– А у него дома? Почему мы не пошли к нему?
   – По какому праву, Марк? Этот тип здорово набрался, но он не дурак. С него станется заявить в полицию. От Секатора до Клемана один шаг. И от нас до Клемана тоже. Если Секатор пойдет в полицию и расскажет свою историю, легавые завтра же будут у тебя и заберут Воке. Видишь, тут особо не разгуляешься.
   – А как Секатор расскажет, что это ты, он же тебя не знает?
   – Не знает, но Луазель знает, что я интересуюсь этим делом, он догадается. И решит, что я зашел слишком далеко, не предупредив его. Вокруг нас не дураки, вот в чем беда.
   – Понятно, – сказал Марк, – мы в тупике.
   – Отчасти. Лазейки есть, но пройти по ним надо с ювелирной точностью. Надеюсь, мы на какое-то время его напугали. И я его не упущу.
   – Не обольщайся. На таких людей угрозы не действуют.
   – Не знаю, Марк. Слушай, автобусы уже не ходят, возьмем такси, у меня спина разламывается.
   На улице Вавен Марк остановил машину.
   – Зайдешь пива выпить? – спросил он Луи. – Тебе полегчает.
   Луи немного подумал и выбрал пиво.

Глава 22

   В столовой Гнилой лачуги на улице Шаль все еще горел свет. Луи взглянул на часы: был час ночи.
   – Поздно Люсьен засиживается, – сказал он, толкая старую калитку.
   – Да, – ответил Марк с некоторой важностью, – он у нас работяга.
   – Как вы сторожите Клемана по ночам?
   – Ставим скамейку у двери, кладем две подушки и спим на ней, загородив дверь. Не очень удобно, зато Клеман не выйдет незаметно. Матиас спит под лавкой без подушек. Но он у нас оригинал.
   Луи не осмелился возражать. Он уже и так натворил дел с Люсьеном.
   Люсьен был на своем месте за большим столом, но не работал. Положив голову на руки, он спал глубоким сном на «Героической культуре 1914 – 1918 гг.». Марк бесшумно подошел к двери комнаты Клемана и открыл ее. Посмотрел в комнату и резко повернулся к Луи.
   – Что? – вскинулся тот.
   Марк медленно покачал головой, не в силах вымолвить ни слова. Луи кинулся к двери.
   – Ушел, – сказал Марк.
   Приятели обменялись ошеломленными взглядами. У Марка выступили слезы. Он бросился к Люсьену и грубо растолкал его.
   – Мартин пупсик, – кричал он, – куда ты его подевал, дурачина?
   Люсьен с трудом продрал глаза. На лбу у него остался след от книги.
   – Кого? – спросил он сиплым голосом.
   – Клемана! – кричал Марк, по-прежнему тряся Люсьена. – Где Клеман, черт тебя возьми?
   – А, Клеман… Ничего страшного не случилось, он ушел.
   Люсьен встал и потянулся. Марк ошеломленно глядел на него:
   – Ушел? Куда ушел?
   – Прогуляться по кварталу. Бедняге было тяжело сидеть взаперти, чему тут удивляться.
   – Но как он мог уйти? – крикнул Марк, снова кидаясь к Люсьену.
   Тот спокойно посмотрел на него.
   – Марк, дружок, – важно сказал он, шмыгая носом, – он ушел, потому что я ему разрешил.
   Люсьен бросил взгляд на часы.
   – Я дал ему увольнительный на два часа. Он не опоздает. Вернется ровно через сорок пять минут. А я вам пока пивка открою.
   Люсьен пошарил в холодильнике и принес три бутылки пива. Луи сел на скамью, его огромная фигура выглядела устрашающе.
   – Люсьен, – сказал он бесцветным голосом, – ты это нарочно сделал?
   – Да, – подтвердил Люсьен.
   – Ты это сделал специально, чтобы достать меня?
   Люсьен посмотрел Луи в глаза.
   – Возможно, – сказал он, – но я больше хотел, чтобы он развеялся. Ему ничего не грозит. У него щетина отросла, волосы короткие и черные, очки и одежда Марка. Опасности никакой.
