Страница:
Ретанкур вернулась с телефоном, и Эсталер подвинул ей кофе без сахара с ложечкой. Она поблагодарила его улыбкой, и счастливый молодой человек сел рядом с ней. Судя по всему, Эсталер так и не осознал, что работает в уголовном розыске, и существовал тут с беззаботностью подростка, попавшего в компанию своих ребят. Еще немного, и он ночевал бы тут.
– У них были грязные руки, все в земле, – сказала Ретанкур. – И ботинки тоже. Когда они ушли, Эмилио вымел из-под их столика засохшую грязь и гравий.
– И что нам это дает? – спросил Мордан, вытянув голову прямо из сгорбленного туловища, – он напоминал большого пузатого аиста, опустившегося на край стола. – Они, что ли, в саду работали?
– В земле копались, в любом случае.
– Проверим скверы и пустыри Монружа?
– Что они забыли в сквере? И при чем тут тяжелый груз?
– Подумайте, – сказал Адамберг, внезапно ослабив хватку и потеряв всякий интерес к коллоквиуму.
– Сейф перевозили? – предположил Меркаде.
– Что ты будешь делать с сейфом в саду?
– Ну придумай что-нибудь такое же тяжелое, – ответил Жюстен. – Настолько тяжелое, что понадобились два амбала, не чурающиеся никакой работы.
– Щекотливая, должно быть, работенка, если им пришлось потом пасть заткнуть, – сказал Ноэль.
– Они рыли яму, чтобы закопать тело, – предположил Керноркян.
– Подумаешь, – отмахнулся Мордан, – тут можно и самому справиться.
– Тяжелое тело, – уточнил Ламар. – Из бронзы или камня – типа статуи.
– Зачем тебе хоронить статую?
– Я не сказал, что мне надо похоронить статую.
– А что ты будешь с ней делать?
– Я ее своровал из общественного места, – заявил, подумав, Ламар, – и собираюсь увезти и продать. Спекуляция произведениями искусства. Знаешь, сколько стоит статуя с фасада Нотр-Дам?
– Там сплошь подделки, – вмешался Данглар. – Давай лучше из Шартра.
– Знаешь, сколько стоит статуя с фасада Шартрского собора?
– Откуда я знаю? Немереные бабки.
До Адамберга доносились уже только бессвязные обрывки фраз – сад, статуя, бабки. Данглар тронул его за руку.
– Зайдем с другого бока, – сказал он, глотнув кофе. – Ретанкур вернется к Эмилио. Взяв с собой Эсталера, у него глаз – алмаз, и Новичка – пусть учится.
– Новичок сидит в чулане.
– Мы его оттуда вынем.
– Он уже одиннадцать лет в полиции, разве нет? – сказал Ноэль. – Чего его учить, тоже мне мальчика нашли.
– Если вы все вместе возьметесь за его обучение, это ему пойдет на пользу.
– Чего нам надо от Эмилио? – спросила Ретанкур.
– Остатки гравия.
– Парни заходили к нему две недели назад, комиссар.
– Там на полу плитка?
– Да, черно-белая.
– А то, – усмехнулся Ноэль.
– Вы когда-нибудь гравий выметали? Так, чтобы ни одно зернышко никуда не закатилось? У Эмилио бистро, а не хоромы. Если нам повезет, какой-нибудь камешек лежит себе в углу и только нас и ждет.
– Если я правильно поняла, – уточнила Ретанкур, – мы идем туда искать камешек?
Порой былая неприязнь Ретанкур к Адамбергу давала о себе знать, хотя они раз и навсегда выяснили отношения в Квебеке, выиграв сражение, сплотившее их на всю жизнь. [6] Ретанкур, приверженка позитивистов, полагала, что расплывчатые указания Адамберга вынуждали членов его команды действовать вслепую. Она упрекала комиссара в наплевательском отношении к умственным способностям коллег и в нежелании сделать усилие, чтобы хоть что-то прояснить и перекинуть им мостик через болото. Ретанкур прекрасно все понимала. Это было выше его сил. Комиссар улыбнулся ей:
– Именно, лейтенант. Терпеливый беленький камешек в густом лесу. Он приведет нас прямиком на поле брани, как камешки, которые бросал Мальчик-с-пальчик, привели его к дому людоеда.
– Там было не совсем так, – поправил Мордан, специалист по сказкам, легендам и прочим страшилкам. – Камешки привели его к дому родителей, а не людоеда.
– Разумеется, Мордан. Но мы-то ищем людоеда. Поэтому и действовать будем иначе. В любом случае шестеро мальчиков попали к людоеду, не так ли?
– Семеро, – сказал Мордан и показал на пальцах, – но к людоеду они попали только потому, что у них не было камешков.
– А мы их ищем.
– Если они там есть, – не сдавалась Ретанкур.
– Конечно, есть.
– А если нет?
– Есть, Ретанкур.
Это утверждение Адамберга, взятое с потолка, а вернее, с его личного небосвода, куда никому другому не было доступа, положило конец коллоквиуму. Все встали, сложили стулья, выбросили стаканчики, и Адамберг знаком подозвал к себе Ноэля.
– Кончайте базар, Ноэль, – сказал он мирно.
– Зачем она полезла, я бы и без нее справился.
– Один против трех отморозков с железными прутьями? Нет, Ноэль.
– Я бы от них отделался, но Ретанкур решила поиграть в ковбоев.
– Как же. И если женщина помогла вам, это еще не значит, что вы опозорены на всю оставшуюся жизнь.
– Это не женщина, а трактор, тягловый скот, ошибка природы. И я ей ничем не обязан.
Адамберг провел по щеке тыльной стороной ладони, словно проверяя степень небритости, – верный признак того, что его флегма дала трещину.
– Вспомните, лейтенант, почему ушел Фавр вместе со своей бесконечной зловредностью. Свято место пусто не бывает, но в данном случае его совершенно необязательно занимать.
– Место Фавра я не занимаю, я на своем месте и ни под чью дудку плясать не собираюсь.
– Придется. В противном случае отправитесь решать свои хореографические проблемы куда-нибудь еще. Нашли дураков.
– Именно что нашел. Вы Эсталера слышали? А Ламара с его статуей? А Мордана с людоедом?
Адамберг посмотрел сначала на одни часы, потом на другие:
– Даю вам два с половиной часа, чтобы проветриться и прочистить мозги. Спуститесь к Сене, полюбуйтесь пейзажем и возвращайтесь.
– Мне надо дописать рапорты. – Ноэль пожал плечами.
– Вы меня не поняли, лейтенант. Это приказ, боевое задание. Идите и возвращайтесь в здравом уме. И если понадобится, вы будете этим заниматься каждый день, в течение года, до тех пор, пока не поймете, о чем кричат чайки. Катитесь, Ноэль, и подальше.
