Варгас Фред. Вечность на двоих

   – Кто вам все это наплел?
   – Мой новый сосед, коллекционный однорукий испанец. Он потерял правую руку в гражданскую войну. Говорит, лицо у монашки сморщенное, как грецкий орех.
   – И скольких человек она зарезала? – спросил Мордан, которого очень развеселила эта история. – Семерых, как в сказках?
   – Именно.
   – А вы-то сами ее видели? – спросил Эсталер, сбитый с толку усмешками коллег.
   – Это легенда, – объяснил ему Мордан, по привычке чеканя слоги. – Никакой Клариссы на самом деле нет.
   – Так-то оно лучше, – успокоился бригадир. – У испанца, что ли, не все дома?
   – Ну почему. Его просто укусил паук в отсутствующую руку. И она зудит вот уже шестьдесят девять лет. Он чешет пустое место, но в определенной точке.
   Появление официанта привело в чувство разволновавшегося было Эсталера – он вскочил с места, чтобы заказать на всех кофе. Ретанкур, не обращая внимания на грохот посуды, продолжала рассматривать фотографии, а Вейренк что-то говорил ей. Он забыл побриться и сидел со снисходительным и расслабленным видом мужика, который занимался до утра любовью. Глядя на него, Адамберг вспомнил, что упустил Ариану, уснув на полуслове. Свет, сочившийся сквозь витражи, зажигал несуразные цветные огоньки в пестрой шевелюре лейтенанта.
   – Почему ты должна прикрывать Адамберга? – спросил Вейренк у Ретанкур. – К тому же в одиночку?
   – Так уж повелось.
   – Понятно.
   – Ну что же, госпожа, вам суждено добиться,
   Чтобы себя раскрыл невидимый убийца.
   Я буду вам служить, пока не вышел срок:
   И с вами победить – и пасть у ваших ног.
   Ретанкур улыбнулась ему, оторвавшись на мгновение от снимков.
   – Вы всерьез? – прервал его Адамберг, пытаясь скрыть свою холодность. – Или это просто поэтический порыв? Не хотите ли помочь Ретанкур в ее благородной миссии? Подумайте, прежде чем ответить, взвесьте все за и против. Это вам не стишки сочинять.
   – Ретанкур сама чемпион в своем весе, – вмешался Ноэль.
   – Заткнись, – сказал Вуазне.
   – Вот именно, – сказал Жюстен.
   Адамберг вдруг подумал, что в их компании Жюстен играл роль аронкурского разметчика, а Ноэль – агрессивного оппонента.
   Официант принес кофе, и наступила передышка. Эсталер серьезно и аккуратно раздал чашки, сообразуясь с личными вкусами каждого. Все привыкли к этому и не мешали ему.
   – Я согласен, – сказал Вейренк, слегка поджав губы.
   – А вы, Ретанкур? – спросил Адамберг. – Вы согласны?
   Ретанкур посмотрела на Вейренка ясным и безразличным взглядом, словно проверяла – пользуясь, судя по всему, совершенно определенной меркой, – насколько он способен ей помочь. Она напоминала сейчас торговца, оценивающего скотину, и осмотр этот был столь откровенным, что за столом воцарилось неловкое молчание. Но Вейренка эта процедура не смутила. Работа есть работа, к тому же он тут новенький. По иронии судьбы, он сам напросился защищать Адамберга.
   – Я согласна, – заключила Ретанкур.
   – Пусть будет так, – одобрил Адамберг.
   – Он? – процедил Ноэль. – Он же Новичок, черт побери.
   – У него за плечами одиннадцать лет службы, – возразила Ретанкур.
   – Я против, – Ноэль повысил голос. – Этот парень вас не прикроет, комиссар, – и не больно-то ему и хотелось.
   Верно подмечено, подумал Адамберг.
   – Все, хватит, что решили, то решили, – отрезал он.
   Данглар озабоченно наблюдал за этой сценой, не прекращая шлифовать пилочкой ногти и отмечая исподволь градус ярости Ноэля. Лейтенант резким движением застегнул молнию на кожаной куртке – верный признак того, что он готовится перейти в наступление.