   – Значит, чтобы он развеялся?
   – Вот именно, развеялся, – сказал Люсьен, то и дело заглядывая в зеленые глаза Луи. – Чтобы он размялся, чтобы почувствовал себя свободным. Уже три дня мы держим его в четырех стенах с закрытыми ставнями и обращаемся с ним как с вещью, как будто он ничего не понимает и не чувствует. Мы будим его, кормим, «ешь, Клеман», расспрашиваем, «отвечай, Клеман», а когда он больше не нужен, отсылаем его в постель. «Иди спать, Клеман», «отвали, оставь нас в покое, иди поспи»… Так в чем же моя вина? Что я такого сделал? – сказал он, наклонясь к Луи через стол.
   – Огромную глупость, – сказал Луи.
   – Я, – делая вид, что не слышит, продолжал Люсьен, – вернул ему его маленькие крылышки, чувство собственного достоинства.
   – И надеюсь, ты понимаешь, куда заведут его эти крылышки?
   – За решетку! – крикнул Марк, подходя к Люсьену. – Ты отправил его прямиком за решетку!
   – Вовсе нет, – сказал Люсьен, – его никто не узнает. У него теперь вид вполне добропорядочного гражданина.
   – А если его узнают, идиот?
   – Настоящей свободы без риска не бывает, – небрежно заметил Люсьен. – Ты историк и должен это знать.
   – А если он потеряет эту свободу, кретин?
   Люсьен по очереди взглянул на Марка и Луи и поставил каждому пиво.
   – Не по-те-ря-ет, – по слогам выговорил он. – Полиция его как поймает, так и отпустит. Потому что убийца не он.
   – Ах так! – воскликнул Марк. – А полиции об этом известно? Это что-то новенькое.
   – Да, новенькое, – сказал Люсьен, быстро открывая свое пиво. – Но легавые об этом еще не знают. Я один это знаю. Но я хочу с вами поделиться, – добавил он после некоторого молчания.
   И улыбнулся.
   Луи открыл пиво и сделал несколько глотков, не сводя глаз с Люсьена.
   – Советую сочинить, что-нибудь поинтереснее, – угрожающе произнес он.
   – А мне и сочинять нечего. Главное, чтобы это была правда. Не так ли, Марк? А моя история – чистая правда.
   Люсьен вышел из-за стола и сел на маленький трехногий табурет у камина. На Луи он больше не смотрел.
   – Первое убийство произошло на улице Аквитании, в Девятнадцатом округе. Второе – на улице Башни Аббатис, на другом конце Парижа, в Девятом округе. Третье убийство, если мы не сможем ему помешать, случится на улице Звезды, в Семнадцатом округе.
   Луи, моргая, смотрел на Люсьена, силясь понять.
   – Или, – продолжал Люсьен, – на улице Венеры. Но я больше склоняюсь к улице Звезды. Это совсем маленькая улочка. Если бы полиция хорошо работала, они бы пошли и предупредили всех одиноких молодых женщин, живущих на этой улице, чтобы не открывали никому дверь. Но, – добавил он, глядя на недоверчивые лица Луи и Марка, – боюсь, полиция меня не послушает.
   – Ты просто сумасшедший, – процедил Луи сквозь зубы.
   – «Аквитания»?… «Башня»?… Вам это ничего не напоминает? – спросил Люсьен, глядя на них с удивлением. – «Аквитания»… «Башня»… Марк? Боже мой! Неужели тебе это ни о чем не говорит?
   – Говорит, – неуверенно отозвался Марк.
   – Ага! – обрадовался Люсьен. – Ну что?
   – Это стихи.
   – Чьи?
   – Нерваля.
   Люсьен быстро встал, взял с буфета книгу и открыл ее на заложенной странице.
   – Вот, – сказал он, – я вам прочту:
 
Во мраке, вдов и безутешен, я бреду,
Князь Аквитании, чьей Башни больше нет.
На струнах лютни онемевшую Звезду
Печали Солнце Черное заменит мне[2].
 
