Он присвистнул и уважительно покачал головой.
   – Надо же, – повторил он, – медок!
   – Я не люблю дешевое пойло.
   – У тебя, видать, денег куры не клюют.
   – Ты соврал мне вчера про секатор.
   – Не врал я, – пробурчал тот, доставая из сумки штопор.
   – Откуда эти следы на деревьях?
   – Мне откуда знать!
   Тевенен вытащил пробку и поднес горлышко к губам.
   Луи сильнее сдавил ему плечо.
   – Откуда? – повторил он.
   – Кошки. Здесь их полно. Они царапают.
   – А в Институте Мерлена тоже были кошки?
   – Куча. Ты смотри, уважил ты меня, медок купил, – говорил он, щелкая длинным ногтем по бутылке.
   – А вот ты меня совсем не уважаешь.
   – Нет у меня больше секатора, кроме шуток. У меня его уже с месяц как нету.
   – Скучаешь по инструменту?
   Тевенен помолчал, словно обдумывая вопрос, потом глотнул вина.
   – Ага, – сказал он, утираясь рукавом.
   – А вместо него у тебя есть что-нибудь?
   Тевенен молча пожал плечами. Луи снова перетряхнул его сумку, ощупал карманы.
   – Сиди здесь, – приказал он, беря ключ от сарая.
   Он осмотрел сарай, но там ничего не изменилось со вчерашнего дня. Потом вернулся и сел рядом с Секатором.
   – Что ты делал вчера после моего ухода?
   Тевенен нахохлился и молчал. Луи повторил вопрос.
   – Черт, – выругался Тевенен, – девочек в журнале разглядывал, допил бутылку и на боковую. Чего мне еще делать?
   Луи взял Тевенена за подбородок и повернул лицом к себе. Он пристально вгляделся в его глаза, точь-в-точь как делал его отец, когда говорил: «Сейчас по глазам увижу, врешь ты или нет». Луи долгое время думал, что в его глазах невольно четко отражались буквы «Л» – «ложь» или «П» – «правда». Но в налитых кровью глазах Секатора ничего нельзя было разобрать.
   – Чего пристал? – спросил Тевенен.
   Его лицо все еще было в руке Луи.
   – А ты не догадываешься?
   – Нет. – Тевенен судорожно моргал. – Пусти меня.
   Луи оттолкнул его. Тевенен потер щеки и сделал несколько глотков из бутылки.
   – Ну а ты? – спросил он. – Сам-то ты что за птица? Чего пристал ко мне? Как твоя фамилия?
   – Нерваль. Слышал о таком?
   – Не слышал. Ты легавый? Нет. Не легавый, ты хуже.
   – Я поэт.
   – Черт, – сказал Тевенен, со стуком ставя бутылку на землю. – Я себе не так поэтов представлял. Ты мне голову морочишь?
   – Нет, вот послушай.
   Луи вытащил книгу из заднего кармана брюк и прочел первое четверостишие поэмы.
   – Невеселые стишки-то, – сказал Секатор, почесывая руки.
   Луи снова взял его за подбородок и очень медленно притянул его лицо к своему.
   – Ну? – спросил он, вглядываясь в мутные красные глаза. – Ничего не напоминает?
   – Ты псих, – пробормотал Тевенен, закрывая глаза.

Глава 25

   Луи остановил машину неподалеку от улицы Шаль и несколько минут сидел за рулем, не шевелясь. Секатор ускользал от него, не было никакой возможности его прихватить. Если надавить посильнее, он испугается и побежит в полицию. Не успеешь глазом моргнуть, как Клемана сцапают.
   Кто-то стукнул по крыше машины. Через опущенное стекло на него глядел Марк.
   – Ты чего там сидишь? Свариться решил?
   Луи отер пот со лба и открыл дверь:
   – И правда, чего я тут сижу? Жара просто невыносимая.
   Марк покачал головой. Иногда Луи вел себя очень странно. Он взял его за руку и повел к дому по теневой стороне улицы.
   – Ты виделся с Люсьеном?
   – Да. С ним можно поладить.
   – Иногда, – согласился Марк. – Ну и как?