XI
XII
– У них были грязные руки, все в земле, – сказала Ретанкур. – И ботинки тоже. Когда они ушли, Эмилио вымел из-под их столика засохшую грязь и гравий.
– И что нам это дает? – спросил Мордан, вытянув голову прямо из сгорбленного туловища, – он напоминал большого пузатого аиста, опустившегося на край стола. – Они, что ли, в саду работали?
– В земле копались, в любом случае.
– Проверим скверы и пустыри Монружа?
– Что они забыли в сквере? И при чем тут тяжелый груз?
– Подумайте, – сказал Адамберг, внезапно ослабив хватку и потеряв всякий интерес к коллоквиуму.
– Сейф перевозили? – предположил Меркаде.
– Что ты будешь делать с сейфом в саду?
– Ну придумай что-нибудь такое же тяжелое, – ответил Жюстен. – Настолько тяжелое, что понадобились два амбала, не чурающиеся никакой работы.
– Щекотливая, должно быть, работенка, если им пришлось потом пасть заткнуть, – сказал Ноэль.
– Они рыли яму, чтобы закопать тело, – предположил Керноркян.
– Подумаешь, – отмахнулся Мордан, – тут можно и самому справиться.
– Тяжелое тело, – уточнил Ламар. – Из бронзы или камня – типа статуи.
– Зачем тебе хоронить статую?
– Я не сказал, что мне надо похоронить статую.
– А что ты будешь с ней делать?
– Я ее своровал из общественного места, – заявил, подумав, Ламар, – и собираюсь увезти и продать. Спекуляция произведениями искусства. Знаешь, сколько стоит статуя с фасада Нотр-Дам?
– Там сплошь подделки, – вмешался Данглар. – Давай лучше из Шартра.
– Знаешь, сколько стоит статуя с фасада Шартрского собора?
– Откуда я знаю? Немереные бабки.
До Адамберга доносились уже только бессвязные обрывки фраз – сад, статуя, бабки. Данглар тронул его за руку.
– Зайдем с другого бока, – сказал он, глотнув кофе. – Ретанкур вернется к Эмилио. Взяв с собой Эсталера, у него глаз – алмаз, и Новичка – пусть учится.
– Новичок сидит в чулане.
– Мы его оттуда вынем.
– Он уже одиннадцать лет в полиции, разве нет? – сказал Ноэль. – Чего его учить, тоже мне мальчика нашли.
– Если вы все вместе возьметесь за его обучение, это ему пойдет на пользу.
– Чего нам надо от Эмилио? – спросила Ретанкур.
– Остатки гравия.
– Парни заходили к нему две недели назад, комиссар.
– Там на полу плитка?
– Да, черно-белая.
– А то, – усмехнулся Ноэль.
– Вы когда-нибудь гравий выметали? Так, чтобы ни одно зернышко никуда не закатилось? У Эмилио бистро, а не хоромы. Если нам повезет, какой-нибудь камешек лежит себе в углу и только нас и ждет.
– Если я правильно поняла, – уточнила Ретанкур, – мы идем туда искать камешек?
Порой былая неприязнь Ретанкур к Адамбергу давала о себе знать, хотя они раз и навсегда выяснили отношения в Квебеке, выиграв сражение, сплотившее их на всю жизнь. [6] Ретанкур, приверженка позитивистов, полагала, что расплывчатые указания Адамберга вынуждали членов его команды действовать вслепую. Она упрекала комиссара в наплевательском отношении к умственным способностям коллег и в нежелании сделать усилие, чтобы хоть что-то прояснить и перекинуть им мостик через болото. Ретанкур прекрасно все понимала. Это было выше его сил. Комиссар улыбнулся ей:
– Именно, лейтенант. Терпеливый беленький камешек в густом лесу. Он приведет нас прямиком на поле брани, как камешки, которые бросал Мальчик-с-пальчик, привели его к дому людоеда.
– Там было не совсем так, – поправил Мордан, специалист по сказкам, легендам и прочим страшилкам. – Камешки привели его к дому родителей, а не людоеда.
– Разумеется, Мордан. Но мы-то ищем людоеда. Поэтому и действовать будем иначе. В любом случае шестеро мальчиков попали к людоеду, не так ли?
– Семеро, – сказал Мордан и показал на пальцах, – но к людоеду они попали только потому, что у них не было камешков.
– А мы их ищем.
– Если они там есть, – не сдавалась Ретанкур.
– Конечно, есть.
– А если нет?
– Есть, Ретанкур.
Это утверждение Адамберга, взятое с потолка, а вернее, с его личного небосвода, куда никому другому не было доступа, положило конец коллоквиуму. Все встали, сложили стулья, выбросили стаканчики, и Адамберг знаком подозвал к себе Ноэля.
– Кончайте базар, Ноэль, – сказал он мирно.
– Зачем она полезла, я бы и без нее справился.
– Один против трех отморозков с железными прутьями? Нет, Ноэль.
– Я бы от них отделался, но Ретанкур решила поиграть в ковбоев.
– Как же. И если женщина помогла вам, это еще не значит, что вы опозорены на всю оставшуюся жизнь.
– Это не женщина, а трактор, тягловый скот, ошибка природы. И я ей ничем не обязан.
Адамберг провел по щеке тыльной стороной ладони, словно проверяя степень небритости, – верный признак того, что его флегма дала трещину.
– Вспомните, лейтенант, почему ушел Фавр вместе со своей бесконечной зловредностью. Свято место пусто не бывает, но в данном случае его совершенно необязательно занимать.
– Место Фавра я не занимаю, я на своем месте и ни под чью дудку плясать не собираюсь.
– Придется. В противном случае отправитесь решать свои хореографические проблемы куда-нибудь еще. Нашли дураков.
– Именно что нашел. Вы Эсталера слышали? А Ламара с его статуей? А Мордана с людоедом?
Адамберг посмотрел сначала на одни часы, потом на другие:
– Даю вам два с половиной часа, чтобы проветриться и прочистить мозги. Спуститесь к Сене, полюбуйтесь пейзажем и возвращайтесь.
– Мне надо дописать рапорты. – Ноэль пожал плечами.
– Вы меня не поняли, лейтенант. Это приказ, боевое задание. Идите и возвращайтесь в здравом уме. И если понадобится, вы будете этим заниматься каждый день, в течение года, до тех пор, пока не поймете, о чем кричат чайки. Катитесь, Ноэль, и подальше.
XI
Прежде чем войти в дом Камиллы и выгнать оттуда Новичка, Адамберг изучил собственные глаза в зеркальце заднего вида первого попавшегося автомобиля. «Ну и ладно, – заключил он, распрямляясь. – От меланхолика слышу».
