Варгас Фред. Вечность на двоих

   – Одежда еще долго будет хранить ее запах.
   – Да, правда.
   – Может, она и есть третья девственница. Может, ее за этим у нас и забрали.
   – Я думал об этом. В таком случае, – помолчав, добавил Вуазне, – вы можете прекратить поиски в Верхней Нормандии.
   – Я уже прекратил.
   К Адамбергу присоединились Мордан и Фруасси в полной боевой готовности. У Мореля на руке висел Пушок.
   – Фруасси, а он не попортит передатчик своими когтями?
   – Нет, я это предусмотрела.
   – Морель, будьте готовы. Как только вертолет поднимется в воздух, выпускайте кота. Как только кот пустится в путь, дайте отмашку машинам.
   Морель посмотрел вслед коллегам, пригнувшимся под лопастями винтов. Вертолет, покачиваясь, оторвался от земли. Морель опустил Пушка, чтобы заткнуть уши, и зверь тут же шерстяной лужей растекся возле его ног. «Выпускайте кота», – скомандовал Адамберг, и это прозвучало как «бросайте бомбу». Скептически настроенный лейтенант поднял Пушка и отнес к выходу. То, что он нес под мышкой, мало напоминало боевой снаряд.

XLVI

   Франсина никогда не вставала раньше одиннадцати утра. Она любила, проснувшись, валяться под теплым одеялом и думать, что поутру все ночные твари прячутся в норы.
   Но этой ночью ее разбудил какой-то шорох, она это отчетливо помнила. Франсина откинула видавшую виды перину – ее она тоже выкинет вместе с клещами, которые наверняка завелись под желтым шелком, – и осмотрела комнату. Она тут же поняла, что случилось. Под окном валялась, рассыпавшись на мелкие кусочки, полоска цемента, которым она замазала щели. Дневной свет проникал между стеной и деревянной рамой.
   Франсина подошла поближе, чтобы оценить размер катастрофы. Ей не только придется снова замазывать эту проклятую трещину, но и обдумать ситуацию. Может быть, неведомый зверь тыкался мордой в стену, пытаясь разрушить ее линию обороны и силой проникнуть в дом. Если да, то кто? Кабан?
   Со слезами на глазах Франсина снова села на кровать, задрав ноги подальше от пола. Лучше всего переехать в гостиницу, пока квартира не готова. Но она прикинула и поняла, что ей это не по карману.
   Франсина протерла глаза и натянула тапочки. Тридцать пять лет продержалась она на этой проклятой ферме, так что еще два месяца можно потерпеть. У нее нет выбора. Будет ждать и считать дни. «Скоро, – сказала она себе, чтобы взбодриться, – я буду уже в аптеке. А вечером, замазав щель на окне, заберусь под одеяло, выпью кофе с ромом и посмотрю фильм».

