Страница:
— Насколько опасен этот человек, Мицуи? — спросил наконец Николас.
— Это мы еще увидим, — ответил Оками. — Несомненно, однако, что наибольшую опасность представляет сам Акинага. Хочется посмотреть, хватит ли у него влияния на то, чтобы протащить Мицуи на этот пост.
— Тогда уже будет поздно что-либо предпринимать.
— Отнюдь нет. Ключевой фигурой является Акинага. Без него Мицуи станет очередным слабым, недееспособным премьер-министром. Сейчас, мне кажется, надо подождать, пусть Акинага лезет из кожи вон ради своего ставленника.
— Хочу с вами поделиться еще одной проблемой, с которой я сегодня столкнулся дважды. — И Николас рассказал Оками, что с ним произошло во время встреч с Хоннико и Танакой Джином.
— Никогда не слышал, чтобы Акшара проявляла себя подобным образом, — явно встревожился оябун.
— Но эти ощущения отличались от Акшары, — пояснил Линнер, но не рассказал Оками о том, что в доме Куртца почувствовал присутствие двойника. Сначала решил сам во всем разобраться.
— А на что это было похоже?
— Трудно сказать, — ответил Николас. — Небо как будто плавится, слышишь жужжание миллионов пчел. — Он покачал головой. — Я знаю, все это звучит как бред сумасшедшего.
— Не совсем, — сказал Оками. — Полагаю, нам нужно попытаться устранить внутренние повреждения. — Он протянул руку. — Вы готовы?
Николас кивнул, хотя после всех треволнений последних дней ожидал этого сеанса со всевозрастающим чувством беспокойства. Стоя абсолютно неподвижно, он прислушивался к звуку городского шума, который сначала стал неестественно громким, затем, по мере того как реальность утекала в пространственную дыру, замер где-то в отдалении.
— Хорошо, — сказал Микио Оками, — впитывайте в себя ночь.
Откинув голову, он наблюдал за Николасом, всматриваясь в бездну, которой была Акшара. С каждым биением сердца огни Токио отодвигались все дальше и дальше и наконец совсем растворились в пустоте.
— Входите в Акшару глубже, до тех пор, пока не начнете видеть темные структуры. Это Кшира.
Кшира была дорогой тьмы, другой половиной тау-тау, половиной, о которой почти никогда не говорилось, потому что те, кто отваживался на попытку овладеть ею, умирали или сходили с ума. Так получилось с Канзацу, сенсеем тау-тау Николаса, который и привнес в его мозг таящиеся, подобно бомбам с часовым механизмом, частицы Кширы.
Николас знал, что Оками обладал корёку — озаряющей силой. В преданиях древних адептов тау-тау говорилось, что корёку было единственным путем к сюкен — власти, в которой обе половины тау-тау могли объединяться в действенное целое. Однако другие уверяли, что сюкен — не более чем миф, что Акшара и Кшира не могут слиться воедино.
Николас горячо верил в существование сюкен. Что ему оставалось делать? В противном случае Кшира, эта разрушительница душ, могла когда-нибудь одолеть и свести его с ума, как когда-то Канзацу.
Внезапно он ощутил, как желатинообразный небосвод сковал его тело, услышал миллион голосов, говорящих на незнакомых языках в самом центре мозга. Такое уже происходило с ним сегодня. Приближалась Кшира...
— Нет, — резко приказал Оками, — не выходите из тау-тау. Вы только притянете темные структуры ближе, и, если они проникнут в ваше сознание, от них уже не отделаться.
Глубоко погрузившись в похожее на транс состояние, Николас не замечал ни времени, ни пространства. Он существовал как искра света в безразмерной пустоте. Окружающий его космос дышал подобно притаившемуся в чаще зверю, но вместо того, чтобы чувствовать себя защищенным броней Акшары, он ощущал в этом космическом вакууме копошение структур Кширы. Когда-то ранее они казались ему почти безобидными, просто отдаленными облачками на безграничном горизонте. Теперь же они кружились вокруг него с такой скоростью, что заслоняли все более увеличивающиеся участки окружающей его пустоты и ухудшали ментальную видимость. Николас знал, что осталось совсем немного времени до того момента, когда они сольются воедино, чтобы образовать вокруг него непрерывное кольцо, которое перекроет ему доступ к Акшаре, и все, что он в состоянии будет ощущать, это их черную тяжесть, а потом наступит сумасшествие.
Внезапно его психический взор привлекла непонятно откуда возникшая сверкающая колонна света, от которой время от времени отходили волокна. Они касались кружащихся в его мозгу черных осколков Кширы. За этим светом он мог чувствовать психическое присутствие Оками. Они уже проделывали это примерно неделю назад, когда вновь встретились в Венеции. И все же Кшира продолжала свирепствовать в Николасе, в самое неподходящие моменты психически ослепляя его, мешая Акшаре так сильно, что приводило его почти в панический ужас.
И этот страх еще более усиливался, когда он вспоминал о том, что произошло в лесу Ёсино три недели назад, когда он и Тати Сидаре, молодой оябун якудзы, с которым он подружился, попытались наладить подобный психический контакт. Тати тоже обладал корёку, но когда попытался установить контакт, Николас поймал обрывки его мыслей: «Не могу. Что-то... не пойму... — На его лице появилось какое-то странное выражение. — Эта Кшира так сильна...» И Тати сдался. Через несколько мгновений его убили, и Николас так и не узнал отгадки. Неужели Кшира Николаса была слишком сильна для Тати? Но как это могло быть? Корёку должно было справиться с Кширой.
Внутри колонны света стало возникать лицо Оками — может быть, сейчас он получит ответ на этот вопрос?
Николас почувствовал психическую эманацию, исходящую от этого источника света, и потянулся ей навстречу. Заряженные корпускулы вступили во взаимодействие с его психикой, и он ощутил на коже жар и какое-то шевеление, как будто по ней ползали насекомые или выступили капельки пота.
Теперь, когда Линнер начал двигаться к этому колоннообразному световому водовороту, в нем, подобно ирисовой диафрагме, начало открываться отверстие. Оно было готово принять Николаса, и его охватил буйный восторг. Наконец-то он начал свой путь к интеграции; наконец-то одолевавшая его темная сила Кширы успокоится! Но в тот момент, когда он уже попал в объятия этих частиц света, до него, как и в случае с Тати, донеслись мысли Оками: «Нет, нет... Слишком сильно... Не могу удержать связь... Все охлопывается... Выходите! Скорее! Ничего не вышло. Выходите!»
Связь Николаса с Акшарой прервалась, как будто щелкнула растянутая резинка, и его отбросило обратно в реальное пространство и время. Задыхаясь, он скорчившись сидел на земле святилища, и неоновое свечение Токио окружало его как некий искусственный Млечный Путь.