   Люсьен положил книгу. На лбу у него выступила испарина, щеки покраснели. Марк видел, как сильно возбужден Люсьен, но не знал, что думать, и был настороже. Экзальтация Люсьена могла кончиться катастрофой или гениальным откровением.
   – Убийца следует строчке за строчкой! – Люсьен стукнул кулаком по столу. – Эти Аквитания и Башня не случайно оказались вместе. Это невозможно! Это стихи, совершенно очевидно! Мифологические стихи, поэма о любви! Самые загадочные и знаменитые стихи столетия! Самые знаменитые! В их основе – несбыточная мечта, загадка перво-истоков! Навязчивая идея, ростки безумия! И путь преступления для психа, которым они завладеют!
   У Люсьена пересохло в горле, он замолчал, разжал кулак и глотнул пива.
   – И сегодня вечером, – шумно заговорил он, – я проверил Клемана. Я прочел ему это четверостишие. И я могу вам гарантировать, что он впервые слышал эти строки. Убийца не Клеман. Поэтому я и позволил ему уйти.
   – Жалкий придурок, – бросил Луи, порывисто вставая.
   Весь бледный от ярости, он направился к двери и повернулся к Люсьену.
   – Люсьен, – сказал он дрожащим голосом, – ты должен узнать о жизни кое-что еще, кроме своей дерьмовой войны и поэзии. Усвой одну вещь: никто не убивает, чтобы написать красивые стихи! Никто не убивает женщин, чтобы украсить ими поэму, как елку шарами! Никто! Никто никогда этого не делал и никто никогда не сделает! И это не теория! Это правда жизни! Жизнь так устроена, и убийства тоже. Настоящие убийства! А не те, что рождаются в твоем мозгу эстета. А те убийства, о которых мы говорим, как раз и есть настоящие преступления, а не эстетские придумки. Так что запомни раз и навсегда, Люсьен Девернуа, если твои жалкие интеллектуальные бредни приведут Клемана в тюрьму на всю жизнь, клянусь, я заставлю тебя съедать по одной книге каждую субботу в час ночи, в память об этом событии.
   И Луи с силой захлопнул за собой дверь.
   На улице он заставил себя успокоиться. Он мог бы задушить этого тупицу, чтобы тот взял назад свои безумные ученые бредни. Нерваль! Стихи! Крепко сжав зубы, Луи прошел метров пятнадцать по улице Шаль до низкой стены, где Вандузлер-старший любил посидеть в хорошую погоду. Он сел там и в теплой ночи стал ждать обещанного возвращения Клемана. Он посмотрел на часы. Если Клеман уложится в срок, который назначил ему этот идиот, он вернется через пятнадцать минут.
   Эти четверть часа Луи просчитал минуту за минутой. И за это малое время он понял, что значила та надежда, которую они подарили старой Марте, и как он хотел вернуть ей ее парня свободным. Сжав кулаки, Луи осматривал оба конца улицы. И ровно через пятнадцать минут он увидел послушную фигуру Клемана, тот осторожно пробирался по улице. Луи спрятался в тень. Когда молодой человек прошел мимо него, сердце Луи учащенно забилось, словно тот был дорог ему. «Хвоста» за Клеманом не было. Луи убедился, что он вошел в дом и закрыл дверь. Цел и невредим.
   Почувствовав облегчение, Луи потер ладонями лицо.

Глава 23

   В половине третьего ночи Луи без сил рухнул на кровать и решил, что весь следующий день проведет в постели. Кстати, наступало воскресенье.
   Без десяти двенадцать он открыл глаза и почувствовал себя гораздо бодрее. Он протянул руку и включил радио – послушать новости в мире, а потом тяжело поднялся.
   Из душа он услышал нечто такое, что заставило его насторожиться. Он закрутил кран и прислушался.
 
   …по-видимому, произошло поздно вечером. Молодая женщина тридцати трех лет…
 
   Луи выскочил из ванной и застыл у радиоприемника.
 