   – А так, что я теперь сижу на его Нервале, – невозмутимо ответил Луи, хлопая себя по заднему карману.
   Приятели прохаживались по улице Шаль, и Луи рассказал Марку, почему он «сидит на Нервале». Потом они вошли в дом, где в столовой все так же при закрытых ставнях Вандузлер-старший караулил Клемана Воке. Здесь же была Марта. Они с Клеманом играли в карты.
   – Тебя никто не видел? – спросил Луи, целуя Марту в лоб. – Ты хорошо смотрела?
   – Не волнуйся. – Марта улыбнулась. – Знаешь, я рада тебя видеть.
   – Рано радоваться, старушка. Мы все еще по уши в дерьме. И я не знаю, как долго мы так протянем.
   Он махнул рукой в сторону закрытых ставень и Клемана, потом сел на скамью и провел рукой по своим черным, слипшимся от пота волосам. Марк протянул ему пиво, и Луи молча кивнул в знак благодарности.
   – Ты волнуешься из-за того, что случилось ночью? – спросила Марта.
   – И из-за этого тоже. Тебе рассказали, что он вчера выходил, благодаря материнской заботе Люсьена?
   Марта не ответила, она тасовала карты.
   – Уступи мне его ненадолго, – сказал Луи, указав на Клемана. – Не бойся, я не буду ему мозги загружать.
   – Точно?
   – Пока что у нас самих от него голова пухнет.
   Луи взял Клемана за руку, чтобы привлечь его внимание, и заметил у него на запястье новые часы.
   – Что это у тебя? – спросил он.
   – Это часы, – ответил Клеман.
   – Я имею в виду, откуда они у тебя?
   – Это тот парень мне их дал, который громко кричит.
   – Люсьен?
   – Да. Это чтобы я вернулся вовремя.
   – Ты вчера ходил гулять?
   Клеман, как и накануне, без труда выдержал взгляд Луи:
   – Он велел мне погулять два часа, что касается меня. Я себя на улице осторожно вел.
   – Ты знаешь, что случилось ночью?
   – Девушка, – ответил Клеман. – А там был папоротник в горшке? – вдруг спросил он.
   – Нет, не было. А должен был быть? Ты ей отнес?
   – Нет, меня же никто не просил.
   – Очень хорошо. А что же ты делал?
   – В кино ходил.
   – Так поздно?
   Клеман поерзал на стуле.
   – Кино с голыми девушками, которое всю ночь показывают, – ответил он, теребя браслет своих новых часов.
   Луи вздохнул, уронив руки на стол.
   – А что? – шумно вмешалась Марта. – Не нравится тебе? Парню нужны развлечения. Мужчина он или нет?
   – Ладно, ладно, Марта, – отозвался Луи немного устало. – Я ухожу, – сказал он, повернувшись к Марку, который раскладывал гладильную доску. – Пойду в полицию.
   Луи молча поцеловал Марту, потрепал ее по Щеке и вышел с пивом в руке. Марк немного поколебался, потом поставил утюг и вышел следом. Он догнал Луи у машины и, наклонившись к окну, сказал:
   – Тебя вызвали в полицию? В чем дело?
   – Да ни в чем. Все то же чертово расследование. Мы уже по уши увязли, и я не знаю, как выбраться. Не знаю, что делать, – добавил он, пристегивая ремень. – Марта ждет, ты ждешь, четвертая женщина ждет, все ждут, а я не знаю, что делать.
   Марк молча смотрел на него.
   – Нельзя же вечно прятаться, защищая этого дурака, что касается его. И без конца трупы пересчитывать, – сказал Луи.
   – Ты говорил, что жертв будет не десять тысяч. И что Клеман не убивал.
   Луи снова утер пот со лба. Выпил несколько глотков теплого пива.
   – Ну говорил. И что это доказывает? Я сейчас одну чушь несу. Клеман меня достал. Они с Секатором друг друга стоят.
   – Ты видел Секатора? Что он вчера делал?
   – То же, что и Клеман Воке: порнуху смотрел.
   Луи побарабанил по рулю.