Все еще в тумане от столь внезапного разрыва контакта с Акшарой, Линнер огляделся по сторонам в поисках Оками и увидел, что тот лежит на земле. Николас с трудом дотащился до него, прислушался к дыханию, проверил реакцию глазных яблок под закрытыми веками. Оками был без сознания. Внезапно у него начались судороги. Кровяное давление подскочило. Что же произошло в кокоро? Что видел Оками? Почему он потерял контроль над световой колонной, над корёку, оказался в шоковом состоянии? Не по той ли таинственной причине, которая заставила Тати так внезапно прервать с ним психический контакт? Может быть, Канзацу каким-то образом психически отравил его? Он должен узнать правду.
С помощью Акшары Николас направил свою психическую энергию в кровеносную систему Оками, чтобы помочь ему выйти из шока, унять судороги и поскорее привести в сознание. Затем он снизил уровень адреналина в крови и заставил организм кайсё выработать нужную комбинацию нейропептидов.
Вскоре Оками затих, судороги прекратились, и он открыл глаза.
— Как вы себя чувствуете, Оками-сан?
— Усталым. — Он постарался улыбнуться, но это ему удалось плохо. — Я уже не так молод, как когда-то.
— Вам девяносто.
— Кто вам это сказал? Челеста? — Он облизал пересохшие губы. — Даже она не знает, сколько мне лет на самом деле. И слава Богу. — Он махнул рукой. — Помогите мне подняться, пожалуйста.
Но стоило Николасу попытаться это сделать, как кайсё схватился за голову и застонал. Пришлось осторожно уложить его обратно на землю.
— Что вы со мной сделали? Такой концентрации эндорфина в крови у меня не было с тех пор, как мне исполнилось семьдесят.
— Вы бились в жестоких конвульсиях, — сказал Николас.
— Я этого не помню.
Пока Оками, ровно и глубоко дыша, погрузился в прану, продолжая процесс очистки организма, Николас заботливо наблюдал за ним.
Наконец старец открыл глаза и пристально взглянул на Николаса.
— Не думаю, что смогу вам помочь, мой друг, хотя мне очень бы хотелось.
«Лучше бы я этого не слышал», — подумал Николас.
— Но вы владеете корёку. Это же единственный путь к интеграции. Вы были моей последней надеждой.
— Будем молиться Богу, каждый своему, чтобы это оказалось не так, — вздохнул Оками. — Потому что в противном случае вы обречены. — Он с трудом встал и ухватился за Николаса. — Видите ли, все это время вы носили в себе Кширу, но не имели к ней доступа. Я тоже не смог подобраться близко. Когда я попробовал сделать это, то чуть было не умер. И судя по тому, что вы рассказывали мне о вашем с Тати Сидаре опыте, он тоже оказался в тупике. Из всего этого можно сделать вывод, что корёку — озаряющая сила — помочь вам не может.
Николаса охватил ужас.
— Но что же мне делать, Оками-сан? Я больше не могу терпеть внутри себя Кширу. В последнее время я чувствую, как растет ее сила. На мою душу легла тень.
— Я знаю, мой друг, и сочувствую вам. Но с Кширой можно обращаться лишь вполне определенным образом, иначе это приведет к тому же результату, что и обезвреживание мины без знания ее устройства. К катастрофе. — Он печально покачал головой. — Жаль, что Канзацу, обучавший вас сенсей, умер. Он был единственным человеком, который знал, как вам помочь. — Оками плюнул на землю. — Какой это был извращенный, дьявольский ум. Он должен был от всей души ненавидеть вас, чтобы сотворить с вами такое.
Старик прошелся на негнущихся ногах.
— Пойдемте. Пора уходить отсюда. Психическое эхо чуть было не случившейся катастрофы беспокоит меня.
Когда они вышли на толкотню западного Синбаси, Оками взглянул на пепельно-серое лицо Николаса:
— Я слишком стар и утомлен, чтобы помочь вам, но не теряйте надежды, Линнер-сан. Я знаю, что ответ существует. И где-то есть кто-то, обладающий средствами, с помощью которых вы сможете выйти из этой необычной тюрьмы.
Нью-Йорк — Токио
— Это мы еще увидим, — ответил Оками. — Несомненно, однако, что наибольшую опасность представляет сам Акинага. Хочется посмотреть, хватит ли у него влияния на то, чтобы протащить Мицуи на этот пост.
— Тогда уже будет поздно что-либо предпринимать.
— Отнюдь нет. Ключевой фигурой является Акинага. Без него Мицуи станет очередным слабым, недееспособным премьер-министром. Сейчас, мне кажется, надо подождать, пусть Акинага лезет из кожи вон ради своего ставленника.
— Хочу с вами поделиться еще одной проблемой, с которой я сегодня столкнулся дважды. — И Николас рассказал Оками, что с ним произошло во время встреч с Хоннико и Танакой Джином.
— Никогда не слышал, чтобы Акшара проявляла себя подобным образом, — явно встревожился оябун.
— Но эти ощущения отличались от Акшары, — пояснил Линнер, но не рассказал Оками о том, что в доме Куртца почувствовал присутствие двойника. Сначала решил сам во всем разобраться.
— А на что это было похоже?
— Трудно сказать, — ответил Николас. — Небо как будто плавится, слышишь жужжание миллионов пчел. — Он покачал головой. — Я знаю, все это звучит как бред сумасшедшего.
— Не совсем, — сказал Оками. — Полагаю, нам нужно попытаться устранить внутренние повреждения. — Он протянул руку. — Вы готовы?
Николас кивнул, хотя после всех треволнений последних дней ожидал этого сеанса со всевозрастающим чувством беспокойства. Стоя абсолютно неподвижно, он прислушивался к звуку городского шума, который сначала стал неестественно громким, затем, по мере того как реальность утекала в пространственную дыру, замер где-то в отдалении.
— Хорошо, — сказал Микио Оками, — впитывайте в себя ночь.
Откинув голову, он наблюдал за Николасом, всматриваясь в бездну, которой была Акшара. С каждым биением сердца огни Токио отодвигались все дальше и дальше и наконец совсем растворились в пустоте.
— Входите в Акшару глубже, до тех пор, пока не начнете видеть темные структуры. Это Кшира.
Кшира была дорогой тьмы, другой половиной тау-тау, половиной, о которой почти никогда не говорилось, потому что те, кто отваживался на попытку овладеть ею, умирали или сходили с ума. Так получилось с Канзацу, сенсеем тау-тау Николаса, который и привнес в его мозг таящиеся, подобно бомбам с часовым механизмом, частицы Кширы.
Николас знал, что Оками обладал корёку — озаряющей силой. В преданиях древних адептов тау-тау говорилось, что корёку было единственным путем к сюкен — власти, в которой обе половины тау-тау могли объединяться в действенное целое. Однако другие уверяли, что сюкен — не более чем миф, что Акшара и Кшира не могут слиться воедино.
