Страница:
— Мне хотелось бы доверять вам, — сказал Николас. — Сейчас как раз такой момент, когда я должен довериться кому-нибудь.
— Кстати, о Куртце, — отозвался Танака Джин. — Я не все сказал вам о состоянии трупа. — Он невозмутимо рассматривал Николаса. — Некоторые его органы отсутствуют — сердце, поджелудочная железа, печень. — «Значит, вот как объяснялось наличие темного пятна на одной из фотографий, — подумал Николас. — Это была часть дыры, через которую удаляли органы». — Медицинский эксперт заверил меня, что они были удалены с искусством хирурга. — Вертикальный полумесяц, исчезнувшие органы — это ни о чем вам не говорит?
«Конечно, говорит», — подумал Николас. Когда тот мессулет убил Доминика Гольдони, его сердце тоже оказалось вырезанным, но он опять-таки не собирался рассказывать об этом Танаке Джину.
— Нет, но я собираюсь прояснить этот вопрос.
— Это, без сомнения, принесет большую пользу, — заметил Танака Джин.
Николас хотел бы знать, насколько серьезно нужно было воспринимать эти слова. У него опять возникло впечатление, что прокурор знает больше, чем говорит. Но у него не было времени задерживаться на этом, ему предстояло заняться более важным делом. И каким бы усталым ни чувствовал себя Николас, он был обязан разрешить эту проблему, чтобы очистить мысли, постараться забыть то, что предстало перед ним во время контакта со стеной смерти. У него появилась как будто новая рана, ноющая где-то в мозгу.
«Мы поймем друг друга, вы и я, потому что, как мне кажется, можем помочь друг другу» — так сказал Танака Джин, и Николас понимал, что он имел в виду: инстинкт прокурора подсказывал ему, что это убийство было необычным. Очевидно, он кое-что знал о тау-тау, знал, что некие интенсивные сигналы, оставшиеся там, где, как он предполагал, было совершено преступление, могут вызвать смещение времени и пространства, в результате которого Николас сможет «увидеть» произошедшее здесь. Именно потому он и попросил Николаса встретиться с ним в доме Куртца, а не в своем офисе, что было бы вполне естественно. «Ему, должно быть, позарез нужна моя помощь», — подумал Николас.
Двое мужчин некоторое время молчали, Николас потому, что хотел обдумать сложившееся положение, а прокурор потому, что хотел дать Линнеру время, чтобы восстановить внутреннее равновесие.
Наконец Танака Джин шевельнулся и сказал:
— Я взял под арест оябуна, Тецуо Акинагу, на людях. Из-за этого он потерял лицо. Может быть, это было тактической ошибкой с моей стороны. Акинага-сан и без того достаточно сильный противник, и не стоило приводить его в бешенство. Но я сам был очень зол, потому что в некотором роде на Акинаге лежала вина за смерть честного человека и хорошего друга.
Танака Джин посмотрел на стену с маленьким созвездием кровяных пятен.
— Во всяком случае, он меня предупредил: «Внутри вашего родного департамента есть средства, чтобы уничтожить вас». Вот его точные слова. Я не забыл их, так же как и выражение, с которым он произнес.
— Стараясь сохранить лицо, он проговорился.
Танака Джин кивнул головой.
— Именно так я и подумал, Линнер-сан. К тому же Акира Тёса, еще один оябун якудзы, сказал мне почти то же самое: «Если вас интересует коррупция, пошарьте в своем собственном департаменте». Как вы уже заметили, я создал себе некоторую репутацию реформатора. И, естественно, нажил гораздо больше врагов, чем друзей. Некоторые из них занимают очень высокое положение и в весьма неожиданных местах. — Танака Джин деликатно кашлянул. — Кто-то мешает мне вести дело Акинаги, я только никак не могу понять кто.
— И надеетесь, что я смогу? — Наконец стало ясно, почему Джин откликнулся на просьбу Нанги, разрешил осмотреть место преступления, намеренно оставил улики. Теперь прокурор выложил карты на стол.
— Я знаю это, Линнер-сан. — Глаза Танаки загорелись. — Все дело в тау-тау. Вы смогли увидеть царившие здесь насилие, ярость, которые скрывались брачными узами.
— Может быть, Родни и Джай Куртц действительно смертельно ненавидели друг друга, — ответил Николас, — но та ненависть, которую я почувствовал здесь, гораздо сильнее. И исходит она от другого человека.
— От убийцы, Линнер-сан!
— Да, может быть.
Танака Джин с горящими глазами подался вперед.
— Вы видели его, да? Скажите мне, кто он.
— Я не знаю. Никак не могу поверить, что я... — Николас перешел на шепот, он почти хрипел, как будто психическая рана, полученная им возле стены смерти, подорвала его силы. — Джин-сан, с помощью тау-тау я мысленно постарался увидеть убийцу Родни Куртца и, может быть, также Джай Куртц и... как будто заглянул в темное зеркало. — Линкер сжал ладонями виски. — Я увидел самого себя.
Опыт террора
Озон-Парк, Нью-Йорк
— Кстати, о Куртце, — отозвался Танака Джин. — Я не все сказал вам о состоянии трупа. — Он невозмутимо рассматривал Николаса. — Некоторые его органы отсутствуют — сердце, поджелудочная железа, печень. — «Значит, вот как объяснялось наличие темного пятна на одной из фотографий, — подумал Николас. — Это была часть дыры, через которую удаляли органы». — Медицинский эксперт заверил меня, что они были удалены с искусством хирурга. — Вертикальный полумесяц, исчезнувшие органы — это ни о чем вам не говорит?
«Конечно, говорит», — подумал Николас. Когда тот мессулет убил Доминика Гольдони, его сердце тоже оказалось вырезанным, но он опять-таки не собирался рассказывать об этом Танаке Джину.
— Нет, но я собираюсь прояснить этот вопрос.
— Это, без сомнения, принесет большую пользу, — заметил Танака Джин.
Николас хотел бы знать, насколько серьезно нужно было воспринимать эти слова. У него опять возникло впечатление, что прокурор знает больше, чем говорит. Но у него не было времени задерживаться на этом, ему предстояло заняться более важным делом. И каким бы усталым ни чувствовал себя Николас, он был обязан разрешить эту проблему, чтобы очистить мысли, постараться забыть то, что предстало перед ним во время контакта со стеной смерти. У него появилась как будто новая рана, ноющая где-то в мозгу.