   – Не знаю, у кого из нас мозги набекрень, – сказал он, глядя перед собой. – У них или у меня? Я люблю женщин, люблю их лица и уступчивость. А эти довольствуются безымянными кусками тел, которым цена десять франков. Я их ненавижу. И презираю.
   Луи замолчал, держа горячий руль одной рукой.
   – А ты? – спросил он. – Покупаешь себе журналы?
   – Я для этого не гожусь.
   – Не годишься?
   – Нет. Я очень требовательный и капризный. Люблю, чтобы на меня смотрели и обожали. А что мне делать с картинкой?
   – Честолюбец, – вяло сказал Луи. – И все равно я хочу знать, кто из нас безумнее.
   Луи поднял левую руку. Это значило, что он растерян.
   – Присматривай получше за нашим болваном, – добавил он с кривой улыбкой и включил зажигание.
   Марк небрежно махнул рукой, глядя вслед удалявшейся машине, и побрел в Гнилую лачугу, где на первом этаже его ждала глажка, а на третьем – арендные договора тринадцатого века. Дом, набитый странными типами. Марк вздохнул, медленно шагая по раскаленной улице. От разговора с Луи у него испортилось настроение. Он не любил разговоров о женщинах, когда у него никого не было. А один он был, кажется, уже почти три года.

Глава 26

   Перевалив свои сомнения и плохое настроение на Марка, Луи почувствовал себя гораздо лучше. Он решительно вошел в комиссариат, где в шуме и духоте суетились люди. Луазель пробирался между столами, провожая комиссара Семнадцатого округа, к которому относилась улица Звезды. Заметив Луи, он помахал ему.
   – Надо поговорить, – сказал он, простившись с коллегой. – Пошли ко мне. Ты был прав.
   Он вошел в свой кабинет, захлопнул дверь и разложил на заваленном столе штук пятнадцать фотографий с места убийства, случившегося накануне.
   – Поль Бурже, – объявил он, – тридцать три года, не замужем, была дома одна, как и две предыдущие.
   – Между жертвами опять никакой связи?
   – Они не встречались ни разу в жизни, даже в метро. Молодые, одинокие. Красавицами не назовешь.
   – Почерк тот же? – спросил Луи, склонившись над фото.
   – Совершенно идентичный. Засунул тряпку в рот, задушил, а потом бил шилом или ножницами по всему телу, настоящий мерзавец. А вот здесь, – сказал Луазель, указав на одно фото, – следы, о которых ты говорил. Признаюсь, я бы ничего не заметил, если бы ты не сказал, так что спасибо. Но пока это ничего не дало. Я велел увеличить снимки, следы четкие.
   Луазель протянул Луи снимок. На паласе были отчетливо видны следы справа от головы жертвы: полосы перекрещивались, как будто чья-то рука скребла по ковру как граблями.
   – Следы пальцев, – сказал Луи, – ты согласен?
   – Да. Как будто он пытался несколько раз что-то подобрать. Может, шило?
   – Нет. – Луи задумчиво покачал головой.
   – Нет, – согласился Луазель. – Тут что-то другое. Мы взяли образец паласа, он сейчас на экспертизе. Пока ничего определенного сказать нельзя.
   Луазель закурил тонкую сигарету.
   – Но на этот раз никто накануне не видел нашего бродягу на улице. И горшка с папоротником тоже не оказалось. По-моему, ты был прав: как напечатали фоторобот, парень залег на дно.
   – Ты думаешь? – небрежно спросил Луи.
   – Руку даю на отсечение. Прячется у сообщников. Или, – добавил он, помолчав, – ему удалось подкупить каких-нибудь дураков.
   – Ну да, – согласился Луи, – такое возможно.
   – Обычно в таких случаях мы ищем родных. Брата, дядю… особенно мать, я тебе говорил. Но у этого матери нет.
   – Откуда ты знаешь?
   – Потому что теперь мы знаем его имя! – ликуя, провозгласил Луазель, хлопнув в ладоши, словно поймал муху.
   Луи откинулся на спинку стула.
   – Рассказывай, – сказал он.
   – Его зовут Клеман Воке. Запомни это имя хорошенько. Клеман Воке. Молодчик из Невера.
