Варгас Фред. Вечность на двоих

   Зажатый между Ретанкур и Вуазне, сторож быстрым шагом проводил их к могиле – ему не терпелось вернуться в надежное укрытие.
   – Вот, – сказал он. – Мы пришли.
   Адамберг направил луч фонарика на надгробный камень.
   – Молодая женщина, – сказал он. – Умерла в 36 лет, чуть больше трех месяцев назад. Вы не знаете, от чего?
   – Попала в аварию – вот все, что мне удалось узнать. Грустная история.
   – Да.
   Эсталер, согнувшись в три погибели в проходе между могилами, рылся в земле.
   – Гравий, комиссар. Наши камешки отсюда.
   – Конечно, бригадир. Но все-таки возьмите образцы.
   Адамберг направил фонарик на свои часы:
   – Скоро полшестого. Через полчаса разбудим родственников. Нам необходимо получить разрешение.
   – На что? – спросил сторож, почувствовав себя увереннее в обществе полицейских.
   – На то, чтобы снять плиту.
   – Черт, вы сколько раз собираетесь ее двигать?
   – Если мы не сдвинем плиту, как мы узнаем, почему они это сделали?
   – Логично, – пробормотал Вуазне.
   – Так они ж не рыли, – возразил сторож. – Я ж вам сказал, черт побери. Там ничего нет, даже самой крохотной ямки. Мало того, сверху остались засохшие стебли роз, как лежали, так и лежат. Это ведь доказывает, что они ничего не тронули, разве нет?
   – Может, и так, но надо проверить.
   – Не верите мне?
   – Из-за этого через два дня погибли два парня. Их зарезали. Слишком дорого они расплатились за то, чтобы всего-навсего сдвинуть могильную плиту. Просто чтоб наговнять.
   Сторож в задумчивости почесал живот.
   – Следовательно, они сделали что-то еще, – продолжил Адамберг.
   – А что еще, не понимаю.
   – Вот мы и посмотрим.
   – Ну-ну.
   – И для этого надо снять плиту.
   – Ну-ну.
   Вейренк вытянул Ретанкур из плотной группки.
   – Почему комиссар носит две пары часов? – спросил он. – Он, что ли, на Америку настроен?
   – Он скорее расстроен. По-моему, у него уже были свои часы, а подруга подарила ему еще одни. Он и их надел. И теперь ничего не поделаешь, приходится носить и те и другие.
   – Ему трудно выбрать?
   – Нет, думаю, все гораздо проще. Что есть, то и носит.
   – Понятно.
   – Ты скоро сам во всем разберешься.
   – И еще я не понял, как он догадался про кладбище. Он же спал.
   – Ретанкур, – позвал Адамберг. – Мужчины пойдут передохнуть. Я вернусь с подкреплением, как только сдам Тома матери. Вы можете тут пока побыть? Займетесь разрешением?
   – Я останусь с ней, – предложил Новичок.
   – Правда, Вейренк? – спросил он, напрягшись. – Вы еще держитесь на ногах?
   – А вы нет?
   Лейтенант быстро опустил веки, и Адамберг почувствовал угрызения совести. Горные козлики ударили друг друга рогами, и Вейренк запустил пальцы в свою странную шевелюру. Рыжие прожилки отчетливо виднелись даже в темноте.
   – У нас много работы, Вейренк, грязной работы, – продолжил Адамберг, смягчаясь. – Мы ждали тридцать четыре года, подождем еще несколько дней. Предлагаю перемирие.
   Вейренк, казалось, засомневался, потом молча кивнул.
   – Вот и отлично, – сказал Адамберг, удаляясь. – Я вернусь через час.
   – О чем это вы? – спросила Ретанкур, следуя за комиссаром.
   – О войне, – сухо ответил Адамберг. – О войне двух долин. Ты лучше не вмешивайся.
   Ретанкур обиженно остановилась, подбросив ногой несколько камешков.
   – И серьезная война? – спросила она.
   – Скорее да, чем нет.
   – Что он сделал?
   – Главное – что он сделает? Он ведь тебе нравится, да, Виолетта? Не суйся меж двух огней. Потому что рано или поздно придется выбрать. Между ним и мной.