XLVII

   Затаив дыхание, Адамберг сидел в вертолете, зависшем над крышей уголовного розыска. На экране четко высвечивалась красная точка – сигнал с передатчика на шее у Пушка. Только она и не думала двигаться с места.
   – Черт, – сказала Фруасси сквозь зубы.
   Адамберг взялся за рацию.
   – Морель, вы его выпустили?
   – Да. Он сидит на тротуаре. Прошел четыре метра вправо от двери и сел. Смотрит на проезжающие машины.
   Адамберг уронил микрофон на колени и закусил губу.
   – Он тронулся с места, – вдруг сказал пилот по имени Бастьен, толстяк, который обращался с вертолетом с легкостью пианиста-виртуоза.
   Комиссар уставился на красную точку, которая действительно начала медленно двигаться.
   – Он направляется в сторону проспекта Италии. Следуйте за ним, Бастьен. Морель, отправляйте машины.
   В два десять вертолет поднялся над крышами Парижа, взяв направление на юг. Огромный зверь во всем повторял путь следования вялого пушистого комка, не приспособленного к жизни за пределами Конторы.
   – Он забирает на юго-запад, скоро перейдет кольцевую, – сказал Бастьен. – А там страшные пробки.
   «Сделай так, чтобы Пушка не раздавили, – на скорую руку и неизвестно кому помолился Адамберг, что у него уже вошло в привычку с той минуты, когда пропала его третья дева. – Чтобы он оказался настоящим зверем».
   – Он пробрался, – сообщил Бастьен. – Похоже, вышел на финишную прямую. Разогнался, почти бежит.
   Адамберг чуть ли не с восторгом взглянул на Мордана и Фруасси, склонившихся над ним, чтобы лучше видеть продвижение красной точки.
   – Почти бежит, – повторил он, словно пытаясь убедить себя, что невероятное свершилось.
   – Нет, остановился, – сказал Бастьен.
   – Коты долго бежать не могут, – сообщила Фруасси. – Он иногда будет переводить дух, не более того.
   – Он снова чешет на умеренной крейсерской скорости.
   – На какой?
   – Приблизительно два-три километра в час. Движется к Фонтене-о-Роз, особо не парится.
   – Всем машинам – выезжайте на Д-77, Фонтене-о-Роз, направление на юго-запад. – Который час? – спросил Данглар, выезжая на 77-ю автостраду.
   – Четверть двенадцатого, – сказал Керноркян. – Может, он просто маму ищет.
   – Кто?
   – Пушок.
   – Взрослые кошки не узнают матерей, им плевать.
   – Я хочу сказать, что Пушок идет куда глаза глядят. Может, он нас в Лапландию приведет.
   – Он бежит не в ту сторону.
   – Да нет, – сказал Керноркян, – я просто хотел сказать…
   – Я понял, – оборвал его Данглар. – Ты просто хотел сказать, что мы не знаем, куда направляется этот проклятый кот, не знаем, ищет ли он Ретанкур, и не знаем, жива ли она. Но у нас, черт побери, нет выхода.
   – Направление Со, – раздался голос Адамберга по рации. – Выезжайте на Д-67 по Д-75.
 
   – Он замедляет ход, – сказал Бастьен, – останавливается. Отдыхает.
   – Если Ретанкур в Нарбонне, – проворчал Мордан, – то еще не вечер.
   – Умолкните, Мордан, – сказал Адамберг. – Мы не знаем, в Нарбонне ли она.
   – Извините, – сказал Мордан. – Нервы не выдерживают.
   – Я знаю, майор. Фруасси, у вас есть что-нибудь пожевать?
   Она порылась в черном рюкзаке.
   – Что вы предпочтете – сладкое или соленое?
   – А что есть соленого?
   – Паштет, – догадался Мордан.
   – Я – за.
   – Он все еще спит, – сказал Бастьен.
   В салоне вертолета, описывавшего круги над заснувшим котом, Фруасси приготовила бутерброды с паштетом из утиной печени с зеленым перцем. Все молча принялись жевать, как можно медленнее, чтобы протянуть время. Пока есть чем заняться, надежда не умирает.
   – Побежал, – сказал Бастьен.
 
