Ван Ластбадер Эрик. Кайсё

   На протяжении всего пути в Миннесоту она умоляла Роберта отпустить Франсину. И каждый раз тот поворачивал к ней голову и мило улыбался, будто он не похититель, а ее любовник.
   Если бы их было двое, то они могли бы полететь на самолете, рассуждала она, но следовало думать и о Франсине - поэтому он заставил ее отправиться в путь на ее же "БМВ". Кроме того, ей было ясно, что любой другой вид транспорта неминуемо оставит след. В автомобиле же Роберт всегда сумеет увидеть преследователей и принять соответствующие меры. С другой стороны, он вынудил ее оставить мужу послание, в котором она написала, что, если похититель заметит за собой наблюдение, он немедленно убьет Франсину. Такое сообщение заставит задуматься любого человека, а сицилийца в особенности.
   Откровенно говоря, ее не раздражало бесконечное сидение за рулем, наоборот, каждая новая миля пути вселяла в нее ложное чувство безопасности. Здесь, на бескрайних американских дорогах, они очутились как бы вне временных рамок, затерявшись среде мелькающих то тут, то там парков, магазинчиков, кафе, автомобильных стоянок; ей казалось, что она уже и сама забыла, куда они едут, иногда же ловила себя на мысли, что теряет ощущение реальности, воспринимая происходящее как ночной кошмар. Кроме того, она ощущала облегчение, явственное, как приступ боля, от того, что рассталась с Тони.
   Когда они пересекли границу штата Миннесота, Маргарита осознала неотвратимость дальнейших событий.
   В придорожном мотеле она горько расплакалась. Изнуряющее жужжание насекомых заглушалось лишь шумом проезжающих мимо автомобилей. Для нее уже не имело значения, в городе она или в сельской местности, поскольку ее существование замкнулось в каком-то сумрачном мире, подобно застывшей в янтаре мухе.
   Франсина, которую в течение всего пути Роберт пичкал наркотиками, спала на кушетке, которую принес хозяин мотеля. Роберт, сидя на кровати, читал номер "Форбс" с таким видом, будто не Тони, а он - ее муж. Она вытерла слезы и замерла; когда же начала забираться под одеяло, он отложил журнал и проговорил:
   - Завтра увидим твоего брата, и на этом все закончится.
   - Что произойдет? - Маргарита так дрожала, что натянула одеяло до самого подбородка.
   Роберт долго не отвечал. Она чувствовала его, его тепло, слышала его медленное и ровное дыхание, вдыхала его своеобразный, но приятный запах, но поднять на него глаза не могла.
   - Постарайся заснуть, - говорил он мягко, почти нежно, и Маргарита наконец осмелилась взглянуть на него. В бледном фиолетово-голубом свете неоновых ламп и светящихся насекомых, пролетающих в комнату сквозь оконную сетку, подобно пеплу, его лицо было красиво. В ее воображении пронеслась мысль, что он ее любовник и стоит ей погасить свет, как он нежно повернется к ней.
   Она закрыла глаза, тщетно пытаясь выдать это наваждение за реальность, как будто усилием воли, словно колдовскими чарами, можно было разрушить ловушку, в которую она попала.
   В ту последнюю, переломную для нее ночь Маргарита не переставала думать о возможных путях спасения. Естественно, Доминик настоял, чтобы она взяла Франсину с собой. Роберт явно предвидел это, сам требовал того же ибо прекрасно знал, что побег с девочкой, находящейся в наркотическом состоянии, невозможен. Он знал, о чем Маргарита думает. У нее оставался единственный шанс: чтобы спастись, она должна его убить.
   Она не представляла, как это может произойти, - у нее вполне бы хватило мужества пустить ему пулю в висок или вонзить нож в сердце, - ее мучил вопрос, сможет ли она умело воспользоваться оружием, если оно попадет ей в руки.