XV

   В десять утра плиту наконец сняли, обнаружив под ней ровную утрамбованную землю. Сторож не соврал: почва казалась нетронутой, тут и там валялись ошметки почерневших роз. Полицейские, усталые и расстроенные, крутились вокруг, не зная толком, что предпринять. «Какое решение принял бы старик Анжельбер, увидев кучку сбитых с толку мужчин?» – спросил себя Адамберг.
   – Сделайте все-таки снимки, – сказал он веснушчатому фотографу, милому способному парню, чье имя он, как всегда, запамятовал.
   – Бартено, – шепнул ему Данглар, считавший, что исправление светских просчетов комиссара тоже входит в его обязанности.
   – Бартено, сделайте несколько снимков. Детали крупным планом.
   – Я вас предупреждал, – проворчал сторож, насупившись. – Они тут ничего не делали. Даже крохотной ямки нет.
   – Что-то тут есть все равно, – не сдавался Адамберг.
   Комиссар сел по-турецки на сдвинутую плиту и подпер руками подбородок. Ретанкур отошла в сторону и, прислонившись к соседнему надгробному памятнику, закрыла глаза.
   – Она сейчас вздремнет, – объяснил Новичку Адамберг. – Она одна у нас умеет спать стоя. Как-то раз она объяснила, как это делается, и мы попробовали. У Меркаде почти получилось. Правда, заснув, он упал.
   – Еще бы, – сказал Вейренк. – А она что, не падает?
   – В том-то и дело, что нет. Пойдите посмотрите, она правда спит. Можете говорить в полный голос. Ее ничто не разбудит, ибо она так решила.
   – Все дело в преобразовании энергии, – разъяснил Данглар. – Она ею вертит как хочет.
   – Нам от этого не легче, – заметил Адамберг.
   – Может быть, они просто на нее пописали, – предположил Жюстен, севший рядом с комиссаром.
   – На Ретанкур?
   – На могилу, черт побери.
   – Слишком муторно и дорого, чтобы просто пописать.
   – Да, прошу прощенья. Я так просто сказал, чтобы развеяться.
   – Я вас ни в чем не упрекаю, Вуазне.
   – Жюстен, – поправил Жюстен.
   – Я вас ни в чем не упрекаю, Жюстен.
   – Впрочем, развеяться мне все равно не удалось.
   – Развеяться можно только двумя способами. Поржать или заняться любовью. А мы сейчас не делаем ни того, ни другого.
   – Я заметил.
   – А если поспать? – спросил Вейренк. – Не развеешься?
   – Нет, лейтенант, просто отдохнешь. Это разные вещи.
   В наступившем молчании сторож спросил, может ли он уже идти. Да, может.
   – Пока подъемное устройство здесь, надо положить плиту на место, – предложил Данглар.
   – Не сейчас, – сказал Адамберг, все так же подпирая руками подбородок. – Посмотрим еще. Если ничего не найдем, вечером Наркотдел заберет у нас дело.
   – Не будем же мы тут сидеть день и ночь только лишь в пику Наркотделу.
   – Его мама сказала, что он не притрагивался к наркотикам.
   – Ну, мама… – Жюстен пожал плечами.
   – Вы что-то слишком развеялись, лейтенант. Мамам следует доверять.
   Вейренк слонялся чуть поодаль, бросая время от времени заинтригованные взгляды на Ретанкур, которая и впрямь крепко спала. Иногда он что-то бормотал себе под нос.
   – Данглар, попытайтесь разобрать, что там лопочет Новичок.
   Майор с отсутствующим видом прошелся по дорожкам и, вернувшись, сел рядом с комиссаром.
   – Вы уверены, что вам это интересно?
   – Я уверен, что это поможет нам развеяться.
   – Он бормочет приличествующие случаю стихи. Что-то о земле.
   – Что именно? – обескураженно спросил Адамберг.