Николас горячо верил в существование сюкен. Что ему оставалось делать? В противном случае Кшира, эта разрушительница душ, могла когда-нибудь одолеть и свести его с ума, как когда-то Канзацу.
Внезапно он ощутил, как желатинообразный небосвод сковал его тело, услышал миллион голосов, говорящих на незнакомых языках в самом центре мозга. Такое уже происходило с ним сегодня. Приближалась Кшира...
— Нет, — резко приказал Оками, — не выходите из тау-тау. Вы только притянете темные структуры ближе, и, если они проникнут в ваше сознание, от них уже не отделаться.
Глубоко погрузившись в похожее на транс состояние, Николас не замечал ни времени, ни пространства. Он существовал как искра света в безразмерной пустоте. Окружающий его космос дышал подобно притаившемуся в чаще зверю, но вместо того, чтобы чувствовать себя защищенным броней Акшары, он ощущал в этом космическом вакууме копошение структур Кширы. Когда-то ранее они казались ему почти безобидными, просто отдаленными облачками на безграничном горизонте. Теперь же они кружились вокруг него с такой скоростью, что заслоняли все более увеличивающиеся участки окружающей его пустоты и ухудшали ментальную видимость. Николас знал, что осталось совсем немного времени до того момента, когда они сольются воедино, чтобы образовать вокруг него непрерывное кольцо, которое перекроет ему доступ к Акшаре, и все, что он в состоянии будет ощущать, это их черную тяжесть, а потом наступит сумасшествие.
Внезапно его психический взор привлекла непонятно откуда возникшая сверкающая колонна света, от которой время от времени отходили волокна. Они касались кружащихся в его мозгу черных осколков Кширы. За этим светом он мог чувствовать психическое присутствие Оками. Они уже проделывали это примерно неделю назад, когда вновь встретились в Венеции. И все же Кшира продолжала свирепствовать в Николасе, в самое неподходящие моменты психически ослепляя его, мешая Акшаре так сильно, что приводило его почти в панический ужас.
И этот страх еще более усиливался, когда он вспоминал о том, что произошло в лесу Ёсино три недели назад, когда он и Тати Сидаре, молодой оябун якудзы, с которым он подружился, попытались наладить подобный психический контакт. Тати тоже обладал корёку, но когда попытался установить контакт, Николас поймал обрывки его мыслей: «Не могу. Что-то... не пойму... — На его лице появилось какое-то странное выражение. — Эта Кшира так сильна...» И Тати сдался. Через несколько мгновений его убили, и Николас так и не узнал отгадки. Неужели Кшира Николаса была слишком сильна для Тати? Но как это могло быть? Корёку должно было справиться с Кширой.
Внутри колонны света стало возникать лицо Оками — может быть, сейчас он получит ответ на этот вопрос?
Николас почувствовал психическую эманацию, исходящую от этого источника света, и потянулся ей навстречу. Заряженные корпускулы вступили во взаимодействие с его психикой, и он ощутил на коже жар и какое-то шевеление, как будто по ней ползали насекомые или выступили капельки пота.
Теперь, когда Линнер начал двигаться к этому колоннообразному световому водовороту, в нем, подобно ирисовой диафрагме, начало открываться отверстие. Оно было готово принять Николаса, и его охватил буйный восторг. Наконец-то он начал свой путь к интеграции; наконец-то одолевавшая его темная сила Кширы успокоится! Но в тот момент, когда он уже попал в объятия этих частиц света, до него, как и в случае с Тати, донеслись мысли Оками: «Нет, нет... Слишком сильно... Не могу удержать связь... Все охлопывается... Выходите! Скорее! Ничего не вышло. Выходите!»
Связь Николаса с Акшарой прервалась, как будто щелкнула растянутая резинка, и его отбросило обратно в реальное пространство и время. Задыхаясь, он скорчившись сидел на земле святилища, и неоновое свечение Токио окружало его как некий искусственный Млечный Путь.
Все еще в тумане от столь внезапного разрыва контакта с Акшарой, Линнер огляделся по сторонам в поисках Оками и увидел, что тот лежит на земле. Николас с трудом дотащился до него, прислушался к дыханию, проверил реакцию глазных яблок под закрытыми веками. Оками был без сознания. Внезапно у него начались судороги. Кровяное давление подскочило. Что же произошло в кокоро? Что видел Оками? Почему он потерял контроль над световой колонной, над корёку, оказался в шоковом состоянии? Не по той ли таинственной причине, которая заставила Тати так внезапно прервать с ним психический контакт? Может быть, Канзацу каким-то образом психически отравил его? Он должен узнать правду.
С помощью Акшары Николас направил свою психическую энергию в кровеносную систему Оками, чтобы помочь ему выйти из шока, унять судороги и поскорее привести в сознание. Затем он снизил уровень адреналина в крови и заставил организм кайсё выработать нужную комбинацию нейропептидов.
Вскоре Оками затих, судороги прекратились, и он открыл глаза.
— Как вы себя чувствуете, Оками-сан?
— Усталым. — Он постарался улыбнуться, но это ему удалось плохо. — Я уже не так молод, как когда-то.
— Вам девяносто.
— Кто вам это сказал? Челеста? — Он облизал пересохшие губы. — Даже она не знает, сколько мне лет на самом деле. И слава Богу. — Он махнул рукой. — Помогите мне подняться, пожалуйста.
Но стоило Николасу попытаться это сделать, как кайсё схватился за голову и застонал. Пришлось осторожно уложить его обратно на землю.
— Что вы со мной сделали? Такой концентрации эндорфина в крови у меня не было с тех пор, как мне исполнилось семьдесят.
— Вы бились в жестоких конвульсиях, — сказал Николас.
— Я этого не помню.
Пока Оками, ровно и глубоко дыша, погрузился в прану, продолжая процесс очистки организма, Николас заботливо наблюдал за ним.
Наконец старец открыл глаза и пристально взглянул на Николаса.
— Не думаю, что смогу вам помочь, мой друг, хотя мне очень бы хотелось.
«Лучше бы я этого не слышал», — подумал Николас.
— Но вы владеете корёку. Это же единственный путь к интеграции. Вы были моей последней надеждой.
— Будем молиться Богу, каждый своему, чтобы это оказалось не так, — вздохнул Оками. — Потому что в противном случае вы обречены. — Он с трудом встал и ухватился за Николаса. — Видите ли, все это время вы носили в себе Кширу, но не имели к ней доступа. Я тоже не смог подобраться близко. Когда я попробовал сделать это, то чуть было не умер. И судя по тому, что вы рассказывали мне о вашем с Тати Сидаре опыте, он тоже оказался в тупике. Из всего этого можно сделать вывод, что корёку — озаряющая сила — помочь вам не может.