   Эсталер бездействовал, положив сжатые кулаки на руль своего мотоцикла. Он слушал указания Адамберга с ощущением, что стал участником какого-то омерзительного триллера. Только неуклонное, упорное продвижение вялого зверька помогало ему держаться. Пушок мчался к неизвестной цели, не задавая себе вопросов и не теряя присутствия духа, он продирался через бурьян, пробегал по промзонам, выгонам и железнодорожным путям. Кот приводил его в восхищение. Вот уже шесть часов они следовали за ним по пятам, продвинувшись всего на восемнадцать километров. Машины ползли еле-еле, подолгу останавливаясь на обочине, и снова ехали по направлению к точкам, указанным с вертолета, пытаясь по мере возможности не отставать от Пушка.
   – Трогаемся, – сказал Адамберг. – Палезо, Д-988. Он направляется к южному фасаду Политехнического института.
   – Знаний решил набраться, – сказал Данглар, поворачивая ключ в зажигании.
   – У Пушка в башке шаром покати.
   – Поживем – увидим, – сказал Керноркян.
   – При такой скорости мы вполне можем задержаться в ближайшем бистро.
   – Нет, – сказал Данглар, у которого еще гудела голова от белого вина, выпитого вчера в подвале. – Либо я ухожу в запой, либо не употребляю вообще. Я не люблю себя ограничивать. Сегодня я не пью.
   – Мне кажется, Пушок тоже выпивает, – сказал Керноркян.
   – Есть у него такие наклонности, – согласился Данглар. – Надо будет за ним проследить.
   – Если он не сдохнет по дороге.
   Данглар взглянул на щиток. Без двадцати пять. Время ползло невыносимо медленно, доводя всех до нервного срыва.
   – Мы заправимся в Орсе и вернемся, – раздался голос Бастьена в переговорном устройстве.
   Вертолет набрал скорость, оставив красную точку далеко позади. Адамбергу на секунду показалось, что он бросает Пушка на произвол судьбы.
   В полшестого кот все еще держался на ногах, несмотря на семичасовой путь. Он неуклонно следовал на юго-запад, останавливаясь передохнуть каждые двадцать минут. Вереница машин скачкообразно следовала за ним. В четверть девятого они проехали Форж-ле-Бен по Д-97.
   – Он сдохнет, – сказал Керноркян, без устали питавший дангларовский пессимизм. – У него на счетчике 35 километров.
   – Заткнись. Пока что он идет вперед.
   В двадцать тридцать пять, когда уже стемнело, Адамберг взялся за микрофон:
   – Он остановился. Кантональная дорога К-12, между Шардоньер и Базош, в двух с половиной километрах от Форж. В чистом поле, к северу от шоссе. Вот снова двинулся. Бегает кругами.
   – Сдохнет, – напомнил Керноркян.
   – Черт тебя побери! – заорал Данглар.
   – Колеблется, – сказал Бастьен.
   – Может, он остановится на ночлег, – предположил Мордан.
   – Нет, – возразил Бастьен, – он ищет. Я подлечу поближе.
   Вертолет спустился на сотню метров, описывая круги вокруг замершего кота.
   – Там складские помещения, – сказал Адамберг, указывая на длинные крыши из гофрированного железа.
   – Автомобильная свалка, – сказала Фруасси. – Заброшенная.
   Адамберг сжал пальцами колено. Фруасси молча дала ему мятную пастилку, которую комиссар взял, тоже не задавая вопросов.
   – Ну, – сказал Бастьен. – Там, наверное, стаи собак бегают, вот кот и струхнул. Но мне кажется, он именно туда и собирался пойти. У меня было восемь кошек.
   – Автомобильная свалка, – сообщил Адамберг машинам, – подъезжайте по К-8 к пересечению с К-6. Мы садимся.
   – Поехали, – сказал Жюстен, трогаясь с места. – Общий сбор.
 