 
– «Напрасно жду ответ, к тебе, земля, взывая:
Невыносима ночь – конца ей нет и края.
Не знаю, это ты таишься или это
Я сам не слышу стон печального ответа?»
 

   И так далее, я всего не запомнил. Автор мне неизвестен.
   – Еще бы. Это его собственное. Он стихи печет как нечего делать.
   – Любопытно, – сказал Данглар, наморщив высокий лоб.
   – И как все любопытное – это у них семейное. Ну-ка, повторите мне стихи, капитан.
   – Это не бог весть что.
   – Зато в рифму. Что-то в этом есть… Прочтите еще раз.
   Адамберг очень внимательно выслушал его и встал.
   – Он прав. Земля все знает, а мы нет. Мы не способны ее услышать, в этом-то вся загвоздка.
   Комиссар в сопровождении Данглара и Жюстена вернулся к могиле.
   – Если звук есть, а мы его не слышим, это значит, что мы оглохли. Не земля нема, а мы никуда не годимся. Поэтому нам нужен специалист, переводчик, парень, который сумеет услышать пение земли.
   – И как это называется? – обеспокоенно спросил Жюстен.
   – Это называется археолог, – сказал Адамберг, вынимая телефон. – Или говнокопатель, если вам так больше нравится.
   – И у вас такой есть в запасе?
   – Есть. – Адамберг набрал номер. – Классный специалист по…
   Комиссар запнулся, подыскивая слово.
   – Ископаемым остаткам, – подсказал Данглар.
   – Вот-вот. Именно он нам и нужен.
   К телефону подошел старый циник Вандузлер, ^[8] полицейский в отставке. Адамберг объяснил ему в двух словах, в чем дело.
   – Завал, тупик, аврал – правильно я понимаю? – усмехнулся Вандузлер. – Но герой победил дракона?
   – Да нет, раз я позвонил. Не дразнитесь, у меня очень мало времени.
   – Ладно. Кто из них вам нужен? Марк?
   – Нет, первобытник.
   – Он в погребе. По уши в каменном веке.
   – Скажите ему: руки в ноги – и ко мне, на кладбище Монружа. Это срочно.
   – Он бы вам ответил, что на глубине 12 000 лет до нашей эры ничего срочного быть не может. Матиаса ничто на свете не оторвет от кремневых орудий.
   – Я оторву, черт побери! Если вы мне не поможете, Наркотдел получит от вас роскошный подарок.
   – А, тогда другое дело. Я вам его пришлю.

XVI

   – И что он сможет сделать? – спросил Жюстен, грея руки на чашке с кофе в каморке сторожа.
   – То, о чем говорил Новичок. Заставит землю расколоться и выдать нам свой секрет. В ваших шестистопных завихрениях что-то есть, Вейренк.
   Сторож с любопытством взглянул на лейтенанта.
   – Он стихи сочиняет, – объяснил Адамберг.
   – Когда такое вокруг творится?
   – Именно когда такое вокруг творится.
   – Бывает, – уступил сторож. – Но поэзия все только усложняет, ведь так? С другой стороны, если усложнить, может быть, станет яснее. А прояснив, мы все упростим. В итоге.
   – Правильно, – удивился Вейренк.
   Ретанкур уже присоединилась к ним, и вид у нее был отдохнувший. Комиссар разбудил ее, дотронувшись пальцем до плеча, только и всего – словно кнопку нажал. В окно ей виден был светловолосый великан, переходящий улицу, – одет весьма приблизительно, волосы до плеч, штаны подвязаны веревочкой.
   – Вот и наш переводчик, – сказал Адамберг. – Он часто улыбается, но не всегда понятно чему.
 