   …по словам следователей, убийца настиг Поль Бурже, когда она находилась дома одна, на улице Звезды, в Семнадцатом округе Парижа. Убитую обнаружили сегодня утром. Скорее всего, сама открыла убийце дверь между половиной двенадцатого и половиной второго ночи. Молодая женщина была задушена, после чего ей нанесли множество колотых ударов по всему телу. Раны идентичны тем, что были оставлены на теле предыдущих жертв, обнаруженных в Париже за последний месяц на улице Аквитании и улице Башни Аббатис. Полиция по-прежнему разыскивает человека, чей фоторобот был напечатан в газетах в четверг утром и который мог бы предоставить следствию весьма важные сведения…
 
   Луи уменьшил громкость, но выключать не стал. Несколько минут он ходил кругами по комнате, прижав кулак ко рту, потом вытерся, схватил одежду и стал машинально одеваться.
   Черт возьми. Третья женщина. Луи быстро подсчитал. Она была убита между половиной двенадцатого и половиной второго. Они ушли от Секатора без четверти двенадцать. У него было время. А Клеман, – Луи поморщился, – его не было два часа по милости Люсьена, который «подарил ему крылышки», и он вернулся без четверти два. Он вполне мог обойти весь Париж и вернуться. Луи помрачнел. Где это случилось? Он замер, держа в руках рубашку. Улица Звезды… Они сказали действительно «улица Звезды», или ему это почудилось из-за россказней Люсьена?
   Луи прибавил звук, отыскал новости и прослушал все заново.
 
   ….изуродованное тело еще одной молодой женщины у нее дома на улице Звезды, в Париже, около восьми часов…
 