   У Роберта была старомодная опасная бритва. Она приметила ее в их первую ночь на пути в Миннесоту. Привязанная к кровати, она видела в зеркале ванной его отражение - он брил руки. На его теле почти не было волос, но и от последних он явно старался избавляться.
   Единственным местом, куда он разрешал ей ходить, была ванная, однако полностью закрывать дверь, не говоря о том, чтобы запереться, было невозможно. Даже сидя на унитазе, она хоть и не видела его самого, однако всегда чувствовала его присутствие. Также ее мучили постоянные мысли о Франсине, которой Роберт каждое утро вливал в рот какое-то снадобье. У него был целый пакет с аккуратно уложенными в нем коробочками и флакончиками. Прятал он его в чемоданчик, там же он хранил и бритву - последнюю надежду на спасение.
   Каждый вечер он примерно в течение часа молол в ступке какие-то корешки и травы, добавляя затем в полученный порошок жидкость из своих флакончиков. Чем он занимался? Запахи, которыми наполнялся номер гостиницы после его алхимических опытов, действовали на нее устрашающе. Маргарита явственно ощущала тепло, воспринимаемое ее обонянием, и эти неведомые ей трансформации также пугали ее.
   По своей природе она не была суеверной, тем не менее его каббалистические священнодействия нервировали ее. Он как бы владеет способностью превращать реальность в кошмар. Она вполне могла представить его стоящим в темном углу и выворачивающим наизнанку тень, материализуя ее.
   - Я гашу свет, - сказал он, потянувшись к выключателю ночной лампы.
   - Подожди, - прошептала она. - Мне нужно в туалет.
   С перекошенным от страха лицом она пересекла комнату и, прикрыв за собой дверь, зашла в ванную. Снимая ночную рубашку, она слышала, как он встает с кровати и вслед за ней, сдерживая дыхание, идет к дверям ванной. Слышать его, но не видеть - в этой ситуации Маргарита чувствовала себя еще хуже, чем если бы он был перед ней, поскольку ее воображение репродуцировало перед глазами его облик, облик злого призрака, способного проходить сквозь стены и в любой момент добраться до нее.
   Намеренно громко Маргарита помочилась, вытерлась, спустила воду. После этих скудных маневров, направленных на то, чтобы ввести его в заблуждение, она повернулась к раковине и левой рукой открыла кран. Одновременно правой рукой достала из открытого чемоданчика опасную бритву.
   В этот момент она с ужасом поняла, что не все до конца продумала. Где она будет прятать от него эту бритву? Маргарита могла вообразить только одно место, поэтому, не теряя ни секунды, она, согнув колени и раздвинув ноги, начала затискивать бритву в свою плоть. Это было непросто, однако она воспринимала боль как осязаемое подтверждение своего желания осуществить задуманное.
   Дрожащей рукой она выключила воду и вышла из ванной. За дверью в полутьме ее дожидался Роберт.
   - Закончила?
   Она кивнула. Ей было страшно вымолвить даже слово. В кровати она нырнула под одеяло и отвернулась от него. Роберт выключил свет. Маргарита не переставала чувствовать его, ей казалось, что это ощущение будет продолжаться вечно: странная смесь страха и возбуждения, смущающая и пугающая.
   Она положила руку на покрытый волосами лобок и указательным пальцем нащупала бритву. Маргарита еле сдерживала дрожь. Она прикрыла глаза, пытаясь унять готовое выскочить из груди сердце, разыгравшееся воображение нашептывало ей, что сердцебиение может ее выдать.
   Почувствовав его руку у себя на плече, Маргарита вздрогнула.
   - Ты дрожишь.
   Из ее груди вырвался слабый стон.
   Он знал, о чем она думает.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Я вижу, как ты вся дымишься от полыхающей в тебе энергии.
   В темноте Маргарита повернулась к нему лицом.
   - Ты видишь... что?
   - Я способен видеть ауры. Это возможно. Меня обучали.