Он поднялся на восьмой этаж и подошел к ее двери. Знакомые тихие звуки – Камилла пыталась усыпить младенца. Адамберг объяснял ей, как класть руку ему на головку, но у нее все равно ничего не получалось. На этом участке он шел с опережением, отставая на всех остальных.
А вот из чулана, служившего убежищем полицейскому, не доносилось ни звука. Новичок-меланхолик с печальными глазами и очень ничего себе заснул. Вместо того чтобы охранять Камиллу, как ему было приказано. Адамберг постучал, испытывая неудержимое желание устроить ему головомойку – явно незаслуженную, учитывая, что многочасовое сидение взаперти в этой каморке усыпило бы кого угодно, тем более меланхолика.
Не тут-то было. Новичок тут же открыл дверь, зажав сигарету между пальцев, и слегка поклонился, показывая, что узнал. Не проявляя ни особой тревоги, ни излишнего почтения, он просто пытался поскорее отмотать свои мысли обратно, словно скот загонял в стойло. Адамберг пожал ему руку, беззастенчиво разглядывая его. Мягок, но не слишком. Просто темперамент и вспыльчивость спрятаны глубоко на дне его и впрямь печальных глаз. Что касается внешности, то Данглар, будучи профессиональным пессимистом, побежденным еще до начала битвы, слишком мрачно смотрел на вещи. Да, очень ничего себе, но скорее ничего, чем очень, если уж на то пошло. К тому же он был лишь чуть-чуть выше Адамберга. Правда, шире в плечах, а тело и лицо – словно в нежной оболочке.
– Извините, – сказал Адамберг. – Я пропустил нашу встречу.
– Ничего страшного. Мне сказали, у вас срочные дела.
Хорошо поставленный голос, легкий, без помех. Ничего себе, приятный. Новичок затушил сигарету в карманной пепельнице.
– Очень срочные дела, это правда.
– Очередное убийство?
– Нет, наступление весны.
– Понятно, – ответил Новичок, помолчав немного.
– Как проходит наблюдение?
– Бесконечно и бессмысленно.
– И неинтересно.
– Нет, ничуть.
Превосходно, заключил Адамберг. Ему повезло – у Новичка проблемы со зрением, он не в состоянии вычленить Камиллу из тысячи ей подобных.
– Вы свободны. Полицейские из тринадцатого округа придут вам на смену.
– Когда?
– Прямо сейчас.
Новичок бросил взгляд на чулан. Что он там забыл? Нет, ничего, просто печаль в его глазах создавала впечатление, что он дольше, чем все остальные, сосредотачивается на окружающих предметах. Он собрал книги и вышел не оборачиваясь, даже не взглянув на дверь Камиллы. Слепец и олух, право слово.
Адамберг заблокировал автоматический переключатель света и присел на верхнюю ступеньку, показав коллеге место рядом. За долгие годы бурной жизни с Камиллой он привык к этой лестничной площадке, равно как и к самой лестнице, у каждой из ступенек которой было свое имя – нетерпение, равнодушие, измена, горечь, сожаление, измена, возврат, угрызения совести и так далее, по спирали.
– Как вы думаете, сколько тут ступенек? – спросил Адамберг. – Девяносто?
– Сто восемь.
– Не может быть. Вы считаете ступеньки?
– Я человек организованный, это отмечено в моем личном деле.
– Сядьте, ваше дело я просто пролистал. Вы знаете, что вас перевели к нам на испытательный срок и что наш разговор ничего не изменит.
Новичок покачал головой и сел на деревянную ступеньку. В нем не было наглой самоуверенности, но не чувствовалось и трепета. Адамберг заметил наконец рыжие пряди, беспорядочно мелькавшие в его темных волосах. Они вспыхивали странным блеском в электрическом свете, и казалось, что эту волнистую и густую шевелюру не возьмет ни одна расческа.
– На этот пост было много кандидатов, – сказал Адамберг. – За какие такие достоинства вас допустили до финала?
– По блату. Я близко знаком с окружным комиссаром Брезийоном. Выручил когда-то его младшего сына.
– Им интересовалась уголовная полиция?
– Полиция нравов. В интернате, где я преподавал.
– То есть вы полицейский не по рождению?
– Я собирался стать учителем.
– Как же вас к нам занесло?
Новичок закурил. Мощные квадратные руки. Очень ничего себе, привлекательные.
– Любовная история, – предположил Адамберг.
– Она служила в полиции, и я решил, что разумнее будет последовать за ней. Но она ушла от преследования, а я остался с полицией на руках.
– Досадно.
– Очень.
– Зачем вам этот пост? Хотите остаться в Париже?
– Нет.
– В уголовном розыске?
– Да. Я навел справки, меня это устраивает.
– Что же вы узнали?
– Много чего, самого разного.
– А вот я ничего не знаю. Даже вашего имени. Вас все еще зовут Новичком.
– Вейренк. Луи Вейренк.
– Вейренк, – сосредоточенно повторил Адамберг. – Откуда у вас такие рыжие волосы, Вейренк? Я страшно заинтригован.
– Я тоже, комиссар.
Новичок отвернулся, на мгновение прикрыв глаза. Досталось ему, догадался Адамберг. Вейренк выдохнул дым к потолку, пытаясь дать более распространенный ответ, но не решился. Когда он сидел так, замерев, его верхняя губа чуть приподнималась справа, словно ее тянули за ниточку, и этот изгиб придавал его лицу особую прелесть. И еще опущенные треугольником глаза с вздернутой запятой ресниц. Опасный дар комиссара Брезийона.
– Я не обязан вам отвечать, – сказал наконец Вейренк.
– Не обязаны.
Адамберг, явившись к своему новому сотруднику с одной лишь целью удалить его от Камиллы, почувствовал, что их беседа скрипит, как несмазанная телега, но объяснения этому не находил. Хотя оно, думал он, где-то неподалеку и вполне постижимо. Адамберг спустился взглядом по перилам, по стене, потом пересчитал ступеньки, одну за другой, вниз, вверх.
Ему было знакомо это лицо.
– Как ваша фамилия, вы сказали?
– Вейренк.
– Вейренк де Бильк, – поправил Адамберг. – Луи Вейренк де Бильк, вот как звучит ваше имя полностью.
– Да, это записано в деле.
– Где вы родились?
– В Аррасе.
– В дороге, я полагаю. Вы не похожи на уроженца Севера.
– Все может быть.
– Не может быть. Вы гасконец, беарнец.
– Правильно.
– Конечно, правильно. Беарнец родом из долины Оссо.
Новичок снова моргнул, словно внезапно сдался.
– Откуда вы знаете?
– Когда фамилия совпадает с названием вина, легко попасться. Сорт винограда Вейренк де Бильк растет на склонах долины Оссо.
– Вас это смущает?
– Может быть. Гасконцы – ребята непростые. Печальные нелюдимы с нежной душой, но ироничные и упрямые. Неутомимые трудяги. Характер интересный, если только удается его вынести. Некоторые не выносят.