«Мы поймем друг друга, вы и я, потому что, как мне кажется, можем помочь друг другу» — так сказал Танака Джин, и Николас понимал, что он имел в виду: инстинкт прокурора подсказывал ему, что это убийство было необычным. Очевидно, он кое-что знал о тау-тау, знал, что некие интенсивные сигналы, оставшиеся там, где, как он предполагал, было совершено преступление, могут вызвать смещение времени и пространства, в результате которого Николас сможет «увидеть» произошедшее здесь. Именно потому он и попросил Николаса встретиться с ним в доме Куртца, а не в своем офисе, что было бы вполне естественно. «Ему, должно быть, позарез нужна моя помощь», — подумал Николас.
Двое мужчин некоторое время молчали, Николас потому, что хотел обдумать сложившееся положение, а прокурор потому, что хотел дать Линнеру время, чтобы восстановить внутреннее равновесие.
Наконец Танака Джин шевельнулся и сказал:
— Я взял под арест оябуна, Тецуо Акинагу, на людях. Из-за этого он потерял лицо. Может быть, это было тактической ошибкой с моей стороны. Акинага-сан и без того достаточно сильный противник, и не стоило приводить его в бешенство. Но я сам был очень зол, потому что в некотором роде на Акинаге лежала вина за смерть честного человека и хорошего друга.
Танака Джин посмотрел на стену с маленьким созвездием кровяных пятен.
— Во всяком случае, он меня предупредил: «Внутри вашего родного департамента есть средства, чтобы уничтожить вас». Вот его точные слова. Я не забыл их, так же как и выражение, с которым он произнес.
— Стараясь сохранить лицо, он проговорился.
Танака Джин кивнул головой.
— Именно так я и подумал, Линнер-сан. К тому же Акира Тёса, еще один оябун якудзы, сказал мне почти то же самое: «Если вас интересует коррупция, пошарьте в своем собственном департаменте». Как вы уже заметили, я создал себе некоторую репутацию реформатора. И, естественно, нажил гораздо больше врагов, чем друзей. Некоторые из них занимают очень высокое положение и в весьма неожиданных местах. — Танака Джин деликатно кашлянул. — Кто-то мешает мне вести дело Акинаги, я только никак не могу понять кто.
— И надеетесь, что я смогу? — Наконец стало ясно, почему Джин откликнулся на просьбу Нанги, разрешил осмотреть место преступления, намеренно оставил улики. Теперь прокурор выложил карты на стол.
— Я знаю это, Линнер-сан. — Глаза Танаки загорелись. — Все дело в тау-тау. Вы смогли увидеть царившие здесь насилие, ярость, которые скрывались брачными узами.
— Может быть, Родни и Джай Куртц действительно смертельно ненавидели друг друга, — ответил Николас, — но та ненависть, которую я почувствовал здесь, гораздо сильнее. И исходит она от другого человека.
— От убийцы, Линнер-сан!
— Да, может быть.
Танака Джин с горящими глазами подался вперед.
— Вы видели его, да? Скажите мне, кто он.
— Я не знаю. Никак не могу поверить, что я... — Николас перешел на шепот, он почти хрипел, как будто психическая рана, полученная им возле стены смерти, подорвала его силы. — Джин-сан, с помощью тау-тау я мысленно постарался увидеть убийцу Родни Куртца и, может быть, также Джай Куртц и... как будто заглянул в темное зеркало. — Линкер сжал ладонями виски. — Я увидел самого себя.
Опыт террора
Человек, перед глазами которого проходят два или три поколения людей, похож на зрителя в ярмарочном волшебном павильоне, который смотрит на одни и те же фокусы два или три раза подряд, хотя они и предназначены лишь для однократного показа.
Шопенгауэр
Озон-Парк, Нью-Йорк
Весна 1961 года
Мику Леонфорте, сколько он себя помнил, всегда снился один и тот же сон, в котором он видел себя уже не мальчиком, но молодым мужчиной, совершенно не похожим на того смуглого мальчишку, которого он видел каждое утро в зеркале. Во сне у него были светлые волосы и голубые глаза; он всегда был одет в нарядный белый костюм и находился где-то очень далеко от родного дома, расположенного на пересечении 87-й улицы и 101-й авеню в районе Озон-парка в Нью-Йорке.
Впрочем, он не мог сказать наверняка, где он находился. Может, это была Флорида или же Европа, но во сне он видел пальмы, чувствовал прохладный морской бриз, океанская гладь была усыпана роскошными яхтами, блестевшими под яркими солнечными лучами. Впрочем, это могла быть и не Флорида, потому что все вокруг говорили на незнакомом языке — не по-итальянски и не по-английски. Да и сам он говорил на каком-то иностранном языке. Если уж на то пошло, Мик был один раз во Флориде вместе с отцом и братом Чезаре, и в его сне природа была не такая, как во Флориде. Он видел себя в каком-то экзотическом месте, и рядом с ним была чудесная девушка, высокая и стройная. От ее длинных загорелых ног невозможно было оторвать взгляд — так они были хороши. Она заплетала свои светлые волосы во французскую косичку, открывая правильный овал лица, на котором сияли прекрасные глаза неправдоподобно зеленого цвета и почти океанской глубины. Она сидела рядом с ним в шикарном автомобиле марки «штуц-панда» черного цвета, из-под ее шелковой юбки были видны колени, покрытые бронзовым загаром. Она улыбалась ему, поправляя выбившиеся из прически пряди волос. Его сердце сильно билось при виде ее колен и при мысли о стройных бедрах, скрытых юбкой.
— Майкл! — нежным голосом позвала его девушка.
Она всегда называла его полным именем, и ему это страшно нравилось. Ему вообще все нравилось в ней до такой степени, что казалось, будто она — это часть его самого, и что она посвящена во все его мысли и тайны. Ему казалось, что она любит его, и от этого на сердце было так легко и радостно, что ему хотелось летать в небе вместе с белыми облаками, похожими на картинки из детских книжек.
Там, во сне, они ехали на машине по шоссе, окаймленному прямыми темно-зелеными кипарисами. Иногда они проезжали мило небольших домиков, крытых ярко-красной черепицей и сиявших молочной белизной оштукатуренных стен. Ощущение полной свободы пьянило его сильнее любого наркотика. Мик протянул руку, чтобы коснуться девушки, но она взяла ее в свои ладони и стала нежно ласкать его пальцы ртом.
Потом они оказались на открытой танцевальной площадке какого-то ночного клуба, расположенного на горном выступе, нависшем над океанской гладью. Вся площадка была обсажена кустами роз, от которых исходил сильный аромат. Оркестранты во фраках играли приятную мелодию, он обнимал в танце девушку, смотрел в ее глаза и видел в них отражение китайских фонариков, висевших по диагонали над площадкой. Людей вокруг не было, и ему очень нравилось то, что оркестр играл только для них. Все принадлежало только им двоим.
