. Воображение подхватило эту идею, и он уже видел встревоженного У Айпина, вызывающего скорую, прибытие санитаров с носилками. Видел будто со стороны, как они накладывают ему на лицо кислородную маску и делают массаж сердца.
Оно и понятно, почему он так расфантазировался. В больнице ему бы не пришлось проходить через все это. С находящегося при смерти снимается всякая ответственность. Тогда он был бы свободен.
— Зачем я вам нужен? — наконец спросил он. — Премьер и так держит Ши Чжилиня на мушке.
У Айпин заморозил его своей улыбкой.
— Вашему хозяину приходилось не раз стоять под дулом пистолета. Но он не только это пережил, но и умудрился отправить своих врагов туда, откуда не возвращаются. На этот раз я не дам ему лечь в дрейф и выйти, как прежде, из затруднительного положения. Говорю вам, я изучал его методологию. Он будет раздавлен, Чжан Хуа. Это я вам гарантирую.
Когда они закончили последнее блюдо — желтую мушмулу, привезенную с юга, и официант убрал пустые тарелки, У Айпин продолжил:
— Политика Ши Чжилиня ведет Китай по опасной тропе, которая неминуемо приведет к полной европеизации нашей страны. Он подрывает нашу идеологию, самую суть ее. А именно она позволяет нам находиться у власти, контролировать судьбы шестисот миллионов душ. Без нее в Китае воцарится анархия. Смерть и разрушение, грабежи и смута. Новое Боксерское восстание повторится, если мы не остановим Чжилиня! И для этого мне просто необходимо знать, в чем состоит суть его гонконгской операции.
Он налил себе еще чаю и выждал с минуту. — Ну-ну, смелее! — подбодрил он Чжан Хуа, видя, что тот все не решается начать. — Самое трудное уже позади. Вы уже сделали первый шаг, дав мне в руки компромат на себя. Второй шаг будет уже легче.
Чжан Хуа вроде как встряхнулся, посмотрел на У Айпина ошалелыми глазами и наконец сказал:
— Ши Чжилинь передает через меня дезинформацию в Москву. По его совету я уступил, когда шеф внешней разведки КГБ Даниэла Воркута начала шантажировать меня моими родственниками в Гонконге. Сейчас я передаю свои донесения непосредственно ей.
— Мне нужно посмотреть на всю вашу почту, — немедленно заявил У Айпин, — для детального изучения. Вы должны снабдить меня необходимыми материалами.
— Это не так просто сделать. Никаких фотокопий нет. Есть только оригиналы.
— Да послужит ваша нечистая совесть в качестве шпоры в ваших поисках способов заполучить их! — усмехнулся У Айпин. — Делайте, как я сказал, и никому об этом ни звука. А что касается проблем, которые могут возникнуть с выполнением моих инструкций, то это ваши проблемы. Не морочьте мне голову своими оправданиями. Оставьте их для себя. А сейчас давайте продолжим.
Чжан Хуа весь дрожал от гнева, возмущенный командирским тоном этого проходимца. Он уже открыв рот, чтобы высказать свое возмущение, но передумал. Единственное, что он мог сделать в этой ситуации, так это действительно продолжить начатое.
— Поскольку Советы землю роют, чтобы влезть в Гонконг, — сказал он, — Ши Чжилинь вознамерился позволить им сделать за нас часть нашей работы. Суть операции сводится к тому, что мы через своего агента, внедренного в их организацию, заставляем их верить нашей дезе и таким образом направляем их деятельность в нужное русло.
— Кто он?
— Прозвище Митра, настоящее имя — сэр Джон Блустоун. Он один из пяти тай-пэней, которые контролируют торговую фирму «Тихоокеанский союз пяти звезд».
— Мне нужна также вся информация, относящаяся к Митре. И чем скорее, тем лучше. И еще. Каким образом Ши Чжилинь вызывает эти неприятные колебания нашей официальной политики в Гонконге?
— Этого я не знаю. Мне он об этом ничего не говорил. И вообще я понятия не имею о глобальных аспектах операций, будучи ответственным только за частные вопросы. Но, возможно, документы, которые я вам представлю, прольют свет и на это тоже.
— Хорошо бы, — резко заметил У Айпин. — Встретимся завтра в восемь вечера. Садитесь на восьмерку и поезжайте до конечной остановки Хун Мяо. Я буду вас ждать в чайной через три квартала в западном направлении. Имейте при себе все, что я просил вас принести, иначе запасной набор фотографий будет послан вашей жене специальным курьером. — Он посмотрел на Чжан Хуа ясными глазами. — Я достаточно понятно выразился?
Чжан Хуа молча кивнул.
У Айпин ухмыльнулся, расплачиваясь по счету.
— Выше нос, товарищ замминистра. Становиться патриотом всегда трудно.
