Ван Ластбадер Эрик. Вторая кожа

   Маргарита попыталась поднять водителя, но он был тяжелым, и она упала на колени.
   — Фрэнки! Боже мой, Фрэнки!
   Рука, оказавшаяся под телом, наткнулась на кобуру. Инстинктивно Маргарита начала вытаскивать оружие. Теперь она уже видела все, что происходит: кричащих людей и трех бегущих ей навстречу головорезов с пистолетами на изготовку. Кто они были такие? Наверняка наемные убийцы, импортированные таланты. Сердце чуть не вырывалось из груди женщины. «Сперва Леонфорте убили брата, теперь настала моя очередь», — подумала она и попыталась встать, но пистолет застрял в складках одежды Фрэнки. С криком отчаяния Маргарита ногой перевернула водителя, мертвые глаза смотрели вверх, из угла рта на щеку стекала струйка крови.
   Один из трех головорезов, опустившись на колено и используя капот припаркованного автомобиля как опору, целился в нее. Маргарита освободила пистолет, недрогнувшей рукой подняла его и выстрелила. Коленопреклоненный человек, вскинув вверх руки, откинулся назад. Два его приятеля от неожиданности на мгновение замерли.
   Она выстрелила еще раз, потом поднялась, подбежала к машине, скользнула в нее и включила зажигание, не успев еще толком усесться за руль. Нога нашла педаль акселератора и чуть не соскользнула с нее, пока она включала передачу. Переднее стекло разлетелось от выстрела, Маргарита вскрикнула и, выжав акселератор, нырнула в поток машин, даже не взглянув в зеркало заднего вида, и снесла при этом переднюю фару приближавшегося такси. Раздались сердитые гудки и визг тормозов.
   Еще один выстрел разорвал внутреннюю обшивку машины, но уже через несколько секунд она оказалась вне пределов досягаемости. Женщина выправила занос, проскочила на красный свет и чуть не столкнулась с неуклюжим, полуразвалившимся грузовиком, но все же сумела объехать его, едва не сбила разносчика на мотоцикле, резко затормозила, разбрасывая вокруг осколки стекла и обломки хрома и пластика, сделала обратный разворот на Парк-авеню и как сумасшедшая понеслась по Мидтаунскому тоннелю домой, в Олд Вестбери.
   Водитель свернул бронированный лимузин на посыпанную белым песком подъездную дорогу, ведущую к расположенному в западной части Палм-Бич гигантскому белому особняку с колоннами, старомодными воротами, массивным забором и безукоризненно подстриженным газоном. Особняк располагался в самом конце улицы Линде, там, где она выходила на аллею Флеглер. Его внешний вид, может быть, и не был таким шикарным, как у того особняка на Океанском бульваре к северо-востоку отсюда в собственно Палм-Бич, но он находился в тишине и уединении и, что тоже немаловажно, был расположен в районе, заселенном солидными людьми, принадлежащими к среднему классу, а не в негритянском гетто.
   Правда, из окон этого особняка открывался вид на озеро Вое, а не на Атлантический океан, но зато тут не было туристов и зевак, которые без конца толпились во всех достопримечательных местах.
   — Вот мы и приехали, — сказал Бэд Клэмс, как показалось Веспер, необычно веселым голосом. — Осторожно с вермарайнерами.
   Сразу за железными воротами лимузин остановился, и Чезаре, опустив стекло, сказал:
   — Новенькая.
   Охранник с пронзительным взглядом сердито нахмурился, а другой, похожий на медведя, открыл заднюю дверь. В руках он держал короткую цепь, на которой сидел мощный вермарайнер который просунул свою уродливую морду внутрь машины, где рядом с Леонфорте сидела Веспер. Чудовище выглядело не на шутку страшным, как будто последние полгода его кормили исключительно сырым мясом и стероидами. Когда собака опустила свои мощные лапы на пол машины, охранник взглянул на девушку с тупой похотью.
   — Откройте свою сумочку, — приказал он.
   Веспер расстегнула сумочку и открыла ее так, чтобы собака смогла обнюхать ее вещи. «Вот как тут поставлено дело», — подумала она. Бэд Клэмс, жестокий, но не лишенный какой-то притягательности, был далеко не дураком. Он председательствовал за большим столом ресторана, поддерживая разговор на самые разнообразные темы. Все это время его пальцы шарили по бедру девушки под облегающим платьем. Прежде чем он успел забраться слишком далеко, она остановила его руку, Чезаре несколько удивился, но, как и следовало ожидать, от этого его желание только усилилось. Веспер знала, что мужчины больше всего стремятся к тому, чего им не позволяют, поэтому нисколько не удивилась, когда вскоре он прервал обед и пригласил ее домой.