   - Хорошо. Значат, ты видишь, что я напугана. А что ты ожидал? Одна с ребенком...
   Кажется, ее голос дрогнул. Она облизала пересохшие губы, пытаясь взять себя в руки. Маргарита почувствовала, как при мысли о том, что он способен видеть внутри нее, читать ее самые сокровенные мысли, под мышками и по спине потекли струйки пота.
   - В конце концов, все мы одни в этом мире наедине с нашими грехами.
   Маргарита вздрогнула.
   - Я никогда не была одна. С тех пор, как я себя помню, мне всегда доводилось быть в компании мужчин: отец, брат, затем приятели, возлюбленные, муж. Что значит быть одиноким? Свобода не сводится...
   - Я всегда был одинок, - в задумчивости перебил ее Роберт. - Даже на самой людной улице большого города я чувствую себя одиноким.
   - Разве у тебя нет каких-нибудь родственников... друзей?
   - Тот, на кого я могу по-настоящему рассчитывать, - ответил он, - так это я сам.
   Впервые, подумала Маргарита, он приоткрыл свою угрожающую оболочку. Этот человек ущербен, мелькнула у нее мысль.
   - Все мои родственники мертвы. Это опасно.
   Маргарита взглянула на него с явным недоумением.
   - Что опасно?
   Он продолжал рассматривать потолок, разукрашенный бликами бледного фосфоресцирующего света.
   - Семью... - ответил он после некоторой паузы, - семью иметь опасно.
   - Нет, нет. Ты ошибаешься. Когда на душе тяжело - семья это единственное утешение. Случись какая-нибудь трагедия, семья всегда придет на помощь.
   - Трагедии разрушают семьи.
   - Ты утратил способность по-настоящему любить. Ущербен.
   - Мы встаем с рассветом. Спи, - сказал он.
   Она наблюдала за ним, теперь уже боясь повернуться на другой бок.
   - Боже Всемогущий! Неужели ты думаешь, что я смогу заснуть.
   Что испытывает человек, думала она, когда на его глазах погибают мать, отец, сестра? Даже в мыслях трудно представить. Будь она, к примеру, актрисой, ей ничего бы не стоило проливать горькие слезы, глядя на распростертые перед ней залитые красной краской, имитирующей кровь, тела, проливать до тех пор, пока режиссер не крикнул бы: "Стоп, камера". Но в реальной жизни? Нет, никогда.
   - Иди ко мне, - прошептал он, однако для нее его голос прозвучал подобно грохоту камнепада в горах.
   Ей потребовались считанные секунды, чтобы осознать: руки Роберта потянулись к ней.
   Ей захотелось рассмеяться, плюнуть ему в лицо, но она чувствовала внутри себя бритву, нагревшуюся от ее тепла, кроме того, к ее ощущениям подмешивалось и нечто иное - непостижимое, легкое, как дуновение ветерка, эмоциональное возбуждение, которое не дало возможности ее губам раскрыться.
   Позже Маргарита будет вспоминать и удивляться тому, как быстро она очутилась в его объятиях, прижавшись к нему, подобно ребенку, и тому, что в его руках она чувствовала себя такой защищенной, какой не чувствовала себя никогда в жизни.
   Что с ней происходит? Она не находила ответа. Может быть, ему удалось очаровать ее, опоив своим магическим зельем? Она начала вспоминать, когда последнее время ела и пила. Не подмешал ли он ей чего-нибудь в еду? В ужасе Маргарита не могла вымолвить ни слова.
   - Как похожи эти ссадины на подпись, сделанную его рукой.
   Он наложил кончики пальцев на поврежденную кожу; сознание Маргариты как бы отключилось от исходящего от него тепла, которое по каким-то таинственным каналам вливалось туда, где было больше всего боли.