На часах было уже 12.28. К платформе подходил поезд. Стэллингс смотрел на его тупую металлическую морду, вынырнувшую из тоннеля и приближающуюся к нему с дьявольской скоростью. Вот головной вагон с грохотом промчался мимо, поезд замедлил ход, остановился. Когда двери со вздохом открылись, он отскочил назад, чтобы не быть сметенным пассажирами, которые, не дожидаясь, когда желающие сойти выйдут из вагонов, ринулись на посадку. Давка перед дверями грозила перерасти в побоище.
Стэллингс с изумлением наблюдал, как дежурные по платформе начали разнимать дерущихся и своими руками, затянутыми в белые перчатки, впихивать в вагоны желающих уехать. Раздался предупреждающий свисток, и двери начали закрываться. Дежурные продолжали работать руками, пока не затолкали в вагон последнего страдальца. Со змеиным шипом створки дверей сдвинулись, и поезд тронулся, быстро набирая ход.
На какое-то мгновение Стэллингс оказался чуть ли не единственным человеком на опустевшей платформе, которая начала опять постепенно заполняться людьми. Его взгляд скользнул вдоль платформы и встретился с взглядом молодой женщины в кимоно с золотыми хризантемами на оранжево-розовом фоне.
На ее ногах были деревянные гета,а в руке — зонтик из промасленной рисовой бумаги. Даже с большого расстояния было видно, что ее лицо покрыто толстым слоем штукатурки. Гейша.Мертвенно бледные щеки и ярко-красный рот.
Она поманила его рукой.
Стэллингс невольно отпрянул. Это просто неслыханно, чтобы японка при всех сделала такой жест. Он взглянул на свои часы и увидел, что на них ровно 12.30. Достав из кармана записку, он показал ее ей. Гейша опять поманила его рукой.
Ему хватило девяноста секунд, чтобы проложить дорогу для них обоих на противоположную платформу. Тут и поезд подошел. Не говоря ни слова, гейша вошла в вагон. Протолкавшись внутрь, они обнаружили одно незанятое место. Скромно потупив глазки, гейша села. Стэллингс возвышался над нею, как башня, старательно отводя глаза от ее лица. Она была очень красива.
Они мчались в северном направлении, в Кита-Сендзу. У Стэллингса была схема токийского метрополитена, которую он нашел в своей комнате среди других полезных материалов, специально оставленных там туристической фирмой. Пока он добирался до Гиндзы, где у него была назначена эта встреча, он на всякий изучил схему.
Как только они проехали станцию Нака-Окачимаси, гейша поднялась и подошла к двери, готовясь сходить. Стэллингс последовал за ней. Следующая остановка была Уэно. Они ехали ровно восемнадцать минут.
Из залитой искусственным светом станции они поднялись к свету дня. Прямо перед ними был Парк Уэно.
— Йаппари аоа куно да!Вот она, волшебная Зеленая страна!
Это были первые слова, которые она произнесла с того момента, как он заметил ее на платформе. Стэллингс кивнул, но внимание его было поглощено не столько сочной зеленью раннего лета, сколько попытками выяснить, не следит ли за ними кто-либо, идя следом самолично или препоручив это электронике.
Детей в парке было видимо-невидимо. Младенцы сидели в своих колясочках, позволяя своим мамашам кормить их сладким тофу,карапузы делали свои первые неуверенные шаги между растопыренными руками бабушек, четырехлетки гонялись друг за другом, стуча каблучками туфелек по камням, которыми были вымощены дорожки.
Высокие детские голоса, далеко разносившиеся в дремотном полуденном воздухе, слышались долго после того, как детская площадка осталась позади. Вишневые и сливовые деревья стояли справа и слева, их развесистые ветви давно отцвели.
У крутого поворота тропинки гейша помедлила у кустов, на которых цветы или только распускались или уже сияли во всей красе.
— Это таирин, -пояснила она своим приятным, грудным голосом, — крупная разновидность вьюнка, который вы, американцы, называете «Славой утра», верно?
— Да.
— А вот этот называется «Малиновым драконом». Это дословный перевод с китайского, потому что цветок завезен сюда из Китая примерно в середине XVIII столетия одним европейским графом. — Ее малиновые ноготки блеснули в ярком солнечном свете. — Но в отличие от других видов ипомеи, которые цветут до полудня, этот распускается в четыре утра, а к девяти уже вянет.
— Очень жаль, — несколько рассеянно отозвался Стэллингс, который все поглядывал по сторонам, ожидая появления главного действующего лица.
— Напротив, — возразила гейша. — Мы ценим «Малинового дракона» именно за его эфемерную красу, в которой отражаются прекрасные мгновения нашей жизни, увы, так скоро проходящие.
— Когда мы наконец займемся делом, мисс? Стэллингсу наскучил урок ботаники. Ему предстояло обсудить более важные материи.
Гейша наклонила голову. Ее иссиня-черные волосы, уложенные в сложную прическу, удерживавшуюся спомощью перламутровых палочек, сверкнули на солнце.