   Когда пес потянулся, чтобы обнюхать ее, охранник проворчал:
   — Выйдите из машины.
   Веспер взглянула на Бэда Клэмса, который смотрел на нее с таким напряжением, что, если бы она не была к этому готова, у нее внутри наверняка все бы похолодело.
   — Тебе что-нибудь не нравится в моей охране, детка?
   — Да нет, все в порядке, — приветливо улыбнулась она.
   Выкарабкавшись из машины, Веспер неподвижно стояла на зеленом газоне под ярким солнцем Флориды, пока охранник снимал вермарайнера с цепи. От сильного желания освободиться собака чуть было не поскользнулась, ее гладкая шерсть лоснилась на солнце. Она обежала вокруг Веспер и засунула свой нос ей между ног. Наблюдавший за ее реакцией охранник ощерился в улыбке.
   Никто не произнес ни слова. Холодные голубые глаза Веспер приковали взгляд охранника, и он с усилием оторвался от них.
   Бэд Клэмс рассмеялся:
   — Что там у нее, Джое, пара колес?
   — Конечно, мистер Леонфорте, — сказал охранник, снова сажая пса на цепь.
   Бэд Клэмс сделал приглашающий жест рукой:
   — Залезай обратно, детка. Проверку ты прошла. — Когда Веспер вновь засунула голову в лимузин, он взглянул на нее и спросил: — Нормально себя чувствуешь?
   — Конечно. До тех пор, разумеется, пока этот пес не перепутает меня со своим обедом.
   — Оставь это мне, — хмыкнул Бэд Клэмс. Лимузин направился к парадному въезду, и Чезаре опять положил руку на ее колено. Веспер на некоторое время успокоилась и откинулась на спинку сиденья.
   Внутри особняк был таким же белоснежным, как и снаружи. «Должно быть, его чертовски трудно поддерживать в чистоте, — подумала Веспер. — Хотя вряд ли это имеет какое-либо значение для такого парня, как Бэд Клэмс Леонфорте». От поверхности криволинейных стен из полупрозрачных стеклянных блоков отражались яркие солнечные блики. Обстановка, вероятно, сделанная на заказ, имела те гладкие, обтекаемые формы, которые отличали мебель миланской работы. Вокруг вделанного в пол бассейна, в котором лениво плавал пятнистый карп, двумя запятыми располагались белые кожаные диваны. Нелепо выглядевший бронзовый камин, такой большой, что в нем можно было стоять, был заполнен огромным количеством свежих цветов, буйство красок которых разительно контрастировало с простотой убранства комнаты.
   Играла музыка Джерри Вейла, записанная на одном из бесконечных компакт-дисков.
   — Вам нравится это дерьмо? — Задав сей риторический вопрос, Бэд Клэмс подошел к матово-черной видеоакустической системе, сияющей огнями, как пульт управления самолета.
   — Лично я не выношу ее, — продолжил он, отключая звук, — но для обслуги это нечто вроде традиции. Эта музыка напоминает им об отце, матери и тому подобном.
   — А вам Джерри Вейл не напоминает о ваших родителях? — спросила девушка.
   Он помолчал, медленно повернулся к ней и заглянул в глаза. Может быть, он просто боялся, что она знает, кем был его отец. Веспер замедлила частоту биения сердца тем же методом, с помощью которого обманывала детектор лжи. Такие вещи доставляли ей удовольствие — она приняла вызов, достойный ее необычного ума. Веспер была членом общества Фи Бета Каппа, выпускницей Йеля и Колумбийского университета по специальности клиническая психология, окончила докторат по парапсихологии. Плюс к этому была членом Менсы.
   — Мой старик никогда не слушал Джерри Вейла, — с подчеркнутой осторожностью ответил Бэд Клэмс. — Он был любителем оперы. Стоило завести ему хорошую арию, и через минуту он уже мог плакать.
   Веспер, всем своим видом показывая, что ее это мало интересует, осмотрела его коллекцию компакт-дисков и вытащила один из них.
   Бэд Клэмс взял его и взглянул на фамилию исполнителя.
   — Джерри Маллиган? В самом деле? Вы любите джаз?