   – Ваше дело, комиссар, – усмехнулся он в лучах зеленого света. – Но для схватки с этим зверем вам понадобится тигр. И насколько мне известно, – добавил он, указав подбородком на разноцветную шевелюру Новичка, – не все то тигр, что пестрит.
   «Удар под дых», – успел подумать Данглар, прежде чем Вейренк вскочил и, побледнев, развернулся к Ноэлю. Но тут же снова рухнул на стул, словно обессилев. Адамберг прочел на лице Новичка такую муку, что комок чистой ярости скрутился у него в желудке, отбросив далеко в сторону войну двух долин. Адамберг редко выходил из себя, но если это случалось, он был по-настоящему опасен, о чем прекрасно знал Данглар, поэтому он тоже встал и, соблюдая все меры предосторожности, быстро обошел стол. Адамберг сдернул Ноэля со стула и, упершись кулаком ему в грудь, начал медленно выпихивать его наружу. Вейренк, машинально положив руку на свои проклятые волосы, не шелохнулся и даже не удостоил их взглядом. Он ощущал только молчаливую поддержку Ретанкур и Элен Фруасси, сидевших по бокам от него. С тех пор как он себя помнил – не считая хаотических влюбленностей, – женщины никогда ничего плохого ему не делали. Не было ни оскорблений, ни даже невинных усмешек. С восьми лет он держался женщин, у него никогда не водилось друзей мужского пола. Вейренк не умел и не любил общаться с мужчинами.
   Адамберг вернулся в кафе один минут шесть спустя. Он был по-прежнему напряжен, и лицо его излучало странный приглушенный свет, чем-то напоминавший причудливые отблески витражей.
   – Где он? – осторожно спросил Мордан.
   – Далеко, с чайками. Надеюсь, он не скоро вернется из полета.
   – Он ведь уже был в отпуске, – возразил Эсталер.
   Это серьезное замечание произвело на всех умиротворяющее действие – словно в накуренной комнате открыли форточку, выкрашенную желтой краской.
   – Ну отдохнет еще немного, – смягчился Адамберг. – Ладно, разбиваемся на группы, – сказал он, взглянув на часы. – Зайдите в контору за фотографиями медсестры. Командует парадом Данглар.
   – А вы? – спросил Ламар.
   – Я возглавлю войско. Вместе с Вейренком.
   Адамберг не мог до конца разобраться в создавшейся парадоксальной ситуации, равно как и Вейренк, который был даже не в состоянии продекламировать пару строк, чтобы прийти в себя. Вейренк прикрывал комиссара, а комиссар защищал Вейренка, хотя ни тот, ни другой вовсе не стремились к подобным расшаркиваниям. Провокации чреваты нежелательными последствиями, подумал Адамберг.
 
   Комиссар и лейтенант два часа бродили по рынку, умудрившись не обменяться ни единым словом. Расспросами в основном занимался Вейренк, пока Адамберг вяло высматривал то – не знаю что. Уже смеркалось, когда он предложил сделать привал, молча указав на брошенный кем-то деревянный ящик. Они сели на противоположные края ящика, как можно дальше друг от друга. Вейренк закурил, и облачко дыма заполнило собой паузу.
   – Нелегкое сотрудничество, – заметил Адамберг, положив подбородок на сжатый кулак.
   – Нелегкое, – подтвердил Вейренк.

 
Играть со смертными легко богам всесильным
И рушить замыслы, в глаза пуская пыль нам.
 

   – Вы правы, лейтенант, виноваты именно боги. Они киряют и забавляются от нечего делать, а мы как дураки мешаемся у них под ногами. Мы с вами. А они и рады спутать нам все карты.
   – Вы не обязаны заниматься оперативной работой. Почему вы не вернулись в Контору?
   – Потому что мне нужен экран для камина.
   – А. У вас есть камин?
   – Есть. Том скоро пойдет. Экран мне просто необходим.