– Вы, например? У вас проблемы с беарнцами?
– Само собой. Подумайте сами, лейтенант.
Новичок чуть отступил, как зверь, пытающийся изучить противника.
– Вейренк де Бильк – малоизвестный сорт вина, – заметил он.
– Никому не известный.
– Разве что нескольким виноделам и жителям долины Оссо.
– И?
– И жителям соседней долины.
– А именно?
– Долины Гава.
– Видите, как все просто. Вы что, разучились узнавать пиренеица, столкнувшись с ним лицом к лицу?
– Тут темновато.
– Не переживайте.
– Не больно-то и хотелось.
– Как вы думаете, что случится, если уроженец долины Оссо будет работать под одной крышей с уроженцем долины Гава?
Они задумались, разом уставившись в стену напротив.
– Иногда, – сказал Адамберг, – найти общий язык со своим соседом труднее, чем со своим чужаком.
– В свое время между долинами было не все гладко, – подтвердил Новичок, не сводя взгляда со стены.
– Да. За клочок земли готовы были глотку порвать.
– За травинку.
– Да.
Новичок встал и сделал круг по лестничной площадке, засунув руки в карманы. Тема закрыта, заключил про себя Адамберг. Вернемся к ней позже и по возможности иначе. Он тоже поднялся.
– Заприте чулан и отправляйтесь в Контору. Лейтенант Ретанкур ждет вас, чтобы ехать на Порт-де-Клиньянкур.
Адамберг махнул ему рукой на прощанье и спустился на пролет ниже в дурном расположении духа. Настолько дурном, что забыл блокнот с рисунками на верхней ступеньке, придется подниматься обратно. На площадке седьмого этажа он услышал прорывающийся сквозь сумерки изысканный голос Вейренка:
– Вернитесь, господин! Едва я сделал шаг,
Как тут же проклят был, и не могу понять я:
Мне ваша доброта сулила столько благ —
Чем вызвал мой приход подобные проклятья?
Пораженный Адамберг бесшумно преодолел последние ступеньки.
– …Что дали боги мне, точь-в-точь как дали вам,
По тем же тропам пробираться и холмам?
Его новый помощник скрестил на груди руки и сам себе улыбнулся.
– Ясненько, – протянул комиссар.
Лейтенант удивленно поднял голову.
– Об этом тоже сказано в моем деле, – словно извиняясь, проговорил он.
– С чего это вдруг?
Вейренк, смутившись, запустил пальцы в свою шевелюру:
– В Бордо комиссар от этого на стенку лез. В Тарбе тоже. И в Невере.
– Вы что, не можете сдержаться?
– Увы, я не могу, и это – безусловно.
Кровь прародителя взывает: се – греховно.
– Как вам это удается? Наяву? Во сне? Под гипнозом?
– Это у нас семейное, – сказал Вейренк сухо. – Ничего не поделаешь.
– Ну, если семейное, тогда ладно.
Вейренк вздернул губу и беспомощно развел руками.
– Предлагаю вместе со мной поехать в Контору. Чулан вам не идет на пользу.
– И то правда, – согласился Вейренк, и в животе у него что-то сжалось при мысли о Камилле.
– Вы знакомы с Ретанкур? Она отвечает за ваше обучение.
– Какие новости на Клиньянкуре?
– Новости будут, если мы найдем камешек, закатившийся под стол. Ретанкур вам наверняка все расскажет, она не в восторге от этого задания.
– Почему вы не хотите передать дело в Наркотдел? – зажав книжки под мышкой, спросил Вейренк, когда они спускались.
Адамберг опустил голову, не отвечая.
– Не хотите говорить? – настаивал лейтенант.
– Почему же. Просто не знаю, как.
Вейренк подождал, держась за перила. Он слишком много слышал об Адамберге, чтобы не считаться с его причудами.
– Это наши покойники, – произнес наконец комиссар. – Они попались в силки, в паутину, в ловушку. В тень, если хотите, и запутались в ее складках.
Беспокойный взгляд Адамберга уперся в какую-то точку на стене, словно там он мог отыскать недостающие слова и облечь в них мысли. Потом он бросил эту затею, и они спустились. В подъезде Адамберг снова остановился.
– Прежде чем мы выйдем на улицу и станем коллегами, – сказал он, – скажите мне, откуда у вас такие волосы.
– Я не уверен, что моя история вас устроит.
– Меня мало что может не устроить, лейтенант. Или задеть. Но я могу возмутиться.
– Мне говорили.
– Это правда.
– В детстве на меня напали мальчишки. В винограднике. Мне было восемь лет, им – по тринадцать-пятнадцать. Банда из пяти гадов. Они не могли нас простить.
– Нас?
– Виноградник принадлежал отцу, его вино пользовалось успехом, возникла конкуренция. Они придавили меня к земле и раскромсали голову железяками. Потом прокололи желудок осколком стекла.
Адамберг застыл, вцепившись пальцами в круглую ручку двери.
– Продолжать? – спросил Вейренк.
Комиссар кивнул.
– Они ушли, а я валялся на земле с распоротым животом и четырнадцатью ранами на голове. На шрамах потом отросли волосы, только рыжие. Неизвестно почему. На долгую память.
Адамберг постоял немного, уставившись в пол, потом поднял глаза на лейтенанта:
– Что меня должно было не устроить в вашей истории?
Новичок поджал губы, и Адамберг посмотрел ему прямо в темные зрачки, и ничто не могло заставить его отвести взгляд. Да, глаза у него печальные, но не всегда и не со всеми. Оба горца уставились друг на друга, словно бараны перед схваткой. Лейтенант, скупо махнув рукой в знак поражения, отвернулся первым.
– Заканчивайте свою историю, Вейренк.
– Это так необходимо?
– Думаю, да.
– Зачем?
– Затем, что заканчивать истории – это наша работа. Если вы их только начинаете, возвращайтесь в школу. Если собираетесь дойти до конца, оставайтесь полицейским.
– Я понимаю.
– Естественно. Поэтому вы тут.
Вейренк колебался, задрав губу в деланной улыбке:
– Те парни были родом из долины Гава.
– Из моей долины.
– Вот именно.
– Хорошо, Вейренк. Продолжайте.
– Это все.
– Нет. Пятеро парней пришли из долины Гава. Из деревни Кальдез.
Адамберг повернул ручку двери.
– Пошли, Вейренк, – сказал он тихо. – Поищем камешек.
Он поднялся на восьмой этаж и подошел к ее двери. Знакомые тихие звуки – Камилла пыталась усыпить младенца. Адамберг объяснял ей, как класть руку ему на головку, но у нее все равно ничего не получалось. На этом участке он шел с опережением, отставая на всех остальных.