   Девушка кивнула:
   — Кое-что. Маллигана, Брубека или Майлса, а не эту популярную чепуху вроде фьюжен. — Она уже сделала то, что было нужно, — запомнила коллекцию его компакт-дисков, на это ей хватило всего несколько секунд, во время которых другой успел бы лишь прочитать четыре-пять названий.
   — Я тоже люблю Маллигана. — Бэд Клэмс вставил диск в проигрыватель, и звук баритон-саксофона наполнил комнату.
   Без всякой прелюдии Чезаре повернул Веспер к себе лицом, обнял и начал танцевать. Танцевал он на удивление хорошо, передвигаясь легко и непринужденно, чувствуя ритм лучше, чем большинство мужчин. Его бедра касались ее бедер, и, хотя он выпил в ресторане довольно много, никаких признаков опьянения заметно не было. Она ощущала, как исходящее от него тяготение, словно притяжение потухшей звезды, тянуло ее вглубь. На мгновение Веспер почувствовала, что боится потерять над собой контроль, как будто кто-то внутри нее, как у того вермарайнера, освободил поводок. Отвернувшись, она глубоко вздохнула, чтобы избавиться от беспокоящего чувства.
   Для Веспер, сироты по собственному желанию, выросшей на улицах и хорошо знающей, что означает быть дикой и бездомной, самым большим кошмаром являлась потеря самоконтроля. Она родилась в Потомаке, штат Мэриленд от Максвелла и Бонни Харкастер, но они давно уже перестали быть частью ее жизни — если вообще когда-нибудь были. Одаренная или обреченная жить, обладая умом, по возможностям далеко превосходящим ее телесные и эмоциональные силы, девушка рано начала экспериментировать с лекарствами, сексом, нестандартным образом жизни. Для нее не существовало ничего слишком эксцентричного или запретного. Она очень хорошо знала, что такое СПИД, — один из ее друзей умер от этой болезни, задолго до того как эпидемия поразила Америку, — и все же не прекратила свои эксперименты. Именно с тех пор у нее появился страх, и это было единственное, чего она боялась, Потеряв всякий контроль над собой, она металась от одного необычного знакомства к другому. Слово «саморазрушение» было тогда для нее иностранным.
   Микио Оками подобрал Веспер на улице, как старый рваный башмак. К тому времени девчонка была совсем одинока, ее выбросили из человеческого общества, словно прокаженную. Одичавшая и запуганная, она пыталась укусить Оками, выцарапать ему глаза, в своем параноидальном состоянии полагая, что он хочет ее изнасиловать. Понадобилось немало времени, прежде чем Веспер излечилась от этого безумия, и все же долго не доверяла Микио, считая, что он хочет приручить, сломать ее дух, тогда как он только хотел освободить его.
   И сейчас, во время этого танца в объятиях Бэда Клэмса Леонфорте, старая боязнь Веспер потерять над собой контроль возродилась опять, угрожая взять над ней верх. Она так давно сдерживала свои неуемные эмоции, что сама мысль о возможности возвращения в это состояние еще полчаса тому назад была для нее неприемлема. Но в руках Чезаре она почувствовала себя подхваченной какой-то первобытной силой, увлекающей ее в сторону от себя — той себя, которую она и Микио Оками с таким трудом создали после трех лет в Пеле, четырех в Колумбии и пяти на службе у Оками. Он раздобыл ей поддельные документы об окончании средней школы, а она, в свою очередь, получила наилучшие оценки на вступительных экзаменах, поразив своих экзаменаторов. Девушка сама выбрала себе колледжи и везде получала полную стипендию. Микио Оками оказался прав: весь мир готов был принять ее в свои объятия.
   Рука Чезаре лежала у нее на пояснице и совершала почти неощутимые круговые движения. Он прижался к ней бедрами, она опять заглянула ему в глаза, увидела красноватые искорки — признаки столь знакомого ей безумия, и ноздри ее раздулись от возбуждения. Вдоль позвоночника пробежал холодок.
   Звук саксофона Маллигана плыл сквозь пятна тени и света, отражаясь от стеклянных блоков, как от зеркал. Королевские пальмы за окном как будто бы отмахивали трехчетвертной размер, береговые огни ярко блестели в раскаленном вечернем воздухе.