Как бы прочитав его мысли, оркестр заиграл «Серенаду лунного света». Он тесно прижал к себе девушку, ощущая все ее упругое тело от колен до груди. Когда ее бедро касалось его ног, он вздрагивал, как от удара током, и чувствовал, как твердеет его член, и все тело наливалось силой и страстью. Он не мог думать уже ни о чем, кроме нее...
Майкл всегда отчетливо помнил все подробности и мельчайшие детали своего сна. Проснувшись, он лежал в постели, глядя невидящими глазами в потолок. В его ушах еще звучала «Серенада лунного света», он ощущал невыразимое блаженство от прикосновений ее бедра к его пенису...
Резкий стук в дверь рассеял последнее очарование сна. Он повернул голову в сторону открывшейся двери и увидел свою сестру Джеки.
— Пора вставать, Майкл!
Это мгновение он заполнил навсегда — эротические ощущения слились со смертельным страхом: он внезапно осознал, что его сестра и была той девушкой из чудесного сна.
Дед Майкла Леонфорте, в честь которого был назван его старший брат Чезаре, эмигрировал в Новый Свет в 1910 году. Он жил в восточном Нью-Йорке, в районе, который называли Старой Мельницей. Это было сицилийское гетто, расположенное в самом конце улицы Полумесяца рядом с ямайской бухтой, известное более молодому поколению под названием «яма», так как улицы здесь располагались, на двадцать — тридцать футов ниже, чем в любом из пяти районов Нью-Йорка.
На рубеже веков отцы города объявили о том, что все улицы должны быть подняты на определенную высоту по отношению к уровню реки.
Так и было сделано везде, кроме места, которое называлось «яма». И никто не знал, почему так получилось. Возможно, там уже было построено слишком много домов, или же, что более похоже на правду, потому, что там находилось гетто, и всем было наплевать на его жителей.
В те давние времена дед Майкла выращивал коз, продавал их мясо и молоко знакомым иммигрантам. Очень скоро, однако, он стал так называемым «защитником», что было гораздо более прибыльным делом. Он перебрался из «ямы» в просторную квартиру на третьем этаже кирпичного дома на углу 101-й авеню и 87-й улицы, в район Озон-парка, где в шумном соседстве проживали сицилийцы и неаполитанцы.
Уже тогда переезд из восточного Нью-Йорка в Озон-парк был непростым делом. Оба района были населены хулиганами, мошенниками, бандитами и просто ненормальными людьми, любившими упражняться в стрельбе по живым мишеням. В восточном Нью-Йорке верховодила банда Фултон-Рокавей. Им «принадлежал» кусок территории между Рокавей-авеню и Фултон-стрит к югу от Атлантик-стрит. В районе Озон-парка орудовала другая не менее свирепая группировка парней, вернее сказать, подростков, которые родились в пятидесятых годах и называли себя «святошами». В борьбе с более опытным врагом эти ребята даже создали группы «смертников», участвовавших в каждой уличной разборке. Эти безумцы разъезжали на грузо-пассажирском «форде», обвешанные стальными цепями и огнестрельным оружием разного калибра. Имелись у них и весьма устрашающего вида ножи.
Вот в этой-то наэлектризованной атмосфере и рос Мик. Каждый раз, выходя из дома на улицу, нужно было подумать о собственной безопасности и способе защиты от возможного нападения.
Впрочем, в доме тоже было много конфликтов. Будучи младшим ребенком в семье, а в ней, кроме него, было еще двое старших детей — брат и сестра, которая, впрочем, никогда не принималась в расчет, — Майкл постоянно мучился мыслями об их отце, Джоне. О нем в семье никто не говорил ни слова — ни дядя Альфонс, ни отец Джона дедушка Чезаре, в честь которого был назван старший брат.
Что же произошло с Джонни Леонфорте? Никто не говорил, жив он или умер, сам же Джонни вестей о себе не подавал. В округе о нем ходили такие унизительные и оскорбительные сплетни, что сердце дедушки Чезаре обливалось кровью. Говорили, что отец в семью никогда не вернется. Слухи были самые разные и невероятные, и Мик не знал, чему верить. Однако старый Чезаре всегда стоял на страже чести своей семьи и сына Джона. Старик с еще большим рвением защищал семью, когда видел, что Мик не спешит безоговорочно стать на защиту своего отца.
Дедушка Чезаре был очень высоким и худым. Он обладал настолько острым умом, что это с лихвой восполняло отсутствие в нем физической силы, способной устрашить врага. Старого сицилийца и без того все боялись. Что же касалось дяди Альфонса, то этот огромный и свирепый, как медведь, мужчина часто любил затевать драки просто ради удовольствия избить человека до потери сознания. Чезаре, старший брат Мика, очень хотел быть похожим на дядю, но пока что терпел в драках поражение, ему разбивали нос, и Альфонсу приходилось спешить мальчику на помощь. Такое унижение Чезаре вечно стремился выместить на Мике, который, казалось, был абсолютно не способен на предательство или мелкую месть, что было так характерно для старшего брата.
Названный в честь деда, Чезаре был его любимчиком. Это знали все дома и в округе. В ванной комнате у дяди Альфонса висела плетка, которой он время от времени порол мальчишек, вспоминая, очевидно, о том, как его самого в детстве отец нещадно драл за малейшие проступки.
Оказавшись в такой ситуации, Майк мог выбрать одно из двух — либо полностью подчиниться традиционному семейному воспитанию, принятому у них в доме, и, как это делал Чезаре, почитать память отца, либо взбунтоваться и возненавидеть его за то, что он бросил их с матерью. Трудно сказать, что именно заставило Мика, выбрать второй путь, но к тому времени, когда ему исполнилось четырнадцать, мальчик уже не вспоминал об отце, всей душой привязавшись к дедушке.
Старый Чезаре в своем неизменно черном костюме и мягкой шляпе сильно смахивал на сицилийскую ворону, присевшую на изгородь. Его черные глаза, окруженные сетью мелких морщин, с поразительной и пугающей ясностью смотрели из-под полей его шляпы. Поражали воображение и его огромные квадратной формы руки. Старик обычно восседал за кухонным столом, поставив перед собой стакан минеральной воды и покуривая сигареты, которые он держал между мизинцем и безымянным пальцем правой руки. Пожелтевшая от никотина рука была похожа на когтистую медвежью лапу, особенно когда ложилась на плечо Мика, что бывало частенько. Разговаривая о дорогих его сердцу вещах, дедушка Чезаре оживлялся и, дойдя до кульминационного момента в своем рассказе, начинал жевать во рту сигарету и сжимать плечо Мика с такой силой, что поначалу ему даже становилось страшно.
