Страница:
Николас старался отключить свое сознание, не воспринимать звуков, доносившихся из магнитофонных динамиков, но его организм, уже отравленный наркотиком, не подчинялся. Ему пришлось выслушать все стоны, вздохи, нежные слова, сказанные шепотом, медленно нарастающую агонию страсти и вскрик наслаждения. Был ли это голос Коуи? Нельзя было ответить на этот вопрос утвердительно из-за искажений на пленке. К тому же его разум был затуманен действием наркотика. И все же такая возможность существовала, а этого было уже вполне достаточно для Мика.
— По твоему лицу вижу, что попал в цель, — сказал Леонфорте, выключил магнитофон и опустился на колени перед лицом Николаса. — Я хочу, чтобы ты знал, для меня это очень важно. То, что я делаю с тобой, с теми, кого ты любишь, со всем тем, на что ты потратил столько лет упорного труда, — все это я делаю не из-за того, что когда-то произошло между нашими отцами. — Он говорил так, как будто его слушала невидимая толпа людей. — Пусть их души, которые наверняка сейчас в аду, продолжают враждовать. Я не хочу быть связанным чьим-то прошлым. В конце концов я — деконструкционист по убеждениям. Я отвергаю прошлое и не признаю его. Я использую историю в своих собственных целях и правильно истолковываю произошедшее. К черту так называемые факты! Историки — это банда преступников, препятствующих развитию человечества.
Мик высоко поднял голову, и в бледном свете черты его лица приобрели сходство с опасным морским чудовищем, внезапно всплывшим на поверхность.
— Все мы только провозвестники будущего, рискующие участвовать в великой игре случайностей, затеянной, Зевсом, Иовом, Одином — как там еще люди называют божественного ребенка Гераклита? И мы тоже дети великого философа Гераклита, потому что нам известно, что он сотворил — ведь эта постоянная борьба и смена власти и есть естественный порядок развития всей Вселенной.
Растянутые в улыбке губы Леонфорте обнажили ряд сияющих зубов.
— Я не могу, да и не буду, мстить за то, что полковник Линнер сделал с моим отцом, потому что для этого требуется иметь совесть, а я как раз этим качеством не обладаю. Теория общественного договора, Ники-малыш, столь глубоко почитаемая цивилизацией, есть не что иное, как самое страшное насилие, совершенное над человеческими существами. Я охотно отдал бы себя на растерзание и пытки в так называемых концентрационных лагерях, о которых рассказывают сказки, если только такие лагеря вообще когда-нибудь существовали, чем отдавать свой ум и силы обществу. Требовать от человека, чтобы он был мирным общественным существом, — это все равно, что просить рыбу научиться жить на суше. Общество стремится уничтожить саму суть человека, первородный ихор[3], подаренный нам богами. И я согласен с Ницше, который говорит, что когда-то мы вели счастливую жизнь, почти как боги — мы свободно бродили в первобытной дикости, воевали друг с другом и не боялись вступать в конфликт и пускаться на поиски приключении.
Мик уставился в затуманенные наркотиком глаза Николаса.
— Понимаешь, все это было у нас в крови, на уровне инстинкта. И что с нами сделал общественный договор? Нам сказали: «Забудьте ко всем чертям все инстинкты, они несут зло, они постыдны и ненормальны». Общественный договор не только кастрировал человека, но и запихнул его в смирительную рубашку. Однако обществу не удалось до конца уничтожить наши инстинкты, оно сумело лишь придавить их на время.
Он поднялся во весь рост и вытер руки о штаны.
— Вот так и началась тонкая игра в скрытое удовлетворение инстинктов, извращенное и нездоровое, хотя изначально мы привыкли к простому и открытому удовлетворению этих инстинктов, как и подобает человеку. Но дело зашло еще дальше. Изолированность и недостаток притока внешних врагов привели к тому, что человек стал преследовать, наказывать и терроризировать самого себя. Я уверен, что ты, прожив в Японии так много лет, знаком с этим особым видом насилия, которое постепенно копится и жестоко подавляется в людях. И когда наконец оно находит выход, это приводит к ужасающим последствиям. Вот так все и случилось — лишенный возможности вести себя как прирожденный охотник и убежденный в том, что его естественные инстинкты хищника преступны, человек потихоньку сошел с ума. Оглянись вокруг себя, посмотри на этот мир, и ты сразу поймешь, что я говорю сущую правду. Куда посмотреть? Босния, Руанда, Камбоджа, Россия, Украина, Ирак, Гаити, Колумбия, Италия, Германия, Соединенные Штаты... Продолжать? — Он отвернулся. — Не имеет смысла. Ненависть полыхает как отравленная кровь в жилах всего мира. Нами руководит безумие, всеобщее, тотальное безумие!
Мик выхватил свой кинжал. Дамасская сталь блеснула темным отливом. Он повернул клинок так, что высветился тончайший узор бороздок на лезвии.
— Итак, здесь нас с тобой двое, мы — зеркальное отображение друг друга, свет и тьма, солнечный луч и тень. — Он притворно прислушался. — Что? Ты говоришь, добро и зло? — Он покачал головой словно мудрец. — Нет, Ники-малыш, такое сравнение не имеет смысла. Мы оба переступили эту грань и оказались по ту сторону добра и зла. Иначе мы бы ненавидели друг друга, а ведь это не так. — Он пожал плечами. — По крайней мере, я не испытываю к тебе никакой ненависти. Одному Богу известно, что ты думаешь обо мне. — Он залился грубым хохотом, и стены комнаты отразили от себя этот жуткий смех. — Мы с тобой — противоположности, но не равны по величине. И знаешь почему, Ники-малыш?
Одной рукой Мик снова схватил Николаса за волосы и стал с яростью дергать его голову то в одну, то в другую сторону.
— Потому что ты еврей. Твой отец всю жизнь страдал от этого фатального изъяна, и ему частенько приходилось скрывать сей прискорбный факт. Хоть ты и прожил на Востоке так долго, что даже кожа у тебя пожелтела, но тебе не удастся скрыть то, что ты получил в наследство от отца — еврейскую кровь. И я просто не могу ненавидеть тебя, потому что ты представитель низшей касты, ты настолько ниже меня, что я не могу испытывать по отношению к тебе такое сильное чувство, как ненависть.
Не говоря больше ни слова, Мик повернулся на каблуках и подошел к кайсё. Леонфорте был странно спокоен и неподвижен, разглядывая беспомощное тело старика, и что-то внутри Николаса вздрогнуло и беззвучно закричало: «Нет, только не это!» Он отчетливо понял, что это было началом шаманского ритуала. Леонфорте взывал к силам, которые должны были помочь ему совершить акт первобытной магии.