— Мы им уже занимаемся, — сказала она.
Стэллингс удивленно посмотрел по сторонам.
— Но ведь мы по-прежнему одни, — заметил он. Гейша тихо засмеялась.
— А. кто еще должен быть? — спросила она слегка подтрунивающим тоном.
— Якудзаникогда не использует для таких дел женщин. Я полагал, что вы подосланы человеком, который поручил вам привести меня сюда, чтобы здесь мы могли с ним спокойно переговорить. В записке говорится, что...
Гейша направилась к каменной скамье, наполовину скрытой буйно разросшейся «Славой утра». Села.
— Зачем вам нужна эта информация?
Стэллингс приблизился к ней. Она сидела на скамейке с видом судьи, опершись двумя пальцами на ручку своего зонтика.
— Мне кажется, я пришел сюда, чтобы задавать вопросы, а не отвечать на них.
Чувствовал он себя не очень-то уютно, каким-то раздраженным, как будто ситуация полностью вышла из-под его контроля.
Гейша молчала, вперив в него свой загадочный взгляд.
— Я даже не знаю, как вас зовут, — прибавил он.
— Эйко.
— А дальше?
— Что вам надо от этого Ничирена?
Он уставился на нее широко открытыми глазами. — Чего ради я должен отвечать на ваши вопросы? Это я вам плачу за ответы на мои вопросы.
Но он уже начал подозревать, что у нее вообще нет никаких ответов, и что все это просто ловушка. Инстинктивно его рука скользнула под куртку, пальцы сжали рукоятку пистолета.
— Я полагаю, нам следует вернуться в более людную часть парка, — сказал он, доставая оружие.
Но руки гейши уже пришли в движение. Промасленная бумага зонтика отлетела в сторону. Из бамбуковой трости выскользнуло тонкое стальное лезвие и метнулось в его сторону, пронзив кисть его правой руки.
Рука сразу же онемела, и пистолет брякнул о камни у ног гейши.
— Я думаю, нам лучше остаться здесь, — сказала она, подымаясь со скамейки и не выпуская из рук стилета, который, как вертел, пронзил руку Стэллингса.
Пнув ногой лежавший на земле пистолет под скамейку, она слегка пошевелила стилетом. Жуткая боль пронзила руку Стэллингса до самого плеча. Наверно, попала точно в нерв, -подумал он, скрипя зубами.
* * *
Когда Стэллингс проснулся, было уже одиннадцать часов дня. Он вытаращил глаза, посмотрев на часы. Потом вспомнил, что он добрался до отеля только в три часа ночи, проболтавшись без толку весь вечер в различных притонах якудзы.Он свесил ноги с кровати, сел, разгребая пальцами спутанные волосы. Просто уму не постижимо, со сколькими людьми он переговорил, сколько версий отбросил! Но это не важно. Главное, его попытки найти следы Ничирена ни к чему не привели. Впрочем, чему здесь удивляться? Несмотря на то, что он свободно говорил по-японски, он все равно гайдзин.И, будучи иностранцем, он не имел ни одного шанса проникнуть в святая святых японского преступного мира. Вот черт! -подумал он. Еще один дурацкий день, который он так бездарно провел в Токио, пытаясь прошибить лбом каменную стену.Поднявшись с кровати, он заметил, что у кнопки вызова горничной мигает лампочка, возвещая, что для него на вахте есть какое-то сообщение. Он поднял трубку и попросил соединить его с консьержем. Так и есть: кто-то оставил для него записку.
— Когда вы ее получили? — спросил он.
— Извините, сэр. Я пришел в девять. Она была уже в вашей ячейке.
Стэллингс повесил трубку, мысленно завязывая на память узелок: надо поговорить с ночным консьержем, когда тот придет. Он протопал в ванную и стоял под холодным душем, пока не почувствовал себя человеком.
Облачился в легкие брюки цвета хаки и полосатую рубашку. На ноги одел легкие мокасины и, прихватив нейлоновую куртку, спустился вниз. Проходя мимо вахты по дороге в столовую, взял адресованную ему записку.
После первой чашечки крепчайшего кофе открыл конверт. «До моего слуха дошло, — прочел он, — что вы интересуетесь вопросами весьма специфического и деликатного характера. Конечно, вы понимаете сами, что ответы на ваши вопросы не валяются где попало и что., необходимо принять некоторые меры предосторожности, чтобы избежать неприятных последствий, прежде чем снабдить вас этими ответами. Кроме того, поскольку ответы так же опасны, как и вопросы, они стоят недешево. Поэтому, если вы по-прежнему хотите получить их, будьте на платформе станции „Гиндза“ токийского метро сегодня в 12.30».