   – Один какой-то я заметил в Колесном ряду. Если повезет, мы успеем до закрытия.
   – Что ж вы раньше молчали?
 
   Через полчаса Адамберг и Вейренк шли назад в темноте, еле удерживая вдвоем тяжеленный старинный экран для камина. Пока Вейренк торговался, Адамберг проверял устойчивость экрана.
   – Хорошая вещь, – сказал Вейренк, ставя его возле машины. – Красиво, прочно, недорого.
   – Хорошая, – согласился Адамберг. – Поднимите эту вещь на заднее сиденье, а я втащу ее с другой стороны.
   Адамберг сел за руль, Вейренк – рядом, пристегнув ремень безопасности.
   – Курить можно?
   – Курите, – разрешил Адамберг, трогаясь с места. – Я сам долго курил. В Кальдезе все ребята тайком покуривали. Полагаю, что у вас в Лобазаке тоже.
   Вейренк открыл окно.
   – Почему вы говорите – в Лобазаке?
   – Ну вы же там жили, в двух километрах от виноградника Вейренк де Бильк.
   Адамберг вел машину спокойно, аккуратно вписываясь в повороты.
   – Ну и что?
   – А то, что напали на вас именно в Лобазаке. А не на винограднике. Зачем вы врете, Вейренк?
   – Я не вру, комиссар. Это случилось на винограднике.
   – Это случилось в Лобазаке. На Верхнем лугу, за часовней.
   – На кого напали – на вас или все-таки на меня?
   – На вас.
   – Тогда мне лучше знать. Если я говорю, что дело было на винограднике, значит – на винограднике.
   Адамберг остановился на красный свет и взглянул на коллегу. Вейренк говорил искренно, без всякого сомнения.
   – Нет, Вейренк, – сказал он, трогаясь, – дело было в Лобазаке, на Верхнем лугу. Туда пришли пятеро парней из долины Гава.
   – Пятеро подонков из Кальдеза.
   – Разумеется. Но ноги их не было на винограднике. Они пришли на Верхний луг.
   – Нет.
   – Да. Стрелку назначили в часовне Камалеса. Там они на вас и набросились.
   – Не понимаю, чего вы добиваетесь, – проворчал Вейренк. – Дело было на винограднике, я потерял сознание, отец забрал меня оттуда и отвез в больницу в По.
   – Это было за три месяца до того. В тот день, когда вы не удержали кобылу и угодили ей под копыта. У вас была сломана голень, отец подобрал вас на винограднике и отвез в По. Кобылу продали.
   – Не может быть, – прошептал Вейренк. – Откуда вы знаете?
   – Разве вы не были в курсе всего, что происходит в Кальдезе? Вы в Лобазаке не слышали о том, как Рене упал с крыши и чудом выжил? Как сгорела бакалейная лавка, не слышали?
   – Слышал, конечно.
   – Ну вот видите.
   – Это было на винограднике, черт побери.
   – Нет, Вейренк. Сначала ускакала кобыла, а потом уже на вас напала шпана из Кальдеза. Вы падали в обморок два раза с интервалом в три месяца. Вас дважды отвозили в больницу По. У вас один кадр наехал на другой. Посттравматическое расстройство, как сказала бы наша Ариана.
   Вейренк отстегнул ремень и наклонился вперед, упершись локтями в колени. Машина медленно въезжала в пробку.
   – Нет, я все-таки не понимаю, к чему вы клоните.
   – Что вы делали на винограднике, когда появились те парни?
   – Я должен был посмотреть, в каком состоянии гроздья, ночью была сильная гроза.
   – Это просто невозможно. Потому что дело было в феврале, и виноград уже собрали. История с кобылой произошла в ноябре, и вы должны были проверить гроздья для позднего сбора.
   – Нет, – упорствовал Вейренк. – Да и зачем все это? Какая разница, где что произошло – на виноградниках или на Верхнем лугу в Лобазаке? Они же напали на меня, не так ли?
   – Так.
   – Раскроили голову железкой и вспороли осколком живот?
   – Да.
   – Так что?