Николас тщетно пытался сопротивляться действию наркотика. Он с уверенностью ясновидящего мог предсказать сейчас, что произойдет в следующие мгновения. Разум отчаянно взывал к телу, но действие наркотика было неодолимо.
Губы Мика тронула слабая улыбка.
— Вот оно, — сказал он. — Ты тоже знаешь, что настал твой час.
Николас хорошо понимал, что сейчас произойдет. Когда-то он уже сталкивался с ритуальными убийствами. Кроме того, совсем недавно видел ужасные останки жертв Мика.
Он тщетно пытался собраться с мыслями. Действие наркотика в такой огромной дозе было нервно-паралитическим, хотя и очень замедленным. Поскольку этот наркотик вводил сам Леонфорте, можно было предположить, что это яд Банх Том, тот самый, действие которого испытал на себе Каппа Ватанабе. Теперь Николас знал, как ускорить вывод яда из организма, потому что он уже делал это с инженером, спасая тому жизнь. Правда, ситуация была совершенно иная. Медленное и непрекращающееся поступление яда в кровь через капельницу не давало Линнеру возможности сконцентрировать усилия на расщеплении яда. И все же он заставил себя сделать это, скрипя зубами и до крови кусая губы. Наконец ему удалось начать процесс расщепления, но он шел так медленно, что почти не оказывал никакого влияния на состояние пленника.
Тем временем атмосфера в комнате сгущалась.
— Оно пришло! — В крике Мика слышался триумф, похожий на победный рык волка, вонзающего зубы в беззащитное мягкое брюхо оленя. Леонфорте взмахнул рукой с зажатым в ней клинком, и дамасская сталь по самую рукоятку вонзилась в грудь Микио Оками. В комнате запахло скотобойней, и темная кровь потоком хлынула из раны кайсё.
Побережье Флориды — Токио
— По твоему лицу вижу, что попал в цель, — сказал Леонфорте, выключил магнитофон и опустился на колени перед лицом Николаса. — Я хочу, чтобы ты знал, для меня это очень важно. То, что я делаю с тобой, с теми, кого ты любишь, со всем тем, на что ты потратил столько лет упорного труда, — все это я делаю не из-за того, что когда-то произошло между нашими отцами. — Он говорил так, как будто его слушала невидимая толпа людей. — Пусть их души, которые наверняка сейчас в аду, продолжают враждовать. Я не хочу быть связанным чьим-то прошлым. В конце концов я — деконструкционист по убеждениям. Я отвергаю прошлое и не признаю его. Я использую историю в своих собственных целях и правильно истолковываю произошедшее. К черту так называемые факты! Историки — это банда преступников, препятствующих развитию человечества.
Мик высоко поднял голову, и в бледном свете черты его лица приобрели сходство с опасным морским чудовищем, внезапно всплывшим на поверхность.
— Все мы только провозвестники будущего, рискующие участвовать в великой игре случайностей, затеянной, Зевсом, Иовом, Одином — как там еще люди называют божественного ребенка Гераклита? И мы тоже дети великого философа Гераклита, потому что нам известно, что он сотворил — ведь эта постоянная борьба и смена власти и есть естественный порядок развития всей Вселенной.
Растянутые в улыбке губы Леонфорте обнажили ряд сияющих зубов.
— Я не могу, да и не буду, мстить за то, что полковник Линнер сделал с моим отцом, потому что для этого требуется иметь совесть, а я как раз этим качеством не обладаю. Теория общественного договора, Ники-малыш, столь глубоко почитаемая цивилизацией, есть не что иное, как самое страшное насилие, совершенное над человеческими существами. Я охотно отдал бы себя на растерзание и пытки в так называемых концентрационных лагерях, о которых рассказывают сказки, если только такие лагеря вообще когда-нибудь существовали, чем отдавать свой ум и силы обществу. Требовать от человека, чтобы он был мирным общественным существом, — это все равно, что просить рыбу научиться жить на суше. Общество стремится уничтожить саму суть человека, первородный ихор[3], подаренный нам богами. И я согласен с Ницше, который говорит, что когда-то мы вели счастливую жизнь, почти как боги — мы свободно бродили в первобытной дикости, воевали друг с другом и не боялись вступать в конфликт и пускаться на поиски приключении.
Мик уставился в затуманенные наркотиком глаза Николаса.
— Понимаешь, все это было у нас в крови, на уровне инстинкта. И что с нами сделал общественный договор? Нам сказали: «Забудьте ко всем чертям все инстинкты, они несут зло, они постыдны и ненормальны». Общественный договор не только кастрировал человека, но и запихнул его в смирительную рубашку. Однако обществу не удалось до конца уничтожить наши инстинкты, оно сумело лишь придавить их на время.
Он поднялся во весь рост и вытер руки о штаны.
— Вот так и началась тонкая игра в скрытое удовлетворение инстинктов, извращенное и нездоровое, хотя изначально мы привыкли к простому и открытому удовлетворению этих инстинктов, как и подобает человеку. Но дело зашло еще дальше. Изолированность и недостаток притока внешних врагов привели к тому, что человек стал преследовать, наказывать и терроризировать самого себя. Я уверен, что ты, прожив в Японии так много лет, знаком с этим особым видом насилия, которое постепенно копится и жестоко подавляется в людях. И когда наконец оно находит выход, это приводит к ужасающим последствиям. Вот так все и случилось — лишенный возможности вести себя как прирожденный охотник и убежденный в том, что его естественные инстинкты хищника преступны, человек потихоньку сошел с ума. Оглянись вокруг себя, посмотри на этот мир, и ты сразу поймешь, что я говорю сущую правду. Куда посмотреть? Босния, Руанда, Камбоджа, Россия, Украина, Ирак, Гаити, Колумбия, Италия, Германия, Соединенные Штаты... Продолжать? — Он отвернулся. — Не имеет смысла. Ненависть полыхает как отравленная кровь в жилах всего мира. Нами руководит безумие, всеобщее, тотальное безумие!
Мик выхватил свой кинжал. Дамасская сталь блеснула темным отливом. Он повернул клинок так, что высветился тончайший узор бороздок на лезвии.
— Итак, здесь нас с тобой двое, мы — зеркальное отображение друг друга, свет и тьма, солнечный луч и тень. — Он притворно прислушался. — Что? Ты говоришь, добро и зло? — Он покачал головой словно мудрец. — Нет, Ники-малыш, такое сравнение не имеет смысла. Мы оба переступили эту грань и оказались по ту сторону добра и зла. Иначе мы бы ненавидели друг друга, а ведь это не так. — Он пожал плечами. — По крайней мере, я не испытываю к тебе никакой ненависти. Одному Богу известно, что ты думаешь обо мне. — Он залился грубым хохотом, и стены комнаты отразили от себя этот жуткий смех. — Мы с тобой — противоположности, но не равны по величине. И знаешь почему, Ники-малыш?