Николаса охватил ужас.
— Но что же мне делать, Оками-сан? Я больше не могу терпеть внутри себя Кширу. В последнее время я чувствую, как растет ее сила. На мою душу легла тень.
— Я знаю, мой друг, и сочувствую вам. Но с Кширой можно обращаться лишь вполне определенным образом, иначе это приведет к тому же результату, что и обезвреживание мины без знания ее устройства. К катастрофе. — Он печально покачал головой. — Жаль, что Канзацу, обучавший вас сенсей, умер. Он был единственным человеком, который знал, как вам помочь. — Оками плюнул на землю. — Какой это был извращенный, дьявольский ум. Он должен был от всей души ненавидеть вас, чтобы сотворить с вами такое.
Старик прошелся на негнущихся ногах.
— Пойдемте. Пора уходить отсюда. Психическое эхо чуть было не случившейся катастрофы беспокоит меня.
Когда они вышли на толкотню западного Синбаси, Оками взглянул на пепельно-серое лицо Николаса:
— Я слишком стар и утомлен, чтобы помочь вам, но не теряйте надежды, Линнер-сан. Я знаю, что ответ существует. И где-то есть кто-то, обладающий средствами, с помощью которых вы сможете выйти из этой необычной тюрьмы.
Нью-Йорк — Токио
— Все в порядке?
— Мама уснула, — ответила Франсина Гольдони де Камилло.
— Да, я знаю, — сказал Пол Чьярамонте. — Я дал ей кое-что, чтобы она смогла отдохнуть.
В салоне частного самолета было темно и холодно. Они сидели на скамьях напротив друг друга, а за маленькими поцарапанными стеклами проплывали жутковато выглядевшие при свете луны облака. Фрэнси постаралась приободриться, успокоить болезненно сжимающееся сердце. Потихоньку передвигаясь по скамейке, девочка наконец почувствовала тепло материнского плеча и немного успокоилась.
— Куда ты нас везешь?
Глаза Пола сверкнули в полутьме салона.
— На юг, — сказал он. — Там тепло. Тебе понравится. Плавай сколько влезет, а может быть, и серфингом займешься.
— Кого ты хочешь обмануть? — спросила Фрэнси. — Ты везешь нас к Бэду Клэмсу.
Пол некоторое время молча смотрел на нее.
— Ты умненькая девочка.
— Не разговаривай со мной так, — ответила она. — Мне давно не семь лет.
— Вижу. — Он посмотрел на нее оценивающим взглядом. — Ты, кажется, уже выбросила свой детский лифчик?
— Они тебе нравятся? — Она слегка выпятила груди.
Он пожал плечами:
— Почему бы и нет?
Фрэнси улыбнулась:
— Хочешь потрогать?
Пол подскочил, как будто она ткнула его горящей сигаретой.
— Господи Иисусе, девочка, что за вопросы ты задаешь?
— Там, на Шипсхед Бэй, ты вел себя по-другому.
Он отмахнулся:
— Я вышел из себя. Разве не было от чего? Твоя мать виновата в смерти двух моих людей.
— Они хотели увезти нас.
— И заставила убить фараона. Понимаешь ли ты это? Теперь я засветился в Нью-Йорке. Если убьешь чертова фараона и попадешься, ты человек конченый. Они запрут тебя и выкинут ключ подальше.
— Он только хотел защитить нас.
Пол взглянул на нее с выражением, которое можно было бы назвать невольным уважением.
— Сколько тебе лет, семнадцать?
— Почти.
Пол фыркнул:
— Хочешь выглядеть на двадцать восемь? Послушай моего совета, девочка, охолонись немножко. У тебя масса времени для того, чтобы вырасти, не обязательно делать это за один день.
Фрэнси задумалась на некоторое время.
— Почему ты усыпил мать, а не меня?
— Знаешь что, с тобой надо держать ухо востро.
— Почему ты хотел поговорить со мной наедине?
Пол отгрыз кусок ногтя.
— Ты мне нравишься. Ты задаешь прямые вопросы, не мямлишь, поэтому я отвечу тебе откровенно. Понимаешь, твоя мать, должно быть, ненавидит меня за все, что случилось. Кроме того, я с ней немного грубо обошелся, просто рассвирепел, и теперь жалею об этом. Поэтому я знал, что она меня не станет слушать; что бы я ей ни сказал, она пошлет меня к дьяволу и, полагаю, будет права. И я подумал, что с тобой может получиться по-другому. Тебе все-таки уже почти семнадцать, и ты, может быть, выслушаешь меня.
— Я выслушаю тебя, — сказала Фрэнси, — если ты не будешь врать. А иначе можешь убираться к черту.
— Ну что ж, это я тоже уважаю. — Он опять закусил ноготь. — Ты когда-нибудь встречалась с Бэдом Клэмсом?
— Нет.
— Ну ладно. — Он огляделся вокруг, как будто хотел спросить еще что-то. — Эй! — Он вдруг вскочил с места, заставив ее вздрогнуть. — Ты голодна? Если хочешь, я приготовлю спагетти.
Фрэнси огляделась:
— Разве на самолете есть кухня?
— Конечно, а ты как думала? Только она называется камбузом, как на корабле. — Он прошел в конец салона и зажег свет в нише, в которой был устроен отделанный нержавеющей сталью камбуз.
— А разве здесь нет других пассажиров?
— Нет. Сама понимаешь, этот рейс особый.
Пол достал пачку спагетти и поставил кипятиться воду на двухконфорочную электрическую печь. Потом занялся приготовлением соуса из томатной пасты, тушеных помидоров, петрушки и лука.
— Добавить немного лука и перца, и все будет в порядке, — сказал он и поставил кастрюлю с соусом на вторую конфорку.
— А что с твоей ногой? — спросила Фрэнси.
Пол машинально посмотрел вниз, на свою искалеченную ногу.
— Я попал под машину, давно, когда был еще мальчишкой. В 1962 году в Астории, где я тогда жил. — Он помешал соус и покачал головой. — Знаешь, все произошло как-то странно, как во сне. Если бы не моя нога, я точно решил бы, что это был сон. Я увидел машину, мчавшуюся по улице, и сразу понял, что сейчас произойдет что-то ужасное. Она ехала прямо на ту девушку. Я как раз смотрел на нее, потому что, Бог мой, как она была красива! Я крикнул, и девушка обернулась, потом как в кино бросился с тротуара, надеясь спасти ее, но машина сломала мне бедро и лодыжку.
— А что случилось с девушкой?