   – А то, что вы многого не помните.
   – Рожи их я помню прекрасно, тут уж вы меня не собьете.
   – А я вас и не сбиваю, Вейренк. Рожи помните, а все остальное не очень. Подумайте, мы как-нибудь к этому вернемся.
   – Высадите меня, – сказал Вейренк бесцветным голосом. – Я дойду пешком.
   – Это ни к чему. Нам придется полгода работать вместе, вы сами напросились. Мы можем не опасаться друг друга, между нами каминный экран. Это надежная защита.
   Адамберг усмехнулся. Зазвонил его мобильник, прервав войну двух долин, и он протянул его Вейренку.
   – Это Данглар. Ответьте и приложите трубку мне к уху.
   Данглар кратко сообщил Адамбергу, что расспросы трех групп ничего не дали. Диалу и Пайку не видели в обществе женщины – ни старой, ни молодой.
   – А что у Ретанкур?
   – Тоже не очень. Дом заброшен, в прошлом месяце там лопнула канализационная труба, и на полу стоял десятисантиметровый слой воды.
   – Никакой одежды она не обнаружила?
   – Пока ничего.
   – Ну, это вы могли мне и завтра сообщить, капитан.
   – Я по поводу Бине звоню. Вы ему срочно нужны, он уже три раза звонил в Контору.
   – Кто такой Бине?
   – Вы его не знаете?
   – Понятия не имею.
   – А он вас знает, и даже очень близко. Он должен поговорить с вами лично и как можно скорее. Он говорит, что должен сообщить что-то страшно важное. Судя по его настойчивости, это в самом деле серьезно.
   Адамберг недоуменно взглянул на Вейренка и знаком попросил его записать телефон.
   – Наберите мне этого Бине.
   Вейренк набрал номер и приложил трубку к уху комиссара. Они как раз выезжали из пробки.
   – Бине?
   – Тебя днем с огнем не найдешь, Беарнец.
   Звучный голос заполнил салон машины, и Вейренк удивленно вскинул брови.
   – Это вас, Вейренк? – тихо спросил Адамберг.
   – Понятия не имею, кто это, – прошептал тот, помотав головой.
   Комиссар нахмурился:
   – Вы кто такой, Бине?
   – Бине, Робер Бине. Ты что, не помнишь, черт возьми?
   – Нет, прошу прощения.
   – Черт. Кафе в Аронкуре.
   – Все, Робер, дошло. Как ты нашел мою фамилию?
   – В гостинице «Петух», это Анжельбер сообразил. Он решил, что надо побыстрее все тебе рассказать. И мы тоже так решили. Разве что тебе это неинтересно, – внезапно напрягся он.
   Отход на заранее подготовленные позиции – нормандец мгновенно свернулся, как улитка, которую тронули за рожки.
   – Напротив, Робер. Что случилось?
   – Тут еще один обнаружился. И раз ты допер, что дело пахнет керосином, мы решили, что ты должен знать.
   – Еще один кто?
   – Его убили тем же способом в лесу Шан-де-Вигорнь, рядом со старыми железнодорожными путями.
   Олень, черт побери. Робер в срочном порядке разыскивал его в Париже из-за оленя. Адамберг устало вздохнул, не упуская из виду плотное движение на дороге и свет фар, размытый дождем. Ему не хотелось огорчать ни Робера, ни собрание мужей, которые так радушно приняли его в тот вечер, когда он сопровождал Камиллу и чувствовал себя не в своей тарелке. Но ночи его были коротки. Ему хотелось есть и спать, и все. Он въехал в арку уголовного розыска и молча кивнул Вейренку, показывая, что ничего важного нет и он может идти домой. Но Вейренк, слишком глубоко увязнув в своих тревожных мыслях, даже не двинулся с места.
   – Давай подробности, Робер, – машинально сказал Адамберг, паркуясь во дворе. – Я записываю, – добавил он, даже не собираясь доставать ручку.
   – Ну я ж сказал. Его распотрошили, настоящая мясорубка.
   – Анжельбер что говорит?