Одной рукой Мик снова схватил Николаса за волосы и стал с яростью дергать его голову то в одну, то в другую сторону.
— Потому что ты еврей. Твой отец всю жизнь страдал от этого фатального изъяна, и ему частенько приходилось скрывать сей прискорбный факт. Хоть ты и прожил на Востоке так долго, что даже кожа у тебя пожелтела, но тебе не удастся скрыть то, что ты получил в наследство от отца — еврейскую кровь. И я просто не могу ненавидеть тебя, потому что ты представитель низшей касты, ты настолько ниже меня, что я не могу испытывать по отношению к тебе такое сильное чувство, как ненависть.
Не говоря больше ни слова, Мик повернулся на каблуках и подошел к кайсё. Леонфорте был странно спокоен и неподвижен, разглядывая беспомощное тело старика, и что-то внутри Николаса вздрогнуло и беззвучно закричало: «Нет, только не это!» Он отчетливо понял, что это было началом шаманского ритуала. Леонфорте взывал к силам, которые должны были помочь ему совершить акт первобытной магии.
Николас тщетно пытался сопротивляться действию наркотика. Он с уверенностью ясновидящего мог предсказать сейчас, что произойдет в следующие мгновения. Разум отчаянно взывал к телу, но действие наркотика было неодолимо.
Губы Мика тронула слабая улыбка.
— Вот оно, — сказал он. — Ты тоже знаешь, что настал твой час.
Николас хорошо понимал, что сейчас произойдет. Когда-то он уже сталкивался с ритуальными убийствами. Кроме того, совсем недавно видел ужасные останки жертв Мика.
Он тщетно пытался собраться с мыслями. Действие наркотика в такой огромной дозе было нервно-паралитическим, хотя и очень замедленным. Поскольку этот наркотик вводил сам Леонфорте, можно было предположить, что это яд Банх Том, тот самый, действие которого испытал на себе Каппа Ватанабе. Теперь Николас знал, как ускорить вывод яда из организма, потому что он уже делал это с инженером, спасая тому жизнь. Правда, ситуация была совершенно иная. Медленное и непрекращающееся поступление яда в кровь через капельницу не давало Линнеру возможности сконцентрировать усилия на расщеплении яда. И все же он заставил себя сделать это, скрипя зубами и до крови кусая губы. Наконец ему удалось начать процесс расщепления, но он шел так медленно, что почти не оказывал никакого влияния на состояние пленника.
Тем временем атмосфера в комнате сгущалась.
— Оно пришло! — В крике Мика слышался триумф, похожий на победный рык волка, вонзающего зубы в беззащитное мягкое брюхо оленя. Леонфорте взмахнул рукой с зажатым в ней клинком, и дамасская сталь по самую рукоятку вонзилась в грудь Микио Оками. В комнате запахло скотобойней, и темная кровь потоком хлынула из раны кайсё.
Побережье Флориды — Токио
Выйдя в открытое море, Чезаре Леонфорте преобразился. Он стал похож на акулу, вернувшуюся в родную стихию. Наблюдая за тем, как он управляет лодкой, уверенно читает карты и стоит у руля, Веспер думала о том, что все его заботы остались далеко-далеко, и, кажется, его ничто уже не тревожит. Да, это выглядело бы именно так, будь Чезаре другим человеком. Но он оставался самим собой. За те дни и ночи, которые девушка провела вместе с ним, она стала понимать его лучше, чем сама того хотела. У Леонфорте не было никаких привязанностей. Он не знал, что такое верность и преданность, ему было ровным счетом наплевать на всех и все, кроме себя самого. Если когда-то он и обладал человеческой способностью любить, то теперь это чувство начисто отсутствовало в его испорченной, извращенной натуре. Чезаре с презрением относился к своему отцу и в то же время горел желанием перещеголять его. Он не скрывал презрения к своей сестре Джеки, но всегда мысленно искал ее одобрения своим действиям и поступкам. Он являл собой сплошной узел противоречий, находившихся в состоянии постоянной войны друг с другом. Это была адская и совершенно непредсказуемая смесь пороков и иных качеств, отдаленно напоминавших достоинства.
— Черт бы побрал этих федералов, — сказал Бэд Клэмс, предвидя неизбежную встречу с катером береговой охраны CGM-1176. — Вечно сидят у меня на хвосте. А я-то думал, мне удалось их приручить, что они у меня в кармане. Однако у этих федералов больше голов, чем у гидры. — Он говорил об этом почти спокойно, с какой-то холодной яростью, как бы разговаривая сам с собой. «Интересно, — подумала Веспер, стоя чуть позади него, — помнит ли он о моем присутствии?»
— Придется перестроиться, — продолжал Чезаре, — наладить новые связи и заставить их снова плясать под мою дудку.
Веспер прикрыла глаза. Вдалеке уже был виден катер береговой охраны. Казалось, он нежился на океанской глади с заглушенными моторами. Чезаре тоже увидел его и тут же изменил курс. Лодка замедлила ход, прошла еще сотню ярдов, и Леонфорте заглушил мотор. Он приказал Веспер бросить якорь, и она привела в действие его электронный механизм. С тихим всплеском якорь ушел на дно.
Катер береговой охраны был уже так близко, что девушка могла разобрать его номер. Капитаном на этом катере был Мило. Она услышала глухой рокот дизелей, и катер, выпустив маленькое облачко синеватого дыма, двинулся им навстречу.
Они взошли на борт судна без всяких происшествий, и капитан отдал приказ развернуть катер. Казалось, Чезаре не замечал присутствия Мило на судне. Обращаясь к нему, он ограничился всего лишь несколькими фразами:
— Дома дела плохи. Мы не вернемся на нашу лодку. Лейтенант согласно кивнул. Его белоснежная форма и аккуратно подстриженная бородка придавали ему сходство с гончей, готовой к собачьим бегам. На какое-то мгновение его глаза остановились на Веспер, как бы ожидая дальнейших объяснений. Она улыбнулась ему и, пока Чезаре занимался проверкой оружия на борту катера, предназначенного для обмена на кокаин, проскользнула в рубку.
— Что это с ним? — спросил Мило, едва заметно шевеля губами.
Стоя вплотную к лейтенанту, она увидела тонкую сеточку морщин в уголках его глаз и рта. Как обычно, глаза молодого человека скрывались за зеркальными стеклами солнечных очков.