   Не отходя от вертолета, севшего на оставленное под паром поле, Бастьен, девять полицейских и врач изучали во тьме площадку перед старым ангаром, загроможденную остовами машин, между которыми росла густая трава. Собаки заприметили чужаков и с яростным лаем приближались к ним.
   – Их три или четыре, – подсчитал Вуазне. – Большие.
   – Может, Пушок из-за них остановился. Не знает, как преодолеть препятствие.
   – Нейтрализуем псов и посмотрим, как он себя поведет, – решил Адамберг. – Не приближайтесь к нему слишком близко, не отвлекайте его.
   – С ним творится что-то странное, – сказала Фруасси. Осматривая поле в бинокль ночного видения, она обнаружила Пушка всего в сорока метрах от них.
   – Я боюсь собак, – сказал Керноркян.
   – Держитесь сзади, лейтенант, и не стреляйте. Удар рукояткой по голове, и все.
   Три полудиких пса внушительных размеров, нашедшие приют в этом огромном здании, с воем накинулись на полицейских задолго до того, как те добрались до дверей ангара. Керноркян отступил поближе к теплому брюху вертолета и излучающему спокойствие массивному телу Бастьена, который курил, прислонившись к своей машине, пока полицейские разбирались с собаками. Адамберг взглянул на ангар с мутными потрескавшимися окнами. Ржавые ворота были приоткрыты. Фруасси сделала шаг вперед.
   – Не подходите ближе чем на десять метров, – сказал Адамберг. – Подождите, пока кот двинется.
   Пушок, в грязи по самую манишку, со слипшейся шерстью, казался совсем тощим. Обнюхав лежавшего пса, он облизал себе лапу, приступая к вечернему туалету, как будто ему больше заняться было нечем.
   – Он что, спятил? – спросил Вуазне, освещая его издалека фонарем.
   – Может, лапу занозил, – сказал врач. Он был совершенно лыс и невозмутим.
   – Я тоже, – вступил Жюстен, показывая следы собачьих клыков на руке. – Но это не значит, что я могу бросить работу.
   – Это же животное, Жюстен, – сказал Адамберг.
   Покончив с одной лапой, Пушок перешел к следующей и только потом направился к ангару, внезапно переходя на бег, второй раз за день. Адамберг сжал кулаки.
   – Она здесь, – сказал он. – Четверо сзади, остальные со мной. Доктор, пойдемте.
   – Доктор Лавуазье, – уточнил врач. – Лавуазье, как тот Лавуазье, очень просто.
   Адамберг бросил на него бессмысленный взгляд. Не знал он, кто такой был тот Лавуазье, и ему было плевать на него с высокой колокольни.