А вот из чулана, служившего убежищем полицейскому, не доносилось ни звука. Новичок-меланхолик с печальными глазами и очень ничего себе заснул. Вместо того чтобы охранять Камиллу, как ему было приказано. Адамберг постучал, испытывая неудержимое желание устроить ему головомойку – явно незаслуженную, учитывая, что многочасовое сидение взаперти в этой каморке усыпило бы кого угодно, тем более меланхолика.
Не тут-то было. Новичок тут же открыл дверь, зажав сигарету между пальцев, и слегка поклонился, показывая, что узнал. Не проявляя ни особой тревоги, ни излишнего почтения, он просто пытался поскорее отмотать свои мысли обратно, словно скот загонял в стойло. Адамберг пожал ему руку, беззастенчиво разглядывая его. Мягок, но не слишком. Просто темперамент и вспыльчивость спрятаны глубоко на дне его и впрямь печальных глаз. Что касается внешности, то Данглар, будучи профессиональным пессимистом, побежденным еще до начала битвы, слишком мрачно смотрел на вещи. Да, очень ничего себе, но скорее ничего, чем очень, если уж на то пошло. К тому же он был лишь чуть-чуть выше Адамберга. Правда, шире в плечах, а тело и лицо – словно в нежной оболочке.
– Извините, – сказал Адамберг. – Я пропустил нашу встречу.
– Ничего страшного. Мне сказали, у вас срочные дела.
Хорошо поставленный голос, легкий, без помех. Ничего себе, приятный. Новичок затушил сигарету в карманной пепельнице.
– Очень срочные дела, это правда.
– Очередное убийство?
– Нет, наступление весны.
– Понятно, – ответил Новичок, помолчав немного.
– Как проходит наблюдение?
– Бесконечно и бессмысленно.
– И неинтересно.
– Нет, ничуть.
Превосходно, заключил Адамберг. Ему повезло – у Новичка проблемы со зрением, он не в состоянии вычленить Камиллу из тысячи ей подобных.
– Вы свободны. Полицейские из тринадцатого округа придут вам на смену.
– Когда?
– Прямо сейчас.
Новичок бросил взгляд на чулан. Что он там забыл? Нет, ничего, просто печаль в его глазах создавала впечатление, что он дольше, чем все остальные, сосредотачивается на окружающих предметах. Он собрал книги и вышел не оборачиваясь, даже не взглянув на дверь Камиллы. Слепец и олух, право слово.
Адамберг заблокировал автоматический переключатель света и присел на верхнюю ступеньку, показав коллеге место рядом. За долгие годы бурной жизни с Камиллой он привык к этой лестничной площадке, равно как и к самой лестнице, у каждой из ступенек которой было свое имя – нетерпение, равнодушие, измена, горечь, сожаление, измена, возврат, угрызения совести и так далее, по спирали.
– Как вы думаете, сколько тут ступенек? – спросил Адамберг. – Девяносто?
– Сто восемь.
– Не может быть. Вы считаете ступеньки?
– Я человек организованный, это отмечено в моем личном деле.
– Сядьте, ваше дело я просто пролистал. Вы знаете, что вас перевели к нам на испытательный срок и что наш разговор ничего не изменит.
Новичок покачал головой и сел на деревянную ступеньку. В нем не было наглой самоуверенности, но не чувствовалось и трепета. Адамберг заметил наконец рыжие пряди, беспорядочно мелькавшие в его темных волосах. Они вспыхивали странным блеском в электрическом свете, и казалось, что эту волнистую и густую шевелюру не возьмет ни одна расческа.
– На этот пост было много кандидатов, – сказал Адамберг. – За какие такие достоинства вас допустили до финала?
– По блату. Я близко знаком с окружным комиссаром Брезийоном. Выручил когда-то его младшего сына.
– Им интересовалась уголовная полиция?
– Полиция нравов. В интернате, где я преподавал.
– То есть вы полицейский не по рождению?
– Я собирался стать учителем.
– Как же вас к нам занесло?
Новичок закурил. Мощные квадратные руки. Очень ничего себе, привлекательные.
– Любовная история, – предположил Адамберг.
– Она служила в полиции, и я решил, что разумнее будет последовать за ней. Но она ушла от преследования, а я остался с полицией на руках.
– Досадно.
– Очень.
– Зачем вам этот пост? Хотите остаться в Париже?
– Нет.
– В уголовном розыске?
– Да. Я навел справки, меня это устраивает.
– Что же вы узнали?
– Много чего, самого разного.
– А вот я ничего не знаю. Даже вашего имени. Вас все еще зовут Новичком.
– Вейренк. Луи Вейренк.
– Вейренк, – сосредоточенно повторил Адамберг. – Откуда у вас такие рыжие волосы, Вейренк? Я страшно заинтригован.
– Я тоже, комиссар.
Новичок отвернулся, на мгновение прикрыв глаза. Досталось ему, догадался Адамберг. Вейренк выдохнул дым к потолку, пытаясь дать более распространенный ответ, но не решился. Когда он сидел так, замерев, его верхняя губа чуть приподнималась справа, словно ее тянули за ниточку, и этот изгиб придавал его лицу особую прелесть. И еще опущенные треугольником глаза с вздернутой запятой ресниц. Опасный дар комиссара Брезийона.
– Я не обязан вам отвечать, – сказал наконец Вейренк.
– Не обязаны.
Адамберг, явившись к своему новому сотруднику с одной лишь целью удалить его от Камиллы, почувствовал, что их беседа скрипит, как несмазанная телега, но объяснения этому не находил. Хотя оно, думал он, где-то неподалеку и вполне постижимо. Адамберг спустился взглядом по перилам, по стене, потом пересчитал ступеньки, одну за другой, вниз, вверх.
Ему было знакомо это лицо.
– Как ваша фамилия, вы сказали?
– Вейренк.
– Вейренк де Бильк, – поправил Адамберг. – Луи Вейренк де Бильк, вот как звучит ваше имя полностью.
– Да, это записано в деле.
– Где вы родились?
– В Аррасе.
– В дороге, я полагаю. Вы не похожи на уроженца Севера.
– Все может быть.
– Не может быть. Вы гасконец, беарнец.
– Правильно.
– Конечно, правильно. Беарнец родом из долины Оссо.
Новичок снова моргнул, словно внезапно сдался.
– Откуда вы знаете?
– Когда фамилия совпадает с названием вина, легко попасться. Сорт винограда Вейренк де Бильк растет на склонах долины Оссо.
– Вас это смущает?
– Может быть. Гасконцы – ребята непростые. Печальные нелюдимы с нежной душой, но ироничные и упрямые. Неутомимые трудяги. Характер интересный, если только удается его вынести. Некоторые не выносят.
– Вы, например? У вас проблемы с беарнцами?
– Само собой. Подумайте сами, лейтенант.