   Он наклонился к ней, и она почувствовала давление его языка в тех местах, где были эти ссадины, затем боль исчезла, исчезло даже представление о том, что эти места когда-то болели.
   Маргарита вздрогнула, ощутив его язык у себя на шее, там, где мягко пульсировала сонная артерия. Затем его язык сделал нечто такое, от чего Маргариту захлестнула волна желания. Она почувствовала, как напряглись ее соски и стало мокро между бедер. Ее рука моментально скользнула вниз. Вся в ее смазке, бритва, теперь уже свободно, покинула место своего хранения и очутилась у нее в ладони. Теплое от ее соков орудие смерти.
   Маргарита сжала бритву в кулаке, ее губы приоткрылись, давая выход скопившемуся в груди воздуху. Указательным пальцем она вытащила лезвие и приготовилась.
   Его язык скользнул в ложбинку между грудей, в точку, всегда являвшуюся для нее зоной наивысшего возбуждения. Он знает, подумала Маргарита.
   Лезвие начало свой путь, как будто по собственному желанию; голодный зверь, жаждущий крови, стремящийся кромсать мясо и рвать сухожилия.
   Убей его немедленно, сказал ей внутренний голос. Ведь именно этого ты хочешь. Его смерть позволит вам выбраться из ловушки.
   Она быстро закрыла глаза и, натужно выдохнув, полоснула его бритвой в том месте, где их тела не соприкасались, и была возможность для замаха.
   Смертоносная сталь прошлась по его телу, но, вместо того чтобы ранить или убить, не оставила на его животе даже царапины.
   Маргарита увидела, как он усмехнулся, обнажив даже в темноте хорошо заметные крепкие белые зубы. Одну руку он сомкнул вокруг ее запястья, а другой крепко сжал лезвие бритвы.
   Маргарита онемела от изумления, когда он разжал пальцы, - ни капельки крови.
   - Потрогай, - сказал он, - лезвие не заточено. Бритва, которой я пользуюсь, находится в другом месте.
   Он еще шире раскрыл в улыбке рот.
   - Я чувствовал, что ты наблюдаешь за мной; в тот раз, когда я брил волосы, ты так и впилась глазами в бритву. Я знаю, что такое алчность, и я чувствовал, чего ты так страстно желаешь. Тебе нужна была бритва... я тебе ее дал.
   - Нет, - в изнеможении прошептала Маргарита, роняя бритву на полоску простыни между ними. - Ты мне ничего не дал.
   Во рту она ощутила резкий вкус желчи. Маргарита подумала, что ее должно стошнить.
   - Напротив, - возразил он, вновь заключая ее в объятия. - Я дал тебе то, что более всего важно, - вкус мести.
   Он вновь дотронулся языком до ее кожи.
   - Мне интересно, Маргарита, как ты нашла этот вкус? Лучше или хуже, чем ожидала? Приятный вкус, не так ли?
   Она не отвечала и только постоянно сглатывала слюну, пытаясь избавиться от этого ужасного привкуса желчи. И вновь подумала она, он знает.
   - Отвечай мне! - этот неожиданный громкий возглас ошеломил ее.
   - Да, - пролепетала она.
   - Я так и думал, - заключил Роберт с каким-то непонятным удовлетворением, удивившим Маргариту. - Ты бы непременно меня убила. У тебя есть это в крови.
   Она ощущала запах его дыхания - запах каких-то пряностей, чувствовала стук его сердца.
   - Я не хочу это слышать.
   - Что же еще я тебе дал, Маргарита? Есть необходимость рассказать тебе? Благодаря мне ты познала намерение... намерения сделать все, что угодно, - он дотронулся до ее сосков, вливая в них огнедышащую лаву. Сейчас ты убедилась, что я знаю тебя лучше, чем ты сама.
   Маргарита лежала неподвижно, не обращая внимания на закрытую бритву, оказавшуюся у нее под ягодицей, и пыталась разобраться в своем отношении к нему и избавиться от этого непонятного всеиспепеляющего страстного желания, не с ужасом осознавала, что сделать этого не сможет.