   – Кто тебе рассказал?
   – Вчера хозяин ресторана из Невера позвонил.
   Луи вздохнул. Пуше сдержал слово.
   – Все сходится, – продолжил Луазель. – Парень внезапно уехал из Невера около месяца назад.
   – Зачем?
   Луазель развел руками:
   – Могу сказать только, что он бродяга. Перебивается игрой на аккордеоне. Сам видишь, что за фрукт. Говорят, он хорошо играет, но я лично аккордеон не люблю. Если не считать этого талантишки, парень явно слабоумный.
   – И он прибыл в Париж, чтобы играть… или чтобы убивать?
   – Кто знает, старик… С идиотами не стоит особо голову ломать.
   – Что тебе еще известно?
   – Он жил в гостинице «Четырех шаров» в Одиннадцатом округе, но хозяин неточен в показаниях. Мы ищем его и найдем. Вопрос нескольких дней. Сеть расставлена, долго он не продержится.
   – Не продержится, – кивнул Луи, – я согласен. Но несколько дней – это долго. Следующее убийство может произойти уже в пятницу.
   – Я знаю, – нахмурился Луазель, – я умею считать. А в министерстве не хотят четвертой жертвы.
   – Тут дело не в министерстве.
   – А в чем?
   – Речь идет о жизни женщины.
   – Ну конечно! – раздраженно воскликнул Луазель. – Но мы его скоро возьмем. Он не сможет долго скрываться, выдаст себя. Всегда найдется дурак, который проколется, уж будь уверен.
   – Это точно. – Луи тут же подумал о Люсьене. – Хочу предложить тебе небольшую зацепку. Сам решай, что с ней делать.
   Луазель был заинтригован. Он знал, что советы Немца всегда куда-нибудь приведут. Луи достал книгу и полистал ее.
   – Это здесь, – сказал он, показывая первую строчку «El Desdichado». – Прочти. Здесь названия трех первых улиц. Следующее убийство выпадает на «черное солнце». Улица Солнца, улица Золотого Солнца или улица Луны.
   Сдвинув брови, Луазель пробежал глазами по стихам, взглянул на обложку книги, потом вернулся к стихам и прочел еще раз.
   – И что это за хреновина? – наконец спросил он.
   – Я тебя за язык не тянул, – тихо пробормотал Луи.
   – Так это и было у тебя на уме, когда ты первый раз приходил?
   – Да, – соврал Луи.
   – Почему сразу не сказал?
   – Я думал, что все это интеллигентские бредни.
   – А теперь не думаешь?
   Луи вздохнул:
   – И теперь думаю. Произошло еще одно убийство, которое подходит под схему, но я в это не верю. Но ведь я могу ошибаться. Может, ты иначе думаешь, вот я и хотел с тобой поделиться. Может, стоит проследить за теми улицами, которые я назвал.
   – Спасибо за помощь, – сказал Луазель, кладя книгу на стол. – Приятно, что ты ведешь честную
   игру, Кельвелер.
   – Иначе и быть не могло, – серьезно сказал
   Луи.
   – Но, видишь ли, – добавил Луазель, барабаня по книге, – не верю я в такого рода изыски. И не думаю, что у нас когда-нибудь появятся убийцы, увлекающиеся стихами и игрой ума, ты понимаешь, о чем я?
   – Даже лучше, чем ты думаешь.
   – А жаль, придумано остроумно. Не обижайся.
   – И не собираюсь. Я рассказал это для очистки совести, – сказал Луи, думая о Клемане, который играл в карты в своем убежище для дураков. – Сам знаешь, что это такое.
   На прощание Луазель крепко пожал ему руку.

Глава 27

   На автоответчике оказалось сообщение от человека-жабы – Поля Мерлена. Луи слушал его из кухни, отрезая толстый ломоть хлеба и накладывая сверху все, что смог найти в холодильнике. В основном затвердевший сыр. Было только семь часов, но он уже проголодался. Мерлен откопал что-то интересное и хотел видеть Луи как можно скорее. Луи перезвонил ему, держа у рта импровизированный бутерброд, и сказал, что зайдет перед ужином. Потом набрал номер «Красного осла» и спросил Ван-дузлера-старшего. Бывший сыщик все еще играл в карты за своим столом. По воскресеньям он засиживался в кафе допоздна, если не дежурил по кухне.