Новичок чуть отступил, как зверь, пытающийся изучить противника.
– Вейренк де Бильк – малоизвестный сорт вина, – заметил он.
– Никому не известный.
– Разве что нескольким виноделам и жителям долины Оссо.
– И?
– И жителям соседней долины.
– А именно?
– Долины Гава.
– Видите, как все просто. Вы что, разучились узнавать пиренеица, столкнувшись с ним лицом к лицу?
– Тут темновато.
– Не переживайте.
– Не больно-то и хотелось.
– Как вы думаете, что случится, если уроженец долины Оссо будет работать под одной крышей с уроженцем долины Гава?
Они задумались, разом уставившись в стену напротив.
– Иногда, – сказал Адамберг, – найти общий язык со своим соседом труднее, чем со своим чужаком.
– В свое время между долинами было не все гладко, – подтвердил Новичок, не сводя взгляда со стены.
– Да. За клочок земли готовы были глотку порвать.
– За травинку.
– Да.
Новичок встал и сделал круг по лестничной площадке, засунув руки в карманы. Тема закрыта, заключил про себя Адамберг. Вернемся к ней позже и по возможности иначе. Он тоже поднялся.
– Заприте чулан и отправляйтесь в Контору. Лейтенант Ретанкур ждет вас, чтобы ехать на Порт-де-Клиньянкур.
Адамберг махнул ему рукой на прощанье и спустился на пролет ниже в дурном расположении духа. Настолько дурном, что забыл блокнот с рисунками на верхней ступеньке, придется подниматься обратно. На площадке седьмого этажа он услышал прорывающийся сквозь сумерки изысканный голос Вейренка:
– Вернитесь, господин! Едва я сделал шаг,
Как тут же проклят был, и не могу понять я:
Мне ваша доброта сулила столько благ —
Чем вызвал мой приход подобные проклятья?
Пораженный Адамберг бесшумно преодолел последние ступеньки.
Вейренк стоял, прислонившись к косяку чулана, опустив голову, и рыжие слезы блестели у него в волосах.
– В чем злодеяние? В том, чтобы встретить день
В долине, подле вас? Неужто вам обидно,
Что нам на небесах одно и то же видно?
– …Что дали боги мне, точь-в-точь как дали вам,
По тем же тропам пробираться и холмам?
Его новый помощник скрестил на груди руки и сам себе улыбнулся.
– Ясненько, – протянул комиссар.
Лейтенант удивленно поднял голову.
– Об этом тоже сказано в моем деле, – словно извиняясь, проговорил он.
– С чего это вдруг?
Вейренк, смутившись, запустил пальцы в свою шевелюру:
– В Бордо комиссар от этого на стенку лез. В Тарбе тоже. И в Невере.
– Вы что, не можете сдержаться?
– Увы, я не могу, и это – безусловно.
Кровь прародителя взывает: се – греховно.
– Как вам это удается? Наяву? Во сне? Под гипнозом?
– Это у нас семейное, – сказал Вейренк сухо. – Ничего не поделаешь.
– Ну, если семейное, тогда ладно.
Вейренк вздернул губу и беспомощно развел руками.
– Предлагаю вместе со мной поехать в Контору. Чулан вам не идет на пользу.
– И то правда, – согласился Вейренк, и в животе у него что-то сжалось при мысли о Камилле.
– Вы знакомы с Ретанкур? Она отвечает за ваше обучение.
– Какие новости на Клиньянкуре?
– Новости будут, если мы найдем камешек, закатившийся под стол. Ретанкур вам наверняка все расскажет, она не в восторге от этого задания.
– Почему вы не хотите передать дело в Наркотдел? – зажав книжки под мышкой, спросил Вейренк, когда они спускались.
Адамберг опустил голову, не отвечая.
– Не хотите говорить? – настаивал лейтенант.
– Почему же. Просто не знаю, как.
Вейренк подождал, держась за перила. Он слишком много слышал об Адамберге, чтобы не считаться с его причудами.
– Это наши покойники, – произнес наконец комиссар. – Они попались в силки, в паутину, в ловушку. В тень, если хотите, и запутались в ее складках.
Беспокойный взгляд Адамберга уперся в какую-то точку на стене, словно там он мог отыскать недостающие слова и облечь в них мысли. Потом он бросил эту затею, и они спустились. В подъезде Адамберг снова остановился.
– Прежде чем мы выйдем на улицу и станем коллегами, – сказал он, – скажите мне, откуда у вас такие волосы.
– Я не уверен, что моя история вас устроит.
– Меня мало что может не устроить, лейтенант. Или задеть. Но я могу возмутиться.
– Мне говорили.
– Это правда.
– В детстве на меня напали мальчишки. В винограднике. Мне было восемь лет, им – по тринадцать-пятнадцать. Банда из пяти гадов. Они не могли нас простить.
– Нас?
– Виноградник принадлежал отцу, его вино пользовалось успехом, возникла конкуренция. Они придавили меня к земле и раскромсали голову железяками. Потом прокололи желудок осколком стекла.
Адамберг застыл, вцепившись пальцами в круглую ручку двери.
– Продолжать? – спросил Вейренк.
Комиссар кивнул.
– Они ушли, а я валялся на земле с распоротым животом и четырнадцатью ранами на голове. На шрамах потом отросли волосы, только рыжие. Неизвестно почему. На долгую память.
Адамберг постоял немного, уставившись в пол, потом поднял глаза на лейтенанта:
– Что меня должно было не устроить в вашей истории?
Новичок поджал губы, и Адамберг посмотрел ему прямо в темные зрачки, и ничто не могло заставить его отвести взгляд. Да, глаза у него печальные, но не всегда и не со всеми. Оба горца уставились друг на друга, словно бараны перед схваткой. Лейтенант, скупо махнув рукой в знак поражения, отвернулся первым.
– Заканчивайте свою историю, Вейренк.
– Это так необходимо?
– Думаю, да.
– Зачем?
– Затем, что заканчивать истории – это наша работа. Если вы их только начинаете, возвращайтесь в школу. Если собираетесь дойти до конца, оставайтесь полицейским.
– Я понимаю.
– Естественно. Поэтому вы тут.
Вейренк колебался, задрав губу в деланной улыбке:
– Те парни были родом из долины Гава.
– Из моей долины.
– Вот именно.
– Хорошо, Вейренк. Продолжайте.
– Это все.
– Нет. Пятеро парней пришли из долины Гава. Из деревни Кальдез.
Адамберг повернул ручку двери.
– Пошли, Вейренк, – сказал он тихо. – Поищем камешек.
XII
Ретанкур всей своей массой рухнула на видавший виды пластиковый стул в кафе Эмилио.
– Я дико извиняюсь, – сказал он, подойдя, – но если тут все время будут торчать полицейские, я вынужден буду закрыться.