   Медленно, словно ее тело весило тысячу фунтов, Маргарита повернулась на другой бок, свиной к нему.
   За окном проносились автомобили, моторы жужжали, подобно насекомым.
   Дом. Когда-то Николасу кроме дома ничего другого и не нужно было. Его коттедж был расположен на окраине Токио. Поначалу, когда он только выкупил его - в свое время дом являлся собственностью его покойной тетки Итами, его строение снаружи и внутри являло собой образец чисто японского архитектурного стиля; постепенно усилиями Жюстины японский интерьер кардинально изменился: она выписывала из Штатов, Италии и Франции облицовочную плитку, обои, настилы, мебель до тех пор, пока он уже не смог узнавать столь близкое когда-то его сердцу жилище.
   Снаружи дом, построенный из камфорного дерева, и окружающий ландшафт не претерпели существенных изменений - Жюстина еще не успела приложить к ним пуки, хотя неоднократно высказывалась в том плане, что неплохо было бы ликвидировать всю эту тщательно отманикюренную карликовую флору и разбить сад с многолетними растениями в традиционном английском стиле. Отказывая ей в том, чего она в действительности хотела, - вернуться назад в Штаты, Николас был не в силах отказать ей в этой маленькой компенсации, дающей хоть какое-то ощущение дома.
   Делая крутой поворот на опасном участке дороги при подъезде к дому, Николас думал о том, что все эти ухищрения в конечном счете ни к чему не привели - жена как была, так и осталась в постоянном напряжении, а он лишился обстановки, в которой чувствовал себя уютно и спокойно. Даже стройка, ведущаяся невдалеке от дома, не могла заглушить в нем любви к этому месту. Последние полмили он ехал на малой скорости. И это не было лишено здравого смысла - не успел он свернуть на подъездную дорожку, как перед ним вырос гигантский скрепер, расчищающий место для фундамента будущего дома. Николас был вынужден отъехать на дорожку своего соседа, чтобы дать возможность проехать этому чудовищу.
   Жюстина ждала его. Он увидал ее сразу, как только вышел из машины и ступил на усыпанную гравием дорожку в саду. Когда она расстраивалась или сердилась, ее карие глава становились зелеными, а в левом глазу плясали какие-то загадочные красивые чертики.
   Он не успел ее еще поцеловать, как она сообщила:
   - Звонила Сэйко. Неужели ты был так занят, что не мог позвонить сам?
   Повернувшись на каблуках, она направилась к дому. Он последовал за ней.
   Когда они прошли на кухню, Николас сказал:
   - По правде говоря, я был не в своей тарелке. Мне было необходимо заняться тренировкой, чтобы успокоиться.
   Он прошел мимо нее к столику и начал готовить зеленый чай.
   - О Господи! Ты стал точно таким же, как и твои японские друзья. Как только дело доходит до разговора, ты начинаешь готовить это зеленое пойло.
   - Я всегда рад поговорить с тобой, - возразил Николас, отмеривая порцию тщательно нарезанных чайных листьев.
   - Зачем ты просил Сэйко звонить мне?
   - Я не просил. Она посчитала это своей обязанностью.
   - Значит, она ошиблась.
   В керамическом чайнике закипела вода. Он снял чайник и аккуратно налил кипяток в чашку.
   - Ну как ты не можешь понять? Здесь добросовестность ценится превыше всего...
   - Черт возьми! - Разъяренная Жюстина смахнула чашку со стола. Чашка ударилась об стену и разбилась вдребезги. - Я устала слушать твои рассказы о том, что важнее всего для японцев! - Она не обращала внимания на красное пятно, растекшееся по ее запястью там, куда попал кипяток. - А что важнее всего для американца?! Почему мне нужно приспосабливаться к их обычаям?