   Луи выключил радио и некоторое время, полуголый, неподвижно сидел на кровати. Потом медленно надел рубашку и снял трубку. Как он вчера назвал Люсьена? Жалким придурком, дерьмовым интеллектуалом и тому подобное. Чудная встреча им предстоит, ничего не скажешь.
   А прав-то оказался Люсьен. Набирая номер «Красного осла», Луи покачал головой. Что-то все равно было не так.
   Хозяйка кафе позвала Вандузлера-старшего, тот отложил карты и сходил в дом за Марком, больше никого не было. Через пять минут Марк взял трубку.
   – Марк? Это я. Отвечай кратко, как обычно. Ты уже слышал? О третьей женщине?
   – Да, – серьезно ответил Марк.
   – Я знаю, что Клеман вчера вернулся. Каким он тебе показался? Взволнованным?
   – Нормальным.
   – Он знает про убийство?
   – Да.
   – Что он сказал?
   – Ничего.
   – А… Люсьен? Вы виделись утром?
   – Нет, я спал. Но он скоро придет обедать.
   – Может, он пока не знает.
   – Знает. Он оставил записку на столе. Сейчас прочту, она у меня с собой. «9.30 – Всем подразделениям: сегодня ночью враг успешно атаковал на северо-восточном направлении, причина – недальновидность верховного командования и недостаточность войсковой подготовки. В ближайшем будущем возможны новые вылазки. Следует тщательно подготовиться к отпору. Рядовой Девернуа». Только не злись, – добавил Марк.
   – Я не злюсь, – сказал Луи, – пожалуйста, спроси его, не согласится ли он зайти ко мне после обеда.
   – Домой или в бункер?
   – В бункер. Если откажется, чего я опасаюсь, предупреди меня.
   Луи задумчиво отправился обедать. Уже три женщины. Он был уверен, что убийца наметил себе точное число жертв. Убийца считает, а значит, у него обязательно есть цель и он положил себе какой-то предел. Но какой? Три женщины? Или четыре? Или дюжина? Если убийца выбрал именно этих трех, четырех, дюжину женщин, значит, их что-то объединяло, иначе зачем все это?
   Луи остановился на тротуаре и задумался, прижав кулак ко лбу и заново обдумывая это предположение, следуя своей нестройной линии, в которой часто не хватало звеньев.
   Не может быть, чтобы десять женщин были выбраны случайно, какие подвернутся. Нет, они должны что-то символизировать, составлять вселенную, которая объединяет всех женщин на свете. Необходимо понять ее суть.
   Между двумя первыми жертвами не обнаружено никакой связи. Конечно, стихотворение Люсьена волшебным образом связывает все воедино, мир, в котором убийца мог объединить свои убийства и наслаждаться этим. Но у Луи в голове никак не укладывалось, что на выбор убийцы могли повлиять стихи. Убивать по стихам… Нет. Слишком красиво и неправдоподобно. Слишком изысканно и утонченно, ничего общего с реальной жизнью. Безумием не назовешь, на неврастению тоже не похоже. А Луи искал бред и суеверие. Выбрать для убийства стихи – это интеллигентская чушь, он был в этом уверен.
   Он задумчиво уселся за стол и стал ждать Люсьена. Он не верил, что тот придет. Он бы – не пришел, если бы его так оскорбили. Но в Гнилой лачуге, похоже, к оскорблениям относились не так, как в мире нормальных людей, и это оставляло надежду. Однако то, что было принято у евангелистов, не было нормой для Луи.
   Луи рисовал на чистом листе восьмерки, оттачивая в голове версию «ритуальной серии» убийцы. Могли ли стихи Нерваля придать решающий смысл серии? Конечно нет. Это смешно. Чушь. Да, сложность этих стихов могла завладеть умом какого-нибудь фанатика, помешанного на знамениях и символах. Но для убийцы этого мало.
   Нет. Нет… Разве что… Разве что не убийца выбрал стихи, а они его выбрали. Луи записал эти слова на листе с восьмерками и дважды подчеркнул. Может, это сами стихи выбрали убийцу? Если так – все возможно. Все остальное – бред, а вот это – возможно. Поэма выбирает убийцу, она сваливается на него, преграждает ему путь. Маньяку кажется, что его нашла сама судьба. И он следует ее указующему персту.
   – Вот черт! – воскликнул Луи.
   Какую же чепуху он несет! Когда это было, чтобы стихи выбирали себе жертву? Луи бросил карандаш на стол. И тут в дверь позвонил Люсьен.
   Они кивнули друг другу, Луи освободил стул от кучи газет и посмотрел на Люсьена. Вид у того был бодрый, и в его пристальном взгляде не было заметно ни обиды, ни досады.
   – Ты хотел меня видеть? – сказал Люсьен, откидывая прядь со лба. – Ты слышал? Улица Звезды. В яблочко. Заметь, у убийцы не было выбора. Однажды ступив на этот путь, сойти с него трудно. Система всегда ограничена строгими правилами. Как в армии, все должно быть четко по уставу.
   Люсьен говорил с ним, даже не упомянув о вчерашнем, и Луи оставалось только следовать его примеру. Он расслабился.
   – Расскажи, как ты рассуждал? – попросил он.
   – Я уже говорил вчера. Это единственный ключ к ларчику. Я имею в виду «ларчик» убийцы, его безумную замкнутую систему.
   – Откуда ты узнал, что речь идет о какой-то системе?
   – Но ты же сам говорил Марку, что это определенное количество жертв, а не бесконечная цепочка.