— Ты молодец, — говаривал дед. — Ты умница, но у тебя мозги иного толка, и это дело не для тебя, понимаешь?
Мик отлично знал, о чем говорил старик, он чувствовал, что дед его искренне любит, и на тот момент этой любви мальчику было достаточно.
Брат Чезаре был для Мика сущей загадкой. Глядя в его глаза, он видел в них что-то такое, что напоминало ему далекий свет красных звезд, которые он наблюдал в небе через телескоп, подаренный ему дедом на Рождество. Каждый вечер, взгромоздив свой телескоп на плечо, Мик забирался на крышу дома и разглядывал небесные светила сквозь пелену городских огней. Он был совершенно очарован открывавшимся его взору зрелищем, воображая себя где-то там, далеко в космосе, откуда он мог взглянуть на Землю и увидеть другие континенты и океаны. Старался мальчик держаться подальше и от дяди Альфонса, который, впрочем, был весьма озабочен устройством своей семьи в Сан-Франциско, поэтому часто уезжал из дома Леонфорте.
Иногда, сидя на крыше за своим телескопом, Мик слышал стук дверцы автомобиля и видел, как дедушка Чезаре идет через двор к дому, возвращаясь после ночного собрания в своем офисе или в каком-либо другом месте, предназначенном для таких собраний. Глядя на черную мягкую шляпу старика и наблюдая за его все еще пружинистым шагом, мальчик ясно ощущал себя его продолжением, хотя должен был бы чувствовать это по отношению к своему, увы, исчезнувшему навсегда отцу.
Но больше всего Мику нравилось приходить к деду на работу. Его офис находился на втором этаже здания, в котором помещалось похоронное бюро. Когда-то им владел Тони Мастино, отец четырех дочерей. Сына, который мог бы продолжить его дело, Бог ему не послал. Тони был очень старым и уставшим, когда продал свое бюро дедушке Чезаре. Впрочем, Тони, вероятно, нарочно старался казаться старым и утомленным, чтобы иметь возможность принять выгодное предложение от Чезаре. Теперь он жил со своей молодой женой в небольшом аккуратном домике и в перерывах между путешествиями по Европе забавлял ее игрой в «боче».
Эта сделка была выгодна всем. Через шесть месяцев после вступления во владение похоронным бюро дедушка Чезаре превратил его в процветающее предприятие, приносившее солидный доход наличными. В течение года он открыл еще два филиала похоронного бюро в Квинсе, которые весьма успешно вели свои дела. Да, таков был его дар от Бога, надо думать.
Взлет дедушки Чезаре в Озон-парке был настолько стремительным, что ему стали завидовать конкуренты и члены других семей. Однако вскоре разнесся слух, что некоторые самые ярые завистники были найдены мертвыми на задних сиденьях автомобилей без номерных знаков где-то на свалке в конце Пенсильвания-стрит. У каждого находили маленькую дырку от пули в затылке, и постепенно зависть и вражда по отношению к Чезаре поутихли. Дедушка любил выпить кофе-эспрессо с тремя кусочками сахара и солидной порцией анисовой водки. Мик мгновенно запомнил эту и многие другие привычки деда и после школы, когда он приходил к деду в офис, с готовностью варил старику кофе и подавал анисовую водку. Чаще всего мальчик добирался на работу к деду на автобусе, но иногда, в хорошую погоду, ездил туда на велосипеде.
Стоит ли говорить, что Чезаре в открытую смеялся над услужливостью Мика. Старший брат уже был своим парнем среди уличной шпаны и знал, как надо стрелять из пистолета, однако Мик не обращал на него никакого внимания. В отличие от Чезаре, готового в любой момент ввязаться в потасовку, младшего брата совершенно не интересовали уличные компании. Он предпочитал молча сидеть в офисе деда и наблюдать за его работой. Мальчик видел, как к нему приходили главы других семей и преклоняли перед ним колена, как за круглым столом дубового дерева собирались его друзья, чтобы покурить сигары, выпить вина, спирта или кофе и поговорить о своих делах. Мик учился у деда, как надо работать с людьми, и постепенно разглядел нечто, удивившее его: у деда было много знакомых, еще больше врагов, но у него практически не было друзей или просто людей, с которыми он мог быть откровенным.
— Дружба — это капризное и неуправляемое животное, — однажды сказал ему старик, размешивая сахар в чашке. — Она похожа на ту хромую псину, которую ты из жалости взял в свой дом, а когда она оправилась, то укусила тебя за руку. К дружбе надо относиться с изрядной долей скептицизма.
Они были одни в офисе, где к запаху кофе и анисовой водки примешивался приторный аромат жидкости, используемой для бальзамирования трупов. На улице моросил мелкий дождь. Шорох автомобильных шин напоминал шипение рассерженных змей.
Дед глубоко затянулся сигаретой и положил свою мощную руку на плечо Мика. Потом медленно выдохнул дым и закрыл один глаз.
— Лично я предпочитаю общество врагов, и я скажу тебе почему. Я знаю, кто они и чего хотят от меня. — Он повернул внука лицом к себе, чтобы видеть его глаза. — Кроме того, чем больше времени ты проводишь со своими врагами, тем лучше узнаешь их.
Старик улыбнулся и, помолчав, сказал:
— Но ведь ты умница, и сам это уже понял, ведь так?
И тут дед сделал нечто необычное — предложил мальчику сесть за стол рядом с ним и налил ему чашку кофе.
— Пей. — Он улыбнулся. — Пора и тебе получить хоть немного того удовольствия, какое ты доставляешь мне.
Это был первый и единственный раз, когда старик дал понять, что ему прекрасно известно, почему Мик так часто навещает его в офисе.
Чезаре не питал особого уважения к младшему брату, однако частенько, когда появлялась необходимость, прибегал к его помощи, а Мик не мог ему отказать, хотя позже всегда горько жалел об этом. Взять хотя бы тот случай с автомобилем бирюзового цвета марки «фарлейн». Однажды Чезаре пришел в комнату к Мику и сказал:
— Эй, малыш, мне нужно, чтобы ты сделал для меня кое-что. Не бойся, ничего сложного в этом нет — даже такой слабак, как ты, может это сделать.