   Через пять минут Матиас уже стоял на коленях возле могилы и изучал почву. Адамберг знаком приказал своей команде молчать. Земля говорит тихо, надо быть начеку.
   – Вы тут ничего не трогали? – спросил Матиас. – Никто не перекладывал стебли роз?
   – Нет, – сказал Данглар, – в том-то и дело. Родственники покойной рассыпали розы по всей могиле, сверху положили плиту. То есть земли никто не касался.
   – Стебель стеблю рознь, – сказал Матиас.
   Ползая на коленях вокруг могилы, он быстрым движением коснулся по очереди всех роз и пощупал грунт в разных местах, словно ткач, проверяющий качество шелка. Потом, улыбнувшись, он поднял глаза на Адамберга.
   – Видел? – спросил он.
   Адамберг помотал головой.
   – Некоторые стебли, стоит их задеть, отделяются от земли, а остальные в ней утоплены. Вот эти лежат на своем месте, – указал он на розы в нижней части могилы. – А верхние были сдвинуты. Видишь?
   – Слушаю, – нахмурился Адамберг.
   – Это значит, что тут копали, – продолжал Матиас, осторожно снимая стебли в изголовье могилы, – но только в одном месте. Потом увядшие цветы положили на холмик, чтобы замести следы. Но это все равно заметно. Ты вот сдвинешь стебель розы, а тысячу лет спустя об этом все равно узнают, понял?
   Адамберг ошарашенно кивнул. Получается, тронь он сегодня тайком и под покровом темноты лепесток какого-нибудь цветка, через тысячу лет такой вот Матиас вычислит его. Мысль о том, что все его жесты оставляют несмываемый отпечаток в Истории, встревожила комиссара. Но он быстро успокоился, взглянув на Матиаса, который, вынув из заднего кармана мастерок, ласково протирал его пальцами. Такие парни на дороге не валяются.
   – Трудно придется. – Матиас скривился. – Яму сразу засыпали той же землей, и границы не видно. Рыть-то они рыли, только где?
   – Ты не сможешь ее найти? – вдруг забеспокоился Адамберг.
   – Глазами – нет.
   – А как?
   – Пальцами. Когда нельзя увидеть, можно почувствовать. Просто времени уйдет больше.
   – Что почувствовать? – спросил Жюстен.
   – Границы ямы, стык между краем и насыпью. Земляной шов на месте склейки. Он есть, просто надо его обнаружить.
   Матиас провел рукой по гладкой поверхности земли. Потом словно зацепил ногтями невидимую трещинку и медленно стал продвигаться по ней. Сосредоточив все чувства в кончиках пальцев, он почти не смотрел вниз, словно слепец, опасающийся, что несовершенство зрения может помешать его поискам. Так, постепенно, он нарисовал неровную окружность в полтора метра диаметром и обвел ее мастерком.
   – Вот оно, Адамберг. Я сам возьму лопату, чтобы пройти точно по стенкам раскопа, а твои ребята будут выносить землю, так мы быстрее управимся.
   На глубине восьмидесяти сантиметров Матиас распрямился, снял рубашку и провел рукой по стенкам ямы.
   – Не думаю, что твой землекоп тут что-то спрятал. Мы и так уже слишком глубоко зашли. Он рыл до гроба. Их было двое.
   – Точно.
   – Один копал, второй опоражнивал ведра. На этой глубине они поменялись ролями. Все копают по-разному.
   Матиас снова взялся за мастерок и нырнул в яму. Ведра и лопаты они одолжили у сторожа. Вейренк и Жюстен выносили грунт.
   Матиас протянул Адамбергу серые камешки.
   – Закапывая яму, они занесли сюда камешки с аллеи. Они устали и лопату стали вонзать по наклонной. Ничего не спрятали. Тут все чисто.
   Молодой человек продолжал рыть еще в течение часа, прервав молчание только два раза, чтобы объявить: «Они снова поменялись ролями» и «Они перешли с заступа на кирку». Наконец Матиас поднялся, облокотившись о край ямы, которая была ему уже почти по грудь.
   – Учитывая состояние роз, покойник попал сюда недавно.
   – Три с половиной месяца назад. Это женщина.
   – Вот тут наши дороги расходятся, Адамберг. Теперь твоя очередь.
   Матиас оперся о края ямы и выпрыгнул наружу. Адамберг взглянул на дно раскопа.
   – Ты не докопал до гроба. Они остановились раньше?
   – Я докопал. Но гроб открыт.
   Полицейские обменялись взглядом, Ретанкур сделала шаг вперед, Данглар и Жюстен – назад.
   – Деревянная крышка взломана ударами кирки и сорвана. Внутри полно земли. Ты же про землю у меня узнать хотел, а не про тело. Я предпочитаю не смотреть на это.
   Матиас засунул мастерок в карман и вытер огромные ладони о штаны.
   – Дядя все ждет тебя на ужин, – сказал он Адамбергу, – ты в курсе?
   – Да.
   – У нас кончились деньги. Скажи, когда придешь, и Марк сворует бутылку и что-нибудь вкусненькое. Ты кролика любишь? Или лучше лангустинов? Пойдет?
   – Просто отлично.
   Матиас пожал комиссару руку, коротко улыбнулся всем остальным и ушел, перебросив рубашку через руку.