— На виллу налетели федералы, — тихо ответила девушка. — В военном вертолете. Мы были на волосок от гибели и спаслись только чудом...
Тонкие губы Мило, казалось, стали еще тоньше, превратившись в ниточки, что означало серьезную озабоченность.
— Пожалуй, мне стоит поговорить с ним. Наши торговые каналы могут оказаться в опасности. — Он осекся, почувствовав на своей руке прикосновение Веспер.
— Я бы на твоем месте не стала сейчас лезть к Чезаре с разговорами, — сказала она. — Он просто снесет тебе башку.
— Похоже, что так, — отозвался Мило.
Дав необходимые указания рулевому, стоявшему у штурвала, он сделал знак Веспер, и она отошла вслед за ним в уединенную часть рубки.
— Послушай, — зашипел лейтенант, совсем близко наклонившись к девушке, — вся моя карьера может полететь к черту, понимаешь? Вся моя жизнь зависит от этой операции.
— Каналы в УНИМО? Ты это имеешь в виду? — Она говорила о сверхсекретном правительственном проекте по новейшим видам оружия, часть которого Бэд Клэмс хотел продать самым крупным зарубежным покупателям.
— Ну конечно, — ухмыльнулся он. — Неужели ты думаешь, что я стал бы связываться с заурядной контрабандой кокаина? Да зачем? Слишком много латиноамериканцев замешаны в этот бизнес, и они ни за что не пустят туда ни одного чужака. Нет, я ввязался во все это только ради оружия. Своего рода хобби, понимаешь?
Веспер поддакнула, стремясь поддержать разговор.
— Как бы там ни было, — сказал лейтенант, облизнув губы, — я слишком много поставил на карту в этой игре, понимаешь, о чем я? Босс попал туда только благодаря моим связям, соответственно, я хочу получить за это свою долю прибыли. Я игрок, а не рядовая пешка-исполнитель, и теперь, когда появилась реальная угроза срыва, я не хочу быть замазанным ни в чем.
— Другими словами, ты не хочешь, чтобы тебя призвали к ответу.
Она видела, как морщинки вокруг глаз Мило обозначились еще резче.
— Я хочу выйти из этого дерьма чистым.
Девушка чувствовала, что он был крайне испуган. Лейтенант любил свое дело и балансировал на грани беззакония. Вероятно, ему это надоело, и он решил предпринять нечто более прибыльное, хотя и опасное, и, когда такая возможность представилась, он, не думая о последствиях, тут же ухватился за нее. Мило хотел быть игроком, а не пешкой, но к провалу не был готов.
— Не совершай преступлений, если не уверен в своих силах.
Мило подпрыгнул на месте, как будто его ударило электрическим током.
— Какого черта! Я всегда в себе уверен!
— Ладно, я могу все уладить, — сказала Веспер.
— Ну да? Да кто ты такая? Царица Савская, что ли?
— Я тот человек, который может избавить тебя от привлечения к ответственности. — Она посмотрела на лейтенанта. — Ведь ты же хочешь спасти свою задницу. Мило?
Она слышала его шумное дыхание и, даже не видя его лица, знала, что он смотрит на Чезаре. Леонфорте никогда не был предан своим людям, так почему же они должны хранить верность своему хозяину?
— Если бы он только узнал... — Мило говорил о Чезаре, и Веспер отлично его понимала.
— Он ничего не узнает, предоставь это мне. — Девушка немного помолчала. — Ну, согласен?
Лейтенант снова повернул голову, и зеркальные стекла его очков сверкнули в солнечном свете.
— Это наверняка?
— Гарантирую, — ответила она.
Молодой человек облизнул губы и кивнул в знак согласия.
Веспер решила тут же, без всякого промедления, вытащить из Мило все подробности относительно того, как им удалось пробраться через все многочисленные системы, но тут Чезаре позвал ее на корму катера. Она, даже не взглянув на Мило, пошла на зов с покорностью собаки.
Чезаре в ярости размахивал руками.
— Ты только посмотри сюда! — прокричал он, перекрывая рев моторов. Он показал ей на один из ящиков, верхняя крышка которого, обклеенная правительственными пломбами и печатями, была чуть приоткрыта.
Веспер наклонилась вниз, чтобы посмотреть туда, куда показывал Чезаре, и он вдруг так сильно сдавил ее шею сзади, что у нее искры посыпались из глаз. Прежде чем девушка смогла перевести дыхание, он зажал ее голову между крышкой и краем ящика с оружием. Мило, наблюдавший за ними из затененной части рубки, отвернулся. Чезаре одним движением приставил к ее уху дуло пистолета.
— Ну, сучка чертова, — задыхаясь выдавил он. Его лицо было искажено яростью. — Ты думала, тебе все сойдет с рук?
Полузадушенная, ощущая сильную боль в шее, она с трудом пролепетала:
— Что сойдет с рук?
Чезаре ударил ее по затылку.
— Это ты продала меня федералам!
— Вот она! Власть, сила!
Леонфорте держал в своей руке сердце Микио Оками и, пока Николас в ужасе рассматривал его, вонзил в него свои зубы. Он был весь с ног до головы покрыт кровью, как мясник на бойне. Николас не мог смотреть на раскачивающийся труп того, кто совсем недавно являлся кайсё якудзы, а теперь превратился в обыкновенный кусок мяса.
Мик жевал сердце Оками медленно, вдумчиво, с чувством, не говоря ни слова. Николас понял: время речей миновало, настало время действовать. Он знал очень много о шаманизме. Например, ему было известно, что энергия человеческих внутренних органов вселяла громадную силу и сверхвыносливость в того, кто их поедал. И чем более знаменитым был воин, внутренности которого поглощались, тем больше сил и выносливости они придавали тому, кто их пожирал. При этом достигалась еще одна цель — вырезая жизненно важные органы врага и съедая их, можно было лишить его возможности родиться вновь.
Наконец Леонфорте покончил с сердцем и, подойдя к трупу, ловким и с виду небрежным движением отхватил еще один кусок. Затем вернулся к Николасу, неся в руках нечто багровое и скользкое — это была печень Оками. Мик прижал ее к груди Николаса и начал что-то бормотать на странном вьетнамском диалекте.
— Ты болен, — сказал он. — Неизлечимо болен своим еврейством. Оно подобно раку крови. Впрочем, если мне того захочется, я мог бы спасти тебя от этой болезни. — Мик рассмеялся гортанным смехом, губы и подбородок его были запачканы запекшейся кровью.