Он сунул в руку брата две связки ключей, одна из которых была от автомобиля.
— Мне нужно, чтобы ты отправился в Манхэттен. Там, на десятой авеню припаркован рядом со стояночным счетчиком бирюзовый «форд фарлейн». Все, что от тебя требуется, это сесть за руль и пригнать машину вот по этому адресу — это рядом с почтой на Ямайка-авеню, понял? — И он подробно описал Мику то место, куда тот должен был пригнать машину. — А вот этим ключом ты откроешь квартиру на четвертом этаже. Работать будешь не даром. — Он сунул мальчику двадцатидолларовую бумажку. — И еще столько же получишь от человека, которому потом отдашь обе связки ключей, понял? — Мик кивнул. — Отлично. Не потерял свои водительские права, которые я тебе добыл? — Младший брат снова кивнул. — Так какого черта ты ждешь? Давай поезжай!
Мик повернулся и вышел. Говоря по правде, ему не нравилось, когда с ним так разговаривали, и просьбы брата всегда вызывали в нем нехорошие предчувствия и подозрения. Но семья есть семья.
«Форд фарлейн», действительно чудесного бирюзового цвета, оказался припаркованным точно там, где сказал Чезаре. Счетчик показывал запас оплаченного времени стоянки, топливный бак был доверху наполнен бензином. Машина выглядела чудесно, и Мик любовался ею добрых полчаса. Наконец он сел за руль, завел двигатель и выехал на улицу. Все шло прекрасно до тех пор, пока перед его машиной у светофора на перекрестке 34-й улицы не выскочил какой-то нахал, чья машина чуть было не смяла передок «форда фарлейна» в гармошку. В мальчике вспыхнул гнев. Водитель машины, обычный с виду парень в коричневом костюме, тоже разозлился и погрозил Мику кулаком. Лучше бы он этого не делал, потому что мальчик разъярился еще больше, злость рвалась из него наружу, как лава вулкана. Он подъехал к обидчику, схватил его за шиворот через открытое окно и, приподняв, несколько раз с силой ударил затылком о его белый «шевроле». Когда потекла кровь, Мик внезапно пришел в себя и, бросив раненого водителя, умчался прочь.
Остаток дороги к месту назначения прошел без происшествии. Он припарковал машину на другой стороне улицы, где находилась нужная ему квартира, запер дверцы, поднялся по каменным ступеням лестницы в сумеречный вестибюль дома, где сильно пахло чесноком и розмарином. Затем, шагая через две ступеньки, поднялся на четвертый этаж, на ходу размышляя о том, что станет делать с заработанными сорока долларами. Дойдя до нужной двери, мальчик тихонько постучал. Однако никакого ответа не последовало. Тогда он достал ключи, сам отпер дверь, вошел в квартиру и очутился в бедно обставленной спальне, где сильно пахло грязными, заношенными носками. В кухне, на покрытом линолеумом полу, монотонно гудел старенький холодильник. В крошечной ванной из крана капала вода. В квартире не было ни души. Вернувшись в гостиную, Мик обошел вокруг кушетки, обитой коричневым твидом, и посмотрел в окно на «форд фарлейн», припаркованный рядом с датской елью, покрытой сажей и пылью. Он положил ключи на кухонный столик, накрытый выцветшей клеенкой, открыл холодильник и, достав немного льда, приложил его к пальцам правой руки, болевшим от ссадин на косточках от драки с тем водителем на 34-й улице. Ему хотелось поскорее убраться из этой квартиры, но ему также хотелось получить обещанные двадцать долларов. В это время зазвонил телефон.
После секундного колебания мальчик подошел к аппарату и снял тяжелую черную трубку.
— Майкл, это ты? — спросил знакомый голос.
— Чезаре?
— Ты что там натворил? Я же ясно сказал, что нужно делать! Так какого же дьявола ты своевольничаешь?
— А что я такого натворил? — Мик был искренне озадачен.
— Ты прекрасно все знаешь! Мне донесли верные люди, что полицейские шкуры ищут человека, который сидел за рулем бирюзового «форда фарлейна». Какой-то страховой агент позвонил в полицию из приемного покоя больницы имени Рузвельта и сообщил им номер «форда», рассказав о происшествии.
— Бог ты мой...
— Вот именно! — взревел Чезаре. — Выгляни на улицу, сосунок, и скажи мне, что ты там видишь!
Мик повернул голову в сторону окна.
— Черт меня побери, — пробормотал он, — я вижу полицейскую машину.
— Вот так, придурок! А тебе известно, что спрятано в багажнике «форда»? Десять фунтов героина и столько же другой дури!
«Вот это да, — подумал мальчик. — Чертов братец! Втянул-таки меня в свою грязную игру!»
— За каким чертом тебе понадобилось это дерьмо? — вслух спросил он Чезаре.
— А ты сам не догадываешься? Зарабатываю на жизнь, пока ты, паинька, вертишься вокруг старика!
— Дедушка говорит, что наркотики не входят в сферу нашей деятельности, — проговорил Мик в замешательстве.
— А ты побольше слушай, что там говорит старый пень, — презрительно фыркнул Чезаре. — Да что ты понимаешь в делах, сосунок? Времена меняются, и ты это знаешь, а дед все еще живет старыми воспоминаниями! Ладно, он достоин уважения, но настоящая жизнь проходит мимо него!
Впрочем, он не мог сказать наверняка, где он находился. Может, это была Флорида или же Европа, но во сне он видел пальмы, чувствовал прохладный морской бриз, океанская гладь была усыпана роскошными яхтами, блестевшими под яркими солнечными лучами. Впрочем, это могла быть и не Флорида, потому что все вокруг говорили на незнакомом языке — не по-итальянски и не по-английски. Да и сам он говорил на каком-то иностранном языке. Если уж на то пошло, Мик был один раз во Флориде вместе с отцом и братом Чезаре, и в его сне природа была не такая, как во Флориде. Он видел себя в каком-то экзотическом месте, и рядом с ним была чудесная девушка, высокая и стройная. От ее длинных загорелых ног невозможно было оторвать взгляд — так они были хороши. Она заплетала свои светлые волосы во французскую косичку, открывая правильный овал лица, на котором сияли прекрасные глаза неправдоподобно зеленого цвета и почти океанской глубины. Она сидела рядом с ним в шикарном автомобиле марки «штуц-панда» черного цвета, из-под ее шелковой юбки были видны колени, покрытые бронзовым загаром. Она улыбалась ему, поправляя выбившиеся из прически пряди волос. Его сердце сильно билось при виде ее колен и при мысли о стройных бедрах, скрытых юбкой.