XLVIII

   Обе группы бесшумно продвигались под защитой огромного здания, лучами фонарей выхватывая из темноты развороченные щитки, горы шин и груды ветоши. Ангар, заброшенный, возможно, уже с десяток лет, все еще вонял жженой резиной и соляркой.
   – Он знает, куда идет, – сказал Адамберг, освещая круглые следы Пушка в густой пыли.
   Опустив голову, задыхаясь, он невыносимо медленно шел по кошачьим следам, и никто из полицейских даже не попытался опередить его. После одиннадцатичасовой гонки они уже не стремились к цели. Комиссар шел осторожно, словно утопал в грязи, с трудом отдирая задеревеневшие ноги. Группы воссоединились у входа в длинный темный коридор, освещенный только лунным светом, проникавшим сквозь высокую стеклянную крышу. Кот стоял как вкопанный перед какой-то дверью метрах в двенадцати от них. Его глаза сверкнули в луче фонаря. Семь дней и семь ночей прошло с тех пор, как Ретанкур бросили в этом каменном мешке на растерзание трем псам.
   Адамберг прошел по коридору несколько метров и обернулся. Никто из полицейских не последовал за ним – сгрудившись у входа в галерею, они стояли не шелохнувшись, не находя в себе сил преодолеть последний рубеж.
   «И я не могу», – подумал Адамберг. Но нельзя же было так стоять, приклеившись к стене, нельзя было бросить Ретанкур из страха увидеть ее труп. Комиссар остановился перед железной дверью, у которой нес вахту кот – уткнувшись носом в щель под дверью, он словно не замечал доносившийся оттуда тошнотворный запах. Адамберг сделал глубокий вдох, взялся за дверной крючок и откинул его. Потом, через силу наклонившись, он заставил себя взглянуть на то, что ожидал увидеть, – на тело Ретанкур, брошенное на пол в темном чулане, между старыми инструментами и металлическими бидонами. Он стоял не двигаясь, дав волю слезам. «Впервые, – думал он, – я плачу не из-за брата Рафаэля или Камиллы». Ретанкур, его опора, была повержена на землю, пав словно могучее дерево от удара молнии. Быстро направив на нее фонарь, комиссар осветил ее лицо, покрытое слоем пыли, посиневшие ногти на руках, приоткрытый рот и светлые волосы, по которым бежал паук.
   Он отпрянул к грязной кирпичной стене, в то время как кот нагло вошел в каморку и, вспрыгнув на тело Ретанкур, преспокойно улегся на ее испачканную одежду. «Запах», – понял Адамберг. Он чует только вонь солярки, машинного масла, мочи и испражнений. Только запахи технического и животного происхождения, но не тлетворный дух разложения. Комиссар вновь приблизился к телу на два шага и опустился на склизкий цемент. Направив фонарь прямо в грязное, словно вылепленное скульптором лицо Ретанкур, он увидел лишь неподвижность смерти и приоткрытые замершие губы, не ощущавшие быстрых лапок паука. Он медленно положил ей руку на лоб.
   – Доктор, – позвал он, сделав приглашающий жест.
   – Доктор, он вас зовет, – сказал Мордан, не двинувшись с места.
   – Лавуазье, как тот Лавуазье, очень просто.
   – Он зовет вас, – повторил Жюстен.
   Не вставая с колен, Адамберг подвинулся, пропуская доктора.
   – Она мертва, – сказал он. – И при этом жива.
   – Одно из двух, комиссар, – сказал Лавуазье, открывая свой чемоданчик. – Я ничего не вижу.
   – Фонари, – скомандовал Адамберг.
   Группа полицейских начала медленно приближаться под предводительством Мордана и Данглара с фонарями в руках.
   – Еще теплая, – сказал врач, быстро ощупав тело. – Умерла меньше часа назад. Пульс не нахожу.
   – Она жива, – настаивал Адамберг.
   – Минутку, дружище, не надо нервничать, – сказал Лавуазье, вынимая зеркальце и приставляя его ко рту Ретанкур.
   – Так и есть, – добавил он через несколько секунд, тянувшихся целую вечность. – Принесите носилки. Она жива. Не знаю, как это у нее получается. Субтемперированное паралетальное состояние. В жизни такого не видел.
   – Что «так и есть»? – спросил Адамберг. – Что с ней?
   – Скорость метаболических процессов минимальна, – сказал врач, продолжая осмотр. – Руки и ноги ледяные, кровообращение замедленно, кишечник опорожнен, глаза закатились.
   Он засучил рукав свитера Ретанкур, изучая ее руки.
   – Даже предплечья уже похолодели.
   – Она в коме?
   – Нет. Это летаргия, несовместимая с жизненным порогом. Она может умереть в любую минуту, учитывая все то, что ей впрыснули.
   – Что? – спросил Адамберг, держась обеими руками за толстую руку Ретанкур.
   – Насколько я могу судить, немалую дозу транквилизаторов, которой хватило бы, чтобы умертвить десяток лошадей. Вводили внутривенно.
   – Шприц, – прошипел Вуазне сквозь зубы.
   – Для начала ее оглушили, – сказал врач, ощупав ее голову. – Возможна черепная травма. Ей туго связали запястья и щиколотки, веревка впилась в тело. Я думаю, яд ей ввели уже здесь. Она должна была бы умереть немедленно. Но судя по степени обезвоживания организма и испражнениям, она борется за жизнь уже шесть-семь дней. Исключительный случай, такого просто не может быть.
   – А она вообще исключительная, доктор.
   – Лавуазье, как тот Лавуазье, – машинально поправил его врач. – Это я заметил, но ее вес и рост тут ни при чем. Не понимаю, как ее организм справился с ядом, голодом и холодом.
   Санитары поставили носилки на пол, пытаясь перекатить на них Ретанкур.
   – Осторожнее, – сказал Лавуазье. – Нельзя, чтобы она глубоко дышала, это может ее убить. Наденьте ремни и тяните по сантиметру. Отпустите ее, дружище, – сказал он, взглянув на Адамберга.
   Комиссар отдернул руки от Ретанкур и знаком попросил своих коллег выйти в коридор.
   – Это преобразование энергии, – проговорил Эсталер, внимательно следя за медленным перемещением грузного тела. – Она направила энергию на борьбу с вторжением нейролептиков.
   – Допустим, – сказал Мордан. – Но мы этого никогда не узнаем.
   – Погрузите носилки в вертолет, – распорядился Лавуазье. – Нам надо выиграть время.
   – Куда мы ее повезем? – спросил Жюстен.
   – В Дурдан.
   – Керноркян и Вуазне, найдите для всех гостиницу, – сказал Адамберг. – Завтра мы прочешем этот ангар. Они не могли не оставить следов в этой клейкой пыли.
   – В коридоре следов не было, – сказал Керноркян. – Только кошачьи.
   – Значит, они пришли с другой стороны. Ламар и Жюстен останутся здесь охранять вход, пока им на смену не приедут полицейские из Дурдана.
   – Где кот? – спросил Эсталер.
   – На носилках. Заберите его, бригадир, и приведите в чувство.
   – В Дурдане есть замечательный ресторан, – сказала Фруасси. – «Роза ветров». Славится своими морепродуктами. Старинные балки, свечи, первоклассные вина и сибас, запеченный в морской соли, в зависимости от сезона. Но не дешево, само собой.
   Мужчины повернулись к своей скромной напарнице, изумившись, что она думает о еде, даже когда их коллега на грани смерти. Снаружи грохот вертолета возвещал об отбытии Ретанкур. Врач не верил, что она вернется с того света, – Адамберг «прочел это в его взгляде.
   Комиссар посмотрел на измученные лица своих подчиненных в белом свете фонарей. Нелепая перспектива изысканного ужина в дорогом ресторане представлялась им столь же невозможной, сколь и желанной, – это была другая жизнь, мимолетное видение, где блеск роскоши мог на время возобладать над ужасом.
   – Хорошо, Фруасси, – решил Адамберг. – Встречаемся в «Розе ветров». Пойдемте, доктор, мы едем с Ретанкур.
   – Лавуазье, как тот Лавуазье, очень просто.