   – Передай Марку, что я заеду за ним через двадцать минут, – сказал Луи. – Я посигналю у ворот. Нет, недалеко, к Мерлену, но Марк мне очень нужен. Еще, Вандуз, передай, пусть оденется поприличней. Глаженая рубашка, пиджак, галстук. Да. Не знаю. Постарайся…
   Луи повесил трубку и доел бутерброд, стоя у телефона. Потом зашел в ванную взглянуть на Буфо и стал переодеваться. На кладбище Монпарнас он испортил свой лучший костюм и сейчас решил выбрать что-нибудь менее строгое. В семь двадцать он забрал Марка, который ждал его на улице Шаль. Вид у него был недовольный.
   – Неплохо выглядишь, – одобрил Луи, оглядывая Марка, когда тот садился в машину.
   – Я в этом экзамены сдавал, – хмуро сказал Марк, – а галстук, конечно, Люсьен одолжил. Мне жарко, ноги чешутся, и вид у меня идиотский.
   – Без этого наряда не попасть в дом на Университетской улице.
   – Не знаю, зачем я тебе понадобился, – продолжал ворчать Марк, – но давай побыстрей, а то я есть хочу.
   Луи остановил машину.
   – Купи себе бутерброд в кафе на углу, – предложил он.
   Через пять минут Марк с той же кислой миной снова сидел в машине.
   – Смотри не запачкайся, – сказал Луи, заводя мотор.
   – Сегодня вечером Матиас дежурный, на ужин будет омлет с картошкой.
   – Сожалею, – искренне сказал Луи, – но ты мне правда очень нужен.
   – Тебя Мерлен интересует?
   – Он – нет, а вот его старик – пожалуй. Поднимешься со мной к Мерлену, а когда начнется разговор, что-нибудь придумаешь и выйдешь. Внизу, во дворе, работает его отчим с адской машиной, я тебе рассказывал. Постарайся встретиться с ним и поговорить о Невере, об институте.
   – А почему не об изнасиловании, пока ты будешь там сидеть? – поморщился Марк.
   – И верно, почему бы и нет.
   Марк повернулся к Луи:
   – Что у тебя на уме?
   – Третий насильник. Нападение было совершено в глубине парка, недалеко от мастерской отчима. И он ничего не слышал. По словам Клемана, третьему было лет шестьдесят, а Мерлен говорит, что его отчим всегда увивался за преподавательницами и студентками из института.
   – И чего ты от меня ждешь?
   – Хочу, чтобы ты его прощупал. Оставайся с ним, пока я не выйду. Так у меня будет предлог зайти к нему.
   Марк вздохнул и начал жевать хлеб, откинувшись на спинку сиденья.
 
   Мерлен принял их настолько радушно, насколько позволяло ему хорошее воспитание, и Луи был рад снова видеть его симпатичную лягушачью физиономию. А вот Марк очень удивился.
   – Не ломай голову, – шепнул ему Луи, – он похож на Бюфо.
   Марк понимающе подмигнул и сел, стараясь не помять пиджак. Мерлен горел нетерпением. Он заинтригованно посмотрел на Марка.
   – Это мой коллега, – заверил Луи, – криминалист-сексопатолог. Думаю, он сможет нам помочь.
   «Великолепно!» – подумал Марк, скрипнув зубами. Мерлен посмотрел на него несколько возмущенно, и Марк поспешил принять безмятежную позу уверенного в себе профессионала, а это было не так легко.
   – Я нашел его, – сказал Мерлен, повернувшись к Луи, – мне пришлось целый день провести у телефона, но я его нашел.
   – Секатора?
   – Да. И, клянусь, это было нелегко. Но главное, теперь он у нас в руках. Он живет в Монруже, улица Фюзийе, двадцать девять.
   – Да, – кивнул Луи, – он работает на кладбище Монпарнас. Я вчера виделся с ним.
   – Как это? Вы что, знали?
   – Сожалею.