— Майкл! — нежным голосом позвала его девушка.
Она всегда называла его полным именем, и ему это страшно нравилось. Ему вообще все нравилось в ней до такой степени, что казалось, будто она — это часть его самого, и что она посвящена во все его мысли и тайны. Ему казалось, что она любит его, и от этого на сердце было так легко и радостно, что ему хотелось летать в небе вместе с белыми облаками, похожими на картинки из детских книжек.
Там, во сне, они ехали на машине по шоссе, окаймленному прямыми темно-зелеными кипарисами. Иногда они проезжали мило небольших домиков, крытых ярко-красной черепицей и сиявших молочной белизной оштукатуренных стен. Ощущение полной свободы пьянило его сильнее любого наркотика. Мик протянул руку, чтобы коснуться девушки, но она взяла ее в свои ладони и стала нежно ласкать его пальцы ртом.
Потом они оказались на открытой танцевальной площадке какого-то ночного клуба, расположенного на горном выступе, нависшем над океанской гладью. Вся площадка была обсажена кустами роз, от которых исходил сильный аромат. Оркестранты во фраках играли приятную мелодию, он обнимал в танце девушку, смотрел в ее глаза и видел в них отражение китайских фонариков, висевших по диагонали над площадкой. Людей вокруг не было, и ему очень нравилось то, что оркестр играл только для них. Все принадлежало только им двоим.
Как бы прочитав его мысли, оркестр заиграл «Серенаду лунного света». Он тесно прижал к себе девушку, ощущая все ее упругое тело от колен до груди. Когда ее бедро касалось его ног, он вздрагивал, как от удара током, и чувствовал, как твердеет его член, и все тело наливалось силой и страстью. Он не мог думать уже ни о чем, кроме нее...
Майкл всегда отчетливо помнил все подробности и мельчайшие детали своего сна. Проснувшись, он лежал в постели, глядя невидящими глазами в потолок. В его ушах еще звучала «Серенада лунного света», он ощущал невыразимое блаженство от прикосновений ее бедра к его пенису...
Резкий стук в дверь рассеял последнее очарование сна. Он повернул голову в сторону открывшейся двери и увидел свою сестру Джеки.
— Пора вставать, Майкл!
Это мгновение он заполнил навсегда — эротические ощущения слились со смертельным страхом: он внезапно осознал, что его сестра и была той девушкой из чудесного сна.
Дед Майкла Леонфорте, в честь которого был назван его старший брат Чезаре, эмигрировал в Новый Свет в 1910 году. Он жил в восточном Нью-Йорке, в районе, который называли Старой Мельницей. Это было сицилийское гетто, расположенное в самом конце улицы Полумесяца рядом с ямайской бухтой, известное более молодому поколению под названием «яма», так как улицы здесь располагались, на двадцать — тридцать футов ниже, чем в любом из пяти районов Нью-Йорка.
На рубеже веков отцы города объявили о том, что все улицы должны быть подняты на определенную высоту по отношению к уровню реки.
Так и было сделано везде, кроме места, которое называлось «яма». И никто не знал, почему так получилось. Возможно, там уже было построено слишком много домов, или же, что более похоже на правду, потому, что там находилось гетто, и всем было наплевать на его жителей.
В те давние времена дед Майкла выращивал коз, продавал их мясо и молоко знакомым иммигрантам. Очень скоро, однако, он стал так называемым «защитником», что было гораздо более прибыльным делом. Он перебрался из «ямы» в просторную квартиру на третьем этаже кирпичного дома на углу 101-й авеню и 87-й улицы, в район Озон-парка, где в шумном соседстве проживали сицилийцы и неаполитанцы.
Уже тогда переезд из восточного Нью-Йорка в Озон-парк был непростым делом. Оба района были населены хулиганами, мошенниками, бандитами и просто ненормальными людьми, любившими упражняться в стрельбе по живым мишеням. В восточном Нью-Йорке верховодила банда Фултон-Рокавей. Им «принадлежал» кусок территории между Рокавей-авеню и Фултон-стрит к югу от Атлантик-стрит. В районе Озон-парка орудовала другая не менее свирепая группировка парней, вернее сказать, подростков, которые родились в пятидесятых годах и называли себя «святошами». В борьбе с более опытным врагом эти ребята даже создали группы «смертников», участвовавших в каждой уличной разборке. Эти безумцы разъезжали на грузо-пассажирском «форде», обвешанные стальными цепями и огнестрельным оружием разного калибра. Имелись у них и весьма устрашающего вида ножи.
Вот в этой-то наэлектризованной атмосфере и рос Мик. Каждый раз, выходя из дома на улицу, нужно было подумать о собственной безопасности и способе защиты от возможного нападения.
Впрочем, в доме тоже было много конфликтов. Будучи младшим ребенком в семье, а в ней, кроме него, было еще двое старших детей — брат и сестра, которая, впрочем, никогда не принималась в расчет, — Майкл постоянно мучился мыслями об их отце, Джоне. О нем в семье никто не говорил ни слова — ни дядя Альфонс, ни отец Джона дедушка Чезаре, в честь которого был назван старший брат.
Что же произошло с Джонни Леонфорте? Никто не говорил, жив он или умер, сам же Джонни вестей о себе не подавал. В округе о нем ходили такие унизительные и оскорбительные сплетни, что сердце дедушки Чезаре обливалось кровью. Говорили, что отец в семью никогда не вернется. Слухи были самые разные и невероятные, и Мик не знал, чему верить. Однако старый Чезаре всегда стоял на страже чести своей семьи и сына Джона. Старик с еще большим рвением защищал семью, когда видел, что Мик не спешит безоговорочно стать на защиту своего отца.
Дедушка Чезаре был очень высоким и худым. Он обладал настолько острым умом, что это с лихвой восполняло отсутствие в нем физической силы, способной устрашить врага. Старого сицилийца и без того все боялись. Что же касалось дяди Альфонса, то этот огромный и свирепый, как медведь, мужчина часто любил затевать драки просто ради удовольствия избить человека до потери сознания. Чезаре, старший брат Мика, очень хотел быть похожим на дядю, но пока что терпел в драках поражение, ему разбивали нос, и Альфонсу приходилось спешить мальчику на помощь. Такое унижение Чезаре вечно стремился выместить на Мике, который, казалось, был абсолютно не способен на предательство или мелкую месть, что было так характерно для старшего брата.