   Веспер, покачиваясь в руках Чезаре, чувствовала себя попавшей в поле магнита, неумолимо тянувшего ее назад, к тому времени, когда она была молода, заряжена энергией, как натянутая резиновая лента, и пыталась пройти через все ограничения, которые общество накладывало на своих граждан. Она была гражданином мира, ни перед кем не отчитывалась и лихорадочно занималась любовью с любой попавшейся женщиной. Веспер любила их сильнее и обращалась с ними более жестоко, чем любой из мужчин. Именно поэтому встреча с Микио Оками была для нее Божьим благословением, потому что он указал ей вполне легитимный путь для ее птиц с их обнаженными когтями и клювами, открытыми в вечном крике. Долгое время она воспринимала свой разум — за неимением подходящего слова можно назвать это так, — как стаю соколов, несущихся сквозь ночной ветер, поднимающих ее все выше и выше. Может быть, конечно, это были всего лишь вызванные наркотиками галлюцинации, но она никак не могла избавиться от этих видений.
   И вот сейчас, когда губы Чезаре прижались к ее губам, она почувствовала, как забеспокоились ее соколы на темном насесте, куда она отправила их, когда увидела Микио Оками таким, какой он есть, и приняла его. Веспер понимала, что, если не найдет какой-либо способ отвлечь их, они вскоре взлетят и захватят ее с собой туда, куда она обещала себе больше не попадать.
   Чезаре прошептал ее имя, и девушка закрыла глаза. Она чувствовала, что он направляет ее к одной из криволинейных стен из стеклянных блоков, и сердце ее забилось чаще. Спиной она ощутила холод стекла, к которому ее прижал Чезаре. Она как будто плыла в зеленом свете, который просачивался сквозь полупрозрачные блоки, солнечный свет отражался в бассейне, отбрасывая на потолок дрожащее пятно.
   Сдаваясь, она провела ногой по его бедру, и его рука тотчас же оказалась в том месте, куда ее не пускали весь вечер. Сначала Чезаре прикоснулся к нему ладонью, потом осторожно ввел средние пальцы внутрь, раскрывая ее.
   Она откинула назад голову и, когда соколы вылетели из тьмы, в которую их было ввергли, тихо застонала. Выпустив когти, птицы клекотали у нее над головой. Однажды, когда ей было семнадцать лет и она полностью находилась под влиянием своего безумия, страсть к женщинам заставила ее искать возможность подвергнуться операции по трансформации, которая, как ей казалось, уже началась. Как бы это ни показалось странным, Чезаре Леонфорте был первым мужчиной, который заставил ее забыть о том, что когда-то она тоже хотела стать мужчиной.
   Он уже ласкал ее, подняв эластичное платье выше бедер. Ее пальцы расстегнули пояс и молнию его брюк, она почувствовала твердость и тяжесть члена, не в силах больше ждать, потерла его и чуть не потеряла сознание от этого ощущения. Затем направила его внутрь, от наполнившего ее жидкого огня у нее перехватило дыхание.
   Ощутив его внутри себя, Веспер начала корчиться, растворяясь в экстазе оргазма, заставившего ее закричать. Она укусила его за плечо, изо всех сил прижала к себе, кончая еще раз и скользя вниз по стеклянной стене. Он последовал за ней и упал на нее сверху, тяжесть его тела вызвала у нее приятное ощущение защищенности и единения. Где-то глубоко в ней небольшая, оставшаяся рациональной частичка сознания возопила против подобного безумия. Но вскоре этот вопль потонул в крике соколов, смешавшихся со всхлипывающими стонами бьющейся в очередном оргазме Веспер.
   Этого не выдержал даже Чезаре, у которого тоже началась эякуляция. Он потерял контроль над своими чувствами и, совершенно ошеломленный, вжимал себя в ее извивающееся тело, желая только проникнуть в него еще глубже. Именно в этот момент он понял, что ему грозят неприятности.
   Она уснула там, где лежала, мокрая от его и своих выделений. И пока Чезаре делал необходимые телефонные звонки, пока нескончаемый саксофон Маллигана все плыл и плыл по особняку, Веспер снился сон, что она вновь в Колумбии и занята одной из парапсихологических проблем, но по странной логике думает о Чезаре. Она заманивает его в ловушку, использую силу своей личности, безмолвно поманив, привлекает внимание к себе. Но на этот раз ее харизма — харизма, которой она ужасалась, от которой пыталась убежать и которую, по настоянию Оками, заставила себе служить, — сыграла с ней плохую шутку. Каким-то образом она разбудила ее животный магнетизм, дала соколам взлететь. И сейчас Веспер угрожала самая большая опасность в ее жизни.

Токио — Нью-Йорк

   — У французов есть поговорка: между часом собаки и волка лежит конец всех вещей.