— Она умерла, — сказал Пол. — Я долго пробыл в госпитале. Мне сделали три операции, но так и не смогли вылечить до конца. Сказали, что я еще счастливчик, потому что вышел на двух ногах. Пытался выяснить, что случилось с девушкой, но мне сказали, что она не выжила. Ее уже похоронили. — Он показал на плиту: — Эй, взгляни, спагетти готовы. Знаешь, самое главное их не переварить.
— Да, — ответила она, — я знаю.
Он только махнул рукой:
— Так все говорят. Но самый большой секрет заключается в том, как приготовить настоящий соус. — Он взглянул на нее и был разочарован, увидев, что она даже не улыбнулась. — Ты боишься?
Она помедлила с ответом.
— Наверное, немного боюсь. Я много слышала о Бэде Клэмсе.
Пол фыркнул:
— Кто же о нем не слышал? — Он покачал головой. — А ты знаешь, как он получил это прозвище?
Фрэнси отрицательно мотнула головой.
— После того, как он убил первого своего парня — работа на заказ, понимаешь? Парень обедал в ресторане, а Чезаре вошел, прицелился и — пух! — прикончил его. Потом, как будто у него совсем не было нервов, посмотрел на парня, который уткнулся лицом в тарелку спагетти под белым соусом из морских моллюсков, и сказал: «Должно быть, моллюски тухлые». — Пол рассмеялся. — Господи Иисусе, представляешь себе картинку? После этого он и получил прозвище «Тухлые моллюски». Вот что значит «Бэд Клэмс». Смешно, правда?
Однако Фрэнси даже не улыбнулась.
— Ты немного испугана, это естественно. Но послушай, девочка, с тобой не случится ничего плохого.
— Откуда ты можешь знать?
— Просто знаю, и все тут. — Пол опрокинул содержимое кастрюли в дуршлаг, который держал над маленькой раковиной. — Я много чего знаю. — Он вытряхнул спагетти обратно в кастрюлю, добавил соус и перемешал.
— Прекрасно, — прокомментировал он. — Хорошо приготовить спагетти — это искусство. — Он выложил еду в две тарелки. — Ничто лучше этого не восстанавливает силы. Так всегда говорила моя мать. — Он подал девочке одну тарелку вместе с вилкой и столовой ложкой. — Жаль, что у меня нет свежевыпеченного хлеба.
— И так хорошо. — Запах был божественный, и Фрэнси внезапно почувствовала, что страшно проголодалась.
Они снова уселись друг против друга и с удовольствием начали есть. Он включил над головой маленькую лампу, и ее лучи гротескно, как в комнате смеха, освещали их лица.
— Это единственное, что я умею готовить действительно хорошо, — признался Пол. — Научился от матери.
— А кем была твоя мать?
— Она была красивая, — сказал Пол голосом, в котором чувствовалось напряжение. — Вот и все, что тебе нужно знать о ней.
Фрэнси бросила на него быстрый взгляд и вернулась к спагетти. Пол посмотрел на ее склоненную голову и отложил вилку, на которую уже намотал хорошую порцию пропитанных соусом спагетти.
— Понимаешь, я не очень люблю говорить о ней, потому что она была еврейка — не принадлежала ни к одной из семей. Но мне кажется, что моего старика как раз это и устраивало. Иметь любовницу-итальянку было бы гораздо сложнее, понимаешь? А еврейка — это не так зазорно, верно? Я хочу сказать, что ее никогда не приняли бы в семье, так что даже если бы Фэйс — ну, знаешь, твоя, как там ее, вроде как неродная бабка; тогда она была замужем за моим отцом — узнала об этом, ничего страшного не произошло. Ну повалялись немного, с кем не бывает.
Фрэнси рискнула взглянуть на Пола. У него был такой грустный вид, что у нее возникло желание приласкать его. Она лучше многих знала, что значить проблемы с родителями.
— Фэйс узнала об этом, так ведь?
— Дело даже не в этом. — Он отодвинул тарелку, закинул руки за голову и уставился в темный потолок салона. — Просто она вдруг обнаружила, что для моего отца это было не просто маленькое развлечение. Он испытывал какие-то чувства к этой женщине, еврейке, Фэйс решила положить этому конец. Отлично зная, что отец из религиозных соображений никогда не разведется с ней, его жена заявила: «Или я, или она». — Пол многозначительно взглянул на Фрэнси. — Католицизм, верно? Если хочешь знать мое мнение, чертовски вредная штука.
— Я в этом мало разбираюсь, — ответила Фрэнси.
— Вижу. Так о чем я говорил? — Он снова уставился в потолок. — Мой старик, может быть, и наводил ужас на улицах Астории, но был при этом ревностным католиком. Ходил в церковь, вносил пожертвования, занимался делами епархии и даже питался по пятницам рыбой, хотя ненавидел ее. Вечно потом блевал в туалете, но до следующего утра не ел ничего другого.
— Так что, видишь ли, он воспринял слова Фэйс как Евангелие. Церковь говорила, что разводиться грешно, значит, так оно и было.
— И что случилось потом?
— Фэйс сказала ему: «В конце концов, ничего особенного не произошло. Она же еврейка. Знала, на что шла, когда соблазняла тебя, так что переживет». Вся беда была в том, что все было как раз наоборот. Это мой отец соблазнил мать и как раз не знал, на что идет.
— Так, значит, он продолжал встречаться с ней? — спросила Фрэнси, надеясь на счастливый конец.
— По правде сказать, не знаю. — Пол поморгал, как будто что-то попало ему в глаз. — Мать вышла замуж за Джона Чьярамонте, профессора истории городского колледжа, где училась по вечерам два раза в неделю. Она давно знала его, и он уже делал ей предложение. Я думаю, мама торопилась, так как ждала ребенка. Она была очень практичной женщиной и всегда знала что делает, — сказал Пол с оттенком восхищения. — Поэтому, когда спустя шесть месяцев родился я, Джон даже не поинтересовался, кем был мой отец. По словам матери, он просто принял меня как родного.
Он глубоко вздохнул.
— Джон ее любил... — Пол на минуту замолчал, потом взглянул на Фрэнси. — Любил так же, как Черный Пол Маттачино. — Он опять засунул в рот обкусанный ноготь. — Может быть, Маттачино и встречался с ней когда-то, потому что она регулярно получала от него деньги. — Он коснулся искалеченной ноги. — Мое содержание в госпитале, операции, потом реабилитация — на все это мать получала деньги от Черного Пола.
— Скажи, а почему ты работаешь на Бэда Клэмса? — спросила Фрэнси. — Почему так ненавидишь мою мать?
— Теперь я ее ненавижу гораздо меньше и совсем не испытываю ненависти к тебе, — сказал Пол. — Ты веришь мне?
Девочка пожала плечами.
— Это действительно так. Эй, помнишь, что ты там сказала насчет вранья? Так вот, это не вранье, честное слово. Все случившееся — просто борьба между Леонфорте и Гольдони, Ты и твоя мать просто-напросто попали между двух огней. Она должна была держаться от этой схватки подальше, как и полагается женщине.