Подписи не было, как не было никакой дополнительной информации ни на самом листе нелинованной бумаги, ни на простом белом конверте, в который этот лист был вложен. Естественно, не было ни марки, ни печати, поскольку письмо было просто оставлено на вахте. И человека, который принес его, не остановили на пути к стойке консьержа, и сам консьерж безропотно дал ему ключик к почтовой ячейке Стэллингса. Единственное, что он знает, так это то, что послание было доставлено между тремя часами ночи и девятью часами утра.
И еще одна деталь. Письмо написано определенно мужской рукой.
Стэллингс посмотрел на часы. Уже за полдень. Надо поторопиться, чтобы поспеть к назначенному времени. Он дал себе ровно минуту, чтобы оценить складывающуюся ситуацию. Были ли у него причины отказаться от встречи? Он не мог придумать ни одной. Если он оставит без внимания эту записку и будет продолжать вечернее интервьюирование всяких темных личностей, он просидит в Токио до судного дня.
Тем не менее, осторожность не помешает. Он быстро расписался на чеке, оставив завтрак нетронутым. У него были дела поважнее в его номере. И очень мало времени на их выполнение.
* * *
У Айпин чувствовал, что его совершенно доконала эта длинная, трудная неделя, в течение которой он выстраивал в боевой порядок силы ЦУН для решительного броска с целью проникновения в гонконгскую операцию Ши Чжилиня. Поэтому за обедом, в дополнение к сушеным медузам, корню лотоса и супу из мякоти бамбука он решил заказать хайшень,сильнейший тоник, известный в Китае. Эти морские слизни, выловленные у южных берегов и высушенные на солнце, в течение недели вымачиваются в родниковой воде. На второй день их очищают, чтобы они разбухли, и эта напоминающая резину масса размягчилась. В последний момент к ним добавляют внутренности карпа, и все это готовиться на сильном огне в соевом соусе, который придает пикантный вкус этому деликатесу.У Айпин опустил свое громоздкое тело на стул перед заранее заказанным столиком. Его большие глаза сверлили почтительно склонившегося перед ним официанта. Он заказал свой излюбленный и самый дорогой чай гуаньинь -«Железная богиня милосердия». Он пил только его, вопреки распространенной традиции переходить летом на чай с жасмином.
Более шести футов ростом, со странно выпирающей грудной клеткой, что в Китае считается уродством, он сидел на стуле неестественно прямо. Особенности его комплекции в сочетании с огромными глазами делали его похожим на гигантское насекомое. Но его острый, как бритва, интеллект делал его одним из наиболее влиятельных людей в правительстве.
Ресторан находился в полуподвальном помещении неуютного здания из стекла и бетона на площади Тяньаньмынь. Туристам его называли как Всекитайский Народный Дом Съездов, и это было ложью только отчасти. Кабинет У Айпина выходил окнами на юг. Он всегда мог видеть из своего окна мавзолей Мао.
Хотя его гость еще не появился, У Айпин решил не ждать его прихода и заказал все, что надо. Хотя это и было нарушением этикета, но он терпеть не мог, когда приглашенные опаздывают. Бледный официант низко поклонился и поспешил убраться поскорее с министерских глаз.
Ресторан этот, как и прочие заведения подобного рода в государственном секторе, был довольно убогим на вид, и мебель в нем была подчеркнуто функциональная. Но повара здесь были отменные. Хотя визуальные и слуховые образы значили очень мало для У Айпина, его сведения по части гастрономии были просто легендарными.
Он повернул голову, ибо его ноздри уловили неприятный запах, которым потянуло от соседнего столика. Какой-то министр, которого У Айпин почти не знал, сидел там с зажженной миниатюрной сигаркой «Тай шань». Этого запаха У Айпин просто не переваривал. Он уставился на наглеца своим немигающим взглядом, пока тот не почувствовал, что на него смотрят, и не повернулся в его сторону. Он сразу стушевался, быстро смял свою сигару и, расплатившись по счету, поспешил убраться от греха.
В этот момент гость У Айпина вошел в ресторан и ему немедленно указали на столик «хозяина», стоящий на другом конце нерадующей глаз обеденной залы.
— Нин-хао, -поприветствовал его У Айпин, слегка поклонившись. — Добрый день.
Чжан Хуа, имевший, как обычно, унылый вид в своем мешковатом, мятом костюме, поправил указательным пальцем сваливающиеся с плоской переносицы очки с толстыми линзами. Он весь вспотел и поэтому был вынужден извлечь из кармана белый платок и вытереть свое широкое, монгольское лицо, аккуратно обходя места вокруг глаз, чтобы не сбить ненароком очки.
У Айпин указал рукой на стул. — Присаживайтесь, — пригласил он и, заметив, что его гость не пошевелился, поднял глаза. — Я вас не укушу, не бойтесь.
Принесли чай, и У Айпин сразу же налил себе и отхлебнул из чашки, прежде чем налить и Чжан Хуа.