   – Ты же знаешь, у Анжельбера свое мнение по этому поводу. Он считает, что это молодой человек, который с возрастом испортился. Плохо то, что этот парень дошел до нас из Бретийи. Анжельбер уже не уверен, что это псих из Парижа. Он говорит, что, может, это псих из Нормандии.
   – А сердце? – спросил Адамберг, и Вейренк нахмурился.
   – Вынуто, отброшено в сторону, искромсано. Все то же самое, говорю тебе. Только этот был с десятью отростками. Освальд не согласен. Он говорит, что девять. Не то чтобы он считать не умел, Освальд наш, но его хлебом не корми, дай поспорить. Ты этим займешься?
   – Обещаю, Робер, – соврал Адамберг.
   – Приедешь? Ждем тебя на ужин. Ты на чем? За полтора часа доберешься.
   – Сейчас не могу, у меня тут двойное убийство.
   – У нас тоже, Беарнец. Если уж это не двойное убийство, то не знаю, чего тебе еще нужно.
   – Ты предупредил жандармерию?
   – Жандармам начхать на это. Тупые индюки. Им жопу лень поднять.
   – А ты там был?
   – На этот раз да. Шан-де-Вигорнь – это наши края, понимаешь.
   – Так девять или десять?
   – Десять, конечно. Освальд чушь порет, делает вид, что умнее всех. Его мать родом из Оппортюн, это в двух шагах от того места, где оленя нашли. Вот он нос и задирает. Короче, ты едешь с нами выпить или не едешь с нами выпить? Хватит трепаться.
   Адамберг судорожно соображал, как выпутаться из создавшейся ситуации, что было неочевидно, поскольку Робер приравнивал двух зарезанных оленей к двум убитым парням. Что касается упрямства, то тут нормандцы – эти, во всяком случае, – ничем не уступали беарнцам, по крайней мере некоторым, родом из долин Гава и Оссо.
   – Не могу, Робер, у меня тут тень.
   – У Освальда тоже тень. Что не мешает ему выпивать.
   – Что у него? У Освальда?
   – Тень, говорю тебе. На кладбище Оппортюн-ла-От. Вообще-то ее видел его племянник, больше месяца тому назад. Он нам все уши прожужжал со своей тенью.
   – Дай мне Освальда.
   – Не могу, он ушел. Но если ты приедешь, он вернется. Он тоже хочет тебя видеть.
   – Зачем?
   – Затем, что его сестра просила с тобой поговорить из-за этого привидения на кладбище. Вообще-то она права, потому что жандармы из Эвре – тупые индюки.
   – Какого такого привидения, Робер?
   – Ты многого от меня хочешь, Беарнец.
   Адамберг взглянул на часы Не было еще и семи.
   – Посмотрю, что я смогу сделать, Робер.
   Комиссар задумчиво сунул телефон в карман. Вейренк сидел и ждал.
   – Что-то срочное?
   Адамберг прижался головой к стеклу.
   – Ничего срочного.
   – Он сказал, что кого-то разрезали и искромсали сердце.
   – Оленя, лейтенант. У них там кто-то так развлекается – оленей кромсает, и они себе места не находят.
   – Браконьер?
   – Да нет, убийца оленей. У них там в Нормандии тоже есть тень.
   – Нас это касается?
   – Совсем не касается.
   – Так зачем вы туда едете?
   – Никуда я не еду, Вейренк. Мне до этого дела нет.
   – Я так понял, что вы собираетесь поехать.
   – Я слишком устал, и мне это неинтересно, – сказал Адамберг, открывая дверцу. – Того и гляди разобью машину и сам разобьюсь заодно. Перезвоню Роберу позже.
   Они хлопнули дверцами, Адамберг повернул ключ. Пройдя сто метров, они расстались перед «Философским кафе».
   – Если хотите, – сказал Вейренк, – я сяду за руль, а вы поспите. Мы обернемся за несколько часов.
   Адамберг тупо посмотрел на ключи от машины, которые все еще держал в руке.