– Найди мне камешек, Эмилио, и я оставлю тебя в покое. И еще три кружки пива.
– Две, – поправил ее Эсталер. – Не выношу пиво, – извинился он, по очереди посмотрев на Новичка и Ретанкур. – Не знаю почему, но у меня от него голова кружится.
– У всех кружится, – возразила Ретанкур, не переставая изумляться неизлечимому простодушию этого двадцатисемилетнего мальчика.
– Вот оно что, – сказал Эсталер. – И это в порядке вещей?
– Не просто в порядке вещей, это и есть наша цель.
Эсталер нахмурился. Меньше всего ему хотелось, чтобы Ретанкур почудился упрек в его словах. Если она в рабочие часы заказывает пиво, значит, это не только разрешено, но даже поощряется.
– Мы не при исполнении, – сказала Ретанкур, улыбнувшись. – Мы ищем камешек. А это разные вещи.
– Ты сердишься на него, – догадался молодой человек.
Ретанкур подождала, пока Эмилио принесет пиво. И выпила за здоровье Новичка.
– Добро пожаловать. Не могу запомнить твою фамилию.
– Вейренк де Бильк, – сказал Эсталер, радуясь, что запомнил все полностью.
– Хватит и Вейренка, – предложила Ретанкур.
– Де Билька, – уточнил Новичок.
– Без частицы не обойдешься?
– Без вина. Это название вина.
Вейренк придвинул свою кружку, но не чокнулся. Он уже наслышан был о сверхъестественных талантах лейтенанта Виолетты Ретанкур, но не понимал пока, почему все сотрудники уголовного розыска относились к этой крупной толстой блондинке, в меру грубоватой и веселой, с такой опаской, уважением и были настолько ей преданы.
– Ты на него сердишься, – глухо повторил Эсталер.
Ретанкур пожала плечами:
– Ничего не имею против кружки пива на Порт-де-Клиньянкур. Если уж ему приспичило.
– Ты на него сердишься.
– Да ну?
Эсталер мрачно потупился. Противостояние, а то и просто поведенческая несовместимость Адамберга и его помощницы не давали ему покоя. Служение кумирам не терпело компромиссов. Он бы ни за что не бросил одного ради другого. Организм молодого человека заряжался только от душевной энергии, все остальные флюиды отметались – будь то здравый смысл, расчет или интеллект. Будучи совершенно особым механизмом, работающим только на топливе без примесей, Эсталер представлял собой редкую и хрупкую систему. Ретанкур знала это, но ей недоставало деликатности, чтобы подстроиться под него, да и желания особого не было.
– Он считает, что это необходимо, – не отставал Эсталер.
– Это дело надо передать в Наркотдел, – сказала Ретанкур и сложила руки.
– Он говорит – не надо.
– Мы камешка не найдем.
– Он говорит – найдем.
Эсталер, говоря о комиссаре, ограничивался, как правило, местоимением «он». Он, Жан-Батист Адамберг, Бог во плоти, спустившийся с небес в уголовный розыск.
– Делай как знаешь. Ищи камешек, рой землю носом. Только не требуй, чтобы мы ползали с тобой под столами.
Ретанкур с удивлением отметила бунтарский всплеск во взгляде бригадира.
– И поищу, – заявил молодой человек, неловко поднимаясь. – И вовсе не потому, что в Конторе все принимают меня за дуралея, ты в том числе. А он – нет. Он смотрит, он знает. Он ищет.
Эсталер перевел дыхание.
– Он ищет камешек, – сказала Ретанкур.
– Потому что в камешках кроются всякие штуки. У них есть цвет, рисунок и история. А ты этого не видишь, Ретанкур, ты ничего не видишь.
– Чего, например? – спросила Ретанкур, сжимая кружку пива.
– Подумай, лейтенант.
Эсталер вскочил порывисто, как подросток, и отправился к Эмилио, скрывшемуся на кухне.
Ретанкур покрутила кружку и посмотрела на Новичка.
– Тонкая натура, – сказала она. – Иногда взбрыкивает. Он, видишь ли, боготворит Адамберга. Как ты, кстати, с ним пообщался? Нормально?
– Я бы не сказал.
– Заморочил тебя?
– В каком-то смысле – да.
– Он не нарочно. Ему тут сильно досталось в Квебеке. Как он тебе?
Вейренк криво усмехнулся, и Ретанкур оценила это по достоинству. Новичок казался ей очень обаятельным, и она часто смотрела на него, мысленно разбирая по косточкам его лицо и тело, проникая взглядом сквозь одежду, словно мужик, который раздевает взглядом проходящую красотку. Тридцатипятилетняя Ретанкур вела себя как старый холостяк на премьере. Ничем особенно не рискуя. Мир ее чувств был заперт на замок во избежание разочарований. Еще в юности Ретанкур славилась внушительностью храмовой колонны, и девиз ее был соответствующим: пораженчество – лучшая защита от надежды. В отличие от нее лейтенант Фруасси верила во взаимную любовь, упорно поджидала ее за каждым поворотом и уже успела накопить целый ворох сердечных печалей.
– Адамберг – особый случай, – сказал Вейренк. – Он вырос в долине По.
– Когда ты так говоришь, я словно вижу его перед собой.
– Само собой. Я вырос в соседней долине.
– А, – сказала Ретанкур. – Говорят, два гасконца в одной клетке не уживутся.
Эсталер продефилировал мимо, даже не взглянув на них, и вышел из кафе, хлопнув дверью.
– Ушел, – прокомментировала Ретанкур.
– Он вернется без нас?
– Судя по всему.
– Он в тебя влюблен?
– Он влюблен в меня, как мог бы влюбиться в мужчину, в недостижимый образец для подражания. Типа танка, пулемета, самолета. Наше кредо – береги себя и держись подальше. Ты видел их, то есть нас. Адамберг вечно блуждает неизвестно где. Данглар, известный эрудит, носится за комиссаром, чтобы корабль не ушел в открытое море. Узколобость сироты Ноэля граничит с хамством. Ламар настолько зажат, что ему трудно посмотреть на собеседника. Керноркян боится темноты и микробов. Тяжеловоз Вуазне, стоит отвернуться, погружается в свою любимую зоологию. Скрупулезный Жюстен совестлив до ужаса. Адамберг никак не может усвоить, кто из них Вуазне, а кто – Жюстен, и без конца их путает, но они и не думают обижаться. Фруасси помешана на жратве и любовных переживаниях. С почтительным юношей Эсталером ты уже познакомился. У Меркаде, математического гения, все силы уходят на борьбу со сном. Мордан, приверженец трагического, собрал четыреста томов сказок и легенд. Ну и я, жирная корова-многостаночница, по мнению Ноэля. Тебя-то как сюда занесло, боже мой?
– Я дико извиняюсь, – сказал он, подойдя, – но если тут все время будут торчать полицейские, я вынужден буду закрыться.