   – Да, верно. Кофе хочешь?
   – Пожалуй. А если есть точное число, значит, есть система и есть ключ к ней.
   – Согласен, – кивнул Луи.
   – И этот ключ – стихи. Это ясно как день. Луи налил кофе и сел за стол, вытянув ноги.
   – И это все?
   – Все.
   Луи был немного разочарован. Он обмакнул кусок сахару в кофе и съел его.
   – И по-твоему, – скептически заговорил он, – убийца – поклонник Нерваля?
   – Это громко сказано. На эту роль подошел бы мало-мальски образованный человек. Поэма знаменитая. На нее извели больше чернил, чем на хроники Первой мировой, поверь.
   – Нет. – Луи упрямо покачал головой. – Ты где-то ошибся. Никто не станет убивать по поэме, потому что это бессмысленно. Тот, кого мы ищем, не какой-нибудь свихнувшийся эстет, он убийца. Он не стал бы выбирать стихи. Не солидно как-то.
   – Вчера ты мне это более чем доходчиво объяснил, – сказал Люсьен, шмыгая носом. – Но Нерваль вполне может быть ключом к разгадке, как бы абсурдно это ни звучало.
   – В том-то и дело, что звучит это не абсурдно, а слишком красиво и изысканно. А потому фальшиво.
   Люсьен тоже вытянул ноги и прикрыл глаза.
   – Я понимаю, что ты имеешь в виду, – помолчав, сказал он. – Ключ слишком красивый, хитро устроенный и чересчур вызывающий.
   – Вот и выходит, что это бред, – сказал Луи.
   – Может быть. Но вся загвоздка в том, что этот фальшивый ключ подходит к настоящим убийствам.
   – Тогда это чудовищное совпадение. Послать эти дурацкие стихи, и дело с концом.
   Люсьен подскочил.
   – Ни в коем случае! – воскликнул он и взволнованно забегал по комнате. – Наоборот, надо рассказать о них полиции и потребовать, чтобы они установили наблюдение за следующей улицей. И ты первый в этом заинтересован, Луи, потому что если убьют четвертую женщину, то это тебе придется сожрать книгу вместе с переплетом, тебе одному, – из чувства вины, понимаешь?
   – За какой еще следующей улицей?
   – А! Тут дело тонкое. Думаю, что название следующей улицы будет связано с черным солнцем из стихов, я уверен.
   – Может, объяснишь? – сказал Луи делано равнодушным голосом.
   – Послушай эту строчку: «Во мраке, вдов и безутешен, я бреду, князь Аквитании, чьей Башни больше нет». Все это уже было, переходим к третьей строке: «На струнах лютни онемевшую звезду», это тоже было. Дальше: «Печали Солнце Черное заменит мне». Никаких улиц, связанных с «лютней» – со струнами или без, – в Париже нет, тебе это известно. Остается «черное солнце», в тексте оно с большой буквы, вот туда-то и отправится убийца в следующий раз. Он не сможет обойти его, у него нет выбора.
   – И что из этого следует? – вяло спросил Луи.
   – Много чего, но все из области предположений, – с сожалением ответил Люсьен, – улицы Черного Солнца не существует.
   – Тогда это магазин? Или ресторан? Или книжная лавка?
   – Нет, это будет улица. Если убийца пойдет на компромисс с собственной логикой, все станет бессмысленно. Он не может себе этого позволить. Он начал с названий улиц и должен идти по ним до конца.
   – Тут я с тобой согласен.
   – Итак, это будет улица. Тут не может быть тысячи вариантов: есть улица Солнца, улица Золотого Солнца и улица Луны, ее вполне можно назвать Черной звездой. Луи поморщился.
   – Я знаю, – сказал Люсьен, – этого недостаточно, но ничего другого у нас нет. Я лично склоняюсь к улице Луны, но надо будет проследить за всеми тремя. Нельзя пускать это на самотек.
   Люсьен вопросительно уставился на Луи:
   – Ты ведь сделаешь это, правда?
   – Это от меня не зависит.
   – Но ты расскажешь об этом в полиции? – настаивал Люсьен.
   – Да, расскажу, – сказал Луи, – но вряд ли они послушают.
   – Ты их убедишь.
   – Нет.
   – Тебе плевать на Черное Солнце?
   – Я в это не верю.
   Люсьен поглядел на него, качая головой:
   – Ты помнишь, что на карту поставлена жизнь женщины?
   – Уж кому, как не мне, об этом помнить!
   – Но ты чувствуешь это не так остро, как я, – возразил Люсьен. – Помоги мне. Я один не смогу следить за тремя улицами.
   – Полиция поможет, если сочтет нужным.
   – Ты ведь честно расскажешь им эту историю? Без всяких дурацких шуточек?
   – Обещаю. Пусть сами делают выводы, я вмешиваться не стану.
   Люсьен недоверчиво посмотрел на него и направился к двери:
   – Когда пойдешь?
   – Сейчас.
   – А ты хоть название поэмы знаешь?
   – Нет.
   – «El Desdichado». Что значит «Обездоленный».
   – Хорошо. Можешь на меня рассчитывать. Люсьен повернулся, держась за дверную ручку:
   – Сначала она по-другому называлась. Хочешь знать как?
   Луи вежливо поднял брови.
   – «Судьба», – отчеканил Люсьен по слогам и вышел, хлопнув дверью.
   Луи стоял в задумчивости. Он чувствовал себя как атеист, желающий угодить приятелю, внезапно впавшему в мистицизм.
   А потом он спросил себя, когда это Люсьен, которого интересовала только Первая мировая война, успел так много узнать о Жераре де Нервале.