Прикрыв глаза и слегка покачиваясь всем телом в трансе, он снова принялся бормотать какие-то заклинания, потом поднес ко рту печень и с животным рычанием принялся поедать ее кусок за куском. Странно, но он не глотал эти куски, а просто держал их во рту.
Приблизив свою воняющую морду к лицу Николаса, он сказал с полунабитым ртом:
— Ешь! Ешь!
Он совал куски печени в рот Николасу, но тот крепко-накрепко сжал губы. Хищно улыбнувшись, Мик со всей силой ударил Линнера в солнечное сплетение. Задыхаясь от боли, тот раскрыл рот, и Мик в страшном поцелуе прижался своим ртом к губам Николаса и вытолкнул ему в глотку куски печени. Потом с силой сдавив ему челюсти, прошипел в ухо:
— Глотай, Ники-малыш, иначе Оками задушит тебя до смерти.
Конвульсивным движением Николас проглотил то, что застряло у него в горле.
— Так-то лучше, — кивнул одобрительно Мик, — гораздо лучше.
Он продолжал пожирать печень, разрывая ее зубами и сверкая глазами. Закончив жуткую трапезу, он произнес:
— С тобой я еще не закончил. Нам осталось сыграть еще один акт.
Он нежно, почти любяще прикоснулся к Николасу.
— Отдохни, — абсолютно спокойным голосом сказал он. — Очень скоро тебе понадобятся все твои силы.
Вед даже не взглянул на Кроукера. Они стояли посередине двора, где Форрест выслушивал донесения своих офицеров. Сообщения были нерадостными: Чезаре Леонфорте нигде не было, и никто не имел ни малейшего понятия, как ему удалось исчезнуть, Форрест дал волю своей необузданной ярости, и в течение пяти минут все вокруг него испытали на себе его грубый нрав. Казалось, даже видавшие виды полевые офицеры и те готовы были сквозь землю провалиться.
Усилием воли Кроукер сдержался и не сказал ни слова, когда узнал, что Веспер тоже куда-то пропала. Он-то знал, где она была. К тому же ему было известно, где находился и Бэд Клэмс. Или, точнее, где он будет примерно через час — на борту катера береговой охраны CGM-1176. Это был его последний козырь, с помощью которого он мог вызволить Маргариту. И где-то в глубине души Лью сейчас молился, как делал это ребенком каждый вечер перед сном, чтобы Бог помог ему спасти любимую.
Вокруг него царил хаос, который мог быть вызван только правительством США, когда оно объявило чрезвычайное положение или же начало военных действий. Вооруженные до зубов люди в камуфляжной форме и с разрисованными лицами бегали туда-сюда, выкрикивая команды или выслушивая последние сообщения подчиненных. Головорезов Леонфорте с поднятыми за голову руками уводили под конвоем. Был слышен треск полевой рации на вертолете. И в центре всего этого находился Форрест. Он стоял, выпрямив спину и дирижируя действиями солдат, похожий на настоящего, одетого в смокинг дирижера. Кроукер чувствовал, как от всего существа Веда волнами исходило удовлетворение: ура! снова война!
Однако у этой войны, как и у любой другой, была своя обратная сторона — несмотря на все усилия, главный враг ускользнул от элитных войск.
— Давай договоримся, Форрест, — повторил сквозь зубы Кроукер.
— Я не хочу ни с кем договариваться, — кратко ответил Вед.
— Конечно, хочешь, — сказал Кроукер, — просто ты об этом еще не знаешь.
Форрест отпустил одного из своих офицеров и повернулся к детективу. Тот, имея некоторый опыт проведения психологического воздействия в качестве помощника окружного прокурора, прижал к себе рыдающую Фрэнси. Лью всем телом чувствовал, как девочка дрожит, не сводя глаз с закованной в наручники матери.
Форрест мрачно проворчал:
— Ты что, бредишь, парень?
— Может быть, но мне так не кажется. — Кроукер подошел поближе и, понизив голос, продолжил: — Послушай, Вед, мы действительно можем с тобой отлично поладить. У тебя есть то, что нужно мне, — Маргарита де Камилло.
— Да, она в моих руках, и останется со мной. — Однако за холодным скептицизмом Форреста угадывался огонек заинтересованности. — А что есть у тебя, что могло бы меня заинтересовать?
— Чезаре Леонфорте.
Типично американское лицо Веда помрачнело.
— Хочу сразу предупредить тебя, дружище, если ты располагаешь какой-нибудь информацией о Леонфорте, лучше скажи мне все сейчас же, иначе тебе будет предъявлено обвинение в отказе от содействия закону.
— Не надо угрожать, друг, — мягко сказал Кроукер.
— Я не отдам тебе госпожу де Камилло, забудь об этом, — взбрыкнул Форрест, возмутившись тем, что Кроукер обращается с ним слишком фамильярно.
Однако Кроукер видел, что он старался не смотреть в заплаканные глаза Фрэнси.
— Но тогда ты упустишь Леонфорте, — сказал он.
— Что ж поделаешь, — Форрест почувствовал прилив желчи.
— А вместе с ним и кокаиновую ниточку.
— К черту! Найдется другая!
— И его каналы в УНИМО.
При упоминании УНИМО Форрест чуть не подавился. Он уже открыл рот, чтобы сказать что-то, как явился с сообщением один из его идиотов. Вед чуть было не свернул ему башку, и офицер ретировался, побледнев как полотно. Форрест принялся жевать губами, как обезумевшее животное в клетке. Наконец его бегавшие глаза остановились на Фрэнси. Не говоря ни слова, Вед долго смотрел на нее и наконец выпалил:
— Черт бы вас всех побрал!
— Он клево ездит на мотоцикле, — ответил Кава.
Он стоял у шахты крошечного лифта, который несколько минут назад поднял Николаса наверх, в «Пул Марин». Парень вернулся в кофейню и стал слушать стихи, фактически не понимая и не воспринимая их. Он продолжал думать о Николасе и о том, куда тот направился. Кто-то сидевший рядом засмеялся и что-то его спросил, но Кава на обратил на соседа никакого внимания. Он не замечал, как Майя смотрела на него, сидя на противоположном краю стола. Когда он внезапно встал и пошел на кухню, девушка последовала за ним.
Кава нажал на кнопку, и тут же послышалось гудение спускавшегося к ним лифта.
— Ну и что из того, что он клево ездит на мотоцикле? — продолжала Майя. — Тебе-то зачем туда лезть?
— Затем. Каприз. — Он ухмыльнулся.
Двери лифта бесшумно раскрылись, и Кава осторожно просунул голову в кабину.
— Черт! — воскликнула Майя. — Чем это тут пахнет? — Она повернулась к нему. — Так ты решил ехать?