   – Вы уже знали и заставили меня попусту тратить время?
   – Мой коллега нашел его вчера после того, как мы расстались.
   «Великолепно», – снова подумал Марк. Мерлен наградил его тяжелым взглядом. Оттопырив губу, он хмуро сгреб рукой валявшиеся на столе монетки и принялся играть с ними, пряча между пальцами. Потом перевернул руку так, что монетки оказались у него в горсти. Потом снова спрятал их между пальцами. Марк с интересом наблюдал за ним, позабыв о своей роли.
   – Вы могли бы из вежливости предупредить меня, – сказал Мерлен, пересыпая желтые монетки в другую ладонь.
   – Мне очень жаль, – повторил Луи, – после третьего убийства я совсем об этом забыл. Приношу свои извинения.
   – Хорошо, – кивнул Мерлен, пряча монетки в карман брюк. – А что с третьим убийством? Полиция узнала имя Воке?
   В эту секунду во дворе раздался рев шлифовального станка. Мерлен на секунду закрыл глаза. Ни дать ни взять покорно-унылая голова Бюфо, когда Луи брал его с собой и сажал на стекло электрического бильярда. Марк воспользовался случаем, чтобы встать, пробормотал, что ему нужно срочно позвонить, и вышел. Во дворе он вздохнул свободней. Поль Мерлен наводил на него тоску, от него пахло мылом, и Марку совсем не хотелось, чтобы его расспрашивали о сексуальных извращенцах. Окна мастерской отчима Мерлена, выходившие во двор, были широко распахнуты. Улучив минуту краткого затишья, Марк вежливо постучал и спросил, нельзя ли подождать, пока он не вернется. Ему нужно было позвонить, и он не хотел беспокоить Поля Мерлена своим звонком в домофон. Старик, держа между колен деревянную чурку, махнул рукой в знак согласия. На улице Марк снял свой серый пиджак, почесал ноги, потом минуты четыре ходил по тротуару. Вполне приличное время для делового разговора по телефону. Он успел заметить страшный беспорядок в мастерской, кругом громоздились инструменты, коробки, доски, деревянные чурки, куча стружки, гора опилок, газеты, фотографии, стопки книг, закопченный чайник и десятки маленьких статуэток высотой со стол, выставленные в ряд на полу и на этажерках. Десятки маленьких женщин, обнаженных, сидящих, стоящих на коленях, задумчивых, молящих о чем-то. Он не спеша прошел через дворик и заглянул в окно, чтобы поблагодарить. Старик снова махнул рукой и включил станок. Он шлифовал спину статуэтки, утопавшей в облаке пыли. Марк окинул взглядом фигурки на полу. Аккуратно выточенные, четкие линии, но произведениями искусства не назовешь. Прекрасно выполненные изображения женщин, но, на его вкус, они выглядели слишком вяло и покорно.
   – Это одна и та же? – крикнул он.
   – Что? – не расслышал старик.
   – Модель всегда одна и та же?
   – Все женщины одинаковы!
   – Ну да…
   – Хотите посмотреть? – спросил старик, не отрываясь от работы.
   Марк кивнул, и старик сделал знак не стесняться и заходить. Потом выкрикнул свое имя – Пьер Клермон, а Марк крикнул свое. Он побродил по мастерской, рассмотрел лица статуэток поближе. Они были все разные, и каждая отличалась грубым реализмом. На столах валялись десятки женских фотографий, вырезки из журналов, увеличенные, обведенные карандашом. Внезапно наступила тишина, и Марк повернулся к старику, тот бросил свой станок и теперь почесывал грудь, заросшую седыми волосами. Другой рукой он держал за ногу статуэтку.
   – Вы делаете только женщин? – спросил Марк.
   – А разве есть что-то другое? Тогда предложите. Что другое можно делать?
   Марк пожал плечами.
   – А что еще делать? – повторил старик. – Корабли? Церкви? Деревья? Фрукты? Материю? Облака? Лесных косуль? Все это женщины, так или иначе. И вы не станете отрицать, если хоть в чем-то разбираетесь. Терпеть не могу всякие там аллегории. Лучше уж сразу делать женщин.