— И они убили бы ее, как убили отца, — горячо возразила Фрэнси.
— Я в этом не участвовал, клянусь тебе. — Пол выплюнул кусок ногтя в темноту. — Это работа заезжих талантов, меня же держали в тени. — Он махнул рукой. — Между нами говоря, я считаю, что решение убить твою мать было неправильным. Она крепкий орешек, как и ты. — Он улыбнулся. — Но теперь она здорово мне подгадила.
— Профессиональный риск.
Пол уставился на Фрэнси широко открытыми глазами, затем изумленно фыркнул:
— Ну и язычок у тебя, девочка.
Она пристально посмотрела, на него:
— А может быть, дело не только в семейных счетах. Ты ведь ненавидел Фэйс, я знаю.
— Конечно, я ненавидел эту стерву. Она убила человека, которого я любил как отца — Черного Пола.
— А правда ли это?
Он поднял руку:
— Клянусь душой своей матери. — Он скривился. — Надеюсь, что Фэйс получила по заслугам и сейчас горит в аду.
— Тут попахивает местью.
— Откуда ты набралась этого, девочка, из дурацких фильмов?
Фрэнси посмотрела на мать, лежавшую в темноте:
— Как ты думаешь, с ней все в порядке?
— Конечно.
Пол успокаивающе похлопал ее по руке, и она опять уселась на скамейку.
— Девочка, скажи мне одну вещь. Мать когда-нибудь брала тебя в Святую Марию в Астории?
— Ты имеешь в виду монастырь?
Во взгляде Пола промелькнуло какое-то непонятное выражение.
— Да, монастырь. Святого Сердца Девы Марии.
Фрэнси утвердительно кивнула:
— Много раз.
— Ты видела там старую леди, настоятельницу?
— Каждый раз как приезжала туда.
— а о чем вы говорили? О религии или о чем-либо еще?
— Да, — ответила Фрэнси. — О религии.
Но глаза ее при этом скользнули куда-то в сторону, и он понял, что она лжет. Это не имело значения, их разговоры его не интересовали. Он наклонился к ней поближе:
— А ты встречала там кого-нибудь еще?
Фрэнси увидела, как напряглось его лицо, возле глаз собрались морщины, линия рта обозначилась жестче, стала определенней.
— Конечно, массу других людей. Монахинь, конечно. Кто еще может быть в монастыре?
— Разумеется. Кто же еще? — сказал он так тихо, что ей пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его слова.
— Скажи мне, не встречала ли ты там монахиню, которую я тебе опишу?
— А зачем тебе это?
Он наклонился еще ближе:
— Это очень важно, девочка, поверь мне.
Его голос звучал не громче, чем шепот, которым Фрэнси разговаривала с друзьями в библиотеке.
Она поверила ему и ответила:
— Ладно.
— Так вот, она довольно высокая, стройная, с длинными ногами. — Тут Пол махнул рукой, как бы отбрасывая все сказанное до этого. — Ну, да это ничего не значит, потому что она ведь носит одеяние, верно? Но она должна быть очень красива, с темными волнистыми волосами. У нее очень необычный цвет глаз, зеленый, каким бывает океан, не у берега, нет, а дальше, там где глубоко. — Он резко откинулся назад, как будто сообразив, что сказал лишнее. — Ты не видела никого похожего в Святой Марии?
— Нет.
Он искоса взглянул на нее:
— Ты уверена, девочка? Ты говоришь мне правду?
— Да.
— Действительно?
— Ей-богу.
— О Боже, — прошептал он. «Ей-богу» — так говорила Джеки!
Он долго молча смотрел на Фрэнси, пока ее лицо не начало расплываться. Даже несмотря на царящую в салоне полутьму, девочка поняла, что задела его за живое и что она должна иметь это в виду. Наконец, когда вокруг него все снова стало резким. Пол вдруг хлопнул ладонью по ее ноге.
— Ладно, Фрэнси, — сказал он совсем другим тоном. — Давай посмотрим, что там с твоей матерью.
— Мама уснула, — ответила Франсина Гольдони де Камилло.
— Да, я знаю, — сказал Пол Чьярамонте. — Я дал ей кое-что, чтобы она смогла отдохнуть.
В салоне частного самолета было темно и холодно. Они сидели на скамьях напротив друг друга, а за маленькими поцарапанными стеклами проплывали жутковато выглядевшие при свете луны облака. Фрэнси постаралась приободриться, успокоить болезненно сжимающееся сердце. Потихоньку передвигаясь по скамейке, девочка наконец почувствовала тепло материнского плеча и немного успокоилась.
— Куда ты нас везешь?
Глаза Пола сверкнули в полутьме салона.
— На юг, — сказал он. — Там тепло. Тебе понравится. Плавай сколько влезет, а может быть, и серфингом займешься.
— Кого ты хочешь обмануть? — спросила Фрэнси. — Ты везешь нас к Бэду Клэмсу.
Пол некоторое время молча смотрел на нее.
— Ты умненькая девочка.
— Не разговаривай со мной так, — ответила она. — Мне давно не семь лет.
— Вижу. — Он посмотрел на нее оценивающим взглядом. — Ты, кажется, уже выбросила свой детский лифчик?
— Они тебе нравятся? — Она слегка выпятила груди.
Он пожал плечами:
— Почему бы и нет?
Фрэнси улыбнулась:
— Хочешь потрогать?
Пол подскочил, как будто она ткнула его горящей сигаретой.
— Господи Иисусе, девочка, что за вопросы ты задаешь?
— Там, на Шипсхед Бэй, ты вел себя по-другому.
Он отмахнулся:
— Я вышел из себя. Разве не было от чего? Твоя мать виновата в смерти двух моих людей.
— Они хотели увезти нас.
— И заставила убить фараона. Понимаешь ли ты это? Теперь я засветился в Нью-Йорке. Если убьешь чертова фараона и попадешься, ты человек конченый. Они запрут тебя и выкинут ключ подальше.
— Он только хотел защитить нас.
Пол взглянул на нее с выражением, которое можно было бы назвать невольным уважением.
— Сколько тебе лет, семнадцать?
— Почти.
Пол фыркнул:
— Хочешь выглядеть на двадцать восемь? Послушай моего совета, девочка, охолонись немножко. У тебя масса времени для того, чтобы вырасти, не обязательно делать это за один день.
Фрэнси задумалась на некоторое время.
— Почему ты усыпил мать, а не меня?
— Знаешь что, с тобой надо держать ухо востро.
— Почему ты хотел поговорить со мной наедине?
Пол отгрыз кусок ногтя.