XLIX

   Вейренк приехал в Париж не для того, чтобы совать свой нос в проблемы уголовного розыска. Но в полдесятого вечера, давно уже покончив с больничным ужином, он никак не мог сосредоточиться на фильме. В сердцах он схватил пульт и выключил телевизор. Приподняв ногу, он сел на край кровати, схватил костыль и, осторожно ступая, двинулся к телефонному аппарату, висевшему на стене в коридоре.
   – Майор Данглар? Вейренк де Бильк. Какие новости?
   – Мы нашли ее в 38 километрах от Парижа, следуя за котом.
   – Не понимаю.
   – Боже мой, коту не терпелось найти Ретанкур.
   – Ясно, – сказал Вейренк, чувствуя, что майор сейчас взорвется.
   – Она находится между жизнью и смертью, мы едем в Дурдан. У нее паралетальная летаргия.
   – Вы не могли бы мне хоть что-то объяснить, майор? Я должен знать.
   «Зачем, интересно?» – подумал Данглар.
   Вейренк выслушал рассказ майора, гораздо менее упорядоченный, чем обычно, и повесил трубку. Он положил руку на раненое бедро и, проверяя кончиками пальцев остроту боли, вообразил себе Адамберга, склонившегося над Ретанкур в отчаянной попытке вдохнуть в нее жизнь.
   «С той, что недавно вас избавила от муки,
   На веки вечные вы будете в разлуке.
   Но не вверяйтесь ни печали, ни докуке,
   Вас боги милуют – они опустят луки,
   Забудут мстительность и к вам протянут руки,
   Чтить избавителя – вот благость их науки».
   – Мы еще не спим? Какие мы непослушные, – сказала медсестра, беря его под руку.