XXII

   Укрываясь от дождя, Адамберг толкнул дверь кафе в Аронкуре. Анжельбер чопорно поднялся ему навстречу, и все собравшиеся тут же последовали его примеру.
   – Садись, Беарнец, – старик пожал ему руку. – Ешь, пока горячее.
   – Ты вдвоем? – спросил Робер.
   Адамберг представил им своего помощника, и за этим событием последовали новые, более сдержанные рукопожатия по кругу, а также вынос дополнительного стула. Каждый взглянул украдкой на волосы новоприбывшего. Но здесь можно было не опасаться, что ему зададут вопрос на эту тему, каким бы незаурядным ни было подобное явление. Что, впрочем, не помешало собравшимся мужам задуматься о его странности и возможности побольше разузнать о напарнике комиссара. Анжельбер отмечал про себя сходство двух полицейских и делал свои выводы.
   – Брат-сродник, – сказал он, наполняя бокалы.
   Адамберг начинал понимать механизм действия нормандцев, этих ловких притворщиков, – они задавали вопрос, умудряясь при этом делать вид, что к собеседнику не обращаются. В конце фразы голос понижался, словно утверждение было ложным.
   – Сродник? – Адамберг, будучи беарнцем, имел право задавать вопросы в лоб.
   – Это чуть дальше, чем двоюродный, – объяснил Илер. – Мы с Анжельбером – четвероюродные. А он, – показал он на Вейренка, – твой шестиюродный или семиюродный сродник.
   – Возможно, – признал Адамберг.
   – В любом случае он из твоих краев.
   – Он недалеко ушел, это верно.
   – В полиции теперь одни беарнцы, – спросил Альфонс, не задавая вопроса.
   – Раньше я был один.
   – Вейренк де Бильк, – представился Новичок.
   – Вейренк, – упростил Робер.
   Вокруг закивали в знак того, что предложение Робера принято. Но проблему с волосами это не решало. Разгадку придется искать годами, ну так что ж, терпения нам не занимать. Новичку принесли тарелку, Анжельбер дождался, пока полицейские поели, и только тогда сделал знак Роберу, что пора переходить к делу. Робер торжественно разложил на столе снимки оленя.
   – Он лежит в другом положении, – заметил Адамберг, стараясь изо всех сил вызвать в себе интерес.
   Он не смог бы объяснить ни как его сюда занесло, ни каким образом Вейренк догадался, что он хотел приехать.
   – Две пули попали ему прямо в грудь. Он лежит на боку, сердце вот тут, справа.
   – У убийцы нет своего почерка.
   – Ему просто надо уничтожить зверя, и все.
   – Или вынуть сердце, – сказал Освальд.
   – Что ты собираешься предпринять, Беарнец?
   – Поехать посмотреть.
   – Сейчас?
   – Если кто-нибудь из вас поедет со мной. У меня есть фонари.
   Предложение было внезапным и требовало размышления.
   – Почему бы и нет, – сказал старейшина.
   – Поедет Освальд. Заодно сестру навестит.
   – Посели их у себя. Или привези обратно. В Оппортюн нет гостиницы.
   – Мы должны сегодня вернуться в Париж, – сказал Вейренк.
   – Если только не решим остаться, – сказал Адамберг.
 
   Через час они уже изучали место преступления. Разглядывая зверя, лежащего на тропинке, Адамберг наконец прочувствовал всю меру отчаяния нормандцев. Убитые горем Освальд и Робер стояли опустив голову. Да, это был олень, а не человек, но от этого совершенное зверство и растерзанная красота потрясали не меньше.
   – Роскошный самец, – сказал Робер, сделав над собой усилие. – Ему было еще что дать миру.
   – Он завел собственный гарем, – объяснил Освальд. – Пять самок. Шесть драк в прошлом году. Уверяю тебя, Беарнец, такой олень дрался как бог, и он продержал бы подле себя своих жен еще четыре-пять лет, пока бы его не свергли. Никто из местных никогда бы не выстрелил в Большого Рыжака. У него и потомство классное было, это сразу видно.