XVII

   Побледневший Данглар с постным видом изучал свой десерт. Он терпеть не мог эксгумацию и прочие издержки своей профессии. Мысль о том, что по милости какого-то психа-гробокопателя он обязан заглядывать в открытый гроб, доводила его до умоисступления.
   – Съешьте уже свое пирожное, Данглар, – настаивал Адамберг. – Сладкое вам сейчас не помешает. И допейте вино.
   – Надо совсем сбрендить, чтобы засунуть что-нибудь в гроб, черт возьми, – проворчал Данглар.
   – Засунуть или вынуть оттуда.
   – Какая разница. В этом мире и так достаточно тайников, нет?
   – А если его застали врасплох? А если ему пришлось спрятать свой клад в гробу до того, как завинтили крышку?
   – Ценный, должно быть, клад, если они рискнули вернуться за ним через три месяца, – сказала Ретанкур. – Бабки или дурь, третьего не дано.
   – Дело не в том, что этот тип сбрендил. Непонятно, почему он копал в изголовье, а не в ногах. Хотя в изголовье меньше места и добраться туда труднее.
   Данглар молча кивнул в знак согласия, продолжая поедать взглядом свой десерт.
   – А может, эта штука уже лежала в гробу, – сказал Вейренк. – Может, он не сам это туда положил и не сам место выбирал.
   – Что, например?
   – Ну, ожерелье, сережки на покойнице.
   – Кражи драгоценностей меня в тоску вгоняют, – пробормотал Данглар.
   – Испокон века могилы грабят именно с этой целью, капитан. Нам надо справиться о благосостоянии покойной. Что вы там вычитали в книге записей?
   – Элизабет Шатель, незамужняя, бездетная, родилась в Вильбоск-сюр-Риль, возле Руана, – отрапортовал Данглар.
   – Что за напасть, никуда мне от нормандцев не деться последнее время. Во сколько приедет Ариана?
   – Какая еще Ариана?
   – Судебный медик.
   – В шесть часов.
   Адамберг провел пальцем по краю бокала, и тот издал жалобный стон.
   – Съешьте же это чертово пирожное, майор! Вы не обязаны нас сопровождать.
   – Если вы останетесь, я тоже останусь.
   – У вас иногда какой-то средневековый образ мыслей. Слышали, Ретанкур? Я останусь – и он останется.
   Ретанкур пожала плечами, и Адамберг вымучил из бокала очередной протяжный стон. На экране телевизора мелькали кадры шумного футбольного матча. Комиссар задержал взгляд на футболистах, бегающих туда-сюда по полю. Посетители кафе, задрав голову, но не переставая жевать, с упоением следили за каждым их движением. Адамберг никогда ничего не смыслил в футболе. Если мужикам так нравится загонять мячик в ворота – что ему как раз было понятно, – зачем нужна еще одна такая же команда, единственная цель которой – помешать им это сделать? Ведь в мире и без того хватает парней, которые только и делают, что мешают вам забросить мячик туда, куда хочется.
   – А вы, Ретанкур? – спросил Адамберг. – Вы останетесь? Вейренк пойдет домой. Он на ногах не стоит.
   – Я останусь, – пробурчала Ретанкур.
   – Надолго?
   Адамберг улыбнулся. Ретанкур развязала, потом снова завязала хвост и отправилась в туалет.
   – Чего вы к ней пристали? – спросил Данглар.
   – Потому что она от меня ускользает.
   – Куда?
   – К Новичку. Он достаточно силен, чтобы увлечь ее в свой водоворот.
   – Если ему захочется.
   – Знать бы, чего ему хочется. Это тоже у нас на повестке дня. Вейренк пытается забросить куда-то свой мячик, но что это за мячик и куда он его бросает? В такого рода матчах главное – не позволить застать себя врасплох.
   Адамберг достал блокнот со склеившимися страницами, записал четыре фамилии и вырвал листок.
   – Если у вас будет минутка, Данглар, наведите справки об этих ребятах.
   – Кто это?
   – Парни, которые в детстве исполосовали ему башку. От этого остались не только наружные шрамы, но и внутренние, куда более страшные.
   – Что я должен выяснить?
   – Я просто хочу убедиться, что они живы-здоровы.
   – До такой степени?
   – Скорее всего, нет. Надеюсь, что нет.
   – Вы сказали, их было пятеро.
   – Да, пятеро.
   – А как же пятый?
   – Что – пятый?
   – Что мы с ним будем делать?
   – Пятым, Данглар, я займусь сам.