Названный в честь деда, Чезаре был его любимчиком. Это знали все дома и в округе. В ванной комнате у дяди Альфонса висела плетка, которой он время от времени порол мальчишек, вспоминая, очевидно, о том, как его самого в детстве отец нещадно драл за малейшие проступки.
Оказавшись в такой ситуации, Майк мог выбрать одно из двух — либо полностью подчиниться традиционному семейному воспитанию, принятому у них в доме, и, как это делал Чезаре, почитать память отца, либо взбунтоваться и возненавидеть его за то, что он бросил их с матерью. Трудно сказать, что именно заставило Мика, выбрать второй путь, но к тому времени, когда ему исполнилось четырнадцать, мальчик уже не вспоминал об отце, всей душой привязавшись к дедушке.
Старый Чезаре в своем неизменно черном костюме и мягкой шляпе сильно смахивал на сицилийскую ворону, присевшую на изгородь. Его черные глаза, окруженные сетью мелких морщин, с поразительной и пугающей ясностью смотрели из-под полей его шляпы. Поражали воображение и его огромные квадратной формы руки. Старик обычно восседал за кухонным столом, поставив перед собой стакан минеральной воды и покуривая сигареты, которые он держал между мизинцем и безымянным пальцем правой руки. Пожелтевшая от никотина рука была похожа на когтистую медвежью лапу, особенно когда ложилась на плечо Мика, что бывало частенько. Разговаривая о дорогих его сердцу вещах, дедушка Чезаре оживлялся и, дойдя до кульминационного момента в своем рассказе, начинал жевать во рту сигарету и сжимать плечо Мика с такой силой, что поначалу ему даже становилось страшно.
— Ты молодец, — говаривал дед. — Ты умница, но у тебя мозги иного толка, и это дело не для тебя, понимаешь?
Мик отлично знал, о чем говорил старик, он чувствовал, что дед его искренне любит, и на тот момент этой любви мальчику было достаточно.
Брат Чезаре был для Мика сущей загадкой. Глядя в его глаза, он видел в них что-то такое, что напоминало ему далекий свет красных звезд, которые он наблюдал в небе через телескоп, подаренный ему дедом на Рождество. Каждый вечер, взгромоздив свой телескоп на плечо, Мик забирался на крышу дома и разглядывал небесные светила сквозь пелену городских огней. Он был совершенно очарован открывавшимся его взору зрелищем, воображая себя где-то там, далеко в космосе, откуда он мог взглянуть на Землю и увидеть другие континенты и океаны. Старался мальчик держаться подальше и от дяди Альфонса, который, впрочем, был весьма озабочен устройством своей семьи в Сан-Франциско, поэтому часто уезжал из дома Леонфорте.
Иногда, сидя на крыше за своим телескопом, Мик слышал стук дверцы автомобиля и видел, как дедушка Чезаре идет через двор к дому, возвращаясь после ночного собрания в своем офисе или в каком-либо другом месте, предназначенном для таких собраний. Глядя на черную мягкую шляпу старика и наблюдая за его все еще пружинистым шагом, мальчик ясно ощущал себя его продолжением, хотя должен был бы чувствовать это по отношению к своему, увы, исчезнувшему навсегда отцу.
Но больше всего Мику нравилось приходить к деду на работу. Его офис находился на втором этаже здания, в котором помещалось похоронное бюро. Когда-то им владел Тони Мастино, отец четырех дочерей. Сына, который мог бы продолжить его дело, Бог ему не послал. Тони был очень старым и уставшим, когда продал свое бюро дедушке Чезаре. Впрочем, Тони, вероятно, нарочно старался казаться старым и утомленным, чтобы иметь возможность принять выгодное предложение от Чезаре. Теперь он жил со своей молодой женой в небольшом аккуратном домике и в перерывах между путешествиями по Европе забавлял ее игрой в «боче».
Эта сделка была выгодна всем. Через шесть месяцев после вступления во владение похоронным бюро дедушка Чезаре превратил его в процветающее предприятие, приносившее солидный доход наличными. В течение года он открыл еще два филиала похоронного бюро в Квинсе, которые весьма успешно вели свои дела. Да, таков был его дар от Бога, надо думать.
Взлет дедушки Чезаре в Озон-парке был настолько стремительным, что ему стали завидовать конкуренты и члены других семей. Однако вскоре разнесся слух, что некоторые самые ярые завистники были найдены мертвыми на задних сиденьях автомобилей без номерных знаков где-то на свалке в конце Пенсильвания-стрит. У каждого находили маленькую дырку от пули в затылке, и постепенно зависть и вражда по отношению к Чезаре поутихли. Дедушка любил выпить кофе-эспрессо с тремя кусочками сахара и солидной порцией анисовой водки. Мик мгновенно запомнил эту и многие другие привычки деда и после школы, когда он приходил к деду в офис, с готовностью варил старику кофе и подавал анисовую водку. Чаще всего мальчик добирался на работу к деду на автобусе, но иногда, в хорошую погоду, ездил туда на велосипеде.
Стоит ли говорить, что Чезаре в открытую смеялся над услужливостью Мика. Старший брат уже был своим парнем среди уличной шпаны и знал, как надо стрелять из пистолета, однако Мик не обращал на него никакого внимания. В отличие от Чезаре, готового в любой момент ввязаться в потасовку, младшего брата совершенно не интересовали уличные компании. Он предпочитал молча сидеть в офисе деда и наблюдать за его работой. Мальчик видел, как к нему приходили главы других семей и преклоняли перед ним колена, как за круглым столом дубового дерева собирались его друзья, чтобы покурить сигары, выпить вина, спирта или кофе и поговорить о своих делах. Мик учился у деда, как надо работать с людьми, и постепенно разглядел нечто, удивившее его: у деда было много знакомых, еще больше врагов, но у него практически не было друзей или просто людей, с которыми он мог быть откровенным.
— Дружба — это капризное и неуправляемое животное, — однажды сказал ему старик, размешивая сахар в чашке. — Она похожа на ту хромую псину, которую ты из жалости взял в свой дом, а когда она оправилась, то укусила тебя за руку. К дружбе надо относиться с изрядной долей скептицизма.
Они были одни в офисе, где к запаху кофе и анисовой водки примешивался приторный аромат жидкости, используемой для бальзамирования трупов. На улице моросил мелкий дождь. Шорох автомобильных шин напоминал шипение рассерженных змей.
Дед глубоко затянулся сигаретой и положил свою мощную руку на плечо Мика. Потом медленно выдохнул дым и закрыл один глаз.