   — Имеется в виду какое-нибудь реальное время?
   Мик Леонфорте улыбнулся:
   — Конечно. Это время между закатом и наступлением темноты, когда солнце уже скрылось за горизонтом, ночь еще не вступила в свои права, когда овечьи пастухи в горах Луберона посылают своих собак пригнать с пастбищ их подопечных, пока их не зарезали волки. — Мик поджал губы. — Это час, когда все возможно.
   Гиндзир Мачида, глава токийской прокуратуры, показал зубы, от курения приобретшие цвет старой слоновой кости.
   — Конец...
   — Или начало, — сказал Мик. — Изменчивость. Видите ли, все это взаимосвязано.
   — Каким образом?
   — История, — начал Мик, — постоянно переписывается настоящим. — Он нетерпеливо прошелся по ромбовидной формы комнате, двигаясь мягко, как запертое в клетку животное. — Великие умы ценятся за свою способность заново интерпретировать прошлое, отбрасывать в сторону ложь, обусловленную сговором так называемых историков, и извлекать скрытую под ней правду. В конце концов, что такое история, как не собрание устных и письменных источников. Но устные, по самому определению, крайне ненадежны, а письменные по большей мере неясны, не защищены от возможности интерпретации, а следовательно, и искажений.
   Они сидели в токийском доме Мачиды. Это был памятник архитектуры, построенный в двадцатых годах под влиянием идей Франка Ллойда Райта полностью из бетонных блоков с фактурой, напоминающей барельефы культуры майя. В результате получилось нечто не от мира сего и в то же время крайне футуристическое, комбинация, которая большинству людей казалась запретной, действующей на нервы и чересчур вызывающей.
   Мачида, однако, обожал свой дом. Для него, весьма сдержанного в других отношениях человека, он был единственной страстью в жизни, и поддержание дома в первоначальном состоянии стало для него счастливой обязанностью.
   — Я деконструктивист, — ответил Мик. — Путем тщательного текстуального анализа я удаляю один кусок истории за другим, пока наконец, сняв слои неверной интерпретации, когда выдают желаемое за действительное и просто подтасовывают факты, не прихожу к истине.
   Глядя на очаг из камня и полированной бронзы, Мачида думал над смыслом услышанного. У него было смуглое, плоское лицо, широкий рот, гладко зачесанные назад волосы и хищные манеры преуспевающего адвоката, которым он и был, до того, как занял свой пост в токийской прокуратуре. Его угольно-черные глаза, казалось, обладали способностью замечать все, что творится вокруг.
   Наконец он повернулся к Мику, который в своем черном костюме от Иссеи Мияке смотрелся как пришелец с другой планеты.
   — Вы отрицаете все, что было сделано до вас. Именно вы подтасовываете факты и, в результате, уничтожаете историю.
   — Нет, нет. Как раз наоборот, — ответил Мик. — Я хочу по-новому взглянуть на факты, показать всем — на примере так называемого холокоста, — как исторические события могут неправильно интерпретироваться, а иногда, как в случае с евреями, систематически искажаться ради того, чтобы представить евреев жертвами преследований, которых на самом деле не было.
   Мачида обладал той невозмутимостью, безмятежным спокойствием, которое ценилось в Японии превыше всего. Без этого невозможно было сделать карьеру ни в бизнесе, ни в государственном аппарате.
   — Значит, шесть миллионов евреев не погибли от рук нацистов. Таков смысл ваших слов?
   — Да.
   — И все документы...
   — Подделаны, переписаны, сфабрикованы. — Мик взмахнул рукой, разрубив ладонью воздух. — Я же сказал вам, что систематическая подтасовка исторических фактов — болезнь нашего времени. История как наука только начинает поднимать свой голос. Но ее время придет. Уверяю вас, это неизбежно.
   Мачида слегка улыбнулся и подошел к бару, отделанному черным мрамором с серебром, его украшал фриз, изображающий борзых и тощих, как борзые, женщин.
   — Да, ваша философия весьма динамична и, надо сказать... действует неотразимо. — Он рассмеялся. — Вы завоевали меня с первой же встречи, а все эти люди... что ж, чтобы не быть к ним несправедливым, скажу только, что они предрасположены к подобному образу мыслей.
   «Но и ты не исключение», — подумал Мик, подходя к Мачиде поближе. Приблизив лицо вплотную к генеральному прокурору, он сказал:
   — Вы видели когда-нибудь мишени в тире? Точно так же и тут. Ваша забота только свести меня с этими типами, остальное — мое дело.