   - Ты живешь в их стране, и ты...
   - Но я не хочу здесь жить! - По ее щекам потекли слезы. - Я больше не могу этого выносить - чувствовать себя чужаком и ощущать их скрытую враждебность. Я устала от всего этого. Ник! Я не могу запомнить ни одного их обычая. Меня тошнит от всех этих ритуалов, формальностей, церемоний. Я сыта по горло тем, что меня пихают на улицах, выталкивают из очереди, когда я хочу воспользоваться общественным туалетом, толкают локтями на платформах метро. Как могут люди с такой гипертрофированной вежливостью у себя дома быть такими хамами в общественных местах? Это выше моего понимания.
   - Я уже говорил тебе, Жюстина, что если место не принадлежит кому-то конкретно, являясь общественным, то японцы считают: нет необходимости проявлять вежливость.
   Жюстина плакала и вся дрожала.
   - Эти люди ненормальные, Ник! - Она повернулась к нему. - Если ты собираешься оставить меня наедине с этими психопатами, то мог бы, по крайней мере, сам сообщить мне об этом.
   - Извини. Сэйко просто выполняла свою работу.
   - Чересчур уж она старательная.
   - Как ты можешь сердиться на нее за ее добросовестность? - Он внимательно посмотрел на жену и неожиданно был поражен странной метаморфозой, произошедшей с его домом. Так бывает с вещами, которые в магазине выглядят хорошо, а при дневном свете - паршиво. - Дело ведь не в звонке Сэйко, не так ли?
   Она отвернулась и положила ладони на стол. Ее волосы растрепались, спина была болезненно худа.
   - Нет, не в звонке, - ее голос звучал как-то странно. - А в самой Сэйко.
   По линии ее плеч, по широко расставленным ногам Николас определил, что она находится в диком напряжении. Сама того не ведая, она заняла стойку, свойственную ярмарочным борцам, призывающим кого-нибудь из зрителей померяться с ними силами.
   Николас хотел было ответить, но, поразмыслив, понял, что каждое его новое слово она будет использовать для продолжения скандала.
   Жюстина повернулась, ее лицо потемнело от гнева, который она слишком долго сдерживала.
   - У тебя что, роман с Сэйко?
   - О чем ты говоришь?
   - Скажи мне, черт побери, правду! Даже неприятная правда будет лучше этого ада подозрительности.
   - Жюстина, Сэйко - моя секретарша. И не более того. - Он сделал шаг в ее направлении.
   - Это истинная правда? Покопайся получше в своей душе, прежде чем ответить.
   - У тебя есть какие-то основания мне не верить?
   Глядя на ее искаженное душевной болью лицо, Николас не выдержал, его сердце смягчилось:
   - Жюстина...
   - Ты постоянно был вместе с ней.
   - Это было необходимо.
   - Возил ее в Сайгон... - плечи Жюстины вздрогнули.
   - Она знает Вьетнам значительно лучше, чем Нанги и я. Без ее помощи мне не удалось бы развязаться со своими делами в Сайгоне.
   Николас подошел к жене и нежно ее обнял.
   - О Господа, Ник, извини. Я не знаю...
   От его прикосновения все ее напряжение улетучилось, и теплая волна прокатилась через нее к нему. Он наклонился к уже готовым для поцелуя губам Жюстины, и ее рот с жадностью овладел его языком. Она заливала Николаса своим теплом, отогревала его тело, размораживала, казалось, в буквальном смысле слова, смерзшиеся от горечи ее обвинений кости мужа.
   С ее стороны было несправедливо подозревать его в измене. Он это знал, однако сам с горечью осознавал, что и с его стороны несправедливо вынуждать жену жить в стране, которую она презирает и неспособна понять.
   Николас расстегнул на ней блузку и начал ласкать ее груди - соски напряглись и потеплели. Ее рот не желал расставаться с его языком, и Николас, скользнув руками по ее талии, сначала расстегнул ковбойский ремень, а затем помог ей спустить джинсы с бедер.