— Ты мне нравишься. Ты задаешь прямые вопросы, не мямлишь, поэтому я отвечу тебе откровенно. Понимаешь, твоя мать, должно быть, ненавидит меня за все, что случилось. Кроме того, я с ней немного грубо обошелся, просто рассвирепел, и теперь жалею об этом. Поэтому я знал, что она меня не станет слушать; что бы я ей ни сказал, она пошлет меня к дьяволу и, полагаю, будет права. И я подумал, что с тобой может получиться по-другому. Тебе все-таки уже почти семнадцать, и ты, может быть, выслушаешь меня.
— Я выслушаю тебя, — сказала Фрэнси, — если ты не будешь врать. А иначе можешь убираться к черту.
— Ну что ж, это я тоже уважаю. — Он опять закусил ноготь. — Ты когда-нибудь встречалась с Бэдом Клэмсом?
— Нет.
— Ну ладно. — Он огляделся вокруг, как будто хотел спросить еще что-то. — Эй! — Он вдруг вскочил с места, заставив ее вздрогнуть. — Ты голодна? Если хочешь, я приготовлю спагетти.
Фрэнси огляделась:
— Разве на самолете есть кухня?
— Конечно, а ты как думала? Только она называется камбузом, как на корабле. — Он прошел в конец салона и зажег свет в нише, в которой был устроен отделанный нержавеющей сталью камбуз.
— А разве здесь нет других пассажиров?
— Нет. Сама понимаешь, этот рейс особый.
Пол достал пачку спагетти и поставил кипятиться воду на двухконфорочную электрическую печь. Потом занялся приготовлением соуса из томатной пасты, тушеных помидоров, петрушки и лука.
— Добавить немного лука и перца, и все будет в порядке, — сказал он и поставил кастрюлю с соусом на вторую конфорку.
— А что с твоей ногой? — спросила Фрэнси.
Пол машинально посмотрел вниз, на свою искалеченную ногу.
— Я попал под машину, давно, когда был еще мальчишкой. В 1962 году в Астории, где я тогда жил. — Он помешал соус и покачал головой. — Знаешь, все произошло как-то странно, как во сне. Если бы не моя нога, я точно решил бы, что это был сон. Я увидел машину, мчавшуюся по улице, и сразу понял, что сейчас произойдет что-то ужасное. Она ехала прямо на ту девушку. Я как раз смотрел на нее, потому что, Бог мой, как она была красива! Я крикнул, и девушка обернулась, потом как в кино бросился с тротуара, надеясь спасти ее, но машина сломала мне бедро и лодыжку.
— А что случилось с девушкой?
— Она умерла, — сказал Пол. — Я долго пробыл в госпитале. Мне сделали три операции, но так и не смогли вылечить до конца. Сказали, что я еще счастливчик, потому что вышел на двух ногах. Пытался выяснить, что случилось с девушкой, но мне сказали, что она не выжила. Ее уже похоронили. — Он показал на плиту: — Эй, взгляни, спагетти готовы. Знаешь, самое главное их не переварить.
— Да, — ответила она, — я знаю.
Он только махнул рукой:
— Так все говорят. Но самый большой секрет заключается в том, как приготовить настоящий соус. — Он взглянул на нее и был разочарован, увидев, что она даже не улыбнулась. — Ты боишься?
Она помедлила с ответом.
— Наверное, немного боюсь. Я много слышала о Бэде Клэмсе.
Пол фыркнул:
— Кто же о нем не слышал? — Он покачал головой. — А ты знаешь, как он получил это прозвище?
Фрэнси отрицательно мотнула головой.
— После того, как он убил первого своего парня — работа на заказ, понимаешь? Парень обедал в ресторане, а Чезаре вошел, прицелился и — пух! — прикончил его. Потом, как будто у него совсем не было нервов, посмотрел на парня, который уткнулся лицом в тарелку спагетти под белым соусом из морских моллюсков, и сказал: «Должно быть, моллюски тухлые». — Пол рассмеялся. — Господи Иисусе, представляешь себе картинку? После этого он и получил прозвище «Тухлые моллюски». Вот что значит «Бэд Клэмс». Смешно, правда?
Однако Фрэнси даже не улыбнулась.
— Ты немного испугана, это естественно. Но послушай, девочка, с тобой не случится ничего плохого.
— Откуда ты можешь знать?
— Просто знаю, и все тут. — Пол опрокинул содержимое кастрюли в дуршлаг, который держал над маленькой раковиной. — Я много чего знаю. — Он вытряхнул спагетти обратно в кастрюлю, добавил соус и перемешал.
— Прекрасно, — прокомментировал он. — Хорошо приготовить спагетти — это искусство. — Он выложил еду в две тарелки. — Ничто лучше этого не восстанавливает силы. Так всегда говорила моя мать. — Он подал девочке одну тарелку вместе с вилкой и столовой ложкой. — Жаль, что у меня нет свежевыпеченного хлеба.
— И так хорошо. — Запах был божественный, и Фрэнси внезапно почувствовала, что страшно проголодалась.
Они снова уселись друг против друга и с удовольствием начали есть. Он включил над головой маленькую лампу, и ее лучи гротескно, как в комнате смеха, освещали их лица.
— Это единственное, что я умею готовить действительно хорошо, — признался Пол. — Научился от матери.
— А кем была твоя мать?
— Она была красивая, — сказал Пол голосом, в котором чувствовалось напряжение. — Вот и все, что тебе нужно знать о ней.
Фрэнси бросила на него быстрый взгляд и вернулась к спагетти. Пол посмотрел на ее склоненную голову и отложил вилку, на которую уже намотал хорошую порцию пропитанных соусом спагетти.
— Понимаешь, я не очень люблю говорить о ней, потому что она была еврейка — не принадлежала ни к одной из семей. Но мне кажется, что моего старика как раз это и устраивало. Иметь любовницу-итальянку было бы гораздо сложнее, понимаешь? А еврейка — это не так зазорно, верно? Я хочу сказать, что ее никогда не приняли бы в семье, так что даже если бы Фэйс — ну, знаешь, твоя, как там ее, вроде как неродная бабка; тогда она была замужем за моим отцом — узнала об этом, ничего страшного не произошло. Ну повалялись немного, с кем не бывает.
Фрэнси рискнула взглянуть на Пола. У него был такой грустный вид, что у нее возникло желание приласкать его. Она лучше многих знала, что значить проблемы с родителями.
— Фэйс узнала об этом, так ведь?
— Дело даже не в этом. — Он отодвинул тарелку, закинул руки за голову и уставился в темный потолок салона. — Просто она вдруг обнаружила, что для моего отца это было не просто маленькое развлечение. Он испытывал какие-то чувства к этой женщине, еврейке, Фэйс решила положить этому конец. Отлично зная, что отец из религиозных соображений никогда не разведется с ней, его жена заявила: «Или я, или она». — Пол многозначительно взглянул на Фрэнси. — Католицизм, верно? Если хочешь знать мое мнение, чертовски вредная штука.