XVIII

   Нацепив респираторы, Мордан и Ламар, сменившие ночную команду, вытаскивали из открытого гроба остатки земли. Адамберг, стоя на коленях у ямы, передавал ведра Жюстену. Данглар сидел на могильном камне в пятидесяти метрах от места действия, закинув ногу на ногу, словно английский лорд, упражняющийся в отрешенности. Он остался, как и обещал, но держался на расстоянии. Чем мрачнее становился окружающий мир, тем усерднее Данглар работал над собственной элегантностью и самообладанием, сдобренным своеобразным культом непринужденности. Майор всегда отдавал предпочтение одежде британского покроя, призванной компенсировать недостатки его внешности. Его отец, не говоря уже о деде, шахтере из Крезо, пришел бы в ужас от подобных экзерсисов. Но отец мог бы постараться, чтобы сын вышел не таким уродом, а теперь он пожинал только то, что посеял, в буквальном смысле этого слова. Данглар почистил лацканы пиджака. Будь он способен изобразить, как Новичок, кривую улыбку на нежном лице, он сам бы вырвал Ретанкур из поля притяжения Адамберга. «Больно уж жирная», – говорили парни в Конторе. «Овчинка не стоит выделки», – жестоко добавляли они, сидя в «Философском кафе». Данглар же считал, что она – само совершенство.
   Со своего наблюдательного поста он увидел, как Ариана спустилась по лесенке в яму. Она надела защитный комбинезон прямо поверх одежды, но, как и Ромен в свое время, проигнорировала маску. Данглар всегда поражался судебным медикам, они редко теряли самообладание, непринужденно похлопывали покойников по плечу и вели себя по-детски жизнерадостно, несмотря на то что жизнь их была наполнена всякого рода ужасами. Но на самом-то деле, рассуждал Данглар, они просто испытывают облегчение, имея возможность не сталкиваться с тревогами живых людей. В этой области мертвой медицины можно было обрести долгожданный покой.
 