Хотя и перепуганный до смерти тем, что явился сюда по вызову У Айпина, Чжан Хуа не хотел доставлять удовольствие последнему, показав, насколько глубоко шокирован он его дурными манерами. Поэтому он опять с озабоченным видом начал вытирать лицо и поправлять очки. Затем аккуратно свернул платок и, убрав его в карман, достал пачку крепких сигарет — все это для того, чтобы не касаться пока своей чашки. Он вытряс сигарету из пачки.
У Айпин уставился на нее, старательно избегая смотреть в лицо гостя.
— Если вам непременно надо покурить, — сказал он, — не будете ли вы так добры делать это за другим столиком?
Чжан Хуа вспыхнул и, не зная, что делать с сигаретой, крутил ее в руках, пока не сломал.
— Оно и к лучшему, — наконец пришел он в себя. — Я все равно бросаю.
Он смел рукою со стола просыпавшийся табак и отправил его себе в карман вместе с изувеченной сигаретой.
— И превосходно делаете, — похвалил его У Айпин тоном, который говорил о том, что он ни на йоту не поверил этому заявлению.
За какие-то тридцать секунд Чжан Хуа потерял столько самообладания, что очки уже едва держались у него на носу. Он счел такое положение ужасным и попытался остановить этот катастрофический процесс.
— У меня очень мало времени, — сказал он. — Поэтому не будете ли вы так добры сразу перейти к делу?
У Айпин кивнул.
— Как вам угодно. — Он уставился на переплетенные пальцы своих рук. — Буду с вами откровенен. Пока Ши Чжилинь контролирует вверенные ему воинские подразделения, ему в высшей степени наплевать, что предпринимаю я и другие члены так называемой ЦУН, чтобы положить конец его губительной политике. Поэтому я решил подойти к делу с другого конца. — Он изобразил на лице улыбку. — Но для этого мне нужен взгляд на гонконгскую операцию Чжилиня, так сказать, изнутри. Это необходимо для моей новой тактики. Я хочу знать все и как можно скорее. И вы, товарищ замминистра, будете снабжать меня этой информацией. — Его руки раскрылись, как лепестки зловещего цветка-хищника. — Я полагаю, данный момент является не хуже всякого другого, чтобы начать?
У Чжан Хуа перехватило дыхание. Никогда в жизни он не встречался с подобным человеком. Машинально он прижал край чашки к своим дрожащим губам, но был слишком взбудораженным, чтобы сохранить вкусовые ощущения. Почувствовав внезапно, что его рот наполнился горячей жидкостью, он конвульсивно сглотнул ее.
— Взгляните фактам в лицо, мой Друг, — продолжал У Айпин. — Ши Чжилинь — старик. И, что еще хуже, он болен. Состояние его ухудшается с каждым днем. Приходит наше время. ЦУН неминуемо победит. И вам суждено или пасть вместе с Чжилинем, или...
Он пожал плечами.
— Это... — Чжан Хуа был вынужден остановиться и облизать пересохшие губы. От переполнявшего его негодования у него все плыло перед глазами. — Это просто неслыханно! То, что вы предлагаете, не просто бесчестно. Это чудовищно. Вы просите меня бросить псу под хвост все, ради чего я работал всю свою сознательную жизнь. Ши Чжилинь для меня не только начальник. Он мне как отец. — Чжан Хуа начал подыматься из-за стола. — Ваше предложение настолько оскорбило меня, что я не могу находиться с вами в одной комнате, не говоря уж о том, чтобы пить с вами чай.
У Айпин посмотрел на него скучающими глазами и почти подавил зевок.
— Как знаете, товарищ замминистра, — сказал он небрежным тоном, кладя па стол пакет, запечатанный сургучом и с наклеенной маркой. — Кстати, но опустите ли вы это в почтовый ящик по дороге? Мне бы хотелось, чтобы бандероль попала к адресату уже сегодня.
Несмотря на переполнявшую его ярость, Чжан Хуа все-таки посмотрел на пакет. Сердце его замерло в груди, в ушах зашумело от приливающей крови. Дальнее эхо множилось, отражаясь от стен в коридорах его подсознания.
— Что с вами? — У Айпин протянул к нему руку, видя, что он как-то боком опускается на стул. — Не нравится мне ваш вид, друг мой. Может быть, чайку? Он сунул чашку в его трясущуюся руку.
Чжан Хуа пролил чай на рубашку, но так и не почувствовал этого. Его глаза были прикованы к адресу и имени, аккуратно напечатанным на пакете.
— Это... — ему не хватало воздуха. — Это адресовано моей жене.
У Айпин вытянул свою длинную шею.
— А что, я перепутал название улицы?
Чжан Хуа поднял глаза и провел рукой по волосам.
— Что вы посылаете моей жене?
Министр пожал плечами.
— Если вам так интересно, посмотрите сами.