Глава 24

   Из-за нового убийства Луазель наверняка до ночи просидел на работе, несмотря на воскресенье. У Луи было время повидать обоих «убийц» – Секатора и Клемана. Он выслеживал этих двоих ночью ради старой Марты и будет выслеживать и дальше, если не найдет выхода. Луи становилось тошно, когда он думал об убийстве третьей женщины. Он еще не видел ее лица – и не спешил увидеть его. Он посчитал на пальцах. Сегодня было восьмое июля. Первую женщину убили двадцать первого июня, в четверг. Вторую через десять дней, в воскресенье. А третью через шесть дней. Убийца торопился. Следующее убийство может произойти в пятницу или даже раньше. В любом случае времени было очень мало.
   Луи взглянул на будильник. Три часа. Он уже не мог позволить себе ходить пешком, надо взять машину. Он закрыл все три замка своего кабинета и быстро спустился на два этажа. В темном подъезде дома, открывая тяжелые ворота, он вполголоса прочел:
   – В могильной темноте лишь Ты меня утешил.
   Лишь очутившись на уличной жаре, он понял, что это была строка из поэмы Нерваля. …В могильной темноте лишь Ты меня утешил.… Да, точно. Но Люсьен ее не читал, она была из другого четверостишия. Наверное, из второго. Он улыбнулся, подумав о том, как странно устроена память. Он не открывал книг Нерваля больше двадцати пяти лет. Но в этой суматохе в памяти всплыл маленький отрывок, как обломок кораблекрушения. Грустное воспоминание, сказать по правде. Тут Луи подумал, что он не сможет верно прочесть Луазелю первые строки стихов, а ведь он должен сдержать слово, данное Люсьену. Он побродил в поисках книжной лавки, открытой в воскресенье, и отправился на кладбище Монпарнас.
   При свете дня здесь все выглядело по-другому, но отнюдь не веселее. Он заметил Секатора в самом дальнем углу: тот дремал в тени, прислонившись к надгробному камню. Успокоившись, Луи перешел на другую, большую половину кладбища и внимательно осмотрел деревья. Через какое-то время он заметил следы на стволах, похожие на те, о которых говорил Клеман. То тут, то там на деревьях попадались порезы, частые, неглубокие, сделанные в приступе злобы. Некоторые были давнишние, затянутые смолой, другие были хорошо видны, но не было ни одного совсем свежего. Луи не спеша вернулся к Секатору. Ему пришлось несколько раз ткнуть его носом ботинка, пока тот не вздрогнул и не проснулся.
   – Привет, – сказал Луи, – я тебя предупреждал, что вернусь.
   Тевенен приподнялся на локте. Лицо у него было красное и помятое. На приветствие он не ответил, а только злобно взглянул на Луи.
   – Я тебе выпить принес.
   Садовник неловко поднялся, отряхнул одежду и протянул руку за бутылкой.
   – Хочешь, чтобы у меня язык развязался, да? – спросил он, щурясь.
   – Конечно. Не думаешь же ты, что я трачу бабки тебе в удовольствие. Садись.
   Как и накануне, Луи положил руку ему на плечо и заставил сесть. Сам Луи не мог сесть на землю из-за колена, да ему и не хотелось. Он присел на каменный выступ.
   – Не на того напал, – оскалился Тевенен. – Я чем больше пью, тем лучше соображаю.
   – А мне того и надо, – сказал Луи.
   Тевенен, нахмурясь, изучал этикетку на бутылке:
   – Ты смотри! Да ты меня балуешь! Это же медок[5].