   Уже стемнело, и доктор Лагард заканчивала работу при свете прожекторов. Данглар видел, как легко она поднялась по лесенке, сняла перчатки, небрежно бросила их на кучу грунта и подошла к Адамбергу. Издалека ему казалось, что Ретанкур дуется. Ее явно раздражала некоторая интимность, связывавшая комиссара с патологиней. Тем более что авторитету Арианы Лагард можно было позавидовать. И что даже в запачканном землей комбинезоне она была неотразима. Адамберг снял респиратор и увел Ариану на противоположный край ямы.
   – Жан-Батист, тут ничего нет, кроме головы мертвой женщины трех-четырехмесячной давности. Не было никакого посмертного надругательства, ее не изуродовали. Все на месте, в целости и сохранности. Ничего не взяли, ничего не подложили. Я даже не предлагаю тебе перевезти ее в морг, труп как труп – ничего интересного.
   – Я должен понять, Ариана. Осквернители могилы слишком дорого заплатили за содеянное. Их убили, чтобы заткнуть им рот. Почему?
   – Не гоняйся за призраками. Мотивы психов для нас не очевидны. Я сравню с этой землей грязь, найденную под ногтями Диалы и Пайки. Ты взял образцы?
   – С каждых тридцати сантиметров.
   – Прекрасно. Пойди поешь и поспи, пожалуйста. Я тебя подвезу.
   – Что-то ведь преступнику понадобилось от этого тела.
   – Преступнице . Это женщина, черт побери.
   – Допустим.
   – Я в этом уверена.
   – Рост еще не доказательство.
   – У меня есть и другие улики.
   – Ладно. Преступнице понадобилось что-то взять на этом теле.
   – И она взяла. На этом след обрывается.
   – Если покойница носила серьги, ты бы это поняла? По проколотым мочкам?
   – Там уже нет никаких мочек, Жан-Батист.
   Внезапно в ночном мраке, выплюнув струйку дыма, лопнул один из прожекторов, словно сообщая почтенной публике, что погребальный спектакль окончен.
   – Ну что, поехали? – спросил Вуазне.

XIX

   Ариана вела слишком резко, на вкус Адамберга, он любил сидеть в машине, привалившись головой к стеклу, и чувствовать, как его качает, словно в колыбели. Проезжая по темным улицам, Ариана смотрела по сторонам в поисках ресторана.
   – У тебя хорошие отношения с этой толстухой в погонах?
   – Это не толстуха в погонах, а божество о шестнадцати руках и двенадцати головах.
   – Вот оно что. А я и не заметила.
   – И тем не менее. Она ими пользуется, когда ей вздумается. Скорость, масса тела, неприметность, сериальный анализ, переноска тяжестей, физическая мутация – в зависимости от обстоятельств.
   – И еще дурное настроение.
   – Если ее это устраивает в данный момент. Я часто ее раздражаю.
   – Она в связке с пестроволосым парнем?
   – Это Новичок. Она занимается его обучением.
   – Не только. Он ей очень нравится. Он хорош собой.
   – Очень ничего себе.
   Ариана резко затормозила на светофоре.
   – Но поскольку жизнь устроена неправильно, – продолжила она, – твоей лейтенантшей интересуется тот развинченный франт.
   – Данглар? Интересуется Ретанкур?
   – Если Данглар – это долговязый элегантный мужик, державшийся подальше от нас, то да. С манерами брезгливого академика, который явно не прочь пропустить стаканчик, чтобы взбодриться.
   – Он самый, – подтвердил Адамберг.
   – Так вот, он влюблен в толстую блондинку. Но бегая от нее, он не станет ей ближе.
   – Любовь, Ариана, – единственное сражение, которое можно выиграть, отступая.
   – Что за идиот это сказал? Ты?
   – Бонапарт, а у него со стратегией было все в порядке.
   – А ты что делаешь?
   – Отступаю. У меня нет выбора.
   – У тебя неприятности?
   – Да.
   – Тем лучше. Обожаю чужие истории, а главное, чужие неприятности.
   – Давай паркуйся, – сказал Адамберг, указывая на свободное место. – Поужинаем здесь. Какого рода неприятности?
   – Когда-то муж ушел от меня к мускулистой санитарке на тридцать лет моложе его, – продолжала Ариана, паркуясь. – Вечно они поперек дороги становятся. Санитарки.
   Она уверенно потянула на себя ручной тормоз, издавший сухой скрежет, и этот звук послужил единственным заключением ее истории.
   Ариана была не из тех врачей, что терпеливо дожидаются конца ужина, чтобы перейти к делу, стремясь из вежливости отделить мерзости морга от радостей застолья. Не переставая жевать, она нарисовала на бумажной скатерти раны Диалы и Пайки в увеличенном размере, чтобы комиссар вник в проблему. Уголки и стрелки отмечали характер нанесенных ударов.