   – У него три рыжие проплешины на правом боку и две на левом. Поэтому его и прозвали Рыжаком.
   «Брат или, по крайней мере, сродник», – подумал Вейренк, скрестив руки. Робер опустился на колени возле огромного тела и погладил оленя. В этом лесу, под непрекращающимся дождем, в окружении небритых мужиков, Адамбергу трудно было представить, что где-то на большой земле в эту минуту едут машины и работают телевизоры. Доисторический мир Матиаса явился ему во всей своей красе. Был ли Большой Рыжак обычным оленем, человеком или божеством – поверженным, обобранным, ограбленным? Такого оленя наверняка нарисовали бы на стене пещеры, чтобы помнить его и почитать.
   – Завтра похороним, – сказал Робер, тяжело поднимаясь с колен. – Тебя ждали, понимаешь. Хотели, чтобы ты своими глазами это увидел. Освальд, передай топор.
   Освальд порылся в большом кожаном мешке и молча вынул оттуда топор. Робер потрогал пальцами лезвие, снова встал на колени около головы зверя, но замешкался и повернулся к Адамбергу.
   – Трофеи твои, Беарнец, – сказал он, протягивая Адамбергу топор топорищем вперед. – Возьми себе его рога.
   – Робер, – неуверенно перебил его Освальд.
   – Я все обдумал, Освальд, он их заслужил. Он устал. Но все-таки приехал сюда из Парижа ради Большого Рыжака. Трофеи – его.
   – Робер, – не уступал Освальд, – он не местный.
   – Теперь он местный, – сказал Робер, вложив топор в руку Адамберга.
   Комиссара с топором в руке подвели к голове оленя.
   – Отруби их сам, – попросил он Робера, – я боюсь их повредить.
   – Не могу. Кто их отрубит, тот и возьмет. Давай ты.
   Под руководством Робера, прижимавшего голову зверя к земле, Адамберг нанес шесть ударов по краю черепа. Робер забрал у него топор, поднял рога и вручил их комиссару. Четыре килограмма каждый, прикинул Адамберг, взвесив их в руке.
   – Не потеряй, – сказал Робер, – они жизнетворны.
   – Короче, – уточнил Освальд, – не факт, что они помогут, но уж не навредят наверняка.
   – И никогда их не разлучай, – закончил Робер. – Понял? Они друг без друга не могут.
   Адамберг кивнул в темноте, сжав в руках чешуйчатые рога Большого Рыжака. Только бы не уронить. Вейренк бросил на него иронический взгляд.
   – Не гнитесь, Господин, под тяжестью трофеев… – прошептал он.
   – Я у вас разве что-то спросил, Вейренк?

 
– Вы получили их, немногое содеяв.
Но этим вечером вас ждет особый знак
Надежд, что высветить готовы каждый шаг.
 

   – Хватит, Вейренк. Либо сами их тащите, либо заткнитесь.
   – О нет, господин. Ни то, ни это.

XXIII

   Эрманс, сестра Освальда, соблюдала две заповеди, которые призваны были оградить ее от опасностей окружающего мира, а именно: не бодрствовать после десяти часов вечера и не впускать в дом посетителей в обуви. Освальд и оба полицейских беззвучно поднялись по лестнице, держа в руках испачканные в земле ботинки.
   – Тут всего одна спальня, – прошептал Освальд, – но зато большая. Ничего?
   Адамберг кивнул, хотя перспектива провести ночь бок о бок с лейтенантом не вызвала у него восторга. Вейренк в свою очередь с облегчением констатировал, что в комнате стояли две высокие деревянные кровати на расстоянии двух метров друг от друга.
   – Два ложа разделять должны такие дали,
   Чтобы душа и плоть вдвоем не ночевали.
   – Ванная комната рядом, – добавил Освальд. – Не забудьте, что ходить можно только босиком. Если не снимете обувь, она чего доброго этого не переживет.
   – Даже если ничего об этом не узнает?
   – Все становится явным, особенно тайное. Беарнец, я жду тебя внизу. Нам надо перетереть.