   Его мужская стать восстала с неодолимой силой, и он с нетерпением попытался прижать жену плотнее к себе, однако Жюстина с какой-то удивительной силой оттолкнула его и опустилась перед ним на колени. Брюки она сняла с него с большим знанием дела.
   - Жюстина...
   Ее пальцы сомкнулись вокруг основания его изнемогающей от желания плоти, а рот прильнул к вершине. Он попытался поднять жену, но Жюстина не позволила ему это сделать. Сейчас он не хотел этого, не хотел видеть ее покорность, замешанную на страхе потерять его; Никола-су было досадно, что ради того, чтобы удержать его в своих руках, она готова на все. Ему всего-навсего хотелось затеряться в глубине ее недр, забыть обо всем, слиться с ней в единое целое и тем самым доказать жене свою преданность и невозможность жизни порознь. Однако ее деловитый язык и жадные губы вскоре лишили его возможности здраво рассуждать, и он, утопив пальцы в волосах Жюстины, чувствовал лишь движения ее головы, которая то приближалась к нему, то вновь удалялась.
   Наконец он все-таки нашел в себе силы оторвать ее от себя. Николас приподнял ее, как ребенка, и ее ноги сомкнулись вокруг него. Целуя жену, Николас ощущал запах секса на ее губах, рукой он чувствовал, что она раскрылась и ждет. Хриплый стон вырвался из ее груди, когда она поглотила его до самого основания. Ее движения были настолько бешеными, что ему ничего не оставалось, как подстраиваться под предложенный ритм. Он чувствовал пульсацию ее живота в моменты, когда соски скользили взад-вперед по его груди, дрожь ее сокровенных мускулов, между которыми он сейчас обитал, слышал тяжелые, на грани изнеможения, всхлипы.
   В этом акте не было никакой техники, лишь подобие звериной схватки стремление к наслаждению и, естественно, к боли: Жюстина укусила его так, что на теле выступила кровь. Это явилось стимулом к началу оргазма импульс, рожденный меж ее бедер, прошелся по всему телу, и она задрожала как в лихорадке, затем громко вскрикнула, и слезы потекли из уголков ее плотно запахнутых глаз. Под тучей ее волос Николас мог лишь чувствовать ее, осязать все стадии ее секса - оргазм следовал за оргазмом - эти ее содрогания переполнили и его самого, и он последовал за ней. Николас ощутил ее нетерпеливую руку у себя на мошонке и услышал над ухом ее бессвязное бормотание.
   Прижав Жюстину к себе, Николас опустился на пол. Она судорожно всхлипывала, а он не переставал целовать ее в губы, щеки, глаза, лоб и виски.
   - Жюстина, Жюстина, как только я вернусь из Венеции, обещаю тебе, мы уедем в Нью-Йорк.
   Долгое время она молчала, ее голова покоилась у него на плече, полуоткрытый рот вдыхал запах его пота и крови. Когда наконец она взглянула на него, он увидел в ее глазах безнадежное отчаяние. На душе его стало муторно.
   - Пожалуйста, Ник, не уезжай.
   - Я... Жюстина, у меня нет выбора.
   - Умоляю тебя, останься со мной хотя бы еще на несколько дней. Отвлекись от своей работы, от... всего. Мы уедем из города, съездам на природу, в Нару, ведь ты так это любишь.
   - Звучит это все прекрасно, но никуда поехать я не смогу, не в моих силах...
   - Тогда расскажи мне, какие такие важные дела у тебя в Венеции. Клянусь, я постараюсь понять.
   - Старинному другу моете отца требуется помощь.
   - Кто он?
   - Не представляю.
   - Ты хочешь сказать, что даже не знаешь его?
   - Жюстина, перед смертью моего отца я дал ему слово. Мой долг его сдержать.