Кава посмотрел на девушку, и она, покачав головой, вложила что-то ему в руку. Он посмотрел на свою ладонь и сжал ее в кулак.
— Ого, — тихо сказал он.
Сделав глубокий вдох и задержав дыхание, парень вошел в кабину лифта. Он обернулся и, прежде чем двери лифта закрылись, успел еще раз посмотреть Майе в глаза.
Когда двери лифта снова раскрылись, но уже наверху, Джи Чи одним могучим ударом чуть было не снес Каве голову, но он успел вовремя наклониться, и кулак метрдотеля скользнул по виску, содрав с него кожу. Наклонившись вперед, парень достал свой нож с автоматически выбрасывающимся лезвием, но Джи Чи схватил его за руку и чуть не сломал ее. Нож со звоном упал на пол. Понимая, что дело приняло нешуточный оборот, Кава не придумал ничего лучше, как укусить противника в щеку. Тот ослабил хватку, и парень начал бить его коленом. Впрочем, на Джи Чи это почти не подействовало, и он продолжал с рычанием дикого зверя вжимать Каву в стенку. В его глазах парень увидел собственную смерть. Метрдотель нанес сокрушительный удар в солнечное сплетение, и Кава согнулся пополам. Уткнувшись лицом в колени, он сполз на пол, попытался достать свой упавший нож, и тут же башмак Джи Чи тяжело наступил ему на руку. Кава закричал от боли. Из его головы выветрился весь хмель и следы наркотического опьянения. Собрав все силы, он внезапно ударил противника под подбородок. Голова Джи Чи откинулась, и, пошатнувшись, он сделал шаг назад. Кава схватил нож и сунул лезвие ему между ребер. Джи Чи попытался вытащить нож из раны, издавая нечленораздельные звуки, резко качнулся назад, и Кава выпустил из руки нож, оставшийся торчать в ране. Широко раскрыв глаза, метрдотель посмотрел на свою грудь, потом перевел взгляд на Каву. Он что-то пробормотал, шагнул к нему, качаясь, и тут же рухнул на пол лицом вниз.
— Черт бы побрал этих федералов, — сказал Бэд Клэмс, предвидя неизбежную встречу с катером береговой охраны CGM-1176. — Вечно сидят у меня на хвосте. А я-то думал, мне удалось их приручить, что они у меня в кармане. Однако у этих федералов больше голов, чем у гидры. — Он говорил об этом почти спокойно, с какой-то холодной яростью, как бы разговаривая сам с собой. «Интересно, — подумала Веспер, стоя чуть позади него, — помнит ли он о моем присутствии?»
— Придется перестроиться, — продолжал Чезаре, — наладить новые связи и заставить их снова плясать под мою дудку.
Веспер прикрыла глаза. Вдалеке уже был виден катер береговой охраны. Казалось, он нежился на океанской глади с заглушенными моторами. Чезаре тоже увидел его и тут же изменил курс. Лодка замедлила ход, прошла еще сотню ярдов, и Леонфорте заглушил мотор. Он приказал Веспер бросить якорь, и она привела в действие его электронный механизм. С тихим всплеском якорь ушел на дно.
Катер береговой охраны был уже так близко, что девушка могла разобрать его номер. Капитаном на этом катере был Мило. Она услышала глухой рокот дизелей, и катер, выпустив маленькое облачко синеватого дыма, двинулся им навстречу.
Они взошли на борт судна без всяких происшествий, и капитан отдал приказ развернуть катер. Казалось, Чезаре не замечал присутствия Мило на судне. Обращаясь к нему, он ограничился всего лишь несколькими фразами:
— Дома дела плохи. Мы не вернемся на нашу лодку. Лейтенант согласно кивнул. Его белоснежная форма и аккуратно подстриженная бородка придавали ему сходство с гончей, готовой к собачьим бегам. На какое-то мгновение его глаза остановились на Веспер, как бы ожидая дальнейших объяснений. Она улыбнулась ему и, пока Чезаре занимался проверкой оружия на борту катера, предназначенного для обмена на кокаин, проскользнула в рубку.
— Что это с ним? — спросил Мило, едва заметно шевеля губами.
Стоя вплотную к лейтенанту, она увидела тонкую сеточку морщин в уголках его глаз и рта. Как обычно, глаза молодого человека скрывались за зеркальными стеклами солнечных очков.
— На виллу налетели федералы, — тихо ответила девушка. — В военном вертолете. Мы были на волосок от гибели и спаслись только чудом...
Тонкие губы Мило, казалось, стали еще тоньше, превратившись в ниточки, что означало серьезную озабоченность.
— Пожалуй, мне стоит поговорить с ним. Наши торговые каналы могут оказаться в опасности. — Он осекся, почувствовав на своей руке прикосновение Веспер.
— Я бы на твоем месте не стала сейчас лезть к Чезаре с разговорами, — сказала она. — Он просто снесет тебе башку.
— Похоже, что так, — отозвался Мило.
Дав необходимые указания рулевому, стоявшему у штурвала, он сделал знак Веспер, и она отошла вслед за ним в уединенную часть рубки.
— Послушай, — зашипел лейтенант, совсем близко наклонившись к девушке, — вся моя карьера может полететь к черту, понимаешь? Вся моя жизнь зависит от этой операции.
— Каналы в УНИМО? Ты это имеешь в виду? — Она говорила о сверхсекретном правительственном проекте по новейшим видам оружия, часть которого Бэд Клэмс хотел продать самым крупным зарубежным покупателям.
— Ну конечно, — ухмыльнулся он. — Неужели ты думаешь, что я стал бы связываться с заурядной контрабандой кокаина? Да зачем? Слишком много латиноамериканцев замешаны в этот бизнес, и они ни за что не пустят туда ни одного чужака. Нет, я ввязался во все это только ради оружия. Своего рода хобби, понимаешь?
Веспер поддакнула, стремясь поддержать разговор.
— Как бы там ни было, — сказал лейтенант, облизнув губы, — я слишком много поставил на карту в этой игре, понимаешь, о чем я? Босс попал туда только благодаря моим связям, соответственно, я хочу получить за это свою долю прибыли. Я игрок, а не рядовая пешка-исполнитель, и теперь, когда появилась реальная угроза срыва, я не хочу быть замазанным ни в чем.
— Другими словами, ты не хочешь, чтобы тебя призвали к ответу.
Она видела, как морщинки вокруг глаз Мило обозначились еще резче.
— Я хочу выйти из этого дерьма чистым.
Девушка чувствовала, что он был крайне испуган. Лейтенант любил свое дело и балансировал на грани беззакония. Вероятно, ему это надоело, и он решил предпринять нечто более прибыльное, хотя и опасное, и, когда такая возможность представилась, он, не думая о последствиях, тут же ухватился за нее. Мило хотел быть игроком, а не пешкой, но к провалу не был готов.