L

   Вцепившись руками в простыни, Адамберг стоял над постелью Ретанкур, а она все никак не хотела дышать. Врачи кололи, чистили, откачивали, но никаких изменений в состоянии лейтенанта не наблюдалось. Правда, сестры помыли ее с ног до головы, подстригли и обработали волосы, зараженные вшами. Собаки, само собой. Монитор над кроватью подавал слабые сигналы жизни, но Адамберг предпочитал на него не смотреть, вдруг зеленая линия станет совсем ровной.
   Врач потянул Адамберга за рукав и отвел его в сторону:
   – Идите к ним, поешьте, подумайте о чем-нибудь другом. Здесь вам нечего делать, комиссар. Ей нужен отдых.
   – Она не отдыхает, доктор. Она умирает.
   Врач отвел глаза.
   – Да, похвастаться нечем, – согласился он. – Новаксон, транквилизатор, впрыснутый в больших дозах, полностью парализовал организм. Нервная система на пределе, сердце пока держится – неизвестно как. Странно, что она еще жива. Но если даже мы ее спасем, я не уверен, что она сохранит свои умственные способности. Кровь, скажем так, снабжает мозг по минимуму. От судьбы не уйдешь, смиритесь.
   – Неделю назад, – сказал Адамберг, с трудом разжимая челюсти, – я спас парня, которому судьбой было назначено погибнуть. Судьбы нет. Она до сих пор продержалась, не сдастся и сейчас. Вот увидите, этот случай войдет в анналы медицины.
   – Идите к своим. Она может пролежать в таком состоянии не один день. Я позову вас, если что.
   – А нельзя все вынуть, почистить и вставить обратно?
   – Нет, нельзя.
   – Извините, доктор, – сказал Адамберг, отпуская его руку.
   Он вернулся к кровати, запустил пальцы в подстриженные волосы Ретанкур.
   – Я скоро вернусь, Виолетта, – сказал он.
   Так Ретанкур всегда говорила коту перед уходом, чтобы он не волновался.
 
   Безудержное и дурашливое веселье, царившее в ресторане, приличествовало бы скорее празднованию дня рождения, чем ужину полицейских, умиравших от беспокойства. Адамберг постоял в дверях, глядя на них сквозь отблески свечей. В этом освещении его подчиненные казались обманчиво красивыми, они сидели, положив локти на белую скатерть, передавали друг другу бокалы, обмениваясь идиотскими шутками… Ну и ладно, тем лучше, он, собственно, и рассчитывал, что они используют на всю катушку эту паузу вне времени и пространства, прекрасно сознавая, что долго она не продлится. Адамберг опасался, что своим появлением он разрушит их хрупкую радость, за которой так явно просвечивала общая тревога. Он подошел к ним, выдавив из себя улыбку.
   – Ей лучше, – сказал он, садясь. – Передайте мне тарелку.
   Даже ему, хотя душой он был с неподвижной Ретанкур, ужин, вино и смех вокруг принесли некоторое облегчение. Адамберг никогда не умел участвовать в коллективных и уж подавно – в праздничных трапезах, не будучи способным на остроумные реплики и мимолетные шутки. Снисходительно взирая на непоседливых коллег, он чувствовал себя посторонним зрителем, козликом, глазеющим на поезд, проносящийся по долине. Как ни странно, в такие моменты Фруасси была на высоте – ей на помощь приходили жратва и отчаянный юмор, наличие которого в рабочее время нельзя было даже заподозрить. Адамберг плыл по воле волн, не спуская глаз с экрана своего мобильника. Который зазвонил без двадцати двенадцать.
   – Она угасает, – заявил доктор Лавуазье. – Мы очень рассчитываем на полное переливание крови, это наша последняя надежда. Но у нее вторая группа, резус отрицательный, а наши запасы, как назло, были израсходованы вчера на пострадавшего в дорожной аварии.
   – А доноры, доктор?
   – Донор у нас всего один, а нужны минимум трое. Два других в отъезде. Пасхальные каникулы, комиссар, весь город выехал на природу. К сожалению, пока мы найдем доноров в других центрах, будет поздно.
   За столом все разом смолкли, заметив, как побледнел Адамберг. Комиссар выбежал из зала, Эсталер – за ним. Через несколько мгновений молодой человек вернулся и рухнул на стул.
   – Срочное переливание крови, – сказал он. – Вторая группа, резус отрицательный, но у них нет доноров.
 
   Адамберг, с которого градом лил пот, вошел в белоснежную палату, где единственный в Дурдане донор со второй группой и отрицательным резусом заканчивал переливание. Ему показалось, что щеки Ретанкур посинели еще больше.