Чжан Хуа мгновение поколебался, затем решительно сломал печать. Там были какие-то фотографии форматом девять на двенадцать и напечатанное на машинке послание к его жене. Письмо начиналось словами: «Я полагаю, это заинтересует вас, мадам...»
Взглянув на фотографии, он ахнул. На них был запечатлен он сам в постели с девушкой лет двадцати — пышногрудой и гибкой, как акробатка.
— Ваша тайная жизнь. Ваша любовница. — У Айпин вздохнул. — Праведное негодование, которое вас только что сотрясало, очень заинтересовало меня. Оно означает, что я правильно оценил вашу личность. Вы в своей основе праведный человек, товарищ замминистра. Ваша жизнь подчинена определенному кодексу чести. Из людей вашего типа получаются превосходные шпионы. И знаете почему? Никому в голову не придет заподозрить вас. И стоит человеку вроде меня поймать вас на чем-то недостойном, вы навеки связаны с ним. Чувство вины и отвращение к себе самому делает вас рабом этого человека. Вы абсолют как в вашей праведности, так и в вашем падении.
У Айпин улыбнулся.
— Но вы можете доказать мне, что я в вас ошибся, товарищ замминистра. Для этого вам надо только сложить эти фотографии в конверт и снова запечатать его. Отправить его я могу и сам.
Чжан Хуа разорвал фотографии пополам. А потом еще раз пополам.
— Вот так-то лучше, — сказал У Айпин уже мягче. — А теперь перейдем к делу.
— Негативы. — Чжан Хуа с трудом выдавливал из себя слова. — Когда я получу негативы?
— Ну, я думаю, ответ на этот вопрос напрашивается сам собой, — ответил У Айпин. — После падения Ши Чжилиня или его смерти.
Принесли еду, и Чжан Хуа воспользовался случаем восстановить утраченное равновесие. Все внутри его онемело, и он с трудом соображал, что делает. Ел он с видимым удовольствием, но с таким же успехом он мог жевать сено. Сердце колотилось так, что он начал подумывать, что его сейчас хватит инфаркт. Воображение подхватило эту идею, и он уже видел встревоженного У Айпина, вызывающего скорую, прибытие санитаров с носилками. Видел будто со стороны, как они накладывают ему на лицо кислородную маску и делают массаж сердца.
Оно и понятно, почему он так расфантазировался. В больнице ему бы не пришлось проходить через все это. С находящегося при смерти снимается всякая ответственность. Тогда он был бы свободен.
— Зачем я вам нужен? — наконец спросил он. — Премьер и так держит Ши Чжилиня на мушке.
У Айпин заморозил его своей улыбкой.
— Вашему хозяину приходилось не раз стоять под дулом пистолета. Но он не только это пережил, но и умудрился отправить своих врагов туда, откуда не возвращаются. На этот раз я не дам ему лечь в дрейф и выйти, как прежде, из затруднительного положения. Говорю вам, я изучал его методологию. Он будет раздавлен, Чжан Хуа. Это я вам гарантирую.
Когда они закончили последнее блюдо — желтую мушмулу, привезенную с юга, и официант убрал пустые тарелки, У Айпин продолжил:
— Политика Ши Чжилиня ведет Китай по опасной тропе, которая неминуемо приведет к полной европеизации нашей страны. Он подрывает нашу идеологию, самую суть ее. А именно она позволяет нам находиться у власти, контролировать судьбы шестисот миллионов душ. Без нее в Китае воцарится анархия. Смерть и разрушение, грабежи и смута. Новое Боксерское восстание повторится, если мы не остановим Чжилиня! И для этого мне просто необходимо знать, в чем состоит суть его гонконгской операции.
Он налил себе еще чаю и выждал с минуту. — Ну-ну, смелее! — подбодрил он Чжан Хуа, видя, что тот все не решается начать. — Самое трудное уже позади. Вы уже сделали первый шаг, дав мне в руки компромат на себя. Второй шаг будет уже легче.
Чжан Хуа вроде как встряхнулся, посмотрел на У Айпина ошалелыми глазами и наконец сказал:
— Ши Чжилинь передает через меня дезинформацию в Москву. По его совету я уступил, когда шеф внешней разведки КГБ Даниэла Воркута начала шантажировать меня моими родственниками в Гонконге. Сейчас я передаю свои донесения непосредственно ей.
— Мне нужно посмотреть на всю вашу почту, — немедленно заявил У Айпин, — для детального изучения. Вы должны снабдить меня необходимыми материалами.
— Это не так просто сделать. Никаких фотокопий нет. Есть только оригиналы.
— Да послужит ваша нечистая совесть в качестве шпоры в ваших поисках способов заполучить их! — усмехнулся У Айпин. — Делайте, как я сказал, и никому об этом ни звука. А что касается проблем, которые могут возникнуть с выполнением моих инструкций, то это ваши проблемы. Не морочьте мне голову своими оправданиями. Оставьте их для себя. А сейчас давайте продолжим.