   – Ясно, – кивнул Марк.
   – Вы разбираетесь в скульптуре?
   – Не сказал бы.
   Старик покачал головой, достал сигарету из кармана рубашки и закурил.
   – С вашей работой вам и правда не до искусства.
   – С моей работой? – удивился Марк, присаживаясь.
   – Сигарету хотите?
   – Да, спасибо.
   – Я полицию имею в виду и тому подобное. Никакой поэзии.
   «Великолепно», – сказал про себя Марк и подумал об арендных договорах тринадцатого века, которые ждали его дома на столе. И какого черта он здесь забыл в этом колючем костюме, чего надрываться тут с этим старым грубоватым жизнелюбцем. Ах да, все это ради Марты. И ее питомца.
   – Вы-то, – продолжал старик, – небось только мертвыми женщинами интересуетесь? Нездоровые у вас интересы.
   «Вот именно», – подумал Марк. Он занимался миллионами мертвецов. Старик перестал чесаться и теперь машинально поглаживал статуэтку по бедру. Он водил по дереву морщинистым пальцем, и Марк отвернулся.
   – Вот, скажите на милость, зачем вам понадобилось ворошить эту жуткую драму в институте? – снова заговорил старик. – Заняться вам, что ли, нечем?
   – А вы знаете, зачем мы пришли?
   – Поль мне вчера сказал.
   Клермон выплюнул табачные крошки на пол в знак неодобрения и снова занялся бедром статуэтки.
   – А вы против? – спросил Марк.
   – Поль очень любил эту Николь, ту женщину, что умерла. Несколько лет не мог в себя прийти. И вот в один прекрасный день вы являетесь и начинаете все сначала. Но легавые все такие: на других плевать, все разворошат. Шило в заднице у вас, да? Вечно шум да драка! Как стая рыжих муравьев! И ради чего? Никогда вы не найдете тех двоих!
   – Кто знает… – вяло проговорил Марк.
   – Если тогда не нашли, сейчас и подавно не найдут, – отрезал Клермон. – Нечего прошлое ворошить.
   Он потянулся через стол, привстав с табурета, ухватил за плечо одну статуэтку и с грохотом поставил ее на стол перед Марком.
   – Вот она, бедняжка, – сказал он. – Я даже в бронзе ее отлил, чтобы жила вечно.
   В это время в мастерскую вошел Луи, представился и пожал руку скульптору.
   – Ваш коллега, – без обиняков начал Клермон, – не много понимает в искусстве. Не знаю, может, и вы такой же, тогда мне вас жаль.
   – Вандузлер – эксперт, – улыбнулся Луи. – Его дело – сексуальные отклонения, а при такой работе не помечтаешь. Таких специалистов, как он, еще поискать.
   Марк мрачно взглянул на Немца.
   – А, сексуальные отклонения? – медленно выговорил Клермон. – Поэтому вы и пришли ко мне? И что там варится в вашей экспертной башке? А? Думаете, старый Клермон весь день лапает девочек и у него не все дома, значит, он маньяк?
   Марк покачал головой, глядя на палец, гладивший деревянную ножку. Луи взглянул на лицо статуэтки у ног Клермона.
   – Вы о ней говорили? – спросил он.
   – Да, – ответил старик, – это та, что вам нужна, женщина из института, Николь Бердо.
   Луи осторожно приподнял за руки коленопреклоненную женскую фигуру.
   – Она здесь похожа?
   – Да нет такого скульптора, у кого вышло бы так похоже. Кого угодно из наших спросите. Даже уши ее.
   «Увы», – подумал Марк.
   – Это сделано при ее жизни?
   – Нет, – сказал старик, закуривая новую сигарету. – Я ее после смерти сделал по фотографиям в газетах. Но это она самая. Поль ее терпеть не может, так похожа. Орал на меня как сумасшедший, когда увидел. Потому я ее и прячу. Он думает, я ее выбросил.
   – Это он вам ее заказал?
   – Поль? Вы шутите?
   – Зачем же вы ее сделали?
   – Чтобы почтить ее память, чтобы она жила вечно.
   – Вы любили ее?
   – Не особенно. Я всех женщин люблю.