— Я в этом мало разбираюсь, — ответила Фрэнси.
— Вижу. Так о чем я говорил? — Он снова уставился в потолок. — Мой старик, может быть, и наводил ужас на улицах Астории, но был при этом ревностным католиком. Ходил в церковь, вносил пожертвования, занимался делами епархии и даже питался по пятницам рыбой, хотя ненавидел ее. Вечно потом блевал в туалете, но до следующего утра не ел ничего другого.
— Так что, видишь ли, он воспринял слова Фэйс как Евангелие. Церковь говорила, что разводиться грешно, значит, так оно и было.
— И что случилось потом?
— Фэйс сказала ему: «В конце концов, ничего особенного не произошло. Она же еврейка. Знала, на что шла, когда соблазняла тебя, так что переживет». Вся беда была в том, что все было как раз наоборот. Это мой отец соблазнил мать и как раз не знал, на что идет.
— Так, значит, он продолжал встречаться с ней? — спросила Фрэнси, надеясь на счастливый конец.
— По правде сказать, не знаю. — Пол поморгал, как будто что-то попало ему в глаз. — Мать вышла замуж за Джона Чьярамонте, профессора истории городского колледжа, где училась по вечерам два раза в неделю. Она давно знала его, и он уже делал ей предложение. Я думаю, мама торопилась, так как ждала ребенка. Она была очень практичной женщиной и всегда знала что делает, — сказал Пол с оттенком восхищения. — Поэтому, когда спустя шесть месяцев родился я, Джон даже не поинтересовался, кем был мой отец. По словам матери, он просто принял меня как родного.
Он глубоко вздохнул.
— Джон ее любил... — Пол на минуту замолчал, потом взглянул на Фрэнси. — Любил так же, как Черный Пол Маттачино. — Он опять засунул в рот обкусанный ноготь. — Может быть, Маттачино и встречался с ней когда-то, потому что она регулярно получала от него деньги. — Он коснулся искалеченной ноги. — Мое содержание в госпитале, операции, потом реабилитация — на все это мать получала деньги от Черного Пола.
— Скажи, а почему ты работаешь на Бэда Клэмса? — спросила Фрэнси. — Почему так ненавидишь мою мать?
— Теперь я ее ненавижу гораздо меньше и совсем не испытываю ненависти к тебе, — сказал Пол. — Ты веришь мне?
Девочка пожала плечами.
— Это действительно так. Эй, помнишь, что ты там сказала насчет вранья? Так вот, это не вранье, честное слово. Все случившееся — просто борьба между Леонфорте и Гольдони, Ты и твоя мать просто-напросто попали между двух огней. Она должна была держаться от этой схватки подальше, как и полагается женщине.
— И они убили бы ее, как убили отца, — горячо возразила Фрэнси.
— Я в этом не участвовал, клянусь тебе. — Пол выплюнул кусок ногтя в темноту. — Это работа заезжих талантов, меня же держали в тени. — Он махнул рукой. — Между нами говоря, я считаю, что решение убить твою мать было неправильным. Она крепкий орешек, как и ты. — Он улыбнулся. — Но теперь она здорово мне подгадила.
— Профессиональный риск.
Пол уставился на Фрэнси широко открытыми глазами, затем изумленно фыркнул:
— Ну и язычок у тебя, девочка.
Она пристально посмотрела, на него:
— А может быть, дело не только в семейных счетах. Ты ведь ненавидел Фэйс, я знаю.
— Конечно, я ненавидел эту стерву. Она убила человека, которого я любил как отца — Черного Пола.
— А правда ли это?
Он поднял руку:
— Клянусь душой своей матери. — Он скривился. — Надеюсь, что Фэйс получила по заслугам и сейчас горит в аду.
— Тут попахивает местью.
— Откуда ты набралась этого, девочка, из дурацких фильмов?
Фрэнси посмотрела на мать, лежавшую в темноте:
— Как ты думаешь, с ней все в порядке?
— Конечно.
Пол успокаивающе похлопал ее по руке, и она опять уселась на скамейку.
— Девочка, скажи мне одну вещь. Мать когда-нибудь брала тебя в Святую Марию в Астории?
— Ты имеешь в виду монастырь?
Во взгляде Пола промелькнуло какое-то непонятное выражение.
— Да, монастырь. Святого Сердца Девы Марии.
Фрэнси утвердительно кивнула:
— Много раз.
— Ты видела там старую леди, настоятельницу?
— Каждый раз как приезжала туда.
— а о чем вы говорили? О религии или о чем-либо еще?
— Да, — ответила Фрэнси. — О религии.
Но глаза ее при этом скользнули куда-то в сторону, и он понял, что она лжет. Это не имело значения, их разговоры его не интересовали. Он наклонился к ней поближе:
— А ты встречала там кого-нибудь еще?
Фрэнси увидела, как напряглось его лицо, возле глаз собрались морщины, линия рта обозначилась жестче, стала определенней.
— Конечно, массу других людей. Монахинь, конечно. Кто еще может быть в монастыре?
— Разумеется. Кто же еще? — сказал он так тихо, что ей пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его слова.
— Скажи мне, не встречала ли ты там монахиню, которую я тебе опишу?
— А зачем тебе это?
Он наклонился еще ближе:
— Это очень важно, девочка, поверь мне.
Его голос звучал не громче, чем шепот, которым Фрэнси разговаривала с друзьями в библиотеке.
Она поверила ему и ответила:
— Ладно.
— Так вот, она довольно высокая, стройная, с длинными ногами. — Тут Пол махнул рукой, как бы отбрасывая все сказанное до этого. — Ну, да это ничего не значит, потому что она ведь носит одеяние, верно? Но она должна быть очень красива, с темными волнистыми волосами. У нее очень необычный цвет глаз, зеленый, каким бывает океан, не у берега, нет, а дальше, там где глубоко. — Он резко откинулся назад, как будто сообразив, что сказал лишнее. — Ты не видела никого похожего в Святой Марии?
— Нет.
Он искоса взглянул на нее:
— Ты уверена, девочка? Ты говоришь мне правду?
— Да.
— Действительно?
— Ей-богу.
— О Боже, — прошептал он. «Ей-богу» — так говорила Джеки!
Он долго молча смотрел на Фрэнси, пока ее лицо не начало расплываться. Даже несмотря на царящую в салоне полутьму, девочка поняла, что задела его за живое и что она должна иметь это в виду. Наконец, когда вокруг него все снова стало резким. Пол вдруг хлопнул ладонью по ее ноге.
— Ладно, Фрэнси, — сказал он совсем другим тоном. — Давай посмотрим, что там с твоей матерью.