Чжан Хуа весь дрожал от гнева, возмущенный командирским тоном этого проходимца. Он уже открыв рот, чтобы высказать свое возмущение, но передумал. Единственное, что он мог сделать в этой ситуации, так это действительно продолжить начатое.
— Поскольку Советы землю роют, чтобы влезть в Гонконг, — сказал он, — Ши Чжилинь вознамерился позволить им сделать за нас часть нашей работы. Суть операции сводится к тому, что мы через своего агента, внедренного в их организацию, заставляем их верить нашей дезе и таким образом направляем их деятельность в нужное русло.
— Кто он?
— Прозвище Митра, настоящее имя — сэр Джон Блустоун. Он один из пяти тай-пэней, которые контролируют торговую фирму «Тихоокеанский союз пяти звезд».
— Мне нужна также вся информация, относящаяся к Митре. И чем скорее, тем лучше. И еще. Каким образом Ши Чжилинь вызывает эти неприятные колебания нашей официальной политики в Гонконге?
— Этого я не знаю. Мне он об этом ничего не говорил. И вообще я понятия не имею о глобальных аспектах операций, будучи ответственным только за частные вопросы. Но, возможно, документы, которые я вам представлю, прольют свет и на это тоже.
— Хорошо бы, — резко заметил У Айпин. — Встретимся завтра в восемь вечера. Садитесь на восьмерку и поезжайте до конечной остановки Хун Мяо. Я буду вас ждать в чайной через три квартала в западном направлении. Имейте при себе все, что я просил вас принести, иначе запасной набор фотографий будет послан вашей жене специальным курьером. — Он посмотрел на Чжан Хуа ясными глазами. — Я достаточно понятно выразился?
Чжан Хуа молча кивнул.
У Айпин ухмыльнулся, расплачиваясь по счету.
— Выше нос, товарищ замминистра. Становиться патриотом всегда трудно.
* * *
Стэллингс довольно долгое время жил в Нью-Йорке, так что он был привычным к толкучке и подземке. Но Токио в этом отношении мог дать сто очков вперед Нью-Йорку. Ему давно не приходилось пользоваться этим видом транспорта в японской столице. На платформах было удивительно чисто, никакого гвалта, похожего на нью-йоркский. Но зато народищу просто уйма. Скоро он потерялся в отчаянно толкающейся локтями толпе.На часах было уже 12.28. К платформе подходил поезд. Стэллингс смотрел на его тупую металлическую морду, вынырнувшую из тоннеля и приближающуюся к нему с дьявольской скоростью. Вот головной вагон с грохотом промчался мимо, поезд замедлил ход, остановился. Когда двери со вздохом открылись, он отскочил назад, чтобы не быть сметенным пассажирами, которые, не дожидаясь, когда желающие сойти выйдут из вагонов, ринулись на посадку. Давка перед дверями грозила перерасти в побоище.
Стэллингс с изумлением наблюдал, как дежурные по платформе начали разнимать дерущихся и своими руками, затянутыми в белые перчатки, впихивать в вагоны желающих уехать. Раздался предупреждающий свисток, и двери начали закрываться. Дежурные продолжали работать руками, пока не затолкали в вагон последнего страдальца. Со змеиным шипом створки дверей сдвинулись, и поезд тронулся, быстро набирая ход.
На какое-то мгновение Стэллингс оказался чуть ли не единственным человеком на опустевшей платформе, которая начала опять постепенно заполняться людьми. Его взгляд скользнул вдоль платформы и встретился с взглядом молодой женщины в кимоно с золотыми хризантемами на оранжево-розовом фоне.
На ее ногах были деревянные гета,а в руке — зонтик из промасленной рисовой бумаги. Даже с большого расстояния было видно, что ее лицо покрыто толстым слоем штукатурки. Гейша.Мертвенно бледные щеки и ярко-красный рот.
Она поманила его рукой.
Стэллингс невольно отпрянул. Это просто неслыханно, чтобы японка при всех сделала такой жест. Он взглянул на свои часы и увидел, что на них ровно 12.30. Достав из кармана записку, он показал ее ей. Гейша опять поманила его рукой.
Ему хватило девяноста секунд, чтобы проложить дорогу для них обоих на противоположную платформу. Тут и поезд подошел. Не говоря ни слова, гейша вошла в вагон. Протолкавшись внутрь, они обнаружили одно незанятое место. Скромно потупив глазки, гейша села. Стэллингс возвышался над нею, как башня, старательно отводя глаза от ее лица. Она была очень красива.
Они мчались в северном направлении, в Кита-Сендзу. У Стэллингса была схема токийского метрополитена, которую он нашел в своей комнате среди других полезных материалов, специально оставленных там туристической фирмой. Пока он добирался до Гиндзы, где у него была назначена эта встреча, он на всякий изучил схему.