   Мачида, которого подобный жест нисколько не обеспокоил, не отодвинулся ни на миллиметр.
   — Вы знаете, частенько я сомневаюсь в том, что поступил умно, связавшись с вами.
   — Тогда можете убираться к черту, — отрезал Мик. — Мне не нужны партнеры, которые сомневаются.
   Мачида наполнил бокалы виски, протянул один из них Мику и ответил:
   — Я уже не могу убраться. Слишком поздно. Мне потребовались большие усилия, чтобы найти и идентифицировать всех членов «Денва партнерз», которые могли бы... откликнуться на ваше предложение. Были даны обещания, заключены сделки, уплачены деньги. Вы достаточно долго пробыли в Азии и должны понимать подобные вещи.
   Мик из вежливости отпил глоток и отставил свой бокал.
   — Да, я понимаю. — Он был невысокого Мнения о японском виски.
   — Прекрасно. — Мачида не шелохнулся, но что-то внутри него сдвинулось, отталкивая Мика как отрицательный заряд, и он почувствовал, как по коже пробежал неприятный холодок. — Я не могу убраться еще и потому, что мне известно о ваших прошлых партнерах. Кажется, ни один из них не остался в живых. Неприятное совпадение. — Хотя собеседник Мика не двинул ни одним плечом, казалось, что он пожал ими. — Меня это не волнует. Я создал себе репутацию и положение именно на неприятных ситуациях. Они, если можно так выразиться, мой хлеб.
   — Это угроза?
   В уголке широкого рта Мачиды вновь появилась тень улыбки.
   — Когда вы узнаете меня получше, то увидите, что я никогда не угрожаю. Я всего лишь предупреждаю.
   Мик действительно достаточно долго пробыл в Азии, чтобы понять эту игру. Японцы всегда стремятся определить, как далеко вы позволяете себе отступить, прежде чем окончательно упереться. И только после этого определяют, насколько вас можно уважать.
   — Повсюду вокруг себя, — продолжил Мачида, — я вижу угрюмые лица людей, которые боятся перемен, производимых так называемыми реформаторами. Один я не боюсь этих реформаторов, потому что у них нет власти. Она есть у меня. Я покупаю и продаю сделки, покупаю людей, как другие покупают рис. Так было в Японии начиная с тихоокеанской войны, и так оно и останется. Реформаторы не только бессильны, они к тому же еще и наивны. Их так называемая «коалиция» — просто-напросто фикция. Она уже столько раз распадалась, что после всего, что произошло, лицо этой «коалиции» стало неопределенным. Вопрос в конце концов состоит в том, что сможет заставить Японию двигаться вперед подобно хорошо смазанному механизму. Старая Япония подождет — я подожду, — несмотря на все неэффективные попытки этих реформаторов, неважно политических или иного рода, сделать что-то в этой стране.
   Мик, конечно, отлично знал это. Именно поэтому он и пришел к Мачиде.
   — Ницше говорил: «Если узы не рвутся сами — попробуй раскусить их зубами». И если ни один из моих прежних партнеров не смог пережить связь со мной, это значит, что ни у кого из них недостало воли — или смелости — употребить зубы.
   Мачида сжал челюсти. Возможно, он был поражен, хотя даже Мик не смог бы утверждать это наверняка. Тут неожиданно зазвенел дверной колокольчик, и Мачида, не шевельнувшись, сказал:
   — Не вовремя, но придется сделать паузу. — Он махнул рукой. — Там, в библиотеке, есть широкий выбор довольно любопытных книг. Некоторые из них даже на английском.
   — Я читаю по-японски, — сказал Мик и тут же пожалел об этом. Никогда не знаешь, не пригодится ли когда-нибудь подобное преимущество, неважно с другом или с врагом имеешь дело.
   Кивнув своему собеседнику, он скрылся в глубине холла. Убедившись, что Мик ушел, Мачида подошел к входной двери и открыл ее.
   — Мое почтение, господин генеральный прокурор, — сказал Такуо Хатта с глубоким поклоном.
   Мачида впустил его внутрь. Хатта был небольшого роста, плотный с седыми волосами, так коротко подстриженными, что под ними был виден череп. На его носу сидели очки в стальной оправе, толстые линзы которых сильно увеличивали водянистые глаза. В руках он держал потрепанный кейс, держал так крепко, как будто он был набит государственными секретами.