— Не совершай преступлений, если не уверен в своих силах.
Мило подпрыгнул на месте, как будто его ударило электрическим током.
— Какого черта! Я всегда в себе уверен!
— Ладно, я могу все уладить, — сказала Веспер.
— Ну да? Да кто ты такая? Царица Савская, что ли?
— Я тот человек, который может избавить тебя от привлечения к ответственности. — Она посмотрела на лейтенанта. — Ведь ты же хочешь спасти свою задницу. Мило?
Она слышала его шумное дыхание и, даже не видя его лица, знала, что он смотрит на Чезаре. Леонфорте никогда не был предан своим людям, так почему же они должны хранить верность своему хозяину?
— Если бы он только узнал... — Мило говорил о Чезаре, и Веспер отлично его понимала.
— Он ничего не узнает, предоставь это мне. — Девушка немного помолчала. — Ну, согласен?
Лейтенант снова повернул голову, и зеркальные стекла его очков сверкнули в солнечном свете.
— Это наверняка?
— Гарантирую, — ответила она.
Молодой человек облизнул губы и кивнул в знак согласия.
Веспер решила тут же, без всякого промедления, вытащить из Мило все подробности относительно того, как им удалось пробраться через все многочисленные системы, но тут Чезаре позвал ее на корму катера. Она, даже не взглянув на Мило, пошла на зов с покорностью собаки.
Чезаре в ярости размахивал руками.
— Ты только посмотри сюда! — прокричал он, перекрывая рев моторов. Он показал ей на один из ящиков, верхняя крышка которого, обклеенная правительственными пломбами и печатями, была чуть приоткрыта.
Веспер наклонилась вниз, чтобы посмотреть туда, куда показывал Чезаре, и он вдруг так сильно сдавил ее шею сзади, что у нее искры посыпались из глаз. Прежде чем девушка смогла перевести дыхание, он зажал ее голову между крышкой и краем ящика с оружием. Мило, наблюдавший за ними из затененной части рубки, отвернулся. Чезаре одним движением приставил к ее уху дуло пистолета.
— Ну, сучка чертова, — задыхаясь выдавил он. Его лицо было искажено яростью. — Ты думала, тебе все сойдет с рук?
Полузадушенная, ощущая сильную боль в шее, она с трудом пролепетала:
— Что сойдет с рук?
Чезаре ударил ее по затылку.
— Это ты продала меня федералам!
* * *
Перед глазами Николаса висел странный предмет треугольной формы темного цвета. Почувствовав исходивший от него запах, Николас с трудом удержался от рвоты. Процесс расщепления яда в его организме шел очень медленно.— Вот она! Власть, сила!
Леонфорте держал в своей руке сердце Микио Оками и, пока Николас в ужасе рассматривал его, вонзил в него свои зубы. Он был весь с ног до головы покрыт кровью, как мясник на бойне. Николас не мог смотреть на раскачивающийся труп того, кто совсем недавно являлся кайсё якудзы, а теперь превратился в обыкновенный кусок мяса.
Мик жевал сердце Оками медленно, вдумчиво, с чувством, не говоря ни слова. Николас понял: время речей миновало, настало время действовать. Он знал очень много о шаманизме. Например, ему было известно, что энергия человеческих внутренних органов вселяла громадную силу и сверхвыносливость в того, кто их поедал. И чем более знаменитым был воин, внутренности которого поглощались, тем больше сил и выносливости они придавали тому, кто их пожирал. При этом достигалась еще одна цель — вырезая жизненно важные органы врага и съедая их, можно было лишить его возможности родиться вновь.
Наконец Леонфорте покончил с сердцем и, подойдя к трупу, ловким и с виду небрежным движением отхватил еще один кусок. Затем вернулся к Николасу, неся в руках нечто багровое и скользкое — это была печень Оками. Мик прижал ее к груди Николаса и начал что-то бормотать на странном вьетнамском диалекте.
— Ты болен, — сказал он. — Неизлечимо болен своим еврейством. Оно подобно раку крови. Впрочем, если мне того захочется, я мог бы спасти тебя от этой болезни. — Мик рассмеялся гортанным смехом, губы и подбородок его были запачканы запекшейся кровью.
Прикрыв глаза и слегка покачиваясь всем телом в трансе, он снова принялся бормотать какие-то заклинания, потом поднес ко рту печень и с животным рычанием принялся поедать ее кусок за куском. Странно, но он не глотал эти куски, а просто держал их во рту.
Приблизив свою воняющую морду к лицу Николаса, он сказал с полунабитым ртом:
— Ешь! Ешь!
Он совал куски печени в рот Николасу, но тот крепко-накрепко сжал губы. Хищно улыбнувшись, Мик со всей силой ударил Линнера в солнечное сплетение. Задыхаясь от боли, тот раскрыл рот, и Мик в страшном поцелуе прижался своим ртом к губам Николаса и вытолкнул ему в глотку куски печени. Потом с силой сдавив ему челюсти, прошипел в ухо:
— Глотай, Ники-малыш, иначе Оками задушит тебя до смерти.
Конвульсивным движением Николас проглотил то, что застряло у него в горле.
— Так-то лучше, — кивнул одобрительно Мик, — гораздо лучше.
Он продолжал пожирать печень, разрывая ее зубами и сверкая глазами. Закончив жуткую трапезу, он произнес:
— С тобой я еще не закончил. Нам осталось сыграть еще один акт.
Он нежно, почти любяще прикоснулся к Николасу.
— Отдохни, — абсолютно спокойным голосом сказал он. — Очень скоро тебе понадобятся все твои силы.
* * *
— Договоримся? О чем договоримся?Вед даже не взглянул на Кроукера. Они стояли посередине двора, где Форрест выслушивал донесения своих офицеров. Сообщения были нерадостными: Чезаре Леонфорте нигде не было, и никто не имел ни малейшего понятия, как ему удалось исчезнуть, Форрест дал волю своей необузданной ярости, и в течение пяти минут все вокруг него испытали на себе его грубый нрав. Казалось, даже видавшие виды полевые офицеры и те готовы были сквозь землю провалиться.
Усилием воли Кроукер сдержался и не сказал ни слова, когда узнал, что Веспер тоже куда-то пропала. Он-то знал, где она была. К тому же ему было известно, где находился и Бэд Клэмс. Или, точнее, где он будет примерно через час — на борту катера береговой охраны CGM-1176. Это был его последний козырь, с помощью которого он мог вызволить Маргариту. И где-то в глубине души Лью сейчас молился, как делал это ребенком каждый вечер перед сном, чтобы Бог помог ему спасти любимую.