Как только они проехали станцию Нака-Окачимаси, гейша поднялась и подошла к двери, готовясь сходить. Стэллингс последовал за ней. Следующая остановка была Уэно. Они ехали ровно восемнадцать минут.
Из залитой искусственным светом станции они поднялись к свету дня. Прямо перед ними был Парк Уэно.
— Йаппари аоа куно да!Вот она, волшебная Зеленая страна!
Это были первые слова, которые она произнесла с того момента, как он заметил ее на платформе. Стэллингс кивнул, но внимание его было поглощено не столько сочной зеленью раннего лета, сколько попытками выяснить, не следит ли за ними кто-либо, идя следом самолично или препоручив это электронике.
Детей в парке было видимо-невидимо. Младенцы сидели в своих колясочках, позволяя своим мамашам кормить их сладким тофу,карапузы делали свои первые неуверенные шаги между растопыренными руками бабушек, четырехлетки гонялись друг за другом, стуча каблучками туфелек по камням, которыми были вымощены дорожки.
Высокие детские голоса, далеко разносившиеся в дремотном полуденном воздухе, слышались долго после того, как детская площадка осталась позади. Вишневые и сливовые деревья стояли справа и слева, их развесистые ветви давно отцвели.
У крутого поворота тропинки гейша помедлила у кустов, на которых цветы или только распускались или уже сияли во всей красе.
— Это таирин, -пояснила она своим приятным, грудным голосом, — крупная разновидность вьюнка, который вы, американцы, называете «Славой утра», верно?
— Да.
— А вот этот называется «Малиновым драконом». Это дословный перевод с китайского, потому что цветок завезен сюда из Китая примерно в середине XVIII столетия одним европейским графом. — Ее малиновые ноготки блеснули в ярком солнечном свете. — Но в отличие от других видов ипомеи, которые цветут до полудня, этот распускается в четыре утра, а к девяти уже вянет.
— Очень жаль, — несколько рассеянно отозвался Стэллингс, который все поглядывал по сторонам, ожидая появления главного действующего лица.
— Напротив, — возразила гейша. — Мы ценим «Малинового дракона» именно за его эфемерную красу, в которой отражаются прекрасные мгновения нашей жизни, увы, так скоро проходящие.
— Когда мы наконец займемся делом, мисс? Стэллингсу наскучил урок ботаники. Ему предстояло обсудить более важные материи.
Гейша наклонила голову. Ее иссиня-черные волосы, уложенные в сложную прическу, удерживавшуюся спомощью перламутровых палочек, сверкнули на солнце.
— Мы им уже занимаемся, — сказала она.
Стэллингс удивленно посмотрел по сторонам.
— Но ведь мы по-прежнему одни, — заметил он. Гейша тихо засмеялась.
— А. кто еще должен быть? — спросила она слегка подтрунивающим тоном.
— Якудзаникогда не использует для таких дел женщин. Я полагал, что вы подосланы человеком, который поручил вам привести меня сюда, чтобы здесь мы могли с ним спокойно переговорить. В записке говорится, что...
Гейша направилась к каменной скамье, наполовину скрытой буйно разросшейся «Славой утра». Села.
— Зачем вам нужна эта информация?
Стэллингс приблизился к ней. Она сидела на скамейке с видом судьи, опершись двумя пальцами на ручку своего зонтика.
— Мне кажется, я пришел сюда, чтобы задавать вопросы, а не отвечать на них.
Чувствовал он себя не очень-то уютно, каким-то раздраженным, как будто ситуация полностью вышла из-под его контроля.
Гейша молчала, вперив в него свой загадочный взгляд.
— Я даже не знаю, как вас зовут, — прибавил он.
— Эйко.
— А дальше?
— Что вам надо от этого Ничирена?
Он уставился на нее широко открытыми глазами. — Чего ради я должен отвечать на ваши вопросы? Это я вам плачу за ответы на мои вопросы.
Но он уже начал подозревать, что у нее вообще нет никаких ответов, и что все это просто ловушка. Инстинктивно его рука скользнула под куртку, пальцы сжали рукоятку пистолета.
— Я полагаю, нам следует вернуться в более людную часть парка, — сказал он, доставая оружие.
Но руки гейши уже пришли в движение. Промасленная бумага зонтика отлетела в сторону. Из бамбуковой трости выскользнуло тонкое стальное лезвие и метнулось в его сторону, пронзив кисть его правой руки.
Рука сразу же онемела, и пистолет брякнул о камни у ног гейши.
— Я думаю, нам лучше остаться здесь, — сказала она, подымаясь со скамейки и не выпуская из рук стилета, который, как вертел, пронзил руку Стэллингса.
Пнув ногой лежавший на земле пистолет под скамейку, она слегка пошевелила стилетом. Жуткая боль пронзила руку Стэллингса до самого плеча. Наверно, попала точно в нерв, -подумал он, скрипя зубами.