– Найди мне камешек, Эмилио, и я оставлю тебя в покое. И еще три кружки пива.
– Две, – поправил ее Эсталер. – Не выношу пиво, – извинился он, по очереди посмотрев на Новичка и Ретанкур. – Не знаю почему, но у меня от него голова кружится.
– У всех кружится, – возразила Ретанкур, не переставая изумляться неизлечимому простодушию этого двадцатисемилетнего мальчика.
– Вот оно что, – сказал Эсталер. – И это в порядке вещей?
– Не просто в порядке вещей, это и есть наша цель.
Эсталер нахмурился. Меньше всего ему хотелось, чтобы Ретанкур почудился упрек в его словах. Если она в рабочие часы заказывает пиво, значит, это не только разрешено, но даже поощряется.
– Мы не при исполнении, – сказала Ретанкур, улыбнувшись. – Мы ищем камешек. А это разные вещи.
– Ты сердишься на него, – догадался молодой человек.
Ретанкур подождала, пока Эмилио принесет пиво. И выпила за здоровье Новичка.
– Добро пожаловать. Не могу запомнить твою фамилию.
– Вейренк де Бильк, – сказал Эсталер, радуясь, что запомнил все полностью.
– Хватит и Вейренка, – предложила Ретанкур.
– Де Билька, – уточнил Новичок.
– Без частицы не обойдешься?
– Без вина. Это название вина.
Вейренк придвинул свою кружку, но не чокнулся. Он уже наслышан был о сверхъестественных талантах лейтенанта Виолетты Ретанкур, но не понимал пока, почему все сотрудники уголовного розыска относились к этой крупной толстой блондинке, в меру грубоватой и веселой, с такой опаской, уважением и были настолько ей преданы.
– Ты на него сердишься, – глухо повторил Эсталер.
Ретанкур пожала плечами:
– Ничего не имею против кружки пива на Порт-де-Клиньянкур. Если уж ему приспичило.
– Ты на него сердишься.
– Да ну?
Эсталер мрачно потупился. Противостояние, а то и просто поведенческая несовместимость Адамберга и его помощницы не давали ему покоя. Служение кумирам не терпело компромиссов. Он бы ни за что не бросил одного ради другого. Организм молодого человека заряжался только от душевной энергии, все остальные флюиды отметались – будь то здравый смысл, расчет или интеллект. Будучи совершенно особым механизмом, работающим только на топливе без примесей, Эсталер представлял собой редкую и хрупкую систему. Ретанкур знала это, но ей недоставало деликатности, чтобы подстроиться под него, да и желания особого не было.
– Он считает, что это необходимо, – не отставал Эсталер.
– Это дело надо передать в Наркотдел, – сказала Ретанкур и сложила руки.
– Он говорит – не надо.
– Мы камешка не найдем.
– Он говорит – найдем.
Эсталер, говоря о комиссаре, ограничивался, как правило, местоимением «он». Он, Жан-Батист Адамберг, Бог во плоти, спустившийся с небес в уголовный розыск.
– Делай как знаешь. Ищи камешек, рой землю носом. Только не требуй, чтобы мы ползали с тобой под столами.
Ретанкур с удивлением отметила бунтарский всплеск во взгляде бригадира.
– И поищу, – заявил молодой человек, неловко поднимаясь. – И вовсе не потому, что в Конторе все принимают меня за дуралея, ты в том числе. А он – нет. Он смотрит, он знает. Он ищет.
Эсталер перевел дыхание.
– Он ищет камешек, – сказала Ретанкур.
– Потому что в камешках кроются всякие штуки. У них есть цвет, рисунок и история. А ты этого не видишь, Ретанкур, ты ничего не видишь.
– Чего, например? – спросила Ретанкур, сжимая кружку пива.
– Подумай, лейтенант.
Эсталер вскочил порывисто, как подросток, и отправился к Эмилио, скрывшемуся на кухне.
Ретанкур покрутила кружку и посмотрела на Новичка.
– Тонкая натура, – сказала она. – Иногда взбрыкивает. Он, видишь ли, боготворит Адамберга. Как ты, кстати, с ним пообщался? Нормально?
– Я бы не сказал.
– Заморочил тебя?
– В каком-то смысле – да.
– Он не нарочно. Ему тут сильно досталось в Квебеке. Как он тебе?
Вейренк криво усмехнулся, и Ретанкур оценила это по достоинству. Новичок казался ей очень обаятельным, и она часто смотрела на него, мысленно разбирая по косточкам его лицо и тело, проникая взглядом сквозь одежду, словно мужик, который раздевает взглядом проходящую красотку. Тридцатипятилетняя Ретанкур вела себя как старый холостяк на премьере. Ничем особенно не рискуя. Мир ее чувств был заперт на замок во избежание разочарований. Еще в юности Ретанкур славилась внушительностью храмовой колонны, и девиз ее был соответствующим: пораженчество – лучшая защита от надежды. В отличие от нее лейтенант Фруасси верила во взаимную любовь, упорно поджидала ее за каждым поворотом и уже успела накопить целый ворох сердечных печалей.
– Адамберг – особый случай, – сказал Вейренк. – Он вырос в долине По.
– Когда ты так говоришь, я словно вижу его перед собой.
– Само собой. Я вырос в соседней долине.
– А, – сказала Ретанкур. – Говорят, два гасконца в одной клетке не уживутся.
Эсталер продефилировал мимо, даже не взглянув на них, и вышел из кафе, хлопнув дверью.
– Ушел, – прокомментировала Ретанкур.
– Он вернется без нас?
– Судя по всему.
– Он в тебя влюблен?
– Он влюблен в меня, как мог бы влюбиться в мужчину, в недостижимый образец для подражания. Типа танка, пулемета, самолета. Наше кредо – береги себя и держись подальше. Ты видел их, то есть нас. Адамберг вечно блуждает неизвестно где. Данглар, известный эрудит, носится за комиссаром, чтобы корабль не ушел в открытое море. Узколобость сироты Ноэля граничит с хамством. Ламар настолько зажат, что ему трудно посмотреть на собеседника. Керноркян боится темноты и микробов. Тяжеловоз Вуазне, стоит отвернуться, погружается в свою любимую зоологию. Скрупулезный Жюстен совестлив до ужаса. Адамберг никак не может усвоить, кто из них Вуазне, а кто – Жюстен, и без конца их путает, но они и не думают обижаться. Фруасси помешана на жратве и любовных переживаниях. С почтительным юношей Эсталером ты уже познакомился. У Меркаде, математического гения, все силы уходят на борьбу со сном. Мордан, приверженец трагического, собрал четыреста томов сказок и легенд. Ну и я, жирная корова-многостаночница, по мнению Ноэля. Тебя-то как сюда занесло, боже мой?