— Лично я предпочитаю общество врагов, и я скажу тебе почему. Я знаю, кто они и чего хотят от меня. — Он повернул внука лицом к себе, чтобы видеть его глаза. — Кроме того, чем больше времени ты проводишь со своими врагами, тем лучше узнаешь их.
Старик улыбнулся и, помолчав, сказал:
— Но ведь ты умница, и сам это уже понял, ведь так?
И тут дед сделал нечто необычное — предложил мальчику сесть за стол рядом с ним и налил ему чашку кофе.
— Пей. — Он улыбнулся. — Пора и тебе получить хоть немного того удовольствия, какое ты доставляешь мне.
Это был первый и единственный раз, когда старик дал понять, что ему прекрасно известно, почему Мик так часто навещает его в офисе.
Чезаре не питал особого уважения к младшему брату, однако частенько, когда появлялась необходимость, прибегал к его помощи, а Мик не мог ему отказать, хотя позже всегда горько жалел об этом. Взять хотя бы тот случай с автомобилем бирюзового цвета марки «фарлейн». Однажды Чезаре пришел в комнату к Мику и сказал:
— Эй, малыш, мне нужно, чтобы ты сделал для меня кое-что. Не бойся, ничего сложного в этом нет — даже такой слабак, как ты, может это сделать.
Он сунул в руку брата две связки ключей, одна из которых была от автомобиля.
— Мне нужно, чтобы ты отправился в Манхэттен. Там, на десятой авеню припаркован рядом со стояночным счетчиком бирюзовый «форд фарлейн». Все, что от тебя требуется, это сесть за руль и пригнать машину вот по этому адресу — это рядом с почтой на Ямайка-авеню, понял? — И он подробно описал Мику то место, куда тот должен был пригнать машину. — А вот этим ключом ты откроешь квартиру на четвертом этаже. Работать будешь не даром. — Он сунул мальчику двадцатидолларовую бумажку. — И еще столько же получишь от человека, которому потом отдашь обе связки ключей, понял? — Мик кивнул. — Отлично. Не потерял свои водительские права, которые я тебе добыл? — Младший брат снова кивнул. — Так какого черта ты ждешь? Давай поезжай!
Мик повернулся и вышел. Говоря по правде, ему не нравилось, когда с ним так разговаривали, и просьбы брата всегда вызывали в нем нехорошие предчувствия и подозрения. Но семья есть семья.
«Форд фарлейн», действительно чудесного бирюзового цвета, оказался припаркованным точно там, где сказал Чезаре. Счетчик показывал запас оплаченного времени стоянки, топливный бак был доверху наполнен бензином. Машина выглядела чудесно, и Мик любовался ею добрых полчаса. Наконец он сел за руль, завел двигатель и выехал на улицу. Все шло прекрасно до тех пор, пока перед его машиной у светофора на перекрестке 34-й улицы не выскочил какой-то нахал, чья машина чуть было не смяла передок «форда фарлейна» в гармошку. В мальчике вспыхнул гнев. Водитель машины, обычный с виду парень в коричневом костюме, тоже разозлился и погрозил Мику кулаком. Лучше бы он этого не делал, потому что мальчик разъярился еще больше, злость рвалась из него наружу, как лава вулкана. Он подъехал к обидчику, схватил его за шиворот через открытое окно и, приподняв, несколько раз с силой ударил затылком о его белый «шевроле». Когда потекла кровь, Мик внезапно пришел в себя и, бросив раненого водителя, умчался прочь.
Остаток дороги к месту назначения прошел без происшествии. Он припарковал машину на другой стороне улицы, где находилась нужная ему квартира, запер дверцы, поднялся по каменным ступеням лестницы в сумеречный вестибюль дома, где сильно пахло чесноком и розмарином. Затем, шагая через две ступеньки, поднялся на четвертый этаж, на ходу размышляя о том, что станет делать с заработанными сорока долларами. Дойдя до нужной двери, мальчик тихонько постучал. Однако никакого ответа не последовало. Тогда он достал ключи, сам отпер дверь, вошел в квартиру и очутился в бедно обставленной спальне, где сильно пахло грязными, заношенными носками. В кухне, на покрытом линолеумом полу, монотонно гудел старенький холодильник. В крошечной ванной из крана капала вода. В квартире не было ни души. Вернувшись в гостиную, Мик обошел вокруг кушетки, обитой коричневым твидом, и посмотрел в окно на «форд фарлейн», припаркованный рядом с датской елью, покрытой сажей и пылью. Он положил ключи на кухонный столик, накрытый выцветшей клеенкой, открыл холодильник и, достав немного льда, приложил его к пальцам правой руки, болевшим от ссадин на косточках от драки с тем водителем на 34-й улице. Ему хотелось поскорее убраться из этой квартиры, но ему также хотелось получить обещанные двадцать долларов. В это время зазвонил телефон.
После секундного колебания мальчик подошел к аппарату и снял тяжелую черную трубку.
— Майкл, это ты? — спросил знакомый голос.
— Чезаре?
— Ты что там натворил? Я же ясно сказал, что нужно делать! Так какого же дьявола ты своевольничаешь?
— А что я такого натворил? — Мик был искренне озадачен.
— Ты прекрасно все знаешь! Мне донесли верные люди, что полицейские шкуры ищут человека, который сидел за рулем бирюзового «форда фарлейна». Какой-то страховой агент позвонил в полицию из приемного покоя больницы имени Рузвельта и сообщил им номер «форда», рассказав о происшествии.
— Бог ты мой...
— Вот именно! — взревел Чезаре. — Выгляни на улицу, сосунок, и скажи мне, что ты там видишь!
Мик повернул голову в сторону окна.
— Черт меня побери, — пробормотал он, — я вижу полицейскую машину.
— Вот так, придурок! А тебе известно, что спрятано в багажнике «форда»? Десять фунтов героина и столько же другой дури!
«Вот это да, — подумал мальчик. — Чертов братец! Втянул-таки меня в свою грязную игру!»
— За каким чертом тебе понадобилось это дерьмо? — вслух спросил он Чезаре.
— А ты сам не догадываешься? Зарабатываю на жизнь, пока ты, паинька, вертишься вокруг старика!
— Дедушка говорит, что наркотики не входят в сферу нашей деятельности, — проговорил Мик в замешательстве.
— А ты побольше слушай, что там говорит старый пень, — презрительно фыркнул Чезаре. — Да что ты понимаешь в делах, сосунок? Времена меняются, и ты это знаешь, а дед все еще живет старыми воспоминаниями! Ладно, он достоин уважения, но настоящая жизнь проходит мимо него!