Вокруг него царил хаос, который мог быть вызван только правительством США, когда оно объявило чрезвычайное положение или же начало военных действий. Вооруженные до зубов люди в камуфляжной форме и с разрисованными лицами бегали туда-сюда, выкрикивая команды или выслушивая последние сообщения подчиненных. Головорезов Леонфорте с поднятыми за голову руками уводили под конвоем. Был слышен треск полевой рации на вертолете. И в центре всего этого находился Форрест. Он стоял, выпрямив спину и дирижируя действиями солдат, похожий на настоящего, одетого в смокинг дирижера. Кроукер чувствовал, как от всего существа Веда волнами исходило удовлетворение: ура! снова война!
Однако у этой войны, как и у любой другой, была своя обратная сторона — несмотря на все усилия, главный враг ускользнул от элитных войск.
— Давай договоримся, Форрест, — повторил сквозь зубы Кроукер.
— Я не хочу ни с кем договариваться, — кратко ответил Вед.
— Конечно, хочешь, — сказал Кроукер, — просто ты об этом еще не знаешь.
Форрест отпустил одного из своих офицеров и повернулся к детективу. Тот, имея некоторый опыт проведения психологического воздействия в качестве помощника окружного прокурора, прижал к себе рыдающую Фрэнси. Лью всем телом чувствовал, как девочка дрожит, не сводя глаз с закованной в наручники матери.
Форрест мрачно проворчал:
— Ты что, бредишь, парень?
— Может быть, но мне так не кажется. — Кроукер подошел поближе и, понизив голос, продолжил: — Послушай, Вед, мы действительно можем с тобой отлично поладить. У тебя есть то, что нужно мне, — Маргарита де Камилло.
— Да, она в моих руках, и останется со мной. — Однако за холодным скептицизмом Форреста угадывался огонек заинтересованности. — А что есть у тебя, что могло бы меня заинтересовать?
— Чезаре Леонфорте.
Типично американское лицо Веда помрачнело.
— Хочу сразу предупредить тебя, дружище, если ты располагаешь какой-нибудь информацией о Леонфорте, лучше скажи мне все сейчас же, иначе тебе будет предъявлено обвинение в отказе от содействия закону.
— Не надо угрожать, друг, — мягко сказал Кроукер.
— Я не отдам тебе госпожу де Камилло, забудь об этом, — взбрыкнул Форрест, возмутившись тем, что Кроукер обращается с ним слишком фамильярно.
Однако Кроукер видел, что он старался не смотреть в заплаканные глаза Фрэнси.
— Но тогда ты упустишь Леонфорте, — сказал он.
— Что ж поделаешь, — Форрест почувствовал прилив желчи.
— А вместе с ним и кокаиновую ниточку.
— К черту! Найдется другая!
— И его каналы в УНИМО.
При упоминании УНИМО Форрест чуть не подавился. Он уже открыл рот, чтобы сказать что-то, как явился с сообщением один из его идиотов. Вед чуть было не свернул ему башку, и офицер ретировался, побледнев как полотно. Форрест принялся жевать губами, как обезумевшее животное в клетке. Наконец его бегавшие глаза остановились на Фрэнси. Не говоря ни слова, Вед долго смотрел на нее и наконец выпалил:
— Черт бы вас всех побрал!
* * *
— Похоже, ты окончательно потерял мозги, — сказала Майя. — А что тебе известно о нем?— Он клево ездит на мотоцикле, — ответил Кава.
Он стоял у шахты крошечного лифта, который несколько минут назад поднял Николаса наверх, в «Пул Марин». Парень вернулся в кофейню и стал слушать стихи, фактически не понимая и не воспринимая их. Он продолжал думать о Николасе и о том, куда тот направился. Кто-то сидевший рядом засмеялся и что-то его спросил, но Кава на обратил на соседа никакого внимания. Он не замечал, как Майя смотрела на него, сидя на противоположном краю стола. Когда он внезапно встал и пошел на кухню, девушка последовала за ним.
Кава нажал на кнопку, и тут же послышалось гудение спускавшегося к ним лифта.
— Ну и что из того, что он клево ездит на мотоцикле? — продолжала Майя. — Тебе-то зачем туда лезть?
— Затем. Каприз. — Он ухмыльнулся.
Двери лифта бесшумно раскрылись, и Кава осторожно просунул голову в кабину.
— Черт! — воскликнула Майя. — Чем это тут пахнет? — Она повернулась к нему. — Так ты решил ехать?
Кава посмотрел на девушку, и она, покачав головой, вложила что-то ему в руку. Он посмотрел на свою ладонь и сжал ее в кулак.
— Ого, — тихо сказал он.
Сделав глубокий вдох и задержав дыхание, парень вошел в кабину лифта. Он обернулся и, прежде чем двери лифта закрылись, успел еще раз посмотреть Майе в глаза.
Когда двери лифта снова раскрылись, но уже наверху, Джи Чи одним могучим ударом чуть было не снес Каве голову, но он успел вовремя наклониться, и кулак метрдотеля скользнул по виску, содрав с него кожу. Наклонившись вперед, парень достал свой нож с автоматически выбрасывающимся лезвием, но Джи Чи схватил его за руку и чуть не сломал ее. Нож со звоном упал на пол. Понимая, что дело приняло нешуточный оборот, Кава не придумал ничего лучше, как укусить противника в щеку. Тот ослабил хватку, и парень начал бить его коленом. Впрочем, на Джи Чи это почти не подействовало, и он продолжал с рычанием дикого зверя вжимать Каву в стенку. В его глазах парень увидел собственную смерть. Метрдотель нанес сокрушительный удар в солнечное сплетение, и Кава согнулся пополам. Уткнувшись лицом в колени, он сполз на пол, попытался достать свой упавший нож, и тут же башмак Джи Чи тяжело наступил ему на руку. Кава закричал от боли. Из его головы выветрился весь хмель и следы наркотического опьянения. Собрав все силы, он внезапно ударил противника под подбородок. Голова Джи Чи откинулась, и, пошатнувшись, он сделал шаг назад. Кава схватил нож и сунул лезвие ему между ребер. Джи Чи попытался вытащить нож из раны, издавая нечленораздельные звуки, резко качнулся назад, и Кава выпустил из руки нож, оставшийся торчать в ране. Широко раскрыв глаза, метрдотель посмотрел на свою грудь, потом перевел взгляд на Каву. Он что-то пробормотал, шагнул к нему, качаясь, и тут же рухнул на пол лицом вниз.